Понять, а тем более осознать неотвратимое величие осени, как А.С. Пушкину, мне не дано. Неизбежность ее прихода и предрешенность неисполнившихся желаний, оказывается, может становиться явью. В это время порами всей неудовлетворенной души впитываешь горечь несостоявшихся желаний, о которых с трусливой надеждой мечтал весной. Иногда хочется оторваться и не вспоминать, что раньше было, для того чтобы потом всю жизнь вспоминать, как оторвался.
В осени бывает период, когда на несколько дней, на неделю, вдруг все замолкает. И тогда становятся даже редки недовольные жалобы пролетающей вороны, тогда флюгер обвисает на пол-шестого, и седая последняя прическа деревьев в лакированости последнего дождя не боится быть растрепанной неожиданным порывом озорного ветра. Тогда слышно, даже как царапает луна своим безупречным диском вату последних летних облаков. Тогда глубокомысленное молчание становится паролем входа в дальнейшее существование.
Я пытаюсь понять и понимаю, что в деревьях существует прикосновение к вечности. Если весной можно беззаботно шалить и протыкать недосягаемое небо размороженными ветками, то осень – это не только расставание с реализованным желанием и несбывшимися надеждами, но и понимание неизбежного зимнего плена, в котором должны проявиться не только терпение и выносливость, но и сохраниться пульсирующее желание жить и любить. Осенью надо остановиться и подумать, осенью нельзя спешить, даже не надо торопиться, потому что все равно поскользнешься на разменной валюте облетевших листьев.
Весной я задыхаюсь от переизбытка чувств и желаний, а осенью – мне трудно дышать. Я понимаю, что от трудностей никогда не сбежишь, но я завидую медведям, ежам и барсукам, которым только снятся морозы и метели.
Зима – это всегда пытка. И мне кажется, что надо обязательно в чем-то признаться. Но моя вина не в том, что я что-то совершил, потому что я не успел, я еще не дорос до подвига в собственной жизни. А в том, что я всегда мечтаю о несбыточном. Так зачем же нужны эти пытки, если я ничего не совершал, а только просто не перестаю мечтать. На самом деле не природа переживает, а страдаю я, значит, я хочу этого. В глубоком сосредоточении природы отсутствует трагедия, трагедию мы выдумываем сами, а потом приписываем ей те страдания, без которых нам скучно. Осень нужна, чтобы понять ошибки, а весна – чтобы забыть их хотя бы на время и надеяться до прихода осени, что о них никогда уже не будешь вспоминать. Потому что весной о них некогда думать, а осенью – уже поздно.
Осенью я вижу и не могу постигнуть крик ее безмолвной тишины. Чтобы это услышать, надо понять, что такое вечность. А я только наблюдаю. Не плачьте те, кто не достоин слез, ведь облегчение после слез приходит к тому, кто в нем нуждается. Камни тоже умеют плакать, а кто не умеет, тот слабее камня.
Я вижу венозно обнаженные корни деревьев; я слышу материнский голос веток, прощающихся с родными листьями; я вижу стеснительную робость охолождающегося солнца. Но зато почему-то свет уличных фонарей стал теплее. Свет из окон превратился из черного в манящий теплом уюта желтый квадрат, куда очень хочется быстро забежать, оставив свои проблемы на волю грядущим холодным ветрам. А потом забравшись с головой под одеяло спрятаться даже от того, заманившего тебя теплом желтка света, и остаться в полной темноте со вседозволенностью твоего тела на весь период торжествующих поверх одеяла холодов.
.
.