Марина Столбова
Бабам он нравился всегда. Да что там нравился, сами на шею вешались! Брутальный мужчина, одним словом.
А эта странной оказалась: нос в небо и смотрит в сторону. Азарт разобрал – неужели он эту цацу в постель не затащит?
Слово за слово, встречаться стали. Встречаться встречались, но до койки все как-то не доходило. У него от желания штаны лопаются, а она, словно школьница, ломается: нет да нет.
Он обалдевал: вот уж странная так странная, невооруженным глазом ведь видно, что и ей невмоготу, а как до дела доходит – упрется, и ни в какую.
Рукой давно бы махнул, мало ли их, готовых на все ходит? Но тут самолюбие взыграло, чтобы он, да в пролете остался, не бывало еще такого!
Уходил от нее, изнемогая – на колени упадет, обнимет за бедра руками, лицом в платье зароется, дышит жарко, только что не рычит от страсти. И она, чуть живая стоит, словно лист осиновый, дрожит. По голове его рукой трепещущей гладит и шепчет: «Ну все, иди, иди», а сами так и стоят на месте, не в силах растащить тела. Ни он, ни она.
А, самое смешное, он на нее совсем не мог сердиться, потому что видел, не игра это. Чего-чего, а он на своем веку игр этих женских насмотрелся. Тут было совсем другое. Он точно знал.
Через два месяца осады все и произошло. Рано или поздно все сдаются. Других вариантов он не признавал.
Когда уставшие и счастливо-расслабленные они лежали в тусклом свете ночника, она вдруг сказала:
- Расскажи мне сказку.
- Что? – несказанно удивился он.
К такому повороту сюжета он был не готов. Как-то уж совсем по-детски, что ли.
- Сказку, - повторила она и, уткнувшись носом в его плечо, почти прошептала:
- Сказки очень люблю.
Сказку, так сказку – говорить красно он умел, книг прочел море; поэтому, чуть подумав, он поведал ей «Гамлета» Шекспира, конечно же, в вольном изложении.
Исподтишка наблюдал за нею. Во все время его рассказа она лежала, почти не дыша, словно мышка, боясь пропустить хотя бы слово, и ее широко раскрытые глаза, не таясь, отражали весь спектр испытываемых ею эмоций.
Как только он закончил, она глубоко вздохнула, будто возвращаясь с небес на землю, и мотнула головой:
- Здорово.
- Ты что, Шекспира не читала? – усмехнулся он. – Классика.
- Не читала, - просто ответила она. – Вот Шекспира я как раз и не читала.
С тех пор так и повелось: сперва они самозабвенно занимались любовью, а после, в обязательном порядке, он рассказывал ей сказку.
Сказки были разные; он с удовольствием пересказывал ей своих любимых авторов. Сэлинджер, Стругацкие, О’Генри, Шекспир. И всякий раз она почти с ребяческим трепетом выслушивала занимательные и искусно изложенные истории. Да, рассказчик он был хоть куда!
А после он и сам привык к этим ночным сказочным экскурсам, и рассказывание незаметно превратилось в ритуал, который доставлял ему не меньшее удовольствие, чем ей. По пути к ней он обычно решал, какая сказка сегодняшней ночью увидит свет, и отбирал их не менее придирчиво, чем выбирал себе женщин.
Встречались они часто, но инициатором этих свиданий всегда выступал он. Звонила она ему крайне редко, а в разговорах никогда не расспрашивала о его личной жизни и тех ночах, что он проводил не с нею.
Ему это казалось странным. Обычно те женщины, с которыми он спал, вели себя совсем иначе. Когда он уходил от нее по утрам, она с видимым спокойствием отпускала его; при этом обходясь без слез и дежурных глупых фраз «Когда мы увидимся?». Она, казалось, довольствовалась тем, что есть, и это отчего-то вызывало в нем досаду.
Как-то они поссорились. Так, из-за полной ерунды. Не виделись целую неделю. Она не звонила, он тоже показывал характер. Наконец, он, злясь на себя, не выдержал этого глупого безмолвного марафона и позвонил ей.
- Дура, я люблю тебя, - грубо сказал он.
- Да, - просто ответила она.
- Ты слышала, что я тебе сказал? – крикнул он оскорбленно.
- Слышала, - последовал спокойный ответ.
И все! Это было его уму непостижимо – он признается ей в любви, а она всего-навсего отвечает «да». Такого с ним еще не бывало.
Ее нерушимое спокойствие начало мало-помалу его бесить. И вот однажды, когда она, доверчиво прижавшись к нему, ждала очередную историю, он, погладив ее ласково по голове, сообщил:
- А сегодня будет сказка из моей жизни. Ничего?
«Ничего», - сказала она и, немного повозилась, удобнее устраиваясь, словно птица в гнезде.
И он, не торопясь и вспоминая мельчайшие подробности, поведал ей историю своей первой любви. Рассказал все, не сделав исключения даже для интимных сцен. Как раз их-то он описал с особым тщанием. Она лежала рядом, внешне никак не реагируя на его откровения, будто это, действительно, была всего лишь очередная придуманная история.
Ему ужасно хотелось заглянуть ей в лицо, понять, что чувствует она, что же прячется за этой стеной молчания.
Когда он умолк, она, не произнеся ни слова, выключила ночник и отвернулась от него к стене.
- Ты что, обиделась? – втайне радуясь, спросил он.
- Нет, - отозвалась она. - Давай спать. Я устала.
