От двух десятков человек, заполонивших дальний угол корчмы, шибает потом. Всеобщее беспокойство граничит со страхом. Готовность действовать одних и жажда спастись любой ценой у других смешивается в таком сочетании, что сложно понять, чего по-настоящему хочет каждый из них.
От постоянного гула уже голова трещит, но необходимо ждать. Скоро они устанут, вне зависимости от того договорятся ли, наконец, позволят говорить лидерам. Народу же необходимо давать выпускать пар, особенно в такое, сложное время, иначе люди легко поддадутся панике и тогда их уже никто и ничто не спасет.
- А чем вообще отличаются ангелы и демоны? – вопрос корчмаря вызвал несмелые смешки и переглядывания.
Коренастый с темными серыми глазами, он облокотился о стойку, да так, что та только жалобно поскрипывала. В одной руке он держал кружку пенной браги, второй подкручивал длиннущий ус. Трудно было понять, что на самом деле двигало этим человеком. Он давно разучился любить и ненавидеть, а принял у себя собрание и вообще участвовал во всем этом, сугубо из-за выгоды. Собранию необходимо было прерываться на еду и питье, к тому же среди стольких говорунов корчмарь чувствовал себя в полнейшей безопасности.
Зря, конечно, но нельзя осуждать людей за их заблуждения.
- Дык, ясно чем, ... святостью, - ответил пузатый завсегдатай за первым столиком.
- А еще внешностью, - ответила дочь корчмаря, мечтательно прищурившись, - ангелы все сплошь светловолосы и голубоглазы, светлы лицом, когда как демоны черны и неряшливы. А еще у них рога есть и хвосты...
Симпатичная. Хорошенькой назвать сложно и миловидной – тоже. Слишком круглое лицо, наивные голубые глаза, толстая коса цвета спелой пшеницы, сильно вздернутый нос и пухлые губы. И коренастая, в отца. С тонкой талией и выдающимися бедрами. О таких говорят справная девка подросла, но не более... наверное, не более.
- Только они не про твою честь, - вставил пузатый. – Я ангелов имею в виду, конечно.
Дочь корчмаря надула губки и отвернулась.
- Что-то я у твари, что нападает на деревню, - махнул рукой могучий Дундук, – ни рогов, ни копыт не видел.
Когда-то он был неплохим воином, даже лучше многих, живущих на земле, но было это давно. Сейчас Дундук остепенился, нарожал десяток сыновей и готовился окончательно сгинуть. Не потому что одряхлел или подхватил хворь, но ему, знавшему азарт и вкус крови, невообразимо тоскливо стало жить, а бросить семью он вряд ли бы решился.
Так бывает: люди умирают, когда больше не хотят жить.
- Жертву принести надо, пусть Главный демон усмирит свою тварь, - согласно кивнул корчмарь.
- Очнитесь! – затрясся деревенский Глава, - вдумайтесь, о чем вы говорите! Вы предлагаете отвернуться от света истинного?!
Усмехнуться не получилось. Этот человек так боялся, что готов был бы и черту поклониться. Вот только попа, сидевшего с ним бок обок, он боялся даже сильнее мук, которые тот напророчил в результате такого решения.
Ну, а, как говорится, нельзя позволять другим то, что не в состоянии позволить себе сам.
- Молились мы твоему свету, - махнул рукой Дундук, - только толку никакого. Как убивали нас, так и убивают, а святое воинство, что ты обещал, как-то не торопится.
Глава побледнел и принялся озираться по сторонам. Служка нашелся очень быстро, встал со своего стула и высоким еще мальчишеским голосом закричал:
- Да разве это дело?!
- Кара постигнет каждого, кто отвернется от создателя, - пробасил местный поп.
Свет играл с его тенью замысловатую игру, то укрупняя, то изничтожая вовсе.
- Куда уж больше? - зароптали собравшиеся.
Бедная голова. В конец достали!
- То, что сюда еще не пришел спаситель говорит о том, что вы не жаждали истинного прихода его!
Споры длились уже третью ночь и это притом что страшные убийства и разорения и не думали прерываться.
