Иллюстрация автора
По этому рассказу мной написан киносценарий короткометражки.
Стояло погожее воскресное утро. Уютный московский дворик, пригревшийся на майском солнце словно ленивый кот, был наполнен ароматом сирени и тишиной. Эту тишину нарушало лишь неясное бормотание репродуктора из чьего-то раскрытого окна, да редкие стуки костяшек домино по грубо сколоченному деревянному столу. Внезапно к этим звукам добавилось цоканье каблучков женских туфелек.
— Михалыч, ты чего спишь? Дуплись, давай!
Олег Михайлович затянулся прилипшей к нижней губе «беломориной» и с размаху вбил в столешницу глазастую костяшку шесть на шесть. При этом взгляд его как антенна локатора провожал стройные ножки, скрытые до колен крепдешиновой юбочкой «солнце-клеш». Отбивая каблучками две четверти, эти ножки уносили их обладательницу в направлении арки, на выход со двора.
— Смотри, Петрович, твой опять замечтался, — толкнул в бок соседа тощий мужичок лет около шестидесяти, в засаленной клетчатой ковбойке.
— Михалыч, сойди с конца! — улыбаясь щербатым ртом, до половины прикрытым давно не стрижеными усами, прошепелявил Петрович.
— А? Что? — Олег Михайлович глянул на доминошные костяшки, зажатые в ладони, и резюмировал: — Нет у меня конца.
— Есть, есть, — Петрович хитро подмигнул соседу. — Конец что у жеребца, не ровен час, наступишь.
Компания доминошников рассмеялась.
— На свиданку твоя краля побежала, — заметил парень лет тридцати, сидевший напротив мужичка в ковбойке. — Рыба!
Он шлепнул на стол фишку и пододвинул ее к дублю шесть на шесть.
— Считайте!
Парень достал из кармана узких «стиляжьих» дудочек не начатую пачку «Шипки», вскрыл упаковку и ловко закинул в рот сигарету.
— Дай спичку, Михалыч!
— Тебе-то какое дело? — Олег Михайлович бросил на столешницу коробок. — На свиданку, не на свиданку… У девки свои дела.
— Хороша Маша, да не ваша, — паренек выпустил густую струю дыма.
— Сашок, иди в ж… Не то схлопочешь, понял?
Олег Михайлович поднялся, выплюнул потухшую папиросу, попрощался с компанией взмахом руки и зашагал ко второму подъезду, бросив через плечо:
— Пока!
— Пропадает мужик, — Петрович начал укладывать домино в пластмассовую коробочку. — Зря ты его расстроил, Сашок! Еще бы партеечку сгоняли.
— А чего ему с Любкой-то не живется? — Сашка еще раз затянулся и выпустил дым колечками.
— Мал еще. Женишься — узнаешь, — тощий мужичок в ковбойке потянулся к «Шипке», оставленной Сашкой на столе, но тот успел схватить ее и сунуть в карман.
— Свои надо иметь!
— Пилит она его постоянно, — пояснил Петрович. — Мужика в нем не видит. Командует им, полковником-то, понял? Скоро вообще бабы нами управлять станут. Вон, уже и в космос бабу запустили…
— Да, уж, — мужичок в ковбойке спешно поднялся и засеменил в свой подъезд, видимо вспомнив, что его самого заждалось начальство в виде собственной старухи.
Олег Михайлович закончил войну майором. После войны остался служить в ПВО, до полковника дослужился, а три года назад, в шестьдесят втором, его направили в один из секретных НИИ представителем заказчика. Работенка не пыльная, со службой в войсках не сравнить. И платят хорошо, квартиру в Москве дали. Чем не житьё? Да вот беда — личная жизнь не заладилась. С женой скандалы чуть ли не по два на день. А все из-за чего? Детей нет, не дал бог детишек-то. Вот и не на кого женщине эмоции выплеснуть — за двойки там поругать или за порванные штаны. Да и Олегу Михайловичу некого на рыбалку взять или свозить в парк культуры, а в минуты раздражения — и подзатыльник отвесить. Вот так и живут, друг на друге вымещают, что на душе накипело.
Подумывал Олег Михайлович о разводе, да нехорошо как-то. На партийном собрании начнут прорабатывать, того и гляди понизят в должности за аморалку. Хотя какая тут аморалка, в разводе-то? Ан нет, придется повременить еще пару лет до отставки... А лучшие годы уходят. Сейчас уже сорок три, а там вообще сорок пять стукнет. И кому, спрашивается, такой старый хрыч понадобится?
А Машка-то из четвертого подъезда, ох и хороша, молодка! Двадцать восемь лет, а на вид так — двадцать семь. И там, и сям — везде все в норме, есть за что подержаться. И на лицо — милашка. Но мать-одиночка, правда. Не то разведенка, не то так нагуляла мальца. Пацану скоро восемь, рыжий, вихрастый, на мать чем-то смахивает. Да Олегу-то Михайловичу все равно, он и с ребенком взял бы. Коль уж своих-то у него нету.
