Осенний лист или Зачем бомжу деньги?
Роман
Часть I
Бомжи
1
Сидоров встретил Молотилова на улице.
Наступала зима, а одет Альфред Аркадьевич был явно не по сезону – туфельки на тонкой подошве, кожаный пиджачишко, весь в каких-то бурых проплешинах; шарф заменяло не первой свежести вафельное полотенце. Без шапки, волосы короткие, но не стриженные, а будто огнём опалённые. Изможденное лицо покрывала по крайней мере недельная щетина. И жжёным от него несло, как от погорельца. Узнать в этом опустившемся человеке прежнего, всегда гладко выбритого, пахнущего дорогим парфюмом коммерческого директора солидной фирмы, было весьма проблематично. Сидоров и не узнал бы, не будь он бомжём. Но Сидоров - бомж со стажем. Пройти мимо конкурента и не остановиться, не разобраться с ним - это нельзя, это идёт в разрез с жизненной установкой вольного человека.
Едва он подошел к чужаку с намереньем турнуть куда подальше и взглянул в испуганные глаза, сразу узнал. И почему-то обрадовался.
- Ба! Альфред! Вот так встреча! Что за вид?
- Алексей… - почти по слогам произнёс Альфред имя Сидорова и замолчал, вспоминая отчество.
- Алексеевич, - подсказал Сидоров, хохотнув. Давненько его не величали по имени-отчеству. «Ляксеичем» называли, но это больше смахивало на кличку. – Так что с тобой случилось, Альфред? Катька из дома выгнала? Она может. Небось, новую игрушку завела?
- Катеньки больше нет, - прошептал Альфред, и его красные воспалённые глаза наполнились слезами.
- Как это? – не сразу врубился Сидоров.
- Убили Катеньку…
Сидоров стянул вязаную шапочку и перекрестился.
- Как это… как убили? Почему?..
Сидоров давно уже перестал вспоминать о тех временах, когда они жили с Катериной, забыл обиду, которая, казалось, никогда не забудется. Он вычеркнул Катерину из памяти, и даже с трудом мог вспомнить теперь, как выглядела его бывшая жена. И вдруг, словно схватил его кто-то за горло. Дышать стало трудно. Память о Катерине вернулась в один миг.
Альфред что-то бормотал, но что – разобрать было сложно, язык не слушался Альфреда, синие губы не хотели разлепляться.
Сидоров сглотнул тугой комок и сказал:
- Ладно, потом расскажешь. Пошли, тебе сейчас отогреться надо и поесть. Водки бы граммов сто не помешало...
Жил Сидоров в кабинете начальника цеха по производству легковоспламеняющихся и взрывчатых веществ разграбленного и разрушенного завода «Искра».
Некогда «Искра» был градообразующим предприятием и относился к оборонному комплексу. Потом, в далёком девяносто четвёртом в рамках глобальной конверсии завод решили смести с лица земли и построить на его месте Торговый Центр. А что делать, если мины, гранаты, динамит и прочая взрывающаяся продукция стала стране не нужна?
Кстати, именно Альфред Молотилов (в то время молодой, новоиспечённый инженер-технолог, работающий в техбюро завода) предложил завод не ликвидировать, как того требовал мэр и с чем безоговорочно соглашался директор «Искры» Антон Иванович Самотёсов, а только слегка перепрофилировать и наладить выпуск петард, новогодних хлопушек, бенгальских огней и прочих пиротехнических изделий не милитаристского направления. Идея Альфреда бурно обсуждалась на собраниях в цехах и на перекурах в курилках. На директорских планёрках она тоже обсуждалась, но менее бурно. Антон Иванович на этих планёрках, не стесняясь подчиненных, ковырял в носу и катал из добытого шарики. Ему были глубоко безразличны и судьба завода и судьбы заводчан, он уже достиг пенсионного возраста, обеспечил себе безбедную старость, а своим детям организовал мощные стартовые условия для карьерного роста. Теперь он лишь ждал момента, когда можно будет сделать последний финансовый рывок и спокойно уйти на заслуженный отдых. Проводил эти скучные планёрки и от нечего делать, а, возможно, доставляя себе удовольствие, ковырял в носу и катал шарики.
Тем не менее, полностью игнорировать Молотиловскую инициативу с энтузиазмом подхваченную широкими трудовыми массами Самотёсов не мог, он ещё не впал в старческий маразм, а демократия капиталистическая пока не успела до конца сожрать демократию социалистическую. Поэтому, скрепя сердце, он дал задание заводским экономистам подсчитать затраты, связанные с перепрофилированием «Искры» и определить, хотя бы приблизительно себестоимость «новой» продукции.
Экономисты считали долго, а когда закончили, не только у Альфреда Молотилова, у всех вытянулись лица – петарды оказались дороже китайских в восемнадцать с половиной раз! Не говоря уже о новогодних хлопушках – одни конфетти были дороже готовой китайской хлопушки. «Ерунда, быть того не может, - возмущался Альфред, - я тут сам подсчитал кое-что…». Но Антон Иванович слушать его не захотел. Он встретился с мэром, и в тот же ресторанно-банный вечер было принято судьбоносное решение – «Искра» должна быть потушена навсегда.
Решение приняли, народ с завода уволили, готовую продукцию куда-то увезли, Самотёсов вышел на пенсию и укатил на ПМЖ в Карловы Вары, а на завод двинулись экскаваторы, бульдозеры и… мародёры.
Да видать деньги на строительство Торгового Центра кто-то украл. Всё оборудование – станки, в том числе уникальные, грузоподъёмные механизмы, огромные гальванические ванны, металлоконструкции, всякую технику, да вообще всё металлическое, что находилось в цехах и на территории, вывезли с завода. Как позже выяснилось, сталь и цветной металл продали китайцам. За гроши, по цене металлолома. Стены цехов разбомбили тяжёлой дурой, подвешенной к стреле экскаватора. Цех по производству легковоспламеняющихся и взрывчатых веществ (когда-то давно этот цех для краткости обозвали «взрывным», и вскоре это название стало чуть ли не официальным) по какому-то странному стечению обстоятельств уцелел. Может быть, потому, что он был ниже других цехов и почти скрылся под обломками рядом стоящих зданий. А может быть, экскаваторщику сказали, что денег нет и не будет именно в тот момент, когда он ехал добивать недобитка, и машинист плюнул на всё, бросил вверенную ему технику и подался в коммерцию вслед за остальными. Наверное, торгует теперь китайским ширпотребом на городской барахолке…
Так и стоят развалины уже почти одиннадцать лет.
Весь взрывной цех утеплить было сложно, слишком большой, а вот бытовки постепенно заселились бомжами. В них притащили буржуйки, какую-никакую мебелишку и прочее, отслужившее свой срок прежним владельцам, имущество. Щели в бытовках позатыкали стекловатой, отмотанной с труб теплотрассы, окошки, где они были, забили досками и затянули обрывками рубероида, найденного тут же на развалинах завода. Попасть туда жить, или, как говорили бомжи, прописаться на заводе, было практически невозможно. Только за великие заслуги перед вольным братством.
Сидоров такие заслуги имел, а потому жил там уже четвёртый год. Жить да не тужить в таком комфорте можно было бы до самой смерти. Но обитатели взрывного цеха стали поговаривать (разговоры эти года три назад возникли), что нашёлся якобы какой-то богатый человек, патриот родного города, и решил довести начатое дело до конца – построить-таки Торговый Центр. А если так, если слухи обернутся реальным делом, то Сидорова и его товарищей по несчастью ждут новые испытания. Лето – ерунда, а вот зима… Но лето прошло и зима наступила. А потом и зима прошла потихоньку. И вот уж новая зима скоро вступит в свои права. Пока она только предупреждает о своём наступлении, подмораживает с утречка, а днём тает всё.
Время идёт, а спецтехника не торопиться въезжать на заваленную бетонными и кирпичными обломками территорию, когда-то гордо именующуюся территорией завода «Искра», на котором в далёком уже прошлом трудилось более тридцати тысяч человек. Видать струхнул этот «патриот», прикинув объём работ по расчистке территории. Об этом можно было судить по тому, что Торговый Центр быстро построили в другом месте, почти в центре, не на отшибе, где стоял завод. Тот же самый «патриот» его и построил, или какой другой, этого никто не знал. Таких вещей и нормальные люди с паспортами и прописками не знают, а уж бомжам-то кто скажет?
Люди бомжей сторонятся, не разговаривают, даже глаза почему-то отводят, если бомжа увидят. Может быть, бояться заразиться чем-нибудь? А может, стыдно им, что у них есть чем с несчастным бездомным поделиться, но они не делятся. Почему? Тут много причин. Сколько не пытался Сидоров найти хоть одну неуважительную, не находил. Кто захочет отдать свои честно заработанные или честно сворованные деньги? Ведь живут-то сейчас все с копеечки. У всех дети, им надо – давай, да давай. А кто-то на машину копит, кто-то на отпуск. Кто-то на чёрный день откладывает или на собственные похороны. А вот если у кого-то совсем уж ненужные вещи скопились, тот их на помойку несет и рядышком с баками для бытовых отходов складывает. Для кого? Для бомжей, конечно, или для других, кто тоже этому барахлу рад.
Все эти размышления Сидорова не касались тех, кто разъезжал по городу в «Мерседесах» и в «Джипах». Тех, кто существовал, но, находясь вне зоны обитания бомжей, существовал как бы чисто гипотетически. В местах, где можно было этих людей увидеть – бары, казино, рестораны, дорогие бутики, супер-и-мегамаркеты, деловые центры – там бомжам появляться запрещалось. И менты шугали, а больше всего – охранники и швейцары.
Рыться в отбросах и вообще - появляться, бомжам позволительно было только в удалённых от центра спальных микрорайонах. А кто там живёт? Обычные люди, которые копят на машины, тратятся на своих чад, живут с копейки и складывают ненужные вещи рядом с мусорными баками.
Людей из «Мерседесов» и казино Сидоров ненавидел. Возможно, потому что ненавидел себя тогдашнего. У него ведь тоже когда-то был «Мерседес» и в казино он бывал чаще, чем на работе. Нечего ему было на этой работе делать, там Катерина со всем легко управлялась. Нет, поначалу-то они с Катей вместе крутились - укрепляли, отлаживали, а когда всё укрепили и отладили, Сидоров к работе стал охладевать. А потом Катя Альфреда Молотилова наняла…
Сидоров пытался, но никак не мог забыть тот случай, когда он так просто, из одной лишь неприязни и потому что был в дурном расположении духа, избил бомжа. Этот бомж подвернулся ему под горячую руку у чёрного выхода из магазина, принадлежащего чете Сидоровых. Сидоров поругался с директором магазина по поводу занижения суммы дохода в отчётности. Он был зол и ему очень хотелось набить директору морду, но удовлетворить своё желание он не мог по очень простой причине - директор была женщиной. Плюнул Сидоров, вышел из магазина, а тут бомж! Стоит у мусорного контейнера, смотрит на него, открыв рот, и моргает прозрачными испуганными глазёнками. Мразь, подумал Сидоров и ударил, разбил грязное лицо в кровь, а потом ещё ногами пинал. Пинал, а бомж даже не скулил, только отрывисто хакал, выплевывая из себя порционные куски воздуха при каждом пинке. Отведя душу, Сидоров вернулся в магазин и долго мыл руки в подсобке. Какая мразь, повторял он про себя, совершенно забыв народную мудрость, что от тюрьмы да от сумы зарекаться нельзя. Тогда он даже не предполагал, что попрошайничество и рытьё в помойке вскоре станет для него основным занятием, что будет он точно таким же, как тот, кого он только что избил до полусмерти.
С тех пор уже лет восемь прошло, уже и бомжа-то того, наверняка, в живых нет (у бомжей век короткий, а тот, которого он избил, стариком был, или стариком казался), уже и сам Сидоров – бомж со стажем, а гложут его воспоминания. И ненавидит он себя тогдашнего – сытого, здорового, обласканного красавицей-женой, преуспевающего и не думающего о завтрашнем дне.
Сидоров искренне считал тогда, что бомж потому бомж, что он алкаш и бездельник, а то, что он, Сидоров, прочно и уютно обосновался в среднем классе, так это только благодаря его умственным способностям, трезвому образу жизни и желанию жить красиво. Любой человек, считал Сидоров, любой, способный думать и желающий чего-то достигнуть, никогда не опустится на дно. Нужно просто работать – пахать и вкалывать, а если не хочешь ничего делать, да к тому же водку пьешь – ройся на помойках и живи под теплотрассой, в подвале или на чердаке. А лучше - вообще не живи!
До встречи с Катериной Сидоров имел двухкомнатную квартиру на Центральном проспекте, оставленную ему в наследство мамой, свежую Тойоту «Виста», старенькую тентованную Газельку и дачу в Шугаевке, на которой после маминой смерти Сидоров ни разу не был. Дача, наверное, заросла бурьяном и одичавшей облепихой, а может быть, её уже давно растащили по дощечкам. На дачу Сидоров не ездил потому что, во-первых, человеком он был совершенно городским, любил комфорт, а комаров и омовения холодной водой из рукомойника не любил, а во-вторых, ему некогда было заниматься этой ерундой – выращивать морковку, свёклу и лук - он выращивал грибы. Прибыльное дело – шампиньоны и вешенки!
Катя к моменту их знакомства достигла гораздо больших успехов, несмотря на то, что была моложе Сидорова на целых пять лет, а в наследство от родителей не получила ничего. Даже улучшенную трёшку в новом доме купила сама. По городу Катерина разъезжала на ярко-красном «Форде», но кроме «Форда» у неё было ещё два микроавтобуса, «Газель» с термобудкой и «СуперМАЗ» для дальних рейсов. Этот автопарк был ей необходим для обеспечения торгового процесса в трёх продуктовых магазинчиках и десяти торговых точках на центральном городском рынке.
И всего этого она добилась сама!
Родители у Кати, конечно же, имелись, или, по крайней мере, были когда-то, но Катя никогда о них Сидорову не рассказывала, даже тогда, когда они стали мужем и женой. Сказала как-то: «Родители дали мне жизнь, кормили, поили, пока я маленькая была, игрушки покупали. И за это им огромное спасибо. Школу окончила, посидела на папиной шее, и хватит, дальше - сама. Захотела – высшее образование получила. Теперь кручусь, как могу»
О том, как Катерина крутилась с двадцати двух до двадцати восьми лет, то есть до весны тысяча девятьсот девяносто шестого года, когда они с ней встретились на вечеринке одного из приятелей Сидорова, она тоже никогда ему не рассказывала. Зато об этом рассказывали доброхоты, которые были Сидорову знакомы и которые некогда вращались с Катериной на параллельных бизнес-орбитах.
- Зачем ты с ней связался? – говорили они. – Она же стерва, негде пробу ставить! Скольких хлопцев довела до состояния сублимации! Одного так вообще - до нитки обобрала... – и вываливали ему пикантные подробности Катерининой жизни.
- Да врёте вы всё! – не хотел верить Сидоров, – Катенька не такая. Она умная и целеустремлённая. У вас нет такой работоспособности и коммерческой хватки, вот вы и поливаете её грязью. А если и пользуется она тем, что ей бог дал, так покажите мне безгрешную. Я на ней тут же женюсь.
Но женился он на грешной Кате.
Те самые доброхоты и советчики говорили:
- Ну, трахнул раз. Бабёнка-то она, конечно, интересная. Эффектная. Сексапильная, так сказать – удержаться трудно. Ну, понравилось, ну, ещё раз трахнул. Но жениться-то зачем?..
Но Сидоров советам не внял, женился.
Женился и целых четыре с половиной года не сожалел о принятом решении.
Познакомились они в марте, на женский день. В тот же вечер оказались в постели, а через три месяца Сидоров повел Катерину под венец.
В постели она была ураганом.
Сидорову было с чем сравнивать. Он до Кати был дважды женат.
Первый раз – по глупости. Отслужив два года в Хабаровском крае в отдельном десантном батальоне без отпуска и почти без увольнительных (а потому что некуда было в увольнительные ходить, в глуши служил), демобилизовавшись, он набросился на девчонок как лис на кур. По бабам Лешка Сидоров изголодался – жуть! А потому женился на первом курсе инженерно-строительного института, куда поступил с первой же попытки. Женился совершенно необдуманно, по залёту одной из своих многочисленных подруг-однокурсниц, но едва дотянул в браке до второго курса. Родившийся ребенок был очень мало похож на Сидорова по одной простой причине – Сидоров был блондином, и его молодая супруга Света была натуральной, некрашеной блондинкой, а ребенок был… ну если сказать, что он был смуглым, это было бы не совсем точно, - он был очень смуглым. Ребенок оказался негром. Такое иногда случается, где-то когда-то кто-то из предков по женской линии согрешил с чернокожим. Но Сидоров в случай верить не захотел, настоял на генетической экспертизе, и оказалось, что сидоровских генов у новорожденного – ноль целых и ноль десятых.
Естественно он тут же развёлся.
Окончив институт и распределившись в один из проектных институтов, Сидоров женился во второй раз. Новой его избранницей стала миловидная чертёжница с красивым именем Ариадна и пухлыми чувственными губами. Кроме губ, которые и сами по себе вызывали у Сидорова душевный трепет и сексуальный восторг, у Ариадны были томные серые глаза, копна тёмно-русых волос и сногсшибательные формы сорок восьмого размера. Как оказалось в последствии всё это богатство работало вхолостую, причём выяснил это Сидоров только через месяц после торжественного бракосочетания и последующей поездки в пансионат на Черном море.
Ариадна оказалась притворщицей. Она была лесбиянкой, а её притворства хватило только на месяц. Через месяц у нее начались ежевечерние головные боли, не позволяющие выполнять супружеский долг, а ещё через неделю Сидоров застал Ариадну на своём брачном ложе с рыжеволосой начальницей машинописного бюро института Александрой Толстун. Он, как вкопанный, остановился у порога спальни и не сразу понял, что это за монстр, состоящий из двух задниц и множества конечностей пришёл в его дом и расположился на его кровати. А когда пересчитал количество ног и рук и определил, что лишняя задница совершенно не похожа на мужскую, он как-то даже не расстроился, даже развеселился почему-то.
- Гав! – крикнул Сидоров и клубок, состоящий из двух женских тел, распался на две половинки. Половинка, которая была Александрой Толстун, упала на пол, за кровать, но через секунду подняла голову и заморгала глазами. Вторая половинка, которая была Ариадной, натянула на себя простыню с поспешностью целомудренной невинности.
- Ты?..
- Как в анекдоте: муж раньше времени вернулся из командировки.
Любовница жены выползла из-за кровати и, собрав разбросанную на полу одежду, не произнеся ни слова, выскочила из спальни. Сидоров посторонился, пропуская рыжекудрую лесбиянку, и посмотрел ей вслед. Тело у Александры Толстун, несмотря на возраст, было стройным и гладким, как у модели, а на ягодицах розовели овальные пятна. «Что им, мужиков не хватает, что ли?» - подумал он как-то отвлеченно, не об Александре, и не об Ариадне - обо всех лесбиянках вместе взятых. Потом закурил и сел на край кровати, но тут же подскочил, словно постель была заляпана краской, и он боялся испачкаться.
- Кто кого совратил? – спросил он просто так, ведь что-то надо было говорить, молчать в этой ситуации было бы совсем глупо. Но и скандалить в общем-то не хотелось.
Ариадна промолчала.
- Даже соврать ничего не хочешь?
- Прости, - выдавила из себя Ариадна, - я такая…
- А зачем ты, такая, за меня замуж вышла?
- Хотела свою природу изменить…
- Не получилось?
Ариадна отрицательно качнула головой.
- Да-а-а, - задумчиво изрёк Сидоров, – природу не изменишь.
С разводом он тянуть не стал.
После Ариадны он решил, что больше никогда не свяжет свою жизнь узами брака. Женщин у него было в избытке. Были и вдовы и разведёнки. Были соседки и сослуживицы. Случайные знакомые и знакомые его друзей. Были женщины намного старше его и совсем молоденькие и малоопытные в вопросах секса девчушки, выпускницы ВУЗов, молодые, так сказать, специалистки и даже студентки. Были и те, что за деньги, и те, которым был интересен сам процесс соития. Была даже одна крупная специалистка в области тантрического секса.
Но такой, как Катерина, у него никогда не было…
2
- Где это мы? – спросил Альфред, когда Сидоров подвёл его к двери в бывший кабинет начальника взрывного цеха.
Всю дорогу до приюта бомжей он брёл как зомби, держась за рукав Сидоровского бушлата и механически переставляя ноги. Пока шли через развалины, а потом по цеху, он стал понемногу приходить в себя. На площадке второго этажа перед дверью в приемную остановился и тупо уставился на пожелтевший от времени плакат с частично стершейся надписью: «Наша цель – коммунизм!». Под этими словами находилась надпись, сделанная несколько позже – буквы яркие, но неровные. «Я (сердце) коммунизм», - было написано и нарисовано под лозунгом.
- Это мой дом, - пояснил Сидоров. – Я здесь живу.
Снизу послышались тяжёлые неровные шаги, чередующиеся с жёстким дуплетным постукиванием, и через минуту на площадку поднялось существо с двумя оранжевыми костылями, похожее на большого паука.
- Окрошка? – удивился Сидоров. – Ты почему не на работе?
- Простыл я, Ляксеич. Мочи нету. Отлежаться бы малость.
- Сачкуешь, Окрошка? - сделал предположение Сидоров.
- Ни боже мой!
Окрошка специализировался на попрошайничестве, гримируясь, то под калеку-афганца, то под инвалида-беженца. Сейчас у него на голове красовалось сооружение, напоминающее чалму, длинный стёганый халат был порван во многих местах, из прорех торчала грязная желтоватая вата. Единственная нога была обута в сапог с сильно загнутым носком, как у старика Хоттабыча. Опирался Окрошка на костыли и стоял на трёх опорах крепко и непоколебимо, как пират Джон Сильвер на палубе «Эспаньолы». Ногу Окрошка потерял в прежней жизни, но не на полях сражений, а по пьяне, переходя в неположенном месте железнодорожное полотно.
Окрошка частенько говорил: «Эх, окрошечки бы сейчас покушать! Кисленькой. С настоящим квасом, домашним! С колбаской докторской, с огурчиком, с яичком, со сметанкой, с лучком, укропчиком. Эх-хе-хей!». Он всех достал перечислением ингредиентов этого блюда. Сам ты, окрошка, говорили ему бомжи. Так и стал Окрошкой.
- Честно, Ляксеич! Ломает всего и горло болит. Глянь! – Окрошка раззявил пасть и высунул бледно-розовый язык. – И культя ноет, спасу нет. Видать, скоро морозы сильные грянут.
- Ладно, отлежись, - разрешил Сидоров. – Я сегодня добрый. Видишь, родственника встретил. – Сидоров кивнул на Альфреда, тот пропустил слово «родственник» мимо ушей - не расслышал или не понял. - Так что болей на здоровье, Окрошка, - продолжил Сидоров. - Но прежде, чем спать заваливаться, принеси-ка нам выпить чего-нибудь. Лучше водки.
- Водки?! – притворно изумился Окрошка. - Где же я её достану?
- Твои проблемы, - бросил Сидоров, открывая дверь в своё жилище и проталкивая Альфреда внутрь. Сидоров правильно рассудил, если Окрошка заболел, значит, будет лечиться, а «лекарством», он наверняка запасся для такого случая. Куда-то же он всё-таки ходил этим утром! Если не на работу, стало быть, до ларька на своих трёх ногах доскакал.
Самое популярное лекарство в среде бомжей – водка.
- Проходи, будь как дома, - сказал Сидоров. – Квартира у меня большая, двухкомнатная. Даже трёх. Приемная, кабинет и маленькая комнатка. В ней, наверное, прежний хозяин бухал или отлёживался с похмелья.
- Где мы? – снова спросил Альфред.
- В кабинете начальника цеха по производству легковоспламеняющихся и взрывчатых веществ, сокращенно «взрывного» цеха бывшего завода «Искра». Ныне это предприятие приватизировали бомжи. А я – старший здесь. Можно сказать, директор завода.
- «Искра»?
- Ну да. Было такое градообразующее предприятие.
- То-то я смотрю, знакомо мне тут всё. Я же работал на «Искре» после института. Правда, недолго.
- Сюда садись. - Сидоров указал на лавку у батареи отопления, лавка была застелена ветхим лоскутным одеялом. – Здесь теплее.
Альфред сел на лавку и дотронулся рукой до батареи, она была тёплой, почти горячей.
- Смотри-ка! – удивился он. – Отопление есть. Забыли отключить завод от теплотрассы?
- Да нет, не забыли. Отключили, а как же? Одиннадцать лет назад. А я кое-что предпринял и организовал подключение бытовок цеха.
- Вы?
- А что ты удивляешься? Я же по специальности строитель-тепловик. Наш инженерно-строительный закончил. Теплогазоснабжение и вентиляция. Вот и применил свои знания на практике.
- Но как вам это удалось? Вы что, тогда ещё не…
- Тогда я уже три года бомжевал.
- Но как?..
- Потом расскажу. Сейчас надо обедом заняться. Буржуйку растопить, консервы разогреть, то-сё.
Сидоров захлопотал возле буржуйки, разводя огонь, а Альфред Молотилов с интересом принялся осматривать помещение, в котором очутился. Он хорошо помнил эту приемную. Когда-то частенько сюда захаживал по долгу службы, но ещё чаще просто так, с секретаршей полюбезничать. Секретаршу звали Наденька. Альфреду в ту пору только-только исполнилось двадцать два, а Наденьке, кажется, и восемнадцати не было. Наденька очень нравилась молодому инженеру, но до серьёзной большой любви дело не дошло, не успели они – начались баталии с руководством завода по поводу перепрофилирования предприятия, а потом массовые увольнения, митинги недовольных и прочие горестные события. Накрыла Наденьку и Молотилова перестроечная волна и разбросала в разные стороны…
В приёмной было относительно светло - свет сюда проникал через пыльное стекло, трещины в котором хозяин тщательно заклеел скотчем. Как позже узнал Альфред, окно приёмной оказалось единственным застеклённым окном на всем фасаде взрывного цеха. От одного угла к другому - по диагонали - был натянут провод, на котором сушились штаны камуфляжной расцветки и белая футболка с красной надписью на английском. На стенах висели плакаты, призывающие рабочего не терять бдительность и одновременно повышать производительность труда.
Ну что ж, подумал Альфред, одно другому не мешает.
Из мебели, если не считать листа ДСП, установленного на кирпичных подпорках и служащего хозяину столом, здесь находилась только лавка, на которой он сидел и буржуйка, Сидоров уже поставил на неё открытую банку тушенки и чёрный закопчённый котелок с водой. На ДСП Сидоров постелил газету, поставил литровую банку с коричневыми переросшими солёными огурцами и полиэтиленовый пакет с подсохшими изогнутыми кусками чёрного хлеба.
- Можно было б супчик организовать, да у меня корнеплоды закончились, - вздохнул Сидоров. – Конечно, и с одними макаронами сошло бы, но это не суп, а баланда. Сегодня планировал картофана и морковки с луком добыть, да тебя неожиданно встретил… Зато у меня бананы есть. – Он вытащил откуда-то из угла гроздь почерневших бананов, штук пять. - Как ты к бананам относишься, а, Альфред?
Альфред хотел ответить, что к бананам он относится положительно и что вообще в вопросах питания он человек толерантный, особенно, учитывая теперешнее бедственное положение, но тут в дверь деликатно поскреблись.
- Заходи, Окрошка, - громко сказал Сидоров. – Принёс?
Окрошка запрыгнул в приёмную на одной ноге; костыли он, по-видимому, оставил в своей норе, но и без них выглядел не менее устойчивым, чем оловянный солдатик Андерсена. Халат и импровизированную чалму он тоже снял и сейчас предстал перед Сидоровым и Альфредом во всей красе – в ярко-красной косоворотке и синих атласных шароварах, наверное, снятых с мёртвого запорожского казака или спёртых со склада реквизита в драмтеатре. Пустая штанина была поднята и заколота на бедре булавкой. В руках Окрошка держал поллитровку дешёвой водки с яркой ламинированной этикеткой. Чем хуже содержимое бутылки, тем красивее этикетка – закон равновесия или, по научному, баланс.
- Вот! – протянул он Сидорову бутылку. - Как приказывали, Ляксеич.
Сидоров критически посмотрел на Окрошку, принял из его руки бутылку и сказал, цокнув языком:
- Красавец! Где такую одёжку надыбал?
- Гуманитарная помощь из Канады. Вчера в миссии раздача была. Мне, как постоянному клиенту лучшее дали.
- Ну, ладно, ты иди, Окрошка, отлёживайся, - отпустил его Сидоров.
- Полечиться бы… - неуверенно сказал Окрошка.
Сидоров хмыкнул, взял с подоконника щербатый чайный бокал и набулькал болезному граммов сто. Окрошка, вытянувшись в струнку и удерживая равновесие, выпил, крякнул и, поблагодарив «Ляксеича», упрыгал из приёмной. Сидоров сходил в кабинет, принёс оттуда деревянный ящик и, придвинув его к столу, уселся и разлил водку по ёмкостям.
- Ну, не чокаясь. Царствие небесное рабе божьей Катерине. Пусть земля ей пухом будет. – Сидоров выпил залпом, а Альфред вливал в себя водку медленно, глухо стуча зубами о край эмалированной кружки. Закусили. – Ты ешь, ешь, Альфред. Не стесняйся.
- Спасибо…
Сидоров есть не хотел, утром плотно позавтракал, банку сайры съел и два варёных яичка, да кружку крепкого чая выпил. А Альфред был очень голоден, и поэтому ел много и торопливо, одновременно запихивая в рот и тушёнку с хлебом, и огурец и банан. Как бы плохо ему не стало, подумал Сидоров, и хотел уже было слегка его тормознуть, напомнить о вреде переедания после длительной голодовки, но Альфред вдруг остановился сам и откинулся спиной на батарею.