Это была вполне мирная деревенька, каких много в округе: стада овец тихо паслись на не знавших войн лугах, дети без страха ходили в окрестные леса за ягодами и редкую девушку не пускали родители на ночные гуляния. Все это исчезло в одну ночь, когда по деревне прокатилась волна страшных убийств.
Некоторые клялись, что видели огромную тварь, быстротой и яростью несравнимую с человеком. Вначале им не верили, но со временем свидетелей становилось все больше.
Мужчины объединялись в отряды, выставляли посты, организовывали ловушки, дабы отогнать зверя от деревни, но все их попытки, ни к чему не приводили. Существо было сильнее и быстрее каждого из них, воистину, демоническим. Люди бежали в церковь, падали ниц перед образом создателя, но все их мольбы оставались без ответа. Наконец, зазвучали роптанья и призывы обратиться к другой стороне вечного противостояния.
Логическое зерно в их идее, конечно же, было. Ведь до сих пор никто из людей не знал, существует ли небесная рать на самом деле, а демоническую тварь видели все и, конечно, могли представить каким сильным может быть ее хозяин.
- Вы плохо молились! – увещевал поп.
- Моя жена все коленки стерла, а уж похудела из-за выдуманного тобой внеочередного поста до костей! – рычал могучий Дундук. - Я-то знаю, что это ты с Главой все затеял: боитесь, что голод наступит из-за пропажи скота, вот и людей изводите.
- Да, как ты смеешь?! – заорал глава.
В возникшем напряжении никто не обращал внимания на чужака, тихо сидевшего за дальним столиком и попивающего пиво. Никто не мог бы сказать, когда он пришел, и мало кто мог бы заметить его во тьме, пока незнакомец не заговорил:
- Я бы советовал вам не спешить.
Голос был сильным и мягким одновременно. Незнакомец не напрягал связок, но услышали его все.
- Ты еще кто? - привстал могучий Дундук.
- Если отвечу, что святое воинство, то вы вряд ли поверите.
Он встал, расправил плечи и медленно подошел к корчмарю.
- Конечно, не ангел, - кокетливо произнесла дочь корчмаря. – Они же, если по слухам судить, бесполые сплошь, ангелы эти. Когда как вы...
- Ладка! – прикрикнул корчмарь.
Незнакомец был высок и строен, одет просто, но с достоинством. Неизвестная иссиня-черная ткань обнимала могучие плечи, но оголяла тонкие почти аристократические кисти с длинными пальцами.
«Он вовсе не воин, пусть, кого угодно другого обманывает» - подумал корчмарь.
Он все пытался понять, кем может оказаться дерзкий путник. Ввязываться в совет старейшин, так нахально вылезти вперед, не опасаясь быть выгнанным взашей, мог либо дурак, либо, по меньшей мере, особа королевских кровей. Но на одежде незнакомца не было и намека на семейный герб, да и украшений он не носил – никаких совершенно. Дворянином быть дерзкому путнику не светило.
Простолюдин?
Слишком независимый взгляд, гордо посаженая голова, уверенный разворот плеч.
Увы, корчмарю, но определить, кто стоял рядом с ним, он так и не сумел.
Тонкие губы незнакомца окрасила самодовольная улыбка, он скрестил на груди руки и кивком смахнул с глаз непослушную челку. Синие насмешливые глаза стрельнули по селянам.
- Ты, чай, предложить что хочешь? – спросил глава.
- Только если себя, - ухмыльнулся незнакомец, - а то больно жалко вы выглядите.
Он не рассчитывал на радушный прием, но и не ожидал того, что присутствующие начнут строить рожи и сжимать кулаки. Видно гордость не до конца еще покинула их души и тела, освободив путь покорности и смирению. И это ему чертовски нравилось, ради таких моментов он еще переставлял ноги по этой странной земле.
- Отлично, - сплюнул сквозь зубы Дундук, - у нас есть жертва. Хоть завтрашнюю ночь будем спать спокойно.
