Эллери Квину
Юлиану Семенову
1. “Некрасов”
Небо нависало тяжелой сизой громадой, хмуро стелилось над рекой, пугало близкой грозою. После аномально жаркого, утонувшего в смоге лета сентябрь бил ветрами, быстрыми ливнями, внезапно, в считанные дни пожухшей и опавшей желто-красной листвой, судорожно резвящейся на огромной террасе. Пес-бродяга поник у входа – видать, не вынесли еще с кухни обычную ежеутреннюю миску.
А ведь неплохо устроился, мерзавец, подумал Маклаков, питается остатками из ресторана, недоеденными ночными игроками. В настоящем, работающем вдолгую казино все должно быть по высшему классу – питание, сервис, дополнительные удобства (посмотреть футбол, покатать на биллиарде, трахнуть девку); гость, проигравшись, не будет чувствовать себя обманутым. Даже оставив последнее, он - и таков идеал, к которому стремился менеджмент покерного клуба, молодые толковые ребята из Питера – уйдет довольным дабы вскорости вернуться. Если к этому не стремиться, то и открываться не стоит, не выйдет ничего. “Гостей”, проигравших больше миллиона, в “Некрасове” кормили бесплатно; подобного в Тартарске не было нигде.
Маклаков направился к служебному входу, быстро кивнул охраннику, внимательно осмотрел дверь, крыльцо – чисто ли, аккуратно, сверкает – удовлетворенно кивнул, двинулся к лифту. Хозяин должен вникать во все нюансы – от работы уборщиц до внешнего вида охранников – иначе рано или поздно начнут воровать, халтурить, а такие мелочи, накопившись, как известно, и приводят к краху. Второй закон материалистической диалектики Маклаков помнил прекрасно.
Рядом с ближним покерным залом (для мелких игроков) уже отирался Саренда, мятый, небритый, отечный мужичок неопределенного возраста, конченый игроман.
- Здравствуй, здравствуй – Саренда изображал искреннее удовольствие от “случайной” встречи, а ведь небось караулит не первый час; у Маклакова не было жесткого графика – бывало, после ночи тяжелой игры, приходил лишь к послеобедью. – Как дела? Масть прет? Малена дает?
И сам громко, судорожно заржал, тупица. Маклаков еле держался; находиться рядом с Сарендой было невыносимо. Смесь пота, дешевого табака, многодневного перегара вызывала неописуемые ощущения. Впрочем, долго терпеть, изображая беседу на отвлеченные темы, игроман, конечно, не мог.
- Дай сотку, до завтра, рулетку порву, на вуазон, а? Штуку поднимал, не поверишь, дурак, не ушел, а щас чую, масть попрет. Отдам, бля буду, ты ж меня знаешь!
Маклаков вздохнул. Саренду и ему подобных он знал очень хорошо. “Дай” – вот было любимое слово этой публики, все и вся уже проигравшей, но продолжавшей таскаться в казино чтобы выпить бесплатной водки, поорать вдоволь на дилеров, помочь другим “ценными” советами по игре в надежде получить взаймы (до следущей зимы!) вожделенные сто баксов. Чтобы мгновенно их просадить, и так бесконечно.
И прямо послать его нельзя, вой поднимется, слухи нехорошие, репутационные издержки.
- Извини, не могу, - Маклаков кивнул охраннику, - проводите гостя в ресторан, все за счет заведения, - и полушепотом добавил, - в зал его сегодня больше не пускать.
Это уже была уступка. Саренда не относился к категории ВИПов, имевших право на бесплатную кормежку.
Отвязавшись от игромана, Маклаков первым делом направился в кассу. Ночная выручка подняла настроение, несколько подпорченное погодой и назойливым старым знакомцем. Сверился по базе игроков – так и есть, залетали жирные гуси, местный придворный певец сотоварищи, самые желанные клиенты заведения, тонкостей игры не знают вовсе, а деньгами сорить привыкли. В покерной тусовке таких почему-то называли “сладкими”.
После обошел игровые залы, поздоровался с постоянными “гостями” (Гена-собака, Иван-окушка, Жора-калитка), выслушал, изображая вежливый интерес, их печальные истории про вечный нефарт и вовремя ретировался, не дожидаясь дежурного “дай”, скрылся в ВИП-зале.
ВИП-зал был гордостью Маклакова. Обитый мягким бархатом, украшенный галереей зеркал в причудливых позолоченных оправах, усыпанных фривольными амурчиками и психеями, это собственно был не зал, а анфилада комнат: покер, рулетка и блэк-джек для крупных игроков, зал для игры в крупный кэш, где уединялись те, кто не хотел афишировать свое присутствие в подпольном казино, приват-комната для хэндз-апа (игры один на один, самой завораживающей из разновидностей покера, дуэли интеллекта и выдержки), служебные помещения и, наконец, апартаменты Муамбы.
Навстречу хозяину шагнул Дрон, начальник службы безопасности игрового комплекса, высокий подтянутый мужчина, бывший спецназовец.
- Все в порядке, - дежурно отчитался он, - ночью зажигал Энвер Талгатыч.
- Это как обычно, - кивнул Маклаков. – А что наш африканский друг?
- Наш африканский друг, - называть Муамбу негром Маклаков запретил, во всем старался придерживаться принципа политкорректности, - в обычном репертуаре. Выбрал в стриптизе самую эффектную блондинку. Всю ночь ее шпарил, за наш счет, разумеется…
- За мой, - строго поправил Маклаков; на любые развлечения у Муамбы в “Некрасове” был неограниченный кредит.
- А сейчас ни в одном глазу, откуда только силы берутся.
Сам Муамба нашелся в биллиардной. Маленький, едва с полтора метра, негр, с пожухлым, сморщенным как финик лицом, бегал вокруг стола, ловко орудовал кием, сражаясь с самим собой в американку. Белый костюм при неизменном, с золотой запонкой, черном галстуке был безупречен – ни пылинки, ни складочки.
- Как здравствует Лучший Друг Всех Детей Великий Сунька? – Маклаков поклонился, чуть шутливо, но в рамках приличия дабы Муамба не заметил иронии. Таково было традиционное приветствие народа Нагонии с той лишь вариацией что официальных титулов Великий Сунька имел более полутора тысяч, и повторяться считалось дурным тоном.
- Гениальный Железнодорожник Сунька в добром здравии, денно и нощно заботится о судьбах нации, - Муамба расплылся в улыбке; по – русски он говорил почти без акцента, сказывались пять лет учебы в Московском институте дружбы народов.
Народная республика Нагония затерялась в глубине черного континента; население – чуть более 100 тыс. человек, основная отрасль экономики – филателия. Говорил о своей далекой родине Муамба всегда с чувственным восторженным придыханием; в Нагонии, оказывается были лучшие в мире дороги, прекрасные дома, самая долгая и счастливая жизнь. И все благодаря исключительно Великому Суньке. Маклаков однажды не выдержал и поискал материалы о Нагонии в сети; все подтвердилось – за тридцать лет правления Суньки население государства сократилось почти вдвое. Нагония, в отличие от соседних государств, едва преодолевших порог первобытности, действительно могла похвастаться развитой инфраструктурой, но данное экономическое “чудо” объяснялось просто: почти половина жителей вдохновенно трудилась в концентрационных лагерях.
- Как девочка? – Маклаков свойски подмигнул.
- О!! – только и смог выдохнуть Муамба; женщины было единственное, в чем он признавал несомненное превосходство России над Нагонией.
Пискнул телефон. Малена. Разговаривать с подругой Маклакову сейчас не хотелось, попросту не было сил, и она это поймет. Перезвоню позже.
В комнате отдыха заказал крепкий двойной экспрессо. Сегодня заниматься делами не хотелось, вечером предстоял крупный хэндз-ап с Вованом, легализовавшимся бандитом, любителем агрессивного покера по большим ставкам. Играет Вован, конечно, слабо, математикой не владеет, но, говорят, очень фартов.
2. Озеро.
Стас остановил машину на тихой лесной полянке. Он любил это место, казалось известное ему одному в целом свете, всегда приезжал сюда, когда хотелось подумать, погрустить, помечтать. Реальный, жесткий и жестокий мир бизнеса не оставлял на то ни минуты – только остановись, прерви на миг цепкий ритм, и обгонят, подрежут, обойдут и обставят.
Мир бизнеса… Как же он устал от него. От этих вечных дежурных улыбок партнеров и чинуш, от мелочной подлости, блата, взяток и откатов. От засилья нескольких национальных кланов, повязанных круговой порукой и не дающих развернуться чужакам. От похожего на доброго дедушку президента Мамаева, от похожего на довольную мартышку его преемника, от серого кардинала Энвер Талгатыча, бабника и самодура. От всего.
А здесь тихо. Легкий ветерок колышет седую пыль заросшей диким бурьяном лесной дороги. Мягко бормочут вековые сосны; за дальней далью тихо перепеваются неведомые птицы. Предзакатный воздух ясен и свеж, пропитан грустью об уходящем дне, совсем легкой, едва заметной грустью, доступной понимаю избранных. И ни души. Так, верно, было и сто, и тысячу лет назад.
Стас запер “Ауди”, по привычке прихватил с собой барсетку – ни души-то ни души, да береженого бог бережет. Медленно двинулся по косогору к лесному озеру.
Да, пожалуй, признался он себе, от людей я тоже устал, даже от самых близких, от коллег, родственников, жены….
Стоп! Что-то прошелестело за спиной, мелькнула быстрая тень. Человек? Зверь?... Нет, вроде показалось.
Барсетку он спрятал в дупле старого дуба, у самой воды. Разделся, подивился тому как горяч сентябрьский песок, осторожно попробовал воду – прохладно, но терпимо – и осторожно, по идеально чистому дну пошел в глубину.
Стас любил плавать. В детстве занимался в секции при Дворце пионеров, бассейн там был маленький, по сути лягушатник, но тренер работал на совесть и постепенно, после долгих мучений, Стас превратился из неуклюжего полноватого подростка в атлетически сложенного юношу. Позднее звание кандидата в мастера спорта получил с легкостью.
