Возле дома из саманного кирпича собрались почти все жители села: хозяйка этого дома родила двойняшек. Для их деревни из пятнадцати изб это было грандиозное событие. Особенно если учесть, что Александр и Татьяна были женаты уже восемь лет, а детки появились только сейчас.
- Прямо дар Божий, дар Божий, - тараторила соседка Фекла, - это ж надоть, восемь лет ждали!
- Да не тарахти ты, - остановил ее восторги муж, - лечилась она, говорят. Вот и все чудо.
- Нигде не лечилась, - Александр через забор смотрел на "собрание". - Ты, сосед, прямо хуже бабы - знать не знаешь, а уже понес по деревне. Чего лоб нахмурил? И вообще, соседи дорогие, председателя что ли выбираем, или дома дел нет никаких? Идите, вон, коров уже Степка гонит, нечего подпирать чужой забор.
- Ох, и злой ты, Сашка, - затараторила Фекла, у которой не только коров, но и кур не водилось. Выращивали каждый год поросенка, тем семья и жила.
- Да не злой я, а справедливый. Татьяна прошлым годом на Никольский источник ездила. Там молилась, чтоб Господь детей дал, купалась в источнике. И домой воды привезла. Вот вам и чудо - сам не поверил, когда узнал, что Татьяна понесла.
- А если уж Господь дал, так что же бракованную-то одну девчонку, а? Валентина говорит, одноглазая одна девчонка, - поддел сосед.
- Уйди от греха! - Александр схватил грабли, - как дам по хребтине - сразу отучишься богохульствовать. Пошли все вон отселева!
- Вот тебе и выставил сосед самогоночки, - съязвила Фекла, - отпраздновал событию!
- Да пейте, на здоровье вам! - и молодой отец вытащил десятилитровую бутыль, которая была припасена для этого случая. - Молитесь за Татьяну и дочек моих. Конечно, кто умеет... - И он пошел еще раз взглянуть на дочурок.
А соседи, забыв про коров, скооперировались в ограде у Феклы и Тимофея. Бегом несли закусь: кто огурцы, кто буханку хлеба, кто капустку квашеную. Фекла на радостях раздобрилась на прошлогоднее желтое сало, соленое в рассоле. И скоро по селу понеслись песни, а затем и пляски под гармонь. А хозяйство управляли дети, кто постарше.
В доме Александра и Татьяны наступила тишина. Сестра Татьяны, Валентина, которая принимала роды, ушла домой поспать - почти двое суток промучалась роженица, и повитуха с ней вместе. А отец смотрел в колыбельку, то улыбаясь, то хмурясь.
- Доченька, - гладил он по головке старшенькую, которая родилась первой, - бедная ты моя, и что же это у тебя с глазиком - одно бельмо. Ох, и тяжело тебе придется! Задразнят ведь. Да и замуж никто не возьмет.
* * *
Прошло семь лет...
В сельское озеро, что в низине, пустили карасей. Да такой карась пошел - ловить не успевали. Построили несколько домов для рыбаков, контору рыболовецкой артели, проложили асфальт до железной дороги. Неподалеку от озера расположился пункт переработки сырья, коптилка. Развели и другую рыбу. И село ожило, работники приезжали семьями, пришлось построить детский сад, хоть и небольшой, начальная школа именовалась теперь средней. В общем, жизнь закипела. Сельскохозяйственные угодья значительно расширились, хорошая трасса позволяла вывозить урожай на станцию, а там и на продажу в город. Умирающее село превратилось в крепкий поселок.
Александр работал бригадиром-овощеводом, Татьяна воспитателем в детском саду. Нина и Люда пошли в первый класс. Девочки были очень похожи, если смотреть в профиль справа. Волосы кудрявые, черные как смоль. Тетка Валентина за шапку волос дразнила племянниц негритосками. Глаза карие, брови вразлет, ресницы чуть не до бровей. Но когда Людмилка поворачивалась лицом к отцу, тот сразу суровел, опускал глаза, боясь непрошенных слез - девочка с совершенно белым левым глазом казалась уродливой. Соседки, завидуя добрым отношениям между Гольцовыми, а еще больше их добротному новому дому, восхищались: "Ох, и хороша у вас Нинка - просто загляденье!". Горько становилось родителям от такой похвалы. Но Александр за словом в карман не лез: "У нас обе хороши, не хуже некоторых. И обе отличницы!".