- Всё, хватит, - объявил он. – Так можно и заворот кишок получить.
- Давно голодаешь? – поинтересовался Сидоров.
- Не знаю. Не помню…. Дня три, наверное, совсем ничего не ел. Сегодня что у нас? Какой день?
- Среда сегодня. Второе ноября.
- Среда… - задумчиво повторил Альфред. – Катеньку в среду убили. Девятнадцатого октября…
И заплакал, затрясся весь. Полез в карман, достал оттуда грязный носовой платок и стал громко сморкаться. Сидоров плеснул водки.
- Выпей. Полегчает, - сказал он строго. – А потом всё мне расскажешь.
Они снова, не чокаясь, выпили. Альфред ещё долго плакал. Наконец, успокоился, посмотрел на Сидорова воспалёнными глазами, сказал зло:
- Подонки! Твари! Деньги все отняли – черт с ними! Дом забрали, машины, всё, что было – пусть подавятся! Но убивать-то? – Альфред снова всхлипнул, попытался взять себя в руки. Сам налил себе и Сидорову. Выпил, стуча зубами. Перекрестился. – Бандиты! Сволочи! – и всё-таки заплакал.
- Кто убил, знаешь?
Альфред кивнул. Он закрыл глаза, и сидел, не двигаясь, только губами шевелил. «Бандиты… Сволочи… Катенька моя…» - почти неслышно шептал Альфред, и слезы текли по его щекам.
- Так кто? – повторил Сидоров свой вопрос.
- Убивали какие-то отморозки. Сначала насиловали, четверо их было. Чеченцы, наверное. Чёрные, весёлые. Здоровые, кабаны. Сволочи! Натешились, потом ножом горло Катеньке перерезали.
- А ты где был, когда над Катей измывались? – зло спросил Сидоров, скрипнув зубами. Он сжимал пальцы в кулак и с трудом разжимал их, он готов был ударить Альфреда в залитое слезами лицо. Чтобы в кровь! Чтобы белые и ровные зубы Альфреда повылетали к чёртовой матери! Но бить не стал, сдержал себя. За что его бить? Что бы мог сделать этот хлюпик против четверых накаченных бычков? Ровным счётом ничего…
- Меня верёвкой к потолочной балке подвесили, а рот скотчем залепили, чтобы на помощь не звал. Катеньке тоже… рот… скотчем…
- И как же ты в живых остался? – подозрительно спросил Сидоров.
- Чудом. Отморозки эти дом бензином облили и подожгли. Следы преступления устраняли, а меня заживо сжечь хотели. Когда дом запылал, огонь по потолку пошёл, верёвка тлеть начала, порвал я её. Хотел Катеньку… мертвую из пожарища вынести, да не смог – крыша начала рушиться. Я через окно выскочил. Только отбежал на десяток метров, крыша рухнула. Сгорело всё. И Катенька сгорела… - Альфред обхватил голову руками и заскулил, как побитая собака, запричитал невнятно.
Сидоров достал из кармана пачку «Примы», закурил. Рука, держащая зажжённую спичку, дрожала.
- Где всё это произошло? – спросил хрипло.
- В Шугаевке, на Катиной старой даче, - сквозь слёзы ответил тот.
«На моей даче, - мысленно поправил Сидоров Альфреда. – Стало быть, нет у меня больше дачи… Чего я говорю! Какая на хрен дача!..»
- Я их всех до единого запомнил, - говорил, глотая слезы, Альфред. – Всех до единого. Помню каждую бандитскую рожу.
- Зачем? Отомстить хочешь?
Альфред не ответил.
- Ладно, проехали. Дальше что было?
- Дайте мне сигарету, пожалуйста, Алексей Алексеевич, - попросил Альфред. Сидоров вытащил из пачки гнутую сигарету, дал прикурить.
- Не Мальборо, - предупредил он. – Глубоко не затягивайся.
- А! – Альфред махнул рукой. – Я ведь до Катеньки небогато жил. Всякую гадость курил – и «Приму» и папиросы… – Альфред глубоко затянулся и тут же закашлялся с непривычки к некачественному крепкому табаку.
Сидоров усмехнулся. После первой неудачной затяжки Альфред стал курить осторожно, вдыхая едкий дым маленькими порциями и сплевывая табачные крошки, прилипшие к языку и губам.
- На дворе уже ночь была, - продолжил он рассказ. – Я услышал, что к горящему дому люди бегут. Собаки лаяли…. Я испугался, подумал: решат, что это я пожар устроил. Ушёл в лес, там утра и дождался. А потом в город пошёл… Не знал, что делать, бродил по улицам, плакал… Меня в милицию забрали. Я им стал обо всём рассказывать, но мне не поверили. Посмеялись и выгнали. Решили, что я бомж, паспорт-то у меня эти чеченцы забрали… Я тогда ещё побродил немного и сам в милицию пришёл, только в другое отделение - в наше, по месту прописки. Заявление у меня принимать не хотели. Потом к какому-то оперуполномоченному отвели. Я ему всё с самого начала рассказал. А меня в камеру… Четыре дня держали. А утром, в понедельник… какое же это число было? Двадцать четвёртое, кажется? Да, двадцать четвёртое октября. Выгнали меня из милиции. И по шее надавали… И пригрозили, что если ещё раз на глаза им покажусь, сильно пожалею… Ну как же? Они же все, менты, купленные этими сволочами…
- Не все, - подумав о чем-то своём, тихо сказал Сидоров.
- Что?
- Ничего. Дальше рассказывай.
- Дальше… Думал, друзья помогут. Пошёл. Зря пошел. Ко многим охранники даже на порог не пустили. Одного, на которого больше, чем на других рассчитывал, возле офиса подкараулил, но он со мной разговаривать не стал. В «Мерседес» юркнул и укатил. Наверное, эти сволочи всех, кто по бизнесу с Катенькой был завязан, и приятелей наших запугали.
- Чеченцы?
- Да нет. Чеченцы – они обычные, рядовые бандиты… - Альфред поднял голову и, зачем-то понизив голос, словно опасался, что их подслушают, сообщил Сидорову: - Я знаю, кто за всем этим стоит. Банк «Парус», точнее один из его учредителей – некто Пархоменков Максим Игоревич.
- Банкир?
- Бандит он, а не банкир! Награбил денег, банк учредил. Его компаньон, Усков Андрей Ильич, тот финансист. Раньше в Сбербанке работал. А Пархоменков, он же Пархом – самый, что ни есть бандит.
- Пархоменков? Не помню такого. Из молодых что ли?
- Лет тридцать ему, может, чуть больше. Но появился недавно, года два назад о нём говорить стали. И сразу как о банкире, но он не банкир. Он бандит, даже разговаривает на жаргоне. Стрелка, братва, бабло, тёлка, короче, чисто конкретно...
- Так сейчас все говорят, - заметил Сидоров. – Особенно молодёжь.
- Нет, - покачал головой Альфред. – Пархом бандит. У него глаза, как у мёртвого – взгляд холодный и неподвижный. И вообще, лицо такое…такое… И улыбочка…
- Ну и как это угораздило Катерину с бандитом связаться? – с досадой в голосе сказал Сидоров. - Я помню Катерину, она – баба рисковая была. Но чтобы с бандитами дела иметь, на это она никогда не шла. Дань платить, платила, но и только.
- Катенька на малые проценты клюнула. Кредит в «Парусе» взяла. Хотела большую партию товара купить. Под этот кредит всё заложила: дом, машины, весь бизнес. Эх! Говорил я ей: «Проценты маленькие, да риск огромный». Просил не рисковать, уговаривал. Не послушала. Решила, как хотела.
- Она такая, - согласился Сидоров и, вспомнив: - Была.
- Катенька эту сделку давно планировала. Фирма-поставщик вроде бы надёжная. Во всяком случае, казалась надёжной. Немецкая. Малоизвестная у нас, в России, но цены отличные, а качество товара немецкое. Мы с ней, с этой фирмой четыре сделки провели до этого самого случая. Предоплату небольшую делали, от двадцати до двухсот тысяч евро. А потом сделка наметилась на двадцать два миллиона.
- Ого! – изумился Сидоров.
- Шесть миллионов шестьсот тысяч аванс, - продолжал Альфред. – Тридцать процентов от суммы поставки, исключая транспортные расходы. Остальные семьдесят – по факту получения товара. Катенька сама в Германию дважды летала и они, немцы, здесь были один раз. Потом-то мы с Катенькой поняли, что это обычный кидок. Правда, тщательно подготовленный. И что кидок этот Пархом организовал. Фирма-поставщик испарилась, деньги наши пропали, товар, естественно мы не получили…
- Классика! – сказал Сидоров. – А потом Катерине пришло уведомление из банка о срочном погашении кредита. Кредит-то наверняка на короткий срок оформляли?
- На месяц, - шмыгнул носом Альфред. – Катенька планировала большую часть товара - процентов восемьдесят пять - оптом сдать и кредит погасить. А оставшийся товар через собственные торговые предприятия в розницу реализовать… Мы рассчитывали на этой сделке два с половиной миллиона евро чистой прибыли получить.
А получили то, что получили, хотел подытожить Сидоров, но промолчал – не тот случай, ёрничать. Он посмотрел на Альфреда, тот сидел понурый, но таращил глаза, наверное, борясь со сном.
- Выпьем? – предложил Сидоров, Альфред безучастно кивнул.
Выпили по чуть-чуть.
- Просчитал ваш Пархом Катерину, - сказал Сидоров. – Видать досье на неё собрал. Точно знал – баба рисковая, легко ради такой прибыли ва-банк пойдёт. Она ведь частенько нечто подобное совершала. Однажды, когда мы с ней только жить вместе стали…
- Нет, вы мне объясните, Алексей Алексеевич! - перебил Сидорова Альфред. – Убивать-то зачем? Ну, кинул, подонок, а убивать?..
- Концы обрубил – раз, - объяснил Сидоров. – И в назидание другим - два. Обозначил себя, как человека решительного и на всё готового.
- Человека?! Не человек он! Нелюдь! Упырь!
- Это да, - согласился Сидоров.
- Как только земля таких носит? – срывающимся голосом вопрошал Альфред. – Нет в мире справедливости. Убить бы этого гада! Я бы сам его убил, если бы смог до него добраться. Горло бы ему перегрыз! За Катеньку…
- Его бог накажет, - рассудительно произнес Сидоров и о чём-то задумался, добавил потом чуть слышно: - Или кто другой…
Он разлил остатки водки, получилось помногу.
- А теперь, давай-ка, выпьем за твою везучесть, Альфред, - предложил Сидоров, подняв над столом кружку.
- Повезло, так повезло, - мрачно согласился новоиспеченный бомж.
- Живой, всё-таки.
- Лучше бы сгорел… - Альфред нехотя чокнулся с Сидоровым и так же нехотя стал пить, но до дна выпить свою порцию не смог, отставил кружку, и его всего передёрнуло. Едва не вырвало.
А Сидоров выпил до дна.
- Везунчиком ты оказался, - сказал он, занюхав водку корочкой хлеба. – И не в том дело, что в даче моей не сгорел вместе с телом Катерины… Да, да, в моей даче, мне она от мамы в наследство досталась. И мы с Катериной долго на этой даче жили. Сначала, когда оборотные средства её предприятия увеличивали, потом, когда дом строили… Но не в этом суть. Что не сгорел заживо – повезло. А ещё больше повезло, когда тебя из ментуры выперли. Не выпереть тебя должны были, а отвезти куда-нибудь за город и грохнуть там по-тихому… Не пойму, почему отпустили. Наверное, всё-таки к правильному менту ты попал. Как, кстати, фамилия опера, которому ты свою историю рассказывал?
- Смешная какая-то… Я уже не помню. Правило, что ли?
- Может быть, Мотовило?
- Точно! Мотовило. Мордатый такой. С рыжими усами. А вы что, знаете его, Алексей Алексеевич?
- Встречались… Слушай, Альфред, - Сидоров решил поменять тему разговора. - Может, на «ты»? Не на столько уж я тебя старше, чтобы ты мне выкал, да ещё по имени-отчеству величал. Ты с какого года?
- С семьдесят второго. В январе тридцать три исполнилось. Пятого января…. Возраст Иисуса Христа!
- Вот видишь! А я с шестьдесят третьего. Февральский. Девять лет разницы, меньше даже. Кроме того, мы с тобой почти родственники. На одной бабе женаты были. Молочные братья.
- Хорошо, - тут же согласился Альфред. – Иду на ТЫ! – как-то он резко опьянел. – Буду звать тебя Алексеем… Или братом… А ты не сердишься на меня за Катеньку? На то, что я… ну, на твоё место?.. Что Катенька… что мы с ней…
- Не сержусь. Чего нам теперь-то враждовать. Тем более, когда Катерины нет уже в живых.
- Нет, - пьяно подтвердил Альфред. – Нет её больше… Нет бо-о-льше моей… нашей Катеньки… Катенька, она знаешь, какая бы-была? Знаешь, конечно… Она хо-о-рошая бы-была… Умная. И работать лю-у-била… А еще она ве-е-сёлая бы-была, шутила часто… Пархома как-то назвала г-г-господином Пархоменко. А он ду-у-рак дураком, возмущается, говорит: Моя фамилия Па-а-рхоменков, у меня, гово-о-рит, «В» на к-конце. А она ему: А мне всё равно, что у вас на к-конце. Меня ваш конец со-о-ве-е-ршенно не ин-те-ре-сует...
- Да, нашла с кем шутки такие шутить, - пробормотал Сидоров.
Альфреда совсем развезло, он уже болтал всякие глупости, сильно заикался, плакал, а то лез обниматься с Сидоровым или грозил невидимому Пархому перегрызть горло. Потом Альфред вырубился окончательно. Сидоров перенёс его из приёмной-столовой в кабинет-спальню и уложил спать на матрац. Под голову положил резиновую надувную подушку в розовой наволочке из плюша.
Альфред вдруг очнулся и, пьяно посмотрев на Сидорова, сказал:
- Один из этих подонков перед тем, как Катеньке горло перерезать скотч ей со рта сорвал и говорит: «Ну, что, сука, понравилось тебе?.. А знаешь, что у Пархома на конце? Да то же самое, что у любого мужчины». А она отвернулась от него и сказала тихо: «Прости меня, папочка…». Почему она так сказала?
- Не знаю. Спи.
- Я тоже не знаю, - бормотал Альфред, засыпая. - Я Катенькиных родителей никогда не видел…
И я не видел, подумал Сидоров.
3
Вернувшись в приёмную, Сидоров не спеша убрал остатки еды, допивать не осиленную Альфредом водку не стал, поставил кружку на подоконник (проснется Альфред, будет, чем парню опохмелиться), закурил и стал вспоминать Катерину и все четыре года, прожитые с нею в радости и в печали…
Пожалуй, радости было больше. Да что там – гораздо больше!
У Сидорова никогда не было такой женщины. Нельзя было назвать Катерину красавицей – нос с горбинкой, к тому же большеват, да и рот не маленький, подстрижена коротко, по-мальчишечьи. И роста не модельного – от силы метр шестьдесят, но на каблуках ничего. Чёрненькая и смуглая, как мулатка. А глаза! Ах, эти чёрные глаза! Тёмно-карие, с какой-то дрессированной искоркой и чертовщинкой. Мимо Катерины можно было легко пройти и не заметить её затаившейся привлекательности. Даже, если в эти чёрные глаза посмотреть. Они могли быть холодными и презрительными, а могли быть сияющими и призывными. А могли…
На той вечеринке Катя была при полном параде – в чёрном бархатном платье, полностью закрывающем грудь, но открывающем спину, чуть ли не до самой поясницы, в туфлях на высоких каблуках-шпильках. На правом обнажённом плече – тоненькая узорная полоска татуировки. Из украшений - маленькая серебряная брошка на груди – эдакий паучок с крошечными циркониевыми крапинками на лапках, серебряные серёжки из той же коллекции и серебряный же перстень на среднем пальце правой руки. Перстенек особенный: к нему уголком был прикреплён ажурный треугольник, имитирующий паутинку и покрывающий внешнюю сторону кисти; основание треугольника крепилось к узкому браслету, туго охватывающему запястье.
Все дамы были с кавалерами, а Катерина одна. И Сидоров был один. Приятель Катерины, как Сидорову рассказал хозяин квартиры, перед самым праздником угодил в милицию за драку в ресторане и восьмое марта вынужден был справлять в обезьяннике, в компании таких же, как он сам, дебоширов.
У Сидорова в данный момент вообще никого не было, он был совершенно свободен.
Их посадили рядом.
Поначалу Сидоров, как многие не заметил во внешности своей соседки абсолютно ничего примечательного, никакого шарма, да он внимательно ее и не разглядывал. Мельком взглянул девушке в глаза, отметил про себя, что они большие и черные, запомнил имя и стал дежурно ухаживать – предлагал закуски, которые стояли на столе в пределах его досягаемости, наливал шампанское в её бокал и отпускал по ходу застольного разговора несмешные шуточки и дурацкие комплименты. О том, что рядом с ним сидит женщина, которая вскоре станет для него единственной на всём белом свете, он и предположить не мог.
Всё было как всегда – шутливые тосты (естественно, все за прекрасных дам!), шампанское рекой, коньяк, много водки, красная и чёрная икра, салат «оливье» и селёдка под шубой, шум, гам, хохот, громкая музыка, танцы и уснувший на диване, в соседней комнате ещё до подачи горячего хозяин квартиры. Сидорову уже приходилось бывать здесь, и не раз, так что знаком он был со многими гостями. В основном это были бизнесмены, владельцы торговых точек, с которыми он контактировал по вопросам реализации своей продукции - шампиньонов и вешенок. Были здесь и «консерваторы», как Сидоров их называл, те, что запускали грибной неликвид в переработку – делали из него консервы, икру и грибную солянку. Таким «консерватором» являлся и хозяин квартиры - Александр Шульман, школьный приятель Алексея. Но Шульман у Сидорова брал не неликвид, а самый, что ни есть, качественный товар. Предприятие Шульмана производило замороженные полуфабрикаты (отечественная продукция, альтернатива «Хортексу»), и шульмановсеий бизнес рано или поздно должен был стремительно взлететь. А пока особой популярностью в народе продукция Шульмана не пользовалась. Народ, забывший о патриотизме и не располагающий информацией о качестве импортной продукции, не торопился переходить на сторону отечественного производителя и с удовольствием потреблял стероидные окорочка и генетически модифицированные замороженные овощи, грибы и фрукты. Шульман очень страдал по этому поводу и частенько находил утешение в рюмке. Вот и сегодня он «устал» раньше своих гостей.
Катерина была не охвачена Сидоровским бизнесом. Их и рядом-то посадили для того, чтобы они пообщались во время вечеринки, авось, и спелись бы, договорились о чём-нибудь. Сидоров, выждав полчаса с начала гулянки, завёл с соседкой разговор о бизнесе вообще, с намерением перейти впоследствии к разговору о своём собственном бизнесе, а затем и к конкретному предложению о возможном сотрудничестве, но Катерина мягко его осадила:
- Алексей, мы же выпили. Какой серьёзный разговор можно вести за праздничным столом? Лично я никогда не говорю о делах, когда хоть чуть-чуть выпила. И наоборот.
- Не выпиваете на работе.
- Именно. Вообще-то я почти совсем не пью. Сейчас нам всем нужна трезвая голова.
- Золотые слова, - улыбнулся Сидоров и посмотрел на Сашу Шульмана, который ещё не ушел спать в соседнюю комнату, но явно намеревался это сделать, пытался встать со своего стула, но это у него получалось плохо. – Извините, Катя, я вас покину ненадолго. Надо Сашу спать уложить.
Шульман жил один. Его жена, не желая ждать светлого будущего, ушла к пробивному торговцу сникерсами. Так что кроме Сидорова за степенью Сашиного опьянения следить было некому. Домработница у Саши была, но её задача – порядок и чистота в доме. Саша платил ей не очень большие деньги, а в таких случаях, как сегодня, на вознаграждение домработницы, которая была к тому же неплохим поваром, сбрасывались все присутствующие.
Саша и не думал сопротивляться. Он пьяно улыбался и говорил, пока Сидоров вёл его к дивану:
- Хорошие у тебя, Леха, грибы. Пахучие. Только на хрен они никому не нужны. Наши люди хотят покупать импортные поганки. Пусть они ничем не пахнут, пусть они вредные для здоровья, зато дешёвые.
- Ну, не такие уж они и дешёвые, - возражал Сидоров.
- Дешевле, чем твои.
- Хочешь сказать, что я цену задираю?
- Не-не-не, - замотал головой Шульман. – Ты хорошую цену выставляешь. Я бы на твоём месте дороже продавал. Но… у меня ведь оборудование! Импортное! Его окупить надо. А поставщики пакетов? Такое впечатление, что они пакеты вручную клеят! И не из нефти их делают, а из чистого золота…. А энергетики? Совсем озверели! А ведь мне твои грибочки заморозить надо. А потом хранить.
- А ты пакеты за границей купи, дешевле будет, - предложил Сидоров. – А грибы, пока холодно можно на улице морозить.
- Ты так считаешь? – изумился Шульман и попробовал сфокусировать свой нетрезвый взгляд на переносице Сидорова. – Надо об этом подумать. – И вдруг заявил ни к селу ни к городу: - А Катька красивая!
- Да?.. Не обратил внимания, - сказал Сидоров. – Ложись-ка спать, дорогой товарищ.
- Очень красивая, - повторил Саша и моментально уснул, едва его каракулевая шевелюра коснулась диванного валика.
Сидоров вернулся в гостиную. Веселье было в самом разгаре. Шампанское уже почти никто не пил, в основном водку. Мария Марковна, Сашина домработница, пока Сидоров укладывал его спать, подала горячее - гору запеченных окорочков. Правда, от той горы уже ничего не осталось, блюдо стояло пустым посредине стола, только бесформенна лужица коричневатого жира на дне, да жалкие ошмётки куриного мяса и кожицы. Однако в тарелке Сидорова лежала его законная порция. Это Катерина за ним поухаживала.
Сидоров улыбнулся:
- Спасибо за заботу. Шампанского?
- У меня полный фужер.
Он сел на своё место, налил водки и только хотел поднести рюмку ко рту, как почувствовал на себе взгляд соседки. Сидоров медленно повернул голову в её сторону, и… трах-тебедох! Он словно выпал из реальности. Мир вокруг него исчез и переместился в некое иное измерение. Или он сам улетел в это самое иное измерение. Сидоров увидел глаза Катерины. Он и раньше знал, что они большие и чёрные, но сейчас Сидоров словно бы впервые увидел их красоту. Эти глазищи смотрели на него как-то по-особому. Непонятно как. Не объяснить простыми словами и понятиями.
«Катька красивая» - вспомнились слова Саши Шульмана.
Нетронутую рюмку он поставил на стол. Катерина загадочно улыбнулась.
- Давайте уйдём отсюда, - предложил Сидоров; он вдруг понял, что не хочет водки. И закуски не хочет, окорочка этого стероидного. И общаться ни с кем, кроме Катерины не желает. Бред. Наваждение. Гипноз…
- Давайте, - снова улыбнулась Катерина и вдруг сказала: - Вы мне сразу понравились, Алексей. Мне даже кажется, что у меня к вам чувство возникло. А у вас?
Вот так сразу! Но Сидоров не был огорошен словами Катерины, ему даже понравилась её прямота.
- Мне тоже так кажется…
Если бы они были в состоянии заметить реакцию сидящих за столом людей, они бы увидели, что все смотрят именно на них, а кое-кто даже жевать перестал. Но Сидоров с Катериной ничего не замечали вокруг, они одновременно встали и направились к выходу.
- Вы что, уже уходите? – спросил кто-то из присутствующих, но этого вопроса они не услышали.
Едва они оказались за дверью, Сидоров привлёк к себе Катерину. Мелькнула дурацкая мысль: как же они будут целоваться – он, почти двухметрового роста и она, карателька, метр с кепкой? Придётся ему колени подгибать, а ей на носках тянуться. Но всё получилось само собой.
Поцелуй их был долгим и таким удивительно вкусным, что Сидорову захотелось целоваться с Катериной снова и снова.
- Куда ты меня повезёшь? – спросила Катерина, едва он оторвался от её губ. – К себе?
- У меня бардак, - растерялся он.
- В каком смысле?
- В смысле не прибрано…
- Ну и что?
- Неудобно вести даму в квартиру, где царит беспорядок.
- Это ничего, мы не на экскурсию едем. Но кровать-то у тебя есть?
- Диван, но он раскладывается.
- Диван?.. Серьёзные дела на диване не делаются. А у нас, судя по твоей нервной дрожи, всё по-взрослому будет. Ладно, - решила она, – ко мне поедем. Правда…
- Родители?
Катерина усмехнулась:
- Я женщина самостоятельная. Живу одна.
- Так в чём дело? Поехали.
- Ну, поехали.
С четвёртого этажа они спускались минут десять, потом ловили такси, потом долго ехали по названному Катериной водителю адресу, целуясь на заднем сидении потрепанной «Волги» не в силах дождаться момента, когда окажутся в спальне. Водитель гайморитно сопел и судорожно дёргал машину, переключая скорости. А Сидоров распалился до того, что чуть было всё не произошло прямо там, в такси. Если бы не Катерина, которая тоже была возбуждена, но не до такой степени безумства как Сидоров, и, мягко перекладывая его ищущую руку со своей груди или колена на менее интимные места, застегивала пуговицы своего весеннего кожаного плаща, только что расстёгнутые им.
- Ребята! – наконец, не выдержал таксист. – Любовь дело хорошее. Но вы меня от процесса вождения отвлекаете. Я так, не ровен час, могу и врезаться.
- А ты не на пассажиров смотри, а на дорогу, - зло огрызнулся Сидоров, но всё же попытался унять свою страсть.
К счастью, они уже приехали. Сидоров щедро рассчитался с водителем и, не ответив на ехидное пожелание удачи, устремился вслед за Катериной.
Добравшись до постели…
Нет, лучше об этом не вспоминать, решил Сидоров, которого подобные мысли подчас доводили до сумасшествия. Женщины у него не было уже более пяти лет, если не считать одного единственного случая со взбалмошной девицей, сбежавшей из родительского дома и в поисках приключений или по глупости забредшей сюда, на развалины.
Девицу звали Снежаной, и как рассудил Сидоров, была она маленько с придурью. Сначала он решил - просто пьяная, но она и на следующий день была такой же, слегка не в себе. Как такое могло случиться, что он не сумел совладать со своими низменными инстинктами? Трахнул. Почти насильно. Снежана пыталась сопротивляться, но как-то не особенно активно, словно в игру какую-то играла, словно всё понарошку. А потом даже стонала от удовольствия и называла Сидорова «милым старичком» и «бородой»… Стыдно. Теперь ему было стыдно за тот поступок. Но что было, то было – из песни слова не выкинуть. И этот случай из памяти не уходит. Разобраться, так никакого насилия не было. Просто заигралась девочка. Хотела приключений – получила! Винить кроме самой себя некого. Наоборот, не окажись Сидорова в то время на месте, так её бы бомжи по кругу пустили. Даже Окрошка бы отметился. А так Сидоров девицу от группового надругательства спас, впервые воспользовавшись статусом старшего.
Потом сам её следующей ночью, опасаясь, что Снежана всё-таки пойдёт по рукам, с развалин завода вывел и до дверей отчего дома сопроводил.
- Спасибо тебе, старичок, - поблагодарила она его на прощанье. – Оттрахал ты меня качественно, от души. – И спросила, так, на всякий случай: - Ни чем меня не наградил? У вас, у бомжей, что угодно может быть, вы ж не лечитесь ни фига.
- А ты к венерологу сходи, - посоветовал он ей. – И тест на беременность сделай. У нас, у бомжей, сперма не стерильная.
«Старичок»!
Снежане он казался стариком…
Сидоров вышел из приёмной и спустился со второго этажа вниз. Там был цеховой туалет, естественно, не функционирующий, бомжи оправлялись подальше от цеха, на развалинах, там, где определил Сидоров. Иначе, в цехе было бы не продохнуть. А в цеховом сортире он организовал что-то наподобие прачечной и умывалки и заставлял бомжей хоть два-три раза в неделю умываться и хоть раз в месяц стирать свои вещи. Правда, кое-кто его указаниями пренебрегал - не умывался, не чистил зубы, не стирал свои ветхие обноски и воняло от таких вполне конкретно.
В прачечной на стене висело треснутое зеркало, всё в ржавых пятнах коррозированной амальгамы. Сидоров придирчиво всмотрелся в отражение. Старик! Чего уж там! Лицо обветренное, в бороде седины полно. Волосы светлые, в них седина не так заметна, а борода темнее, на ней она ярко выделяется. Но не седая борода виной. Глаза, вот что делает его стариком. Сидоров подошёл поближе к зеркалу. В глазах, даже становящихся внимательными, когда смотришься в зеркало, стояли тоска, усталость и боль. И мудрость пожившего человека, многое испытавшего на своём веку. Глаза – зеркало души, с этим не поспоришь.
Сзади раздалось Окрошкино цоканье.
- Ты почему не спишь, болезный? – спросил Сидоров у Окрошкиного отражения в зеркале.
- Не спиться, Ляксеич. Вот решил щетину срубить. Завтра афганцем в метро пойду. Вставать-то рано, пока доскачу на трёх ногах! Некогда бриться утром-то будет. А бриться надо. Беженцу со щетиной быть разрешается, воину-интернационалисту никак нельзя.
- Это точно, - согласился Сидоров.
Вдруг словно кто-то посторонний сказал за Сидорова:
- А у тебя, Окрошка, ножницы есть? - Сидоров даже сам удивился своему неожиданному вопросу.
- А то, как же? А тебе, Ляксеич, зачем?
- Давай сюда. Бороду хочу подравнять.
