Дневники горной принцессы

ДНЕВНИКИ ГОРНОЙ ПРИНЦЕССЫ
Документальная повесть

Анне Павловне Неркаги – за веру, дружбу и поддержку

Вместо предисловия.
Мне искренне жаль  людей, которые не знают, что такое горы. Они не испытали на себе их притягательности, красоты и некой скрытой угрозы. Ибо горы – не только высокие вершины, величественные и прекрасные в своём величии, но столь же опасные и непредсказуемые. Сейчас, после семилетнего знакомства с ними, я понимаю В. Высоцкого, написавшего когда-то:
Сколько слов и надежд, сколько песен и тем
Горы будят у нас и зовут нас остаться…
Сколько стихов и прозы написано здесь, в горах, потому что не писать здесь невозможно! Кажется, что сама природа дарит тебе вдохновение и подсказывает слова, приходящие сами по себе, извне и издалека…
Впрочем, прилетев на несколько часов на вертолёте с какой-нибудь комиссией или высоким начальством, невозможно по-настоящему постичь горы. Нет, нужно не один раз пересечь их вдоль и поперёк на вездеходе или пешком; пережить не одну аварию; хоть раз по колено в ледяной воде переправиться через бурлящую горную речку; поночевать на голых камнях у костра, под тонким брезентом, когда открываешь глаза и видишь над собой чёрное небо, по-горному бездонное, испещрённое иероглифами созвездий и сполохами северного сияния… Вот тогда, быть может, ты по-настоящему поймёшь и узнаешь, что такое горы… Хотя понять их до конца пока не дано человеческому разуму…
Когда-то давно, будучи совсем “зелёной” и неопытной, когда и журналистом себя назвать ещё не имела права, я слушала передачи Анатолия Омельчука, читала его статьи и книги о Полярном Урале и людях, работающих там; и до замирания сердца мечтала побывать в горах, которые видны из Салехарда неровной полоской на горизонте, то есть там, где бывал он. С тех пор много воды утекло в бурливых горных речках. За последние семь лет я побывала в горах не один раз. И везде меня сопровождали вопросы об Анатолии Константиновиче. Его помнят в чумах, что стоят в предгорьях Урала, его помнят геологи и вездеходчики, на обогревательных пунктах и буровых… Поверьте, Анатолий Константинович, мне как ученице, очень хотелось быть достойной своего учителя. Надеюсь, мне это удалось…
Но горы ещё не один год оставались бы для меня абстрактным понятием, если бы не люди, которые встречались нашей съёмочной группе на тернистых горных дорогах. Смею вас заверить, в горах работают настоящие мужики (да простят меня остальные представители мужеска пола), потому что здесь, как, наверное,  нигде, необходим сплав силы, мужества, профессионализма, реакции, умения рискнуть, взять на себя ответственность за жизнь человека, находящегося рядом и романтизма. Я благодарна всем тем, кто помогал нам, поддерживал нас, новичков в горах. Это Н. Каленкович, И. Ильдеркин, С. Рвачёв, И. Кифяк, М. Акулов, Н. Ремезов, В. Якуненко, Э. Валерс, Г. Чудаков, В. Лавриков и многие-многие другие, простите, кого не упомянула, ибо перечислить всех просто не представляется возможным. Эта повесть о вас и для вас. Как-то начальник Райизского участка С. Рвачёв сказал нам: “Ребята, пишите, что хотите, только не врите…” Я стараюсь, здесь нет ни слова вымысла, только художественно обработанные чувства, эмоции и наблюдения.
Мне ещё очень рано писать мемуары. Впрочем, то, что я сейчас пишу, не так уж на них и похоже. Поток сознания не расчленяется на части, поток воспоминаний, спровоцированный чем-то увиденным, внезапно ощущённым, трудно привести в нечто стройное и продуманное…
Каждый час, каждый день нашей жизни не похож на предыдущие. Каждый новый год приносит новые мысли, ощущения и, наверное, новый опыт и, возможно, мудрость. Любое событие, когда-либо имевшее место в нашем прошлом, получает новое осмысление и анализ. Пытаясь разобраться в хитросплетениях причин и следствий, часто заходишь в тупик, и тогда кажется, что всё в мире происходит хаотично, без видимой связи. Но вряд ли это так.
Журналистика – очень жестокая профессия. Она вторгается в жизнь не  только того, кто избрал её, но и в жизни других людей. Она забирает, поглощает всё – время, частности жизни, заменяя всё это неким суррогатом в виде удовлетворённости от сделанной работы – опубликованной статьи или вышедшего в эфир материала или фильма. Впрочем, всё зависит от того, как к этому относишься. Недаром народная молва о представителях этой, как принято её называть “второй древнейшей”, профессии выкристаллизовалась в следующем определении – есть журналисты, журналюги и журналюшки.
Великий русский историк В.О. Ключевский писал: “Если история способна научить чему-нибудь, то, прежде всего, сознанию себя самих, ясному взгляду на настоящее…”
Если вы прочли это, значит, что-то вас заинтересовало. Может, продолжите?
Странно, но идея написать эту книгу пришла ко мне не в Салехарде, во время работы. Я в Москве, дописываю кандидатскую диссертацию, в которой пытаюсь с научной точки зрения проанализировать работу окружного радио и телевидения за всю их историю. Научное обоснование даётся тяжело, не в силу того, что необходимо оперировать научными терминами, например: “Таким образом, по законам герменевтики, любое сообщение воспринимается личностью в меру своей культуры и вкуса, традиций семьи и ближайшего окружения. Это подлинный этнический котёл, где общие идеологические нормы и концепции перевариваются в психологические установки, во многом определяющие этническое поведение”; а больше потому, что эмоции захлёстывают, то и дело сбиваюсь на художественный, публицистический стиль, хочется рассказать о том, что знаю и помню простыми словами…
За окном тёплая, вся расцвеченная разноцветными огнями московская ночь. Иногда шумят поезда – рядом железная дорога. А ко мне в окно двенадцатого этажа, влекомые ветром, залетают тополиные пушинки… И как им не страшно забираться на такую высоту? У меня даже просто от взгляда вниз дух захватывает, и колени слабеют. Говорят, завтра будет тридцать градусов жары. И даже странно думать о том, что далеко-далеко, в Салехарде ещё лежит снег, а в ущельях Полярного Урала завывает, бьёт в лицо колкими даже не снежинками, кристалликами льда по-настоящему зимняя вьюга…
И, наконец, самое главное. Мне никогда бы не написать и четверти этого повествования, если бы не Анна Павловна Неркаги. Именно ей мы обязаны тем, что побывали в таких местах Полярного Урала, куда добраться весьма и весьма проблематично. Она знакомила меня с уникальными людьми, историей и легендами Полярного Урала, помогала постичь незрелым ещё разумом глубину философии отношений человека и гор. Ей в первую очередь обязаны мы тем состоянием и положением в этом горном сообществе, куда кого попало не примут и не отнесутся с уважением, если ты этого не заслуживаешь. И недаром в каждой главе присутствует Анна Павловна, зримо или “за кадром”. Спасибо Вам за помощь, дружбу, веру и поддержку.











Глава 1.
АННА.
Наверное, нет места на Земле красивее, чем Приуралье. В любое время года – летом ли, когда под сильным ветром качаются цветы, такие разные и такие ранимо-беззащитные; ранней ли осенью, когда тундра так и пышет разноцветьем красок, а деревья готовы вот-вот спрятать под своим золотом и багрянцем ягоды, грибы и мхи – пусть зимой или ранней весной найдут их олени и птицы, это поможет им в голодную весеннюю пору восстановить утраченные в лютую стужу силы; в предзимье ли, когда мёрзлые, седые от заморозка камни ёжатся, просятся под тёплую снежную шубу…
Здесь хочется писать стихи и красивую, лёгкую прозу, а, замёрзнув под стылым ветром, философствовать о смысле бытия. Приуралье, такое разное – тундровое, предгорное, горное – это совершенно особое место на земле…
С тех пор, как это случилось, прошло уже почти шесть лет, но как начнёшь вспоминать, мурашки бегут по коже. Это было в июле 1993 года.
      Вечернее солнце слепило, отражаясь в озерах, что со всех сторон подступили к высоким обрывистым берегам Лаборовой. Само название “Лаборовая” переводится на русский язык как “обрывистый берег”. Тишина в посёлке, благодать… Ромашки, как белокипенный ковёр, укрыли дворы, разбежались по обочинам дороги. На берегу одного из озёр суета – это мы складываем в лодку вещи, аппаратуру, чтобы ехать на стойбище, где живёт Анна Неркаги. Говорят, ехать надо часа три по реке Щучьей. Стыдно признаться, но проработав больше десяти лет журналистом на радио, я ещё ни разу не была в настоящем стойбище… Волнуюсь, конечно, хотя читала и слышала рассказы, как нужно себя вести в чуме и около него. Но то слышала, а вдруг всё-таки сделаю что-то не так, вот стыдно-то будет… Да ещё в гостях у легендарной Анны!
Путь к ней нелёгок, и не только из-за дальности расстояния. Прийти к такому человеку просто из любопытства не удастся – она не примет любопытного, не откроет перед ним полога своего чума, даже если тот сумеет преодолеть трудный стовосьмидесятикилометровый  путь до Лаборовой по неудобной, каменистой, плохо отсыпанной дороге, что бежит рядом с ниткой печально известной “железки” Обская-Бованенково, а затем на лодке по порожистой, своенравной горной речке Пыр-яха (Щучья).
Мы рискнули проделать этот путь. Заранее невозможно предположить, что произойдёт в этом путешествии, ведь в тундре всё совсем не так, как в городе…
Фактория Лаборовая – это перевалочный пункт на пути в тундру. Он напоминает  почтовые станции, существовавшие когда-то на Руси, где можно было передохнуть перед долгой дорогой, сменить лошадей и тронуться дальше, проклиная российские бездорожье и отсталость…
Вот уже и мотор заведён, лодка отходит от берега, а сквозь слепящее солнце видны лишь тёмные силуэты остающихся на берегу. Они машут рукой, провожая. Это традиция - чуть не весь посёлок выходит встречать или провожать гостей. До сих пор в глазах эта сцена, может, потому что всё было впервые? До сегодняшнего дня дожили не все, кто провожал нас тогда и встречал… Нет уже ни Нины, сестры Анны Павловны, ни брата Василия, ни Марфы, жены брата Ивана, нет отца, Павла Ивановича… Жизнь…
Стоит сделать лишь один шаг, как попадаешь в иной, неведомый доселе мир. И забудь, кем ты был всего пять минут назад. Корреспондент берёт в руки камеру, а телеоператор – верёвку и вместе с проводником, тяжёло ступая по илистому, осклизлому дну, тянет лодку по протоке к большой воде.
По узким протокам лодку нужно тащить на лямках, иначе не пройдёт. Но вот протоки позади, и мы уже в Щучьей. Едва лодка, оставляя за собой бурлящий, пенистый след, устремляется по реке, забываешь обо всём, растворяешься в окружающем тебя пространстве и чувствуешь себя частичкой этой великой и могучей силы – силы природы. Река извилистая, норовистая, холодная – горная как-никак. А вода в ней чистая-чистая, прозрачная, каждый камешек на дне виден.  Ни ветерка, вода спокойная, гладкая, как зеркало. Когда мы позже увидели отснятую картинку, долго не могли понять, где вода, а где небо. Лучи заходящего солнца в облаках создают причудливые узоры…
Но самое красивое нас ждало там, куда мы прибыли. Горы кажутся совсем рядом – рукой подать. И с гор, подкрашенный низко висящим солнцем, спускается туман… Обволакивает деревья, стелется по тундре – красноватый, розовый, фиолетовый… Несмотря на поздний час, мы тут же бросились снимать всю эту красоту, боясь, что или туман уйдёт, либо солнце спрячется. Вот тут-то я и совершила ошибку. Забыла обо всех правилах, увлечённая съёмками, ходила везде, справа и слева от чума, забрела даже к священной нарте, где женщинам появляться просто запрещено… А в тот год в тундре было неимоверное количество голубики, просто как по ковру идёшь, так потихоньку за голубичкой далеко ушла… На стойбище тишина, туман, лишь изредка прорезают их, как слой ваты, голоса людей да собак, этих вечных друзей, соседей, без которых и жизнь-то здесь невозможна. Они и пастухи, и проводники, и собеседники. Сколько этих “и”!
Спать ложились уже под утро. Переполненная впечатлениями, новизной и необычностью обстановки, уснуть не могла долго… Под пологом прохладно, ни одного комара, они лишь гудят где-то снаружи. Гул ровный, назойливый. Земля совсем близко, вот она, под шкурами, ею пахнет так ощутимо, пахнет травой, цветами и ягодами, что устилают тундровую землю. Но вот сон подступает, принося с собой блаженное состояние на грани яви и сна… Тишина… И вдруг сквозь сон слышу шаги, сначала показалось, что олени подходят ближе к чуму, потом вспоминаю, что олени-то далеко-далеко в горах – семья Анны нынче стоит на летовке (бывает такое раз в несколько лет, чтобы подлатать нюки, приготовиться к долгой изнуряющей зиме)  – к чуму идёт человек, вот второй, третий, потом ещё и ещё. Они начинают разговаривать между собой, а я не понимаю о чём, потому что говорят на чужом, гортанном языке. И слышу я их как сквозь туман, эхо доносит обрывки фраз. Так бывает, когда на звуковом пульте включают реверберацию. Кто-то говорит с угрозой, кто-то добро, будто с улыбкой… Вдруг так же, эхом, слышу голос Анны Павловны, она что-то говорит, доказывает пришедшим. Это было последнее, что я слышала, потому что больше ничего не помню. И снов я не видела…
Утром встала разбитая, здорово напуганная ночным происшествием. Даже говорить не могла – почти до вечера молчала. Потом всё же призналась Анне Павловне. Её первый вопрос даже напугал: “Они тебе ничего плохого не сделали?” “Нет, не сделали, я даже явной угрозы не ощутила”.
Как оказалось, незадолго до этого в семье умерла девочка. У ненцев траур продолжается год – в течение этого времени хозяева не ездят в гости, а уж тем более гостей не принимают. “Видно, это я им объясняла, что вы не в гости приехали, а работать”, - сказала Анна Павловна.
На стойбище мы пробыли ещё три дня. И всё это время я постоянно ощущала на себе чей-то пристальный взгляд. Меня не покидало ощущение, что кто-то внимательно следит за мной, где бы я ни была – в лесу, у речки, на открытом пространстве. Ощущение не из приятных. Но потом вдруг всё кончилось. За мной перестали наблюдать, напряжение спало. Нечто подобное я пережила на таинственном озере Большое Щучье, но это уже совсем другая история…
Когда-то она написала: “Я боюсь предсказывать. Заметила, что предчувствия мои сбываются. Это обязывает быть осторожным со словом, особенно с тем, что приходит в душу в минуту ни с чем не сравнимого волнения, схожего со странной болезнью… Тогда можно сказать всё…
Пусть я ошибусь. Пусть мои слова останутся бредом больной Души…”
Да, она предсказала многое. Когда читаешь “Анико из рода Ного”, с каждой страницей всё больше укрепляешься в уверенности, что Анико вернётся в тундру. Так когда-то вернулась и сама Анна Павловна. Да, можно уехать из родных мест и, живя более или менее комфортно, постоянно говорить о том, как ты заботишься о своём народе, постепенно переставая понимать его, заменяя заботу на придирки, например, об отсталости, и уж конечно не помышляя о возвращении назад. Есть закон природы, применимый к людям всех национальностей: уходя из среды обитания своего народа, ты постепенно перестаёшь быть его членом. Так и ненец, живя постоянно среди русских, американцев и прочая, прочая постепенно перестаёт быть ненцем в полном понимании этого слова, но он никогда не станет ни русским, ни украинцем, ни американцем. Потому даже в чужих странах люди одной национальности держатся друг за друга.
Я не хочу употреблять таких громких слов, как подвиг, самопожертвование и т.д., тем более, что Анна Павловна о своей жизни вряд ли такое скажет, но однажды она приняла решение. И как бы ей не жилось, она своей жизни менять пока не собирается.
Вот и всё. Нужно собираться обратно. И хотя прошло с того времени уже достаточно дней и недель, я чувствую, что тот, другой мир не хочет больше отпускать меня. Я хочу его понять, чтобы не быть здесь, на Севере, просто наблюдателем и временщиком, на год-два приехавшим сюда, а жить здесь, подчиняясь его законам и видя в нём пусть вторую, но родину. А вы понимаете этот мир?
Р. Уолтер в своей книге “Сценарное мастерство” писал: “Когда кончается фильм, публика должна почувствовать себя не приподнятой, не одухотворённой, а наоборот, придавленной, несчастной. У каждого должно появиться сильное ощущение своей неисправимой греховности. Каждому нужно напомнить о его несовершенстве. В каждом зрителе должно зародиться чувство, что всё происходящее на экране действительно о нём. Публика должна почувствовать, что показанные ситуации бывают и в её жизни”. Неплохо сказано, правда?
Июль 1993 года.


