А РАЗРЕШЕНИЯ ВСЁ ЕЩЕ НЕ БЫЛО
Семён Гринберг взвалил на неподъемный дубовый письменный стол локти огромных ручищ, и стол, крякнув, осел. Рядом с Семёном Соломон Мехт казался эльфом. Или струйкой седого дыма, взмывшей над письменным столом, упертым в гору. Гора почтительно, но возбужденно гудела.
- Я - мужчина, вы понимаете? У меня беременная жена, вы понимаете? Как может мужчина, вроде меня, оставаясь в стороне, позволить беременной жене рисковать собой? Как мужчина мужчине скажу: это не по-нашему. Мой отец спросил меня по телефону, чем это я так серьезно болен, что комиссовал себя и посылаю на фронт жену? Мой младший брат назвал меня подонком. Моя мама, которая хотела бы, чтобы ее невестки ходили вместо мужей даже по нужде, и та отказывается меня понять! Я сам отказываюсь себя понять! Вы для нее отец. Высший авторитет. Скажите же ей!
- Молодой человек, - ответил Соломон Мехт, покачиваясь на стуле, - когда я был в вашем возрасте, мне тоже казалось, что я должен грудью прикрывать доверившееся мне слабое существо. Но со временем оказалось, что слабость эта мнимая. Женское естество - очень сильное естество. Когда оно вбивает себе что-нибудь в голову, выбить это оттуда невозможно.
- Правильные слова, - вмешалась Тамара. - Посмотрите на него, Соломон Михеевич. Когда такая фигура появляется в приемной МВД, у каждого мента сжимаются кулаки. А когда Сёма начинает гудеть про закон и справедливость, звереют даже стены этих кабинетов. Нет, я вам вот что скажу: я лучше вас всех понимаю, как разговаривать с советской властью.
Простите, Соломон Михеевич, но и вы эту власть не понимаете. Ума она боится, а силу ... силы она не боится. Она ее бьет кулаком в лицо. И не подумайте, что я беру умом, нет. Просто, я такая же хитрожопая, простите за выражение, как эта власть. Вы мудры, но ваша мудрость – не «их» мудрость, а мои хитрости и «их» хитрости - на одно лицо. Мы друг друга понимаем. Над моими шутками эта власть смеется, а от ваших шуток она скрежещет зубами. И еще ... Пока Сему не зацепили, никто не вспоминает, что он - чемпион. А как только зацепят, вспомнят. Пропала тогда наша мечта. Чемпиона, пусть даже бывшего, никогда не выпустят. Скажите ему, пусть сидит тихо и не мешает. Я все сама сделаю. И ничего нашему ребенку не станется. Я из них выбью права матери и ребенка, вы даже представить себе не можете, сколько мне сейчас положено прав.
- Насчет прав я бы не преувеличивал, - покачал головой Мехт.
Семён задел чувствительную нотку в его душе. Соломону Мехту тоже казалось, что его дочь занимается мужским делом и что заниматься этим делом должен он. - Один удар по печени, и вам конец, - предупредил коллегу доктор Блюмштейн.
- Почему меня должны бить по печени?
- Потому что они знают, где ваше больное место.
Соломон Мехт не был уверен, что гебисты не бьют женщин. Но он предполагал, что женщин бьют значительно реже, чем мужчин. И все же он предпочел бы заниматься войной с властями сам. Тамара это знала.
- Соломон Михеевич, мы же осторожные, - стала она ластиться, - умные и хитрые. Мы делаем все, как вы нам велите. Вы с Сёмой – наши полководцы. Сами мы ни за что не решились бы на все эти дела. Вон Ленка, она все время на нервах, потому что за ней никто не стоит. А мы - грудью вперед, глазом назад. Вы с Сёмочкой за нами, как скалы. Чуть что, мы бегом к вам. Это же понимать надо!
- Ну, уж и скалы! - усмехнулся Мехт. – Сёма, - вздохнул он, показывая тем самым, что в принципе они с Семёном заодно, - я скажу вам вот что: наше мужское достоинство, конечно в обиде, но игра в разгаре, и менять правила не время.
Семён зло стукнул кулачищем по столу. Столешница старой работы вобрала удар, не шелохнувшись.
- Хорошая мебель, - похвалил Семён.
- Да уж, в старину умели делать вещи, - подтвердил Мехт.
- Если я еще раз увижу этого Муху, я его убью, - вдруг разорался Семён, - убью, как паршивую собаку!
- Не стоит тратить столько гнева на несчастное создание, - остановил его Соломон.