Одна только Фекла не успокаивалась: "В первым классе они все отличники, посмотрим, что дале будет". Александр уходил от греха подальше - не любил он соседку.
- Дам я ей в глаз когда-нибудь, - злился он дома. - Выведет она меня, эта карга.
- Не надо, Саша, - успокаивала жена. - Видишь, Людмилка совсем не обижается. Она и не слушает эти подковырки.
И правда, девочка росла не только умненькой, рассудительной, но очень тихой, смирной и доброй. А когда дети дразнили ее одноглазой, она только улыбалась, разводила руками: "Вот уж такая уродилась. Спасибо, что хоть один глаз есть". И детям надоело дразнить Людмилку. Они больше старались подружиться с ней. Нину они не любили, уж очень была заносчивой. Списывать давала, но так глянет при этом, словно хочет сказать: "Пользуйся, коли своего ума нет". А вот Людмилка никогда не давала списывать: "Списать - все равно, что украсть. А хочешь - приходи домой, я тебе эту тему объясню". И скоро к ней приклеилось необидное прозвище "училка". Она после школы и поступила в Педагогический институт, чувствовала, в этом ее призвание. И сразу стала лучшей студенткой. А по окончании в этом же институте стала преподавать высшую математику. По воскресеньям ходила в Успенскую церковь. Но коллеги только пожимали плечами - не осуждая, считали это чудачеством, которое со временем пройдет.
Нина воображала себя артисткой еще с детства, участвовала во всех концертах и в школе, и в институте культуры. Городской театр, как она заявила, - "мелкопошибный" и недостоин ее красоты и таланта. Поехала в Москву, попала на кастинг на роль среднего плана в таком же среднем фильме. Но фильм был незамечен и скоро лег на полку. В столичные театры ее не брали, не находили, видимо, настоящего таланта. И скоро пришлось ей возвращаться в родительский дом, да не одной, а ожидающей рождения ребенка. Его отец, тоже безталанный актеришка, жениться отказался.
К тому времени сильно заболела мать, Татьяна Викторовна. За ней был нужен уход, и приезд дочери оказался как нельзя кстати. Отец "мучился спиной", и ухаживать за женой ему было трудно. Беременность дочери стала заметной месяца через два, и отец, впервые поняв это, отчитал непутевую Нинку, но жена остановила его: "Шура, не ругай ее, она и так наказана - ни мужа, ни работы". На шестом месяце беременности у Нины произошел выкидыш. Она не упрекала родителей за то, что вся тяжелая работа легла на нее, что, возможно, стало причиной потери ребенка, а была даже рада этому обстоятельству.
- Баба с возу - кобыле легче, - сделала она вывод для себя.
- Доча, ты это о чем? - услышала мать.
- Мам, ну, правда: Бог дал, Бог взял. Зачем мне эта обуза?
- Не смей! - мать закашлялась. - Не смей Бога поминать, где не следует. Бог дал! Нагуляла, безстыдница!
- Ладно, мама, прости, прости. Я не подумала, - Нина умела сглаживать острые углы.
А Людмила Александровна работала, помогала старенькой хозяйке, у которой снимала квартиру, и, конечно, по воскресеньям ходила в церковь. Характера она была доброжелательного, все ее любили, и всем она казалась довольной жизнью и вполне счастливой. Никто не видел, как она слезно просила на коленях у иконы Петра и Февронии Муромских помощи в устроении семейной жизни. Никто не видел, как она смотрела на себя в зеркало, и слезы текли из ее обоих глаз.
Десятого июня она поздравила по телефону сестру с днем рождения, обещала в июле приехать в отпуск, а потом пошла в парк на свою любимую скамью под раскидистым деревом, названия которого она не знала и звала его Божьим деревом: так хорошо ей думалось, мечталось и читалось под его раскидистой кроной.
В этот день к скамье подошел молодой человек удивительно приятной наружности: светловолосый, синеглазый.
- Я вам не помешаю, красавица? Можно присесть? Такое дерево интересное! Я таких и не видел. Не знаете, как оно зовется?
- Не знаю, - Людмила была страшно смущена, но заставила взять себя в руки.