Глава 2.
ТОЧКА ЗАМЕРЗАНИЯ.
В октябре 1993 года тогдашний глава администрации Ямало-Ненецкого автономного округа Л.С. Баяндин должен был провести совещание, где главным вопросом обсуждения была необходимость предоставления жителям факторий и северных посёлков денежных дотаций на продовольственные товары. Мы, совсем юное телевидение, не могли остаться в стороне от этого события и выехали в Байдарацкую тундру. Вот что из этого получилось.
Идёт жизнь, бежит жизнь. Меняются социальные формации. Приходят к власти и лишаются её разные политические лидеры. Они произносят свои программные речи, обращённые к российскому народу, и ведут брата стрелять в брата, обещая после крови процветание. Бурлит река-жизнь, выходя порой из берегов. Но есть точка, есть предел, где она замирает, где она замерзает…
Когда наступает зима, душа человека съёживается, прячется куда-то вглубь тела, и человеку остаётся одно – выжить. Он смотрит вокруг – на сиротливо мёрзнущую под продувными ветрами тундру, напоминающую изгибами своего большого распластанного тела застывшее море, на горы, вновь укрывшиеся дырявыми снежными шубами. В это время человеку нужно немного - чтобы вдосталь было дров для очага, хлеба, масла, сахара, чая, чтобы не переводились на столе мясо и рыба. Всё это поддерживает в человеке тепло, которое может помочь ему выжить, сохранить себя для короткого, но бурного лета, когда расцветёт тундра и вновь раскроет перед людьми свои богатства.
А пока зима, полумрак и печаль…
Зимой жизни можно назвать и нищету, на которую обречены люди к старости. У этого старика есть сын, но безрукий, на костылях отец в тундре обуза – ни рыбы наловить, ни оленей в упряжку собрать. Вот и мыкается он, живя в Лаборовой то у одних, то у других. Кто хлеба даст, кто кусок рыбы и хлеба, чашку чая и постелит шкуру у печки, чтобы он поспал и обогрелся. А пенсия – 26 тысяч рублей.1 Иван Едэйкович Ламдо: “Даже на еду не хватает. Всё дорогое сейчас, хлеб даже дорогой. Оленей нет – и ничего нет. Раньше моложе был, так хорошо жил. Оленей немного было, но хватало. В совхозе работал, в Аксарке 7 лет.
Как дальше жить, не знаю, наверное, умру и всё. Умереть лучше, чем так мучиться…”
Клавдия Ного, у которой живёт сейчас Иван Едэйкович, вдова. Работать ей на фактории негде. Из четырёх детей пособие получает лишь на одного. Хорошо, в этом году в Лаборовой открыли школу-интернат, и двое самых маленьких теперь живут, едят, учатся там. Клавдия говорит: “Деньги не получаем совсем, нету. Председателю сельсовета отдали свидетельства, паспорт. Пока ничего не знаем”.
Нищета в тундре верный спутник не только стариков. Недалеко от Лаборовой, на берегу озера в двух чумах живёт пять (!) молодых семей. Стадо в полторы тысячи голов их общее, то есть на каждую семью приходится в среднем по триста оленей. Раньше человек, имевший такое стадо, считался бедняком. Да и сейчас это очень мало, если забивать оленей на продажу, чтобы выручить хоть немного денег и дотянуть до весны. Цены в магазине потребкооперации на фактории Лаборовая ровно в три раза, чем в окружном центре.1 А ведь в стаде всего три сотни оленей! Надолго ли их хватит?
Когда мы зашли в чум Ильи Лаптандера, хозяева обедали. Меню было не слишком богатым: хлеб, чай без сахара и жир лахтака (морского зайца). На него Илья охотился на море летом. Едва не погиб – сломался мотор на лодке. Он говорит: “Жаль, третьей руки у меня нет. Двумя грести, а третьей слёзы вытирать”. Но теперь этот жир порой главное блюдо на обед.
Говорит, что сдавать мясо им выгоднее не через потребкооперацию: “Если кто принимает, то очень дёшево. Летом вот ягоды принимали, так килограмм ягод даже на килограмм сахара не тянет. В магазине  килограмм ягод по 110 рублей, а принимала по 200 рублей.” Спрашиваю: “А как Вы думаете, почему так трудно стало жить?” “Политика, - отвечает, - борьба за власть. На Севере ничего такого не будет, как в Москве (я недавно узнал, что там война была)1, здесь народ сам по себе живёт”.
… Бежит река, каждый год обновляются очертания её берегов. Когда покроется она коркой льда, часть воды остановится на берегу, а часть будет продолжать свой путь. Так и жизнь: где-то летит оленьей упряжкой, а где-то застыла на месте. И её ледяное дыхание пронзает душу не только зимой…

31 октября 1993 года.


















Глава 3.
СНЕЖНЫЕ ВЕРШИНЫ.
Добраться до посёлка Полярный несложно. Слава Богу поезда у нас, в отличие от  воздушного транспорта, ходят по графику, да и билеты стоят всего 400 рублей.1 А пейзажи, открывающиеся из окон вагона, если они, конечно, чистые, очень привлекательны.
Количество жителей в посёлке Полярный – около тысячи человек, треть из них работает в Полярно-Уральской геологоразведочной экспедиции. В 1947 году здесь был основан лагерь, принадлежавший Министерству внутренних дел. Заключённые добывали молибден (“космический” металл), построили дорогу. Кстати, водители до сих пор предпочитают пользоваться этой дорогой, только вот мосты от старости поразвалились, но остатки их стоят, напоминая нам о былом.
По слухам, стояла здесь когда-то и воинская часть, охранявшая ракетные установки, но в 1956 году вражеский агент рассекретил её, и в 24 часа, как по мановению волшебной палочки, часть исчезла, и на её месте возникла база геологоразведочной экспедиции.
Полярный Урал хранит в себе, как говорят в сказках, несметные богатства.
Н.С. Каленкович, начальник ПУГРЭ: “Центральное месторождение Рай-Иза – одно из тех месторождений, которые немедленно надо осваивать. Надо заканчивать разведку и параллельно вести добычу. Запасов там, предварительно, порядка 20 миллионов тонн хромитов. При потребности 500 тысяч тонн в год, это на  40 лет работа. К тому же вокруг Центрального месторождения группируется ряд более мелких месторождений, которые создают рудный узел, если мы начнём осваивать постепенно, начиная с Центрального, это даст порядка 50-60 миллионов тонн, мы будем обеспечены хромитами на долгие годы. Рядом с хромитами идут огнеупоры. Ни один доменный процесс, ни одна плавка не идёт без огнеупоров. И они не будут составлять труда для добычи, потому что параллельно с хромитами. Их не надо обжигать, они очень качественные.
В следующем, 1994 году мы будем вводить новый метод – метод выщелачивания из горных пород. Много меди, серебра, по самым скромным подсчётам, мы можем где-то 240 килограммов серебра в год иметь. Если у нас он пойдёт, этот метод, тогда у нас очень большая программа. Это и молибден и редкоземельные элементы на Харбее, это и золото. Тоже порядка 90 килограммов за сезон мы могли бы взять.

Но, несмотря на это, директор ПУГРЭ вынужден был недавно обратиться в Тюмень, в Западно-Сибирский геологический комитет в связи с нехваткой средств на проведение геологоразведочных работ. А впрочем, денег здесь нет вообще ни на что.

Н.С. Каленкович: Нам постоянно нужно расширять базу, приращивать запасы. Сейчас у нас есть лет на 5-6 максимум. Правительство, видимо, думает, что геология может подождать. Они не дают нам финансов. Может, здесь стечение обстоятельств: там забастовали воркутинские шахтёры, там Новокузнецк, тут Надым, может, деньги ушли туда, им на помощь. Но нас просто как петлёй зажали. Вот я вам скажу: в октябре дали 25 миллионов, в ноябре – 40 миллионов. А у нас только зарплата составляет 60 миллионов, то вы представляете, что это за цифра. Обязательные банковские платежи составляют примерно 39%. Мало того, мы взяли ещё кредит, чтобы спасти посёлок – у нас не было ни грамма солярки, угля. Взяли 350 миллионов, закупили уголь, солярку, бензин, овощи на зиму. Естественно, этот кредит теперь кроме нас никто не гасит. И мы медленно поехали в долговую яму. По договорённости округ сам должен быть погасить этот долг, хотя бы проценты, это составляет примерно 48 миллионов в месяц. А если мне дают 25, то какая может быть зарплата? Пока на честном слове и на надеждах живём. Мы договорились с местными торговыми организациями, что под запись пока продукты будем выдавать на определённую сумму. Потом у нас свои овощи, тоже даём под запись, тушёнку тоже из того же кредита. С голоду не умрём, другое дело, что не уехать никуда.
Я теперь рассчитываю только на то, что мне обещали. Порядка 90 миллионов должен сейчас перечислить округ, и правительство, вроде подписывает субсидии 200 миллиардов на отрасль. И будем решать вопрос об акционировании, создадим акционерное общество. Часть работ  будет финансировать НИПЭК, как наша совместная горно-промышленная компания, часть работ по съёмке будет финансировать Росгеолком, поскольку это госзаказ, а часть – администрация округа. И в этой ситуации мы сможем выжить, если, конечно, будут деньги.

Язык не поворачивается назвать Полярный умирающим посёлком, хотя всё чаще и чаще о подобных населённых пунктах говорят именно так. И это при живых-то людях! При тысяче живых людей, из которых больше двухсот – дети. Но как тут не скажешь, если руководитель экспедиции говорит, что не возлагает никаких надежд ни на Росгеолком, ни на ЗапСибгеолком, ни на Ямалгеолком.1 Все они, образно говоря, руками и ногами отпихиваются от ПУГРЭ. И от чего – от золота, серебра, меди, марганца, хромитов, баритов и пр. А зачем нам это, собственно говоря надо? Мы ведь и так богатые.
Но дети этих богатых, по полгода не получающих зарплату, людей не знают, что они живут в умирающем посёлке, зато знают, что их школа самая лучшая и самая уютная. Школе в Полярном в этом году исполнилось 11 лет. Помещение тёплое, да только вот сдано было с недоделками – крыша протекала, но не было бы счастья, да несчастье помогло – лет пять назад ураганом крышу сорвало, заодно и отремонтировали. Учится здесь 135 ребят, в классах максимум по пятнадцать учеников. Наверное, это идеальная модель школы – практически индивидуальное обучение, чего ещё желать теоретикам народного образования!
И всё-таки, отогревшись в заметённом пургой едва ли не второй этаж посёлке душой, вернёмся к серьёзному. Хотя, что может быть серьёзней общения с детьми. Водитель вездехода Илья Ильдеркин везёт нас в горы, на подбазу “Мраморная”.
На этом месте бригада мастера Юрия Тюшакова ведёт разведочное бурение на марганец.
- Я работаю здесь 22 года. Богатства есть, но их пока нельзя взять. Очень много недоразведанного. А тем более в наше время, не знаю, что из этого получится.  Это же дикость какая-то. Оборудование простаивает, буровые простаивают.
Корр.: А что вас здесь держит?
- Привыкли. Здесь чисто, взаимоотношения попроще, чем на Большой Земле. Природа прекрасная, и рыбалка есть, и охота есть.

Из работавших ранее 15 буровых вышек, 12 простаивают. Кое-где всё уже разграблено, растащено, кое-где, как вот на Мраморной, пока стоит, присыпанное снежком и охраняемое сторожем. Но здесь кроме пустых балков простаивают и открытые мраморные карьеры. Нет, только в нашей стране, наверное, это возможно – иметь под ногами такие богатства и молча, походя, отпинывать их с пути. А может, всё-таки подумать, да и заняться разработкой этих месторождений? А может, не надо? Хлопотно это…
12 декабря 1993 года.