Окрошка вытащил из потёртой женской косметички вполне приличные ножницы и протянул их Сидорову. Тот, недолго думая, схватил бороду в кулак и стал кромсать её, только клочки пегой шерсти полетели.
- Ты это чё? – ужаснулся одноногий бомж. - Ты чё творишь, Ляксеич? Ты зачем?.. Ты… ты же весь свой авторитет…
- Не в бороде авторитет, Окрошка, - уверенно заявил Сидоров. – Бритву лучше дай.
Через пять минут в зеркале отражался гладко выбритый мужчина средних лет с худощавым лицом и удлинённой прической из светлых волнистых волос. Одежда на Сидорове была простая, бедноватая, и казалось чужой, совершенно не вязалась с лицом. Окрошка долго смотрел в зеркало на Сидорова, потом вынес вердикт:
- Говно.
- Ты так считаешь?
Окрошка склонил голову набок, выпятил нижнюю губу, оценивая.
- Конечно, говно. Был ты, Ляксеич, зрелым мужчиной, теперь ровно юнец желторотый.
- Ну, не такой уж и юнец, - задумчиво пробормотал Сидоров, придирчиво всматриваясь в свое новое, вернее, забытое старое лицо. Отметил, что тёмные очки были бы кстати. Кажется, видел недавно неплохие солнцезащитные очки на ком-то из бомжей.
Поднимаясь в свои апартаменты, Сидоров размышлял над только что совершенном им спонтанном брадобрействе. С чего это вдруг он пошел на поводу у своих совершенно необдуманных эмоций? С какого такого перепугу? Прожив сорок два года на грешной земле, испытав взлёты и падения, любовь и измену, страсть и разочарование, попробовав на вкус горечь утрат, он научился быть трезвым и расчётливым. Прежде, чем принять решение, он всегда рассматривал проблему с разных сторон, а уж потом…
Нет, Сидоров, сказал он себе, ничего не возникает на пустом месте. Каждый поступок, даже вроде бы неосознанный, имеет первопричину. До сегодняшнего дня он и не задумывался о том, как выглядит, и сколько седины скопилось в его бороде… Сегодня он встретил Альфреда и услыхал от него о смерти Катерины, узнал о Прохоре и чеченских отморозках. Дальше просто – Прохора нужно наказать. А кому это следует сделать? Ему, кому же ещё? Не Альфреду же Аркадьевичу, слабаку малохольному. В обличии бомжа отомстить Прохору не удастся, ведь надо близко к гаду подойти, вплотную…
Сидоров зашёл в «спальню». И там в окне сохранились стёкла, но только в верхних шипках, нижние были забиты фанерой. Свет падал спящему Альфреду на лицо. Альфред всхлипывал во сне, поскуливал, дергал носом и губами, обнажая зубы. Щенок. Ну просто вылитый щенок. Жалкий, побитый, брошенный хозяйкой и уставший неприкаянно скитаться по улицам щенок. Спит и видит во сне своих обидчиков. А может быть, хозяйку…
- За что же тебя Катька полюбила?.. – тихо сказал Сидоров.
Подушка в плюшевой наволочке совсем сдулась. Сидоров осторожно, чтобы не разбудить спящего Альфреда, вытащил её, придержав голову, пахнущую гарью, надул подушку и снова засунул ему под голову.
- Спасибо, Катенька, - пробормотал Альфред во сне, и его губы растянулись в добродушной и немного глуповатой улыбке.
- Не за что, - усмехнулся Сидоров и добавил: – По-моему, не за что тебя любить…
…Они с Катериной занимались любовью весь оставшийся вечер и почти всю ночь, уснули только под утро. Но выспаться им не дали. Длинный, настойчиво длинный звонок в дверь, потом удары кулаком, а быть может, и ногами. Наверное, тот, кто хотел попасть в квартиру, был абсолютно уверен, что хозяйка дома.
Сидоров посмотрел на Катерину, она лежала с закрытыми глазами, но не спала - под такой грохот и звон не проснулся бы разве что мёртвый.
- Я закрыла дверь на внутренний замок, - сообщила она, открывая глаза и вздохнула: – От наружного замка у него ключ есть.
- Он, это…
- Стас.
- Стас? Кто такой Стас?
- Мой любовник. Теперь бывший. Наверное, его выпустили из милиции.
- Так вот почему ты сомневалась приглашать меня к себе или нет, - догадался Сидоров.
Катерина не ответила.
- Надо открывать, - сказала она, вставая и набрасывая на точеное миниатюрное тело шелковый халатик. – Иначе, дверь вышибет.
В дверь барабанили.
- Чтобы всякие придурки не могли выбить дверь, надо железную ставить, - посоветовал Сидоров.
- Ты боишься?
- Я?!..
Катерина затянула поясок халатика и пошла открывать, а Сидоров натянул штаны и поспешил за ней.
В прихожей у входной двери стоял молодой мужчина довольно внушительных габаритов. Сидоров оценивающе изучал своего соперника с порога спальни, а тот его пока не замечал. Пожалуй, Стас был чуть выше Сидорова, рост которого не дотягивал лишь несчастных четырёх сантиметров до двухметровой отметки на ростомере. Выше и намного тяжелей. Вроде бы не толстый, но малость рыхловат. У отставного любовника были безумные голубые глаза, всклокоченные светлые с рыжинкой волосы, совершенно рыжие усы, вислые как у руководителя ансамбля «Песняры» Владимира Мулявина. Лицо Стаса было покрыто красными пятнами.
Так, отметил про себя Сидоров, моя черноглазая малышка любит крупных блондинов.
- Ты почему… – Стас даже подавился от возмущения. – Почему так долго не открываешь?
- Проходи, Стас, - спокойно сказала Катерина. – Завтракать будешь? Или тебя в милиции покормили?
- Ты почему не открывала? Я как… - Стас вдруг заметил Сидорова. Глаза его чуть не вылезли из орбит, челюсть отвисла. Он долго смотрел на соперника, а потом перевёл взгляд на Катерину: – Ах ты сука! Изменять мне вздумала со всякими козлами?
- Э, любезный! – Сидоров вышел в просторную прихожую и направился к Стасу, – базар фильтруй.
- С тобой я позже разберусь, герой-любовник. А сначала… - Он занёс руку для пощёчины. – Получай, сука!
Ударить Катерину Стасу не удалось – Сидоров был уже рядом, успел перехватить разящую руку, отметил, что противник достаточно силён. Раздумывать и пытаться унять экс-любовника словами Сидоров не стал, ударил резко без замаха, но со всей силы, как в десанте учили – снизу в подбородок. Услышал, как клацнули зубы и хрустнули шейные позвонки от резкого рывка головы. Не убить бы только, подумал запоздало.
Повезло, Стаса он не убил, но вылетел тот из прихожей, открыв спиной дверь, как пробка из бутылки. Силой инерции пересёк лестничную площадку и ввалился в открывающуюся дверь лифта, подмяв под себя выходящую из кабины старушку.
- Убивают! – глухо запищала та из-под Стаса. – Хулиганьё! Наркоманы! – И попыталась высвободиться, выпинывая мужчину ногами и выталкивая руками.
Стас выполз из лифта и уселся на холодный и не очень чистый мозаичный пол площадки, тряся головой и массируя шею. Бабушка выскользнула из кабины вслед за ним и, брызжа слюной, заголосила:
- Наркоманы! Алкоголики! Я этого так не оставлю! Я сейчас же в милицию позвоню! Пусть они приедут и всех вас к себе заберут!
- Не надо милиции, бабуся, - сказал Сидоров. – Этот человек только что оттуда. Давайте решим вопрос миром.
Он наклонился и, пошарив в кармане пиджака у сидящего на полу Стаса, вытащил бумажник. В бумажнике были только доллары, в основном сотки, ни одного российского рубля. Ста долларов за беспокойство, пожалуй, бабуле много будет, решил Сидоров. С трудом отыскав пятидесятидолларовую купюру, он отдал ее Катиной соседке, а бумажник вернул поверженному и мало что сейчас соображающему Стасу. Потом помог ему подняться и, взяв под руку, спросил:
- Так что, завтракать будешь? Я не понял.
- Пидор, - сказал Стас, тупо глядя перед собой.
- Ты неисправимый сквернослов, - заметил Сидоров осуждающе.
- Хулиганье! – ворчала старушка, тыча ключом мимо замочной скважины соседней двери. – В тюрьму бы вас всех… А тебе, Екатерина, я последнее предупреждение делаю: если ещё хоть раз, если хоть какой-то шум… И хватит уже на кровати скакать всю ночь! Вы что, дети малые? Твоя спальня через стенку от моей. А стены тонкие, слыхать всё. Я полночи сегодня уснуть не могла.
- Извините, Серафима Юрьевна, - Катерина виновато опустила вниз чёрные очи. – Я поставлю кровать на кухне. Ладно?
- И чего так скакать?.. – недоуменно ворчала бабушка Серафима.
Вспоминая тот случай, Сидоров улыбался.
А со Стасом позже они даже подружились…
4
Этот кошмар никак не мог закончиться. Альфред спал и видел сон, но как большинство спящих не понимал, что спит, считал происходящее явью. Кошмар казался бесконечным как лабиринт, в котором он заблудился, спасаясь от чеченцев.
Он не видел преследователей, но знал – это чеченцы, и они гонятся за ним, чтобы перерезать горло острым как бритва, ножом.
Узкий коридор лабиринта был освещен красным призрачным светом; чеченцы находились где-то рядом, шли за ним по пятам. Он ощущал их присутствие, даже иногда слышал позади гортанные голоса. Увидев какое-нибудь ответвление коридора, Альфред тут же бросался туда, надеясь, что чеченцы поворот не заметят и пройдут мимо. Но они как собаки чуяли, куда он повернул, и шли следом. Вдруг коридор закончился. Тупик. Сейчас появятся его преследователи. Альфред с ужасом представлял себе, как один из них вытаскивает из ножен кинжал и, попробовав сверкающее лезвие пальцем, говорит другому:
- Острый как брытва. Голову одным махом отсэчь могу!
Всё! Это конец!
И вдруг… откуда-то сверху… голос Катеньки:
- Алик, иди сюда, я помогу тебе.
Альфред увидел тонкую изящную руку в лазе высоко над своей головой. Высоко, но можно дотянуться.
- Иди сюда. Держись за мою руку. Я помогу тебе забраться в этот лаз. И мы оба спасёмся. Здесь свет. Здесь много света. Это выход из подземелья. Мы спасемся, Алик…
- Спасибо, Катенька, - сказал Альфред и уцепился за её руку.
Рука оказалась сильной и мускулистой.
Это не Катенькина рука, подумал Альфред, это мужская рука.
- Конечно мужская, - услышал он ответ на свои мысли. – Я же мужчина. Держись, Альфред.
Это Сидоров. Алексей Алексеевич Сидоров, бывший муж Катеньки, который вдруг куда-то исчез. Нет, не сейчас, когда-то, Альфред не помнил когда. Сидоров исчез, и никто не знал, где он и что с ним. А теперь, когда Альфреду была так необходима чья-то помощь, Сидоров вдруг появился. Появился, чтобы спасти его.
Альфред не понял, как это так быстро - один рывок, и он оказался в этом лазе рядом с Алексеем Сидоровым. На Сидорове был чёрный смокинг и галстук-бабочка. А на голове – белая вязаная шапочка. Такая, какие носят сварщики, одевая их под маску-шлем.
- Алексей Алексеевич, а вы не сердитесь на меня за Катеньку? За то, что я… ваше место занял?
- Свято место пусто не бывает… Нет, не сержусь. Да и чего теперь-то, когда Катенька мертва.
- Катенька мертва?
- А ты что, забыл?
- Не забыл, - вспомнил Альфред. – Помню. Они ей горло ножом перерезали. А теперь мне хотят перерезать. Бежим! Они уже близко.
- Беги.
- А вы?
- Я здесь останусь. Не привык я от опасности бегать. Да и очень уж мне хочется с этими черножопыми потолковать на их родном языке.
- Вы знаете чеченский язык?
- Я знаю, что такое хорошая драка.
- Но у них ножи! Они убьют вас!
- Лучше умереть, чем убийц без наказания оставить.
- Тогда и я с вами.
- Хорошо. Если решил, за мной!
И Сидоров спрыгнул из лаза в коридор, встал у стенки. Альфред посмотрел вниз, было высоко и очень страшно.
- Ну, чего ты там застрял? Прыгай!
Альфред зажмурился и…
Проснулся.
Голова сильно болела.
Он лежал на матрасе, под головой - резиновая надувная подушка.
Альфред всё вспомнил. Это кабинет начальника взрывного цеха завода «Искра». Бывшего завода. Теперь кабинет принадлежит Сидорову Алексею Алексеевичу. И не только кабинет, но и весь завод, точнее его развалины. Сидоров – первый муж его Катеньки, а теперь бомж. И он, Альфред, теперь тоже бомж.
Постанывая от жуткой головной боли, Альфред встал с матраса и, покачиваясь, пошёл в приёмную, где некоторое время назад они выпивали с Сидоровым, и где он рассказывал Сидорову о том, что с ним произошло. С ним и с Катенькой.
Открыв дверь и увидев человека, сидящего у окна на лавке, он опешил. «А где Сидоров?», хотел спросить Альфред, но тут же понял, что человек перед ним и есть Сидоров.
На Сидорове был добротный костюм, серый в тонкую красноватую полоску, голубая рубашка и тёмно-бордовый галстук. Галстук был повязан по моде, ушедшей в небытие лет пять-шесть назад – узел тугой, на галстуке ни одной морщинки. Сейчас так не носят, подмывало сказать Альфреда.
Сидоров был гладко выбрит и казался моложе, чем в момент их неожиданной встречи, моложе, лет на десять. Он сидел на лавке разутый, ноги, носки на которых были одного цвета, но отличались оттенком, он поставил на расстеленную газету. А в руках Алексей держал разбитые кроссовки. Куча тряпья валялась рядом на лавке. В куче просматривалась камуфляжные пятна одежды, которая прежде была на Сидорове.
Подняв глаза на Молотилова, Сидоров сказал, показывая кроссовки:
- Немного не соответствуют остальному прикиду, не находишь?
Альфред молча кивнул.
- Из обуви только это, валенки, резиновые сапоги и ботинки-говнодавы. Но те… совсем никудышные. Что, спрашивается, делать?
- Не знаю, - растерянно ответил Альфред.
- Не знаешь? А ты роман Николая Гавриловича читал?
- Какого Николая Гавриловича?
- Чернышевского.
- «Что делать?»? Нет, не читал.
Сидоров вздохнул:
- Жалко… Честно признаться, и я не читал. Пытался, но… эту тягомотину читать невозможно. Думаю, её вообще никто не читал, все только название и знают. Да еще про сны Веры Павловны. Сны были, а о чём… тоже никто не знает.
Сидоров аккуратно поставил кроссовки под лавку.
- А вы… - начал Альфред.
- Мы же договорились! – перебил его Сидоров.
- Не понял.
- Мы договорились на «ты».
- А… ну, да. А ты, почему так одет? И бороду сбрил. Почему? У тебя праздник?
- В гости собираюсь. Не идти же в этом! – Сидоров указал на кучу тряпья. – Неудобно как-то идти в гости небритым и в повседневной одежде.
- В гости? Так может, мои туфли оденете… оденешь?
- Твои? – Сидоров с сомнением посмотрел на покрытые пылью и рыжими пятнами глины, модельные туфельки Альфреда. – Вряд ли. У тебя какой размер?
- Сорок первый. Они, правда, грязные, но я почищу.
- Не пойдёт, я сорок третий ношу. Ладно, ничего, скоро народ подтягиваться начнёт, что-нибудь отыщется… Кстати, - Сидоров приподнял манжет сорочки и взглянул на ручные часы. Альфред не разглядел марку, но по блеснувшему золотом браслету и такому же корпусу можно было предположить, что это не тайваньская штамповка, явно дорогой хронометр. – Кстати, кое-кто из моих бомжиков наверняка уже пришёл домой. Надо Окрошку озадачить. Эй, Окрошка! – Сидоров стукнул кулаком по стене.
- А верхняя одежда? – спросил Альфред. - Пальто или куртка?
- Пальто у меня есть.
- А откуда это всё? – недоумевал Альфред.
- Из прежней жизни.
- Так может быть у вас и паспорт есть?
- У тебя, - поправил Альфреда Сидоров. – Паспорт у меня тоже имеется, но он просроченный, вернее, старого образца. Теперь паспорта другие, как ты знаешь. Ну, да ладно. В гости же собрался. Частный, так сказать, визит. Не в государственное учреждение.
В дверь поскреблись.
- Заходи, Окрошка. У меня для тебя поручение имеется.
- Внимаю, Ляксеич… О, блин! – Окрошка застыл на пороге, как соляной столб, вытаращив глаза и открыв рот от изумления. Он на время потерял дар речи. – А где… товарищ Сидоров?
- Не придуривайся, Окрошка, - сказал Сидоров.
- Ляксеич?
- Да я это, я.
- Ляксеич. Зачем ты это?.. Ты покинуть нас решил? Почему? Чем мы перед тобой провинились? Что не так сделали?.. А этого, - Окрошка указал на Альфреда и сверкнул глазами, – этого родственника вместо себя?! Так не пойдёт. У нас какая-никакая, а демократия…
- Нет, Окрошка, не покидаю я вас. Всё будет по-прежнему. Схожу кое-куда и вернусь. Дело у меня в городе образовалось.
- Не врёшь?
- Не вру. Куда я от вас денусь? Говорю же, дело одно сделаю и снова стану бороду отращивать.
- Ну, это… тогда ладно. Дела, оно понятно…
- Так что? Внимаешь?
- Внимаю, Ляксеич!
- Коцы мне нужно сорок третьего размера. Более-менее приличные. Прямо сейчас. Кто-то из наших дома находится? Кто уже из поиска вернулся?
- Малыша видел, Серегу Потоцкого, Сестер Звягинцевых – Ваньку и Андрюху. Ну, Бирюк здесь. Где ему быть еще? Кстати, Ляксеич, Бирюк совсем оборзел, на работу конкретно забил.
- Окрошка! – укоризненно произнес Сидоров. – Ты забыл, сколько лет-то ему? Скоро восемьдесят.
- Пенсионер! – презрительно сказал Окрошка. – Что-то пенсии его я в упор не вижу.
- Он по-другому свое пребывание здесь отрабатывает. Кто с бандитами связь поддерживает? Кто нас от наездов и от выселения с завода спасает. Не Бирюк, так не жить бы нам тут в тепле и уюте… Ну, ладно! Отвлеклись от темы.
Окрошка насупился.
- Твоё слово – закон. Что я, не понимаю что ли, – смирился он. - Ладно, пойду, поспрошаю.
- Иди.
- Ещё что-нибудь надо?
- Пока только туфли.
- Тогда я пошёл.
- Иди.
Когда Окрошка вышел, Альфред спросил:
- Алексей, я не понимаю, объясни: если у тебя есть паспорт, пусть просроченный, но ведь его и поменять можно, если тебя никто не преследует, если тебе есть что одеть на себя…
- Почему я бомжую? Почему не возвращаюсь к нормальной жизни? Ты об этом хотел меня спросить?
- Да! – Альфред закивал головой. – Да! Почему?
- Долго рассказывать, Альфред. Да и не хочу. Настроение не то.
Как это объяснишь? Это надо самому пережить. Вообще-то Альфред тоже многое пережил. Возможно, он и понял бы его, но… Не хотел Сидоров выворачивать душу наизнанку. Не в его это было правилах, рассказывать людям, даже близким, о своих слабостях и ждать от них сочувствия и понимания. Зачем? Каждый человек делает то или иное, потому что он – это он. Каждый поступает по-своему. Так, как считает нужным. А потому он и понять до конца чужую боль не сможет. А если поймет, то не так. По-другому, по-своему. Или сделает вид…
5
Так думал Сидоров, выйдя из развалин и направляясь в город.
Не впервые Алексей задумывался о своей жизни, деля её на два неравных куска. Совершенно неравными были куски. И по длине и по весу. Один кусок, или жизненный отрезок, длился с момента рождения до третьего ноября двухтысячного. Тридцать семь лет и девять месяцев. Второй отрезок был короче – всего каких-то пять лет. Завтра будет ровно пять лет, как он бомжует. Но эти пять были тяжелее тридцати семи с хвостиком.
Почему он стал бомжём? Потому что третьего ноября двухтысячного года он умер. Не в прямом смысле, всего лишь в переносном, но умер. Нужна ли мертвому прописка, работа, друзья-приятели? Нужно ли мертвому стремление к чему-либо, кроме как к хаосу. Стремление одно: поскорей сгнить и стать ничем…
Сначала он был мертвецки пьяным. Неделю? Месяц? Он не знал, сколько времени продолжался запой. Сидоров пил и дни не считал. Деньги, которыми был набит бумажник, закончились, он стал пить в долг. Ему не отказывали, так как знали: Сидоров отдаст. Потом кое-что узнали и поняли: не отдаст. Нечего ему отдавать, лишился мужик всего. Алексей Алексеевич Сидоров - нищий! Жена Катька-сука кинула, вышвырнула из дома и с работы. Из жизни мужика вышвырнула.
Сидорова пожалели, простили его водочные долги, но наливать больше не стали.
Очнулся он в каком-то подъезде. В костюме, в пальто кашемировом, но без шапки и почему-то без туфель. Где он потерял туфли? Дорогие, из натуральной качественной кожи. А чёрт их знает! Может быть, их снял с него спящего какой-нибудь бомж? Скорей всего. Часы не снял, не обшарил карманы… Спугнули, наверное.
Выполз Сидоров на белый свет, а вернее, в тёмную ночь, нашёл возле мусорного контейнера выброшенные кем-то рваные ботинки, размера на два больше и отправился куда глаза глядят. Нет, глаза не глядели, он вообще не видел и не соображал куда идёт-бредёт.
Глаза не глядели, а ноги, обутые в чужие ботинки сорок пятого размера, несли его куда-то и принесли в монастырь.
Этот монастырь был Сидорову хорошо известен. Они с Катериной изредка поставляли сюда в порядке благотворительной помощи залежалый товар, срок годности которого должен был в скором времени закончиться, а иногда небольшие суммы наличных Сидоров передавал лично в руки настоятеля монастыря, когда сотню баксов, когда баксов пятьсот. На этом Катерина настаивала. Может, какие-то грехи замолить хотела? Кто знает? Сам-то Сидоров в бога не верил, а потому не одобрял эту Катеринину благотворительность. Но не одобрял молча. Он с Катериной никогда не спорил. Потому что любил.
На стук в ворота, вышел монах, лица которого Сидоров не помнил, но сам он монаху был явно известен.
- Алексей Алексеевич? – удивился монах ночному гостю. – Что с вами? Ночью, без шапки?
- Погреться пустите?
- Конечно!
Монах отвел Сидорова к настоятелю. Тот не спал, молился.
Сидоров всё ему рассказал, ничего не скрыл. О том, что пьет уже давно и много, и почему пьет, рассказал, о Катерине и о том, что всё потерял – деньги, работу, дом, веру в любовь и теперь не знает, что делать и куда идти.
- Иди надо к Богу, - посоветовал настоятель монастыря. – Путь к Богу самый правильный, и на пути том понимание, а в конце – истина.
- Не могу я к Богу, не верю я в него. Крещёный, но не верю.
- Думаешь, все церковнослужители и все монахи в Него верят? Нет, не все. Далеко не все. Но хотят верить и по пути веры идут.
- А я не хочу так. Без веры. А веры у меня этой не может появиться ни в конце, ни в начале пути. Я ведь в советской школе учился, у меня с детства атеизм в мозгах, и ничего другого там поселиться не может. И в институте я не Закон Божий, а исторический материализм изучал. Я книжки читал разные. Про космос. Уверен, что негде там Богу жить. Где там рай? А ад где? Под землей? Нефть там, под землей, газ и прочее дерьмо.
- В Бога не веришь, в Высший Разум поверь.
- В Высший? Я и со своим-то разобраться не могу.
- Разум твой – потёмки.
- Потёмки, - согласился Сидоров.
И ушёл из монастыря, не вняв совету настоятеля. Простокваши попил, отогрелся и снова ушёл в ночь.
Он так и не решил куда идти. На пути оказалась железнодорожная станция. Остаток ночи Сидоров скоротал на вокзальчике, а утром, когда подкатила первая электричка, он вдруг подумал: ведь у него есть дача, и до неё минут двадцать езды. Там есть печка и запас дров, продукты кое-какие остались. Правда, два года они там хранятся, крупа и макароны уже давно испорчены мышами, но соль, мука и сахар засыпаны в стеклянные банки с притёртыми крышками, а жестяные консервные банки мышам не по зубам. Денег на проезд не было, но он запрыгнул в электричку и зайцем доехал до Шугаевки.
Почти сровнявшиеся с уровнем земли грядки и едва заметные дорожки между грядками были припорошены снегом, а домик ему показался убогим и вросшим в землю чуть не по самые окна. Впрочем, таким он и был, щитовой домик, выстроенный ещё его покойными родителями. Когда они с Катериной жили на даче, продав обе квартиры - его двушку и её трёшку, - чтобы увеличить оборотные средства Катерининого предприятия и вложить их в бизнес, они наняли каких-то алкашей и те за совсем маленькие по тем временам деньги (девяносто шестой год), утеплили дом изнутри и кое-что поправили снаружи. Так что на даче можно было легко пережить зиму. Печка есть, а за домом дровник с приличным запасом берёзовых чурок.
…Счастливыми были эти два года, которые они с Катериной прожили здесь, в этом стареньком дачном домике. Пожалуй, самыми счастливыми в жизни Сидорова. Правда, небогато жили, деньги приходилось экономить, запуская большую часть в оборот, либо аккумулируя их в наличной форме для того, чтобы в скором будущем по замыслу авантюристки-Катерины совершить гигантский рывок к вершинам благополучия. Питались большей частью консервами, ездили всегда вдвоём на стареньком раздолбанном жигулёнке пятой модели, так как и Катеринин «Форд» и Сидоровскую «Висту» тоже продали, преследуя всё ту же цель – максимально увеличить оборотные средства Катиного предприятия. С этой же целью и бизнес свой Сидоров продал Шурику Шульману, чем немало его порадовал и даже можно сказать облагодетельствовал, так как у Шульмана появились дополнительные возможности оптимизации затрат.
От комфорта Сидоров отвык, точнее, перестал обращать внимание на его временное отсутствие. Ведь комфорт – это не главное! И потребление деликатесных продуктов - не главное, и модная одежда, и престижность автомобиля - ерунда, если у них было то, что они считали для себя самым важным – любовь. Именно в те годы Сидоров понял, что Катерина – женщина всей его жизни, что все, кто был до неё - ничто, призрачные тени, и что кроме Катерины он никого и никогда не полюбит. Поговорка «с милым рай в шалаше» оказалась не пустым звуком. Они любили друг друга до умопомрачения, до беспамятства, и если бы не более трезвый, чем у Сидорова, ум его любимой, кто знает, до чего бы могла их довести такая любовь? Катерина умела быстро переключаться с любовных утех, отложив их на вечер, к делам. Сидоров всегда поражался этой её способности. Катерина никогда не забывала о своих планах. Она называла их «наши планы», и Сидоров верил, что они действительно их общие. Он вообще безоговорочно верил Катерине, потому что всё, что она задумывала, обязательно сбывалось.
Самая большая удача произошла в августе девяносто восьмого после дефолта, в результате которого многие их конкуренты обанкротились, а Катеринино предприятие выжило. И не просто выжило!
С самого начала лета Катерина принялась усиленно изымать деньги из оборота и превращать их в валюту. Она хотела в очередной раз сыграть ва-банк, закупив за чёрный нал крупную партию товара. И на этот раз она не просчиталась, хотя предвидеть того, что произойдёт восемнадцатого августа, она естественно не могла. О дефолте никто ничего не знал, даже слова-то такого!..
Цены взметнулись вверх, рубль превратился в пар, а они с Катериной жили на даче, неистово занимались любовью, а под кроватью валялся, ожидая своего часа, чемодан, набитый долларами.
Когда всё слегка улеглось, и народ, как бы нехотя, стал тратить деньги, причём пока исключительно на кормёжку, Катерина поднялась с мятых простыней, потянув за собой и Сидорова, вытащила из-под кровати чемодан и с головой окунулась в работу. Первая же сделка принесла им немалую прибыль. Семьсот процентов! Если в додефолтовом эквиваленте. Как в смутные времена начала горбачевской перестройки.
Катины магазины, практически не работавшие несколько месяцев, вновь стали функционировать на полную катушку. Крутить колесо бизнеса, когда конкурентов на горизонте не наблюдается – сплошное удовольствие, и формула «товар – деньги – товар» работала исправно, но несколько видоизменилась. Теперь она звучала иначе: «деньги - товар – деньги», хозяином положения был тот, у кого были чёрные и одновременно зелёные купюры. У них с Катериной таковые имелись.
Некоторое время они ещё жили на даче, пока строился их дом в престижном коттеджном посёлке.
…Открыв дверь ключом, который как всегда лежал за притолокой, Сидоров, не раздеваясь, завалился на кровать и уснул. Спал долго, пока не замерз. Проснувшись, затопил печку и проверил состояние запасов. Естественно, мыши сожрали всё, что смогли, но мясных и рыбных консервов он обнаружил четыре коробки – три с говяжьей тушёнкой и одну с сайрой. Консервы они завезли сюда с Катериной. Хотели потом забрать и отвести в магазин, но забыли. Мука, сахар и соль тоже имелись. Кроме этого богатства, в шкафу на кухне он нашёл две банки сгущенного молока и большую банку «Макконы». Но самое главное – в членской книжке садового общества, которую Сидоров обнаружил там, где ей и положено было находиться - за счётчиком, лежала тысячерублевая купюра. Он вспомнил, что прошлой осенью собирался заплатить за электроэнергию и внести членские взносы, но правление в тот день, когда он приехал в Шугаевку, по каким-то причинам оказалось закрытым. Он хотел приехать позже, а деньги так и остались в книжке, приготовленные к оплате. Книжку он сунул за счётчик. А потом замотался, ехать на дачу времени не было, и он перегнал деньги безналом на расчётный счёт садового общества. Заплатил за два года вперёд.