Муха жил в Москве. Он бегал туда и бегал сюда, а в свободное от беготни время вертелся у синагоги на улице Архипова. На груди у Мухи висел огромный железный щит Давида. Ходил он в форме израильского солдата и был незаменим. Он знал три языка и всех инкоров в столице. Кроме того, Муха доставал все нужные сведения, адреса, телефоны, книги и водку с закусью. Никто лучше Мухи не мог обнаружить, организовать, обеспечить, проследить, присмотреть, устроить и замести следы. Одного не мог Муха. Он не мог получить на руки ни одного тома «Истории евреев» Греца из Ленинской библиотеки. А книга нужна была ему вот для чего: Муха влюбился в Тамару с первого взгляда и требовал взаимности. И Тамара решила не ссориться с нужным человеком.
- Вот, достань мне том Греца из «Ленинки», тогда поговорим, - схитрила она.
Хитрость же заключалась в том, что присоединившись к еврейскому народу, Тамара решила выучить его историю. Соломон Мехт торжественно вручил новоудочеренной первый том этого самого Греца и подивился тому, как быстро она его возвратила. «Я все усвоила. Давайте второй том», - потребовала неофитка. Соломон Мехт устроил Тамаре экзамен, отечески потрепал ее по плечу и сказал Вере:
- У этой барышни потрясающая головка. Перед ней большое будущее.
- Скажи ей, чтобы никому не показывала эти книги, - прервала мужа Вера.
- Грец не запрещен, – возразил Соломон Мехт.
- В библиотеках его не выдают, - хмуро заметила Вера, - я сама поговорю с Тамарой.
Разговор с Верой происходил как раз накануне разговора Тамары с Мухой, поэтому именно Грец пришел Тамаре на ум в первую очередь. Раз книгу не выдают, значит любовный пыл будет направлен по непроходимой тропе. Но Муха был молод, влюблен и упрям. Он тут же принялся за дело.
Первый том истории евреев Греца оказался на руках, второй у переплетчика. Третий был выслан по заявке в Ленинград, четвертый затерялся. Пятый находился в спецфонде, шестой и прочие еще где-то, а последний упал в бочку с дегтем, о чем Мухе выдали справку. Муха привез справку Тамаре. Дверь ему открыл Семён, но Муха не обратил внимания на столь ничтожный факт.
- Достал библиотекаршу до позвоночной хорды? - презрительно спросила Тамара, выслушав рассказ Мухи.
- Ага. Она мне: «Книги нет». А я ей: «Где она?». А она: «Упала в бочку с дегтем». А я: «Пустите к этой бочке, я книгу выловлю». А она: «Бочка в спецхране». А я: «Дайте справку». А она: «О том, что бочка в спецхране?». Тогда я ей: «Нет, я же не кретин. Такую справку вы не можете выдать». А она мне: «Тогда что?». Я и говорю: «Что упала в деготь». Ну, она и выдала. А теперь выходи за меня замуж.
- Не могу, - процедила Тамара. - Я замужем. И к тому же я не справку, а книгу просила.
Муха обиделся. Таких справок из «Ленинки» до него не получал никто. О справке знали все, ее даже переправили на Запад. Это была самая знаменитая справка в мире на тот момент. Тамара ударила Муху ниже пояса. И он ударил туда же.
- Ха, муж! - сказал Муха и презрительно оглядел Семёна с головы до ног. - Если это муж, то почему ты голодаешь на телеграфе, а он сидит дома и ест за двоих?
Семён кинулся на Муху, как башня на слона. И получил неожиданный отпор. Муха был крупным мужчиной, и оказалось, что он умеет драться. Пока мужики рычали, сопели и катались по полу, Тамара металась по квартире, пытаясь придумать, как их разнять. Наконец она налила воды в ведро и вылила на дерущихся, на ковер и на начищенный паркет. Муха выполз из-под Семёна и, пошатываясь, ушел. А Семён озверел, запретил Тамаре выходить из дома и заявил, что в Москву она больше не поедет. Если надо, поедет он, только смысла в этом все равно нет, потому что достать советскую власть еще никому не удавалось, и лучше искать способ ее подкупить.
В Москве, между тем, назревала всесоюзная акция, на которую Тамара взялась привезти тридцать человек. Ни Москва, ни Ленинград, ни Рига такого количества поставить не могли. Всё держалось на Тамаре, и отказаться от поездки она никак не могла.
- Помогите убедить Семёна, - попросила она Таню с Ленкой.
Впрочем, с Ленкой Тамара говорила на эту тему неохотно. Ей казалось, что Ленка имеет на Семёна женские виды.