Он усмехнулся в темноте: «Обиделась!» и, придвинувшись к ней вплотную, крепко обнял и умиротворенно задышал ей в шею. Он сумел-таки пробить брешь в ее раздражающем спокойствии!
В середине той же ночи он неожиданно проснулся от беспричинной тревоги и холода. Слепо, со сна пошарил рядом рукой и тут же открыл глаза: он лежал один; она спала на маленьком диванчике, скорчившись и неловко подогнув ноги.
С той памятной ночи он, время от времени, позволял себе делать отступления от заведенного порядка, и тогда сказки чередовались с его воспоминаниями. Вскоре она знала почти все о его жизненных перипетиях, связанных с той или иной пассией. Слушала, как и прежде, без комментариев и трагических жестов в его адрес. Слушала и молчала. Но теперь он уже знал наверняка, что ей не все равно, и она, конечно, ревнует; а как же иначе? Что, впрочем, и требовалось доказать.
Ранним утром они лежали, обнявшись, в бездумной, теплой неге; вставать не хотелось. А он вдруг сказал, окинув ее обнаженное тело оценивающим взглядом:
- У тебя очень красивые ноги. Длинные. Я таких ног еще не встречал.
Она благодарно ему улыбнулась, а он продолжал:
- Ты не обижайся, но грудь у тебя – ничего особенного.
Вместо того чтобы по своему обыкновению промолчать, она сказала вроде бы совсем не к месту:
- Знаешь, та подушка, на которой ты спишь, была любимой подушкой моего бывшего.
Он мгновенно выхватил подушку у себя из-под головы и со злобой, изумившей его самого, зашвырнул ее в дальний конец комнаты.
- Никогда не говори мне о нем, - его голос дрожал от ярости, - никогда!
Они продолжали встречаться, секс между ними был по-прежнему хорош; только иногда, обычно эти моменты случались сразу же после его откровений, он ловил на себе ее взгляд. Очень странный взгляд.
Взгляд был полон немого любопытства, словно она его видела впервые. И ему это отчего-то не нравилось.
В тот последний вечер он пришел позже обычного. Так уж получилось. Усмехаясь в усы, обнял ее, поцеловал:
- А если я сейчас был у другой женщины?
Она тут же отодвинулась от него и, тревожно заглядывая в глаза, спросила:
- Ты, правда, был?
- Ты что, шуток не понимаешь? – рассмеялся он. – Я пошутил. Это просто шутка.
Она окинула его своим странным взглядом и надолго задумалась о чем-то, не обращая на него никого внимания.
Ему удалось ее растормошить и буквально затащить в постель, желанием она в тот раз не горела. Опытный любовник, он легко довел ее до оргазма. И надо же было случиться такому, как это у него вылетело, сам не понимает – глядя на нее, отрешенно смотрящую в потолок, он внезапно обронил вместе с глупым смешком:
- А, может, и был.
Поставил точку в недавнем разговоре.
Уснули спина к спине, что в последние ночи происходило не так уж и редко, а утром в нарушение всех своих правил он отчего-то спросил:
- Мы увидимся?
Она согласно кивнула и все.
Когда он вышел из подъезда, то оглянулся на ее окна. Он так делал обычно. Она стояла у окна и смотрела ему вслед. Он махнул рукой; раз, другой и третий – стоит и смотрит, и никакого отклика в ответ. Совсем. Понятное дело, обиделась, решил он и усмехнулся: «Кто в доме хозяин?»
Шли дни, она не звонила, и он опять не выдержал первым. Набрал ее номер на третий день. Длинные гудки. Вечером – гудки, ночью – тоже. Бред какой-то! На четвертый день поздним вечером он поехал сам. Долго думал: купить цветы или нет? Своих женщин он подарками не баловал, сам как подарок. Махнул рукой и поехал так, без ничего. Ехал, а в голове рождалась новая сказка, которую он ей подарит сегодня.
Что эта сказка должна была быть особенной, он знал точно.
Долго терзал звонок, потом начал стучать в двери. В такой час ей просто негде быть, кроме как дома. Неужели не хочет впускать?
Щелкнул замок соседской квартиры, и через цепочку нарисовалась тетка с ворчащим мопсом на руках.
- Вы в курсе, который сейчас час? – спросила, как плюнула. – Совесть у вас есть?
- Есть, - ответил он с готовностью. – За соседку вашу волнуюсь. Не открывает.
- И не откроет, - посмотрела тетка свысока. – Уехала она. То ли в Сургут, то ли в Тюмень. К сестре. А квартиру сдала на полгода.
- Вы не путаете? – не поверил он.
- Молодой человек. Я никогда. В своей жизни. Не врала! – и захлопнула дверь.
Вернувшись домой, он на автомате набрал номер сестры. Та всегда его понимала. Всегда. Спросил только:
- Хочешь, я расскажу тебе сказку?
Почти вдавив телефонную трубку в самое ухо, внимательно вслушивался в ответную реплику, а потом сказал:
- Нет, я не пьян. А надо бы, – и положил трубку.
…С той поры утекло много воды. С нею он больше не виделся. Конечно же, у него были женщины. Самые разные: блондинки, брюнетки, юные и годящиеся ему в матери, толстые и с фигурой фотомодели, целомудренные и битые жизнью. Что ни говори, а женщины его всегда любили.
Но, ни одна из них, вот что самое забавное, ни одна, не просила его рассказать сказку.