- Однако, вы немногословны. Может, свое имя скажете?
- Людмила, - и она снова уткнулась в книгу, чтобы не поворачиваться к парню. Слишком хорошо она помнила случаи, когда с ней вот так пытались познакомиться, а потом, увидев ее бельмо, кто с жалостью, а кто и с насмешкой отворачивались.
Но молодой человек был настойчив:
- Людочка, значит? Вас так родители зовут?
- Не угадали, - Люда засмеялась. - С папиной легкой руки с детства весь поселок Людмилкой зовет.
- Так вы не местная? А я отсюда, городской. Правда, чуть было не возомнил себя москвичом. У меня с детства неплохой голос был, вот я и подался в Москву за славой. Мама меня отговаривала, она в музыкальной школе преподает, ей видней, но я заладил: в Москву да в Москву. Ну вот, съездил, понял, что "кое-какого" голоса недостаточно, чтобы занимать московские концертные площадки и... вот, вернулся. Поверите, только сегодня утром с поезда. Вещи на вокзале оставил, не знаю, как в глаза родителям посмотрю. Два года не виделись. Вот, пришел в парк посидеть, подумать.
- Да что там думать! Ваши родители будут счастливы, как вы не понимаете? Два года не видеть сына! Зачем им ваша слава, главное - сын приехал!
- Кстати, - он протянул руку, - Слава, Вячеслав.
Люда тоже встала, положила книгу на скамью и с тревожным сердцем, опустив глаза, ответила:
- Очень приятно! - и, набравшись смелости, взглянула на незнакомца. Тот явно был смущен. Но последовала неожиданная реакция Вячеслава, он внимательно осмотрел (не посмотрел) ее лицо и покачал головой:
- И отчего такое могло случиться? Вы не пытались узнать, нельзя ли какую-то операцию сделать? А у второго глаза зрение не понижено? Нет? Ну, и слава Богу, - он снова сел на скамью и продолжал разговор как ни в чем не бывало. - Так вы считаете, что родители будут рады?
- Конечно. Я вот инвалид, а меня родители всегда рады видеть.
Слава вздохнул:
- Да, не видели вы инвалидов... Я вот в Загорске был, там интернат для слепоглухонемых детей, но какие же они радостные, веселые, так играют друг с другом. Ну и, конечно, педагоги и воспитатели у них очень квалифицированные. И ведь эти дети образование получают, профессию, а потом работают, семьи создают. И почти всегда у них рождаются нормальные дети.
* * *
Первого сентября Людмила пришла в школу для слабовидящих детей поздравить их от ГОРОНО с началом учебного года и заодно поздравить нового преподавателя музыки Вячеслава Романовича. Он еще издали заметил ее и, улыбаясь, пошел навстречу:
- Спасибо, Людмилка, что пришла. Держи букет. Рад тебя видеть. А знаешь, меня еще пригласили в музыкальную школу преподавать, вот, теперь совсем свободного времени не будет.
- Это намек?
- Что ты, что ты! Для тебя у меня всегда время есть. Кстати, ты родителям написала, что мы собираемся пожениться?
- Нет еще. Куда торопиться, вдруг ты передумаешь?
Людмила вспомнила неприятный случай. Когда они с Вячеславом приехали к ее родителям, Люда заметила, что Нина постоянно вертится возле парня, кокетничает. Однажды Людмила взяла лукошко и пошла в сад набрать к обеду малины. Возвращаясь, она услышала разговор Нины со Славой. Сестра, как обычно, кокетничала и вдруг прямо спросила: "Зачем тебе жениться на Людке? Она же одноглазая. Да еще со странностями - в церковь ходит". Слава молчал. Людмила прислонилась к теплой бревенчатой стене, лукошко в ее руках дрожало. "Ну что ты молчишь? - продолжала сестра. - Какая тебе разница? Мы ведь как две капли воды похожи, только она с бельмом, а я нет. Женись на мне". Вячеслав помолчал и ответил: "Извини, но нет". - "И что ты в ней нашел такого, чего во мне нет? - злилась Нинка. - Вот чего во мне нет?" - "Души", - коротко ответил Людмилин жених.
И в этот сентябрьский солнечный день Вячеслав так же твердо ответил:
- Пиши родителям, пусть готовятся, я не передумаю.