Он плыл медленно, грациозно, красиво рассекая спокойную гладь. Через несколько минут был уже у противоположного берега, куда как более мрачного – над озером нависали большие черные коряги, словно антураж из старой детской сказки про Бабу-ягу и дремучее Лукоморье.
И думалось также – ровно и легко. К чему-то вдруг вспомнился недавний покерный поединок с Маклаковым. Масти не было; за какие-то пару часов Стас проиграл четыре с лишним миллиона. Впрочем, не расстроился – накопленный уже к сороковнику изрядный запас жизненной мудрости подсказывал, что бывают на свете вещи пострашнее банального карточного проигрыша. К тому же заметил странную, мистическую тенденцию: после крупного “попадалова” начинало переть в делах, потерянные деньги отбивались вдвое, а то и втрое.
Странный, резкий всплеск послышался сзади и справа. Рыба, наверное. В этом озере каким-то чудом сохранились большие окуни, в прошлом году они справно порыбачили с давним институтским приятелем, ушица получилась отменная; надо бы и нынче выкроить денек, выбраться с удоч…
… Удар по голове оглушил, ослепил. Он захлебнулся, машинально открыл рот и задохнулся какой-то липкой тиной. Тут же судорогой схватило правую ногу.
Стас взмахнул руками – сейчас выплыву, я же у самого берега. Один рывок. Вверх. Быстрее. Сейчас, сейчас…
3. Малена.
Отношения с женщинами складывались у Маклакова непросто. Еще с ранней юности в каждой из приглянувшихся представительниц противоположного пола видел возможное посягательство на капиталы – хотя и не было тогда еще никаких капиталов, - втайне стыдился этого чувства, но ничего поделать не мог. Иные неуверенные юноши привыкли прятать робость и неопытность под маской цинизма; Маклаков прятал цинизм под маской нежности и наива.
Бедное детство, прозябание в семье нищего профессора провинциального вуза, память о том, как не хватало денег на мороженое и сникерс и как испытывал от этого неизбывный, липкий комплекс перед ровесниками, как испуганно шарахался от кондукторов в общественном транспорте, пытался вжаться в стенку, стать незаметным, невидимым – все это сформировало характер Маклакова.
Он не был патологически жаден, вовсе нет – но страх, страх потерять все терзал душу, холодил разум; навязчиво повторялся один и тот же сон про трамвай, в котором нечем заплатить за билет, и вдруг отчетливо понимаешь, что никаких денег больше не будет никогда. К тому же после определенного момента капитал стал расти медленно, инертно, с убывающей скоростью, и от получения очередных сумм сердце уже не сжималось сладостью, не бежали приятные мурашки по коже. Впрочем, в этой части – в вопросе быстрого роста капитала – на покерный клуб и в особенности хэндз-ап Маклаков возлагал большие надежды.
С Маленой он познакомился именно в казино; та пришла устраиваться дилером – и сразу привлекла внимание. Казалось бы, ничего особенного; обычная симпатичная веселая девчонка, приятная фигурка, красивые глаза, длинные, ниспадающие непослушными волнами на плечи темные локоны. А вдруг – нет, нет, да и глянет так мудро и загадочно как никак не может смотреть девушка в двадцать с небольшим; таким взглядом смотрят на мир пятидесятилетние женщины. Маклаков так и не разгадал тайну этого взгляда, за которым скрывался, видимо, сизифов груз жизненного опыта и личной боли. Как-то он видел передачу про женщину, потерявшую ребенка; у нее был ровно такой же взгляд, один в один. А еще похоже смотрели на мир женщины, отсидевшие срок; с такими Маклаков тоже как-то встречался.
Маленой ее назвал отец, ярый коммунист, всю жизнь отработавший на мелкой должности заминструктора по гражданской обороне в райкоме. Малена – Маркс и Ленин (Энгельса старик не уважал, полагал что Мавр ставил его имя в качестве соавтора некоторых фундаментальных работ лишь за то, что исправно оплачивал счета гения; ну и ладно, при этом всегда добавлял старик – а круг его разговоров был ограничен идеологией – и на том спасибо, что бы там написал Мавр если бы думал о хлебе насущном; в общем, если б не Энгельс, глядишь, так и не смогли бы мы построить коммунизм в отдельно взятой стране). В том, что коммунизм уже почти был построен экс-работник райкома не сомневался ничуть, а не дали сделать последний шажок до всеобщего счастья, конечно же, црушники и жиды – эту песню Маклаков слушал каждую неделю, во время дежурных визитов Малены к родителю, от которых отвертеться было практически невозможно.
Кем была Малена до их встречи, где училась и работала, Маклакова не интересовало. При желании мог бы легко выяснить через Дрона, но зачем. Вполне возможно, что в прошлом подруги сыскалось бы нечто такое, что обострило страх или спровоцировало разрыв. А разрыва Маклаков не хотел.
Впервые, да, пожалуй, что первый раз в жизни, он испытывал к одному и тому же человеку, спокойному и постоянному, широчайший спектр чувств – от вспышек страсти до безразличия, от тихой нежности до едва ли не раздражения. И все могло меняться быстро, в течение дня; прагматичный, холоднокровный Маклаков сам дивился тому. А ее, казалось, подобные перепады не волновали, будто бы не замечала она их – все то же спокойствие и легкая ирония.
Вот и сейчас – звонок:
- Лю.ю.юбимый, - она всегда говорила так, смешно растягивая первый слог, но никаких глупых нежностей после того не следовало, сразу к сути вопроса. – Мне удалось достать два билета в театр, гастроли МХАТа, Табаков и Зудина, старик Табаков, говорят, просто бесподобен. Идем?
- Когда? – спросил он с легким раздражением.
- Сегодня, девятнадцать ноль ноль, театр Качалова.
- Не могу, у меня ответственная игра, - партия с “Достоевским” предстояла только послезавтра, но Маклаков планировал подготовиться, соперник опасный.
И вот опять - ни тени раздражения, ни малейших признаков женского каприза, никаких подозрений в том, что намечается вовсе не хэндз-ап, а гулянка в сауне со всеми вытекающими обстоятельствами (а подобные случались время от времени; Маклаков, как человек бизнеса, не мог их избежать, партнеры-контрагенты поняли бы неправильнно; что за мужик, который чурается пьянства и ****ства, от такого лучше держаться подальше).
- Что ж, очень жаль, пойду с подругой. Удачи тебе, л.ю.ю.бимый! Каре с флопа!
Маклаков улыбнулся. То было его любимое пожелание.
4. Студент-миллионер.
В Свияжске было одиннадцать баров. С недавних пор Дмитрий Тиникин повадился обходить их все, один, метко ускользая от местных ханыг, имевших, верно, развитый нюх на человека, собирающегося выпить. Начинал в грязной привокзальной забегаловке, извечном пристанище командировочных, которых с недавних пор, после того как Свияжск стал “личным историко-культурным проектом” президента Тартарии Мамаева, становилось все больше и больше - и до роскошной, спрятавшейся в зеленой роще, “Жемчужины”, с бородатым швейцаром в ливрее у входа. Впрочем, как ни странно, пиво везде стоило почти одинаково – пятьдесят рублей плюс минус; он неспешно выпивал в каждом заведении кружку, оставлял щедрые чаевые и привычным кругом двигался дальше. Сегодня, видимо, был последний вояж; “хвостик”, заныканный после проигрыша, заканчивался.
Как многообразен и вместе с тем одинаков наш мир – после седьмой-восьмой Дмитрий неизбежно пускался в философию, а поскольку пьянствовал один (не было силов никого видеть, даже институтских собратьев, даже старинного знакомца-собутыльника веселого препода-игромана Саренду) философские максимы, произнесенные вслух и лишенные критики, выкристаллизовывались в стройную систему – увы, весьма хрупкую, исчезающую в ежеутреннем похмельном тумане.
Такие разные бары, рассуждал он, и такое одинаковое пиво. Вот и я, моментально рождалась аналогия, для друзей Диман, для подруг Димоша, а для одной старинной и особенной знакомицы и вовсе Димка-зайка (он и вправду был немного похож на добродушного веселого зайца) – столько личин, а суть одна. Не стоит множить сущности без особой на то необходимости, писал какой-то древний философ, или это уже из другой оперы… Ах да, постоянные посетители казино обычно называли его киллером за несомненную, почти противоестественную удачливость.
Дилером в казино – сперва легальном, а после подпольном – Диман проработал почти пять лет. А месяц назад ушел с треском, со скандалом, нагрубив напоследок генеральному менеджеру, отыгравшись, пусть сугубо морально, за все штрафы и нелепые придирки, - а главное, за то что всегда заставлял терпеть любые оскорбления, угрозы и выходки животных, покорно несущих в чрево казино последние деньги (с тех-то какой спрос, больные люди, да многие почти и не люди уже, а разве стоит обижаться на лающую на тебя собаку), не заступился ни разу.
После десятой стало пошатывать. Диман брел по темной пустынной дороге к “Жемчужине”; все же далековато, ладно, на обратный путь с последнего стольника можно вызвать таксо.
Диман глянул на часы – роскошные, швейцарские, с подсветкой и камушками; не пожалел тысячу долларов, и хорошо, Маклакову она пришлась бы на один зуб. Швейцарские часы были слабостью нищего студента; всегда заворожено глядел на их изображение в глянцевых журналах. А тут смог купить – разве не чудо?
Часы показывали десять часов и десять минут. И прошла десятая кружка, усмехнулся Диман – надо бы сочинить изящный афоризм про три раза по десять. К афоризмам, коротким, порой странным, порой почти пугающим он имел давнюю страсть. Вот, например: “Я так люблю летать, но так боюсь бывать на крыше” – красиво, однако психиатру лучше не показывать. А как вам такой: “Крадусь тихо-тихо, на самых носочках чтоб не разбудить ее стуком своего сердца”.
В Свияжск, уютный древний городок в пригороде Тартарска, Диман переехал полгода назад, после смерти двоюродной тетки, одинокой школьной учительницы. Сердобольная соседка сообщила, что местные алкоголики повадились лазить в пустующий дом, воровать утварь и, если все это срочно не прекратить, к зиме избу разнесут по бревнышку. Диман приехал, разогнал ханыг, притом по умному, предварительно распив с ними пару пузырей, дабы не злить пролетариев, которые сгоряча могли пустить и красного петуха; начал заниматься хозяйством, делать мелкий ремонт.
