Сон.
Ночной кошмар, и вязнешь в нем как в болоте, ужас - громадное чувство, растянутое на века. И знаешь ведь, что сон, но паника давит слабый писк разума, и ты тонешь, тонешь, захлебываешься вязкой болотной жижей, и не вздохнуть, и не крикнуть, и воздуха не хватает,- все, конец!
Тогда-то и просыпаешься в холодном поту, с бешено бьющимся сердцем, внутри все вибрирует от пережитого ужаса, и тошно, тошно до полусмерти, до рвотных спазмов, до полного аута...
Но тьма перед глазами не спешит рассеиваться.
И становится ясно ('ясно' - какая ирония, с ума сойти!): главный кошмар уходить даже не думает.
И что мне вместо со зрением заодно и память не отшибло? Спокойнее сейчас было бы, честное слово!
Ненавижу свою беспомощность!
Тьму, пожравшую весь белый свет, ненавижу!
- Даша! Ты здесь что делаешь?
Хороший вопрос! Губы сводит истерической улыбочкой. А не хочу я торчать в своей камере,- пардон, комнате!- безвылазно, надоело мне с ума сходить от мертвого одиночества, дни считать по времени завтрака-обеда-ужина! Да только Андрей почему-то не понимает этого, хоть тресни его.
- В туалет захотелось,- говорю.- Что, самой нельзя туда сходить? Тебя же хрен дозовешься, особенно когда нужен. Или мне в комнате надо было нагадить?
- Ты мне тут не хами!- зло бросает Андрей.
Не выдерживаю, начинаю хихикать. Муж любящий, блин... Как случилось со мной это несчастье, его будто подменил кто. Ну, конечно! Сиди тут с калекой, ухаживай за нею, время драгоценное, молодое переводи на нее. Других кругом нет, что ли? Наверняка, у него роман на стороне, причем даже и не один... То-то телефон по вечерам трезвонит без устали.
- Ты от меня зависишь, между прочим!
Ну да, а как же! Сижу на твоей шее, ем и пью с твоего стола... каждый день ты об этом вспоминать не забываешь...
- А не хочу я от тебя зависеть!- кричу злобно.- Не хо-чу!
- Можно подумать, у тебя выбор есть!
- Выбор всегда есть, Андрюшенька.
- Не у тебя, Дашунечка. Ты, между прочим, платье задом наперед надела!
Платье я надела правильно. Но рука непроизвольно дернулась пощупать ворот, и я почти увидела самодовольную улыбочку на роже своего благоверного. В последнее время он испытывает странное извращенное удовольствие, оттачивая на мне свой убийственный юмор. Подумать только, ведь когда-то я считала его безобидным остроумным весельчаком! Когда-то. Когда он смеялся над другими, не надо мной.
...а ведь в церкви со мной венчался. 'В горе и радости, в болезни и здравии...' В радости да здравии быть рядом нетрудно. А вот в болезни, да притом безнадежной...
Мне далеко до утонченного слуха слепорожденных. Но как входная дверь хлопнула, я услышала. Ушел Андрей. К любовнице своей побежал! То, что таковая у него есть, можно даже не сомневаться. Я для него - предмет мебели, не больше. Я как из больницы вернулась, так он даже за руку меня взять брезгует, не говоря уже об остальном. Можно подумать, раз ослепла, значит, и женщиной сразу же быть перестала!
Ненавижу!
Я взвилась с постели, кинулась в коридор - ан нет, дверь в комнату заперта! Кто бы сомневался. Счастье, я готова была к такому повороту, заранее вещи припрятала. Лихорадочно одеваюсь, и - к окну. Мы на втором этаже живем. Второй этаж - это пустяк, если вдуматься! В детстве прыгала на спор, неужели сейчас испугаюсь? Двор наш мне как пять копеек, с головалого возраста известен!
Стылый осенний воздух проник в комнату. Пахнуло прелой листвой, горьковатым дымом костров, промозглой влагой утреннего тумана. Не хочу я от тебя зависеть, Андрюшенька! Не хочу, не могу и не буду!
Страшно. Страшно и трудно двигаться в наполненном тьмой мире. Иду медленно, стараясь не шарить руками и ничем своей ущербности не показывать. Не нужна мне жалость незнакомых прохожих! Ненавижу все эти неискренние слезки, за которыми стоит лишь шкурная радость: не со мной, слава Богу, не со мной беда приключилась.
