У него сегодня день рождения, но не в этом дело. А дело в том, что ему приснился ночью дурной сон. Оказалось, Мариванна ему изменяет. Конечно, это было только во сне, но факт есть факт.
Факт становился очень удручающим и казался реальным оттого, что во сне были известны и имя счастливого соперника – Николай Альбертович, и род его занятий – заведующий базой Книготорга. И еще такая, больно ранящая, подробность: на сопернике были голубые спортивные брюки с белыми лампасами и пижонистые кроссовки фирмы «Адидас». Нельзя объяснить, почему эти атрибуты давали такое преимущество, но Василий Лукич или просто Вася, как называла его Мариванна, страдал по-настоящему, хоть и во сне. Мариванна на четыре года моложе Васи, и это делало его позицию мучительно уязвимой. Она – стройная, красивая и пружинисто-упругая – уходила от него куда-то в синеву, и облако ее волшебных золотистых волос медленно таяло в знойном небе. «Ах, он так одинок и несчастен,– слышался издалека голос Мариванны, озабоченной состоянием дел заведующего базой Книготорга.– Ах, я так ему нужна». Грудь Васи трещала, как земная кора при землетрясении, а сердце пронизывалось фосфоресцирующими электрическими разрядами ревности и обиды. «А я?.. А как же?.. Разве можно так?.. Ах ты, гад...»– бессвязно, а главное, бессильно и беззвучно восклицал периодически Вася, и холодный пот обливал его крутой и упрямый лоб.
А затем – почему-то гвоздики. Эти цветы, прижимаемые ею к груди, и прозрачные кружева рукавов ее нежносиреневой блузы, когда он увидел ее впервые... Безмерное страдание приносили Васе эти накатывающие прибоем давние воспоминания...
Они жили в разных городах и каждый день дважды – утром и вечером – говорили по телефону. По утрам всегда в одно и то же время звонила она, и, едва проснувшись, он ощущал в душе праздник предстоящего прикосновения к ее голосу. Он шагал на работу и радостно бубнил про себя: «В голубых городах просыпается медленно небо... Он неверен и легок, голубых городов наших сон... Воздух утренний их пахнет свежеиспеченным хлебом... И еще ожиданьем, когда зазвонит телефон...» А вечером звонил он, и порой остро ощущал, как телефонные кабели наливаются до отказа их словами и чувствами, и тогда отправлялся домой, чтобы там, сидя за столом, продолжить беседу в письме.
Рациональные люди рационального века, они вскоре обнаружили, как сказали бы в наши годы, что в узкую щель таксофонного монетоприемника уже протиснулись «Жигули». И тогда решили жить вместе. А может быть, потому, что короткие встречи, ежедневные звонки и письма не приносили облегчения? Может быть...
А скорее всего, виной тому был июль, когда Вася приехал в ее город и стоял, маясь нетерпением, в назначенном месте, и вдруг она выросла, как тоненькая веточка вербы на противоположной стороне улицы, и в руке ее дрожала бархатно-бордовая, почти черная, роза. Поток машин разделял их, и не было даже надежды хотя бы на мизерный промежуток, куда можно было бы рвануться навстречу своему счастью. И они пошли – очень долго! – каждый по своей стороне, не сводя лучащихся глаз друг с друга, потом побежали – быстрее, быстрее!
Невероятные, как легенды, имена дарил он ей. Здесь были Голубая Журчащая Речушка и Жемчужинка, Серебристая Туйка и Пушинка, Ромашка и Соломинка... Но более всего предпочитал (даже про себя!) называть ее по имени-отчеству, доведя с годами до укороченного – Мариванна, и лишь в этом имени со всей полнотой отражалась, как ему казалось, та мера чувств, которые он к ней испытывал.
Жизнь неслась горным потоком, дел и забот было все больше, а года становились все короче. В повседневности поблекли, а затем завертелись-закружились и унеслись куда-то тревожащие своей тайной магические имена. Осталось одно – Мариванна.
И вот теперь все прахом, такое предательство... Сбросив, наконец, сон, но еще с закрытыми глазами, он потянулся влево, к Мариванне. Но ощутил под рукой остывшую поверхность ее подушки. Новая волна ревности накатила на Васю.
– Боже мой, как ты стонал во сне!
Сухонькая старушка стояла у кровати и тревожно смотрела на Васю, протягивая ему стеклянную мензурку с каплями. По комнате пополз валериановый запах. Вася строго взглянул на старушку:
– А кто такой Николай Альбертович, а, мать?
– Как это кто? Заведующий базой Книготорга.
Вася выпучил глаза, замычал и с негодованием отвел протянутую руку с мензуркой.
– Заведующий?.. – зловеще переспросил Вася, и голос его приобрел металлический оттенок.
– Ну да, ты забыл, наверное, я же рассказывала тебе... Мы с ним в больнице вместе лежали.
Горсть соли на его незажившую рану!
– Ишь ты, «вместе лежали»!– ворчливо передразнил Вася.– Ты хоть бы слова какие другие подобрала!
– Ой, Вась, что я вижу! Совсем мужик сдурел! Да ты что, ревнуешь?
Вася отвернул лицо в сторону, прислушиваясь, как медленно укладывается на положенное ему место выскакивавшее недавно сердце.
– Ox, Вася, Вася,– с ласковой укоризной сказала Мариванна,– тебе же, сегодня, милый, семьдесят пять годков стукнуло, а ты все такой же!..
Она присела, легкая, как пушинка серебристого тополя, на краешек кровати. Василий Лукич, немного подумав, виновато положил ей на колени свою большую седую голову. Теплая рука легла ему на затылок, и дыхание перехватило...
– Жемчужинка ты моя, золотая...– тихо произнес он. – И ты, мать, для меня все такая же...
Не знаю, бывают ли золотые жемчужинки.
А может быть, я ошибаюсь, и совсем не так называл Василий Лукич Мариванну...
Но, если я что и соврал в рассказанной истории, то только это... Честное слово!