Горшок с монетами был найден в подвале, в дальнем углу, за горой старого тряпья – покойная тетушка, по всей видимости, с молодости не выбрасывала изношенную одежду. Диман сперва не понял что это монеты - в горшке лежали какие-то черные кругляшки – хотел было выкинуть хлам, но ноготь случайно скребнул по металлу, и сверкнуло. Сомнений не было – золото.
Диман, не будь дурак, не потащил клад в милицию, через знакомого свелся с ювелиром, имевшим репутацию корректного (по отношению к клиентам) и вместе с тем не особо щепетильного (по отношению к государству) специалиста. Монетки изготовлены были при Иване III, особой исторической ценности не представляли, но само золото оказалось высочайшей пробы.
Диман получил миллион сто тысяч наличными, купил часы, кутнул пару раз в ресторанах. И задумался. Миллион рублей, конечно, хорошие деньги, но не сказать что очень большие – машину купить можно, а квартиру в столице, даже хрущобу однокомнатную, уже нет. Значит, капитал следует преумножить. Но не в банке же, под процент копеечный.
Второй, после швейцарских часов, страстью Дмитрия был покер. Частенько играл по мелочи со своим братом-дилером, да и в Интернете случалось. Что характерно, почти всегда оставался в плюсе, имел поразительно развитую интуицию, почти безошибочное чутье, “читал” соперника, даже не видя его лица, блистательно разгадывал блеф, без которого, как известно, покер не покер.
По крупным ставкам в покер играли только в “Некрасове”, а по очень крупным практиковал Маклаков, соперник сильный, математик, но это было даже интересно. Сели в безлимитный холдем, самую бешеную разновидность покера; каждый разменял по миллиону.
Сначала масть шла, Диман выиграл триста тысяч, легко, виртуозно, со спектаклем, изображая длительные раздумья на “железных” картах и ловя партнера на блефе. Последней хорошей раздачи дождусь, думал он, и все, встану и уйду.
Карта пришла тут же. Старший червовый флеш с флопа. Ага, положен обманный чек. Маклаков ставит пятьдесят тысяч – что ж, проверочная ставка понятно. Диман изображает тягостный мыслительный процесс и увеличивает ставку до двухсот.
Маклаков уравнивает ставку, и это становится уже интересно. На терне Диман ставит еще двести, Маклак думает, казалось еще чуть-чуть и сбросит карты, но коллирует. Деваться некуда, Диман идет в олл-ин – ставит все деньги, миллион триста.
И победно кидает карты на стол. Маклаков не спеша вскрывается: три карты одного ранга, две другого – фулл-хаус, более старшая покерная комбинация. И спасибо за игру; если желаете, то такси до дома за счет заведения.
Следующую неделю Диман провел в каком-то липком тумане. Медленно ходил по избе, переставлял туда-сюда вещи, на звонки не отвечал, даже не среагировал, когда ханыги залезли в сарай и начали таскать оттуда доски. Воистину лучше никогда не иметь миллион, чем получить его на краткий миг и так глупо потерять. После нашел спасение в вине…
А в последние дни вдруг отпустило. Ну и что, думал он, приближаясь к “Жемчужине”, ну миллион. И он сам, и Маклаков, и президент, и даже Папа Римский когда-нибудь умрут. А сейчас у него есть звездное небо над головой, и швейцарские часы, и подруга, готовая приласкать своего Димку-зайку, и в Свияжске всегда ждут одиннадцать баров…
… Боль пронзила спину, ухнула чернотой в голову. Он никогда не думал что бывает такая боль. Рот раскрылся, но крика не было. Последним что Диман увидел теряя сознание был виляющий зад синей “шестерки” с заляпанными грязью номерами.
5. Список.
Личная и профессиональная жизнь следователя прокуратуры, старшего лейтенанта юстиции Хафиза Адольфовича Ниязова были неутешительны. Женщин он сторонился, комплексуя из-за внешности (маленький, невзрачный, с вечно торчащими во все стороны волосами, похожий на искупавшегося в луже воробья), из-за постоянного безденежья (никто из коллег не давал уже в долг – как ни проси), из-за перманентных запоев.
В отношении к профессии Хафиз Адольфович прошел три этапа. В институте учился на хорошо и отлично, был преисполнен юношеской надежды бороться со злом, честно служить государству Российскому. Действительность оказалась даже хуже чем в сериалах про продажных ментов: на 90% работа была наполнена чушью, никому не нужной тупостью, бессмысленной бумажной волокитой.
Вот как, например, сейчас. Почти ночь на дворе, а сидит перед Ниязовым пенсионерка Трандыкова. Сидит и голосит:
- Доченьки мои родненькие, Агатушка и Дианушка, куда я без вас, пропаду совсем, на кого ж вы меня, бедную, покинули!!
Это она про коз, которых держала на балконе обычной хрущевки, на что периодически поступали жалобы от соседей. Сегодня утром исчезли козы, пошли пощипать жухлую осеннюю травку, и пиши пропало.
- Год рождения, - тихо и вовсе беззлобно, и безразлично спрашивает следователь Ниязов.
- Одной седьмой годок, другой девятый, кормилицы мои, поилицы!!!
- Ваш год рождения, гражданка Трандыкова, - следователь Ниязов терпелив как сам Будда.
Дело не стоит гроша ломаного. Не повезло бабке, повезло соседям: сожрали бомжи уже поди и Агатушку, и Дианушку, не найдешь ни рожек, ни ножек. Так ведь нет; уйдет бабка, а Хафизу Адольфовичу придется не менее трех версий правонарушения сочинить (так по инструкции от 1963 года полагается) – ну да за десять лет службы руку набил, версии выводит машинально:
1. Преступление совершено проживающими поблизости наркоманами.
2. Преступление совершенно лицами, имеющими личную неприязнь к потерпевшей.
3. Преступление совершено лицами, ранее судимыми за аналогичные преступления.
Вот так. И по каждой версии нужно отчет написать – фиктивный, конечно, но и то – морока морок.
Можно, правда, надавить на бабку, потребовать забрать заявление: не до тебя, мол, федеральная проверка на носу, но Трандыкова – скандалистка известная, на соседей своих жалобы и Генпрокурору, и Президенту России писала. С такой ссориться – себе дороже.
Второй этап отношения к профессии наступил у Ниязова через полтора-два года работы, когда чаша отчаяния была испита до дна. Глухое негодование вылилось наружу; с похмелья нагрубив начальству, он подал заявление по собственному желанию.
Оказалось, что уволиться не так просто. Не уйдешь, сказал ему непосредственный начальник – полковник Гагнидзе – пока все дела не сдашь, а дел тех на Хафизе Адольфовиче висело без малого пять десятков, и одно глуше другого: квартирные кражи, ночные разбои, уличное хулиганство – так называемая “безличка”, без конкретных подозреваемых, без нормальных версий, без реальной перспективы раскрытия.
После, через какое-то время, когда гнев прошел, оказалось, что и уходить-то особо некуда – вневедомственная охрана вся подчистую забита “своими”, не ОБЖ преподавать же в школу податься, дураков учить в противогазах бегать. А тут как раз подоспело и очередное звание, и повышение зарплаты, и как-то все улеглось в душе, успокоилось.
Третий этап профессиональной жизни оказался самым долгим. Абсолютное безразличие завладело им; вяло слушал потерпевших, составлял похожие одно на другое дела, писал по ним отписки, после сдавал в архив. За последние два года лейтенант Ниязов отправил в суд только одно уголовное дело – о краже баяна из местной консерватории – да и то потому, что воришка по дурости сам пришел в милицию с повинной.
- Вы уж найдите их, а я отблагодарю, молочко козье – оно знаете какое, и для сердца полезно… и для этой, как ее, - бабка Трандыкова наклонилась прямо к Хафизу Адольфовичу; в лицо шибануло чесноком и перегаром… - прости господи… для потенции!
Следователь смотрел словно бы сквозь потерпевшую, устало и безразлично. Быстрее бы выходные.
Выпроводив старуху, Хафиз Адольфович приступил к разбору корреспонденции.
Собственно, письмо сегодня было только одно, да и то странное, потому что без обратного адреса. Ладно, почитаем, а отработка версий о пропаже Агаты и Дианы подождет, пусть уж из них наверняка шашлык сделают.
“1. Станислав Регойский (4,1 млн.руб.)
2. Дмитрий Тиникин (1,0 млн.руб.)
3. Владимир Хаенко (7,5 млн.руб.)
4. “Достоевский” (партия назначена на 7 октября)
5. Энвер Талгатыч Самитов (партия назначена на 21 октября).
Эти люди будут убиты”.
Понятно, очередной сумасшедший. Вообще-то реагировать на анонимки по инструкции было необязательно, за исключением случаев потенциальной угрозы государственной безопасности или сообщений о готовящемся теракте. Хафиз Адольфович уж и собрался поступить с письмом по инструкции, но взгляд запнулся на знакомом имени.
Станислав Регойский… Что-то говорили на сегодняшней оперативке… Ах, да, утопленник, нашли в озере Безымянное в двадцати километрах от Тартарска. Вскрытия еще не было, но судя по всему несчастный случай.
На всякий случай надо проверить последние сводки происшествий по городу и краю в целом.
Хафиз Адольфович включил компьютер.
6. Старый еврей.
Партия с “Достоевским” длилась вторые сутки. Слив шел медленный, но верный; Маклакову не помогало даже неоспоримое процентное преимущество, которым, впрочем, он – разумный человек – пользовался редко, в крайних случаях, но в эти-то моменты “Достоевский” и пасовал, будто чувствуя что-то.
Старик играл необыкновенно, периодически меняя стиль – от настойчивой агрессии к твердой, упорной обороне. “Достоевским” его прозвали казиношные дилера, над которыми тот издевался изощренно, иезуитски. Каждый вечер приходя в игорное заведение изображал полную потерю памяти и просил объяснить правила игры на рулетке, причем подробно, с указанием пропорций выплат и секторов устных ставок – тьер, оффалайнс, вуазон. Чем, конечно, и “достал” всех неимоверно – отсюда и прозвище.