Глава 4.
КОГДА НАСТУПАЕТ РАССВЕТ.
Это бывает лишь в предрассветные часы. Тусклая от непогоды белая ночь вдруг затянет всё вокруг белёсой туманной дымкой, а потом разойдётся туман, покраснеет, порозовеет, пожелтеет горизонт, и прорежут застоявшийся от ожидания воздух солнечные лучи, затопят всё вокруг ярким светом. Придёт утро. Светлое, свежее, давно ожидаемое. И каждая травинка, каждый цветок потянутся к солнцу, как к избавителю от ожидания и тревоги.
Как похожа наша жизнь на это ожидание природой рассвета, утренней свежести и проблеска надежды. Надежды на счастье и улучшение. И, возможно, это покажется странным, но острее всего я почувствовала это в тундре, оторвавшись от повседневных, грызущих ум и душу забот.
За неделю, проведённую в Приуралье, мы немало поколесили на вездеходе крестьянско-фермерского хозяйства “Надежда” по Байдарацкой тундре и Полярному Уралу, многое увидели и многое узнали.
Крестьянско-фермерское хозяйство “Надежда” было юридически оформлено год назад, в мае 1994 года, как семейное частное предприятие, учредитель его – Анна Павловна Неркаги. То, что она занялась этим делом, вызывало и вызывает до сих пор неоднозначную реакцию. За год до этого она работала одна, пытаясь помочь оленеводам-частникам получить дотации на заготовку мяса, наладить продажу его и других оленеводства. Именно тогда, в 1993 году, мы увидели, что в неразберихе нашей экономики и запутанности политики оленеводы оказались брошенными на произвол судьбы.
Надо иметь мужество, чтобы поступиться своими мечтами, быть может, Богом данным предназначением для того, чтобы помочь тем, кто рядом и совершить поступок, который, возможно, зачтётся в вечности, но сейчас принесёт лишь хлопоты, страдания и оскорбления.
Это неправда, что мы проживаем одну жизнь. Нет, а годы, отпущенные в этом мире, мы проживаем несколько жизней, зачастую совсем непохожих одна на другую.
Время – очень странная субстанция. Оно может лететь оленьей упряжкой и медленно течь, как густой мёд. Последние три года для Анны Павловны стали поворотными и в жизни, и в творчестве, и в работе, хотя ещё совсем недавно работа и творчество были для неё одним целым. За это время она прожила три жизни, совсем разные, хотя и тесно связанные между собой.
Зимой 1993 года она говорила: “Я живу простой, глубоко личной жизнью. Иногда со злостью чувствую, что свободна даже в выборе – писать или не писать. Когда человек свободен, это совсем другое дело. Я сейчас живу очень тихо. Впервые ощутила, что я простой человек. Сижу у себя в чуме, выполняю работу, и чем проще я буду, тем лучше. Труд писателя портит человека. Как только я начинаю быть писателем, беру ручку, начинаю сама себе казаться чёрт-че чем. А это неверно. Смысл жизни прост: хорошо поесть, хорошо поработать, хорошо отдохнуть.”
Через четыре месяца после нашей беседы у Анны Павловны умерла дочь. Вся налаженная жизнь вдруг рухнула. В момент тяжелейших испытаний у человека, наделённого недюжинными способностями, вдруг обостряется внутреннее зрение, и он способен заглянуть в будущее. Заглянула туда и Анна Павловна. То, что она увидела, ужаснуло её и заставило вновь взяться за перо. Так родилось ещё не принявшее завершённые формы произведение под названием  тогда “Скопиец из скопища Халы-Мя”, а теперь - “Молчащий”.
“Я вижу впереди крах. Крах придёт ко всем. Не рак, не СПИД, а совсем иная болезнь угрожает нам. В нас начала гнить душа, как может гнить любой другой орган нашего бренного тела: печень, лёгкие, почки… Начало краха ненцев я вижу в жестоком убиении оленя. Ненец перестал видеть в олене своего брата по жизни, а лишь кусок мяса для утоления голода. Но голод всегда был предвестником смерти…”1
Такого будущего для своего народа не хочет никто. Наступил момент, когда нужно было начать делать хоть что-то, чтобы того будущего, которое увидела Анна Павловна, не было. Есть прописная истина: будущее, каким бы оно ни было, делается сейчас.
Осень 1993 года прошла в метаниях между оленеводами Байдарацкой тундры, руководством Приуральского района и администрацией округа. Тундре нужна была помощь, причём срочно, сейчас, но ни чиновники разного ранга, ни представители общественных организаций (в том числе ассоциации “Ямал-потомкам!”) дальше обещаний не шли. Приходилось всё делать самостоятельно. Так прошло полтора года.
Приехав в Лаборовую летом 1995-го, я на каждом шагу встречала своих давних знакомых. Узнала, что Илья Лаптандер уже не думает, как ему выгоднее для себя сдать ягоды, рыбу или мясо, а работает в хозяйстве “Надежда” и сам привозит в тундру продукты, ткани и другие необходимые в тундре товары. Что Клавдия Ного не сидит и не ждёт, что кто-то принесёт ей домой детское пособие или хоть какие-то деньги, а, получая заказ от “Надежды”, выделывает дома оленьи лапы, которые пойдут на изготовление красивых, ярко расшитых бурок. Многое изменилось за два года в Лаборовой, а больше всего изменились люди. Они стали другими, перестав ждать подачек от кого-то, а начали работать и получать за это необходимые товары или их денежный эквивалент.
Но в то же время председатель совхоза “Байдарацкий” Н.А. Бабин считает, что в наше время сохраняться будут только коллективные хозяйства, а крестьянско-фермерские, не имея земли, не имея определённой территории, существовать не смогут. Люди же не трудоустроены, продукты в тундру привозятся по более высокой цене. Такое хозяйство, вернее, торгово-заготовительную контору, может организовать каждый, кто имеет хотя бы небольшую поддержку деньгами.
А управляющий КФХ “Надежда” В.А. Щепелев с ним не согласен: “Предположим, что это даже и так – одна из функций – торгово-закупочная. Но все государственные предприятия – горпо, совхоз – на 50 % торгово-закупочные. Но ведь все, кто работают в КФХ, в совхозе не остались, совхоз ведь их уволил. Они продают свою продукцию, которую они сами произвели. А взамен получают товары, необходимые им”.
Не знаю, почему, но мне показалось, что за год работы КФХ “Надежда”, название уже исчерпало себя. Уже появилась не только надежда, но и вера. Эти надежда и вера видны в взглядах тундровиков, которыми они встречают ставший уже знакомым вездеход. Они знают всех, кто к ним приехал. И знают, что приедут опять, что их не обманут.
Восстановление и создание факторий – вот программа, которую предлагает принять в округе хозяйство “Надежда”. На базе факторий можно делать небольшие посёлки с инфраструктурой – магазин, гостиница, баня, склад, почта, холодильники, котельная. То есть, всё хорошо забытье старое, ведь фактории существовали в незапамятные времена. И сделать это можно за пять лет с помощью Ассоциации фермеров, создать которую просто необходимо.
Когда я смотрела из окна вездехода на тундровые просторы, горные вершины и замечала островерхие чумы, так хорошо вписывающиеся в этот суровый пейзаж, то переставала порой сознавать реальность происходящего. Ведь здесь всё так непохоже на освоенные северные территории, так самобытно, что понятия “совхоз”, “фермер” сами по себе теряют смысл. И представить этих людей, так не похожих на крестьян в привычном понимании этого слова, рабочими совхоза, просто невозможно. Да и нужно ли?
Когда наступает рассвет, всё изменяется в природе. Законы её никому отменить не удавалось, да и не удастся. Мы точно знаем, что за рассветом придёт утро, его сменит длинный день – солнечный или пасмурный, как тут предугадать. Но приметы грядущего дня обычно видны с вечера. Помните: “Если солнце село в тучку, берегись, получишь взбучку…” Может быть, это некорректное сравнение, но солнце хозяйства “Надежда” закрыто тучами непонимания, нежелания окружных властей помочь, да и просто попыток проигнорировать приближающийся рассвет. Но он должен наступить, я надеюсь на это. Пусть он наступит!
16 июля 1995 года.






















Глава 5.
РУДА ЗА ИДЕЮ.
Урал – опорный край державы,
Её добытчик и кузнец.
Свидетель древней нашей славы.
И славы нынешней творец.
А.Т. Твардовский
Настал 1996. Целый год не была я в горах. Ох, суетна жизнь журналистская! Наверное, даже в самых благополучных странах только очень богатые люди могут позволить себе заниматься тем, чем им хочется. Я, конечно, говорю о журналистах… О кино вообще молчу – где спонсоров найти на такие проекты у нас, в России…
В горы очень хотелось, тем более, занявшись тематикой литературно-художественной, я слишком расслабилась, потеряла какой-то главный стержень в жизни. Но когда чего-то очень сильно хочешь, жизнь подбрасывает такую возможность. И вот мы в поезде. Опять едем в посёлок Полярный. На дворе июль. Лето, теплынь – почти 30 градусов жары. Кругом всё так зелено, в тундре цветы расцвели. Просто душа радуется.
Планов у нас было много – съездить на месторождения, поговорить с людьми, запечатлеть на видеоплёнку неповторимую красоту Полярного Урала. Но, как известно, человек предполагает, а…
Вся техника стояла на ремонте, руководство Полярно-Уральского горно-геологического предприятия было в отъезде. Сначала мы несколько растерялись от такой неудачи, уже подумывали о провале всех планов, но неожиданно начальник участка С.А. Рвачёв пригласил нас поехать на Рай-Из, где располагается промбаза месторождения хромитовых руд “Центральное”.
В тот день с утра светило солнце, горы, окружавшие посёлок, посверкивали снежниками, облака, касаясь вершин, проплывали куда-то дальше, а под их разрывами пробегали по земле солнечные пятна. Но после обеда солнце спряталось, небо нахмурилось тучами, а ветер, словно сорвавшийся с цепи пёс, набросился на посёлок. Казалось, вот-вот хлынет ливень, но отъезд переносить не стали – возможность побывать на Рай-Изе не просто туристом, заставляла забыть о непогоде, тем более, что в горах такое бывает постоянно.
О вездеходной дороге на Рай-Из говорить не буду, её в сущности нет – есть определённое направление движения, усыпанное огромными глыбами. Для меня всегда было загадкой – как вездеходчики угадывают в этом хитросплетении горных ручьёв и рек верный путь, как определяют маршрут, потому что мне, неискушённому пассажиру, всё время казалось: не сейчас, так через десять минут вездеход сорвётся в какую-нибудь пропасть… Водитель вездехода Александр Фабриков хранил молчание, только усмехался иногда. Например, в такой момент. При подъезде к серпантину есть небольшое плато. Вездеход разворачивается и – полное ощущение! – двигается прямо в пропасть. Я даже глаза зажмурила от страха. Но оказалось, что просто дорога дальше пошла почти перпендикулярно плато. Ощущение не из приятных, уж постарайтесь мне поверить.
Но самое сильное впечатление – серпантин при подъёме на Рай-Из. Я ездила по серпантину на Кавказе, но именно сейчас поняла – если вы не поднимались на Рай-Из на вездеходе, вы не знаете, что такое серпантин – по снежникам, по огромным камням, когда грохочущий вездеход, повторяя все подъёмы и спуски, словно становится на дыбы… Но, несмотря на всё это, в горах хорошо думается, вот и я отвлекалась, уходя мыслями подальше от всех прелестей маршрута.
Полярный Урал – самые древние горы на Земле. В старину их называли Рифейскими или Гиперборейскими. Здесь находится много нераскрытых и неисследованных месторождений. А.Т. Твардовский назвал Урал “опорным краем державы”. Это не просто громкие слова. Именно здесь находятся, например, единственные в России залежи хромитовых руд, без которых металлургическая промышленность страны просто задыхается. Но до последнего времени никто не хотел или не мог заниматься исследованием и разработкой этих месторождений.
Три года назад руководство ПУГРЭ (Полярно-Уральской геологоразведочной экспедиции) было вынуждено обратиться в Западно-Сибирский геологический комитет с предложением законсервировать практически все свои объекты, так как финансировать работы на них было некому. Стояли открытыми мраморные карьеры, кое-где понемногу бурили, делая пробы на марганец и фосфаты, но и то, можно сказать, напрасно, так как фосфаты никто не покупал – сельскому хозяйству нынче не до этого – просто бы выжить.
Но наступил момент, когда обеспечивать нужды промышленности привозными хромитами (из Турции и Казахстана) стало невозможно, назрела необходимость в разведке и добыче руды на территории России. И комитет по геологии и использованию недр совместно с администрацией Ямало-Ненецкого автономного округа провёл конкурс на право изучения и разработки промыслового месторождения “Центральное”. Описывать этот конкурс – дело долгое и малоинтересное для читателя. Скажу лишь, что выиграло его акционерное общество “Полярно-Уральское горно-геологическое предприятие”, которое обязалось добывать в год не менее 60 тысяч тонн руды.
Месторождение “Центральное” находится на высоте 800 метров над уровнем моря. Хорошей погоды здесь почти не бывает, зато есть исключительная возможность побывать внутри самых настоящих облаков. Пока мы поднимались по горной дороге, столь же быстро опускалась температура воздуха – мы уехали при почти 30 градусах выше нуля, а прибыли на Рай-Из при 3 градусах (хорошо, не минус!). А вокруг висит в воздухе водяная взвесь. Посмотришь чуть дальше – вот они клубятся, облака, а протянешь руку – ухватишь пустоту. А водяные капли, холодные, обжигающие, висят в воздухе… Так вот вы какие, облака!
Но для тридцати рабочих, находящихся на Рай-Изе практически безвыездно, это совсем не романтика, а тяжёлый, изматывающий труд в нечеловеческих, экстремальных условиях. Представьте себе, выходишь из балка в так называемой промбазе, а на тебя накидывается шквальный ветер, угрожающий поднять эти балки и унести, как домик Элли, только не в Изумрудный город, а по склонам суровых, мрачных гор. Бр-р-р… Впечатление не из лучших.
И вот здесь я должна сделать небольшое отступление. Бывая в горах, я практически не встречала женщин. Раньше, говорят, их много работало в экспедиции – геофизиками, геологами и т.д. Теперь, когда работы на Урале практически свёрнуты, высвободилось очень много женщин. Кто-то нашёл себе работу на базе в Полярном, кто-то совсем остался не у дел. Ездишь теперь на съёмки, общаешься только с мужчинами. Оно, конечно, приятно, столько внимания, чувствуешь себя настоящей горной принцессой. Однако есть трудности совсем другого порядка. О них в таком полу-лирическом повествовании говорить не хочется, но они есть. В обогревательных пунктах, на буровых и промбазах быт обустроен весьма незатейливо, проще говоря, никак. Вы можете себе представить, как при шквальном ветре идти за балок, ну, вы понимаете, о чём я. Диву даюсь, думая об этом. После этой командировки болтали мы как-то на студии о мужских и женских профессиях. И дёрнул же меня чёрт за язык сказать, что готовить (речь шла о рыбе) – это дело мужское, на что телеоператор Ярослав Фенелонов (с ним мы снимали этот очерк, который я назвала потом “На семи ветрах”) вдруг сказал: “Да, а по горам на вездеходе при полной выкладке ездить, это, конечно, женское дело”. Смешно, что и говорить.
Здесь, на Рай-Изе, мы встретили старого знакомого – бурового мастера Юрия Павловича Тюшакова. Он встрече обрадовался. Говорит, после того, как нашу передачу трёхлетней давности показали по Тюменскому областному телевидению, вдруг нашлись старые знакомые, с которыми больше десяти лет назад связь потерял. Увидели передачу, откликнулись, теперь опять переписываются. Приятно, чёрт возьми. Вот тебе и обратная связь. Здесь же состоялась наша первая встреча с Эдгарсом Валерсом (о нём подробнее в главе “Легенды о деревьях”), он на Рай-Изе тогда работал поваром. Именно из его рук я впервые увидела рубины в породе. Представьте, обыкновенный серый осколок, а в нём – вкрапления розовых камушков. Невзрачные такие, ни за что не скажешь, что после обработки они станут дорогими, даже драгоценными.
Впрочем, продолжу о месторождении. Едва ли не вручную за этот год здесь добыто 7 тысяч тонн руды. Для того чтобы довести добычу до 60 тысяч, нужно сделать очень много. Во-первых, кто будет работать? Население посёлка Полярный сократилось за последние три года вдвое. Кому было куда уехать, уехали, бросив свои квартиры (примерно десять домов в посёлке стоят пустыми), кто смог, поменял место работы. Где брать людей?
- Во-вторых, - говорит бульдозерист А.Н. Антилогов, - нужны огромные инвестиции, чтобы создать производственную инфраструктуру – голыми руками 60 тысяч тонн не добудешь, нужна новая техника. Да многое ещё нужно!
Те, кто сейчас работает на Рай-Изе, в последний раз зарплату получали где-то в феврале. Изо дня в день на промбазе даже сейчас, в разгар лета, когда овощи и фрукты добыть не проблема, они едят гороховый суп, да гречку с тушёнкой. Оно, конечно, в охотку вкусно, ну а если такое меню каждый день?
Двадцатидвухлетний водитель Дима Ткачук сказал во время интервью, что ему нравится здесь работать, но признался, что и он не против поменять свою жизнь, было бы где на это взять денег…
И тогда я спросила у начальника участка С.А. Рвачёва: “Стоит ли конечная цель, пусть даже она исчисляется 60 тысячами руды, таких усилий и лишений конкретных людей?” И получила странный по нынешним временам ответ. Он сказал так: “Здесь работают единомышленники, работают практически за идею. Ответ прост: стране нужна руда. Вот и всё”.
Вот и всё. Я ничего не хочу больше говорить. Решайте сами, как к этому относиться. Не хочу писать банальностей о долготерпении наших людей и бесконечном их патриотизме или о том, что в нашей жизни всегда есть место подвигу. Этим я обидела бы тех, кто говорил со мной. Но сейчас, находясь в Салехарде и глядя на цепочку гор там, за Обью, я всегда думаю, обращаясь к ним: “Держитесь, мужики, я вас уважаю, уважаю идею, которую вы исповедуете, и ваш труд ради неё!”
Но уважают ли вас те, кто должен помочь претворить эту идею в жизнь? Ведь с начала 50-х годов ничего не изменилось. Только тогда молибден до Воркуты в рюкзаках носили заключённые, а сейчас вольнонаёмные, без зарплаты, без элементарных условий труда, житейских удобств и благ, добывают хромиты, в которых Россия так нуждается!
6 августа 1996 года

