- Ты мне не говори, - взорвалась Тамара, когда Таня попыталась ее урезонить, - я эти бабские привороты лучше тебя знаю. «Сёмочка, помоги мне перенести стол. Тебе же только руку поднять…». «Сёмочка, сколько у тебя медалей? Дай посмотреть». «Сёмочка, погоди бежать в ванную. Дай дыхнуть мужским духом». Предупреждаю, еще раз надумает мужским духом дышать, будете вызывать «скорую»! Так и передай.
Тане пришлось вести неприятный разговор с Ленкой.
- Легко обидеть одинокую женщину, - выла Ленка, - легко возвести на нее напраслину. В какой дом не придешь, смотрят волком. Боятся, что отобью. Пусть обращаются со своими мужиками лучше. Да сдался мне он, этот ее Семён! Что он такое?! Подумаешь, чемпион! Я ценю в мужчинах ум, а не мышцы! Мой Альбертик… И вообще, откуда она взялась, эта твоя Тамара! Кто она такая? Да я её…
- Лучше не пробуй, - хмуро сказала Таня. - Я тебе авторитетно говорю.
- Ты пробовала, что ли?
- Я её видела в ситуациях покруче, чем эта.
- Прямо, икона какая-то! Тамара то, Тамара сё. Надо еще проверить, на кого она работает, эта твоя Тамара. Взялась неизвестно откуда и командует парадом.
Тамара раздражала многих. Но ехать в Москву хотели не тридцать человек, а намного больше. Особенно после того, как вдова и ее дочь Мирка получили разрешение на выезд.
Мирка ходила по городу в красных сапожках, трясла огромными серьгами и важно кудахтала: «Когда мы голодали на телеграфе…». Тамариными стараниями сообщили по БиБиСи о том, что Мирка пробила железный занавес. Вдова принимала поздравления без ложной скромности и закупала одеяла из верблюжьей шерсти. «Одеяло - лучший подарок, - стрекотала она, - по ночам в пустыне бывает холодно».
- Лучше запасись китайскими скатертями, - посоветовал вдове Моня.
Он боялся, что вдова скупит все одеяла из верблюжьей шерсти, выделенные городу на квартал. Моня надеялся на быстрый отъезд. «Чем отличается вдова без диплома от фронтовика с инвалидностью? - вопрошал он и сам отвечал, - Фронтовик объедает государство в особо опасных размерах. Поэтому его следует отправить в Израиль первым эшелоном».
И вот вдова уезжала, а Моня получил новый отказ. Терпение Мони лопнуло. У его жены были родственники везде - в Австралии, в США, в Латинской Америке и даже на Кубе.
- Интересно, - сказал Моня Соломону Мехту, с которым пришел посоветоваться относительно дальнейших действий, - как относится советская власть к Колумбии?
- Странный вопрос, Моня. - Мехт прикрыл один глаз и гладил пальцами живот, стараясь не рассмеяться. - Но я боюсь, что советская власть отнесётся плохо к любой стране, на которую вы положите глаз.
- Вы думаете, у меня дурной глаз?
- Нет, но вы кладете его не туда, куда надо. Вот, если бы вы решили соединиться семьями с евреями Фиделя Кастро…
- Что я, сумасшедший, менять шило на мыло?
- В этом все дело.
- А! Но все же я подам документы на Колумбию. Это очень бедная страна, там полно пролетариата и нет арабов. Вы видели по телевизору, как они там в Кремле снова целовались с каким-то Мухаммедом? В этом вся причина. Им не нужен Моня Крейцер здесь, но они боятся, что я окажусь нужен в Израиле. Все-таки, я старый солдат.
- Боюсь, что они вообще не думают о том, нужны вы здесь или там. Опасаюсь, что мы с вами пытаемся выиграть в лотерею. Они дают, скажем, тысячу разрешений в месяц. И какой-нибудь служащий кидает жребий. Вот и вся игра.
- Вот бы познакомиться с этим служащим, - вздохнул Моня. - Но подавать в третий раз на Израиль я смогу только через полгода, а третья жалоба на мою вторую подачу уже отклонена. И мой старый друг Альгис говорит, что он и сам не знает, из-за чего они ко мне прие... привязались. Местные в этом деле не хозяева. Когда Москве всё равно, они тут на месте могут слегка подтолкнуть колесо Фортуны, но если Москва сказала «нет!», никто ничего не может. Что же мне остается? Я вам скажу что! Так мы поедем не к тете Гитл в Хайфу, а, наоборот, к дяде Шимону в Колумбию, а по дороге свернем в Тель-Авив. И еще вопрос, реб Мехт. Собираетесь ли вы в Йом-Кипур в синагогу? Если да, я закажу вам место через габая. Говорят, в нынешнем году будет полный аншлаг.
- Аншлаг в синагоге! - рассмеялся Соломон Мехт, - такого не помнят в нашем городе даже самые почтенные старцы.