Маклаков отошел выпить чашку экспрессо, которую уже за ночь; глаза слипались, но сдаваться без боя было немыслимо; черный червяк злобы будет жрать изнутри не один день. Машинально заглянул к камерменам – без скрытых камер нормальная деятельность солидного игорного заведения немыслима; любые спорные ситуации должны решаться быстро, корректно, объективно.
Камермены сотрясались от хохота. Крупным планом была выведена спальня, на которой быстро ворочалось нечто, похожее на большого белого спрута с черным хвостом. Маклаков пригляделся и брезгливо отвернулся.
- Апартаменты Муамбы больше не просматривать, - бросил он. – Уволю всех к чертовой матери.
Маклаков вернулся в игровой зал. “Достоевский”, маленький худой старичок в неизменных черных очках – атрибуте многих профессиональных покер-плейеров (чтобы не было видно выражения глаз) курил длинную тонкую сигару, медленно, красиво, наслаждаясь каждой затяжкой. Двадцать шестой час напряженного поединка и ни в одном глазу, восторженно отметил Маклаков, а ведь ему на вид под семьдесят.
- Продолжаем, - голос у “Достоевского” был вовсе не старческий, молодой, высокий.
Дилер Наталья медленно раздала карты.
Маклаков поднял свои: так, интересно. “Достоевский” чуть-чуть, буквально на миллиметр приподнял краешек первой карты, разглядел сперва масть, потом ранг, провернул ту же манипуляцию со второй, и отдвинул их в сторону. Все, до самого конца раздачи, к картам он больше не притронется, осторожен предельно. Партнеры сделали небольшую предварительную ставку.
Дилер открыла флоп – три первые общие карты – туз пик, туз треф, туз червей.
Настал момент использовать процентное преимущество; риск каре у “Достоевского” был недопустим, а по лицу и поведению не прочитаешь ничего, воистину мастер экстра-класса, чувствуется старая школа, не чета молодым бизнесменам, чиновникам и бандитам, возомнившим себя акулами покера.
Маклаков, изображая напряженное раздумие, будто бы машинально, поправляя манжет, коснулся указательным пальцем циферблата часов. На секунду прямо под надписью “Чистопольский часовой завод” появились две четкие картинки: плотоядно усмехалась пиковая дама, был строг и суров трефовый валет. Появились и исчезли.
Система работала следующим образом. По всему полупериметру игрового стола, на стороне противника, под сукном был расположен мощный чувствительный сканер. Сигнал от него шел на компьютер, в маленькую потайную каморку, спрятанную за апартаментами Муамбы, о существовании которой знал, кроме Маклакова, лишь верный помощник Дрон. После сигнал, очищенный от помех, ретранслировался на циферблат.
Это было техничнее и надежнее, чем обычное “пихалово”, тупой подмес нужных карт, часто используемый в игорных заведениях. Системой Маклаков пользовался нечасто, максимум каждую десятую сложную сдачу, иначе у опытного соперника могли возникнуть обоснованные подозрения.
На флопе Маклаков дал немного, пятьсот тысяч, “Достоевский”, карты которого были пока слабыми, но перспективными, поддержал.
Следующей картой (терн) открылась бубновая дама. Вот оно! У “Достоевского” готовый мощный фулл-хаус: две дамы, три туза, но много он пока не даст, опасаясь возможного короля на ривере, который, вкупе с потенциальным королем соперника, образуют старший фулл-хаус. В итоге, поставили по миллиону – тоже неплохо, банк собирался уже солидный.
На ривере открылась тройка червей.
“Достоевский” думал долго, более минуты, наконец твердо сказал: “Олл-ин”, двинул на середину стола все свои фишки. Маклаков заколлировал мгновенно, дальше играть роль сомневающегося было бессмысленно. Открыл два короля, старший фул, дилер перевернула и сбросила карты старика. Двенадцать миллионов рублей за одну раздачу.
- Благодарю за интересную игру, - “Достоевский” поднялся, протянул на прощание маленькую сухую ручку, обернулся к дилерше, - вызови мне такси, любезная.
Вот это выдержка, мысленно аплодировал Маклаков, вот это школа!
7. Оперативная работа.
Вдова Станислава Регойского уже оправилась от шока, проводила на кухню, угостила Хафиза Адольфовича пирогами с рыбой и мясом, оставшимися после девяти дней.
Не верю, настойчиво повторяла она, не верю, что Стас утонул сам. Он был отличным пловцом, кандидатом в мастера спорта среди юниоров. И озеро Безымянное знал отлично, сколько лет ездил туда купаться и рыбачить.
Хафиз Адольфович сочувственно кивал. Официально смерть Регойского была признана несчастным случаем: проплывал в неудачном месте, крупная коряга упала на голову, кратковременная потеря сознания, летальный исход. Но, увидев в оперативной сводке фамилию человека сбитого несколько дней спустя в пригороде Свияжска, Хафиз Адольфович задумался. В такие случайные совпадения он не верил.
Были ли у мужа враги? Никогда и ни одного. Хафиз Адольфович недоверчиво нахмурился: в бизнесе так не бывает, даже в таком милом, как производство игрушек. Где деньги, там зависть и конфликты, а деньги, судя по обстановке квартиры, у Стаса водились.
Нет-нет, настаивала вдова, ни одного и никогда (после Хафиз Адольфович не поленился, встретился с друзьями-партнерами Стаса; те в один голос твердили, что более спокойного, неконфликтного, умеющего со всеми ладить человека они не встречали). “Разве что в казино, - подумав добавила она, - про эту сторону его жизни я знаю мало”. Оказалось, что играл Стас обычно в подпольном клубе “Некрасов” – слабенькая, тонкая ниточка.
- Этим “Некрасовым” надо заняться вплотную, - сказал Хафиз Адольфович начальнику.
- “Некрасовым” пусть УБЭП занимается! Что тебе неймется, дело же закрыто, своей работы мало?! Вон Трандыкова жалобу принесла. Какие мероприятия по ней проводишь?
- На территории Тартарского края не выявлены лица, ранее судимые за кражу коз, - рапортовал Хафиз Адольфович; у начальника напрочь отсутствовало чувство юмора, но зато очень любил когда носом роют землю. – В настоящее время отрабатываем соседние регионы, а также местных алкоголиков и наркоманов.
- Ну ладно… - начальник сегодня был в хорошем расположении духа. – Хочешь заниматься этой херней, занимайся. Но в свободное время! Я тебе помогу даже… Пару лет назад одну девку вербанул… Фигурка я тебе скажу … м-м-м… Сам хотел крутануть, но ты ж знаешь мои принципы. Попалась на наркоте, да что там, травку, дура, курила в одной гоп-компании. Вот…
Иногда начальник был склонен поговорить на отвлеченные темы; поддерживать беседу при этом считалось вовсе не обязательным:
- Вот я книжку читал про гестапо, как там баб пытали! Это я тебе скажу… И такие стойкие девушки были! Я, конечно, подобные методы не одобряю, но ведь они эффективны, согласись. Или вот в Латинской Америке… специально тренированные доги насиловали женщин на глазах мужей. Ужас! А сейчас что? Стукнешь кулаком перед такой девкой, пригрозишь засадить на два года, хотя ежу понятно, что никакой суд ей реальный срок не даст, и она твоя! Раз в неделю приносит донесения про этот гребаный покерный клуб – она там крупье работает…
Информатор, имеющая оперативный псевдоним “Натулька-золотулька”, и впрямь оказалась девушкой эффектной. Правда, про внутреннюю организацию “Некрасова” она знала мало, работала только в ВИП-зале, на крупном кэш-покере. Но Регойского и студента Тиникина узнала по фотографиям – да, играли в покер с хозяином, по крупным ставкам. Еще в последнее время играли толстый, мерзкий (так и сказала “толстый и мерзкий”) бизнесмен Вован и старичок, имени которого она не знает, а в базу данных игроков заглянуть не может, это не ее компетенция. И все проиграли.
… Заведующий хирургическим отделением краевой клинической больницы встретил Хафиза Адольфовича радужно; уже приходилось раньше взаимодействовать, и не раз.
- Парень родился в рубашке, - восторженно-удивленно говорил он, - если бы я не был завзятым материалистом, то назвал это чудом. Всего лишь перелом бедра, несколько ушибов, легкое сотрясение мозга. Собственно, мы уже перевели его из реанимации.
Дмитрий Тиникин сидел на кровати и грыз яблоко. Следователя он встретил настороженно:
- Не помню, ничего не помню, пьяный я был. А этот козел сзади налетел.
- Вы давно играете в покер? – неожиданно поинтересовался Хафиз Адольфович.
- А это здесь при чем? – не моргнув глазом парировал Дмитрий. – Это мое личное дело.
- Несомненно. Переформулирую вопрос: откуда у бедного студента миллион рублей для игры?
На сей раз пауза оказалась долгой.
- Отвечайте, Дмитрий Николаевич, это в ваших интересах. Поверьте мне.
- Не понимаю, о чем вы… какой покер? Я устал, спать хочу, голова болит, - Дмитрий спрятал голову под подушку.
- Зря, - Хафиз Адольфович тяжело поднялся. – Зря молчите. Тот, кто пытался убить вас однажды, может предпринять еще одну попытку… Позвоните мне, если надумаете, визитка на столе.
Разговор с бизнесменом Владимиром Хаенко оказалась не более продуктивным. Хаенко милостиво назначил встречу в роскошном рыбном ресторане; оснований вызывать его повесткой не было никаких.
Хафиз Адольфович заказал стакан минеральной воды без газа; уверенности что Владимир Хаенко (более известный в местной бизнес-тусовке как Вован) оплатит его счет не было. Да и не из таких он был служивых людей, что норовят хоть чего, хоть халявный ужин, отжать у свидетеля или потерпевшего.
Вован жрал жареного краба, хищно рвал его огромными лапами, смачно сплевывал кости прямо под стол. Подошедшую официантку гогоча схватил пониже талии.
- Ну что Вы, Владимир Владимирович, зачем же так… - игриво засмущалась она.