Взяв эту тысячу, Сидоров сходил в сельпо и купил на всю сумму макаронных изделий, перловки и растительного масла. Он готовился к долгой зимовке.
Состояние, в котором находился Сидоров, было похоже на состояние человека, погруженного в гипнотический транс. В основном он валялся на кровати и лениво думал. Устав думать, засыпал, а, проснувшись, снова думал. Но и думать не хотелось. Шевелил извилинами лишь потому, что ничем другим шевелить не имел желания. Им овладела жутчайшая депрессия. Вставал с кровати Сидоров редко, только когда понимал, что если сейчас не встанет и не поест чего-нибудь, может уснуть и не проснуться. Но, сварив кашу или макароны и открыв банку тушёнки, он клевал чуть-чуть и выносил всё на крыльцо, чтобы не прокисло. Есть совершенно не хотелось, даже противно было смотреть на еду. Кашу и макароны моментально склевывали зимующие птицы, а тушёнку съедал наглый и большой, как собака, серый котяра, живущий у сторожа и постоянно разгуливающий по всему садовому обществу в поисках приключений. Иногда этот котяра как приведение возникал перед кроватью Сидорова, хотя входная дверь и окна были всегда закрыты. Как он умудрялся проникать в закрытое помещение, оставалось загадкой. Сидоров молча глядел на непрошенного гостя, но встать и прогнать его желания не возникало, лень. Кот словно знал, что его не тронут, и разгуливал по комнате, как хозяин, нагло залезал в шкаф и в сервант, а то уходил на кухню и чем-то там шебуршал, проводя ревизию продуктов.
Сидоров думал обо всём и не о чем.
Иногда ему вспоминалось то, чего вспоминать он не хотел.
Сидоров никогда не изменял Катерине. Но однажды…
Девушку, которой так глупо и неожиданно для себя увлёкся Сидоров, звали Светланой. Она недавно устроилась к ним работать по рекомендации одного из Катиных партнёров по бизнесу. Работать в фирме Екатерины Великой, как называли Катю за глаза, было престижно, и Светлана местом своим дорожила. Именно по этой причине и не состоялся их роман. Кто-то доложил Катерине о преступных замыслах супруга, скорей всего директриса магазина, а может быть, и сама Светлана.
В тот злополучный вечер, Сидоров, будучи немного навеселе, пригласил Светлану на ужин в ресторан. Но девушка не пришла в назначенный час. Вместо неё в ресторане появилась Катерина. И не одна, со своим новым коммерческим директором Альфредом Аркадьевичем Молотиловым. Альфред себя чувствовал явно не в своей тарелке. На его лице читалось смущение, и он наверняка понимал, что приглашен своей начальницей сюда в качестве статиста, что он был первым, кто просто-напросто попался ей на глаза.
Подошли они под ручку к столику, за которым одиноко сидел Сидоров, и Катерина, прищурив глаза, от чего стала похожа на японку, сказала с издёвкой:
- А Светик твой не придёт. У нее именно сегодня начались критические дни. Такая неожиданность! Ты огорчён, любимый?
Сидоров не стал оправдываться и врать, аккуратно положил на стол несколько купюр, расплачиваясь за несъеденный ужин, и молча вышел из ресторана.
Он завалился в казино и играл там в «Блэк Джек» до середины ночи, опровергая народную мудрость, что если не везет в любви, обязательно повезет в картах. Проиграл он всё, что у него было в бумажнике и ещё тысячи полторы, которых в бумажнике не было. Карточный долг – святой долг. Сидоров направился домой, чтобы взять из своего личного сейфа тысячи три зелёных – вернуть долг и продолжить игру.
Катеринин «Пежо» стоял во дворе, значит она дома. Спит, так думал Сидоров, тихо открывая ключом входную дверь.
Взяв деньги, он уже собирался уходить, как вдруг из спальни до него донеслись до боли знакомый протяжный стон. Это Катерина стонала, и явно не от боли. Она всегда так стонала, испытав оргазм.
Сидоров сразу всё понял. Он присел на краешек дивана, трясущимися руками достал сигареты, закурил. В спальню он подниматься не решился, боялся увидеть то, чего видеть не хотел.
Надо было бы встать и потихоньку уйти, но ноги не слушались. Он сидел, курил и чувствовал, как его душу заполняет холод, вытесняющий всё, что там было до того, как он услышал этот стон. Сигарета быстро сгорала, пепел падал на ковер и на его брюки.
Катерина вышла из спальни, Сидоров услышал её легкие шаги у себя над головой на втором этаже, и, пересилив себя, встал. Он хотел покинуть дом незамеченным, но Катерина, по-видимому, уловив запах табака, быстро спустилась вниз. Она была абсолютно голая. Её красивое тело, на которое Сидоров никогда не мог смотреть без мгновенно вспыхивающего дикого желания, теперь вызвало в нем отвращение. Отвращение и какое-то удушье. Его чуть не стошнило.
- О, любимый! – притворно изумилась Катерина и странно улыбнулась, улыбка показалась Сидорову похабной. – Я думала, что ты закончишь игру не раньше четырёх. А теперь только… - она взглянула на большие пристенные часы с маятником, стоящие в углу холла, - без четверти четыре. Неужели все деньги проиграл?
Сидоров не ответил. Он понимал, что её слова - игра, что Катерина хотела этого, хотела, чтобы он застал её с любовником. Чтобы больней! Чтобы насмерть.
Окурок припалил пальцы, Сидоров бросил его на пол и растёр ногой.
- Зачем? – выдавил он из себя. – Зачем ты это сделала?
- Ты о чём?
- Брось. Я же не полный идиот.
- Полный, - возразила Катерина. – К сожалению… Только полный идиот может променять меня, - она резко и гордо вскинула голову и её тугие, почти девичьи груди подпрыгнули вверх, как два теннисных мячика, - на смазливую малолетку.
Сидоров мог бы возразить, сказать Катерине, что он ей не изменял, и что он… Нет, это выглядело бы очень глупо, ещё глупей, чем признаться в измене.
- И ты решила изменить мне в отместку, - пробормотал он.
- Изменить? Нет, дорогой, я тебе не изменяла, я просто решила тебя заменить. Хочешь узнать на кого?
- Нет. Не хочу, - ответил Сидоров.
- А я хочу, чтобы ты знал. Альфред! – громко позвала она своего любовника. – Спустись-ка в холл.
- Альфред? – удивился Сидоров. – Ты изменила не только мне, ты ещё и вкусам своим изменила.
- Я тебе не изменяла, - повторила Катерина. – Мне некому было изменять. Ты перестал для меня существовать с того момента, как я узнала о твоих похождениях.
«О каких похождениях?!» - хотел закричать Сидоров.
- Если ты напряжешь свою память, ты вспомнишь мои слова, - продолжала Катерина, - которые я тебе сказала в день нашего венчания. Ну же, напрягись!
Сидоров помнил. Она сказала тогда ему в ответ на его клятву любить вечно, что никогда не простит, если в его жизни появится другая женщина. Даже в том случае, если это будет с его стороны сиюминутным увлечением. И повторила по слогам: «НИ-КОГ-ДА!».
- А вкусы? – Катерина пожала обнаженными плечиками. - Не в этом дело. Альфред Молотилов прекрасный коммерсант и неплохим любовником оказался. – И добавила с язвительной улыбкой, чтобы добить: - Кстати, лучше, чем ты, дорогой.
- Врёшь! – выдохнул Сидоров. – Врёшь, тварь!
Катя снова пожала плечами и не ответила.
Альфред долго не спускался к ним, наверное, опасался быть покалеченным законным супругом Екатерины Великой. Наконец, он спустился по лестнице, полностью одетый, даже про галстук не забыл.
Сидоров критически посмотрел на новоиспеченного Катиного бой-френда. Такого соплей перешибить можно – тонкий и звонкий, с испариной на лбу и перепуганный насмерть.
- Алексей Алексеевич, я… - начал Альфред, но Сидоров махнул в его сторону рукой.
- Помолчи, - жестко сказал он. – Ты никто, и звать тебя никак. Доказать?
Еще что-то пытается вякать, задохлик! Сидоров и не думал его бить, чтобы унять злость он с хрустом сжал кулаки, а Молотилов, услышав хруст пальцев и увидев эти страшные кувалды, втянул голову в плечи и зажмурился, ожидая удара.
- Ну-ка, без этого! – спокойно сказала Катерина и встала между ними. – Альфред – мой муж. Это ты никто, Сидоров. Ты бомж, Сидоров. И с завтрашнего дня безработный. Пошёл вон из моего дома и из моей жизни!
Да! Правда! Катерина нисколько не преувеличивала, говоря «вон из моего дома» - дом, который они выстроили, любовно продумав расположение комнат, предусмотрев тысячи всяких штучек-дрючек, обеспечивающих различные удобства, был оформлен на неё. И фирма принадлежала ей. У Сидорова не было ничего. Ничего, кроме отметки в паспорте о том, что такого-то числа такого-то месяца такого-то года зарегистрирован брак с гражданкой...
Но не в штампе дело и не в правах Сидорова на половину нажитого совместно. Совершенно не в этом дело.
«Пошёл вон, Сидоров!» - звучал в ушах голос Катерины, когда он навсегда покидал свой дом.
«Пошёл вон из моей жизни!..»
Быть может, его душа умерла в тот момент, когда он услышал эти слова. Или чуть позже, через несколько мгновений, когда он перешагивал порог дома. Ему показалось, Катерина расхохоталась ему в спину. Но может быть, если бы он только смог заставить себя повернуться, он бы увидел, что в глазах жены стоят слезы и что она не хохочет, а двумя руками зажимает себе рот, из которого рвутся рыдания и крик: «Вернись, Сидоров!».
Но он не оглянулся. Он ушёл навсегда.
Кроме кота Сидорова в его дачном домике навещали мыши. Они скреблись где-то под полом и в стенах, вылезали из своих лазов и серыми комочками быстро прокатывались через комнату. Но вскоре маленькие грызуны куда-то исчезли, потому что серый монстр решил здесь обосноваться всерьёз и надолго. Он стал приходить каждый день и подолгу сидел возле кровати, глядел на Сидорова своими жёлтыми глазами, порой противно орал. Не мяукал, как положено представителю кошачьего племени, а именно орал. На кухню кот ходил теперь редко, видимо всё уже разведал в свои первые визиты.
Где-то через неделю в гости к Сидорову пришёл капитан Мотовило, так он представился, следователь из районного отделения милиции. Как выяснилось, Катерина подала заявление в милицию о пропаже мужа. Мотовило очень быстро сообразил, что если труп Сидорова не обнаружен ни в моргах, ни в больницах, и вообще о Сидорове никто ничего не слышал и не знал, то он либо под снегом или в земле мёртвый, либо где-то живой, но скрывается. А где можно скрываться, если любовницы, как очень быстро выяснил Мотовило, у Сидорова нет, родителей тоже нет, а дома и быть не может, потому что жена именно это и утверждает. Конечно, пропавший может находиться где угодно, может, он в другой город уехал, но начинать поиски с чего-то надо. И Мотовило начал с дачи - с единственной недвижимости, принадлежавшей Сидорову.
- Гражданин Сидоров? Алексей Алексеевич? – гулким басом спросил капитан Мотовило.
- Да, пока ещё.
- А вас жена ищет.
- Да?..
Мотовило явно был в курсе всего происшедшего - наверняка, допросил Катерину, Альфреда Молотилова, кое-кого из приятелей Сидорова. Да капитан и не скрывал перед ним своей осведомленности, сказал напрямик:
- Брось ты это, парень. Подумаешь, баба скурвилась! Что же теперь – в бомжи подаваться? Законы-то знаешь, небось?
В бомжи? Почему нет? Бомжи – подходящая для Сидорова компания в его теперешнем положении.
- Слушай, капитан, - сказал Сидоров. – Пошёл ты…
- Но-но-но! – Мотовило поднял вверх палец-сардельку и погрозил им. – По роже дам за оскорбление.
- Тебе нельзя, ты при исполнении.
- А кто подтвердит, что это я тебе по роже разок въехал?
- Вот он, - Сидоров указал на кота.
Котяра сидел у порога (как всегда его появление оказалось неожиданным!) и нагло смотрел на Сидоровского гостя, облизываясь.
- Это у тебя кто, Кот Бегемот? – спросил Мотовило, проявляя необычную для мента начитанность.
- Кот-живоглот. Видишь, капитан, он на тебя облизывается. Сожрать хочет.
- А ты его что, не кормишь?
- Он сам себе пропитание ищет.
Мент снова внимательно посмотрел на кота, с сомнением покачал головой:
- Подавится. Менты не каждому коту-живоглоту по зубам. Как ты его зовешь, кстати?
- Никак. Он кот самостоятельный. Приходит, когда захочет.
- Твой?
- Сторожа местного. Ко мне заходит, чтобы пожрать. Иногда пытается что-то рассказать, но я его языка не понимаю.
- Это ничего, - успокаивающе сказал Мотовило. - До весны здесь отшельником проживешь, понимать станешь. И не только кошачий язык. С призраками начнешь разговаривать. С тенью своей.
- У тебя закурить найдется? – спросил Сидоров, сбавив обороты и ощутив вдруг симпатию к этому толстому капитану.
- А как же! – Мотовило полез в карман. - Я без двух пачек сигарет в кармане на службу не выхожу.
- Две пачки? Так много выкуриваешь?
- Много, - соглашаясь, кивнул капитан. - А иногда вот такие, как ты - нищие миллионеры - закурить просят. Приходится угощать.
- Не хочешь, не угощай, - обиделся было Сидоров, но Мотовило сказал миролюбиво:
- Да ладно ты, не злись. Это я пошутил неудачно. На, кури на здоровье. Что я не понимаю что ли? С любым такая хрень произойти может. А может, бутылочку раздавим в порядке знакомства?
- У меня только подсолнечное масло.
- Рафинированное?
- А кто его знает?
Бутылка нашлась у капитана. Точнее, не бутылка, а двухсотграммовая фляжка с коньяком.
- Всегда с собой носишь?
- Всегда. Каждое утро перед выходом на службу кладу в карман две нераспечатанные пачки сигарет и наполняю коньяком фляжку.
- А руководство как на это смотрит?
- В ментуре все пьют. И руководство тоже. Если на этой грёбанной работе не пить, запросто свихнуться можно.
Они выпили и разговорились. Сидоров опьянел сразу. Может поэтому он излил свою душу капитану Мотовиле. А может быть, Сидорову просто необходимо было тогда рассказать кому-нибудь всё, что его терзало и давило.
Мотовило был трезв как стекло. Видимо половина фляжки коньяку для него являлось ерундовой дозой - так, для улучшения аппетита. Он внимательно слушал Сидорова, не перебивал, не спорил.
- Понимаешь, Гоша, - пьяно говорил Сидоров (в процессе распития коньяка они стали называть друг друга по именам). – Понимаешь, Гоша, она, тварь, меня ведь не только из своей жизни выкинула, она меня напрочь жизни лишила. Я теперь никто! Дома у меня нет. Дача только эта, так она развалится скоро. Квартиру свою продал, деньги ей отдал. Работы у меня тоже нет. Она, Катерина, уговорила меня дело свое продать, чтобы в её бизнесе больше оборотных средств крутилось. Друзей, и тех у меня нет. Мои друзья - и её друзья тоже. У нас все друзья общими были. И все они на её стороне будут. Потому что зависят от неё, потому что не только друзья, но и партнеры. Да и не друзья они, холуи…
- Да-а-а, Лёха, - соглашаясь, вздохнул Мотовило, - попал ты, как кур в ощип. Окрутила она тебя. Обобрала.
- Ага. А ведь мне говорили, что так и будет. Говорили… Представляю, как теперь злорадствуют… Но понимаешь, Гоша, не в том дело, что я нищим стал. Деньги снова заработать можно. И дом купить, и машину… Не хочу я ничего. Жить тошно…
- Это ты брось! Жить-то всё равно надо.
- Хоть брось, хоть подними. Мёртвый я. Не хочу ничего.
- Может, тебе уехать куда?
- От себя не уедешь. Всё со мной останется. Лежал я тут, Гоша, лежал и думал: может, покончить со всем разом. С мыслями, с воспоминаниями. Утопиться в Шугаевке. Ерунда, что мелкая, утопиться и в луже можно. Или в петлю. Или в город приехать, забраться на крышу самого высокого здания, и…
- Головой вниз? Вдребезги?
- Вдребезги!
- И что не покончил? Страшно стало?
- Да нет, не страшно. Стыдно. Скажут: из-за бабы мужик с ума сошёл. Слабак!
- Это точно, - поддержал Сидорова Мотовило, понимая, что отчаявшегося мужика нужно подальше уводить от мыслей о смерти, - скажут. Да и кому ты своей смертью доказал бы что-то? А? Ты мужик, Лёха. Я сразу понял, что ты - мужик. Не стал сутяжничеством заниматься и на колени не опустился, унижаться не стал. Ушёл и всё. Она, говоришь, тебя из жизни своей вычеркнула? Нет, это ты её вычеркни. Забудь о ней. И сначала всё начни. Ты всем должен силу свою показать. И мудрость. А смерть – она дура. И ничего в ней нет красивого. Смерть отвратительно выглядит. Уж я то знаю. И в Чечне насмотрелся, да и на службе каждый день… Жить надо, Лёха. Надо жить! Во что бы то ни стало, что бы с тобой не произошло, надо жить. Наплевать на всё и жить!
Они ещё долго разговаривали, чуть ли не друзьями расстались.
- Тебе время надо, чтобы в себя прийти, - сказал Мотовило, уходя. – Поживи пока здесь, пусть твоя душа оттает. Я тебя доставать не буду. Если хочешь, как-нибудь заеду, продуктов подброшу.
- Приезжай. Можешь и без продуктов приехать. Просто так приезжай. Ты нормальный мужик, Гоша.
- Приеду, обязательно приеду.
Сидоров прожил на даче до весны…
6
Первым, с кем решил встретиться Алексей Сидоров, был капитан Мотовило, опер из районного отделения милиции.
Шёл шестой час вечера и скорей всего Гоша Мотовило был ещё на работе. Подойдя к отделению, Сидоров некоторое время постоял на крыльце, покурил, понемногу вытравливая из своего сознания бомжа и приводя себя в состояние человека, которому нечего бояться милиции. Докурив, выбросил окурок и, решительно открыв дверь, подошёл к окошку дежурного. Дымчатые очки, добытые Окрошкой, оказались с небольшими диоптриями и слегка резали глаза, но Сидоров всё-таки надел их, маскируясь под законопослушного легального гражданина.
- Здравствуйте господин старший лейтенант, - поздоровался он с молоденьким коротко стриженным старлеем. – Как мне увидеть оперуполномоченного капитана Мотовило?
- Капитана Мотовило? – переспросил дежурный мент, усмехнувшись. - Оперуполномоченного? У нас такого нет. Начальник оперативного отдела, майор Мотовило есть.
- Ах, да, да! Конечно, майора, - поправился Сидоров. - Это я по привычке. Извините.
- Ничего себе привычка! Мотовило уже почитай год, как майор. – Старлей внимательно посмотрел на Сидорова, но внешний вид посетителя не вызвал у него подозрений. - У вас заявление, гражданин?
- Нет. Мне просто надо увидеть майора Мотовило. Сообщите, пожалуйста, Георгию Ивановичу, что его хочет увидеть Сидоров. Сидоров Алексей Алексеевич.
- Хорошо, - буркнул старлей. – Посидите вон там, на стуле.
…Тогда, в двухтысячном, капитан сдержал слово - приехал на дачу к Сидорову перед самым Новым годом. Привёз огромную сумку с продуктами, такую, с которыми мотаются челноки по заграницам. В сумке было много всяких вкусностей – большой шмат сала, консервы, пакет с домашними пирожками с капустой, сухая колбаса. Ещё там была бутылка коньяка и бутылка шампанского.
- Это тебе гостинчик к празднику.
К сожалению, посидеть и поговорить им не удалось – Мотовило торопился, он должен был отбыть в командировку в Чечню буквально через несколько часов.
- Они охренели? – возмутился Сидоров, имея в виду Мотовиловское начальство. – Перед самым Новым годом?
- Служба, - развёл руками капитан и браво добавил: - Безопасность Родины превыше всего.
Мотовило уехал и больше на даче не появлялся. Сидоров решил, что больше его не увидит. В том, что Мотовило о нём не забыл и обязательно бы приехал, если б смог, Сидоров не сомневался, но Чечня – то место, откуда порой не возвращаются.
И всё-таки они встретились в третий раз. Года два назад.
Сидоров был на тот момент уже не только бомжём, но и главным среди обитателей «Искры». Его в числе других бомжей загребли менты и поместили в обезьянник в рамках операции «Чистота городских улиц и скверов». Какая-то шишка из Москвы приезжала с проверкой, вот они и попали под раздачу. Мотовило, проходя мимо обезьянника, сразу узнал Сидорова и дал дежурному команду выпустить бомжей на волю, взяв с них железное обещание в течение суток не вылезать из своих нор.
- А если кто нарушит это торжественное обещание, - грозно сказал он и показал всем свой убедительный кулак-аргумент, - того буду дуплить лично. И до посинения.
А потом подошел к Сидорову и, демонстративно пожав руку, как старому знакомому, отвел в свой кабинет. День только начинался, и капитанская фляжка была наполнена коньяком до верху. И сигарет было, как всегда - две пачки.
- Я приезжал к тебе по весне, - сказал Мотовило, - но тебя на даче не было. Раньше приехать не смог. Ранен был, в госпитале отлёживался. А потом дела закрутили. Служба. А ты, я вижу, решил побомжевать малость?
- Релаксация.
- Ну-ну. У каждого свой срок… релаксации.
Мотовило не лез Сидорову в душу, не призывал его покончить с бродяжничеством и вернуться к нормальной жизни. О Катерине разговора не заводил, и если бы Сидоров сам не спросил его, то и не узнал бы, что своё заявление Катерина забрала и искать Сидорова, хотя бы для того, чтобы с ним развестись, не стала. Так и осталась его женой. А с Альфредом живёт в гражданском браке, как говорят церковнослужители: во грехе живут. Да и не смогла бы Катерина за Альфреда замуж выйти, с Сидоровым-то она в церкви венчана. А это кое-что значит. Тем не менее, на дачу за Сидоровым в ту долгую, мучительно долгую для него зиму, она всё-таки не приехала. Капитан Мотовило сообщил Катерине о том, что нашёл её мужа, но она не приехала. Гордая. Вычеркнула, значит, вычеркнула. И точка. А может, ей было просто наплевать на него? Но и ему, Сидорову, тоже наплевать, он тоже вычеркнул её из своей жизни.
Майор Мотовило появился в дежурке минуты через две-три и направился к Сидорову, широко и дружелюбно улыбаясь. Сидоров снял очки, сунул их в карман пальто и тоже улыбнулся.
- Привет, Лёха! – пробасил Мотовило.
- Здравствуй, Гоша!
- Значит, решил вернуться? – спросил Мотовило после рукопожатия и склонил голову набок, рассматривая Сидорова в его парадном наряде.
Сидоров пожал плечами.
- Не знаю.
- Ну-ну, – Мотовило посмотрел на свои командирские часы: - В принципе, я все дела на сегодня уже закончил. Может, ко мне? Жена моя, Надежда свет Петровна, бросила меня. Ну, в том смысле, что к родителям в деревню Холмы уехала. На праздники, да тесть с тёщей гостинец приготовили – поросёнка закололи, сала насолили. Помощь деревни городу, так сказать. Так что, хата пустая. Посидим. Коньячку тяпнем. Или ты, Алексей, желаешь какое-нибудь питейное заведение посетить?
Сидоров отрицательно помотал головой.
- Лучше к тебе.
- Добро!
Жил майор Гоша Мотовило небогато, сразу видно - не оборотень в погонах. В двухкомнатной хрущёвке (у Сидорова была точно такая до женитьбы на Катерине) ремонт не делался давно, но в прихожей, где они сняли верхнюю одежду, и на кухне, куда Сидорова привёл Мотовило, было чисто и во всём ощущался строгий армейский порядок, по-видимому, установленный самим Гошей и тщательно поддерживаемый его женой. Большой холодильник «Минск» был забит продуктами под завязку. Когда Мотовило открыл дверцу, Сидоров усмотрел с десяток кастрюль и кастрюлек, гирлянды сосисок, сарделек и множество банок, пакетов и свёртков.
- Любимая моя Надежда свет Петровна, уезжая на малую родину, позаботилась о чреве мужа своего, - пояснил майор, зацепив взгляд Сидорова. – Наготовила на месяц, хотя на недельку-то всего и уехала. Котлет нажарила трёхлитровую кастрюлю. Я, конечно, поесть со вкусом люблю, но тут и мне, обжоре, многовато будет. Так что, Лёха, ты на моём горизонте вовремя обозначился, поможешь мне спасать продукты от противоестественной убыли.
- А что ты называешь противоестественной убылью? – улыбнулся Алексей.
- Пропадет же всё, если не съесть! Употребить по назначению, то есть, скушать – это естественная убыль продуктов, а вот проквасить качественную пищу и выбросить на помойку – это противоестественно и даже грешно с моей точки зрения. Так, что не будем грешить! - подвел итог своей лекции Мотовило, достав из шкафчика над холодильником бутылку армянского коньяка и поставив ее на стол. – Вот с этим делом продуктов много не покажется.
- И всё же мне кажется, что всё это за неделю съесть невозможно, - с сомнением в голосе сказал Сидоров. - Даже вдвоём.
- А мы сильно постараемся, и всё у нас получится.
- А кем твоя жена работает? – спросил Сидоров, протискиваясь по узкому промежутку между столом и стенкой к стоящей в уголке табуретке. Мотовило тем временем с сосредоточенным лицом выкладывал продукты на стол.
- А никем не работает, - отозвался он, закрыв, наконец, холодильник, и стал, кряхтя моститься за столом, одновременно свинчивая крышку с бутылки. – Домохозяйка. Она ведь на «Искре» работала до того, как все эти катаклизмы произошли. Секретаршей. Без образования, без всего. Из деревни моя Надежда приехала. Какой-то дальний родственник здесь у неё на «Искре» работал, вот и помог устроиться. По блату, так сказать. Надя потом документы в технологический подала, хотела институт закончить и инженером стать. А тут, блин, конверсия! Когда завод прикрыли, и Наденька моя работы лишилась, тут и не до института стало. Или в деревню к родителям, или в городе на панель… Ну, будем!
Мотовило поднял рюмку, по ёмкости соответствующую гранёному стакану, наполненную до края. Сидоров посмотрел на свою рюмку с опаской, но жеманничать не стал. Они чокнулись и выпили. Майор громко крякнул от удовольствия.
- Закусывай, закусывай, Лёха. Не стесняйся, - потчевал он гостя. – Котлеты бери, колбаску. Коньяк надо калорийной пищей заедать. Французы эти и прочие иностранцы ни хрена не понимают, лимончики там, шоколадик, писи-кола. Чушь. Котлета – это да! С котлетами коньяка много выпить можно. А французы от жадности своей придумали коньяк лимоном закусывать. О, блин! – спохватился вдруг Мотовило.
- Что такое?
- Соленья забыл! – Он встал и вытащил с антресолей трехлитровую банку солёных помидоров.
- Может, не надо? – нерешительно предложил Сидоров. На самом деле солёных помидоров ему очень хотелось, даже больше, чем котлет. Он не ел домашних солений почитай лет десять. Только, когда мама была жива. Катерину домовитой хозяйкой назвать было трудно, она в другом деле была виртуозка. Да и предыдущие его жёны болезненной страстью к заготовкам не страдали, а если учесть то небольшое время, в течение которого он неоднократно пытался основать семью, первичную ячейку общества…
- Надо, Лёха, надо, - Мотовило оторвал руками крышку от закатанной банки (Сидоров только головой покачал, изумленный силой его пальцев) и поставил банку на стол. – Ну что? Под помидорчики? Деревенские. Из Холмов.
Они снова выпили. Бутылка оказалась выпитой на две трети. Мотовило достал из шкафчика ещё одну, а Сидоров решил, что пора переходить на половинную дозу и по возможности снизить частоту возлияний.
- А дальше что было? – спросил он.
- Ты имеешь в виду, что стало с Наденькой? Не пошла ли она на панель? Не пошла. И в деревню к родителям не вернулась. В те времена в деревне жизнь мало на мёд походила. Оно и теперь-то… Устроилась в продуктовый ларёк. Ну, тут как водится рэкетиры, шалупонь эта мелкотравчатая. Наезды, угрозы, отъём выручки. Она не будь дура - в милицию. Тут мы с ней и познакомились. Я её сразу полюбил. А она… - Гоша вздохнул и признался: - И теперь не знаю, любит ли? Привыкла, наверное… Вот, детей у нас нет. Жалко…
Мотовило снова налил, но по половинке. Без Сидоровского предупреждения.
- Но ты ведь ко мне пришел не для того, чтобы историю моей супруги выслушать. Я же понимаю. Ты из-за своей Катерины ко мне пришел.
- Расскажи мне всё, что знаешь об этом, - попросил Сидоров.
- Давай выпьем за упокой души твоей законной жены Екатерины Андреевны. Царство ей небесное.
Они выпили не чокаясь. Мотовило проглотил помидорину и полез в карман за сигаретами. Сидоров тоже достал свою «Приму». Мотовило взглянул на красную пачку овальных сигарет, сгреб её со стола и бросил в мусорное ведро, стоящее под раковиной. Попал.