Незнакомец не успел повести и бровью, прежде чем руки заломили за спину и ударили по ногам, вынуждая рухнуть на колени. Как же надоели ему эти разборки, столько лет все будто в замкнутом кругу, по одному и тому же сценарию.
Он печально улыбнулся мыслям. В том-то и дело, что сценарии, как раз, разные. Автору попросту не заплатят, если станет сочинять одно и то же. В обычной же жизни реакций людей не так уж и много, а на его появление и того меньше. Но разве означает это, что следует прекратить что-либо делать?..
- Зовут тебя, как? – поинтересовался Глава.
- Этоль, - незнакомец закатил глаза, словно пытаясь разглядеть сквозь потолок звездное небо.
- Потом панихиду закажу.
Этоль ухмыльнулся и прикрыл веки. Очень неудобно говорить, когда тебя держат за руки, и вообще готовы ударить в любую минуту. С некоторых пор он ненавидел резких взглядов в затылок, а уж направленной злобы – тем более. От нее хотелось закрыться, убежать или ответить соответствующим образом: кулаком по морде.
- Попросили бы по-человечески, я бы и сам с вами пошел, - спокойно произнес он. – В принципе, я только за тем и вызвался.
Получил по уху и разозлился.
Если деревенщинам так хочется быть хозяевами положения, то не в его правилах мешать. И с какой стати он еще с ними разговаривает?
Тело незнакомца дернулось и повисло на руках пленителей. Влекомые весом, парни сделали шаг вперед, едва не уронили.
- Ну, разойдись, - Дундук растолкал непонятливых, присел на колено и взвалил незнакомца на плечи.
Глаза старого богатыря полезли на лоб, а мышцы вздулись так, будто готовились прорвать кожу. Неделю назад он без труда поднял груженую телегу, когда у той отвалилось колесо, с годовалым теленком на плечах так и вовсе по утрам бегал, дабы не растерять былой мощи, а сейчас едва поднялся со второго раза.
- А с виду тщедушный какой-то.
- А мне он студентиком показался, - заметил кто-то из толпы.
- Вряд ли, он уже не мальчик. Лекарь, однозначно.
Ладка закусила губу и сжала кулачки:
- А, может, не надо так?
- Этот молодец выкроит для нас день, - рассудительно объяснил отец. – Я прекрасно понимаю, что непривычная одежда и смазливое личико притягивает тебя скорее постуха-лоботряса, но, поверь, симпатичных постояльцев на твоем веку еще без счету будет.
- К тому же, он сам виноват, - заметил Глава. – Студент? Лекарь? Вы разве не видите, что это бандюга с большой дороги?
Свет по-новому лег на лицо незнакомца, высвечивая застарелый шрам на правом виске, да и само лицо показалось в этот момент надменным и хищным.
Когда Дундук дотащил Этоля до каменного мешка, выполняющего роль и сарая, и тюрьмы, с него десять потов сошло, а то и все двадцать. Он ногой отворил дверь и швырнул тело на сваленное в углу сено. Ожидал глухого удара, но пленник опустился совершенно бесшумно, будто перышко на гладь озера и, кажется, также неспешно.
- Чертовщина, - сплюнул Дундук и закрыл дверь.
Лязгнул засов и Этоль открыл глаза, будто все это время не находился в глубоком обмороке, а мирно прилег отдохнуть. Взгляд прирос к небольшому окошечку под потолком. Небо было ясным и чистым, и в упор на него осуждающе смотрели колкие далекие звезды.
- Древнее противостояние, как всегда, - прошептал Этоль, - как только не надоело...
Ночь была безмолвной и только по стене едва слышно скреблись, словно мышка решила поиграть в морзянку.
- А я так надеялся поспать, - заметил Этоль, приподнимаясь на локте.
- Господин, - удивленно прошептала Ладка, никому и никогда не удавалось еще застать ее врасплох, девушка с детства умела ходить бесшумно, так, что и отца не раз пугала. – Я вас сейчас выпущу.