- Нрааавится ей это, - протянул Вован и доверительно сообщил следователю. – Люблю жопастых!
У Хафиза Адольфовича было ощущение, что на него надвигается серый вонючий скунс, хотя Вован и благоухал изысканным французским одеколоном. Хотелось броситься в уборную, сунуть голову под ледяную струю воды и стоять так долго-долго.
На вопрос о покере ответил грубо:
- Играю я там или не играю, это мое пацанское дело, усек, старлей? Я много че делаю – играю, ****ую, в Ученом Совете, б…., жопу мозолю. Не веришь? Гляди, - Вован быстрым жестом (видимо привычно уже шокируя собеседника) вытащил из внутреннего кармана малинового пиджака красную корочку. – Читай! Доктор экономических наук В.В. Хаенко, е.. ты! ВАК выдал, а не какой-нить х..як! Раньше был я кандидат – и хер ли? кандидатов у нас, сам знаешь, как блох на лопате, а докторская – вещь штучная. Ну и вот – теперь в Совете заседаю, как молодой профессор, а там, я те скажу, тааакие аспирантки с тааакими сиськами.
На вопрос о возможных врагах Вован заржал.
- Мои враги еще не родились! А тот кто родился, уже давно умер!
Хафиз Адольфович заплатил триста рублей за стакан минералки – надо же, на такие деньги можно неделю обедать в министерской столовой.
Параллельно собиралась информация о владельце “Некрасова” А.Д. Маклакове, явно игравшем в этой истории не последнюю, но неясную пока роль. Собиралась тяжко, по крупицам. Официально Маклаков числился на 0,25 ставки мэнэсом в НИИ математики и механики при Тартарском госуниверситете. Первоначальное происхождение капитала было неясным, как и связь фигуранта с краевыми политическими кланами и корпорациями. Показательно, впрочем, что по информации, полученной от той же Натульки-Золотульки, в “Некрасове” часто играл Энвер Талгатыч Самитов, один из богатейших людей Тартарии, имеющий тесные связи лично с президентом Мамаевым.
8. Черная Леди
Из краевой клинической больницы Димана выписали быстро, сказали “долечивайся амбулаторно”; не сунул кому следует, хоть штуку, пояснил знающий сосед по палате, еще бы повалялся на дармовых харчах. Но Диман не переживал; он соскучился по своему старому дому – и на фиг она, нужна эта городская квартира? - по утреннему запаху пропитанных влагой октябрьских листьев, по ночным мечтам, навеянным теплыми звездами (а облаков в свияжском небе и не было почти, такая странность), даже по беззлобным алкашам-соседям. Ежедневно ходил в поликлинику – физиотерапия, массаж, лечебная физкультура – а вечерами (институт забросился окончательно) читал книги.
В библиотеке взял томик Кафки, не читанный никем и ни разу. Погрузился в мрачную атмосферу замка иллюзий, галлюцинаций, странной, какой-то обезжизненной и вместе с тем притягательной, философии. Читал не более десяти страниц в день, больше не мог; нервная система не вполне оправилась от сотрясения.
А после долго не мог заснуть, думал, мечтал, курил. Верный дружок Саренда заскочил как-то, угостил травкой, оставил про запас пару косячков. Затянешься, бывало, засмотришься на звездное небо и…
Он не услышал как, резко скрипнув, отворилась дверь.
- Здравствуй, - голос был женский, но какой-то низкий, лишенный эмоций, чистая механика.
Вдруг вспомнился давешний придурковатый мент. Что он говорил – кто-то хочет его убить? Ради чего? Нет ни врагов, ни соперников, было пару раз, еще в дилерские времена, “убил” каре игрока стрит-флешом, Жора-калитка грозился зарезать, но на следующий день и не вспомнил даже. Может, кому-то нужен этот старый теткин дом с заброшенным садом, тысяч триста ведь стоит, тоже деньги…
Эти мысли пронеслись и исчезли мгновенно. Но страха не было. Диман пригляделся к гостье.
На женщине было черное платье, черная вуаль, черная шляпка; лица не видать. Медленно, бесшумно она приблизилась к кровати.
- Я Черная Леди, запомни это, - эти слова, будто из дешевого бульварного романа, не показались Диману смешными; в них чувствовались мистика, кафкианство, которыми наполнен наш такой на первый взгляд рациональный, простой и понятный мир.
- Ты кто? – выдохнул он, но ее уже не было, только тихонько скрипела тронутая легким сквозняком старая входная дверь…
… На следующую ночь он уже ждал странную гостью, днем ходил по дому, по саду как чумной; боялся что не придет. На звонок от старой знакомицы и ласковую смс-очку: “ты где, зайчонок?”, не ответил.
Черная Леди появилась ровно в полночь. На сей раз она улыбнулась, подошла и положила ему руку на лоб.
- Здравствуй, - она ни тогда, ни впредь ни разу не назвала его по имени. – Расскажи мне что ты думаешь о любви.
И он стал говорить – неожиданно красиво, ярко, горячо. Он говорил что-то о подругах, о вычитанных в книгах романах, о том как причудливо жизнь отличается от книг, о своих тайных мечтах, о том что к двадцати трем так и не отыскал свою единственную, да и не знает найдет ли, ведь мир так велик, а, говорят, на всем свете только две половинки один в один подходят друг другу, а как не хочется жить с нелюбимой только потому что так принято, только для того чтобы родились дети…
Он говорил вечность, говорил не уставая, говорил только для того, чтобы она не отняла руку с его лба.
9. Вован.
Суки, суки, пидоры-крысы, зло щерился Вован, подгоняя бумер к проходной, опять все прохерил, “пихают” ведь падлы, вые…али как в Африке! Не только денег жаль, деньги что – не заработаем так спи..им; после выигрыша мог сунуть три, а то и пять палок, а сейчас снял лучшую в “Некрасове” ****ь, а хер не встал хоть ты тресни. Со злости избил девку, а деньги, по сути кутарки, потребовал вернуть; сутенер испугался, стал названивать самому Маклакову, но в итоге капусту вернули, да еще извинились.
У проходной вовановского завода толпилась жалкая кучка работяг. Бастовать надумали, сообщили ему с утра, когда Вован отмокал дома от похмелья и любовного фиаско, зарплату требуют. Че надо сволочам, средняя получка по заводу шесть пятьсот, хоть жопой жуй.
- Ну, че встали, суки? – с пролетариатом Вован никогда особо не церемонился.
Вперед вышла женщина, пожилая уже, с изрытым глубокими морщинами лицом странного серовато-зеленого оттенка; такой оттенок был у многих, работавших на заводе; в свое время Вован подогнал нехилый магарыч экологам, чтоб производству не давали вредность.
- Владимир Владимирович, - никто не смел ничего требовать у Вована, только просить, умолять, вдруг барин проявит милость, - детям есть нечего, понимаете, детям… За жилье третий месяц я не плачу, а кто из наших, то и по году. Хоть немного выдайте, за март, половиночку бы..
- Дети, гришь, голодают? А на водку хватает, бля? Вы же все алкашня, членососы недоделанные. По местам и пахать – живо! Кто не хочет, пусть проваливает. Только работу ваще нигде не найдете – слово пацана!
В этой угрозе содержалась немалая доля правды. Предприятие Вована было самым крупным в пригороде – “поселкообразующим”, как написали его юристы в просьбе о выделении безвозмездной помощи из бюджета для преодоления кризиса – и ведь дали, вот чудо, без никакого “отката”.
- Ладно, к Новому году получите бабки. Я сказал! - напоследок бросил Вован; от разговора с быдлом остался неприятный осадок; бабки им подавай, охренеть – ему самому на новый Майбах не хватает, все пацаны ржут.
Вдруг вспомнился придурок-мент. Че ему было надо? Когда тот позвонил, Вован даже труханул, подумал что начали опять копать под бабки, выделенные им с бывшим министром планирования Дамиром на разработку Стратегии Татарии до 2100 года, двум докторам наук, хер ли. Дамир за это поплатился креслом, а Вована, кажись, пронесло.
Была и еще одна неприятная история, по которой менты могли заинтересоваться Вованом. Год назад гуляли с пацанами, поймали на улице девку, запихнули в джипарик, потом в коттедж и, как водится, паровозом по кругу. Девка была что надо – жопа и сиськи, все при ней – не сравнить с теми досками- моделями, которых Вовану поставляли элитные салоны. И как эта дура верещала – Вован до сих пор возбуждался от воспоминаний.
А на следующий день узнали, что она возьми да и повесилась. И че было дуре надо, дали напоследок стольник зелени в зубы, пакет с литрухой “Мартини”, до города подбросили. И еще удовольствие получила; Вовановские кореша все парни жгучие, херы стоят как трубы. Маманя ее после тоже от бабок отказалась – видать, вся семейка попалась е..нутая; пришлось старуху от греха в дурку упечь – а Вован предупреждал пацанов, что это не выход, что надо решать вопрос кардинально, кто искать-то ее будет, а?
Но разговор с ментом вышел странный, про покер и Санька Маклакова. Кстати, на то пошло с “пихаловым” надо разобраться. Вован набрал номер одного из приятелей-игроманов.
- Жора, здорово! Как жизнь половая? И у меня – тьфу-тьфу… Слышь, в “Некрасове”, грят, пихают, а?
- Не-не, что ты, брат, там никогда не было. Вот в “Сим-симе” могут, туда не ходи, а “Некрасову” – зачем это?
- Твое пацанское слово?
- Ну… Слюшай, дай сотку, завтра отдам! Отобьюсь щас, каре, чую, идет.
- Вот завтра и звони, мой азербайджанский друг! – заржал Вован.
Загнал машину в гараж, двинул к дому через кусты. Краем глаза заметил как двое бомжей тянут куда-то коз, тощих, грязных, облезлых.
- Пошли прочь, суки! – резкого окрика бомжам хватило дабы вмиг ретироваться.
Вован нагнулся, погладил козу по холке. Странное, необычное чувство родилось в нем; он ощущал нечто подобное давным-давно, когда бабушка поила его, не Вована тогда еще, а Володеньку, на ночь парным козьем молочком. Вован не знал, что это чувство называется нежность.