Возвращался как-то с работы Олег Михайлович, да обронил ключи у подъезда. Нагнулся поднять, вдруг спину прострелило. И как назло в этот миг прозвучало сверху:
— Здравствуйте!
Олег Михайлович в согнутом виде так и повернул голову. Перед ним стояла Мария. В смысле — Машка из четвертого подъезда. Превозмогая боль, Олег Михайлович распрямился и изобразил на лице улыбку. Не показывать же молодке, какая он больная развалина!
— Здрасте, — он машинально козырнул, приложив руку к фуражке.
— А вы можете мне помочь полку повесить? — сразу взяла быка за рога Маша.
— С удовольствием, — промямлил Олег Михайлович.
Он бы ответил такими словами, о чем бы его ни попросила эта девушка. Хоть картошку почистить, хоть спутник поймать в небе и к ногам ее бросить.
Маша переехала сюда в марте месяце. Она жила в двухкомнатной коммунальной квартире. Соседом ее был Захарыч — сухонький старичок лет семидесяти пяти, скрюченный, с изъеденными подагрой пальцами. Из своей комнаты он почти не выходил, а на улицу вообще нос не высовывал. Лишь раз в месяц, после того как почтальонша приносила ему пенсию, он, шаркая ногами плелся в ближайший гастроном и выходил оттуда с авоськой, в которой лежали две поллитры, банка маринованных огурцов и несколько рыбных консервов. Маша неоднократно предлагала ему помощь — купить хлеба или еще чего, но Захарыч каждый раз отмахивался.
Олег Михайлович снял китель, повесил на спинку стула. Потом приложил полку к стене, на которую указала Маша, и простукал это место костяшками пальцев.
— Тут кирпич, — определил он. — Сверлить надо. А то гвоздь не будет держаться. Пойду за дрелью схожу.
— А моя не подойдет? Вов, принеси там из прихожей чемоданчик.
Рыжий вихрастый Вовка, все это время не сводивший глаз с Олега Михайловича, услужливо кинулся выполнять распоряжение матери.
— У меня там от мужа кое-чего осталось, — пояснила она.
От мужа. Значит, был, муж-то. А куда делся? Спросить неудобно — прямо так, с бухты барахты. Вовка притащил обшарпанный коричневый чемодан. Там оказался неплохой набор инструментов — и дрель, и сверла, и молотки, и отвертки разные.
— Дайте старую газету, Маша.
Олег Михайлович подстелил газету, чтобы кирпичная пыль не сыпалась на пол, просверлил дырки, забил деревянные пробки, вкрутил шурупы. Повесив полку, он отошел на шаг, любуясь своей работой.
— Ой, хорошо, когда руки есть золотые, — похвалила Мария.
Олег Михайлович хотел нагнуться, чтобы убрать газету с мусором, и поморщился от боли в спине. Но Маша остановила его:
— Не надо, не надо! Я сама потом все уберу. Чаю хотите?
— Не откажусь, — обрадовался Олег Михайлович тому, что его не выгоняют сразу.
— Вов, на вот тебе трешку, — Маша достала из кошелька трехрублевую зеленую бумажку. — Сбегай в булочную, купи там пряников или печенья, чего хочешь. А то к чаю у нас нет ничего.
— А пирожных можно?
— Чего хочешь.
Вовка убежал, Олег Михайлович с Машей остались вдвоем. Полковник вытащил из пачки "Беломорканала" папиросу, помял пальцами мундштук. Маша достала из серванта пепельницу, поставила на стол. Но вдруг Олег Михайлович решительно сунул папиросу обратно в пачку, подошел к женщине и обнял ее за плечи. Маша некоторое время смотрела ему в глаза, потом припала головой к его груди. Он гладил ее по волосам и по спине через ткань легкого платья. Возбуждение нарастало в нем, он схватил ее голову двумя ладонями за щеки, оторвал от себя и поцеловал в губы. Мария ответила на поцелуй, а он уже пытался приподнять ей платье выше коленки.
— Не сейчас, — оторвавшись от него, остановила порыв Мария. — Вовка скоро вернется. Приходи в воскресенье. Их на экскурсию увезут на целый день. Придешь?
Они лежали на узкой полуторной металлической кровати. Он ласкал ее тело, о котором так долго мечтал. Но когда мечта оказалась так близко, почему-то злосчастный орган объявил забастовку.
— Не торопись, — успокоила его Маша. — Все будет нормально. У нас впереди еще много времени.