Хорошо хоть вещи догадалась заранее припрятать. Одета по погоде, никто не цепляется. Боже мой, на что я рассчитываю? Под машину попасть, в открытый люк свалиться и шею свернуть? Не знаю. Но в одной квартире с чужим, ненавидящим человеком находиться не хочу. Не хочу и не буду!
Это должно было случиться, рано или поздно. И случилось, конечно же: я налетела на какого-то человека. Что-то упало, покатилось, послышался звон бьющегося стекла...
- А, чтоб тебя, б...ь обкуренная!- взвился надо мной могучий матерный.- Смотри, куда прешь, сука бесхвостая! Мать твою...
- Простите, пожалуйста,- лепечу, неловко поднимаясь.
- Да пошла ты на ...!
Я и пошла. Не совсем, правда, туда, куда отправили... По левую руку шумела дорога. Несколько раз приостанавливались машины, сигналили, кавказский акцент звал прокатиться 'с вэтерком'. Я пропускала мимо ушей.
Ступенька подвернулись под ногу неожиданно. Подземный переход. Отсчитав задом половину лестницы, я приткнулась к стене и заплакала от отчаяния и боли. Господи, ну за что? За что мне это?!
Буддизм, модный ныне, жесток: ослепла - значит, такова твоя карма, и ты сама во всем виновата: в прошлых жизнях творила зло, в этой - расплачивайся. Христианство предписывает смирение, молитву и покаяние. Кое-какие молитвы я знала, 'отче наш' например, зато христианского смирения не было и в помине: за что каяться, если я грехов за собой серьезных не ведала? Не убивала, не грабила, аборты не делала, собачек бездомных под хвост не пинала... За что же мне каяться?!
- Сидишь, бессовестная, милостыню клянчишь!- задребезжал над душой старческий голос, и тут же последовал болезненный тычок костылем в спину.- Шла бы лучше работать, молодая ведь, здоровая,- еще один тычок,- и не стыдно, средь бела дня-то! - опять тычок.- Молодь беспардонная, пьют, курят, колются, ноги перед каждым встречным раскидывают, а совести, совести-то...
Вспышка дикой ярости вздернула меня на ноги:
- Пошла ты вон, карга старая!!!
- Да она же слепая!- ахнул кто-то из прохожих.
Высоко над головой родился вдруг густой тягучий звук церковного колокола...
Служба давно закончилась, а я продолжала стоять неподвижно, впитывая неожиданно обострившимся слухом слабое потрескивание свечей перед иконами. Бог милостив, говорил батюшка. И хорошо же говорил, спокойно так, доброжелательно, Новый Завет цитировал... Из всей беседы пара фраз врезалась в память особенно четко: 'просите, и дано будет вам... ибо каждый просящий получает...'
Господи! Может, и впрямь я грешница страшная, раз уж Ты послал мне такое наказание. Тебе виднее. Но если Сын Твой грехи прощал и слепых исцелял одним лишь словом, то уж Тебе-то оно и подавно нетрудно. Прости мне все грехи, даже те, которых я не знаю или не помню! Дай мне прозреть, Господи! Пожалуйста! А я... я... Хочешь, Тебе служить буду? И обет какой-нибудь дам? Как там в Средневековье люди поступали... не мыться, волос не стричь, молчать годами, еще что-то такое... Хочешь, Господи, я молчать буду? До конца своей жизни! Дай только прозреть, Господи...
Я долго так стояла, даже ноги устали. Ответа не было. Да и кому в наше время Бог отвечал самолично? Ерунда это все, опиум для народа, и ничего больше. Я повернулась, осторожно пробралась к выходу, спустилась по крутой лестнице...
Что-то происходило. Тьма перед глазами осталась прежней. Что и говорить, надеяться на исцеление от неизлечимой травмы в церкви мог лишь наивный глупец. Не верила я в подобные чудеса, не было во мне того фанатизма, который на заре христианства позволял истинно верующим в воде не тонуть и в огне не сгорать. Но что-то определенно вокруг происходило.
Линии. Толстые, тонкие, блестящие, тусклые. Неяркая, причудливая схема сумасшедшего чертежника. И все это живет, дышит, движется. Пустой провал в странной схеме, больно смотреть, там, вот прямо сейчас...