У подъезда не было ни души; и то дело, дом элитный, по две квартиры на площадке; кроме Вована, все жильцы - сплошь чиновники; этих тварей он презирал, не было у них правильных пацановских понятий.
Зашел в полумрак подъезда, удивился тому, что не работает лампа; лишь откуда-то сверху лился мягкий свет. И что – так и шастать впотьмах? кому за это бошку отрывать?
Он услышал сзади быстрый шорох, резко обернулся, заметил смутную фигуру, в поднятой руке сжимавщую нечто похожее на большой ржавый меч.
- За что??? – то был его последний, полный искреннего и неимоверного удивления, вопрос.
10. Подготовка.
- Бред какой-то, - Маклаков сморщил нос; эта привычка, свидетельствующая о глубокой задумчивости, сохранилась у него с детства.
- Расскажите все максимально подробно, Александр Дмитриевич, - начальник службы безопасности “Некрасова” Дрон был предельно серьезен.
- Ну что рассказывать… Был звонок; сказали, что известно про хитрости “Некрасова”, уточнять не стали, настаивали на срочной личной встрече. Если приеду не один, она не состоится. Вот и все.
- Голос – мужской, женский? Старый, молодой?
- Я не понял, глухой, механический, шипящий…
- Так бывает когда говорят через плотную салфетку, - заметил Дрон. – А с современными компьютерными технологиями и того проще, никакой дешифратор потом не поможет.
- Я приехал вовремя, улица вторая Заводская; там старые хрущевки и несколько новых элитных домов построили недавно. Прождал минут сорок, никто не появился.
- И все же зря, это могло быть опасно, впредь обо всем, о любых мелочах, сообщайте мне. Немедленно, оперативно.
Маклаков рассеянно кивнул:
- Да ладно, чья-то глупая шутка…
Мысли были уже далеко. Скоро состоится поединок в Энвером Талгатовичем Самитовым, матч – мечта; все что было до того всего лишь тренировка, прелюдия. Минимальный блайнд – сто тысяч рублей. Каждый, согласно предварительной договоренности, заходит с суммой в двести миллионов. Это будет первый мощный шаг к миллиарду.
… Миллиард! Это слово, такое округлое и цельное, такое яркое, будило кровь, заставляло сердце биться быстрее, много быстрее, отдавалось щемящим звоном в висках. Миллиард! – мечта всей жизни, единственный способ навсегда победить повторяющийся ночной кошмар про маленького мальчика, который никак не может найти три копейки на проезд в трамвае. Миллиард!
Маклаков понимал прекрасно, что заработать миллиард эволюционно, постепенно, даже в столь доходной нише, как игорный бизнес, невозможно. Миллиардерами в Тартарии были те, кто присосался к нефтяной трубе, кто “пилил” бюджет, кто был вхож в верхушку правящего клана. К этой категории лиц Маклаков, конечно же, не относился, а вот Энвер Талгатович Самитов – тот да.
Энвер Талгатович был личностью легендарный. Бывший комсомольский функционер, он стал основателем крупнейший в регионе компании, занимающейся транспортировкой нефти и нефтепродуктов. Давно перешагнув шестидесятилетний рубеж, он мог сутками нестись за рулем внедорожника какого-нибудь престижного международного ралли, после литрами употреблять виски и, наконец, биться за покерным столом. В общем, старая школа, комсомольская закалка, не нынешним изнеженным халявными нефтяными деньгами и баснословными “откатами”, едва смакующим на фуршетах дорогое вино и подчас склонными к педерастии чиновникам и бизнесменам чета.
Маклаков зашел в потайную комнатку, на всякий случай включил компьютер, проверил работает ли секретная программа-сканер лично; риск сбоя должен быть равен нулю. Энвер Талгатыч был игроком слабым или, как выражались опытные покеристы, – “сладким”, но любил давить деньгами, в результате чего у партнера попросту сдавали нервы; невозможно играть адекватно, когда за какие-нибудь пару минут разыгрывается твоя годовая зарплата. С Маклаковым такого рода психологический прессинг, конечно же, не пройдет.
Звонила Малена. И вновь невовремя. Вообще, в последнее время она стала его все чаще раздражать, чем радовать.
- Лю.ю.ю бимый, ну как дела, весь в трудах?
- Н-да, - пробормотал Маклаков. – Что тебе?
Секундная пауза. И тот же ласковый нежный голос.
- Извини что отрываю. Понимаешь, сегодня видела в бутике платье, синее, очень красивое, недорогое совсем…
- Я перезвоню. – Маклаков бросил трубку; какое еще платье? что все бабы так помешаны на шмотках? ему вот все равно в чем ходить – хоть в старом свитере и рваных джинсах – увы, глупый дресс-код не позволяет; статус, черт его дери, и ладно бы просто в костюме надо ходить, так нет, еще и в дорогом, от известного модельера. Воистину какой-то старинный мудрец придумал моду только для того чтобы люди выбрасывали вещи задолго до наступления момента их физического износа.
В биллиардной раскатал “американочку” с Муамбой. Маленький негр сегодня был в неважном расположении духа. Ночью, откровенно сообщил он, получилось только с тремя, а вот Главный Демограф Нагонии Великий Сунька может осчастливить десятерых; Муамба, конечно, не претендует на его достижения, но хотя бы приблизиться…
- К тому же мне нужна библиотека, - неожиданно закончил он.
- Зачем? – Маклаков от удивления промахнулся, не загнал в лузу стопроцентный шар; в апартаментах Муамбы уже были, помимо спальни, столовая, гостиная и небольшой кабинет. – Тебе-то зачем библиотека?
- Я видеть как делать секс в библиотека. Видеть в порно, - важно заявил Муамба. – Это есть очень красиво.
- Ладно, - настроение Маклакова резко улучшилось, - скоро встречусь с Энвер Талгатычем и будет тебе роскошная библиотека.
11. Версии
Прокуратура забурлила лишь после того как исчез Достоевский. До того убийство Хаенко и предположительно несчастные случаи с Тиникиным и Регойским рассматривались сами по себе, изолированно. Удивительно, но не смерть бизнесмена Владимира Хаенко (там кореша начали по быстрому, под шумок, делить активы покойного, а бывшие жены судиться за наследство), а именно исчезновение странного тихого пенсионера (вышел утром с авоськой в булочную, купил батон “Докторской”, но домой не вернулся ни к обеду, ни вечером, ни на пятый день). Прокурору края звонил главный раввин России, довольно настойчиво интересовался судьбой Достоевского, не раскрывая, впрочем, причину своего интереса. Хотя и так всем ясно, что евреи друг друга в беде никогда не бросают; такая порода и на том стоят.
- Кстати, его фамилия действительно Достоевский, - докладывал Хафиз Адольфович начальнику, - Достоевский Исаак Моисеевич, 1937 года рождения, по паспорту белорус.
- Судим? – машинально поинтересовался начальник; выглядел он плохо, мешки под красными глазами, руки чуть дрожат как с похмелья; руководство прокуратуры требовало решительных действий – всем уже было известно, чья фамилия значится следующей в анонимном списке.
- Нет, по нашей части никогда не проходил, даже в качестве свидетеля, “пальчиков” в базе нет. Выяснилось, что государственную границу России он не пересекал, билеты на железнодорожный или воздушный транспорт не приобретал.
- Плохо. Что по Хаенко?
- Почти ничего. Прямых свидетелей пока не обнаружили, но опрос жильцов ближайших домов продолжается, их там слишком много. Пенсионерка, идущая из аптеки, видела, что за какое-то, вероятно небольшое, время до убийства Хаенко шуганул около свалки двух бомжей; их мы тоже ищем, приметы очень неопределенные.
Начальник кивал. Орать – по обыкновению и для острастки – на Хафиза Адольфовича у него не было сил никаких; любому ясно, что если заказное преступление – а убийство Хаенко предположительно являлось именно таковым – не раскрывается по горячим слугам, то в дальнейшем шансы на полный успех призрачны; во всяком случае, требуется кропотливая, многомесячная, почти ювелирная работа.
- Зайти в подъезд убийце было несложно, - продолжал Хафиз Адольфович. – На домофоне нацарапан код; так часто делают слесаря и лифтеры. Орудие убийства – по всей видимости, ледоруб – мы не нашли.
- Это странно, - начальник, бывший районный опер, тут же цеплялся за несоответствия.
- Как свидетельствует экспертиза, ледоруб был не очень большой, он вполне мог поместиться в пакете или большом портфеле. Но смысл идти на риск, уносить его с собой – это, действительно, непонятно. Мы также установили, что большой физической силы для нанесения смертельного удара не требовалось; убийцей вполне могла быть и женщина.
- Мотивы?
- Масса. У Владимира было множество врагов: конкуренты, работники предприятий, которым он годами не платил зарплату, наконец бывшие жены. У Хаенко их было три, и развод с каждой сопровождался судом и скандалом – что уж говорить, ни одна даже не пришла на похороны, хотя в каждом браке был общий ребенок. Что касается Тиникина и Регойского, то здесь, напротив, поражает полное отсутствие выраженных мотивов; эти люди никому не мешали. Да, и по Регойскому есть небольшой нюанс; вдова утверждает, что при отъезде на озеро у того была с собой барсетка – там лежали права и немного денег – мы так и не смогли ее найти, возможно она была украдена с берега озера…
Начальник нетерпеливо махнул рукой: мол, давай оставим частности.
- Выводы?
- В криминалистике известна так называемая “алфавитная теория” убийств, - сказал Хафиз Адольфович и даже сделал небольшую паузу, ожидая что начальник может прервать эти рассуждения, но тот молчал. – В соответствии с ней несколько убийств совершаются только для того, чтобы замаскировать одно из них, имеющее очевидный единственный мотив. Я понимаю, что эта теория экзотична, но полностью сбрасывать ее со счетов нельзя. Поскольку в отношении Достоевского никаких однозначных выводов мы пока сделать не можем – нет тела, нет и дела – то единственной мишенью из всего списка является Хаенко. Но по нему нет ни очевидного фигуранта, ни единственного мощного мотива – их не счесть. Следовательно, от данной теории можно отказаться, и мы обязаны искать объединяющий всех потерпевших признак. Такой признак у мелкого бизнесмена, студента, бандита и пенсионера очевиден – покерный клуб “Некрасов” и Александр Маклаков.
