Искренне восхищаюсь, с какой искренностью мы говорим и как искренне поддерживаем то, в чем искренне сомневаемся или даже совершенно искренне уверены в противоположном.
Мы искренне хотим, чтобы кто-то, наконец, встал и сказал всю правду, после чего мы искренне скажем, что он дурак. Сами очень мечтаем иметь больше других, а ему говорим: «Тебе что, больше других надо?» Мы не читали, что он там написал, но единодушно с ним не согласны и требуем, чтобы его выдворили. С другой стороны, мы думаем, что он где-то прав, но из союза писателей исключаем. Потому что мы обожаем атаку, но предпочитаем сидеть в обороне.
Нам хронически не везло с начальством, но мы убеждены, что «наверху виднее». Выбирая Иванова, мы заранее знаем, что он ни на что не годен, и любой из нас подходит больше, но зачем нам «высовываться»? Он нам потом говорит: «Какие будут соображения, товарищи?»– и мы, переглянувшись, обнаруживаем, что соображать-то мы научились, но только «на троих», где и проявляем высокую общественную активность, широту взглядов и отчаянную прямоту суждений.
Нам очень неловко тревожить тех, кто хорошо устроился. Даже абонемент на компостер в автобусе мы передаем не через сидящих с удобством, а через стоящих с напряжением, среди которых нам более предпочтителен тот, у которого заняты обе руки.
– Вы что,– кричит он нам,– не видите что ли: я уже двояковогнутый?
– Ничего,– добродушно успокаиваем его,– мы и сами двоякодышащие!
Проклиная начальство, завод и план, мы приходим в выходной на работу исправлять чьи-то просчеты, скорбя о потерянной рыбалке или неокученной картошке, но называем это гордо «встать на трудовую вахту» или «помочь производству». Обыкновенные трудовые будни перед всепартийной сходкой называем «девятнадцать ударных недель». А вдруг двадцать получится, как быть? Или после конференции можно работать хуже? Остаемся после работы «работать»: беседуем, пьем чай, играем в шахматы. Искренне верим, что это необходимо для выполнения плана и негодуем, почему это другие не «вечеруют».
Аттестовав изделие Знаком качества, мы все вместе не сомневаемся, что оно стало лучше, хотя каждый знает, что «оно» осталось таким же, как и тогда, при второй категории. А теперь думаем, что «оно» еще качественнее, потому что прошло госприемку, хотя мы (между нами!) обвели контроль вокруг пальца, а «оно» как было среднего рода, так и осталось.
Когда мы на собрании молчим и думаем: «Подождем, посмотрим», это называется: «Коллектив дружно высказался «за». Мы во многом всех перегнали и даже каждая корова у нас дает молока на 20 литров больше, чем на самом деле может дать. Директору, развалившему производство, мы запишем: «по состоянию здоровья», а двух первых секретарей проводим «на пенсию», хотя одному из них только 55, а другому – 58. И при этом всем понятно, за что это их таким образом.
«Виновные строго наказаны» означает, что вынесли выговоры, которые люди привыкшие принимают, как периодически неизбежное, с легкой улыбкой и без душевного трепета. А ту же капусту, которую осенью мы срубили на бескрайних мамоновских просторах, утопая в грязи, прилипчивой, как насморк, под знаком «помощь сельскому хозяйству», весною, снявши прогнившие в овощехранилище верхние две трети и доведя кочан до вида сморщенного личика новорожденного, продадим себе же, только дороже, а «птичку» поставим в графе: «снабжение трудящихся свежими овощами».
– Кого обманываем?– сокрушаемся мы с другом, выходя с завода по увольнительной записке, где обозначено: «В ЦНИТИ для проведения патентного поиска», хотя я иду в гараж подтянуть торсион, а он – в ларек за пивом...
Не хочу на пенсию! Люди черт знает что могут обо мне подумать, когда услышат, что ушел на пенсию.
Лучше давайте прямо напишем: выгнан за то, что не понимал, почему ему пора на пенсию по состоянию здоровья!
И поделом, хотя мне только 49.