- Говно теперь «Прима». Она и при коммунистах говном была, а теперь так вообще. На, кури. «Петр первый». Дешево и сердито. «Мальборо» и «Кент» мне не по карману, денег только на жратву, коньяк и великого императора хватает.
- Спасибо. Давай о деле.
- Выпьем?
- Позже.
- О деле… - задумался Мотовило. – А дела никакого нет. Сразу-то возбудили, но тут же закрыли. Очень быстро закрыли. И в архив. Несчастный случай в быту. Неосторожное обращение с огнём. Я лично на пожарище выезжал. Судебно-медицинская экспертиза. Никакого криминала. Вот так.
- Не вешай мне лапшу на уши, Гоша, - сказал Сидоров. – Я Альфреда встретил. Он мне рассказал всё.
- Молотилова Альфреда Аркадьевича?
- Молотилова. Альфреда Аркадьевича, - кивнул Сидоров. - Он мне рассказал, как Катерину убили. О Пархоме рассказал. О банке «Парус». О чеченцах. О кидке, который Пархом организовал.
- Стало быть не нашли чечены Альфреда. И то хорошо. – Гоша Мотовило налил себе коньяку, не предложив Сидорову и залпом выпил. Потом с удивлением посмотрел на рюмку, налил ещё и снова выпил. – Наверное, я трус, Леха… Трус, как ты считаешь?
Сидоров промолчал. Он внимательно посмотрел на Гошу и вдруг увидел перемены, происходящие с ним. Словно майор вдруг резко и неожиданно устал, или словно маска напускной весёлости и жизнелюбия упала, тесёмка лопнула и маска упала. Сидоров заметил под Гошиными глазами дряблые серые мешки, и что его левый глаз мелко дергается в нервном тике, что румянец с его щек сполз куда-то вниз, а все лицо майора стало похоже на сдувшийся первомайский шарик.
- Коррупция, мать её! Слияние криминала с властными структурами! – в сердцах произнёс Мотовило и так хватил кулаком по столу, что бутылка армянского коньяка подскочила, опрокинулась и, разливая остатки янтарного содержимого, покатилась со стола. Сидорову удалось поймать ее. – Все, слышишь, Лёха, все кормятся со стола Пархома. И прокурор города и начальник ГУВД. Я не говорю уже про районное начальство. Да что там менты и прокуратура? Сам мэр у него в карифанах ходит. Не ходит, вру. Ездит. На «Бентли» этого года выпуска, который ему Пархом на день рождения презентовал. Сука! А жена его, сучка, на «Джипе», тоже из Пархомова гаража.
Гоша снова себе налил.
- Будешь? – предложил Сидорову. Тот кивнул.
- За слияние бандитов с нашими козлами коррумпированными! Чтоб они все провалились! – и Гоша выпил не чокаясь.
Сидоров свою рюмку только пригубил.
- А Альфред, значит, выжил, еврейчонок худосочный, - продолжил Гоша закуривая. – Повезло. Это я его буквально из рук расстрельного конвоя выдернул и из отделения чуть ли не пинком выпроводил. Не знаю, понял ли он моё напутствие? Наверное, понял, раз чечены Пархомовские его не нашли.
- Не понял он ни хрена. Просто повезло. А его, Альфреда, кто-то кроме Пархома ищет? Милиция или прокуратура? РУОП?
- А на кой он им нужен? Он же никто и звать его никак!
«И я эти слова как-то произнес в адрес Альфреда, - подумал Сидоров. - Совпадение мнений…»
- У него же ничего не было, - продолжал Гоша. – Ни дома, ни машины, ни денег. Всё твоей бывшей принадлежало. А он так - бесплатное приложение. Впрочем, тебе это знакомо. А у него, у Молотилова, даже отметки в паспорте, что он Екатеринин муж, не было. Мне его не жалко нисколько, но человек всё же!
- А расстрельный конвой? – напомнил Сидоров.
Мотовило пожал плечами:
- Ну, это так, образно. На тот момент дело ещё не закрыли. Молотилов по нему свидетелем проходил. А Пархом своим вассалам команду дал – найти Альфреда и тут же потерять. Только так, чтобы уже никто больше не нашел. А теперь, когда дело закрыли, он и Пархому не больно нужен. Но всё-таки, лучше парню отсидеться где-нибудь, переждать. Он где обитает? На «Искре»?
- На «Искре», - подтвердил Сидоров. – Я его в город не выпущу. Но сам я отсиживаться не собираюсь.
- Ты что это надумал? – подозрительно покосился на Сидорова Мотовило. – Выбрось из головы. Официальным путем ни хрена не сделаешь. Тупик. Я тебе уже рассказывал. А если сам с Пархомом разобраться решил, даже не думай. Тебя к Пархому на пушечный выстрел не подпустят. У него в охране сотня чеченов. И в доме, и в банке, и вокруг него самого - в три кольца. Черная сотня, как их сам Пархом называет. А ты не Рембо, хоть и мужик неслабый. Нет, Лёха, не вздумай к Пархому соваться, пропадёшь.
- Я думал, ты поможешь.
- Я? – Мотовило вскинул глаза на Сидорова и тут же опустил. Помолчал, потом стал говорить, словно оправдываясь: - Я, Лёха, не один, у меня семья. Жена, Наденька. Может, родит мне ребёночка… Да и знаю я: гиблое это дело. Ничего не получится. А работой своей я дорожу. Должность, звание. Я их не по блату получил. Верой и правдой Отечеству служил, преступников ловил, в Чечне воевал. Люблю я свою работу, Лёха. Конечно, всех сволочей переловить и пересажать не могу - руки коротки, но ведь кроме Пархома в мире полно всяких злодеев и маньяков. Их ведь тоже кто-то ловить и сажать должен… Извини, Лёха, не могу я.
- Гоша! Ты чего это! Я тебя подставлять не собирался, и помочь мне Пархома грохнуть не просил. Я хотел, чтобы ты мне кое-какую информацию подкинул. И всё. Я ведь от жизни отстал, не знаю, что в городе происходит. Что, как, кто?
- Информацию? Ну, информацию, это конечно. Что знаю, расскажу. Только всё равно, не советую я тебе… А знаешь, я вдруг подумал, тебе к Самсонову надо. У него и финансы, и прочие ресурсы в наличии, и интересы ваши совпадают. Может, у вас вдвоём удастся Пархома свалить, не по закону, так…
- Постой, Гоша. Кто такой Самсонов?
- Самсонов? – удивился Мотовило. – Ты что, девичью фамилию своей Катерины забыл? Самсонов Андрей Валентинович – это ж родной папа Екатерины Андреевны, тесть твой.
- Тесть? - пожал плечами Сидоров. - Я с Катиными родителями знаком не был. Даже не видел их никогда. Да и Катерина о них мне ничего не рассказывала. А кто он?
- Олигарх, серьёзный дядька, нефтяной король. Из Сибири. Из Таргани, есть такой городишко нефтяников на севере Западной Сибири. Приехал сюда неделю назад. Я совершенно случайно о его приезде узнал, в отделе один из моих оперов о Самсонове рассказывал. У него жена в гостинице «Центральная» дежурным администратором работает.
- У Самсонова?
- Да нет, у опера у моего. Рассказывала, что занял старик лучшие апартаменты в гостинице и целыми днями там сидит как сыч, не выходит. А у двери два мордоворота дежурят постоянно. И ещё четверо в соседних номерах. Живет Самсонов в апартаментах не один, с секретарём. Молодой парнишка, лет тридцати… до тридцати. Кроме секретаря у Самсонова ещё один помощник имеется, тоже в гостинице живет, но в других апартаментах, поскромнее. Похож этот помощник на отставного гэбэшника. В гостинице этот гэбэшник практически не живет, днями рыщет по городу, только ночевать приходит. А перед тем, как в свой номер идти, с докладом к старику наведывается, добытую стало быть за день информацию докладывает. Видать Самсонов желает до истины докопаться.
- В милицию от Самсонова заявление не поступало?
- Нет никакого заявления. Я же говорю, случайно узнал. В конторе обычная рутина – карманники, домушники, мошенники, маньяки и эксгибиционисты. О трупе в Шугаевке словно забыли все.
- Тогда с чего ты решил, что старик хочет найти убийц своей дочери? Может, это вообще какой-то другой Самсонов? Мало у нас Самсоновых что ли? Чуть меньше, чем Сидоровых.
- Тот самый. Я факты сопоставил, и справки кое-какие навёл. Аккуратно. Позвонил своему корешку в Новосибирск со своего домашнего телефона.
Сидоров усмехнулся.
- Ну, вот, - сказал он. – Говоришь: «не могу я», а сам уже расследование начал. Мне даже кажется, что ты меня ждал. Я прав?
Мотовило кивнул:
- Прав. Я знал, что ты рано или поздно ко мне придёшь. Не тот ты человек, чтобы в норе отсиживаться. Да и время, видать, твое подошло. Закончилась релаксация?
- Закончилась.
7
Уходя в город, Сидоров привычно проинструктировал Окрошку, оставив его за себя главным на заводе на время своего отсутствия, и объявил это всем, кто в тот момент находился в цехе. В принципе, объявления можно было не делать, все и так знали, что Окрошка – самый близкий Ляксеичу человек, его верный адъютант, секретарь и помощник, почти кореш, и что Сидоров всегда, когда покидает развалины дольше, чем на сутки, оставляет за себя Окрошку. Знали и принимали это как должное.
Вообще-то, корешей у Сидорова не было, существовала некая дистанция между ним и остальными бомжами. Сидоров был одним из них, так же как они каждое утро уходил в поиск, был одет так же, в тот же самый сэконд-хэнд с помойки, и даже разговаривал на понятном им языке. И, тем не менее, дистанция существовала. Не Сидоров её установил, бомжи сами, чувствуя превосходство Ляксеича в познаниях, навыках и интеллекте, отдавали ему должное и к панибратству не стремились. Дистанция основывалась не на слепом подчинении, а на авторитете – на уважении личности Сидорова и на признании его заслуг перед вольным братством.
Особенно сильно авторитет Сидорова вырос, когда ему удалось договориться с бригадой сантехников, выполняющей какой-то заказ в близлежащем к развалинам коттеджном посёлке, и осуществить с их помощью врезку в теплотрассу. У сантехников имелось газосварочное оборудование, возможность стырить трубы и желание слегка подкалымить. И не важно, кто платит. А кавардак в делах и нерадивость руководства, царившие в периферийных подразделениях Чубайса, помогли обитателям развалин не замерзнуть в лютые зимние морозы…
Сидорова после того случая зауважали. Сильно зауважали. Даже предложили переселиться из холодной гардеробной в другую бытовку, где было теплей, и которая находилась дальше от пролома в стене цеха. На второй этаж в кабинет начальника цеха Сидоров перебрался после своего избрания старшим на заводе.
Здесь Окрошка расстарался, мигом провел пиар-компанию. Возражений ни у кого не возникло – ни против кандидатуры Сидорова, ни против факта избрания старшего.
- Ты что это затеял? – спрашивал у Окрошки Сидоров, услышав шушуканье бомжей у себя за спиной, увидев их взгляды и суетливое, скачкообразное мельтешение одноногого афганца-беженца.
- Старшим тебя хочу сделать, Ляксеич, - отвечал Окрошка. – Старшим над всеми нами.
- Зачем это?
- Без старшего нельзя, Ляксеич. Никак нельзя. Перессоримся мы все без твоего мудрого руководства. Перегрыземся насмерть.
- Так ведь раньше у вас здесь никакого старшего не было. Как же раньше-то вы жили?
- А так и жили. Кто во что горазд.
Сидоров почесал макушку и пробормотал задумчиво:
- Да-а-а. Не может русский человек без руководства жить. Царя-батюшку ему подавай, мудрое руководство. Иначе ляжет, и лежать будет, неизвестно чего ожидая… Ну что ж? Попробую себя в должности императора всея развалин.
- Чего говоришь? - не расслышал Окрошка.
- Согласен, говорю. Собирай Вече народное.
Собрались все. Обсуждения как такового не было. Бомжи сразу после короткого вступительного слова Окрошки и представления всем известного кандидата принялись кричать:
- Любо! Ляксеича на царство!
Не поймёшь – то ли в шутку кричали, то ли всерьез, то ли одноногий их так научил.
С этого памятного дня кучка «искровских» бомжей должна была начать постепенное превращение в более или менее организованное сообщество – такая была программа у Сидорова и он торжественно донёс её до собравшихся.
- Любо! – кричали бомжи. – Теперь у нас всё как у людей будет! - До избрания Сидорова они себя, по-видимому, за людей не считали.
Окрошка был на верху блаженства. Отведя Сидорова в его новые апартаменты, он торжественно заявил:
- Теперь, Ляксеич, можешь на работу не ходить. Народ, тутошние бомжи то есть, тебя кормить обязаны. Как старшего над ними, начальника и благодетеля. А я всегда при тебе буду находиться. Тока кликни, и я на трёх ногах мигом прискачу.
Сам-то он, Окрошка, тоже, наверняка, на работу ходить не собирался. Но Сидоров тут же его огорчил:
- В поиск я буду ходить, как и раньше ходил. Я – здоровый мужик и сам себя прокормить в состоянии. В нашей жизни бомжёвой преференций ни для кого по определению быть не может. Уразумел?
- Чегой-то? Каких таких перфораций?
- А таких! Руководство нашим сообществом я буду осуществлять во внерабочее время. На общественных началах, так сказать. И ты губу не раскатывай. Завтра кем наряжаешься – беженцем или воином-интернационалистом?
Окрошка надулся как мыльный пузырь, даже радужные пятна на щеках и лбу появились, и ушёл. Но через полчаса поскрёбся в дверь приёмной, лично установив этим некую субординацию, и когда Сидоров разрешил войти, сказал:
- Ты, Ляксеич, мужик мудрый. Всё правильно рассудил. – Окрошка был тертым калачом и понимал: с начальством надо не конфликтовать, не дуться на него, а хвалить и всячески потакать, тогда всё путём будет.
- Молодец, что понял, - отозвался Сидоров, осматривающий буржуйку, подарок бомжей. - Так кем ты завтра рядишься?
- Афганцем. Народ наш что-то беженцев не очень…
Сидоров улыбнулся:
- Ладно, афганец, иди, отдыхай.
- А ты, Ляксеич, всё ж не забывай, кто тебя сюда привёл, - не удержался Окрошка.
- Не забуду, - пообещал Сидоров.
…Именно он, Окрошка, привёл Сидорова на завод в мае две тысячи первого года.
Он тогда в роли глухонемого инвалида собирал деньги с пассажиров пригородного поезда. А тут настоящие глухонемые - люди ущербные, а потому злые и в силу одинакового изъяна организованные - выкинули бедолагу из электрички как щенка, хорошо еще, что на остановке, могли бы и на полном ходу. А остановка была – Шугаевка.
Окрошка собрал костыли, огляделся и, заметив вдали оттаявшие дачные участки, решил, раз уж он тут оказался, проинспектировать их на предмет потенциальной добычи. Успешно просочившись на территорию садоводческого общества мимо сторожки, почему-то не облаянный собаками, Окрошка поскакал на костылях подальше от опасного места. На одном из участков он увидел бородатого длинноволосого человека в бушлате и резиновых сапогах, что-то рвущего в огороде. С виду – бомж, но бледный. Бомжи, они и зимой загорелые, а к весне и вообще - черные как негры. Грязь приобретению подобного оттенка тоже способствует.
- Э, мужик! – позвал Окрошка. – Ты там что, весенние подснежники собираешь?
Мужик поднял голову, и Окрошка поразился выражению его глаз. Они были серые, но казались белыми - выцветшими и какими-то неживыми. А лицо у мужика было худое и бледное, как у выходца с того света. Окрошка даже вздрогнул и незаметно перекрестил свой впалый живот. А мужик вдруг улыбнулся, но как-то грустно.
- А подснежники только весенними и бывают, - сказал он. – Летом они не растут.
- Да ну? – иронически произнес Окрошка.
- Ну да, - в тон ему ответил мужик с неживыми глазами. – Заходи. Перед калиткой стоишь.
- А это твоя дача?
- Моя. Заходи, не бойся.
- А чего мне бояться, я человек вольный. Захочу, и без твоего приглашения зайду. – И зашёл.
- Ты бомж? – спросил мужик, когда Окрошка подошел.
- Это ты почему так решил?
- Сам же сказал – вольный человек. Да и воняет от тебя.
- Воняет, не нюхай, - обиделся Окрошка, но тут же забыл про обиду. – Так ты лук тут собираешь?
Мужик пожал плечами.
- А я не знаю, что это, - сказал он. – Вышел в огород, смотрю – травка какая-то из земли пробивается.
- Это лук, - тоном специалиста заявил Окрошка. – Солнышко пригрело, он и попёр из земли. Видать осенью луковицы не все выкопали, в земле оставили. Вот он и прёт. Весна, всё к солнцу тянется. - Окрошка задрал голову и, подставив щетинистые щеки лучам солнца, улыбнулся. – Весна! Тепло, как летом. Солнышко пригревает. Эх, окрошечки бы сейчас! К твоему луку огурчик бы, яичко, сметанку, колбаски бы… А давай окрошку сделаем? Чегой-то я есть захотел.
Мужик усмехнулся:
- У меня кроме лука к окрошке нет ничего.
- Совсем ничего?
Мужик отрицательно покачал головой.
- А чем ты питаешься? – поинтересовался Окрошка.
- Со вчерашнего дня ничем. Продукты были, но за зиму всё съел. Вчера последнюю горсть перловки сварил. А сегодня вот, - мужик указал на пробивающиеся из земли тоненькие зелёные перышки лука, более похожие на молодую осоку, - только это.
- Небогато живешь, - констатировал Окрошка. – Ты что, здесь зиму перезимовал?
- Перезимовал, - вздохнул мужик. – Только надо говорить не «зиму перезимовал», а просто «перезимовал». Масло масляное получается.
- Грамотный? Как звать-то тебя, грамотей?
- Алексеем Алексеевичем Сидоровым.
- Длинно. А меня коротко зовут – Окрошка.
Сидоров скупо улыбнулся:
- Окрошка, потому что окрошку любишь?
- Не то слово. Я её, окрошку эту, каждый божий день есть могу, и не надоест нисколько. Даже зимой могу. И в завтрак и в обед, и заместо ужина. Ночью спроси: «Окрошка! Окрошку будешь?». Скажу: «Давай!». Окрошка – это ж сплошные витамины и удовольствие… Ну, ладно. Нет у тебя ничего, и ладно. Ты мне, Ляксеич лучше расскажи, что делать будешь, коли у тебя кушать нечего. Ты что, и дальше будешь на этой даче сидеть? Ждать, когда плоды-ягоды у тебя на огороде вырастут?
Сидоров пожал плечами.
- Долго ждать придётся, - продолжал Окрошка. – Что-то не пойму я. Жратвы у тебя нет. Денег походу тоже. На бомжа смахиваешь. Худой, одежонка так себе. Но жилплощадь, - он указал на домик Сидорова, вросший в землю, - вроде как имеется. Ты кто, Ляксеич?
- Да, наверное, всё-таки бомж, - предположил Сидоров.
Окрошка откинул голову назад, внимательно осмотрел нового товарища. Предложил:
- Напарником ко мне пойдёшь? Выглядишь подобающе для нищего. Как будто болел долго. Таким из жалости подают. Пойдёшь?
Сидоров не стал возмущенно отвергать предложение калеки. Подумал и согласился. К прежней жизни возвращаться он не хотел, а жить как-то было надо. Наплевать на все и жить, вспомнил он слова капитана Мотовило.
Так он стал бомжём.
Окрошка, стуча костылями по бетонному полу, обходил вверенный ему Сидоровым цех, где проживало вольное братство. Встал он рано, бомжи вообще рано вставали – кто рано встает, тому бог дает. Но Окрошка поднялся раньше всех. Прошелся по бытовкам, колотя костылем в каждую дверь.
- Подъём, бойцы! – кричал он как дневальный в казарме. – Подъём! Тревога! На зарядку становись! На туалет три минуты! Подъём!
- Щас встаём, - отвечали ему одни.
- Да пошёл ты! Сами знаем, - отвечали другие.
В умывалку не пришел никто. За несоблюдение гигиены Сидоров их ругал, и многие его слушались. А Окрошку можно было и послать куда подальше.
Выпроводив всех (на заводе кроме Альфреда остался один только бывший уголовник, пожилой бомж по прозвищу Бирюк), Окрошка побрёл к лестнице. Альфред, наверное, ещё спит. Сидоров, уходя, приказал Окрошке никуда своего родственника не пускать и вообще, присматривать за ним.
Но Альфред не спал. Он стоял на площадке нижнего этажа, почёсывая под пиджаком искусанные за ночь клопами бока, и смотрел в тёмный провал лестничного марша, ведущего в подвал. Вся подвальная площадка и часть лестничного марша была завалена строительным мусором, оставленным ещё до конверсионного катаклизма прежним руководством завода. Да бомжи добавили сюда разного хлама, который даже им был не нужен.
- Что не спишь, родственник? – спросил Окрошка. – Я бы на твоём месте спал бы и спал. Да не могу, выполняю поручение Ляксеича.
- Выспался уже. Весь день вчера спал. А потом ночью ещё, - ответил Альфред и протянул Окрошке руку. – Меня Альфред зовут.
- Альфред? Нерусское имя. Еврей, что ли?
- Мама у меня еврейка. А отец русский. А ты что, евреев не любишь?
- Да мне по хрен. У нас тут полный интернационал. Я, например, кто такой по нации – сам не знаю. Мама татаркой была, а кто отец – без понятия… Я так просто спросил. Имя у тебя чудное. Язык сломаешь. Давай просто Альф?
- Хорошо, - согласился Альфред. – Мне теперь всё равно. Альф так Альф.
- Пошли, Альф, подремлем ещё чуток, - предложил Окрошка и сладко зевнул, широко открыв редкозубый рот.
- Не хочется, - ответил Альфред и снова посмотрел в темноту подвала.
- Что ты туда все пялишься? – спросил Окрошка. - Там нет ничего интересного. Всё проверено-перепроверено на тыщу раз. Хлам один.
- Вспоминаю. Там должен быть вход в бомбоубежище. Дверь такая… железная.
- Нет там никакой двери, Альф. Я не помню, чтобы она там была. Не видел, значит, нет её. Факт.
- Есть. Точно помню. Я же в этом цехе много раз был. Работал я здесь на «Искре» когда-то.
Окрошка изловчился и, переложив костыль из правой руки в левую, почесал у себя под лопаткой.
- Ну, и чего стоишь? – спросил он.
- А что делать? – не понял Альф.
- Иди и убедись, что её там нет. Или есть…
- Как же я смогу убедиться? Туда пролезть невозможно. Всё завалено.
- Разбери. Делать тебе все равно нечего. На работу тебя Ляксеич пущать не велел. Разбирай себе потихоньку. А я пойду, вздремну малость. Что-то умаялся я, пока всех с постелей поднимал да из цеха выгонял.
И Окрошка ускакал в свою конурку, а Альфред, оставшись один, немного подумал и стал методично разбирать завал. Работа продвигалась медленно, потому что хлама было очень много, а проход узкий и многие ступени в подвал оказались расколотыми и раскрошенными до основания. Из них торчали железные прутья арматуры. Можно было легко о них запнуться и разбить голову. К тому же было темно - свет в цех проникал только через стеклянный фонарь на крыше, половина шипок которого была забита фанерой и досками.
Работа по расчистке лестничного марша заняла у Альфреда не меньше часа. На подвальной площадке было совсем темно, но глаза Альфреда уже привыкли к темноте, к тому же он вспомнил совершенно отчетливо, что дверь в бомбоубежище находится справа. Он чуть ли не воочию увидел её, покрытую толстым слоем зелёной краски, широкую горизонтальную скважину внутреннего замка и могучие стальные петли.
«Ну, можно считать, дверь нашёл, - подумал Альфред, - А как открыть? Без ключа-то?»
Но попыток проникнуть в бомбоубежище, в котором по его мнению вполне могло находиться что-нибудь интересное, он не оствлял. А если даже там и нет ничего, всё равно – лишнее жизненное пространство бомжам не помешает. Должен же он, новоиспечённый бомж, внести свою скромную лепту в улучшение быта вольного братства.
Альфред попытался подойти к двери ближе, но не смог – путь преградила куча старых рулонов рубероида. Бомжи их не взяли потому, что добыть из кучи и использовать было невозможно - рубероид спекся, и вся куча представляла собой монолитную глыбу, состоящую из картона и битума. Альфред ухватился за один верхний рулон и попытался его оторвать. С трудом, но это ему удалось. Остальные рулоны тоже отрывались, правда, Альфред обломал все ногти пока смог расчистить проход к двери. Откинув от себя последний рулон, он услышал цоканье Окрошкиных костылей и увидел луч света, нервно прыгающий по кучам мусора.
- А раньше ты не додумался фонарь принести? – раздражённо спросил он у остановившегося на последней ступеньке Окрошки.
- А у тебя языка нет попросить? – в тон ему ответил одноногий бомж.
- Я же не знал, что у тебя фонарь есть.
- Что я, хуже других? Почему бы мне фонаря не иметь? Да и мусор таскать, зачем тебе фонарь? Пока ты упражнялся, батарейка села бы к едрене Фене… Ну, где тут дверь твоя? – Окрошка направил луч фонаря прямо Альфреду в глаза, тот прикрылся рукой, сказал:
- Правей свети. Вот дверь. Говорил же, здесь бомбоубежище.
- Ух, ты! Правда. Дверь. Что не открываешь?
- Закрыта она, наверное…
- А ты пробовал? Пробовал, говорю, за ручку потянуть?
- Не-а…
- Так попробуй. Чего встал, как статуя?
Альфред подергал ручку, дверь стояла мертво, словно ручка была прикручена к самой стене.
- Говорю же, закрыта, замок тут. Да и не может она быть открытой. В бомбоубежище всех и каждого никогда не пускали. Это объект гражданской обороны.
- А ну дай. Отойди в сторону. Малохольный. Гражданская оборона! Объект! – разорялся Окрошка. – Дай я попробую. Фонарь лучше подержи. И костыли. Родственник!..
Окрошка уперся единственной ногой в порог и, ухватившись обеими руками за дверную ручку, потянул дверь на себя всей малой массой своего тщедушного тела.
Ух! Эх! Кряк! Дверь стояла мертво как приваренная.
- Хрен там! Закрыта, сволочь! – обиделся на стальную дверь Окрошка. Пнул бы со злости, да как-то неудобно с одной-то ногой.
- Говорю же, закрыта, - снова повторил Альфред. – Её только автогеном можно взять.
- Автогеном? – Окрошка почесал затылок. – Где его взять, автоген твой? – и вдруг, ухмыльнулся: – А я знаю, кто нам поможет! Хоть какой-то с него прок будет. Жди. Я сейчас. Одна нога здесь…
Окрошка не закончил фразу, потому что продолжение звучало бы явно преувеличено. Он быстро поскакал по лестнице наверх. Оставшись один, Альфред присел на рулон рубероида. Фонарь выключил, чтобы батарейки не сели раньше времени.
Он почему-то вспомнил последний день своей работы на «Искре». Уже почти всех уволили, осталось только руководство, кое-кто из рабочих, в основном из обслуги, малоквалифицированные, да секретари цеховских начальников.
На лестнице туда-сюда сновали люди, вынося стулья, кожаные кресла и прочую мебелишку. Телевизор «Изумруд» пронесли мимо Альфреда, за ним холодильник «Саратов», в коем начальник цеха, по- видимому, охлаждал водку и боржом. А шестеро рабочих в синих комбинезонах стояли у двери приёмной и жёстко матерились, обсуждая процесс транспортировки вниз по лестнице тяжеленного насыпного сейфа. Сейф угрюмо стоял рядом и казался неподъёмным.
Подобное столпотворение в этот день происходило во всех цехах. Имущество выносилось, грузилось на машины и увозилось в неизвестном направлении. Куда конкретно вывозились вещи и куда потом они девались, Альфред не знал. Этого никто из рядовых тружеников завода не знал. Может быть, они прямиком развозились по квартирам и дачам руководителей подразделений, а может, разгружались на какой-нибудь складе и запирались на замок. А потом на этом складе появлялись высокие начальники, возможно, со своими жёнами, и распределяли между собой – кому что.
Во взрывной Альфред зашёл, чтобы увидеться с Наденькой. И проститься, несколько дней назад Наденька сказала, что придётся ей возвращаться к родителям в деревню, из которой совсем недавно перебралась в город делать карьеру и устраивать жизнь.
Наденька стояла посреди приёмной, пол которой был засыпан старыми газетами, листками инструкций, цеховых приказов и распоряжений. Глаза у неё были на мокром месте.
- Что мне теперь делать, Алик? – спросила она, глотая слезы у вошедшего Альфреда.
Альфред растерялся и не ответил.
- В деревню? – с надрывом продолжала Надя. – Свиней кормить? Корову доить? Спину на огороде ломать с утра до ночи?
- А… что?.. – заикаясь, стал лепетать Альфред. – Что?.. Что делать?..
- Вот и я не знаю, что! Не хочу я в деревню. Я там превращусь… в старуху я там превращусь. Не пройдёт и полгода.
До превращения Наденьки в старуху было ещё ой как далеко, она преувеличивала. Во всяком случае, больше, чем полгода.
Альфред смотрел на Наденькины трясущиеся губы, на её слёзы, дрожащие на кончиках пушистых ресниц, и молчал. Он не знал, что сказать, не знал, что посоветовать девушке, к которой, в принципе, был неравнодушен, но… Но что он может сделать, если и сам не знает, куда ему идти и на что жить? Какое-то время, конечно, можно посидеть на шее у мамы, но одно дело – родной сын, а с Наденькой? Нет, двоих мама на своей шее не удержит.