- Ты не учел одно, - мрачно вставил начальник. – Эта твоя теория в духе Агаты Кристи все же может оказаться верной. В том случае если настоящей и единственной жертвой убийцы является Энвер Талгатович Самитов. Золотулька сообщает, что его партия с Маклаковым назначена на завтра. Не дай бог… Если что нас с тобой потом не возьмут даже участковыми.
- Что касается покера, - продолжил Хафиз Адольфович, - все фигуранты проиграли Маклакову крупные суммы – от одного до двенадцати миллионов рублей. Это неудивительно, Маклаков считается игроком экстра-класса. Алиби на период происшествий у него нет, но нет и мотива – зачем убивать всех этих людей? Брать его не за что.
- Не за что… - хмуро повторил начальник и вдруг резко повернулся. – Как это не за что? Еще вчера, может, было и не за что, а теперь… Ты не слышал, конечно, вчерашнее выступление Мамая на Госсовете, а я его даже законспектировал. Вот слушай: “подпольные игровые клубы – это настоящий бич государственности Тартарии”. Понял? Бич. Государственности!
Хафиз Адольфович молчал.
- Партия Маклаков – Самитов состоится завтра на 18-00. Ровно в 17-30 я дам санкцию, вызову омон и мы разворошим этот гадюшник. За полчаса, если будет утечка, они ничего не успеют спрятать. Но если утечка будет раньше…
- Не будет, - поспешил ответить Хафиз Адольфович, съежившись под взглядом шефа. – Не будет.
- Завтра твой звездный час, - сказал тот на прощание. – Это-то хоть пойми…
… Ночью Хафиз Адольфович долго не мог заснуть, а когда под утро забылся увидел не сон даже, а тяжкий рваный кошмар, от которого холодный пот залил весь лоб. Он видел себя мчащегося на машине вслед за шатающейся на ночной дороге фигуркой; он плыл по озеру, сжимая в руке палку; он стоял с ледорубом в руке в полумраке подъезда… Что это значит?!
12. Последний визит Черной Леди
Как он мог жить раньше, удивлялся Диман в редкие минуты просветления, когда мозг начинал (вернее, безуспешно пытался) мыслить рационально, как ходил, что-то делал, работал, дышал, любил девушек, пил с друзьями, в карты играл? Ничто не стоило одного ее взгляда. Сколько дней (недель, месяцев?) минуло с того первого ночного визита, а странно-приятное ощущение того, что он открывает Вселенную, что летит к звездам со скоростью света, что мир расширяется, что появляются цвета, которых не было раньше, что может чувствовать дыхание каждого из миллиардов жителей планеты; он чувствует эти незримые нити, он становится Человеком.
В какой-то из циничных книг (а других не признавал) он вычитал, что вся тайна женщины исчезает после того как переспишь с нею; вся эта романтика, оды a la Romeo под окном, высокие слова, одним словом, агапэ есть не что иное как защитная реакция мозга на отсутствие физического удовлетворения. Тогда он восхитился глубиной мысли автора, принижающей человека до уровня животного; после той ночи понял что автор – кретин.
Он даже не мечтал об этом. Привык видеть ее в черном, что-то говорить и чувствовать холод тонкой руки на горячем лбу. Он даже не заметил как она разделась, а после…
Много позже он увидел блистательный фильм Полански “Девятые врата”. Его поразила игра лица Джонни Деппа в финальной сцене, в момент яростного секса с женщиной-дьяволом на фоне пылающего готического замка. Это было то что он испытал в ту ночь; то по форме, но не по силе… Он слился с Вселенной; он разрывался криком и видел только ее грустную улыбку.
Зачем, зачем, хотел крикнуть он, ты ведь не останешься со мной навсегда? Это же наркотик, ужасный наркотик, неужели ты хочешь убить меня?! Уходи, крикнул он ей впервые, уходи, ревел он в исступлении. А она улыбалась, грустно-грустно, и он любил ее снова и снова, и рыдал, и постигал Вселенную.
… А утром не смог больше терпеть эту томную муку, оттолкнул ее грубо, а Черная Леди лишь улыбнулась и положила прохладную ладонь на его лоб.
И, задыхаясь от нежности, он вошел в нее.
13. Удар.
С утра заявилась пенсионерка Трандыкова: нашлись, мол, козочки мои, Агатушка и Дианушка, сами заявились, бедненькие, кормилицы, а Вам, Хафиз Адольфович, молочка парного прислали, для мужской силы очень полезно.
***************************************************
Двадцать омоновцев, в масках, с автоматами, молчаливых, сосредоточенных, на равном расстоянии друг от друга замерли вокруг округлого здания клуба “Некрасов”. Еще двадцать стояли за Хафизом Адольфовичем, ждали последнего сигнала, чтобы ворваться, бросить всех на пол, увидеть испуг на лицах, рвануть за теми кто попытается скрыться, заломить руки до адской боли, до скрипа, врезать падлам по почкам. И все предельно технично, молчаливо, без эмоций. Это был их наркотик, их жизнь, их радость.
Старый пес, лохматый, бешеный, с сумасшедшими невидящими глазами, рвался меж рядов черных людей, словно чувствуя что многолетняя кормушка может закрыться – а что потом? на днях двинет зима, а все хлебные места заняты. Омоновцы не обращали на его бешеный танец никакого внимания.
Уже несколько часов в покерном зале по мелким ставкам играли трое оперативников. Доказательная база, сказал начальник, должна быть безупречной. Гадюшник надо закрыть раз и навсегда.
Час назад в “Некрасов” вошел Энвер Талгатыч Самитов, мрачный худой старик, в руке большой кейс, по бокам туши охранников. Перед ним, твердо сказал начальник, извиниться и отпустить. Остальных – игроков, дилеров, персонал, вплоть до уборщиц, и, конечно, Маклакова – тащить в районное отделение, а там разбираться индивидуально, по полной программе. “Подключишь местных оперов, - приказал начальник, - ты слишком интеллигентный, один не справишься”.
Хафиз Адольфович был спокоен, сосредоточен. Страх азарта, бивший его ночь и почти весь день, прошел.
- Штурм, - коротко, даже негромко приказал он.
Черная масса резко двинула вперед, на закрытые стеклянные двери, смяла их, надавила на железные – тщетно! – и тут же зажужжал автоген.
В первом зале, куда смогли прорваться подсадные игроки, было полно народу. Опухшие от пьянства и бессонных ночей лица тупо пялились на незваных гостей, некоторые, впрочем, даже не заметили вторжения, продолжали натягивать карты, бездумно, автоматически грузить фишками рулетку.
Навстречу шагнул высокий статный мужчина в безупречном, с иголочки, черном костюме.
- Начальник службы безопасности досугово-образовательного центра Дронов, - мужчина протянул документы. – Позвольте ваш ордер.
- Образовательного центра? – позволил себе усмехнуться Хафиз Адольфович.
- Досугово-образовательного, - вежливо поправил Дрон. – Вот в этом зале у нас играют в шахматы, шашки, нарды, карты. Не на деньги, разумеется, мы чтим действующее законодательство.
И протянул кипу листов. Стандартных заявлений. “Я, такой-то и такой-то, обязуюсь не играть на денежные средства в досугово-образовательном центре “Некрасов”, в случае нарушения начисляется штраф в размере, устанавливаемом администрацией заведения”.
- А в следующем зале происходит обучение покеру. Студенты платят за обучение, а наиболее талантливые получают стипендию. Вот образовательные договора, взгляните.
- С этой филькиной грамотой мы разберемся, - хмуро сказал Хафиз Адольфович, медленно двигаясь меж столов, заполненных весело матерящимися студентами, многим из которых давно перевалило за полтинник; происходящее перестало ему нравиться. Омоновцы, готовые к броску, замерли в ожидании.
- А там что? – Хафиз Адольфович указал на массивную дубовую дверь с надписью V.I.P.
- Апартаменты нашего дорогого друга Муамбы.
- Что?... Откройте.
- Пожалуйста.
За дверью стоял маленький негритенок в белом костюме, изысканно украшенном черным галстуком-бабочкой.
- Здравствуйте. Добро пожаловать, - Муамба был сама приветливость.
Хафиз Адольфович, не обратив на карлика внимание, шагнул в полумрак. Слева были еще какие-то двери, но не они привлекли его; в глубине зала за большим столом, сосредоточенно уставившись друг на друга, сидели двое. Перед каждым – огромные пачки купюр; никогда не менять деньги на фишки – такого было кредо Энвера Талгатовича; любое казино вынуждено с ним мириться.
Вот оно!
Хафиз Адольфович обернулся к омоновцам.
- Здравствуйте, - обиженно повторил Муамба.
Откуда-то слева, из темного коридорчика, вынырнул тип в клетчатом костюме и круглых очках.
- Позвольте представиться. Якимович. Краевая адвокатура. Я официальный юрист “Некрасова”. Смею заверить что все происходящее фиксируется как документально, так и на камеру.
Мобильник Хафиза Адольфовича разрывался; начальник требовал немедленного отчета. Сейчас!
- Вы находитесь на территории посольства Народной республики Нагония в Российской Федерации, - тараторил Якимович. – Между нашими государствами существует визовый режим. У Вас есть виза?
- Пириветствую Вас от имени Будущего Покорителя Космоса Великого Суньки, - торжественно, с полупоклоном, провозгласил Муамба.
Хафиз Адольфович оторопело смотрел сквозь него.
- У Вас есть виза? – наседал Якимович.
- Что?... Какая виза, - Хафиз Адольфович подрагивающей рукой указал на игроков. – А у них.. что… у них есть визы?
- Разумеется.
А Муамба уже схватил его за локоть, тащил к стене, увешанной большими цветными фотографиями. На одной маленький толстый карлик-негр с неимоверно простодушным выражением лица стоял рядом с президентом Тартарии Мамаевым, на другой – с премьером Радмиром Ханновым, на третьей – с самим Дмитрием Медведевым.