- Разве я не выкрою для вас еще один день? – голос звучал беззаботно, но лицо, когда его никто не мог бы увидеть, постарело и осунулось, с губ сбежала обычная самодовольная ухмылка, маска, которая многих раздражала и приводила в восторг.
- Что есть день в сравнении с таким непотребством? - выпалила девушка, ковыряя в замке. – Все с ума посходили, готовы первого встречного на смерть отправить.
Этоль напрягся, ему вовсе не нужно было, чтобы его спасали.
- С ними поступили несправедливо, так что я вполне могу их понять. В сущности, зачем им соблюдать негласный закон справедливости и гостеприимства, раз с ними так обошлись?
- Святоша что ли? – Ладка на мгновение замешкалась, замок никак не хотел открываться, хотя обычно вел себя покладисто и примерно.
- Боишься, что в самый ответственный момент сбегу в кусты? - Этоль все-таки рассмеялся.
Иногда, люди его все-таки удивляли, как эта девочка, сама до конца не осознающая, что творит и, что с нею могут сделать. Ради таких, как она, не рассуждающих, не ищущих выгоды, он когда-то и пришел в этот мир.
Наивная, молодая... если бы Этоль понял, что он для нее не мимолетное увлечение, то, пожалуй, выкроил лет восемьдесят, и, черт возьми, сделал бы хоть одну женщину в мире счастливой. Несмотря на внешность и кабацкие манеры. Просто изменил бы.
Интересно, кто-нибудь кроме него замечал, что люди меняются даже внешне? Вот, казалось бы, простоватый курносый нос, от него же никуда не деться? Но вдруг он становится вовсе неглавным, взгляд на нем больше не акцентируется, а восхищается глазами, опахалами черных и длинных ресниц, какие не у каждой найдешь.
Он сморгнул, отбрасывая ворох лишних мыслей. Слуха коснулось скорое шарканье обутых в деревянные сабо ног.
- Вот что, девочка, - произнес он спокойно, подпустив в голос оттенок металла и надменности, - вряд ли ты ищешь там, где готово обломиться. Я не из тех, кто оценивает чужие порывы, мне и своих хватает.
За дверью с шумом выдохнули, отступили на шаг и готовы были разразиться отъявленной бранью, намешанной на обиде и заверениях в том, что она не из тех, кто бездумно бегает за пришлыми парнями. Этолю лишний шум был незачем, как и ей, впрочем, для пущей безопасности.
Он шумно зевнул и произнес, растягивая гласные:
- И вообще я не интересуюсь женщинами.
- Иди ты!
В его силах было говорить так, чтобы она поверила, гася обиду и женскую неуверенность, и хотя даже такому, как он, это было донельзя противно, необходимость острием подгоняла в спину. Оставалось только надеяться, что девчонка не наткнется на следующего гостя.
- Исчадие, - произнесла темнота, а Этоль облегченно вздохнул, убедившись в том, что едва ощутимые шаги маленьких босых ног разминулись с тем, кто вознамерился занудствовать до рассвета.
- Это с какой стороны посмотреть.
- Ты их не получишь, - кулаки служителя культа сжались, Этоль услышал это также внятно, как мог бы представить.
- Здесь это не причем. Уж меня-то хватит кормить сказочкой о бессмертных душах, - он говорил спокойно, только губы дрожали.
Какая власть может быть у деревенского попа? Особенно, над ним, назвавшемся Этолем? Служители культа в большинстве своем и понятия не имеют о законах, которые затрагивают. Просто используют веками отработанные техники и называют их промыслом Божиим. В глубине души Этоль их жалел, они же, наверняка, видели в искреннем проявлении чувств гордыню и презрение. Однако сейчас ему было не по себе, и как-то совсем по-человечески ныло сердце.
- Тебе лучше бы уйти, - священнослужитель сел наземь и скрестил ноги, четки, будто сами прыгнули в руки.
Первая песчинка – слеза водопада.
Вторая песчинка – замирающее эхо на краю бездны.
Третья – вскрик птицы в глубоком небе.
Четвертая...
- Хватит! – Этоль оказался на ногах, вплотную подойдя к двери.