Глава 6.
МУЖСКАЯ ПРОФЕССИЯ
рассказ
     Она сидела в тишине пустого кабинета, бездумно глядя на огромную фотографию, висевшую на стене. В тонком льду, покрывшем озерко, очертаниями напоминавшее распластанного зубра, отражалось белое солнце, косыми лучами прорывавшее облака, лежавшие на горах. Ватными клочками они спускались по склонам, ползли вдоль них и таяли, на смену им приходили новые… Сквозь лёд по берегам озерка пробивалась трава… Странно было видеть всё это застывшим по воле фотографа, ведь столько чувств, мыслей и эмоций, страха, боли и радостей вызывал этот пейзаж, когда она наблюдала его, находясь по другую сторону горной долины… Что ж, теперь об этом можно было только вспоминать, ибо забыть было просто невозможно, не говоря о том, как это описать, чтобы те, кто будет смотреть передачу, испытали то, что испытали они…
     Разноцветные облака, белые и серые, подсвеченные изнутри розовым, иногда переходящим в сиреневый, наплывали из-за гор, обволакивали их, цеплялись за вершины, оставляя оторванные клочки висеть на них. Тихо было необычайно, лишь где-то  непрерывно шумела речка. Её ровный, мерный гул не задерживал внимания, к нему быстро привыкли. Иногда шум усиливался, и тогда казалось, что где-то за горами, совсем недалеко, гудит вездеход, идущий на подмогу. Но нет. По этой дороге уже не один десяток лет ездят очень редко…
     Вездеход стоял совсем рядом с дорогой, накренившись на одну сторону. Секундное промедление на горной дороге стоит очень дорого. Вот уже почти двенадцать часов они безуспешно пытались выбраться на каменистую твердь – одной гусеницей вездеход застрял в болоте. Скрежет, лязг металла, рывки, сотрясающие вездеход, а потом резкая тишина, от которой звенело в ушах – всё это угнетало и беспокоило. Короткий ночной сон облегчения не добавил – в накренившемся вездеходе спать было невозможно, Марина, задремав, вскоре просыпалась, сползая по кожаному сиденью вниз. А ребята-телеоператоры, на ночь устроившиеся в открытом кузове вездехода, накрывшись одним ватным одеялом, под утро проснулись от того, что на их лица, медленно кружась, опускались холодные, колкие снежинки…
     Присев на корточки, Марина смотрела на дорогу, узкой извилистой  лентой убегающую в распадок, потом прикрывала глаза и словно видела, как по ней движется колонна заключённых, за плечами у каждого рюкзак, а в нём – по шестьдесят килограммов руды на каждого. Колонну сопровождают вооружённые охранники. А до Воркуты – восемьдесят километров…
     Она открыла глаза и усмехнулась: “Опять философствования на тему нравственности политики… Ох уж эта профессия. По-научному это, кажется, называется профессиональной деформацией сознания…”
     Марина встала с корточек, прошлась вдоль дороги, ругая себя за то, что поддалась на эту авантюру. Но потом опомнилась, опять призвав на помощь профессиональную выдержку. Интересно, если бы не эта авария, смогла ли бы она хоть чуть-чуть прочувствовать атмосферу этих мест, лагеря и суровую, гнетущую красоту горной долины?
- Ну что, горянка, костёр разводить будем? – Сергей, вездеходчик, поднимался вверх по склону. За ним шли с сумками Валера с Андреем.
- Будем, - Марина улыбнулась, оглядываясь по сторонам. – Где сделаем наш стол?
Выбрали огромный валун, рядом была выемка, обложенная камнями, как будто специально предназначенная для костра. Разошлись по склону за дровами. Совсем недалеко когда-то проходила ЛЭП, и остатки от её столбов, хотя и трухлявые, вполне годились для того, чтобы развести большой костёр. Завтракали, смеялись, ещё не ведая того, что эти холодные камни станут их пристанищем – столом, постелью, местом отдыха на долгие, трудные, невыносимо медленно тянущиеся двое суток. Они пили по второй кружке кофе, когда Сергей встал и пошёл к вездеходу. Марина медленно провожала его взглядом. Сергей разложил рацию, включил её. В эфире поселилась тишина, нарушаемая лишь лёгким шуршанием.
- Нет прохождения, антенна нужна, - Сергей спрыгнул с вездехода, - Пошёл я в лагерь, может, найду что-нибудь. Вы тоже приходите снимать, здесь всего километра полтора.
     Они сидели на камнях, смотрели, как он уходил вдаль. Кофе был уже совсем холодный, тянул тонкий, пронизывающий ветерок. Было неуютно, хотелось всё время подсаживаться к костру.
- Ну что, пойдёте в лагерь? Снимайте подробно, насколько хватит аккумуляторов.
Ребята собрали всё необходимое для съёмок, спустились по каменистому склону.
По дороге удалялись две фигуры. Марина осталась совсем одна. Оглянулась вокруг. Было тихо. Пологие безмолвные горы окружали долину. Марина прикурила сигарету и долго бездумно смотрела на небо. Усмехнулась, вспомнив, как вчера вечером её сигарета стала причиной аварии. Она попросила Сергея выбросить в открытое окно окурок, тот повернулся к ней. Она так и осталась сидеть с окурком в руке, а вездеход уже был под дорогой. Надолго запомнится всем четверым этот окурок, если уже сегодня его помянули добрым словом все и не по разу…
     Последние дни она часто мечтала о том, чтобы побыть в тишине, отдохнуть от суматошной, шумной и напряжённой работы. Мечта сбылась. Тишина стояла плотная, почти осязаемая… Она успокаивала и завораживала. Бездеятельность скоро надоела, да и нежарко было сидеть на камнях. Костёр горел уже медленно, жара не давал. Марина несколько раз сходила за хворостом, благо вокруг рос плотный кустарник, много было сухих веток. В треске веток несколько раз мерещился чей-то голос, и она, вздрогнув, испуганно оборачивалась. Никого. Тишина.
     Поправив костёр, обнаружила, что ни в термосе, ни в чайнике нет воды. Озеро замёрзло, пришлось чайником разбивать тонкую корку льда. У берега росло много травы, в чайник попадали листья, ветки растений. Марина вылила воду и по скользким, обледеневшим  камням подобралась поближе к чистой воде, набрала чайник и посидела несколько секунд, ловя в зеркале льда отражение неба и облаков. В воде меж травинок резвились мальки. Марина передёрнула плечами, представив, какая холодная там вода и вдруг пожалела, что она не вот этот малёк, только что мелькнувший в прозрачной воде, может быть, врождённая хладнокровность помогла бы пережить этот пронизывающий холод.
     Она медленно шла по дороге, поднималась по острым, скользким камням к костру. Вскипятив воду, шла обратно… И чувствовала себя единственным человеком в мире, затерянном среди гор. Но страха не было, было лишь наслаждение от острого чувства одиночества.
     Думать не хотелось ни о чём. Она давно не испытывала такого покоя и внутренней уравновешенности. Странно, казалось бы, мрачные, тёмно-серые горы должны были давить, но этого не было. Ей не было страшно, она вообще забыла, что он существует, страх…
     Ночью резко похолодало. Откинув с лица брезентовый полог, Марина увидела над собой звёздное небо. Звёзды были крупные, яркие. Она впервые пожалела, что в школе плохо учила астрономию и кроме Медведиц не могла различить ни одного созвездия. А как, наверное, было бы интересно сейчас узнавать знакомые очертания пульсирующих, подмигивающих из невыносимо далёкой, бездонной, пугающей своей глубиной черноты звёздных скоплений. Но звёзды сами по себе объединялись, группировались и словно говорили: “Смотри, это – Волосы Вероники, а это…” Она не знала, что подсказывало ей эти названия. Прямо перед ней бежал Млечный путь, а вдали, в горном распадке, полыхнуло, развернулось и запульсировало северное сияние. Бледновато-зелёное, но отчётливо видное, оно не предвещало ничего, кроме холода.
     Пошли вторые сутки пребывания в горах. Вечером Сергею удалось по рации связаться с базой. Он кричал в микрофон, бесчисленное количество раз повторяя одно и то же:
- Недалеко от лагеря разулся, левая гусеница внутрь, правая нормально. Нужен второй вездеход и трос. Как поняли? Приём…
     На базе понимали плохо, Сергею приходилось снова и снова повторять те же слова, ветер разносил его басовитый голос по долине. Это продолжалось очень долго.
     Марина, Андрей и Валера, сидя у костра, покатывались со смеху – наблюдать эту сцену было смешно, словно игру в испорченный телефон.
     На базе наконец поняли. Обещали выслать вездеход на помощь. Темнело. Было ясно, что сегодня вездехода уже не будет – пятьдесят километров по горной, давно неезженной дороге тяжело даже для опытного водителя.
- Стало быть, ночевать будем опять здесь, - сказал Сергей.
     Прямо на камни постелили ватное одеяло, разложили брезентовый полог. Перед тем, как улечься спать, достали бутылку водки. Она не согрела, словно пили простую кипячёную воду. 
      - Интересно, как бы себя чувствовала здесь принцесса на горошине? – ворчала Марина, безуспешно пытаясь улечься так, чтобы острые камни не впивались в тело.
     От земли, впрочем, какая это земля – одни камни – поднимался, словно проникая внутрь тела, холод.
     - Знаете, как я себя сейчас чувствую? Как Ким Бессинджер – полное ощущение, что на мне только колготки “Голден Леди”, а вовсе не трое тёплых штанов, три кофты и пуховик…
     Сергей похрапывал рядом, с другой стороны тихо посапывал Андрей. Марине стало тепло, она начала медленно погружаться в сон. Вдруг Валера, спавший с краю, резко подскочил и дёрнул брезент. От костра отлетел уголёк, и полог начал тлеть. Потушили быстро, но потом, не в силах уснуть, долго смотрели на ослепительные в черной темноте языки пламени, обсуждали студийные дела. Дремавший рядом Сергей поднял голову:
     - Слышите, где-то волки воют…
     Марина, передёрнув плечами, долго прислушивалась, но кроме треска костра и едва слышимого шума горной реки, не слышала ничего. И засыпая, чувствовала рядом тепло костра, а вдалеке – холодное мерцание звёзд…
     Туман наползал из-за гор, едва видимый в предрассветных сумерках. Он спускался по склонам, мутно-белый, волокнистый. Горы на глазах теряли свои очертания, становясь всё меньше и меньше. А белая плотная масса всё наползала, словно в фильме ужасов. В воздухе висели капельки влаги. Усиливался ветер. А по рации женский голос повторял:
- Вездеход или уже вышел, или сейчас выйдет. Как слышишь, приём…
     Прошло пять часов. Стало ещё холоднее. Выглянуло солнце и снова спряталось за тучи. Все ходили мрачные, смурные. Укладывались спать и вскоре вставали.
     Марина чувствовала, как начинает подкрадываться отчаяние. Она пыталась бороться с ним, но оно наползало со всех сторон, как туман из-за гор. В горле стоял ком надвигающейся истерики. Она уговаривала себя не поддаваться, но и на это сил не хватало. Хотелось лечь и, забыв про всё: боль в ноге, холод зеленоватых плесневелых камней; лежать и смотреть в небо. Она так и сделала, но пролежать смогла всего несколько минут. Марина почувствовала, что начинает замерзать изнутри, а это был типичный признак отчаяния.
     На другой стороне полуторакилометровой долины с горы спускалось оленье стадо. Отсюда, с возвышенности, олени казались совсем крохотными, словно ровная серая масса текла по пологому склону. Доносились крики пастухов, слышен был даже храп оленей. Андрей и Валера суетились, подталкивали друг друга, призывали Марину посмотреть, а она вяло отмахивалась, без всякого интереса глядя вперёд, не вставая с камня, на котором сидела.
     Марина знала, что она не имеет права расслабляться, поддаваться истерическому отчаянию. И потому, что она на добрый десяток лет старше ребят, и потому, что руководитель съёмочной группы, да и просто из гордости. Из последних сил она удерживала себя в руках.
     От вездехода раздался голос Сергея:
- Идёт! Я даже слышу прогазовки!
     И всё. Отчаяние ушло, сменившись нормальным рабочим состоянием. Они начали собирать вещи, готовиться к отъезду. Сергей предупреждал:
- Ребята, когда подойдёт вездеход, не суетитесь, не подходите к нему близко, а то тросом, если порвётся, запросто может зашибить. Я такие вещи не раз наблюдал.
      Они слушали молча, не прерывая его. В воображении Марины уже возникали страшные картины. Она одёрнула себя: “Уже придумала невесть что…”
     Сергей возился у вездехода, подтягивал гусеницы. Марина, сидя у костра, наблюдала за его действиями. Повернулась к Валере, сказала:
- Вот у них работка, да?
     Валера усмехнулся, странно посмотрел на неё.
- А у нас?
- И правда, что это я…
     Ей вдруг стало смешно. Она часто думала о тех, о ком писала, какая у них тяжёлая работа и никогда не сказала о себе: “У меня трудная работа…” Она вспомнила, что несколько месяцев назад её шеф сказал в интервью: “Журналистика – это тяжёлая мужская профессия”. Тогда она возмутилась и долго доказывала, что это не так. А сейчас вдруг подумала, что это, наверное, правильно. Женское ли дело – по горам на вездеходе ездить, ночевать на камнях, тяжести таскать? А с другой стороны, тогда что остаётся женщине – те самые пресловутые три “К”: Kirche, Kuche, Kinder (кухня, церковь, дети)? Или непыльная работёнка в какой-нибудь конторе или бухгалтерии? Ну уж нет, тогда, наверное, от тоски бы загнулась на третий день. Жить без азарта, без риска, без открытий, обретения новых знаний? Жить без вот этих гор, без этого костра, без чая, пахнущего дымком? Да никогда она не поменяет свою профессию на другую, пусть спокойную, не нервную, пусть даже выше оплачиваемую. Марина любила свою профессию больше всего на свете и была согласна принести на её алтарь даже личное, маленькое счастье. Отблагодарит ли её за это профессия, она не знала и не хотела об этом думать.
     Задумавшись, она не заметила, что вездеходы уже стояли рядом, сцепленные тросом, и только вздрогнула, когда взревели двигатели. Она отбросила ненужные мысли  и стала наблюдать за происходящим.
     Двигатели ревели, бело-голубой дым застилал всё вокруг. Но упрямая машина не хотела сдвигаться с места. Уже не было сил молиться, предполагать или мечтать. Марина села на свёрнутый брезентовый полог и смотрела, как два огромных вездехода состязались в силе рывка.
     Едкий дым стелился по дороге. В какой-то момент Марине показалось, что вездеход сдвинулся, но так ли это, сквозь дым рассмотреть было невозможно. Двадцатитонная махина вздрагивала, скрежетала, но не шла.
     Не в силах больше сидеть и наблюдать, Марина встала и занялась костром. Подкинула дров, поставила кипятиться чайник. Надо бы заварить свежий в дорогу… Сходила ещё раз за водой.
     Вся дорога была перепахана гусеницами, на ней лежали деревья, с корнем вырванные тяжёлой машиной, зацепленные гусеницами. С ободранной корой, они выглядели жалко и казались больными и беззащитными.
     За всеми этими хлопотами она не заметила, что вездеход уже стоит на дороге, что уже исправлена гусеница. Нужно было укладывать вещи и уезжать. Серые сумерки нависли над долиной, вот-вот стемнеет… Но как ни странно, Марина вдруг ощутила, что ей совсем не хочется уезжать. Было жаль расставаться с этой долиной, с горами, с озером и щемящим чувством свободы. Она с грустью и сожалением посмотрела вокруг. Что-то оставалось здесь, неуловимое для мыслей и чувств. Но что-то она увозила с собой. Что? Осознать и сформулировать она пока не могла. Она поймёт позже, что именно здесь, в этой долине, закончился какой-то период жизни, и начался новый, пока ещё непонятный, неизвестный, трудно было даже предположить, в какую сторону изменится жизнь, но что изменится – было очевидно.
      Костёр разгорелся сильнее, в надвигающихся сумерках он казался просто огромным.
- Костёр тушить будем? – Марина обернулась к Сергею, стоявшему у вездехода.
- Да нет, чему тут гореть, одни камни кругом.
     Марина ещё раз оглянулась, словно прощаясь с кем-то знакомым и до боли родным. Забралась в вездеход, молча смотрела перед собой.
- Если курить будешь, бросай под ноги, потом уберу, - искоса взглянув на неё, сказал Сергей.
     Двигатель взревел, и машина тронулась с места. Марина оглянулась. В наступившей темноте огонёк костра мигал сзади, словно прощался. Вдруг лобовое стекло зарябило, покрылось каплями дождя.
- Вот это нам повезло с дождём, - протянул Сергей.
- Да, для полного счастья нам бы вчера или сегодня дождичка не хватало, - смеясь, сказала Марина.
     Они уезжали. Впереди была ещё целая неделя командировки. Что их там ждало, кто скажет…
     Октябрь 1997 года.