Так он ничего и не сказал Наденьке. Из кабинета раздался голос начальника цеха, приказывающей ей зайти за получением очередного распоряжения. Надя ушла к начальнику, а Альфред, смалодушничав и воспользовавшись отсутствием девушки, потихоньку ретировался.
Больше они с Наденькой никогда не виделись. Наверное, уехала всё-таки в свою деревню…
Окрошка вернулся не один. За его спиной шёл высокий худой старик с белой головой и котомкой на плече.
- Эй, Альф! Ты там не уснул? – окликнул Альфреда Окрошка, который со света не мог разглядеть его, сидящего на рубероиде. – А, вот ты где! Дай-ка мой любимый фонарь. Сейчас мы эту дверь вскроем, как банковский сейф.
Бирюк коротко кивнул Альфреду и сказал Окрошке:
- Свети сюда, на замочную скважину, ёшкин кот. – Голос у Бирюка был грубый, хриплый. - А сам отвернись.
- Секреты мастерства раскрывать не хочешь?
- Глаз у тебя, Окрошка, нехороший.
- Чем это, интересно знать, тебе мой глаз не нравится?
- Глупый он у тебя и завистливый. Будешь смотреть - не смогу замок открыть.
- Завистливый, говоришь? – Окрошка не стал повторять первого определения. – Хорошо, вообще смотреть не буду, – он отдал фонарь Альфреду. – Пусть вот он тебе светит, если тебе мой глаз не нравится. А я отдохну пока.
Он отошёл назад, нашёл удобное место на куче рубероида, пристроил свою тощую задницу и, обиженно засопев, стал ждать. Бирюк порылся в своей котомке, извлёк какую-то железку и принялся ковыряться ею в замке. Возился он совсем недолго, буквально через десяток секунд Альф услышал скрежет - это ригеля из стен стали рывками вползать в дверное полотно.
- Хороший замок, - одобрительно произнёс Бирюк, - прочный, и совершенно не заржавел. Только простой как чукча. Без секретов. Ну, что? Дело сделано.
- Дай-ка, дай-ка! Пусти. – Окрошка мигом поднялся с кучи и, отодвинув Бирюка костылем в сторону, подошёл к двери. – Открывай. Что стоишь, как обмороженный? Альф, ты что, не слышишь, давай, открывай свой Сим-Сим.
Альфред потянул за ручку, и дверь медленно открылась, тяжёлая стальная дверь в бомбоубежище, построенное и оборудованное во времена, когда угроза ядерного нападения капиталистических агрессоров ни для кого не казалась пустым звуком. На Альфреда пахнуло сухим холодом и запахом пустого помещения, точнее, отсутствием каких бы то ни было запахов. Он посветил фонарем, и яркий луч света выхватил из темноты стеллажи, на которых стояли какие-то ящики. Много ящиков.
- Ни фига себе! – выдохнул Окрошка. – Интересно, что там внутри, в ящиках в этих? Может, консервы?
Часть II
Тесть
1
Идя на встречу с тестем, о существовании которого Сидоров подозревал, но никогда не видел, он слегка волновался.
Накануне вечером, когда они с Мотовило сидели на кухне и пили коньяк, он позвонил с домашнего телефона майора в гостиницу и попросил соединить его с номером, где проживал Самсонов. Трубку поднял секретарь сибирского олигарха. Голос у секретаря был молодым, но вполне убедительным.
- Секретарь господина Самсонова.
- Моя фамилия Сидоров. Мне нужно встретиться с Андреем Валентиновичем.
- Назовите ваше имя и отчество, пожалуйста, - вежливо попросил секретарь. – И сообщите цель вашего визита.
- Алексей Алексеевич. Я хочу встретиться с господином Самсоновым, чтобы обсудить некоторые вопросы, которые… - Сидоров на секунду запнулся, - которые имеют конфиденциальный характер.
- Одну минуту.
Видимо секретарь ушёл в другую комнату докладывать Самсонову о звонке, трубка молчала около минуты.
- Алло? Господин Сидоров? Вы слушаете?
- Да.
- Можете прийти завтра в восемь тридцать. Андрей Валентинович будет вас ждать. Только попрошу не опаздывать и не приходить раньше назначенного времени. У Андрея Валентиновича чёткий режим дня и он не терпит отсутствия пунктуальности у своих визитёров.
- Восемь тридцать утра или восемь тридцать вечера?
- Утра, конечно, - удивлённо уточнил секретарь и повесил трубку. Слова Сидорова о том, что он прибудет на встречу ровно в восемь тридцать утра, прозвучали под аккомпанемент коротких гудков отбоя.
Да, подумал Сидоров, серьёзный мужик мой тесть. И секретарь у него…
В гостиницу Сидоров прибыл в восемь двадцать семь. Номер, который был ему нужен, находился на втором этаже, и Сидоров не стал вызывать кабину лифта, поднялся по лестнице. У двери апартаментов Самсонова его остановили два охранника, потребовали документы, а потом, пока один из них проверял паспорт и сверял фотографию с оригиналом, второй бесцеремонно его обыскал, охлопав со всех сторон.
- Чистый, - сообщил он напарнику.
- Но паспорт у него старый, - покачал головой тот.
- Болел долго, - попробовал отшутиться Сидоров, – поменять не успел.
Охранник шутку не принял.
- Постойте вон там, в торце коридора, - сказал он Сидорову строго и, постучав в дверь, исчез за ней.
Вышел через минуту и кивком разрешил Сидорову пройти во временные покои олигарха Самсонова.
Секретарь сидел у раскрытого ноутбука. Едва Сидоров вошёл, он оторвал свой взгляд от монитора и демонстративно посмотрел на часы, висящие на стене. Часы показывали восемь тридцать две. Сидоров тоже посмотрел на свои наручные часы и пожал плечами. Он хотел сказать, что в его задержке на две минуты виноваты охранники, но секретарь не дал ему времени это сделать, указал на двухстворчатую дверь и сказал:
- Проходите. Андрей Валентинович вас ждёт.
Сидоров вторично пожал плечами и немедля вошёл к Самсонову.
Первое, что бросилось в глаза - большой портрет Катерины, стоящий на гостиничном секретере. Чёрная траурная ленточка туго охватывала уголки портрета.
На фотографии Катерина была молодой, совсем молодой. Наверное, в ту пору она только-только школу окончила, либо училась на первом курсе института. Лет семнадцать, максимум восемнадцать. Сидоров невольно замер, вглядываясь в слегка позабытые черты лица бывшей жены и вспоминая, какой она была, когда они жили вместе. Она была такой же, почти такой же, как на фотографии, что стояла на секретере. Катерина вообще всегда молодо выглядела. И в двадцать восемь лет её можно было принять за восемнадцатилетнюю студентку, особенно, если была одета в джинсы и майку. Тонкая, хрупкая, миниатюрная - девчонка и девчонка. И всё-таки имелось это легкое «почти». Глаза! Катерина умела управлять выражением своих глаз. Они по ее желанию становились беззащитно-жалобными или искренне просящими. На коммерческих переговорах её взгляд был исполнен мудростью и пониманием. Она умела обольщать взглядом и смотреть так, что мертвый бы загорелся страстью и диким желанием. Иногда глаза у Катерины были насмешливыми, иногда грустными. Всякими могли быть эти прекрасные чёрные глаза. Но того по-детски открытого и слегка наивного взгляда, которое запечатлел фотограф, сделавший этот портрет, Сидоров не замечал у своей жены никогда.
И ещё… Лёгкую, едва уловимую тень затаённой обиды увидел Сидоров в глазах молодой Катерины. Эта обида была так глубоко спрятана, что разглядеть её было практически невозможно. Но Сидоров разглядел. А может быть, ему показалось…
- Кха, кха.
От сухого покашливанья, неожиданно прозвучавшего в полной тишине, Сидоров вздрогнул и повернул голову. Глядя на Катеринин портрет и вспоминая жену, он совсем забыл, куда и зачем пришёл.
Сильно пожилой человек, старик, можно сказать, сидел на мягких подушках кожаного дивана, и его вполне можно было там не заметить. На Самсонове был элегантный тёмно-синий костюм-тройка почти детского размера. Да, роста и телосложения Самсонов был далеко не богатырского. Катерина от отца унаследовала миниатюрность, это было очевидно. Седая чёлка старика падала на лоб, над плотно сжатыми губами топорщилась щёточка таких же белых, как и чёлка усов. А глаза были светлыми, почти прозрачными. Наверное, у Катерининой мамы они чёрные, подумал Сидоров. Глаза старика очень внимательно и изучающе смотрели на Сидорова.
- Садись, сынок, рассказывай. – Это слово, «сынок», Самсонов произнёс без издевки, но и особого тепла в его голосе Сидоров не уловил. По-видимому так олигарх обращался ко всем, кто младше. – Садись сюда, – старик указал на кресло, стоящее напротив дивана.
Сидоров пересёк комнату и сел. Почему-то обращение на «ты» его не обидело. Может в силу возраста Самсонова, а может, еще почему. Родня?
- Почему не уберёг дочь мою? А, сынок?
- Видите ли… - Сидоров запнулся: стоит ли рассказывать? Но зачем тогда он сюда пришёл? - Мы с Катериной пять лет тому назад…
- Знаю. Всё я знаю.
- Зачем тогда спрашиваете, Андрей Валентинович?
Старик не ответил. Он встал и подошёл к окну, которое выходило на осенний сквер.
Прямые аллейки сквера как лучи солнца на детском рисунке симметрично расходились от центра, а в центре стоял круглый павильон с плоской крышей, кафе-пиццерия «Бегемот», более известное в народе как «бочка». По обеим сторонам аллей стояли, словно часовые на посту, стройные берёзки с полупрозрачной кроной и вечнозелёные молодые ёлочки. А внутри секторов, образованных аллеями росли старые клёны с гнутыми стволами. Их уже давно пора было спилить, выкорчевать и посадить на их месте что-нибудь другое, хотя бы те же самые ёлочки. За сквером угадывалась центральная улица, её было видно сквозь дымчатые пятна берёзовых крон, а через открытую форточку в комнату неслись шум автомобилей и троллейбусный свист.
- Мне больше некого спросить, - вдруг ответил старик. Помолчав, произнёс задумчиво, скорей не к Сидорову обращаясь, а говоря это самому себе: - А ведь в этом городе я родился и вырос… И Катюша тоже здесь родилась.
Он вернулся к дивану, сел, закрыл глаза, и некоторое время сидел молча. Сидоров тоже молчал и смотрел на Самсонова. Лицо у Андрея Валентиновича было суровым, даже грубым – прямой, слегка широковатый нос, глубокие морщины, начинающиеся от его крыльев, откровенно и безжалостно рассекающие впалые щеки и вдруг трусливо шмыгающие под волевой квадратныё подбородок. Еще три морщины лучами идут от переносицы и вертикально пересекают высокий лоб, теряясь в седой чёлке. Кожа лица неровная, в мелких оспинах, и тёмного, скорее землистого нездорового оттенка.
Наверное, старик болен, отметил Сидоров, во всяком случае, выглядит он скверно.
Самсонов сидел, не шевелясь, и молчал, его вполне можно было принять за мертвеца, если бы не серая жилка на худой морщинистой шее туго окольцованной жестким воротничком белоснежной сорочки, вздрагивающая при каждом ударе сердца старика.
- Там в баре… - нарушил молчание Андрей Валентинович, - там коньяк, виски, водка. Налей себе что-нибудь. И мне… Помянем нашу Катюшу. – И добавил ворчливо: - Раз уж ты решил со мной встретиться.
Сидоров встал и подошел к минибару. Там много чего было. Сидоров взял бутылку «Болентайна» и плеснул понемногу в два бокала. Один бокал протянул Самсонову. Старик взял его, кивнул, давая Сидорову команду выпить. Сидоров послушно проглотил виски, а старик свой бокал только слегка пригубил.
- Да, я всё знаю о вас с Катюшей, - сказал он. - О том, как вы жили с моей дочерью, о том, что хорошо жили. Знаю… Что любовь у вас была настоящая, знаю. И что потеряли вы эту любовь, профукали, расстались по-глупому, из-за пустяка. Знаю… Катя со мной отношений не поддерживала, она меня вообще знать не желала. Я через своих людей о её жизни узнавал. Давал задание, мне сообщали. Катюша даже не подозревала, что я все её шаги по жизни отслеживаю, контролирую… Если бы не проклятое сердце, если бы не операция, я бы ни за что не допустил этой Катюшиной аферы… Я в Англии был, в клинике. И в таком состоянии, что мне ничего не докладывали, боялись. А когда оклемался немного, уже поздно было…
Старик снова пригубил бокал и поставил его на журнальный столик, стоящий между диваном и креслом, на котором сидел Сидоров.
- Мне выпивать нельзя совсем, - сообщил он. - Врачи запретили даже нюхать. А ты себе еще налей.
- Пожалуй, я тоже не буду. С утра пить не в моих привычках.
- Похвально. Хорошая привычка… Тебя, наверное, интересует причина наших таких… натянутых отношений с дочерью?
Сидоров промолчал, не ответил ни да, ни нет.
Конечно, его интересовало всё, связанное с его бывшей женой, но он понимал - то, что предлагал рассказать ему Самсонов, было личным, очень личным, такое не рассказывают каждому встречному и поперечному. Поэтому он не мог сказать да. Но Сидоров не считал себя этим каждым, и видел – старик сам хочет ему рассказать всё. Может, Андрей Валентинович желал облегчить свою душу, а может, признал его, Сидорова, близким и родным, которому можно рассказать о своей беде. Поэтому Сидоров не сказал нет.
Самсонов откинулся на спинку дивана и снова закрыл глаза.
- Причина проста и тривиальна, - начал он свой рассказ. – Такое встречается часто, гораздо чаще, чем об этом рассказывает в своем телешоу Андрей Малахов…
Сидорову ничего не сказало это имя, он и раньше не считал телевизионный ящик источником полезной информации и очень редко смотрел телепередачи, а последние пять лет и телевизора-то в глаза не видел. Но он не перебивал старика, слушал внимательно.
…Катерина росла без матери. Первая жена Самсонова, черноокая и статная красавица Серафима Наумовна умерла, дав жизнь дочери, но не найдя сил, чтобы выжить самой. У маленькой Кати была нянька, пожилая женщина, соседка Самсоновых по коммунальной квартире. Отец не мог много времени уделять дочери в силу своих постоянных разъездов по стране в поисках новых месторождений нефти, а когда стал директором одного из предприятий нефтедобывающего комплекса в Западной Сибири, то и вовсе стал появляться в родном городе не больше одного-двух раз в году.
Катя очень любила отца. За неимением мамы, всю свою дочернюю любовь она дарила ему. За двоих. Няня была доброй женщиной, даже излишне доброй, она баловала Катю и позволяла ей гораздо больше, чем позволила бы родная мать. Катя к ней неплохо относилась, но… Но няня, это всего лишь няня - чужой человек. А отец…
Как же Катя ждала его приездов! Каждое утро, едва проснувшись, она спрашивала у няни:
- А папа приехал?
И когда няня говорила ей, что папа должен приехать тогда-то и тогда-то, через столько-то и столько-то дней, она сильно расстраивалась и принималась считать дни, хотя считать пока умела только до десяти. Катя загибала пальчики, и когда все десять пальцев сжимались в два маленьких кулачка, а считать надо было ещё и ещё, она начинала плакать. Ей не в радость становились игрушки и книжки-раскраски. Она плакала от одиночества, несмотря на то, что няня всегда была рядом, и от несправедливости. От чудовищной несправедливости. Няня успокаивала девочку как могла. Через некоторое время Катюша переставала плакать и няня думала, что её подопечная смирялась со своей долей. А Катя каждый вечер, ложась спать, думала, что няня ошиблась, и что папа завтра утром обязательно приедет.
Когда отец, наконец, приезжал, Катиной радости не было предела. Она не отходила от него ни на минуту. Они гуляли в парке, катались на аттракционах, ели мороженое. Катя тараторила без умолку, торопясь рассказать отцу обо всём, что случилось за время его отсутствия. Умолкала лишь, когда засыпала.
Няня рассказывала Андрею Валентиновичу о том, как Катя плачет и скучает, как ждёт его и как любит. Самсонов кивал, слушая и соглашаясь, но через пару дней опять собирался в дорогу. Он не мог поменять работу, да и не хотел. Потому что считал: нефть – это не просто чёрное жидкое золото, нефть – это нечто вечное, это очень большие деньги и гарантия безбедного существования на всю жизнь. Бросить заниматься нефтью – значить лишить себя этой гарантии.
И он уезжал. А Катя ждала! Господи! С каким нетерпением она его ждала! Пожалуй, только она сама смогла бы рассказать об этом...
Впрочем, вскоре, когда Кате исполнилось шесть лет, всё изменилось. Андрей Валентинович получил огромную благоустроенную квартиру в Таргани, забрал Катюшу и они стали жить вместе. Если только можно назвать «совместным» их проживание, когда Катя с утра до вечера бродит по пустым комнатам или в одиночестве играет со своими куклами, а отец сутками не приходит с работы, а иногда уезжает на несколько дней - то в Москву, то ещё куда-нибудь.
У Кати снова появилась няня. Теперь молодая и красивая. Она приходила к Самсоновым каждый день и уходила домой только на ночь, а в те дни, когда Андрей Валентинович не ночевал дома или улетал в командировку, она ночевала в их квартире. В обязанности няни кроме ухода за Катюшей и ее, так сказать, воспитания, входила домашняя уборка и готовка. Готовила няня отвратительно, а прибиралась в квартире быстро, и небрежно, словно она не сама сюда пришла деньги зарабатывать, а её привели силком и заставили отбывать повинность. Катю же она не воспитывала, в лучшем случае присматривала за ней, как бы она не выпала из окна третьего этажа, а так как Катя выпадать из окна не собиралась, то и проблем у няни с присмотром не было никаких. Катя была предоставлена самой себе. Она играла в игрушки, рисовала папу и неосознанно вырабатывала в своем характере основы самостоятельности и независимости.
Няню, а точнее домработницу, звали длинно, и как казалось Катюше, некрасиво – Элеонора Владиславовна. Поэтому Катя её никак не называла. Элеонору Владиславовну это злило и вообще - взаимоотношения няни и Кати были натянутыми и сухими. А чаще их просто не было – вообще никаких взаимоотношений.
И ещё, Катя сильно ревновала своего любимого папулю к этой белобрысой, худой и губастой тётке. Она замечала взгляды, которые иногда отец бросал на Элеонору и гадкие, как ей казалось, ответные улыбочки и ужимки домработницы. Как-то раз она предложила папе:
- Пап, а давай Э-ле-о-но-ры Вла-ди-сла-во-вны, - она произнесла имя и отчество няни-домработницы по слогам, - давай её больше не будет.
- Как это? – не понял Андрей Валентинович.
- Пусть она к нам не приходит.
- А кто будет присматривать за тобой в моё отсутствие? Кто будет тебя воспитывать?
- А меня не надо воспитывать. Я воспитанная.
- Ну… - замялся отец.
- Суп из пакетов я сама варить буду. И в магазин ходить.
- А в доме убирать?
- И убирать я.
- Но тебе же учиться надо. Первого сентября в школу пойдешь, в первый класс.
- Плохая она. Не хочу, чтобы Элеонора Владиславовна здесь была. – Катя снова произнесла ненавистное имя по слогам.
Папа смутился и ничего не ответил.
А вскоре произошло то, что вначале сильно расстроило Катюшу и показалось ей очередной неприятностью, а чуть позже она поняла: это никакая не неприятность, это катастрофа!
Элеонора, или Нора, как ее стал звать папа, осталась у них ночевать. Папа был дома, а Нора осталась у них. Катя увидела её утром, выходящую из папиной спальни, растрёпанную, но с довольной улыбкой на пухлых красных губах. На ней была папина рубашка. Несмотря на свой дошкольный возраст и полное отсутствие информации в вопросах взаимоотношения полов, Катя сразу всё поняла.
Это было утро субботы. А за завтраком папа сказал:
- Катюша. Тётя Нора теперь будет жить у нас постоянно. Надеюсь, что вы с ней будете ладить.
- Конечно, любимый, - приторно улыбнувшись Кате и приобняв Андрея Валентиновича за плечи, сразу расставив все точки над «i», ответила за Катю Элеонора. - Мы обязательно поладим с нашей Катюшей. Правда, Катюшенька?
Катя закашлялась, подавившись бутербродом с сырокопченой колбасой и, швырнув его на стол, выбежала с кухни.
С этого дня отношения между Катей и Норой из натянутых превратились в откровенно враждебные. Причём совершенно откровенно игнорировала свою новоиспечённую «маму» Катюша, а Нора действовала исподтишка. Что-то нашёптывала Андрею Валентиновичу на супружеском ложе, ябедничала, даже проливала крокодильи слёзы, сокрушаясь, что как ни старается она наладить контакт с падчерицей, как ни пытается доказать ей свою любовь - всё без толку. Все слова – как в вату уходят, всё внимание мимо, не оценивается и даже не замечается. Часть правды в словах Элеоноры была, но только часть. Никакой любви она к своей падчерице не испытывала и не проявляла и контакта никакого налаживать не собиралась. Если она и разговаривала с Катей, то только тоном приказа. Зато при Андрее Валентиновиче пела соловьем и сюсюкала с Катей как с маленькой. Любой бы увидел в поведении Норы неискренность, но Андрей Валентинович, казалось, ничего не замечал.
Отношения Кати с отцом стали портиться, её безграничная любовь к нему притупилась, а вскоре и вовсе ушла.
Это произошло примерно через год после его женитьбы на Элеоноре Владиславовне. Странное дело – из худой за этот год Нора превратилась в толстую. Живот у неё стал большой и уродливый. В один прекрасный день Нору увезли на «скорой», а когда она вернулась домой, то вернулась не одна. Нору привёл папа, а в руках у папы был голубой сверток. Почти сразу из свертка раздался противный писк, и Катя узнала, что у неё теперь есть братик и зовут этого братика Владиславик. Новорожденного назвали так в честь Нориного папы.
Катя возненавидела Владиславика с первого дня.
- Ничего, - услышала она как-то Норин голос из спальни. – Я думаю, Катенька нашего Владиславика полюбит. Вот разглядит его хорошенько, увидит, какой он красивенький, какой он беленький и чистенький, какой он «нюхаша», и сразу полюбит.
Нюхаша! Слово-то какое придумала, думала Катя, сжимая зубы.
- Я тоже так думаю, - согласился отец. – А, правда, какой мой сын красивый! Весь в тебя, моя радость!
Катя из интереса внимательно рассмотрела Владиславика когда Нора меняла ему пелёнки и поняла, что отец прав, но только в одном: Владиславик – точная копия Норы. Такой же белобрысый, те же глупые голубые глаза, даже ещё глупее. И губы такие же пухлые.
Никакой красоты в младенце она не нашла. По её мнению - глаза должны быть карими, кожа смуглой, а волосы чёрными. В тот период своей жизни она искренне в это верила, потому что сама была такой. Папа был не таким, но пап не выбирают. А о том, что вкусы со временем меняются, она тогда не знала. И о том, что дело не в цвете волос и глаз тоже не знала.
Ублюдок.
Новое слово, усвоенное в школе. Ублюдок! Так Катя стала называть про себя Владиславика. В школе, в самом первом классе, она вообще много новых слов узнала, и не только слов, но и понятий. Училась-то она вместе с детьми тарганских нефтяников-работяг, которые и сами в выражениях не стеснялись и чад своих за матерщину не ругали, считали мат неотъемлемой частью и нормальным, законным вариантом великого и могучего русского языка. Ещё Катя узнала, что дети берутся в роддоме, они там рождаются из животов баб, а заводятся они в животах от какого-то микроба. И только у баб. Микроб этот только на баб действует. А вот что это за микроб такой, этого никто не знал, никто из её одноклассниц.
Заражаться и носить в своем животе какую-то гадость, которая потом превратится в подобие Владиславика, Катя не хотела. Ничего, если каждый день мыться с мылом и не есть грязные продукты, думала она, авось у меня в животе никто и не заведётся. Да и время ещё есть. Школьные подруги говорили, что этот микроб только на взрослых баб действует, в основном на замужних.
Позже она всё узнала про микроба, от которого рождаются такие ублюдки, как Владиславик и решила твёрдо: ребёнка у нее не будет никогда! И выходить замуж она тоже не хотела.
Шли годы. Владиславик рос, а Катя взрослела. Андрей Валентинович по-прежнему уделял много времени работе, а когда был дома, занимался с сыном. Он с ним играл в дурацкие игры с визгами и хрюканьем, или сказки читал. Между прочим, ей папа сказки никогда не читал, вспоминала Катя. Игрушек у Владиславика было очень много, детская была завалена игрушками. Все, что имелось хорошего в местном Детском Мире, было куплено. И из каждой своей командировки отец привозил новые игрушки, такие, которые в Таргани никто и не видывал.
Катя не завидовала Владиславику, она просто не понимала: куда столько? Она давно уже перестала ревновать отца и к Норе и к их сыну, она отгородилась от них подругами, книгами и школьными уроками. Училась Катя хорошо. А что ещё делать девочке в богом забытой Таргани?
Однажды, Катя уже заканчивала десятый класс, а Владиславику исполнилось девять лет, папа с Норой ушли к друзьям в гости, а Катя осталась в квартире с братом. Она что-то учила по химии, как вдруг на кухне раздался истошный крик Владиславика. Катя опрометью бросилась на кухню и увидела такую картину: мальчишка бегал по кухне из угла в угол как сумасшедший, выпучив глаза и тряся рукой. И орал дурниной. Он обжёгся, когда хотел снять с плиты жестяную крышку, в которой топил сахар, чтобы сделать себе леденец. Расплавленный сахар перетёк с крышки на конфорку и вся кухня наполнилась едким дымом.
- Идиот! – закричала на него Катя. – В серванте конфет полно шоколадных, а он тут дурацкими экспериментами занимается! Оголодал, ублюдок?!
Владиславик заорал ещё громче.
Катя выключила плиту, столкнула с неё тряпкой пузырящееся варево Владиславика. Потом поймала брата за запястье и, открыв кран с холодной водой, сунула под струю его обожжённую руку. Боль отступила, и пацан немного успокоился, но когда Катя закрыла кран, Владиславик снова заплакал.
Пришли папа с Норой, а Владиславик весь в слезах. Кате попало за то, что она не следила за братом, а Владиславик спросил у отца, глотая слёзы:
- Папа, а кто такой ублюдок?
Андрей Валентинович зло посмотрел на дочь, но ничего не сказал, а когда Нора увела сына дорёвывать в родительскую спальню и смазывать какой-то мазью ожёг, папа пришёл в Катину комнату и спросил:
- Как долго это будет продолжаться, Катерина?
- Что именно?
- Почему ты ненавидишь своего брата? Почему ты ненавидишь Нору, меня, всех нас? Почему ты назвала Владислава ублюдком?
Катя пожала плечами:
- По привычке.
- По привычке? – разозлился отец. – Так ты что же? Ты его всегда так называешь?
- Мысленно, - слегка испугалась Катя.
- Мысленно? – отец от неожиданности сел на письменный стол.
…Андрей Валентинович снова подошёл к окну и снова надолго замолчал, глядя в пасмурную серую даль ноябрьского утра.
- Мне бы понять тогда, что я неправ, - продолжил он от окна. – Не прав с самого начала. Когда о дочери своей забыл, когда Нору в дом привёл… На пустом месте такая ненависть, какая была у Катюши ко мне, к моей жене и к моему сыну, не возникает. Всегда есть причина, и, как правило, эта причина в нас самих. Только мы её не видим. Позже прозреваем. Позже… когда уже ничего исправить нельзя. Или можно, но для этого придется жертвовать чем-то другим. Или кем-то другим. А иногда и жертвы ничего не решают.
Самсонов вернулся к журнальному столику, взял свой бокал, подержал его в руках и поставил назад.
- Мне восемьдесят, - сказал он. – Когда Катюша родилась, мне уже сорок три было. Поздний ребенок, можно сказать. Обычно поздним детям родители всю свою любовь отдают, а я не отдал. В работе был по уши, только о работе и думал… Нет, Катю я любил всегда, но как-то… традиционно, без надрыва и самопожертвований. Должен любить, и любил... А когда Владислав родился, я уже в колее был - с работой полный порядок, перспективы радужные, можно было и о семье подумать. Я, наверное, с ума сошёл, а может быть, отцовское чувство во мне, наконец, проснулось окончательно. Вот только я его неравномерно между своими детьми распределил, чувство это. Владиславу почти всё, а Катюше, что осталось… Тогда я очень разозлился на дочь из-за этого слова – «ублюдок». Наорал, и… Глупость я большую совершил, Алексей, деньгами её попрекнул. Сказал: мол, живешь на мои деньги, на всем готовом. Самостоятельную и независимую из себя строишь. Вот посмотрел бы, сказал, как ты без нас, без ублюдков, прожить бы смогла. А она мне в ответ: посмотришь. И отвернулась, больше ничего не сказала. Позже понял: она от меня тогда совсем отвернулась… Время к выпускным экзаменам шло. Окончила школу, уехала сюда. Даже на проезд денег от меня не взяла, где-то заняла. Здесь в торговый поступила, окончила его с красным дипломом. Пока училась, я ей помощь неоднократно предлагал. Отказывалась. И когда решила после окончания института свой бизнес организовывать, я снова к ней приехал и денег хотел дать. Я тогда уже свое предприятие акционировал, денег у меня немерено было. Опять отказала. Я сама! Ты, говорит, хотел посмотреть, как я без тебя существовать буду? Смотри. Только со стороны. А миллионы свои тебе есть на кого тратить…
- Ну, зачем ты так, Катюша? – обиделся Андрей Валентинович. – Я же от чистого сердца. Ведь ты же дочь моя! Родная!
