Встречу выпускников назначили на 8 февраля...
Двадцать лет назад мы закончили школу. Кажется, вчера все было. Ан глядишь, уже полжизни коту под хвост. Пронеслось, и не заметила.
Но нам по-прежнему 17, или около того.
Когда-то я была отличницей. Ею и осталась. Все хочется сделать на отлично, всюду успеть, быть лучше всех.
Но жизнь все время настойчиво тычет "ейною мордой в твою харю". И ничего с этим не поделаешь. И бывает по-разному: и на четверку, и на твердую тройку. А иногда вообще никак не получается, потому что не дано. Не твое это и все. И ты хоть в лепешку расшибись, а больше двойки не заслуживаешь.
***
Мой одноклассник Сашка Ищенко был приземистым кареглазым блондином, жутко симпатичным, но немного застенчивым и замкнутым. Когда мы учились в девятом классе, он вместе с другими ребятами из спортивного класса влился в наш коллектив и стал, кажется, завспортсектором. Не помню. Наша заорганизованная школьная жизнь предполагала тогда поголовную общественную нагрузку. Спортивную, шефскую, культмассовую, хозяйственную. За активную жизненную позицию меня выдвинули в комсорги. Активная, уверенная в своем высоком предназначении, я, оправдывая доверие соратников, смело выступала с комсомольских трибун и безжалостно обличала аморфных и ленивых одноклассников:
- Как вам не стыдно! Почему вы не принесли шерстяные вещи для посылок пограничникам? Люди там Родину защищают, а вы. Это позор, комсомольцы 9-б!
Они, конечно, от стыда склоняли повинные головы и роняли слезы раскаяния. По крайней мере, мне очень хотелось так думать. Сама я гордилась собой и имела полное право порицать нерадивых. Так как основательно подчистила шерстяные запасы семьи, оставив только куценький шарфик младшего брата, который просто не подошел бы по размеру доблестным защитникам Родины.
Активистка, комсомолка, отличница! Высота недостижима. Клара Цеткин неровно курит в коридоре.
Ищенко казался мне тугодумом. Подчиняясь давлению идеи, он, конечно, выполнял общественные поручения. Попробовал бы не выполнить! Но как-то без страсти, без комсомольского задора. А вместо посылок пограничникам советовал сходить в соседний детский дом, помочь воспитателям. Его мама работала там нянечкой. Весь план работы ломал на корню.
А как он учился? Мне, торопыге, усваивающей материал метеоритно и поверхностно, казалось, что со скрипом немазаной телеги. Когда, стоя у доски, Сашка Ищенко решал задачу, все время хотелось заорать: «Ну, давай! Думай быстрее, это же так просто!» Я, конечно, уже давно все выполнила и крутилась в разные стороны, занимая подсказками свою деятельную натуру. Но, оказывалось, что его способ решения элементарной задачки был самым оригинальным и неожиданным. А медленная и уверенная манера излагать мысли завораживала весь класс. В том числе и учителей, которые его немазаную телегу считали почему-то надежным танком прочных знаний. Что-то в нем было. Может быть, то, чего мне катастрофически не хватало.
Как возникают влюбленности и внутренние симпатии? С первого взгляда или позже, когда лучше узнаешь человека? У всех по-разному.
Но очень скоро я поняла, что нравлюсь ему. Женщина всегда может это понять, даже если ей всего шестнадцать лет.
Правда в тот момент сердце мое уже бесповоротно и тайно было отдано другому. Самому высокому и красивому дзюдоисту нашей школы. Он, конечно, был разгильдяем, поэтому симпатию полагалось тщательно скрывать, плотно задраивать сияющую физиономию и стихийное волнение, которое неожиданно превращает тебя в соляной столб от одного только случайно пойманного взгляда. Но скажите, каким отличницам не нравятся хулиганы? В них есть что-то запретное и чудовищно привлекательное. Красавчик с широкими плечами, который может поднять гирю шестьдесят пять раз! Когда с балкона спортивного зала мы наблюдали за соревнованиями по НВП (начальной военной подготовке) на звание самого сильного ученика школы, мне стало понятно, что такое разбитое вдребезги сердце.