Глава 7.
ЛЕГЕНДЫ О ДЕРЕВЬЯХ.
И наступила весна 1998 года. Правда, наступила она только по календарю, а в воздухе витало что-то необъяснимое, шалое, влажное. И я вдруг поняла, что готова сделать тот фильм, о котором мы когда-то говорили с Анной Павловной – фильм о деревьях. О том, что деревья из всего живого ближе человеку, что рядом с ними и ты становишься совсем другим. Прошло почти пять лет с тех пор, как я придумала название для этого фильма – “Легенды о деревьях”. А вот снять и смонтировать до сих пор не могла. То ли повзрослеть нужно было, то ли понять что-то такое, без чего делать этот фильм рано – не получится. Но как бы то ни было, видеозаписи деревьев, сделанные тогда, в той первой командировке в 1993 году, берегла, как зеницу ока, не использовала ни в одной передаче. Похоже, их черёд пришёл…
Ещё совершенно не представляя, что из всего этого выйдет, собираюсь в командировку. Алексей Большаков, телеоператор, с которым сняты почти все фильмы за три года, начиная с 1997, тоже готов. Выезжаем в Лаборовую, а оттуда на вездеходе – в горы, в район реки Неровей-Хадата. Отсюда начинается Горно-Хадатинский заказник – оазис Полярного Урала. Говорят, академик Шварц назвал это место “Хадатинским феноменом”. Здесь самые красивые деревья. Летом цветут невероятно красивые жёлтые цветы, не знаю, как называются, но похожи на большие маки. Здесь огромные естественные плантации родиолы розовой – нечто вроде жень-шеня. Здесь есть черёмуха, красная смородина, да трудно перечислить, чего здесь только нет! Но весной ещё всё под снегом, тишина… Кажется, кроме нас, людей здесь просто нет. Нет, оказывается есть. Стоит буровая вышка – геологи с осени завезли, летом разведочное бурение планируют начать. А в балке рядом с вышкой – Эдгарс Валерс, старый знакомый, ещё по Рай-Изу. Тесен горный мир! Эдгарс нам очень рад – есть с кем поговорить. Он здесь один, с собакой. Для меня загадка, как человек может жить один, когда тишина заполняет весь мир, изредка прерываясь собачьим лаем. А шум ветра – он просто привычен здесь, не вызывает никаких эмоций…
Днём, пока светло, снимаем, а длинные вечера проводим в разговорах, под чарку, конечно, как без этого. Эдгарс рассказывает о себе – он латыш. Давно здесь, на Севере. Геологи – люди необыкновенные. Каждая судьба – хоть роман пиши. Достойны. Показывает фотографии родителей. На снимках совсем не похожие на наши лица. Платья почти бальные. Представляется, что это представители европейского дворянского рода. Да так, оно, собственно, и есть. Эдгарс надежд родителей не оправдал, о чистоте дворянской латышской крови не позаботился – женился на белоруске. За это был изгнан из дома. Потом семья разрушилась, и пошёл он по стране… Помотало же его! Говорит: “Теперь уж никуда не поеду. Скоро пенсия, буду жить в Полярном или Харпе…”
Как-то днём, во время работы слышим посторонний шум – похоже, кто-то едет на “Буране”. Как оказалось, это Н.М.Морозов, директор Горнохадатинского заказника. Разговорились с ним. Оказывается, он один из егерей, которые следят за экспериментом с овцебыками. Он пригласил нас к себе на базу, мы с удовольствием согласились – для телевизионщиков такая тема – благодать!
Осенью 1997 года в район горной Хадаты было завезено 15 овцебыков. Опыт разведения их в России уже был – в 1972 году на полуостров Таймыр из Канады было завезено 12 овцебыков. При умелом уходе, заботе о животных за 25 лет их популяция увеличилась до двух тысяч голов. Живут они на острове Врангеля. Их пух, длина которого достигает 30 сантиметров, очень ценен. На 1 квадратном сантиметре тела располагается около 250 пушинок. Это арктические животные:  от холода и непогоды они очень хорошо защищены – волосы на боках вырастают от 40 до 90 сантиметров.
     В Горнохадатинском заповеднике для них был построен кораль площадью в 600 гектаров. В обстановке строгой секретности в аэропорту города Салехарда осенью приземлился самолёт, из которого были выгружены 15 клеток с быками. Вывозили их в горы на вертолётах.

     Из дневника егеря Горнохадатинского заказника.
1.10.97 Выпуск овцебыков в 14.35. Погода отличная. Выпуск прошёл хорошо.
3.10.97 В 7.45 замечен бык и побежал  в прижим к основной группе на уступ. В 8.40 замечено 5 животных с восточной стороны.
4.10.97 В 8.50 вернулись в кораль. Кормятся 9 штук. Ночью была сильная пурга. 11.30 легли на отдых. 12.50 встали  пошли кормится.
24.11.97 Сильная пурга. Животные на горе не обнаружены.
4.01.98  Объезд горы Пусьёрки. Выходных следов животных не обнаружено.
Воскресенье

13.01.98 Объезд. Следов не обнаружено. 2 МТЛБ находились на горе, наломали леса на берегу Хадыты. В районе горы Няропэ появилось частное стадо. Оленевод предупреждён о животных, находящихся на Пусьёрке.
14.01.98 Замечены животные – кормовые места. В сильный мороз животные много кормятся, на соль не реагируют. Погода – 18-20. Тепло.
21.01.98 Подъём на Пусьёрку с западной стороны. Животные кормились по склону наверху. По следам видно, что 4-5 животных Ветер сильный.

Несмотря на то, что природные условия для овцебыков в районе горной Хадаты очень даже благоприятны, здесь их подстерегает не одна опасность. Например, волки. Этой зимой волки принесли много неприятностей и егерям, и оленеводам. За несколько дней до нашего приезда к егерям обратился оленевод Пётр Лаптандер – волки в очень короткий срок вырезали около шестидесяти оленей. На следующий день был вызван вертолёт, и пять волков были найдены и застрелены. Шестой, раненый ушёл. Так было достигнуто две цели – обезопасить и оленеводов, и наблюдаемых животных от хищников.
     Есть ещё одна забота у егерей. В горах овцебыки чувствуют себя хорошо – поднимаются на высоту около 500 метров. Они выбрали местом своего обитания два плато, разделились на две группы. Кстати, они обычно делятся на группы примерно до 40 голов. У них царит матриархат. Может быть, поэтому овцебыки как вид пережили века? Но это в порядке лирического отступления. И всё бы ничего, да находятся эти плато с двух сторон штольни, где добывают невероятно дорогой камень империал. Говорят, что один его карат стоит около пяти тысяч долларов. Овцебык, конечно, стоит гораздо дороже, но ведь и весу в нём побольше… Впрочем, некорректный разговор. Разве можно это сравнивать?
Дали нам почитать и Постановление губернатора округа об образовании заказника. Мера, считаю, правильная, иначе не сохранить нам это уникальное место так, как удалось сохранить по сей день. Привожу его текст полностью.
Постановление
Губернатора Ямало-Ненецкого автономного округа
Об образовании государственного биологического (ботанического и зоологического) заказника регионального (окружного) значения “Горнохадатинского” на территории Ямало-Ненецкого автономного округа.
В целях сохранения и восстановления ресурсов животного мира, в том числе рыбных запасов, растительного мира, а также охраны редких и исчезающих биологических видов  животных и растений и их генофонда, сохранения естественных условий жизни и деятельности коренных малочисленных народов Севера, в соответствии с законами Российской Федерации “О животном мире”, “Об особо охраняемых природных териториях”, “Об охране окружающей природной среды”,
     Постановляю:
1. Образовать на территории Приуральского района сроком на 10 лет биологический (ботанический и зоологический) заказник регионального (окружного) значения “Горнохадатинский” на площади 175 000 га земель, находящихся во временном пользовании государственного предприятия совхоза “Байдарацкий” на площади 157000 га и производственного сельскохозяйственного кооператива “Салехардский” на площади 18000 га.
20 ноября 1997 г. №552
Губернатор ЯНАО Ю.В. Неёлов
Осмотрев базу егерей, подготовив о ней передачу “Наблюдательный пункт”, возвращаемся к Эдгарсу. Нам пора обратно в Лаборовую. Задувает какой-то нехороший ветер, похоже, будет пурга – весной она очень в горах опасна.
На фактории была готова к отправке машина в Салехард, но место свободное только одно. Решаем отправить Алексея – операторы на студии просто “на вес золота”, задерживать его нельзя. Мне придётся остаться, пурга всё усиливается, дорогу наверняка перемело, и  наш “джип” вряд ли прорвётся. Машу рукой вслед “Уралу” – он большой, пройдёт. Кто бы знал, что они застрянут на полпути – заносы огромные. Хорошо, рядом с разъездом, было где перекусить и погреться. Но франт Лёша в лёгких ботинках пережил несколько неприятных часов. Пурга бушевала три дня. Она была такой сильной, что автомобильное движение между Харпом, Лабытнангами и Салехардом было полностью парализовано.
А я провела эти дни очень даже неплохо. Меня поселили в балке, где была “буржуйка” (Анна Павловна с семьёй жила в таком же). Кто знает, что это такое, поймёт меня. Надо постоянно поддерживать огонь, потому что сильный ветер просто продувает балок, если чуть-чуть зазеваешься – тут же выстудит. Утром я обнаружила, что не могу выйти из балка – дверь занесло. Кое-как откопалась, вышла. Лучше бы я этого не делала. Перед глазами сплошная белая пелена из летящего с огромной скоростью снега, ничего не видно на расстоянии вытянутой руки. Ветер метров 30 в секунду, не меньше. С трудом дошла до балка Анны Павловны, хотя только дорогу перейти. Попили чаю, поговорили, и я вернулась к себе. Ох, уж эта журналистская жизнь в разъездах, любая гостиница, избушка, любой балок, где приходится жить во время командировки, всегда громко объявляется домом… Поправила огонь в печке и вдруг поняла, что я готова писать сценарий! Ветер ударял в стены балка огромной силы порывами, трещали дрова в печке, а больше ничто не тревожило слух и не сбивало вдохновения. И я села писать. Иногда прерывалась поставить на печку чайник или разогреть тушёнки. Вот он, плод этих трёх дней пурги.