- Ты разве не слышал о том, что испытание есть искренняя любовь и только через страдание приходит благословение? – продолжал поп.
- Я слышал о праве выбора, - Этоль закусил губу, по подборотку пробежала тоненькая струйка алой крови. – И праве на жизнь.
Служитель культа скривился:
- Неуверен, что это не от лукавого. Мир есть тлен, а жизнь пустое существование, если не посвящена славе Его, - если бы хоть кто-нибудь оказался сейчас возле чуть ли ни единственного каменного строения в деревне и слышал этот разговор, то непременно бы удивился. Попа наверняка бы обвинили в ереси, а неизвестного... его следовало бы убить лишь потому, что имел довольно опасную точку зрения на вещи, повсеместно считающиеся догмами. – Отступись.
- Прекратите насильно тащить к себе людей, и я стану незаметен, - быстро проговорил Этоль. – Скоро на земле не останется души, что когда-либо не принесена была в жертву во славу Его! Это ли вы называете страшным судом и царствием?
– Я не предлагаю тебе исповедаться, - мгновенно сменил тему поп.
На лик Селены набежала туча. Воздух стал холодным и едва звенел перед наплывающим из низин туманом. Так едва слышно зовет сталь, замершая у горла врага, или только пробудившийся ветер, готовый разнести весть о приходе народившегося дня.
- Твоя тень и сейчас выкидывает злые шутки? – поинтересовался Этоль, смиряя гнев и пряча чувства подальше в сердце. Его эмоции не для этих ушей.
Ответом была тишина. А когда со стороны деревни раздался очередной страшный вопль, глаза незнакомца закрылись, и он никого не слышал и ни о чем не размышлял до наступления утра.
Его разбудило солнце, бьющее в глаза из дверного проема. На пороге стоял Дундук и внимательно всматривался в его лицо.
- Что-то вчера ты казался старше, - заметил старый вояка.
- Почему-то я всегда кажусь не таким, какой есть на самом деле, - улыбнулся Этоль.
Когда он выходил, шаркнул о порог носком сапога и слегка припал на левую ногу, солнце неверно упало на лицо, и Этоль вынужденно отвернулся: человеческая внешность не признает крайностей, не может быть у людей белоснежных глаз.
Посмотреть на искупительную жертву вышли, наверное, все жители деревеньки. Если чужак и был кому-то из них симпатичен, то не настолько, чтобы пересилить жизни и благополучие близких и соседей. Поп и Глава, молча, провожали процессию, корчмарь с дочкой смотрели на Этоля с сочувствием.
После того, как незнакомца унесли, собрание не завершилось. Спор продолжался всю ночь, даже патрулировать никто не вышел, и, вероятно, потому отделались одним загрызенным. К утру противодействие главы и религиозной власти спало, и был найден устраивающий всех компромисс: искупительная жертва, долженствующая смыть грехи селян перед Создателем и отпугнуть тварь. Приносить молитвы повелителю Преисподнии все-таки не решились.
Всего день. Этоль усмехнулся в жаркое летнее небо: как же мало нужно людям для счастья и какую огромную цену они готовы платить за недолговечное.
Он шел, высоко держа голову, широко расставляя ноги и достаточно быстро, но не настолько, чтобы унижать конвоира спешкой.
Поп настаивал на том, чтобы жертву убили, прежде чем отдать твари, но неожиданно за незнакомца вступился Дундук. Этоль чем-то был ему симпатичен, возможно, чуял родственную душу, а кроме того, принципы старого вояки не позволяли обходиться с людьми, как с безвольной скотиной. В результате незнакомца просто оставили посреди главного перекрестка. Перекинули веревку через голову и привязали к столбу: так чтобы позволить двигаться, но не дать убежать.
Поп прочел молитву, Дундук на прощание воткнул в землю небольшой ножик. Старый с посеребренным лезвием. Таким и мирное травоядное не прикончишь, однако Этоль благодарно кивнул. Эта неистовая душа не в первый раз спасала его от смерти.