...Визг тормозов, глухой удар, пронзительные крики, через время - вой сирен, свистки...
- Эй! Девушка! Вам что, плохо?
- Молчит...
- В шоке, наверное...
Но я рта открыть не смею совсем по другой причине.
От страха.
Эти линии... Люди. Нелепые человечки, словно нарисованные трехлетним ребенком по алгоритму 'точка-точка, запятая'. Одному жить осталось меньше года, онкология, причем о своем диагнозе он еще не знает. Второму... Внезапно вспомнился Андрей, но предстал он перед внутренним взором в точно таком же карикатурном виде. Не хочу всматриваться, но знание приходит против воли, разворачивается, сжимает болью сердце.
Любовница, одна, вторая... Перед свадьбой и после свадьбы. Очередная 'любовь', развода требует, шантажирует беременностью... а жена осточертевшая ослепнуть вздумала, как на заказ... самому на развод подавать - облико морале пострадает... нет, пусть Дашка сама заявление пишет, тогда никто и вякнуть не посмеет...
Ах, ты ж, кобель паршивый! Чтоб тебе самому...
Линии вздрагивают, приходят в движение, складываются тем же узором, но под другим углом. Несчастливый брак со стервой, нищета, больной ребенок, - все это ждет Андрея в недалеком, лет через семь примерно, будущем...
Господи, да я же ведь Тебя не о том просила! Я зрение вернуть хотела, от слепоты избавиться, к миру вновь вернуться... не нужен мне этот жуткий дар, не нужен, не нужен, забери его обратно, не хочу!
Но напрасно было теперь все. Линии потускнели, сдвинулись в сторону, яркой осталась лишь одна. Она уходила далеко за город, в другую область, едва ли не в другую страну...
Будьте осторожны в своих просьбах к Всевышнему, ведь Он может и откликнуться. Не на кого пенять. Я сама во всем виновата, сама молила дать мне прозрение. Вот и получила по просьбе своей. Так что теперь изволь, Дашуня.
Молчать всю жизнь и служить Господу...
- Простите... Как мне найти матушку Богдану? Мне говорили, что она ясновидящая и целительница. Что только она одна... Понимаете... Дочь у меня, два годика. И уже онкология. Врачи сказали...
Они приходят ко мне каждый день. Отчаявшиеся, живущие последней надеждой люди. Они ждут чудес... и многие из них проклинают меня за свои несбывшиеся ожидания, не понимая, что я и так наказана сверх меры.
Видеть, зная, что в большинстве случаев реальной возможности изменить хоть что-нибудь тебе не дано,- это ли не подлинное проклятие?!
Чем я могу утешить своего собеседника? А еще по причине умножения беззакония во многих охладеет любовь (Мтф 24:12) Душа, охладевшая к любви, обречена болеть и мучиться. Лишь через боль и страдание она способна очиститься и научиться любить снова. Ну, а дети платят за грехи родителей вплоть до четвертого поколения. И когда у нас тяжело болеют маленькие дети, это означает только то, что тяжело больны мы сами...
Мы пойдем сейчас в храм, и я буду смотреть. Помогая детям, необходимо одновременно лечить и себя тоже - через устремление к Богу, через покаяние, причем истинное покаяние - это не просто свечка перед иконой, это крайне мучительный процесс, его сложно выдержать, он сродни смерти, если честно. И не каждому еще дозволено решиться на такой ответственный шаг. Если человек не готов, ему проще умереть, чем начать менять глубинный рисунок своего характера. Никакая, в том числе и моя, молитва ему уже не поможет...
Не раз и не два я пыталась нарушить данный мною обет молчания. Объяснить, рассказать, наставить на путь истинный! Но каждый раз губы сводило судорожным спазмом и ничего, кроме невнятного хрипа, не выходило из горла. В конце-концов, я смирилась. На все Твоя воля, Господи. На все Твоя воля...
Мужчина говорит и говорит, захлебываясь своим горем. Его линии рассказывают о многом. Странно, эти линии мне вроде знакомы. Кажется, когда-то, безумно давно, я их уже видела. Видела, и даже какое-то время любила...
Мужчина вдруг замолкает, замедляет шаг:
- Даша? Ты?!
Его голос тонет в громком перезвоне монастырских колоколов, зовущих на службу...