- Рисуй, - сказала она, - рисуй меня.
- Тебе добавить больше желтого? Или красного?
- Дело твое. Делай так, чтобы мне было легче смешаться с белым.
- Так рано собралась умереть?
- Рисуй, лето. Потом уж краски будут смешиваться сами.
- Почему я всегда должен снисходить до этой печали? Этим плачу я за радость?
- Ты еще не видел эту белую гадость, этого зверя, который убивает одиночеством. Снежные могилы, и белые холмики над ними, это солнце – твое солнце, но в холодной голубизне, в которой не летают птицы… И я должна делать ее такой…
- Мы должны делать…
- Зачем?
Осень запустила руки в карманы и достала пригоршню листьев.
- Смотри… - радостно сказала она. - Сколько!
- Да… - улыбнулось лето, повернув голову. - Держи так…
- Так?
- Да… Очень красиво. Еще зеленый, но уже нет…
- Не расстраивайся… Ты ведь ждешь ее?
- Жду… Но я стар. А она молода. Вечная…
- Ты тоже молод!
- Посмотри на мои руки! Посмотри!
На загорелых руках лета протянулись длинные морщины, по ладоням, запястьям, дальше вверх – к локтям… Осень грустно наклонила голову. На полотне лето уже заканчивал – все было красиво.
- Пора…
- Рисуй, лето! Ты еще не закончил!
И он широкой кистью мазал и мазал, пока подруга его, наклонившись, радостно не улыбнулась. Они вместе смотрели на картину, и улыбались. Вокруг, прислоненные к деревьям, стояли еще с десяток: со снежными покровами на ветвях, сугробами, алыми разводами по небосводу и желтыми полями, птицы, сидя на них, клевали зерна, и звери, застыв, обратили свои взгляды к живописцу, но тот уж не смотрел на них…
- Что с тобой, лето?
Лето грустно глянул на осень, и она поняла. Осень всегда все понимает без слов.
Она стала быстро оглядываться, и вокруг, кружась в хороводе, заметались листья. Разных цветов, но больше молодые, зеленые они оплетали лето… и, вздрогнув, она услыхала:
- Стой, осень!
Лето умирало.
Белозубая зима убьет позже ее, загубит старуху молодая чародейка, и снова…
- Осень!
Умри, лето. Ты нарисовал свою картину. Старик с коричневой кожей... Она даже на тебя не посмотрит. Чародейка…
Взвихрилась сильнее пыль, подняв беднягу к облакам, хлынул дождь, и лето захлебнулось в агонии…
- Рисуй! Рисуй, глупец!
Холст ожил. И вместе с ним – остальные, к которым не притрагивался лето… Капли стали острыми иглами, листья – камнями, как град сыпавшими с неба… Ледяная метель накинулась на закрывшуюся руками осень, тщась повалить, унести ее снежным вихрем, из ниоткуда взявшимся и волочащим по земле тело лета…
Старуха…
- Зачем ты пришла! – вырвался крик. – Не твоя пора!
В ответ поток ветра бросается в лицо. Бушует природа, летают в воздухе разноцветные листья, вырванные из карманов осени. И тут же прибитые комьями снега, валятся вниз, где чьи-то тяжелые стопы крошат их в мелкую пыль. Смелой поступью шагает ведьма, в волосах ее торчат длинные еловые ветки, на бледном лице ухмылка, холоднее самой страшной северной ночи. Влачит она серые лохмотья, и где прошла уже, остаются на месте их голые остовы деревьев и кости животных.
- Рисуй… - слышится в злобном вое.
Не подняться им, если не встанет лето… Кисть его валяется, и портрет заволокло снегом. Он мечтает о весне: в праздничном сарафане, с венком из ромашек и светлой улыбкой… Она всегда так прекрасна, но он видит ее только раз. И довольный бегает по лугам, нарисованным ею, рассыпая еще больше цветов.
«Где ты сейчас?
Моя осень лежит без дыханья, и все, что могу, лишь представить – тебя…
Твои волосы и губы, радостный смех… Однажды ты взяла меня за руку, и кожа на ней стала светлой… Я долго смотрю тебе вслед, уходящей в забвенье, палимый своим же солнцем под призрачным небом. И я всегда мечтал об одном…
Нарисовать тебя.
Мне не нужны краски. Я помню все черты. Ты и сейчас перед моими глазами…
И я встаю».
Отшатнулась белая гадость, рассыпались ледяные вихри, и лето, взглянув вверх, увидел свет. Вновь взмыли листья, словно подкинутые чьей-то рукой, и теплый ветер бросил их в лицо негодяйке. Она шагнула назад, ответив комом колючих игл, но одежды ее стали спадать, и в седине волос появились яркие пятна – то почки распускались прямо на ней. В страхе она срывает их, но тщетно: ростки как щупальца оплетают лицо, тянутся ниже, сковывая тело…
«Я не вижу тебя, но ты есть.
Не твоя пора, не моя…
Осень… Почему? Ведь я нарисовал Тебя…»
Сверху падали новые и новые листья. Их было так много, что, казалось, не счесть деревьев, на которых могли они родиться…
Никто не видел погребаемого старика. Никто не вспоминал о его печали.
И, умирая, лето заплакал первым осенним дождем…