Веревка, больше походившая на канат больно врезалась в шею. Селяне попрятались в домах, временами посматривая через трещины в ставнях, и сама деревня показалась вымершей и нежилой.
Никогда не любил ошейников, даже собаку держал вольно. Интересно, попробуй он освободиться, не получит ли чем-нибудь острым в спину? Впрочем, нож далековато, будто рассчитывает именно на освобождение. Да и время не ждет.
На солнце набежала тень. Подобный туман наползает с болот, обрывая жизни неосторожных путников.
- Остановись.
Облако сгустилось перед ним в нечто осязаемое с оскалом и шипастым гребнем на горбатой спине. Этоль присмотрелся. В следующий момент, пренебрегши пафосом и величием момента, громко рассмеялся. Он напрочь забыл, кто первым решил изображать василиска этаким уродом, но до сих пор не мог привыкнуть к принятому человечеством образу. Голова петуха, туловище и глаза жабы и хвост змеи выглядели не столько устрашающе, сколько комично.
Этоль когда-то уже встречался с этой тварью, но тогда она выглядела обрывком тумана на ветру, глаза горели звездами, а перепончатые крылья грозили небу. Тогда это было красиво, а сейчас отдавало приторным вкусом переслащенного десерта.
- Предполагаю, изуродовали специально, чтобы я умер со смеху? - выкрикнул он в пустоту, больше чтобы придать себе уверенности, чем обращаясь к кому-то конкретно.
Существо вполне натурально прокукарекало, в следующее мгновение, выпустив струйку кислоты в лицо предположительной жертве. Этоль отскочил, до предела натягивая веревку и страдая от удушья. В глазах на мгновение потемнело, но вместо того, чтобы повиснуть, он упал в придорожную грязь.
Перекатился через плечо, приблизительно помня, где только что сверкало посеребренное лезвие, и со всего размаха на него и напоролся.
Брызнуло алым, руку опалило болью, а в сознании вспыхнуло. Вряд ли существо дало бы ему время, чтобы придти в себя. Этоль перехватил оружие здоровой рукой и резанул наотмашь, только по хлюпающему звуку поняв, что попал по чему-то важному вроде глаз. В ответ пахнуло зловонием, но он вновь откатился и только потом решился открыть глаза.
Огромные кольца вились по земле, слегка подергиваясь, в ушах все еще стоял непереносимый гул, и сложно было понять, издает ли их отравленная его кровью тварь или стучит в висках.
Этоль с трудом поднялся, на негнущихся ногах дошел до ближайшего забора. Все-таки, он не отделался без пары укусов. Сейчас бы рухнуть и остаться, а, хотя бы на попечении очаровательной дочки корчмаря, да нельзя, иначе его не выпустят.
- Ты не человек! – злой голос резанул по нервам, но обличающий жест попа Этоля развеселил и разубедил падать.
Тело болело, из раны не переставая, сочилась кровь, хорошо, что хоть не истечет, как простые смертные, зато и агония может продолжаться бесконечно долго, и сознания от боли просто так не потерять.
- А кто же? – задал Этоль резонный вопрос и рассмеялся.
- Человеку не под силу такая скорость, - это был уже Дундук.
- А чего ты хотел? Пробовал же пару раз от гадюки увернуться, даже если не захочешь, научишься.
Глаза вояки расширились, руки едва заметно тряслись. Неужели вспомнил кое-что из своей прошлой жизни?
С людьми такое иногда случается, правда, как правило, не приносит ничего хорошего: шоковое состояние, депрессию и прочие страдания. Воистину, кто меньше знает, лучше спит.
- Исчадие! – завопил поп на всю деревню, не на шутку переполошив обрадованных селян.
В измученном теле Этоля зашевелилась злость, но так лениво оказалось пошевелить и пальцем.
- Вроде, вы так и не принесли жертву? – напомнил он. – Так с какого нечистого к вам бы пришло исчадие? Таким ведь обязательно нужно что-то взамен, в отличие от Всевышнего, конечно.
Интересно, кинутся ли на него еще раз? Пожалуй, он сейчас и от комара не отобьется.