Странно, при всей своей комсомольской активности и смелости, в науке страсти нежной я числилась полным профаном, а потому была патологически застенчива.
Так к чести непревзойденного силача школы добавилось то, что он заметил рецидивы моей любовной тоски и взял инициативу в свои крепкие руки. Настойчиво ухаживал за мной, опекал, даже делал вид, что исправляет свои хронические неуды и выполняет комсомольские поручения. Ему нравилось ,общаться с остроумной, непредсказуемой и интересной отличницей. Но как только дело касалось телесных сближений, всевозможных поцелуев и прочих прозрачных намеков, уверенную в себе активистку будто подменяли, и она впадала в страшную панику, чувствуя пробелы в интимных знаниях. Ему довольно быстро наскучили долгие уговоры. Он был человеком тела. И, вероятно, все закончилось бы трагическим разрывом или насилием. Но, к счастью, ему встретилась более продвинутая девочка. Хоть и не комсорг класса, а всего лишь ответственная за дежурство в столовой. И ноги у неё были не такими ровными. Но она, судя по всему, имела уже кое-какой сексуальный опыт и позволяла много больше, чем целомудренные поцелуи. Мы с чемпионом стали встречаться реже.
А у Саньки Ищенко в десятом классе развелись родители, и он заметно переживал их разрыв. Может быть, из жалости я стала уделять ему больше внимания. А он решил, что отвечаю взаимностью. Мы сблизились. Много общались.
После школы я упорхнула из нашего провинциального городка в столичный вуз, стала студенткой. Затем молодым специалистом.
А Санька писал мне хорошие, добрые письма. Приезжал несколько раз. Покупал цветы, мы гуляли, разговаривали, как пионеры. Однажды почти поцеловались. Он тоже был двоечником в любви, робким и таким же застенчивым, как я.
Порой меня бесила его медлительность и правильность.
Хотелось сказать: «Ну, давай! Думай быстрее, делай же что-нибудь, это же так просто!» Но я молчала, а он никак не мог побороть свое смущение.
В письмах все выглядело проще. Там можно было разгуляться. Бумага все стерпит, и я увлеченно писала о своих чувствах к нему, играла в любовь и разжигала костер желаний.
А потом вдруг подружка-одноклассница спросила меня при встрече: «Когда вы поженитесь?»
Откуда у нее такая информация? Оказывается, Сашка сказал.
И тут Остапа понесло. Возмущенной гордыне стало тесно в грудной клетке, захотелось выплеснуться на виновника злостных измышлений.
Как всегда, метеоритно явилось решение. Я написала ему последнее письмо. Коротенькое, но разрушительно выпендрежное:
«Не уложить на лист
Весь хаос лживых фраз,
Так пусть он будет чист
И честен, как сейчас!»
Написано пером, не вырубишь топором. Письмо отправлено. Только потом осознано и взвешено я рассудила, что получил он его как раз в День своего рождения. Как я могла забыть?! Как показательно жестоко! И как глупо все получилось, если вдуматься.
Двадцать лет это письмо висело надо мной, подобно молоту, занесенному над наковальней, заставляя краснеть и бесчисленно перемалывать опилки наших встреч, ища в них оправдания своему поступку.
Письмо это стало своеобразной точкой отсчета, от которой я начинаю прокручивать жизненные уроки, в которые носом тыкала меня жизнь, постепенно избавляя от гордыни, стремления к совершенству и сознания собственной исключительности.
***
Муж мне достался наглый и самоуверенный. Он совершенно не робел и в первый же вечер нашего знакомства залез под мою юбку. Почувствовав легкую добычу, не утруждаясь нравственными сомнениями, ухаживаниями и признаниями, он, как хозяин жизни, знающий, что именно ему надо для полного счастья, просто взял и начал пользоваться мной на всю катушку. И когда я пыталась поднять голову и заявить о каких-то своих желаниях, способностях и талантах, меня быстро ставили на место.
«Так ты говоришь, что отличница. А ну-ка, назови столицу Парагвая. Не помнишь? А что такое закон конгруэнтности? Не знаешь? Вот деревня…»,- любил он опускать меня на землю в самые патетические моменты секса. Зачем?