Легенды о деревьях
сценарий
Шум вездехода. В кадре лицо ведущего. За кадром голос.
Письмо первое.
Здравствуй. Эта долгая утомительная дорога удлиняет мысль. Мысль пытается сократить расстояние, разделяющее нас. Впрочем, о чём это я? Как бы ни широка была пропасть лет и километров между нами, всякий раз я мысленно обращаюсь к тебе, пишу письма из самых разных уголков Земли. Хочешь, я расскажу тебе сегодня о деревьях? Почему ты смеёшься? Ты не хочешь об этом слушать? Подожди, не смейся, может быть, это поможет нам обоим понять, что же произошло между нами…
Треск очага. Тихие голоса на видеоряде горящего костра.
- Милый, ну вот и день прошёл. Как думаешь, он принёс нам то, о чём мы мечтали?
- Этот день лишь подтвердил то, что мы не можем друг без друга.
В кадре: Шёпот переходит в шелест листьев. Экран светлеет. Крупным планом два дерева. Возникает музыка. На музыке стихотворение.

Два дерева хотят друг к другу.
Два дерева. Напротив дом мой.
Деревья старые, дом старый.
Я молода, а то б, пожалуй,
Чужих деревьев не жалела.
То, что поменьше, тянет руки,
Как женщина, из жил последних
Вытянулось – смотреть жестоко,
Как тянется к тому, другому,
Что старше, стойче, и – кто знает?
Ещё несчастнее, быть может.

Два дерева: в пылу заката
И под дождём – ещё под снегом –
Всегда, всегда: одно к другому,
Таков закон: одно к другому,
Закон один: одно к другому.1

Письмо второе.
Постой. Слушай ветер. Он силён. Он ломает преграды, как бы сильны они ни были. Он валит человека с ног, он вырывает деревья с корнем. Но он никогда не победит ни человека, ни дерево. Мы всё равно выпрямимся…
Ты никогда не задумывался о том, что роднит человека с деревом? Только ли то, что жизнь свою – разную по временным рамкам – они проживают рядом. Только ли то, что жизнь человека зависит от дерева: тень жарким днём, тепло огня для того, чтобы согреться и приготовить пищу. А что ещё? Не может быть, чтобы это было всё…
В кадре: на музыке деревья
За кадром: (мужской голос)  Есть что-то привлекательное, непостижимое для молодого ума в разговорах старых людей, как в шелесте листьев, поскрипывании усталых, но крепких, ещё не изъеденных червями и ветрами деревьев. Старые деревья и старые люди… Из всего, что живёт на Земле, самыми близкими человеку кажутся старые деревья. Толстая кора их с одной стороны опалена и вызолочена полуденным солнцем, покрыта глубокими морщинами, тепла и шершава, богата ягелем, травами и маленькими необычными цветами.
     Люблю старые деревья. Всегда хочется встать перед ними на колени и бесконечно благодарить их за чувство, которое горчит, тревожит, но радует сильней. Люблю за то, что внизу у ствола можно найти сухие жёлтые листья, сладко напоминающие о прошедшем лете. Люблю за прожитие лета, за тайну жизни, что хранят от нас, за шёпот листьев, который как хочешь понимай, за песню иль плач, за исповедь или повесть.
     Старые деревья кажутся старыми людьми. Но ещё сильней хочется быть уверенным – старые деревья могут помнить… и может, именно они помнят Золотое Слово   правды, забытое некогда людьми.1
В кадре: музыка, деревья
Смена кадра
В кадре: Вед. спит на двигателе.(рапид) Двойная экспозиция: одинокое  дерево. Постепенно (очень долгий микс) человек сменяется деревом и обратно. Каше

Письмо третье.
Куда мы попадаем во сне? Может быть, в свою прошлую жизнь? Или нам даётся возможность очень быстро, не по нашему времяисчислению, прожить другую, отличную от нашей жизнь? В этом сне я была деревом, тревожно шумящим о твоём отсутствии… И я поняла, почему одиноко стоящие деревья так грустно шепчут. И я поняла, почему, когда подходишь к ним, они тянут к тебе свои руки-ветви, в порыве нерастраченной любви и отдают тебе эту любовь…
В кадре: крупным планом старик – сменяется одиноким деревом
За кадром: (м.г.): Пэтко радостно вздохнул. Совсем  по-иному взволновала его ночная тишина: стало грустно и почему-то захотелось быть… деревом, не молоденько-беспечным, а с могучим стволом, погнутым северным ветром, с руками-ветвями и упрятанными далеко в землю корнями-воспоминаниями. Когда среди ночи у него заболит Душа, он будет гудеть тихо, про себя, чтобы никого не обеспокоить своей печальной песней, и никто не догадается, что он не дерево, а одинокий старик. А внизу у ствола летом обложенные пахучими травами, голубым ягелем и яркими бусинками ягод будут стоять маленькие деревята, касаясь тёплыми зелёными боками его большого остывающего тела. Зимой, чтобы заглушить боль, он будет спать, накрывшись снегом, и во сне поскрипывать, чтобы никто не подумал, что он стонет…1
Музыка
В кадре: автор, думает. Каше
Письмо четвёртое
В бессилии есть своя сила. Боязнь одиночества, если ты бессилен его разрушить, можно переломить. Можно научиться переносить одиночество, не боясь его, находя в нём покой и наслаждение возможностью разобраться в своих мыслях, чувствах и предначертании твоей судьбы. Но с одиночеством среди себе подобных справиться трудно. Да и можно ли? Одиночество – суть предназначение, судьба…
музыка
В кадре: деревья
За кадром: (м.г.) Они стояли плечом к плечу. Сильные, рослые, как могучие деревья, сцепившие в согласии руки-ветви, и глядели на Молчащего глазами, полными полыхающего торжества. Поймали, наконец поймали того, кто беспокоил Скопище даже своей тенью. Постепенно, опьянённые победой, они закачались в кругу, как покачиваемые ветром деревья, в странном судорожном танце, похожем на угрозу.
     Не всякий танец – красота. Судороги тела, рук и ног скопийцев, круживших в неистовом восторге вокруг распластанного Молчащего, не были рождены чувством красоты. Звуки, выкрикиваемые резкими голосами, походили на клич, которым хищники сзывают на пир опоздавших и не ведающих ещё о найденной добыче.
     Скопийцы-охотники остановились. Двое из них сорвали нехитрую одежду Молчащего. Все увидели, что странное существо некогда было обыкновенным скопийским дитём. Но сейчас оно так отличалось от них, что, невольно обозревая распластанное уродливое тело, многие замерли в недоумении…
     Так бывает в лесу. Стоят деревья, сильные, одинаковые, навевая чувство устойчивости мира, спокойной гармонии, радости и любви. И вдруг встретишь застывшее в одиночестве сгорбленное, потрёпанное, искривлённое ветрами дерево и невольно задумаешься… Какой неимоверной силы должны быть обстоятельства, чтобы так искорёжить ветви, положить оземь голову-верхушку…1
Музыка
В кадре: автор    Каше
Письмо пятое
Время не лечит душевную боль. Просто от безысходности она умирает сама. И любовь от безысходности тоже умирает сама. И бесполезно оживлять её – в искусственно созданной среде она не выживет, утеряв первозданную красоту и силу. А без любви - что ж… Всё живое, исчерпав запас любви и силы, умирает…
В кадре: умирающие деревья
За кадром: (м.г.)  Деревья на Севере умирают лёжа, как люди. Огромные обнажённые корни их похожи на когти исполинской хищной птицы, вцепившейся в камень. От этих гигантских корней вниз, к вечной мерзлоте, тянулись тысячи мелких щупалец, беловатых отростков, покрытых тёплой коричневой корой. Каждое лето мерзлота чуть-чуть отступала, и в каждый вершок оттаявшей земли немедленно вонзалось и укреплялось щупальце-корень. Лиственницы достигали зрелости в триста лет, медленно поднимая своё тяжёлое, мощное тело на своих слабых, распластанных по каменистой земле корнях. Сильная буря легко валила слабые в ногах деревья. Лиственницы падали навзничь, головами в одну сторону, и умирали, лёжа на мягком толстом слое мха – ярко-зелёном и ярко-розовом…1
Музыка
В кадре: автор. Рапид. Каше.
Письмо шестое
Ты больше не смеёшься? Устал читать письма? Что ты, это не письма, это не я. Это шелест листьев, что вызывает ветер. Слушай ветер. Слушай деревья. Они старые. Мудрые. Они тебе всё-всё расскажут. Слушай ветер. Слушай деревья…
Апрель 1997 г.