Поп закусил губу:
- Потому что тебе не нужны жертвы.
- И ты прав. Мне не нужны храмы и преклонения, я не требую от отца, чтобы он убил во имя меня любимого сына, я не посылаю уродин, чтобы они уничтожали людей, не мучаю никого из-за поступков, которые сам обозвал грехами... – он мог бы говорить бесконечно долго, но что с того?
В глубине его огромного сердца жила застарелая обида, а само оно разрывалось и плакало.
- Сгинь! – свет снова творил с тенью попа несуразности, пару раз Этоль даже принял ее за ожившего Василиска.
- Как только вы прекратите вмешательство в жизнь человеческую.
На мгновение стало страшно: что если, действительно, прекратят? Когда были созданы болезни, Этоль изобрел излечение, когда стали рождаться некрасивые девочки, он научил их макияжу и придумал моду, когда исчезла надежда, вновь подарил людям любовь...
Вряд ли противостояние когда-либо исчезнет. Если только он сам перестанет быть таким наивным, чтобы очертя голову бросаться на врага, а противнику, наконец, надоест играть живыми душами, как марионетками.
- Уничтожу, - прорычал сквозь зубы поп.
Этоль только пожал плечами:
- Попробуй.
- Ты не человек, - повторил Дундук, за его плечами выходили из домов селяне, на Этоля смотрели с почтением и благоговенным страхом. – Только не совсем разобрался, кто ты есть.
- Знаешь в чем отличие? – Этоль скрипнул зубами, но услышал это только вызвавший василиска поп. – Вашему святому воинству наплевать на все и вся. Они слишком святы, а, значит ни физические страдания, ни душевные муки их не трогают. «Бог отберет своих», вот их девиз на все времена. А демоны... – взгляд прирос к Ладке, она сильно изменилась за прошедшую ночь, будто стала выше и стройнее, и сердце предательски частило, - они чувствуют все слишком остро, вместо чувств - страсть, в поведении – импульсивность, да крайности. А посредине люди, мечутся, пытаясь сохранить баланс. Кто знает, может, потому силы света и тьмы и не могут до сих пор успокоиться?
- А как же Ад и Рай, посмертные мучения? – Ладка смотрела на него огромными, полными слез глазами, вглядываясь в которые, Этоль так жалел, что теперь уже не выкроит лишних восьмидесяти лет жизни.
- Нет мук хуже чистилища, - проговорил он печально. – Потому что только в нем все помнишь. И нельзя отмахнуться и сказать, что подумаешь о содеянном завтра, потому что нет завтра, а впереди вечность.
Симпатичное лицо с вздернутым носом вздрогнуло.
- А если уж правду, то нет ни Ада, ни Рая, - хохотнул Этоль. – Есть только ваши бессмертные души и куча жизней, что они проживают. Не плачьте об утерянных воспоминаниях, придет время, и вы все вспомните. Присущая людям способность все начать с чистого листа, больше во благо. Вы способны меняться, я же скоро рухну под грузом всего, что было.
Он вздохнул и повернулся, чтобы уйти.
- Эй, бессмертный, - окликнул кто-то. – Ты же все это лепечешь только чтобы нас запутать. Искушаешь, сволочь...
Этоль ни секунду не сомневался в том, что именно так и воспримут его слова. Даже если не все и не сразу, то потом обязательно. Он, пошатываясь, брел по дороге, выводящей из деревни.
- Кто сказал, что бессмертный?
За ним тянулся кровавый след и раненную руку он баюкал. Все-таки, боль он чувствовал гораздо острее, как и ласковые прикосновения солнца, шепот ветра и звон ручьев. И убить его было не так уж сложно. Правда, тут существовало только одно но: он бы воскрес при единственном условии, что кому-то нужен.
Да только кому, если всех приучили ненавидеть с малолетства?
Боль, холод и страх. Однажды он уже проходил через все это. И в душе поселилась злая уверенность, что еще пройдет, возможно, очень скоро.
Он шел по залитой светом дороге, и никто не видел, как демон плакал.