- Родная? – Катерина разозлилась. – А ты помнил об этом, когда по командировкам своим мотался? А я ждала тебя и как дура надеялась, что вот эта, именно эта командировка последняя, что ты приедешь, и мы будем жить вместе. Вдвоём, как два самых близких и родных человека. Нет, не помнил. Работа у тебя была родной. Нефть эта проклятая тебе родной была! А потом у тебя и другие родные появились, сначала Нора, потом ваш сын. И тебе вообще не до меня стало. Я в твоем доме не как родная, а как чужая жила. И тебя это устраивало. Не закатывает дочурка истерик - значит, всё в порядке. Не требует к себе внимания - значит, не нуждается. Так что, можно всё свое время и любовь другим родным уделять. Норе, сыночку ненаглядному. Нюхаше!
Андрей Валентинович стоял красный, словно его по щекам отхлестали. Всё было правдой в Катюшиных словах! Всё!!
Он бы мог как-то смягчить Катин гнев, рассказав ей о том, что с Норой они расстались, что жена просто-напросто сбежала от него с заезжим музыкантишкой, бас-гитаристом из какой-то рок-группы, забыв даже о сыне, оставив Владиславика отцу. Через три месяца вернулась, но Андрей Валентинович её не простил, выгнал из дому. Нора подала в суд, но ничего не добилась – судьи не поверили в её раскаянье (Андрей Валентинович это судейское неверие укрепил очень хорошими гонорарами), брак был расторгнут, а сына ей не вернули. Но Элеонора Владиславовна долго не горевала по этому поводу, нашла себе нового мужа, молодого парня из коммерсантов-предпринимателей первой волны и живет теперь в Австралии.
Он мог бы рассказать ей и то, что с Владиславиком у него нет общего языка. Мальчишка совершенно не хочет учиться, грубит и целыми днями шатается по Таргани с поддатыми друзьями-хулиганами в поисках развлечений. Он и сам в свои четырнадцать лет уже выпивает. Чаще всего эти развлечения заканчиваются разбитым лицом и краткосрочной депрессией с зализываньем ран, а иногда - приводом в милицию. И тогда Андрею Валентиновичу приходится пользоваться своим положением, деньгами и напрягать друзей, чтобы замять дело об очередной хулиганской выходке сына. Какое-то время сынуля становится смирным и тихим, но через три-четыре дня всё начинается сначала. Владиславик уже давно на учете в детской комнате милиции. От отца Владиславику нужно только одно – деньги. Но Андрей Владиславович денег ему не даёт, и поэтому они постоянно ссорятся.
Единственное, что спасало Андрея Валентиновича в настоящем его положении от того, чтобы самому не впасть в депрессию и не запить горькую, это работа. Но теперь она была для него не просто любимым занятием, каким он мыслил ее раньше, а некой отдушиной, пространственно-событийным континуумом, в который можно было переместиться и находиться в нём, решая его проблемы, совершено забыв о своих собственных и не думая о неудавшейся жизни. Да, да, именно – о своей неудавшейся жизни.
Но он не стал ничего рассказывать Катюше.
Что это изменит?
Может, Катя разжалобится и простит ему то, что он сам себе простить не может? Ему, конечно, нужно прощение, но не такой ценой. А как? Как вернуть дочери утраченное им самим доверие? Как вернуть любовь? Какие слова нужно сказать, чтобы Катюша ему поверила, поверила в его раскаяние? Ведь оно искреннее, это раскаяние… А может, не нужно слов? Слова – ничто. Нужно жить и имея то, что он имеет, постараться сделать так, чтобы у дочери всё было хорошо. И ничего не говорить ей. Ничего. Контролировать её жизнь со стороны. Не наблюдать со стороны, как она предложила, а вмешиваться, создавая условия для развития её бизнеса и по возможности сокращать до минимума количество ошибок. Но только незаметно, так, чтобы она не заподозрила ничего о том, что он ей помогает, так, чтобы все победы и успехи её предприятия она относила на свой счёт. Если делать добро, то его надо делать бескорыстно, тем более, если речь идет об искуплении грехов.
Андрей Валентинович молчал, а Катя сказала:
- Извини, папа. Мне некогда, у меня дела. – И добавила жёстко: - Уходи.
И он ушёл.
Больше они с Катей не встречались и ни о чем не разговаривали. Андрей Валентинович несколько раз приезжал в родной город, иногда по делам, но чаще, чтобы увидеть дочь. Он знал, где и с кем она живет, знал, где расположен её офис. Он подъезжал на автомобиле с тонированными стеклами к тому месту, где она должна была появиться, и украдкой смотрел на неё из окна автомобиля, но не подходил, боялся, что Катя не захочет с ним разговаривать.
- И я стал её теневым спонсором и негласным помощником, - рассказывал Самсонов. - Я отслеживал все Катюшины контакты, мои люди проверяли её поставщиков и покупателей. Если контрагент не вызывал у меня никаких опасений, я не противился заключению контракта. Если были сомнения, я делал так, чтобы контракт сорвался. Иногда я даже подставлял Катюше «правильных» бизнесменов и партнёров. Я не имею в виду её личную жизнь, - оговорился он. – В личную жизнь вообще вмешиваться нельзя. Речь идет только о бизнесе. Я подталкивал в направлении Катюшиного предприятия надёжных людей, но действовал аккуратно, так, чтобы они сами не подозревали, что их сводят. А некоторые так конкретно действовали по моему заданию. Я им за это деньги платил. И немалые…
Самсонов умолк, заметив удивленный взгляд Сидорова.
- Нет, нет, ты меня не правильно понял, - сказал он, как бы оправдываясь. – Я не собираюсь умалить Катюшины заслуги в бизнесе. Мою помощь можно считать дополняющей и слегка корректирующей. Катя вполне бы обошлась и без неё. Она удивительно чутко ощущала перемены на рынке и всегда держала нос по ветру. А уж целеустремлённости и работоспособности ей было не занимать. Этим она в меня. Трудоголик. И артистизм необходимый у неё был, и обаяние. Да ты знаешь, что тебе рассказывать?
- Знаю, - кивнул Сидоров.
- Но не мог же я быть простым наблюдателем! Помогал, особенно на первых порах, когда она ещё не стала таким ассом в коммерции, какой её все считали. Заслуженно считали.
Вдруг Самсонов вскинул голову и как-то странно посмотрел Сидорову в глаза.
- А хочешь начистоту? – спросил он, и начал говорить, не дожидаясь согласия Сидорова на свою исповедь. – Я, конечно, старался, чтобы помощь моя была Катюше незаметна, но в душе мечтал, что греха таить? Мечтал, чтобы она когда-нибудь узнала, что ей помогают, и поняла, кто ей помогает. И чтобы она не отвергла этой помощи и не послала меня куда подальше… Полного бескорыстия не бывает. Я так считаю. Всегда человек преследует какую-нибудь цель. А я человек обыкновенный, грешный. Я мечтал, что Катя поймёт, что я люблю её, и что давно уже осознал свою вину. Пожалуй, единственное чего я хотел всю свою жизнь, это получить прощение у своей дочери. Но я так его и не получил. Не успел…
- Вы получили это прощение, - сказал Сидоров, когда старик замолчал. – Больше того, Катя не только вас простила, но и осознала свою часть вины в ваших непростых отношениях. Мне кажется, Катя очень сожалела о том, что не успела сказать, что тоже была не права. Последними ее словами были такие: «Прости меня, папочка».
- Правда? – хрипло спросил Андрей Валентинович. – Она так сказала? Не может быть… - Сидоров увидел, что волевой подбородок Самсонова задрожал, веки покраснели и в блёклых стариковских глазах засветились слезы. – Не может этого быть! Не может… Откуда ты знаешь, что говорила Катюша перед смертью? Откуда?! Ты что, рядом был?! Ты видел? Ты слышал?!
- Не я. Альфред Молотилов. Пархомовские бандиты хотели убить не только Катю, но и её гражданского мужа. Он ничего не мог сделать. Он был связан и избит.
- Молотилов? Мои люди искали его, но не смогли найти. Где он? Ты знаешь, где он?
- Он в безопасности. Конечно, эта безопасность относительна…
- Мне нужно, чтобы он был здесь. Ты меня понял? Здесь! Я засажу этого Пархома за решётку! Мне надо, чтобы он сидел не только за свои махинации, я за Катюшу ему отомстить хочу! Альфред Молотилов - главный свидетель. Приведи его сюда, Алексей…
Неожиданно в дверь постучались.
- Войди, Николаша, - крикнул Самсонов, зная, что кроме секретаря некому стучать в дверь.
На пороге возник вышколенный секретарь.
- Андрей Валентинович, пришёл господин Десницкий. – Николаша выразительно посмотрел на Сидорова.
- Пусть заходит, - сказал Андрей Валентинович. – У нас с Десницким от Алексея Алексеевича секретов не будет.
Николаша коротко кивнул и вышел.
Человек, сменивший секретаря на пороге, был высок, строен, но немолод, о чем свидетельствовали седые виски и белые пряди волос, расходящиеся в разные стороны от ровного пробора. Впрочем, судить о возрасте мужчины было трудно, ему можно было дать и сорок лет и шестьдесят. Тёмно-серый костюм сидел на нём как влитой.
Вошедший легко мазанул взглядом светло-карих глаз по посетителю Самсонова. Легко и быстро. Если бы Сидоров не смотрел внимательно ему в глаза, то и не заметил бы этого взгляда. Но он его заметил и тут же ощутил себя просканированным и просвеченным насквозь. Помощник Андрея Валентиновича Самсонова, догадался Сидоров, вспомнив описание, данное майором Мотовило. Действительно, сильно смахивает на гэбэшника – напускное безразличие в глазах, отсутствие каких-либо особенностей в чертах лица – ни красоты, ни изъянов. И вообще, лицо неподвижное, лишённое мимики. Фоторобот, а не живой человек. А выправка военная.
- Познакомься, Денис, - сказал Самсонов. – Это мой зять, Сидоров Алексей Алексеевич. Десницкий Денис Александрович, начальник службы безопасности моего холдинга.
- Очень приятно. Десницкий, - сказал Денис Александрович, протягивая руку. Ладонь была сухой и жёсткой. А на запястье из-под белоснежного манжета выглянули часы на золотом браслете. Не тяп-ляп, узнал Сидоров знакомую дорогую марку - Радо.
- Сидоров.
Десницкий взглянул на часы, кивнул самому себе, подошёл к минибару и, не спрашивая разрешения, налил себе виски. Потом сел на диван рядом с Андреем Валентиновичем и, сделав небольшой глоток, беззвучно покатал виски во рту, прислушиваясь к вкусовым ощущениям. Было заметно, что к дорогим напиткам Десницкий привык давно а, смакуя «Болентайн», он всего лишь проверяет на вкус соответствие содержимого бутылки его названию. И ещё Сидоров понял, что этого человека связывают с Самсоновым не просто служебные отношения, но и дружеские.
- Рассказывай, Денис, - предложил Самсонов. – Можешь ничего не скрывать, Алексей Алексеевич в нашем лагере.
- Я это уже понял… Итак, Пархом сядет как миленький. Компромата на него я собрал достаточно. Наши московские товарищи обещали стопроцентный успех. Я только что с самолета. Вчера вечером встречался в белокаменной с заместителем генпрокурора и с его цепным псом, следователем по особо важным делам. Оболенцев, ты его знаешь. Обсуждали детали предстоящей операции. Группа уже создана, ждала только нашей отмашки. Я её дал с твоего вчерашнего благословения. Завтра здесь будет жарко. Не поздоровится ни Пархому, ни местному городскому руководству - господам из мэрии и милицейским начальникам. Только…
- Что «только»?
- Доказательства по организации многих Пархомовских афер имеются и они неоспоримы. Чего я не сделал, доделают спецы из генпрокуратуры. А вот по факту, извини, Андрей, по факту убийства твоей дочери, практически ничего нет. Одни лишь косвенные данные, да и то… Никто ничего конкретного не видел. Только соседи в коттеджном поселке наблюдали, как ее и Альфреда Молотилова чечены сажают в машину и куда-то увозят. И всё. Куда, зачем и что потом стало с супружеской парой, никто сказать ничего не может. В Шугаевке всё сгорело дотла. Кроме того домика ещё два соседних. Следов никаких. Сначала-то следы протекторов наверняка можно было отснять, но кому это нужно было? А потом всё размесили… Сторож слышал, что какие-то машины на территорию садового общества въезжали, а потом выезжали, но ничего не видел. Было поздно, и все, кто на дачах находился, спали. Считай, конец октября. В это время на дачах вообще мало кто ночует. Повторная экспертиза останков Екатерины Андреевны тоже скорей всего ничего не даст, так что на эксгумации настаивать не рекомендую. Да там судмедэкспертам и исследовать-то нечего, кости одни обугленные… Извини, Андрей Валентинович.
Самсонов вздохнул.
- Значит, Альфреда твои люди не нашли.
- Нет. Затерялся. Где-нибудь среди бомжей отсиживается или вообще куда-нибудь уехал. Если, конечно, его раньше нас не разыскали пархомовские боевики. Может, потом, когда Пархома возьмут, Молотилова в розыск объявят. Но я сомневаюсь…
- В розыск Молотилова объявлять не придётся, - подал голос Сидоров. – Он жив и я знаю, где он…
2
- Может, консервы? – радостно предположил Окрошка. – Вот здорово было бы!
- Плохо было бы, - возразил Альфред. – В это бомбоубежище минимум лет одиннадцать не ступала нога человека. Все консервы давно испортились. Если там действительно консервы, не вздумай их есть. Отравишься.
- Ничего подобного, - начал спорить Окрошка. – Их в котелке прокипятить и ничего не отравишься. Они же запаянные. Что с ними будет? Да и проверить можно – если банка вздутая, её, конечно, лучше бы выбросить, а можно и не выбрасывать, а прокипятить только. Если банка целёхонька и не вздута, консервы лопай прям так. Ни хрена не будет, точно говорю.
- И все же я не стал бы рекомендовать…
- А мне по фигу твои рекомендации. Ты мне просто - Альф. Ты Ляксеичу родственник, а мне никто!
- Да я не настаиваю, - разозлился Альфред. - Хочешь отравиться – травись. Твое дело. Но я предупредил.
- Да пошёл ты!.. Родственник!
- Может, сначала проверим, что там, а потом уже и выяснять будете, кто кому родственник, ёшкин кот? – раздался за их спинами хриплый голос Бирюка. Альфред и Окрошка оглянулись. Окрошка посмотрел на Бирюка удивленно, словно недоумевал, почему этот уголовник всё еще здесь, но ничего не сказал, только крякнул и резво поскакал в открытую дверь.
- Свети, Альф, - приказал он Альфреду. – Вот сюда свети. Видишь, где я стою? У баррикады этой.
Альфред подошёл к стеллажу и посветил Окрошке, который, сгорая от нетерпения, пытался оторвать крышку от одного из ящиков.
Бирюк остался у порога, он что-то шарил в темноте по стене.
Ящиков было по два в глубину стеллажа и по пять по длине полок, а всего полок было шесть. Итого шестьдесят ящиков, наполненных неизвестно чем, но явно чем-то полезным. Пусть даже тушёнкой. Окрошка частично прав. Альфред помнил, мама рассказывала, что если банка не вздута, её действительно можно открывать и есть содержимое, не боясь отравиться. Правда, это касалось только тех консервов, срок годности которых не истёк, но в теперешнем положении Альфреда, этим уточнением можно и пренебречь.
Неожиданно раздался щелчок и вспыхнул яркий свет. Альфред зажмурил глаза.
- Ёшкин кот! – изумленно прохрипел Бирюк. – Я так, на всякий случай решил выключатель проверить. А напруга есть оказывается!
- Ну да, - пояснил Альфред, сам только что догадавшийся о происхождении напряжения. – Всё верно. В бомбоубежища электроэнергия подается по подземным коммуникациям напрямую с электростанции. Здесь где-то и автономное питание должно быть. Аккумуляторный блок или дизель-генератор какой-нибудь. На случай ядерного удара. Он, наверное, там, дальше, - Альфред указал в конец помещения. В дальней стене виднелась еще одна дверь, тоже закрытая. – В какой-то другой комнате. Там должно быть много комнат. Бомбоубежище на всех работников цеха рассчитывалось, эдак человек на…
- Хорош трындеть! - перебил Окрошка разглагольствования Альфреда. – Давай лучше смотреть станем – что там такое в ящиках.
- Ну-к, дай-ка. – Бирюк достал из своей котомки фомку, и ловко подковырнув крышку, открыл ящик.
Ящик был заполнен ровными рядами серых брусочков.
- Чегой-то? – разочарованно спросил Окрошка. – Мыло что ли?
Альфред вытащил один брусок из верхнего ряда, понюхал, помял в руках и заявил:
- Пластит.
- Чего? – переспросил Окрошка.
- Пластит, – повторил Альфред. – Его на «Искре» для Министерства Обороны в огромных количествах производили когда-то. Практически до девяносто четвёртого года. Пластит - это взрывчатка такая, с большой мощностью взрыва…
- Да знаю я, что такое пластид, - взорвался вдруг Окрошка. – Я, как-никак воин-интернационалист. Повидал я в Афгане этого пластида! Тебе и не снилось.
- Ты хоть знаешь-то, где Афган находится? – с усмешкой в голосе спросил Бирюк. – Что ты за брехло такое!
- Я брехло? – возмутился было Окрошка, но сразу поменял тактику, уразумев, что байка о его участии в боевых действиях советских войск в Афганистане не прокатит. Альфу ещё можно лапшу на уши навешать, но Бирюк-то его, как облупленного знает. - Ну, не был я на войне, – сказал он, почесав в паху. - И что с того? Я в те времена, когда наши в Афган входили, уже ногу потерял в железнодорожной катастрофе. Но я же, почитай, уже лет пятнадцать роль воина-интернационалиста исполняю. Станиславский с Немировичем-Данченко как учили? Артист должен вжиться в свою роль, чтобы ему народ поверил и милостыню подал. За билет в театр чтобы, значит, заплатил. Я все детали знать должен. И про пластид этот.
- Надо говорить: пластит. «Т» на конце, - вставил слово Альфред, но его никто не услышал.
- Немирович? Станиславский? – ухмылялся Бирюк. - А про этих господ ты от кого узнал? От тех, что тебе, побирушке, милостыню подаёт?
- Я, между прочим, жизнь прожил. А до сорока годков нормальным человеком был. Инвалидскую пенсию получал. Телевизор у меня был. «Горизонт»! Комнату в коммунальной квартире имел…
- Пока не пропил, - дополнил Бирюк. – Сначала «Горизонт» свой, а потом и комнату.
- Сволочь ты, Бирюк, - устало вздохнул Окрошка. – Бандитская рожа и сволочь… Ну ладно, что со взрывчаткой делать будем?
Бирюк хмыкнул, а Альфред пожал плечами.
- Может, её продать? – задумчиво произнес Окрошка. – Интересно, а за сколько всё это, - он быстро пересчитал количество ящиков, - за сколько это добро продать можно? Тыщь за шестьдесят?
- Долларов, - добавил Альфред. – Вообще-то я не знаю, сколько пластит стоит…
- И кому ты эту хреновину продавать собрался? – усмехнулся Бирюк. – И где? Сядешь на базаре, и будешь кричать: «Кому пластид!?! Налетайте!».
- А это уже не твое дело кому, где и почём. Ляксеич придёт, решит кому и почём. Ляксеич – голова!
- А ты – жопа, - заметил старый уголовник и посмотрел на Молотилова. – Ну, что? Дальше будем ваше бомбоубежище осматривать?
- Будем, - согласился Альфред.
- Пошли, - скомандовал Окрошка. – Давай Бирюк, открывай вторую дверь. Надо к возвращению Ляксеича все эти катакомбы исследовать. Может, где-нибудь и консервы сыщутся?
Со второй дверью Бирюк справился так же быстро, как и с первой.
Взгляду исследователей подземелья представился длинный освещенный коридор с двумя рядами дверей по бокам. Эти двери Бирюк вскрывал играючи, едва прикасаясь к замочным скважинам своей универсальной отмычкой. Все помещения были стандартными и пустыми. Посредине стол, по стенам - деревянные нары.
- Это кубрики, - объяснял много знающий о бомбоубежищах Альфред. – В них люди должны были переждать воздействие ударной волны и проникающей радиации. А потом, когда ударная волна пройдёт, а уровень радиации снизится, они могли бы, надев на себя специальные защитные костюмы, выбраться наружу и…
Окрошка зевнул и перестал слушать объяснения Альфа. Он явно приуныл, и уныние его возрастало по мере того, как количество неисследованных отсеков подходило к концу. Надежды на неожиданную полезную находку таяли. Только в одном кубрике они нашли несколько противогазов, в беспорядке валяющихся на нарах. Некоторые противогазы были без сумок и почти все - разукомплектованные. Да если бы они даже находились в полной боеготовности, эти средства индивидуальной защиты были бродягам ни к чему. На фиг им противогазы? Время мирное, а газами их травить пока никто не планировал. Тем не менее, Окрошка собрал из нескольких разукомплектованных противогазов один комплектный, перебросил сумку через плечо и, напялив на голову маску, пробубнил невнятно:
- Бу-бу, бу-бу? Бу-бу бу бу-бу-бу бу-бу-бу.
- Противогаз сыми, потом говори, - посоветовал ему Бирюк.
Окрошка снял маску, не потому, что решил послушаться Бирюка, а потому, что противогаз мешал ему командовать. И повторил:
- Чего стоим? Еще два кубрика осталось.
В предпоследнем по счету с левой стороны отсеке их ждала удача: посредине на столе стоял большой зеленый ящик. Когда Бирюк его вскрыл, Окрошка ахнул.
- От-те на! Теперь мы - сила!
Ящик был забит автоматами Калашникова. В специальном отделе ровными рядами лежали автоматные рожки, заряженные патронами.
- Никак воевать собрался? – с усмешкой спросил Бирюк.
- А что? Воевать, не воевать, а оборону держать сможем.
- Против кого оборону? – спросил Альфред.
- Мало ли! – удивился Окрошка такому вопросу. – Время теперь хоть и мирное, но неспокойное. Коррумпированные чиновники, например. Захотят лишить нас крыши над головой, а мы их сюда не пустим. Или вот его, - Окрошка кивнул на Бирюка, - друзья-товарищи по криминальному прошлому заявятся. Мы, Альф, с тобой и с Ляксеичем в этом бомбоубежище оборону вечно держать сможем. Жаль, только - консервы не нашли! А то бы…
- Еще ты сможешь взорвать себя в знак протеста против разгула бандитизма, произвола властей и беспредельной коррупции, - добавил Бирюк, доставая из ящика автомат и пристегивая магазин. С видом знатока передернул затвор, желая проверить его работу, потом отстегнул рожок и хотел снова передернуть затвор, чтобы выкинуть патрон из патронника, но не успел - одноногий «афганец» выхватил из его рук боевое оружие.
- Ух, ты!
Окрошка довольно улыбнулся и, направив ствол автомата в потолок, смело нажал на спусковой крючок, демонстративно проигнорировав окрик Бирюка: «Осторожно! Он заряжен!». Альфред тоже что-то крикнул, но было уже поздно. Раздался выстрел. Пуля ударилась в бетонное перекрытие и, отскочив от него, улетела куда-то в угол. На головы бродяг посыпалась выбитая пулей бетонная крошка, кубрик наполнился клубами пыли и пороховых газов. Выстрел, прозвучавший в замкнутом бетонном пространстве, был настолько оглушительным, что у всех заложило уши. Как только барабанные перепонки не лопнули, и как пуля, отрикошетив от потолка, не попала в чью-то голову!
Бирюк вырвал автомат из рук перепуганного насмерть и ничего не соображающего Окрошки.
- Дурак! Не умеешь с оружием обращаться, не бери. Интернационалист липовый! Ёшкин кот!
Окрошка пучил глаза и, вставив мизинцы в уши, тряс головой, он почти оглох. Бирюк сказал Альфу:
- Хорошо, что ты успел рот открыть в момент выстрела. Знал, что надо делать?
- Нет. Не помню, - честно признался Альфред. - Я Окрошке кричал, чтобы он не стрелял. Пуля ведь в нас могла отрикошетить.
- Могла. Хорошо, если бы в Окрошкину глупую башку. - Бирюк положил автомат в ящик. – Не надо бы никому рассказывать о нашей находке. Не ровен час…
- Не надо, - согласился Альфред.
- А Ляксеичу? – подал голос Окрошка.
- Что, слух вернулся? – Бирюк насмешливо посмотрел на одноногого бомжа, с которого немного спала спесь, выглядел он как контуженный. – Сидорову расскажем, конечно. Ему об этом по должности знать положено. А больше никому. Ты меня понял, беженец?
- Я чё, не понимаю, – угрюмо буркнул Окрошка.
- Язык у тебя как помело. Не держится ничего.
- Глаз завистливый, язык – помело. За что ты на меня, Бирюк, взъелся? Я что, жить тебе мешаю, дорогу тебе перешёл? Может, думаешь, я на тебя Ляксеичу стучу?
- Может и стучишь. Откуда я знаю?
- А не знаешь, так и не… Короче, с этим кубриком всё ясно. Дальше пошли. – К Окрошке, по-видимому, возвращались его прежние самоуверенность и гонор. – Осталось необследованным одно помещение. Может быть, в нём найдём продукты питания. А автоматы, кстати, тоже можно продать.
- А от моих друзей-приятелей, чем обороняться будешь? - подковырнул Бирюк, но Окрошка ничего не ответил, только молча кивнул старику на выход из кубрика, мол, давай, пошевеливайся, бандитская рожа!
Последняя дверь была совершенно такой же, как и все остальные в этом коридоре. Однако это был не кубрик, а довольно большой узкий зал, похожий на тир. Вдоль одной длинной стены тянулся ряд дверей на этот раз незакрытых на замок. Это были двери в помещения, где располагались системы жизнеобеспечения бомбоубежища и санитарно-бытовые комнаты – туалеты, душевые и прочие, о назначении которых можно было только догадываться. Возможно, они предназначались для дезактивации и дегазации, а может, в них должно было размещаться какое-то медицинское оборудование, которого здесь не было, но к которому были подведены какие-то трубы с узкими наконечниками, снабженными вентильками и множество электрических розеток и кнопок.
В одном из помещений, в самом большом, в котором, по-видимому, должна была разместиться столовая или кухня, Окрошка нашёл-таки, что искал – высокий, широкий и глубокий металлический шкаф, на дверце которого краснела трафаретная надпись: «ПРОДУКТЫ». На проушинах, приваренных к дверцам шкафа, висел могучий замок-калач. Окрошка подёргал его руками, казалось, что без тяжёлой кувалды или ломика здесь не обойтись.
- Эй, Бирюк! Альф! – позвал Окрошка, пританцовывая от нетерпения на одной ноге и двух костылях рядом с продуктовым шкафом. – Идите сюда, скорей! Я нашёл! Я нашёл, что мы искали!
Бирюк подошёл и, поковырявшись в замочной скважине, легко ударил по калачу маленьким молоточком из котомки. Секундная пауза, и тяжёлый замок оказался у старого медвежатника в руках. Альфред не мог скрыть улыбки, наблюдая, как в глазах Окрошки сначала вспыхнули огоньки несказанной радости, и как потом, когда он распахнул дверки шкафа, вытянулось его лицо от полного и окончательного разочарования. Полки шкафа оказались пустыми. На них не было ничего, кроме ровного слоя пыли.
- Это… почему? Куда делось? Кто взял? – недоуменно спрашивал Окрошка, в его глазах появились слезы. Даже Бирюку стало его жалко.
- Не горюй, Окрошка, - принялся он успокаивать товарища по несчастью. - Знаешь, сколько стоит на черном рынке автомат Калашникова с боекомплектом? Пятьсот долларов. А там их штук двадцать, этих калашей, не меньше. Двадцать на пятьсот – это десять тысяч долларов! А за десятку можно неплохую подержанную иномарку взять. Или новый жигуль.
- Да на фиг он мне нужен? На фиг мне машина, если у меня одна нога? Как я на ней ездить буду? Разве что запорожец-инвалидку с ручным управлением?
- Ну, это я так, для примера. На эти бабки можно штук шесть новых инвалидок купить, а консервов, так вообще - целую фуру. Мясных – фуру, а рыбных – две. До конца твоего века хватит.
- А ты почем знаешь, каков мой век? – Окрошка склонил голову набок и с прищуром взглянул на Бирюка. - Что это ты меня хоронишь?
- Да ничего я тебя не хороню, - в сердцах сплюнул Бирюк. - Живи хоть два века! Хоть целую вечность живи.
- И проживу!
- Ну и живи!
Окрошка потерял всякий интерес к дальнейшим поискам.
- Пошли, мужики, домой. Под землёй хорошо, а на втором этаже лучше. Что-то замерз я.
- Пошли, - согласился Альфред. – Только сейф попробуем открыть, и уйдём.
- Какой такой сейф? – заинтересованно спросил Окрошка.
- В дальней комнате стоит. Когда ты нас сюда позвал, я там был. Большой сейф, закрытый.
- Ну-ка, ну-ка, - сказал Бирюк. – Сейфы потрошить я люблю. Пошли, посмотрим, что за сейф такой…
Сейф на деле оказался обыкновенным металлическим шкафом наподобие того, который нашёл Окрошка в помещении, похожем на столовую. Разве что замка было два и оба врезные. На этот раз Бирюк колдовал над замками минуты две-три.
- Может там бабло? – переминаясь с ноги на костыли, предположил Окрошка. – Или драгоценности?
- Откуда в этом железном ящике драгоценностям взяться? – с грустью в голосе отозвался Бирюк, позвякивая своим инструментарием. – У советских руководителей среднего звена драгоценностей не было никогда. Начальник цеха, даже директор завода - это тебе не товаровед из ювелирного магазина.