Глава 8.
ХРОНИКИ ХАРБЕЯ.
(энциклопедия жизни и смерти)
Есть такое место на Земле, где горы словно толпятся вокруг длинной и широкой долины. Они, путаясь пологими вершинами в рваных, волокнистых краях облаков, ближе и ближе подходят к ручью, который люди прозвали Молибденитовым. Сурово здесь и страшновато. Давненько не ступала сюда нога человека… А ведь когда-то здесь бурлила жизнь, кипели человеческие страсти. Рождалась и умирала любовь. Жили и умирали, свободными или заключёнными люди. И это место называлось Харбейский молибденовый рудник.
Жизнью цивилизации всегда руководили две страсти – власть и нажива. Оставим второе, ибо не о том у нас сегодня речь. Хотя связано одно с другим крепко, ох, как крепко. И горе тем, над кем получает власть тот, кто упивается ею, кому власть над другими, может быть, более сильными, одарёнными, грамотными, доставляет истинное наслаждение. Как ему нравится унижать, давить, втаптывать в грязь то, что самому не дано и неподвластно… И как он мечтает огородить всё вокруг колючей проволокой, и наблюдать с вышки за медленным умиранием того, чего ему Господь давать и не собирался…
И пусть эта власть человеку даётся даже во имя добычи металла, столь нужного для страны…
В тридцатых годах был открыт и начал осваиваться Печорский угольный бассейн. Для тяжёлой, подчас непосильной работы требовалась дешёвая рабочая сила. Выход был найден простой – в системе МВД создаётся комбинат “Воркутауголь”, где вольнонаёмных работало мало, в основном, ряды тружеников пополняли репрессированные – в стране уже начались массовые аресты.
Великая Отечественная война заставила пристально взглянуть на Север, его богатства и огромные территории. Одновременно с проектно-изыскательскими работами для строительства дороги до Игарки (она задумывалась, как сухопутный аналог Северного морского пути), началось изучение Полярного Урала.
10 сентября 1944 года главный геолог Полярно-Уральской экспедиции Георгий Петрович Софронов открывает в 90 км от Салехарда и в 110 км от Воркуты Харбейское молибденовое месторождение.
Но до конца войны ещё далеко, а потому к промышленному освоению Харбея приступили нескоро. Восстанавливающейся металлургической промышленности потребовался молибден. Он был нужен для производства высоколегированных сталей, которые применялись в нарождающейся реактивной авиации, космической технике, атомной промышленности.
В Государственном архиве РФ хранится приказ № 0128 от 6 марта 1947 года “Об организации при комбинате “Воркутауголь” МВД СССР Полярно-Уральского геологического управления для детальной разведки Харбейского молибденового месторождения” за подписью министра внутренних дел СССР Лаврентия Павловича Берия.
А 2 февраля 1950 года был подписан приказ № 071 МВД СССР, который предусматривал проведение значительных разведочных и строительных работ на Полярном Урале, направленных в первую очередь на разведку и подготовку к эксплуатации Харбейского молибденитового месторождения.
Из отчёта начальника Полярно-Уральского управления инженера-капитана Налимова: “Во второй половине февраля приказ МВД СССР обсуждён на широком совещании руководящих работников комбината “Воркутауголь”, причём был принят ряд решений по осуществлению задач, поставленных приказом МВД.
После обсуждения приказа министра был подготовлен приказ по комбинату “Воркутауголь”, также обсуждённый и редактированный на совещании руководящих работников комбината, согласно которому и выделено Полярно-Уральское управление (приказ № 038 от 23 февраля 1950 года). 
  Полярно-Уральское управление начало свою практическую деятельность с марта 1950 года.
Задачи, возложенные на Полярно-Уральское управление, состояли в следующем:
1. Проведение в 1950 г. комплекса горных, буровых и канавных работ на Харбейском молибденитовом месторождении;
2. Поисково-оценочные и разведочные работы на молибденит на территории, прилежащей к Харбейскому месторождению;
3. Строительство опытной обогатительной фабрики на Харбейском месторождении с пропускной способностью 50 тонн руды в сутки.
4. Строительство высоковольтной линии передачи от г.Воркуты на Харбейское месторождение.
Выделившись из комбината “Воркутауголь”, Полярно-Уральское управление имело следующее оборудование:
- 4 совковые лопаты,
- 2 поперечные пилы,
- 3 топора,
- ни одной кирки
С этого инструментария началась добыча космического металла молибдена, который прежде добывали только в Кабардино-Балкарии, на Северном Кавказе.
К тому же, обеспечить работы кадрами вольнонаёмного рабочего состава не удалось, а посему с июля 1950 года “… для работ на Полярном Урале выделен лагерный пункт (ОЛП-52), рабочим составом которого обслуживались строительство автодороги и перевалочной базы, а в дальнейшем строительство высоковольтной линии и опытной обогатительной фабрики…”
Говорят, что в этом посёлке соседствовали и заключённые, и расконвоированные, и вольнонаёмные. Многое помнят, многое видели эти горы. И как проигрывали в карты людей, просто так, от скуки. Играли на первого проходящего мимо, на одежду, на форму, на шапку. И здесь же (живые всё-таки люди) влюблялись, женились… Эту историю рассказал мне человек, чьи родители познакомились и соединили свои судьбы здесь, на Харбее: “Она была вольнонаёмной, он – уже расконвоированным. Молодой был парень, азартный. Поспорил с приятелем, что украдёт у вора в законе часы. И украл, да так технично, что бывалый вор удивился. Шуму было на весь лагерь. Узнали бы, кто это сделал – убили бы тут же, на месте. Сложно представить себя на месте выигравшего это пари. Друзья не дали плохо кончиться этой истории. Пришли мужики к вору, принесли его часы. Говорят: “Вот твои часы, успокой своих людей, не ищите того, кто украл”. А тот в ответ: “Я ничего не сделаю ему, только покажите, кто, я посмотреть на него хочу”. Но не признались они, спасли парня”.
До Воркуты отсюда 110 километров. Руду на комбинат заключённые носили в рюкзаках, норма на человека была 60 кг. Когда смотришь на эту дорогу, узкой извилистой лентой убегающую в распадок, представляешь, как движется по ней колонна, за плечами у каждого рюкзак, а в нём руда, так нужная Родине. А у Родины нет возможности вывозить руду на машинах, и потому её несут на плечах зэки…
К сентябрю 1952 года были получены первые семь тонн высококондиционного молибденового концентрата. К тому времени Полярно-Уральское управление было передано из ведомства МВД в Министерство угольной промышленности. Но до этого, за полтора года деятельности управления была проделана огромная работа.
Вспоминает Анна Шулепова, бывший петрограф Полярного Урала: “Я не устаю повторять, что мне повезло попасть на работу среди таких крупных специалистов, геологов в Воркуте. После окончания университета я была направлена в 1948 году в научно-исследовательский отдел комбината “Воркутауголь”. Руководителем отдела был К.Г. Войновский-Кригер. С Г.П. Софроновым я познакомилась в Воркуте, он был моим настоящим учителем по петрографии.
Мне пришлось встретиться и с очень крупным специалистом А.Д. Миклухо-Маклаем. Как-то говорит мне Константин Генрихович: “Анна Николаевна, сходите, пожалуйста, на консультацию к Артемию Дмитриевичу Миклухо-Маклаю.” Но он же был заключённым. И когда я пришла в зону, меня, конечно, обшарили, всё проверили, не несу ли я что-нибудь непозволенного. Захожу, Артемий Дмитриевич сидит в маленькой каморке, а на столе стоит микроскоп. Он посмотрел мои шлифы, а я как молодой специалист, боялась, вдруг что-то не так. А потом он у меня спросил: “Где Вы работаете?” “Я ему говорю: “В научно-исследовательском отделе, у Войновского.” А он мне: “Какой же из Вас геолог? Геолог должен сам собрать материал в горах, обработать, вот тогда это геолог”. И после этого я решилась поехать на Полярный Урал. Конечно, моё начальство сопротивлялось, не пускало. Но я поехала и работала с тоже очень крупным специалистом В.Н. Гессе. Работала я коллектором, а в 1951 году попала на Харбей. И работала там петрографом до конца Харбея.  Маленький посёлок, горы, землянки, в них геологи жили. А какие были геологи! Все репрессированные – И.И. Соловейчик, Б.Л. Баскин, С.С. Иванов, А.К. Поляков, А.Д. Миклухо-Маклай. Георгий Петрович Софронов был главным геологом Полярно-Уральской экспедиции. Бывала я и в обогатительной фабрике.” Сейчас Анна Николаевна живёт в Сыктывкаре, но Харбей навсегда запомнился ей…
Из отчёта начальника Полярно-Уральского управления инженера-майора Налимова о работе за 1951-1952 годы: “Опытная обогатительная фабрика на Харбее с пропускной способностью 50 тонн руды в сутки вступила в строй 1 января 1952 года. Высоковольтная линия передачи от города Воркуты была построена за 1 год. База управления была создана на 106 километре железной дороги Чум-Лабытнанги – в тупик карьера 501”.
Так соединились две великие северные стройки…
     До декабря 1953 г. добыто 28 тонн молибденового концентрата. Вскоре, летом 1954 года, месторождение было поставлено на сухую консервацию, а в сентябре на мокрую – все горные выработки были залиты водой и заморожены. В отчётах Полярно-Уральского управления за 1955 год Харбейское молибденовое месторождение уже не упоминается…
И это закономерно. Ибо не было уже в живых вдохновителей великих строек коммунизма – ни Сталина, ни Берии… Уже не так просто стало пополнять ряды бесплатных тружеников – почти все лагеря прекратили своё существование, а оставшиеся живыми вернулись домой, унеся в душе частичку реки смерти…
Так уж случилось, что слово Харбей очень похоже на имя Харон, по древнегреческой мифологии перевозчика душ мёртвых через реку Ахерон, за которой начинался Аид, царство мёртвых. И точно так же увёз Харон в один из дней Харбея все замыслы, мечты и лозунги  -  руду для страны любой ценой… Ценой беспримерной власти над жизнью и смертью людей…
Март 1999 года.













Глава 9.
СТАРИК И ОЗЕРО.
Их двое в этом мире – старик и озеро. Они самодостаточны, но друг без друга жить не могут – Владимир Якуненко и озеро Большое Щучье. У каждого из них до последнего двадцатилетия XX века судьба и биография складывались по-своему.
Я часто размышляю о том, что такое одиночество. Это состояние души или судьба? А может быть,  дар судьбы, ибо здесь, на Щучьем, об одиночестве говорить трудно. Озеро это живое, и горы эти живые, а потому общаться с ними нужно, как с людьми.
Озеро Большое Щучье занимает горный разлом глубиной около 200 метров. В озере водятся хариус и удивительно вкусная красная рыба голец, что для пресноводного водоёма весьма странно. На озере есть места, которые не замерзают даже в самые лютые морозы, а из горных ущелий пышет то холодом, то жаром. Щучье овеяно множеством легенд. Говорят, что здесь живёт огромная щука, хранительница озера, которая не допускает со стороны людей издевательств и поругания. Но вот какая легенда  кажется мне главной. Если смотреть на горы, обрамляющие озеро с обеих сторон, без труда можно заметить, что они настолько идентичны, навевая мысли о том, что когда-то были монолитом. Кто, когда рукой огромной силы расколол этот монолит? Но это произошло, и на месте горы образовался разлом, который теперь связывает два мира – наш, человеческий и “нижний” мир, называемый адом, населённый тёмными, враждебными человеку сатанинскими силами. Разлом постепенно заполнился водой, а население “нижнего” мира принялось всячески вредить населению мира наземного. Оно было способно помутить человеческий рассудок, позвать и убить человека, внушить ему сатаниниские мысли и чувства – гордыню, ненависть и отрицание добра…
Так было бы до скончания века, если бы в 1979 году не появился здесь В.З. Якуненко.
Владимир Захарович – человек непростой судьбы, ломанный-переломанный жизнью. За свои более чем 60 лет он перенёс столько её ударов и лишений, что впору было обозлиться на весь мир. Наверное, так оно и было,  когда он попал сюда.
Он родился на Украине, в Херсонской области. Но голод 30-х годов погнал семью в Россию. Они осели в Смоленской области. Много лет прошло с тех пор. Владимиру Захаровичу редко удаётся туда выехать, даже на могилу родителей…
- Прирос как-то к Северу, - говорит он.
12 лет он прожил в Воркуте, работал проходчиком на шахте. Там же, прямо в шахте, познакомился с женой.
- Деньги никогда не были для меня главным. Не гнался за зарплатой, делал своё дело. Но всё-таки было обидно. Я работал проходчиком, а жена газомером. Я приносил зарплату 1.800 рублей, а жена – 2.500. Обидно для мужика. Хотя, считаю, главное – жить по-человечески, не топтать тех, кто ниже тебя.
В те годы (конец 70-х) Полярно-Уральская экспедиция относилась к комбинату “Воркутауголь”. Бригаду, в которой работал Владимир Захарович, отправили работать в Приуралье. Недалеко от озера Щучье разведывалась штольня на флюориты. После того, как штольню законсервировали, бригаду передали Полярно-Уральской геологоразведочной экспедиции, почти все разъехались, а Владимир Захарович остался. Работал на Рай-Изе, завхозом на месторождении. А потом по просьбе ребят-вездеходчиков перебрался на теплопункт на озере Щучье. Теплопункт – это место, где вездеходчики и геологи могут остановиться среди дальней дороги, обогреться, поесть и переночевать. Дороги-то у геологов, как пел Высоцкий, “кругом пятьсот”… Сам построил балки, перевёз баню и зажил… Тут же 20 лет назад познакомился с Анной Неркаги, ещё молоденькой студенткой. Их добрые, дружеские отношения не прерывались все эти годы – семья Анны Павловны всегда кочевала здесь недалеко… И с озером он общается как с живым человеком.
- Какие отношения с озером? – задумался. – Трудно сказать, даже невозможно. Душевные. Хорошее озеро.
Мне рассказывали такую историю. Подул как-то ветер, сильный, о таком говорят “шквальный”. А деду надо было проверить сети. Встал он против ветра и говорит: “Ветер, я знаю, что ты силён и могуч. Но утихни хоть ненадолго, дай мне сети проверить…” И что бы вы думали? Утих ветер, послушался старика.
Все эти двадцать лет Владимир Захарович своим общением с озером помогал тому забыть о своей враждебности к людям. И теперь оно совсем другое, чем было раньше. Могу сказать, что, пожалуй, нигде мне не было так хорошо, как там. И в первую встречу с ним, и сейчас.
15.10.99. Погрузив вещи в вездеход, мы взяли курс на озеро Большое Щучье. От Лаборовой до него около 80 километров. Дорога идёт сначала по болоту, где водителю нужно быть предельно внимательным – под мягкими, поросшими травой и мхом кочками, порой прячутся огромные камни. Вездеходчики называют их “бродягами”, потому что никогда не угадаешь, в какой момент он бросится тебе под гусеницы. Последствия могут быть ох какими плачевными… А дальше и того круче – горные перевалы и серпантины, усеянные валунами, многие из которых в человеческий рост. Пара горных бурливых речек. Плывешь на вездеходе и невольно повторяешь: “Потому что танки грязи не боятся…” Что за чудо-техника! В общем, расслабляться нельзя ни на минуту. Зато у пассажиров есть возможность подумать, помечтать и даже подремать, если не сильно трясёт. Впрочем, к тряске привыкаешь быстро и вскоре не обращаешь на неё никакого внимания.
Сегодня мы едем с Дмитрием Сядаем. Он из Белоярска, приехал в Лаборовую к родным, теперь работает в хозяйстве “Надежда”. Водить вездеход его учили два года М. Акулов и Н. Ремезов, вездеходчики с огромным стажем работы в ПУГРЭ. “Что значит школа 110-го”, - сказал об этом В.З. Якуненко. Дима, к тому же, видимо, хороший ученик. Ехать с ним – одно удовольствие!
Вчера мы целый день отработали в Лаборовой – снимали очерк о школе и большой семье Анны Павловны (в ней уже 10 детей!). Школа эта вполне достойна стать экспериментальной, потому что наряду с общеобразовательными предметами (эти уроки ведёт Зоя Павловна Неркаги, заслуженный учитель России) в ней соседствуют с практическими занятиями в чуме, поездками в горы и на стойбища, уроками нравственного развития и истории родного края, которые ведёт сама Анна Павловна. Научную сторону представляет В.Н. Няруй. В общем, как они сами её называют, это “школа трёх женщин”.
А за ужином мы снимали всю большую семью Анны Павловны. Ребятишки, да и мы тоже, впервые узнали, как приуральские ненцы определяют, сытым ли будет грядущий год. Оказывается, когда съешь ряпушку, нужно приподнять её за хвостик. Если скелет висит прямо, значит, год будет голодным, а если прогнётся, словно с полным животом – сытым. Судя по этой примете, ничего хорошего от 2000 года ждать не приходится…
К Щучьему подъезжали уже в надвигающихся сумерках. Весь день шёл колкий снег, ветер  носил его по ущельям, и на Щучьем закрывал снежно-влажной взвесью окружающие озеро горы…
Владимир Захарович встретил нас с радостью, затопил печку. А мы, бросив вещи и достав камеру, побежали здороваться с озером. Это целый ритуал. Разложив на камне нехитрую закуску, открыли бутылку водки. Налив в кружку, нужно первый глоток отдать озеру, а оставшуюся жидкость выпить самому.
Здравствуй, озеро Щучье! Если бы ты знало, как я по тебе скучала! Как я счастлива, что снова здесь. Похоже, что и ты не против встретиться со мной…
17.10.99. Сегодня ночью мы наблюдали северное сияние. Ещё днём по ломоте суставов я почувствовала перемену погоды, думала, будет пурга. Но, как ни странно, случился не ветер, а мороз. Сияние было одноцветным, молочно-белёсым. Оно широкой полосой протянулось вдоль озера, потом, распавшись на отдельные потоки, образовало мост через горный разлом. Потом сполохами, пучками света разлилось по всему небу. Небо было насыщенно-чёрным, глубоким, а звёзды – яркими-яркими. Ветер стих, и стало резко холодать. За ночь температура опустилась на 17 градусов – с –3 до – 20. И, конечно, произошло то, что произошло – наш вездеход замёрз.
Происходило нечто похожее на аврал. Пока все имеющиеся в наличии мужчины пытались отогреть вездеход, я сидела на берегу и просила, умоляла озеро нас отпустить – нужно срочно возвращаться в Салехард. Озеро было на удивление спокойным. По поверхности воды плыл туман. Он клубился в разломе гор, пропадал и возникал вновь. Озеро, казалось, внимательно слушало меня, паря туманом. Я вспомнила, как два года назад мы двое суток просидели на камнях, и Харбей не отпускал нас, пока мы не сняли всё для фильма, и я не написала целый рассказ.
Я глубоко вздохнула, оторвала обёртку от блока сигарет “Ява”, взяла ручку и села на берегу записывать, что происходит. Сегодня на рассвете я видела Щучье таким, каким не видела ни разу. Солнце было ещё за горами, освещая лишь самые высокие вершины. Они меняли цвет, становясь то розовыми, то насыщенно-жёлтыми, и бросали свои отражения в зеркально-спокойную воду. Между горами висел сгусток тумана, словно клок полупрозрачной ваты.
Только я закончила писать эти строки, как вездеход взревел и завёлся, а солнце вырвалось из-за вершин и ослепило меня светом, усиленным искрящимся снегом…
Мы уезжали. Владимир Захарович грустно провожал нас. Он опять остался один. Когда теперь кто-нибудь приедет к нему… А впереди долгая, холодная, ветреная зима… Впрочем, он не один. У него есть самый лучший и преданный друг – озеро Большое Щучье.
Октябрь 1999 года.



