- Наша Великая Нагония – лучший друг России, - торжественно вещал Муамба. – Мы первый во весь мир признать Южная Осетия и Абхазия. И пусть Уго Чавес не врет!!!
В последнюю фразу он вложил жгучую ненависть. Вероятно, с такими по силе и форме криками его недалекие предки охотились в саванне на львов, антилоп или друг друга.
- Немедленно покиньте территорию чужого государства, и мы будем рассматривать это в качестве досадного недоразумения, а не агрессии.
Ноги уже не держали Хафиза Адольфовича.
14. Сильный удар.
Энвер Талгатович кидал пачки денег на стол медленно, красиво, едва не брезгливо прикасаясь к презренному металлу аристократичными, усыпанными перстнями, пальцами.
Маклаков ждал, системой пока не пользовался, вел игру осторожно, “по карте”, готовился к решающему удару. Краем глаза видел как шатаясь ушел мент, как пробежал куда-то довольный Муамба, как деловито прошел Дрон – но только краем; все зрение, все мыслимые и немыслимые силы нервной системы были сосредоточены на деньгах, решающему рывку к заветному миллиарду, и…
Две карты не предвещали особой перcпективы: восемь и девять червовые; Маклаков лениво кинул на стол триста тысяч, Энвер Талгатович, подумав, заколлировал.
Флоп поразил: десять, валет, дама червей – стритфлеш с раздачи, одна из самых старших покерных комбинаций, случай редчайший. Так, надо смотреть карты соперника; легкое прикосновение к циферблату – бубновая семерка, бубновая дама; удивительно, как визави не скинул столь слабые карты. Но сейчас он силен – старшая пара имеется при крайне невыгодном для Энвера Талгатовича потенциально флешовом флопе. Должен быть большой рейз.
- Три миллиона, - Энвер Талгатович бросает на стол пачку купюр. Маклаков быстро колирует; здесь “изображать” нечего.
Есть! На терне появилась дама треф. У Энвера Талгатовича тройка. По прежнему опасаясь флеша, он должен дать еще больше.
- Семь миллионов.
Тут Маклаков уже думает около минуты, губы медленно шевелятся, руки подрагивают и будто бы с трудом отрывает от себя деньги.
- Колл.
Дилер, мило улыбаясь, открывает последнюю карту – ривер. Лукаво усмехается и сама новая карта, страшная погибель лихого пушкинского Германа – пиковая дама.
… Судьба! Какая же ты странная штука – судьба! Сколько ты била своего непутевого сына, как долго и трудно шел он к своему первому миллиону, как мерз на рынке продавая шашлыки, как, рискуя свободой, торговал порнодисками, как сидел со всякой швалью сутками в казино, как страдал, надеялся, мечтал. Господи, спасибо, ты все узрел! Ты не оставил!
У Энвера Талгатовича образовалось каре. Не важно сколько он даст; Маклаков сам двинет олл-ин, и тот не сможет не заколлировать. Финал.
Но Энвер Талгатович не стал (не смог?) изображать отсутствие бубновой дамы.
- Сто восемьдесят семь миллионов. Ставлю все.
Маклаков медленно подвинул свои деньги к центру стола, вскрыл карты:
- Извините, Энвер Талгатович, стрит-флеш.
И поразился выражению лица визави. Ожидал всего чего угодно: криков, мата, истерики, даже драки.
Энвер Талгатович мирно улыбался.
- Спасибо за игру, Александр Дмитриевич.
Медленно, по одной, открыл карты.
Туз червей, король червей. Флеш-рояль, самая старшая комбинация классического покера.
… Время замерло; все застыло перед глазами, но на миг, лишь на миг..
- Я в туалет, простите, - тоже улыбнувшись поднялся с кресла Маклаков.
Кто подставил, кто? Свои же, конечно – они не жильцы… Не все еще кончено – лихорадочно работал мозг. Нельзя дать ему уйти с деньгами. Кому звонить? Фариду в мэрию? Или сразу Кирсанову в ФСБ? Быстрее, быстрее…
Маклаков зашел в туалет, пальцы лихорадочно заплясали по мобильнику.
- Здравствуйте.
Прислонившись к стеночке, более чем когда бы то ни было похожий на добродушного зайца, стоял студент Дмитрий Тиникин.
15. Последний удар.
- Посмотрите, Александр Дмитриевич, - Диман протянул тонкую синюю папку, - здесь дарственная на квартиру, коттедж, машину, на банковские счета – на них, к сожалению, у вас уже почти ничего не осталось…
- Что ты несешь? – Маклаков грубо оттолкнул студента, машинально нажал пульт; через секунду в туалете появился Дрон, как всегда предупредительный и корректный.
- Александр Дмитриевич, - Диман виновато улыбался, - вы не останетесь без крыши над головой. Однокомнатная хрущовка в районе Второй Железнодорожной будет приобретена на ваше имя.
- Как он сюда попал? Вышвырни этого идиота!! – завизжал всегда предельно спокойный Маклаков.
- Александр Дмитриевич, - Дрон не шевелился, - думаю, вам стоит его выслушать.
- Пожалуйста, выслушайте меня, - Диман будто бы продолжал извиняться. – Если я не выйду отсюда через десять минут, притом вместе с вами, соответствующий звонок будет сделан в краевую прокуратуру, и не Хафизу Адольфовичу, а кому помогущественней. Аналогичные действия будут произведены и если мы в течение получаса не приедем к нотариусу…
Оказывается, убить человека так просто! Если знаешь что это не человек, а гнида и падаль – а Диман знал это прекрасно; его отец когда-то работал на одном из заводов Вована. Берешь на свалке старый ржавый ледоруб, выкручиваешь лампочку в подъезде, а потом… потом главное - сразу отвернуться чтобы не вырвало от вида мозгов, превратившихся к красно-белую жижу.
… Что же это был за выкрутас злого рока? Утонул игрок Регойский; какой-то пьяный урод наехал на него, но Всевышний спас, а после родился сложный план. И повезло еще раз; когда бродил вокруг озера Безымянное (его показывали по телевизору в “Перехвате”, в сюжете про смерть Регойского) нашел в дупле старого дуба барсетку погибшего. А Достоевскому хватило одного звонка с намеком на то что вокруг “Некрасова” орудует серийный маньяк; старый лис словно растворился в воздухе, зализывает где-то финансовую рану.
- Все доказательства – ледоруб, которым убили Хаенко, барсетка Стаса Регойского, - продолжал Диман, - находятся в вашей, Александр Дмитриевич, квартире. Есть свидетели, которые видели вас около дома Вована в часы убийства – конечно, если мы договоримся, они будут молчать. Этих доказательств вполне достаточно для пожизненного срока. Мотив очевиден: вы нечестно обыгрывали людей на крупные суммы – и это тоже легко доказать – а когда они стали что-то подозревать, решили их уничтожить. Конечно, глупо убивать самому, но всем известна ваша, Александр Дмитриевич, патологическая жадность; вы попросту сэкономили на профессиональном киллере…
- Убей его, - устало кивнул Маклаков Дрону.
Тот не двинулся с места.
- Вам придется все подписать, Александр Дмитриевич.
- И ты, Брут, - только и сумел выдохнуть Маклаков; он понял что это конец.
- Простите, - продолжал заискивающе улыбаться Диман, - но бедному студенту очень нужны деньги.
16. Бумеранг.
За окном бил холодный ноябрьский дождь, оттеняя хмурый пейзаж в стиле социалистического реализма: серые девятиэтажки на фоне нескольких черных, дымящих гарью труб. Голова кружилась сильней и сильней; вчера закончились последние запасы крупы, и ныне Маклаков был вынужден ограничиться кефиром. С последних семи рублей на мобильнике он названивал Малене: “абонент временно недоступен”; безнадега.
А Саренда был привычно весел: тот же мятый свитер, тот же запах перегара.
- Слыхал? – он размахивал газетной вырезкой. – Поймали таки “некрасовского маньяка”. Вот слушай; из интервью капитана юстиции Хафиза Ниязова: “в ходе оперативной деятельности установлен Руслан Шимиев, двадцати восьми лет, без определенного места жительства. Он подкарауливал игроков у входа в подпольное казино, следил за ними, убивал и грабил. Фигурант дал чистосердечное признание по двум эпизодам. Следствие продолжается…”. И фотка этого Шимиева здесь, глянь, вылитый Чикатило.
Маклаков равнодушно смотрел в окно. “Почему они меня не убили?” – вот был один-единственный вопрос. Почему? Или ждут пока я сам умру, например, с голоду? От этой мысли стало смешно, и Маклаков зашелся истерическим хохотом.
Саренда печально смотрел на него:
- Ну ты закис совсем, брат… Проиграл последнее, так с кем не бывает. На-ка, возьми сотку взаймы, отдашь как сможешь.
… Маклаков шел к “Некрасову”. Заветные сто долларов грели руку. Не в казино он пойдет, конечно нет, там нечего делать с такой суммой, попытает удачи в игровых автоматах; как там учили бывалые игроки – ставишь по мелочи на “вишенку”, жмешь три раза, один пропускаешь и “грузишь” по полной. И, говорят, дает! Бред, конечно, но что делать.
Огромный белый лимузин легонько задел его боком – Маклаков упал в лужу. Дверца приоткрылась; мило улыбался Дмитрий Тиникин – в лицо Маклакову полетела сигарета. А кто рядом с ним? И улыбается так мило, так очаровательно! Малена ведь никогда не любила черное. Малена…
… - Куда прешь, падла! – жирный охранник зала игровых автоматов пнул его в зад. – Иди проспись!
… Маклаков лежал на жухлой траве, смотрел на звезды и слушал дыхание легкого дождя. Пес-бродяга, старый знакомец, носился кругами рядом, пытался глянуть глаза в глаза, после исчез и вновь появился с большой костью в зубах, аккуратно положил ее перед Маклаковым и деликатно удалился.
Маклаков вдруг понял, что ему совсем не нужен миллиард.
Сентябрь 2010 г.
В неявном виде в повести цитируются:
1. “Экспансия” Ю. С. Семенова.
2. “Кожа для барабана, или Севильское причастие” А. Перес-Реверте.
3. “Река Хронос” Кира Булычева.