Зачем он это делал, я поняла только впоследствии, когда перестала жить его умом, выбралась, наконец, из психологической и материальной зависимости от человека, который так никогда и не стал мне близким. Несмотря на то, что мы прожили вместе 10 лет и даже смастерили двух детей.
Сколько раз в самые горькие моменты разочарований я вспоминала Саньку. Его добрую застенчивую улыбку, его скромную нежность и преданность, его мягкие робкие движения навстречу. Наверное, он не пытался бы меня переделывать и воспитывать. А просто принимал, такой, какая есть, основательно и дотошно разложив по логическим полкам все мои импульсы и спонтанные поступки. Как делал когда-то в юности.
Но воспоминание о чудовищном письме выжигало мо мне все попытки утешиться прошлым. Вернуть нельзя. Что было, то прошло.
Жизнь моя была похожа на механическую шарманку, которую кто-то настойчиво заводил по утрам и забывал выключить вечером. И она все играла, играла одну и ту же заезженную печальную мелодию, даже во сне.
Но уныние и деятельная натура, которая все же, не смотря на подавление, порой пробивалась наружу, оказались вещами несовместными. Я чувствовала, что этот брак когда-нибудь закончится. Обязательно закончится. Только для этого нужен какой-то внешний толчок, который даст свободу процессу, незримо и мощно развивающемуся внутри.
Чаша, наконец, переполнилась. Мы развелись. И началась новая жизнь. Которой пришлось хлебнуть под завязку.
Я была наказана по заслугам. Но чувство вины перед Сашей за тот старинный, почти детский проступок все равно не отпускало.
***
Мы собрались возле школы, чтобы вместе пойти в ресторан. Взрослые дяди и тети, в которых трудно было разглядеть портретики двадцатилетней давности.
Я ждала его. Саша Ищенко опаздывал. Это было так на него непохоже.
«Он руководитель крупной компании, может быть вообще не сможет прийти», - сказала лучшая подруга Таня, почувствовавшая мое волнение.
А вот и он. Из лихо припарковавшейся иномарки вышел уверенный в себе, красивый, мужчина с тонким, едва уловимым шармом уравновешенной самодостаточности. Такой родной и такой далекий. Мужчина, который мог бы стать главным человеком моей жизни.
Я замерла, невольно заглядевшись на его спокойные движения, расслабленную походку и открытую улыбку.
Он прошел мимо, не узнал.
Последняя точка поставлена. Вот она, расплата! Теперь можно под поезд. Молот опустился на расклеенный кусок памяти, сплющил его. Как больно! Я тихонько отошла от ребят, оглушенная его приговором.
И вдруг над самым ухом прозвучал мягкий, такой знакомый голос.
- Ты так изменилась. Что-то женское, новое в тебе появилось. Я тебя не сразу узнал. Искал комсомольского вожака, а увидел красивую женщину. Ты все так же краснеешь от пошлостей?
А потом мы говорили, танцевали, были рядом, и не было юношеского смущения. Будто встретились родные, близкие люди.
- Прости меня, Саша, за то письмо, - наконец, решилась я сказать.
- Это тебе спасибо. Я никогда не стал бы тем, кем я являюсь сейчас, если бы не ты.
- Я? При чем тут я?
- Просто я все время пытался мысленно доказать себе и тебе, что я такой же яркий, талантливый и умный, как ты! Знаешь, у меня есть дочь, я назвал ее Катюшей в твою честь. Ей уже десять, и она умеет играть «Лунную сонату» Бетховена, помнишь, как ты. Ты играла ее мне в десятом классе на День моего Рождения, помнишь?
- Я совсем не яркая, так, полное ничтожество. И уже совсем забыла, как играть «Лунную сонату».
- Какие глупости ты говоришь! А еще комсорг класса! Как вам не стыдно, Катерина Владимировна! Пограничники там Родину защищают, а вы тут о таких пустяках!
И мы засмеялись. Так радостно. Так по-детски счастливо.
Отпуская на волю все наши обещания, быть хорошими, совершенными и самыми лучшими на свете, потому что мы такими уже были когда-то. Пора подумать о несовершенствах.