Глава 10.
ПРИУРАЛЬЕ МОЁ…
70-летию Ямало-Ненецкого автономного округа и Приуральского района посвящается.
Для справки: “Приуральский район. Площадь – 66 тысяч квадратных километров. Население – 7 с половиной тысяч человек, из них 4650 (62 %) – малочисленные народы Севера. Шесть территорий местного самоуправления и 11 населённых пунктов. Райцентром в 30-е годы был посёлок Щучье, позднее – Аксарка. На территории района выпасаются 60 тысяч оленей, из них две трети находятся в личном пользовании. Ежегодно вылавливается 2 тысячи тонн рыбы ценных пород. Зарегистрировано более 50 предприятий, из них 21 бюджетное учреждение”.
Впрочем, это всё действительно для справки, ибо, хотя статистика знает всё, но слова эти сухи, попробуй, угляди за ними реальность.
Приуралье было открыто и присоединено к России сподвижниками Ермака в конце XVI столетия, после образования на месте обдорских остяцких юрт крепости Обдорск. Как писал спустя несколько столетий путешественник и исследователь Константин Носилов: “Обдорск стоит на краю земли, дальше него на сотни вёрст начинается ад…” Приуралье принадлежало Берёзовскому уезду Тобольской губернии. Так было почти до 30-х годов двадцатого столетия.
20 августа 1930 года Тобольский губернский комитет Севра принимает постановление о районировании Тобольского Севера: “Постановление Тобольского Комитета Севера о районировании Тобольского Севера:
Принимая во внимание:
1. Общность экономики Тобольского Севера, базирующейся на комплексе промысловых занятий населения при отсутствии резких переходов от одного вида хозяйства к другому;
2. Единство основной отрасли хозяйства – рыболовство в бассейне реки Оби, значение которого как в настоящее время, так в особенности в перспективе реконструктивного периода, не ограничивается местными интересами, считать, что задачи хозяйственного строительства на Тобольском Севере требуют единства руководства и планировании в масштабе всего Тобольского Севера.
… Наметить следующее районирование:
IV. Приуральский (ненецко-остяцкий) тузрайон охватывает левобережье Оби от границы Ямальского района – на севере до водораздела р.р. Харна-Яха и Собь – на юге, а также бассейн р. Полуй в правобережной части Оби. Центр – Обдорск.
В состав района входят туземные советы – Карский, Байдарацкий, Щучьереченский, Обдорский.
А 10 декабря того же года Председатель Всесоюзного Центрального исполнительного комитета Михаил Иванович Калинин подписывет постановление “Об организации национальных объединений в районах расселения малых народностей Севера”:
Образовать в составе Уральской области:
2. Ямальский национальный (Ненецкий) округ (окружной центр Обдорск), районы: Надымский (центр Хэ), Приуральский (центр Щучье), Тазовский (центр Хальмер-Седе) и Ямальский (центр – район р. Пяты-Юн).
В состав округа включить территорию Уральской области от границы Ненецкого национального округа Северного края и автономной Коми (Зырянской) области – на западе до границы Туруханского района Восточно-Сибирского края; на юге граница округа проходит по линии начала массового расселения остяцкого населения южнее Обдорска до Сыни, водоразделу р. Полуя и Куноват-Югана, включая всю систему р.р. Надыма и Ныды и нижнего течения р.р. Пура и Таза…”
Так возник Ямало-Ненецкий автономный округ, а вместе с ним Приуральский район. За эти годы много ветров и перемен пронеслось над седой землёй Приуралья. Район принимал ссыльно-поселенцев, переживал военное лихолетье, в общем, жил, как вся страна и вместе со всей страной.
Х.М.Агонен вместе со всей семьёй во время Великой Отечественной войны была выслана на Север. Она вспоминает, как впервые увидела посёлок Аксарка: “Рыбозаводская контора стояла высоко на горе. Мать поднимается по этой горе, и детки за ней – мал-мала-меньше. Потом директор спрашивает: “Ещё есть кто-нибудь?” Она говорит: “Нет, все, семь человек”. Так и стали мы жить в Аксарке. Народ хорошо к нам относился. Мама в колхозе работала, мы практически в этом колхозе и выросли. Люди были очень добрые, спецпереселенцы тридцатых годов. Они сами выстроили заново посёлок, крепкий был колхоз, всякие овощи выращивали: картофель, капусту, репу. Огурцы в парниках были удивительные. Весь округ снабжался из Аксарки молоком, капустой, картофелем. А мы работали. Это был очень красивый посёлок, очень чистый. А как праздники отмечали! Там никогда не было пьяных, вино было на столе, но они знали, сколько надо выпить, пели, была такая радость. Люди источали радость. Да, их сослали, но они умели приспособиться к обстоятельствам, работали. Умели жить, умели строить, умели славить Господа”.
За 70 лет существования района многое было сделано. Делается много и сейчас.
В.С. Воронкин, глава Приуральского района: “Сейчас у нас большие изменения в Аксарке. Мы все котельные перевели на жидкое топливо, в целом подтянули всё коммунальное хозяйство. В посёлке Зелёный Яр построили котельную, школу. Есть возможность перевода на жидкое топливо котельные посёлка Белоярск, это второй в районе посёлок по численности. То же самое в посёлке Катравож.
Можно с гордостью сказать, что в какой-то степени переломили психологию людей, что дерево – это хорошо, но всё-таки капитальные дома лучше. И сегодня по Аксарке мы видим перемену, что строятся капитальные дома, капитальные объекты соцкультбыта. То же самое в Белоярске”.
  Одной из основных отраслей промышленности района является рыбодобывающая и рыбоперерабатывающая. К сожалению, в последние годы эти отрасли хозяйства претерпели просто катастрофические изменения. Практически перестали работать рыбозаводы, рыбная ловля из государственной стала частной (понимай – браконьерской). Однако всё это бывает до поры до времени. Государству нельзя выпускать из рук профилирующую отрасль промышленности.
Юрий Саргин, директор Аксарковского рыбозавода, начинал работать на Катравожском рыбоучастке в 1971 году. Прошёл большой путь: механик рыбоучастка, начальник цеха, был главным инженером, заместителем директора, с 1991 года – директор Аксарковского рыбозавода. При нём завод пережил акционирование. Тогда никто не знал, что это такое. Говорит, что коллектив предприятия акционирования не хотел: “Мы всю жизнь были планово-убыточными, не представляли себе, что такое вступить в рынок. Но нам сказали: надо. Акционирование нам ничего не дало. Например, любимые всеми пресервы “Ряпушка пряного посола”. Когда металл подорожал, и банка стала стоить пять рублей,  сама ряпушка стоила 2 рубля 10 копеек. И в итоге мы её прекратили выпускать. До населения не доходило, как это рыба стоит дороже мяса. Прибыли мы перестали получать, рыба стала лежать, покупать её перестали. У нас начали копиться долги по налогам. На сегодняшний день у нас долг по уплате налогов 6 миллионов1, а пени набежало 14 миллионов. 
Для В.И. Воронкина, главы района, рыбозаводы одна из главных головных болей: “Они акционеры, думали только о себе, а о районе не думали. Сегодня мы им дали понять, что без совместных действий не получится никакой экономики. Сейчас мы усилия объединили, и есть результат. Засыпали пирс. Этим летом нам удалось запустить два холодильника на 200 тонн, две морозильные камеры по 15 тонн в сутки могут морозить качественной рыбыдля сохранения и переработки. Это совсем другая будет экономика. Построим пресервный цех, планируем поставить морозильные камеры в Катравоже, Горнокнязевске”.
Много ещё можно рассказывать о Приуралье – о людях его, о детях, о жизни, трудно объять необъятное…
Бегут годы, каждый день встаёт над Приуральем солнце нового дня. И долго-долго ещё будет вставать. Приуралье моё… Радость и боль моя… С новым тебя днём, с новым тебя годом, с новым тебя веком!
Декабрь 1999 года.

ПОСЛЕСЛОВИЕ.
Как пушкинская Татьяна, “кончаю, страшно перечесть, стыдом и страхом замираю. Но мне порукой Ваша честь, и смело ей себя вверяю”. На Ваш суд, читатель отдаю я всё написанное за семь лет моей работы, за все тяжёлые, но безумно интересные поездки на Полярный Урал. Эти горы действительно уникальны. Уникальны не только своими полезными ископаемыми, но в первую очередь, людьми, которые там живут. Я постаралась рассказать Вам о них, как смогла, передать те чувства, которые неизбежно возникают при встрече с ними. Надеюсь, не раз ещё мне придётся побывать там, увидеть и узнать много нового и потрясающе интересного. А потом я расскажу об этом Вам.
Что сказать в заключение? Ещё слова благодарности – всем телеоператорам, что делили со мной тяготы этих командировок; режиссёру монтажа Игорю Шушакову, что облекал всё снятое в видеоформу, отдельная благодарность Ю.А. Кукевичу и Н.А. Токарчуку за помощь в организации экспедиций, Е.М. Ергуновой и Р.П. Ругину в опубликовании публицистических вариантов увиденного. Ведь лучшие экспедиции ещё впереди!
Июнь 2001 года.



ОЧЕРКИ.
ВОСПОМИНАНИЯ О 501 СТРОЙКЕ.
У меня такое ощущение, что о 501 стройке не писал в последнее десятилетие только ленивый. Не хочется упоминать уже известные факты, напишу о своих впечатлениях от знакомства с остатками строительства в разные годы.

Ждёт ли кого-нибудь лагерь Волчий?
Вертолёт взлетел. Все сразу приникли к иллюминаторам, глядя вниз. Под нами лежала распластанная тундра; зелень лесов перемежается серыми горельниками, поблёскивают блюдца озёр и нитки рек. И всё это перечёркнуто лентой железнодорожного полотна, словно нарисованной с размаху рукой неизвестного художника-абстракциониста. Пусто вокруг дороги. Изредка внизу проплывают полуразрушенные лагеря, обвалившиеся мосты. Когда-то здесь кипела жизнь. Сколько судеб здесь искалечено? Сколько жизней оборвалось здесь? Кто это считал? Мы никогда не узнаем, наверное, точной цифры, настолько она чудовищна, настолько не укладывается в голове тот размах жестокости государства, которое принято нынче называть тоталитарным, железного монстра, где все – винтики одного механизма. Ну, подумаешь, сломался один – долго ли заменить?
И вот первая посадка. Лагерь “Волчий”, затерянный в просторах Приуральского района. Первое, что я ощутила, подойдя к его воротам, это необыкновенную тишину. Тишина была плотная, ощутимая почти физически, до звона в ушах. Здесь нет ничего мёртвого. Всё живо – дома обслуги, бараки с рядами нар, засыпанные извёсткой шапки-ушанки. И – колючая проволока, и – сторожевые вышки. Воображение живо дорисовывает картину. Солдаты с автоматами на вышке, колонны заключённых, лай охранных псов… Ах, как всё это узнаваемо – наша жизнь в миниатюре – лагерь, опутанный колючкой!
Колючая проволока проржавела, легко ломалась нажатием пальцев. Я отломила кусок колючей проволоки, положила в сумку, пусть напоминает мне об этой поездке…
Во всех религиях есть одно сходство. Везде говорится о том, что души погибших насильственным путём, погибших до срока, находятся на месте гибели до тех пор, пока не истечёт срок их физической жизни. И мучаются, вновь переживая подробности убийства. Сколько их здесь? Образовав над лагерем не видимый глазами купол, они охраняют лагерь от разрушения. Когда они исчезнут, кто будет хранить Память? Память о том, что происходило меньше, чем тридцать лет назад? Страшную память тоже нужно хранить, чтобы не допустить больше чёрных дней. Вот бы создать здесь музей под открытым небом…
Выйдя за территорию лагеря (а она огромна, целый город), мы, присев на корточки, рассматривали рельсы. 1905, 1908, 1915, 1926; заводы Демидова, Круппа, имени Сталина; немецкие американские… Вот уж поистине, все флаги в гости к нам…
И снова в путь. Вертолёт летит дальше на восток, за сотни километров, аж до узловой станции, что в Красноселькупском районе. Летит вертолёт, повторяя изгибы, повороты дороги. Остаются за бортом Надым, Новый Уренгой, своими чёткими квадратами кварталов напоминающие карту.
И вот мы уже на месте. И снова тишина. От ремонтного депо остались только стены. И совершенно непожражаемое ощущение от прикосновения к проржавевшему железу старых паровозов выпуска певрой половины века. Стоят эти памятники, никому не нужные, грудой железа в непроходимом месте, куда за последние десять лет не ступала нога человека. Я погладила это железо рукой и подумала – не помним мы ничего, забываем и разрушаем, скоро нечего будет нам показать тем, кто интересуется историей нашего края и страны вообще.
Короткий привал – вертолёт улетает на дозаправку. Мы провожаем вертолёт, стоя на высоком берегу реки. Вокруг – вековая тайга. Вертолёт удаляется, превращаясь в точку, а на нас обрушивается тишина. Надо сказать, впечатление странное, словно мы – последние люди в этом мире, оставшиеся один на один с тайгой... Страшновато для городского жителя... Ну, а теперь можно не только перекусить, но и интервью взять.
Беседовала я с генеральным директором фирмы “Эко-лес” и мэром Салехарда, думаю, нет смысла приводить здесь текст интервью. Наши поездки, совещания после них так ничем и не закончились – рельсы так и разбирались, никакого музейного комплекса 501 стройки так и не было создано… Лишь в 2003 году появился на объездной дороге помпезный, отлакированный паровоз, так непохожий на то, что было на самом деле… Нет, 501 стройка до сих пор не даёт к себе приблизиться…
Коротко время привала, вновь пора в путь. Теперь уже в обратный. Звенит в ушах от шума вертолёта и тишины тундры и тайги, дрожит душа от какой-то неведомой боли и тоски… Опускаются на многострадальную землю сумерки. Летим в Салехард. А перед глазами всё стоит лагерь “Волчий”, почти не тронутый временем, как будто ждущий новых жертв. Сделать бы его музеем, водить туда экскурсантов, показывать, предостерегать… Ведь иначе, да не покажется вам мистикой эта мысль, если погибнет сонм душ, там убиенных, - кто знает, не вернётся ли всё назад, не крутанётся ли колесо истории, сминая под собой новые колёсики и винтики страшного государства под названием “тоталитарное”…
1990-2003 г.г.