Она легла на спину, а он спрятал лицо в ее груди. Ему было неловко перед ней. Он страстно хотел эту женщину, он мечтал о ней по ночам и даже, стыдно признаться, в те минуты, когда выполнял супружескую повинность с женой. Не любимой уже женой, потому что Маша заполнила все его сердце. А тут…
Взгляд Маши упал на полку, которую три дня назад повесил Олег Михайлович.
— Здорово висит, — хотела она похвалить еще раз его работу и осеклась, поняв, что не то ляпнула.
И полковник растолковал эту фразу неправильно. Он сел, свесив ноги, и стал натягивать темно-синие сатиновые трусы.
— Олег, ты чего? Я совсем не об этом. Я про полку. Ну не сердись, ради бога, у мужчин бывает такое. Ну перевозбудился немного, подумаешь? Я же совсем не в обиде. Честное слово. Ну не расстраивайся так!
Она обняла его за плечи, снова укладывая рядом с собой. Олег Михайлович даже почувствовал некое шевеление оконфузившегося органа.
— Маш, мне надо привыкнуть к тебе. Честное слово, я все могу. Выходи за меня замуж.
— Прям так сразу? Но ведь ты женат!
— Я разведусь. Нам хорошо будет вместе. И Вовке отец нужен. Я его стрелять научу, и рыбу ловить. А когда подрастет — машину водить научу.
— У тебя машина есть?
— Скоро будет. На «Москвича» в очереди стою.
— Завидный жених, надо подумать.
Маша озорно сверкнула глазками и прильнула к его губам. Она гладила его грудь, живот и бедра. Вот теперь все здорово, все замечательно. Страхи прошли, он почувствовал нарастающую силу…
Он третий день караулил ее возле подъезда, не обращая внимания на сплетни старушек и подтрунивание компаньонов по домино. Почти две недели она избегает его. И Сашка вокруг нее увивается постоянно. Начистить бы рыло ему, да чин не позволяет драку устраивать.
Ведь, казалось бы, все тогда вышло замечательно, он взял ее два раза, на его предложение она почти согласилась, а потом… Холод в глазах, встреч она избегает, на записки, которые он кидал ей в почтовый ящик, не отвечает.
Вот послышался знакомый стук каблучков, который он узнал бы из тысячи. Маша с Вовкой вышли из арки. В груди защемила тоска напополам с волнением. Полковник еле дождался, пока женщина с мальчиком поравняются с ним.
— Вовка, иди наверх, мне с мамкой твоей поговорить надо, — он потрепал мальца по вихрам и подтолкнул его к дверям подъезда.
— О чем? — глаза Маши оставались бесстрастными.
— О нас с тобой?
— Олег, не надо.
— Почему?
— Прости, я не люблю тебя. То есть, ты мне дорог, но связывать с тобой судьбу я не могу. Ты женат, я не хочу вклиниваться в твою жизнь.
— Я же тебе говорил…
— Нет, я всегда буду чувствовать себя виноватой, что это из-за меня. Так же как я не могу простить ту женщину, которая увела моего мужа.
Окно на третьем этаже распахнулось, в нем показалась женская голова в бигуди.
— Так! А ну-ка, кобель, иди сюда! Ща, я с тобой разберусь! И до тебя доберусь, милочка, глазки твои бесстыжие повыцарапаю! Чтоб неповадно было.
Маша исчезла в подъезде.
В июне Олег Михайлович развелся с женой. Квартиру они разменяли на две комнаты в разных районах. В парткоме его, конечно, пожурили, но никаких санкций применять не стали. Даже в очереди на машину не передвинули. Все-таки участник войны, награды имеет. В августе, в первый же выходной, на новеньком блестящем «Москвиче» он въехал в свой старый двор. Доминошников за столом не было — распалась компания. Мальчишки возле дома резались в «чижа». Рыжий Вовка узнал его:
— Дядя Олег приехал!
Пацаны тут же обступили машину — 408-й «Москвич» тогда был диковинкой.
— Мамка дома?
— Ага, дома. А бибикнуть можно?
— Можно. Только тихо.
— Это как?
— Коротко — бик, и все!
Олег Михайлович запер машину и поднялся к знакомой квартире в четвертом подъезде. Дверь открыл Сашка.
— О, Михалыч! Привет, какими судьбами?
— Я к Маше. А ты чего тут делаешь?
— Живу я тут. Я с Захарычем комнатами махнулся. А мы скоро с Машкой распишемся. Слушай, Михалыч, шел бы ты, а? Зачем она тебе? У нас уже все на мази. И Вовка ко мне привязался.
— Саш, кто там? — раздался из комнаты голос Марии.
— Дверью ошиблись! — крикнул Сашка. — Петровых спрашивают! Ну, давай, Михалыч, держи краба, пока!
Олег Михайлович проигнорировал протянутую пятерню. Сев в машину, он дал по газам, горько напевая:
— Молодым везде у нас дорога, старикам… всего-то лишь почет!