- А что? – начал спорить Окрошка. – Почему бы там драгоценностям не лежать? Коррупция, она, Бирюк, всегда была. И при советской власти и потом. Что если начальник этого взрывного цеха левые заказы выполнял, а с ним драгоценностями рассчитывались? Очень даже может быть.
- Ну да, - усмехнулся Бирюк. – А потом напрочь забыл, что и куда спрятал. Очень даже может быть.
- Не забыл, а умер скоропостижно. Такое бывает. Вот у меня как-то…
- Слушай, Окрошка, заткнись, пожалуйста, - попросил Бирюк. – Ты мне, ёшкин кот, работать мешаешь.
Окрошка замолчал, но ненадолго. Запретить себе мечтать и не рассказывать о своих мечтах и предположениях окружающим, было выше его сил и не соответствовало выработанному за долгие годы стилю поведения и сложившемуся имиджу.
- Ну, если не драгоценности, так деньги. Деньги – тоже хорошо.
- Боюсь тебя расстроить, Окрошка, но если там деньги, то сгодятся они нам разве что на растопку буржуек, - тихо, чтобы не мешать Бирюку, сказал Альфред.
- Почему это?
- Да потому, что на купюрах тогдашних красовался наш великий вождь и учитель, товарищ Ленин, - ответил за Альфреда Бирюк, поднимаясь с коленок, - а такие деньги нынче не в ходу… Ну, я закончил. Смотрите.
В сейфе было два отделения. В верхнем лежало три связки ключей с прикрепленными к ним номерками, а в нижнем одна довольно толстая папка, серая, с чёрным коленкоровым корешком и красными тесёмками. Бирюк протянул папку Альфреду и достал ключи.
- А ключики-то - верняк, от всех тутошних дверей. Не надо теперь отмычки использовать, - сказал он и стал перебирать ключи. – Вот этот, большой, от входа. Вот эти…
- И чё? Больше нет ничего, что ли? – совершенно расстроился Окрошка, и, оттолкнув Бирюка, сунул голову в железное нутро сейфа. – Да-а-а, - разочарованно произнес он, - хило…
- Ну, - начал Бирюк, - не такие уж наши находки и хилые, господин заместитель директора завода. Их просто сожрать нельзя сразу. Это не консервы, конечно, но находки не хилые, это точно.
- Так! – жестко сказал Окрошка, окрылённый словами Бирюка о том, что он – заместитель директора завода и к тому же господин. – Всем на фиг покинуть помещение. Исследованный нами объект относится к разряду секретных и имеет исключительную, блин, важность для дальнейшего проживания на территории завода всех членов нашего вольного братства.
- Ёшкин кот! – изумился Бирюк. – Даже не думал, что ты так красиво изъясняться умеешь. Удивил, господин Окрошка!
- Отставить разговоры, господа бомжи! Шибко много говорите не по делу. О том, что мы здесь надыбали, трепаться запрещаю. Придёт Ляксеич, то есть господин Сидоров, я сам ему обо всём доложу. Пошли. Двери за собой закрывать на замки, электрическую энергию отключать. Не фиг её понапрасну тратить. Всем ясно?.. Тогда вперёд.
- Папку с собой взять можно? – спросил Альфред. – Хочу не спеша разобраться в документах.
- Папку? А бери, - махнул рукой Окрошка. - На хрен она кому нужна.
Когда шедший последним Бирюк закрыл за собой входную в бомбоубежище дверь, Окрошка ключи у него реквизировал, и первым выбравшись из подвала, огляделся и сказал:
- Ну что за бардак! Все разбросано как попало. Придут наши из поиска, могут заподозрить, что здесь что-то найти хотели, а может быть, и нашли. Сами полезут, дверь найдут. Вопросы начнутся. Весь этот бардак надо прибрать, Альф. Чтобы всё как раньше было, но так, чтоб Ляксеич пройти бы смог, когда вернётся. Аккуратненько. Вдоль стеночек всё расставь. И мусор потом подмети.
- Бардак – это публичный дом, - угрюмо возразил Альфред, прикидывая объём работ. - В бардаке, то есть в публичном доме, полный порядок. А это - кавардак, есть такое слово в русском языке.
- Правда? Значит, убери кавардак. Но так, чтобы он превратился в полный бардак. Задача понятна?
- Понятна.
- Приступай, Альф. В помощь мне тебе выделить некого, - Окрошка исподлобья посмотрел на Бирюка, стоящего на ступеньках подвального лестничного марша и с ехидной улыбкой взирающего на него. – Этого «ёшкина кота» Ляксеич работать заставлять не велит. А сам я тебе не помощник. Немощен, да и не к лицу мне, заместителю директора завода, говно всякое с места на место перекладывать.
Бирюк улыбнулся и сказал:
- Я помогу. Иди, Окрошка, отдохни. Устал ты над нами командирить. Умаялся. Иди, поспи.
3
- Думаю, что Молотилов должен оставаться там, где он сейчас находится. Если люди Пархома за две недели не смогли его найти, значит, и до завтра не найдут. На развалинах, как это ни странно, Молотилов в большей безопасности, чем здесь в гостинице под охраной моих парней. Ничего не хочу сказать о них плохого, ребята прошли неплохую подготовку и кое-чего умеют. Просто их в гостинице и рядом с ней всего девять человек, включая меня и Николашу. А у Пархома около сотни боевиков. Так что, пусть уж лучше главный свидетель убийства Екатерины поживет среди бомжей ещё сутки. А завтра Пархому уже не до Альфреда Аркадьевича будет.
Десницкий позволил себе расстегнуть пиджак и сделать глоток виски. До этого момента он ограничился только одним, самым первым глотком. Сидоров уже основательно рассмотрел начальника службы безопасности вблизи и увидел, что Денис Александрович не просто хорошо сохранившийся старик, каким он казался на первый взгляд, а старик очень хорошо сохранившийся. Уж не полтинник, это точно. И даже не шестьдесят. По-видимому, в молодости Десницкий активно занимался спортом и всю дальнейшую жизнь поддерживал спортивную форму по мере сил. А вот с лицом ничего не поделать, хочешь этого или нет, возраст оставляет на нём следы – морщины, пигментные пятна, появляется усталость и мудрость в глазах. Если бы Десницкому сделать подтяжку и очистку кожи, выкрасить волосы, ну тогда он сбросил бы лет десять. Но не больше, глаза все равно будут выдавать истинный возраст. Впрочем, если надеть тёмные очки…
Сидоров усмехнулся, вспомнив, что совсем недавно точно так же подумал и о своих глазах, смотрясь в зеркало в цеховом туалете, переоборудованном под умывалку.
- А вы как считаете, Алексей Алексеевич? – спросил Десницкий, заметив усмешку Сидорова и неверно её истолковав.
Сидоров оправдываться не стал. Чем-то не нравился ему этот человек. Излишней уверенностью в своих силах, что ли? Вальяжностью в поведении и снисходительностью во взгляде?
- Возможно, вы правы, - ответил Сидоров, пожав плечами. – Я, пожалуй, вернусь на «Искру» и буду там находиться, рядом с Альфредом. На всякий случай…
Он вдруг ощутил себя ненужным здесь. Бесполезным и даже лишним. Эти два человека, пожилые, но достаточно сильные, один – своими деньгами, другой – связями и навыками, они сделали всё, чтобы уничтожить Пархома. Они сделали то, что ему, Сидорову, никогда не сделать, и теперь степень его участия равнялась нулю.
- Это было бы уместно, - согласился Десницкий. – Могу дать вам, Алексей Алексеевич, двоих охранников. – Он бросил быстрый взгляд на Андрея Валентиновича и, получив утвердительный кивок, добавил: – Или даже четверых.
- Да нет, не надо, - покачал головой Сидоров. - Если каким-то образом Пархом узнает о местонахождении Молотилова, вряд ли ваши ребята смогут помешать ему устранить нежелательного свидетеля. Хоть двоих откомандируете, хоть четверых. У Пархома всё равно людей больше. Остается только надеяться и ждать.
- Пожалуй, ты прав, сынок, - сказал Самсонов. Сидоров заметил, что это его новое «сынок» прозвучало намного теплее, чем в первый раз. – Но ты сказал, если Пархом узнает… Откуда он может узнать? Кроме нас троих никто не знает, где скрывается Альфред. Или знает еще кто-нибудь?
Сидоров задумался.
- Бомжи знают, - сказал он, помолчав. - Конечно, знают они немного, только то, что вчера я привел на завод новичка и сказал им, что это мой родственник. Я не скрывал ни от кого имени Альфреда, не подумал как-то, да и откуда им знать – кто такой Альфред Молотилов? Они и о Пархоме-то никогда ничего не слышали.
- Тогда чего ты боишься?
- Все бродяги общаются друг с другом. Я не только тех имею в виду, которые на «Искре» обитают, бомжатников много в городе, а бродяг, у которых вообще нет более или менее постоянного места для ночлега, и того больше. На чердаках живут, в подвалах. Стоит пархомовским абрекам изловить и прижать какого-нибудь бомжа, он мигом расскажет им всё, что знает.
- Н-да, - Самсонов потёр лицо сухой ладошкой. – Такая вероятность существует. А может, всё-таки сюда его, Альфреда? Прямо сейчас сгоняете с Денисом на завод, заберёте его… Если не сюда, в гостиницу, то можно квартирку какую-нибудь снять. Денис, организуешь?
- Без вопросов. Конспиративная квартира уже имеется. Я ещё позавчера снял на всякий случай.
- Не стоит, - покачал головой Сидоров. – Смею предположить, что Пархоменков осведомлен о вашем присутствии в городе и наверняка его люди следят за всеми вашими передвижениями. Мы рискуем, сами того не желая, вывести его на Альфреда.
Самсонов взглянул на Десницкого.
- Это точно, - кивнул Денис Александрович, - посматривают. И вполне профессионально, доложу. Но когда я снимал квартирку, предварительно от всех хвостов избавился…
Внезапно из внутреннего кармана Десницкого полилась мелодия из «Бандитского Петербурга» - звонок вызова по мобильнику.
- Простите. – Десницкий вытащил миниатюрную блестящую сталью трубку, и, раскрыв её, отошел к окну. – Да. Здравствуйте, Иван Олегович! Давненько не слышал вашего голоса… Да… Часов четырнадцать прошло с нашей последней встречи. Что?.. - Десницкий замолчал и долго внимательно слушал собеседника. – А зам генерального? Простыл? Под кондиционером посидел? И где он?.. Понятно. Всего хорошего. До встречи. – Он захлопнул крышку мобильника и вернулся к дивану: – Звонил Оболенцев.
- Что стряслось? – обеспокоено спросил Самсонов.
- Его перекинули на более важное, по мнению руководства генеральной прокуратуры, дело. Группу, которая должна выехать сюда, возглавит другой следователь. Оболенцев пока не знает, кто именно. Обещал перезвонить. Позже.
- Но почему? Почему его перекинули?
- Он не объяснил, сказал: я – солдат, должен подчиняться приказам руководства.
- А зам генерального?
- Простуда. Дома на больничном. Вчера якобы во время нашего с ним разговора сидел под кондиционером. Продуло. Слаб здоровьем наш товарищ. Сегодня не вышел на работу. Позвонил из дома, сообщил секретарше, что заболел. Просил ни с кем не соединять, только с генеральным прокурором.
- Не нравится мне это, - задумчиво произнёс Андрей Валентинович. – Всё это мне совершенно не нравится.
- И ещё… Следственная группа приедет сюда только после великих праздников…
- После каких это «великих» праздников? – удивился Самсонов. – После шестого ноября что ли?
- После седьмого, - мягко поправил Андрея Валентиновича Десницкий. - Седьмое ноября – день Великой Октябрьской Социалистической революции. Забыл?
- А разве его не отменили?
- Пока ещё живы старпёры вроде нас с тобой, Андрюша, этот день всегда будет считаться праздничным. И не важно, красным цветом он в календаре отмечен или чёрным.
- Так… – Самсонов откинулся на спинку дивана. – Похоже, господин Пархоменков приступил к активным ответным действиям. Ну, что ж? Глупо было бы надеяться, что он, зная, что я здесь и горю желанием его уничтожить, стал бы, сложа руки ждать, чем дело закончится.
- Может, не всё так страшно, как тебе кажется?
- Да брось, Денис! Уж ты-то, старый прожжённый волчара, лучше меня понимаешь, что происходит. Прокуроры не заболевают внезапно. И следователи по особо важным делам – не пешки, их так просто, как стажёров, с одного дела на другое не перебрасывают. Ясно, что нашего товарища заместителя генерального прокурора купили. Или припугнули. Или поставили его в такое положение, что он вынужден срочно «заболеть». Думай, Денис! Думай, что можно сделать, с кем тебе надо встретиться, на какие рычаги поднажать. Размер гонораров роли не играет. Я готов выплатить любые суммы этим московским дайдайкам. Ну, чего молчишь? Что желваками играешь? Ты же гэбэшник, хоть и бывший, ты всю эту систему знаешь как таблицу умножения.
Десницкий не спеша вытащил из бокового кармана пиджака золотистую пачку «Данхила», не спрашивая разрешения у Самсонова, закурил. Старик поморщился, но не стал делать замечания. Сидорову уже давно хотелось курить, но он заставил себя забыть о своем желании. А Денис Александрович другой, ему можно.
- Ты прав, Андрей Валентинович, - начал Десницкий. – Я прекрасно понимаю, что происходит. Но ещё ты прав, называя меня старым и бывшим. Систему, о которой ты говорил, я знаю, может быть, даже лучше, чем таблицу умножения. Знаю, что многое, да что там многое, практически все, можно сделать за деньги. Но раньше я знал к кому надо идти и сколько нести с собой. А теперь не знаю. И в прокуратуре и в МВД и даже в ФСБ новые люди. Они другим богам молятся. Расклад другой. Я, конечно, попытаюсь что-то предпринять… – Денис Александрович на мгновение задумался, потом вскинул голову и, прищурив светло-карие глаза, сказал: - Есть у меня один человечек в администрации президента. Я завербовал его в Питере в восьмидесятом. Ему естественно наплевать на ту вербовку, сейчас, слава богу, не считается позором иметь комитетское прошлое. Президент сам из нашего ведомства. Тогда в восьмидесятом, я этому человечку здорово помог. Я его вытащил из дерьма, и он стал работать на меня не за страх, а по совести и по собственным убеждениям. Надеюсь, он меня не забыл.
Самсонов потёр левую сторону груди.
- Ну, так что ты сидишь? – поморщившись от сердечной боли, спросил он. – Лети в Москву. Встречайся со своим… «человечком». Предлагай ему деньги, перекупай, если он уже кем-то куплен, обещай что угодно. И кому угодно. Если Путину будет нужен контрольный пакет акций моего холдинга, знай, что я готов его отдать.
- Ну, это ты загнул, Андрей! Это уже чересчур.
- Нет, не загнул… Ладно, Денис, я на тебя надеюсь. Дуй на самолет и будь на связи.
Когда Десницкий ушел, Самсонов повернулся к Сидорову.
- Денис не знает, - сказал он. – Я ещё там, в Лондоне твёрдо решил отдать своё нефтедобывающее предприятие государству. Я вообще считаю, что такие предприятия, как мой холдинг, не должны находиться в руках частных лиц. Нефть принадлежит всему народу, всем и каждому, кто живет на территории государства, добывающего эту нефть, и является его гражданином. Это справедливо и таковы мои убеждения. Заметь, Алексей, это говорю я, владелец нефтедобывающего предприятия, олигарх. Миллионы обывателей называют меня так, и считают пиявкой, присосавшейся к нефтяному крану. Наверное, они абсолютно правы, но… они всех стригут под одну гребёнку. Я неправильный олигарх. Я считаю, что те, кто занимается добычей нефти, газа и прочих природных богатств, должны работать на государственных предприятиях и получать государственную зарплату. Высокую зарплату, но зарплату, а не баснословные дивиденды. Я имею в виду всех работников – и простых рабочих, и бригадиров, и мастеров, и менеджеров всех звеньев. И таких, как я, Ходорковского, Абрамовича и прочих. Раньше, когда я был моложе и, наверное, не таким умным, не таким рассудительным, как сейчас, когда всё это богатство только-только на меня свалилось, я не задумывался над моральной составляющей своих доходов. Мне было некогда об этом задумываться, я вкалывал как каторжный, жертвовал всем – временем, здоровьем, семьёй, я работал без выходных и проходных. Всё казалось мне простым и естественным, а то, чему я стал хозяином – справедливым вознаграждением за мои жертвы и за мой труд. Деньги падали на меня с неба золотым дождем, а точнее, били из Земли чёрным нефтяным фонтаном, а я думал, что это мои деньги, что это лично я их заработал. Слава богу, что это было временным умопомешательством. Головокружением от успехов, так сказать…
Самсонов посмотрел Сидорову в глаза, словно ожидая, что тот что-то возразит или согласится. Но Сидоров молчал. И не потому, что у него не было своего личного суждения на этот счёт. Сидоров на своей собственной шкуре испытал, что это значит – быть нищим в то время, когда отечественные нефтяные короли и прочие, избранные неизвестными силами россияне не просто жируют, а буквально не знают на что бы ещё потратить шальные деньги. Некоторые покупают футбольные клубы, другие – старинные замки, антиквариат и драгоценности. А большинство нуворишей просто сорят деньгами, они купаются в шампанском и принимают ванны с чёрной икрой. Он и сам когда-то за ночь оставлял в казино по нескольку тысяч долларов.
В принципе Сидоров разделял мнение Андрея Валентиновича по поводу того, сколько, кому и что должно принадлежать. Но ведь он, Алексей Сидоров – бомж. И всё, что он мог и хотел сказать, было бы похоже на элементарное поддакивание. К тому же бомж, придерживающийся левых взглядов смешон. Конечно, не так, как смешон бомж-либерал, но и на коммунистические митинги бомжи не ходят. Разве что, от нечего делать. Но таких моментов, когда бомжу нечего делать, практически не бывает. Как потопаешь, так и полопаешь. Не то, чтобы у бомжей вообще начисто отсутствовали политические взгляды и убеждения, они есть, только глубоко внутри, загнанные туда озлобленными и обдолбанными подростками, скинхедами и ментами…
- А потом я протрезвел, - продолжил Самсонов, не дождавшись от зятя слов поддержки. - В один прекрасный момент я вдруг понял, что деньги, которые есть у меня, не мои. Они должны принадлежать всем. Я начал со своего предприятия и поднял заработную плату сотрудникам, теперь они получают вдвое больше того, что получают работники других организаций подобного профиля. Потом я занялся благотворительностью. На мои личные сбережения выстроена и оборудована новейшим оборудованием клиника в Таргани, профилакторий, новый детский сад, ясли. Я помогаю бедным, даю деньги на развитие культуры в регионе. Да много чего я делаю на эти деньги. Себе оставляю немного, мне много и не надо. Наследников у меня теперь нет, а самому мне… скоро к богу. Если бы Катюша была жива…
Андрей Валентинович замолчал и, заморгав, отвернулся, пытаясь скрыть невольные слёзы.
- А ваш сын? Владислав? – спросил Сидоров чуть погодя, когда старик снова взял себя в руки.
- Владислав… - как эхо повторил Самсонов. – Владиславику уже ничего не надо. Он живёт в ином мире – в мире счастливых грёз и ярких сновидений… Мой сын – наркоман. Законченный наркоман. К тому же у него СПИД. Врачи говорят, ему недолго осталось… Вот так. Владику нет ещё и тридцати, а мне восемьдесят. И мне суждено его пережить. Хотя… кто знает? Может быть, мы с сыном умрём одновременно. Или я умру чуть раньше его. Так или иначе, на свете не останется никого из рода Самсоновых…
Старик замолчал. А у Сидорова промелькнула каверзная, недобрая мысль. Может быть, подумал Сидоров, Андрей Валентинович и решил всё отдать государству, потому что больше отдать некому?..
- Деньги – зло, - задумчиво произнес Самсонов. – В погоне за ними человек может потерять самое дорогое, что у него есть… Я потерял… Да, деньги – зло.
- Но ведь вы сами только что рассказывали, что строили на эти самые деньги больницы и детские сады, - решил поспорить со стариком Сидоров. – Разве это не добро? Разве не добро то, что вы при помощи своих денег хотите засадить за решетку бандита и душегуба Пархома? Разве это не благое дело?
- Да, - горько усмехнулся Андрей Валентинович, - если считать дачу взяток московским чиновникам благим делом… Впрочем, иного способа расправиться с Пархомом, к сожалению нет.
- Почему нет? Можно просто его прикончить. Найдите киллера, думаю, Десницкому это не трудно будет сделать. Заплатите наёмному убийце его обычный тариф, и он профессионально выполнит работу. Думаю, киллер обойдётся вам намного дешевле, чем обходятся чиновники.
- Дело ведь не в деньгах. Физическое устранение Пархома будет обыкновенной местью. А я хочу восстановить справедливость. Месть – это грех. Тяжкий грех.
- Ну и что? Вы в рай рассчитываете попасть?
- Это вряд ли.
- Одним грехом больше, одним меньше, какая разница? А остаток денег пожертвуете монастырю. И монахи за это отпустят вам все ваши грехи, вольные и невольные…
Взглянув на Самсонова и увидев, что старик морщится и отрицательно мотает головой, Сидоров замолчал.
- Нет, нет, - сказал Самсонов. – Убийство Пархома ничего не решит. В отличие от меня, ему есть кому завещать своё состояние и своё дело. Приемников у него много и эти приемники продолжат воплощать в жизнь его преступные планы и даже преумножат их своими деяниями, не менее паскудными. И ты не получишь ничего из того, что отобрал у Катюши этот бандит. Ведь там и твои деньги. В вашем доме, в сети магазинов, в накоплениях. Не знаю, какая часть, большая или меньшая, да это и не важно. Ты - законный супруг Катюшин и наследник по закону. Так что, никаких киллеров. Давай будем придерживаться моего плана уничтожения Пархоменкова.
- Простите, Андрей Валентинович, - извинился Сидоров. – По поводу киллера, это я так… глупость сморозил. Я ничего такого вам не советую. Просто… если у вас и вашего Десницкого не получится по закону решить вопрос с Пархомом, то я сам возьмусь за дело. У меня нет денег, как вы знаете, но желание разобраться с Пархомом я имею огромное. И мне неважно, что станет с моими деньгами. Мне и раньше было на них наплевать. Я к вам пришёл, чтобы предложить помощь, или наоборот, чтобы попросить вас помочь мне отомстить убийцам Катерины. А уж вовсе не потому, что хотел в случае успеха вернуть свои капиталы и снова стать преуспевающим бизнесменом. Я хочу отомстить Пархому за смерть Катерины, хочу убить его. Только и всего. Я не считаю месть грехом. Я вообще не верю ни в бога, ни в загробную жизнь. В настоящий момент я хочу только смерти этого подонка.
- Я понимаю, сынок, - сказал Самсонов. – Знаю, у тебя есть причина для мести. Но всё-таки, повторяю и прошу: давай следовать моему плану. Дождёмся Дениса из Москвы - там видно будет, как действовать дальше. Ну что, договорились?
- Договорились, конечно, - пожал Сидоров плечами.
- А сидеть за колючей проволокой до конца жизни, думаю, не слаще, чем лежать в могиле, - добавил Андрей Валентинович.
А я думаю, что Пархом до конца жизни за колючкой находиться не будет, подумал Сидоров…
4
Когда Сидоров, руки которого были заняты двумя полиэтиленовыми пакетами, толкнул плечом скрипучую проржавленную дверь в воротах взрывного цеха, и шагнул внутрь, он вдруг ощутил какую-то странную тоску. Словно пришел в родной дом, чтобы попрощаться с ним навсегда, словно у него в кармане лежит свидетельство о регистрации права собственности на новую квартиру, а старый дом, в котором прожито без малого пять лет, ему предстоит покинуть.
Бомжатник «Искра» - его дом?! Глупости какие-то! Никогда Сидоров не считал это место своим домом, так – временным пристанищем. Он уходил отсюда каждое утро в поиск или на работу, если посчастливится её найти, он возвращался сюда, ночевал, жил здесь. Жил как-то по инерции, принимал действительность такой, какой она была в данный момент времени, и просто жил. Но своим домом, своим родным домом, Сидоров «Искру» не считал. А тут - поди ж ты! Накатило что-то…
Сидоров посмотрел на тёмно-серые, почти чёрные стены, на почерневшие фермы перекрытия и пожал плечами. Убого, грязно и холодно. Нет, не подходят эти развалины на роль дома, о потере которого можно сожалеть.
Странная тоска отступила так же внезапно, как и нахлынула.
Сидоров прислушался. Тихо. Ну, правильно! Ещё только два часа дня, и в цехе никого не должно быть. Кроме Альфреда, Окрошки и Бирюка.
Поднимаясь по лестнице на второй этаж, он услышал храп своего одноногого заместителя, доносящийся из каморки рядом с приёмной. Окрошка несёт службу, подумал Сидоров и усмехнулся.
Альфред не спал. Он сидел за импровизированным столом, склонившись над какими-то листами и кальками. Рядом лежала раскрытая папка, красная тесёмка свешивалась с края листа ДСП. Альфред так был увлечён своим занятием, что не заметил, как Сидоров вошёл, и вздрогнул, услышав прозвучавший вопрос:
- Что это ты там изучаешь?
- Я?.. Мы тут с Окрошкой и с Бирюком…
- Что вы тут натворили?
- Ничего. Я вспомнил, что под цехом есть бомбоубежище, и мы решили его обследовать.
- Обследовали?
- Ага. Там… вы не представляете, Алексей Алексеевич, - Альфред снова забыл, что они вчера перешли на «ты», – там взрывчатка и автоматы. А ещё…
- Стоп! Давай по-порядку. И на «ты», мы же договорились.
Альфред собрался и спокойно и по-деловому рассказал Сидорову об обнаруженных в бомбоубежище находках.
- А ещё вот эта папка. Она была в сейфе.
- Что-нибудь стоящее?
- Не знаю… Здесь, - Альфред похлопал по папке, - документация, касающаяся мероприятий по гражданской обороне. Планы эвакуации в случае начала ядерной войны, инструкции всякие, приказы какие-то. Я не очень внимательно всё это просмотрел. Не успел. А вот это… - Альфред почесал опаленный затылок. - Судя по всему на этих кальках план городских подземных коммуникаций. А вот карты районов города. Масштаб один и тот же. Если наложить кальки на карты, то можно определить, какие ходы, тоннели и коллекторы проходят под улицами, под домами. И где имеются выходы на поверхность. Правда, карты датированы тысяча девятьсот семидесятым годом. Староваты. Хотя… с семидесятого в городе мало что построили.
- Зато кое-что снесли, - усмехнулся Сидоров. – Ну-ка, ну-ка… - он склонился над кальками. – А интересно, бомбоубежище как-то связано с подземными коммуникациями?
- Связано, а то, как же! Вот тут, - Альфред отыскал кальку и план бомбоубежища. – Вот. На плане указан шлюз. Через него можно попасть в канализационный коллектор, а коллектор проходит через весь город. Там ещё куча всяких ходов.
- Вы этот шлюз нашли?
- Нет. Не успели. Окрошка приказал всем покинуть помещение.
- Окрошка, он такой. Он строгий… Эй, Окрошка! – Сидоров стукнул кулаком в стену. – Хорош ночевать!.. Ключи, говоришь, Окрошка забрал? – Сидоров вопросительно взглянул на Альфреда, тот кивнул. – Окрошка! Ключи тащи от бомбоубежища! Сейчас ревизию складских остатков делать будем. А ты, Альфред, всё аккуратненько в папку сложи и с собой возьми… Погоди, - Сидоров словно вдруг вспомнил что-то. Альфред ожидающе посмотрел ему в глаза. – А ты дом Пархома на карте найти можешь?
В глазах Альфреда высветилось понимание.
- Ну, конечно! – воскликнул он. – Как я сам не догадался? Пластит! Подземные коммуникации! Пархомовский особняк. Всё так просто!
- Не радуйся, - охладил Сидоров его пыл. - Это крайняя мера.
- А эта сволочь заслуживает крайней меры, - возразил Альфред.
- Я тоже так считаю, но…
Вошёл Окрошка, позвякивая связкой ключей.
- Я готов, Ляксеич!
- Спускайся вниз, открывай дверь и жди нас. Мы с Альфредом сейчас тоже спустимся. Я только переоденусь.
Окрошка потоптался у двери, пошмыгал носом и вышел. Сидоров сменил свой выходной костюм на повседневную форму одежды, а пока он переодевался и аккуратно вывешивал костюм и пальто на плечики, Альфред отыскал карту и нужную кальку.
- Карта старая, - расстроено сказал Молотилов. – Пархом живёт в коттеджном посёлке «Мечта олигарха», а этого посёлка, когда карты составляли, ещё и в планах не было. Слов-то таких - коттедж, олигарх, - тогда не знал никто.
- «Мечта олигарха»? А в каком доме Пархом живет? Не в том ли, где ворота две грудастые кариатиды подпирают?
- В том. Он на самом краю посёлка стоит. Кстати, от того места, где мы сейчас находимся, недалеко. От него до развалин «Искры» километра четыре, не больше…
- Видел я этот дом. Проходил как-то рядом… - Сидоров подошёл к столу и склонился над картой. – Раньше, где теперь эти «мечтатели» обитают, рабочий поселок стоял. Он так и назывался – «Рабочий поселок». Да вот он на карте серым квадратом обозначен. А вот эта пунктирная линия на кальке – врезка в магистральный коллектор.
Сидоров закурил.
- Красивый, между прочим, посёлок был, - с ностальгией в голосе сказал он. – Зелёный. Сирени много росло. Пахло весной – обалденно! В «Рабочем посёлке» большинство искровцев до конверсии проживало.
- Я знаю, - печально кивнул Альфред. – Я тоже там жил. С мамой. Мама умерла.
- Соболезную.
- Это давно было… Мы с ней в бараке жили. Так, как мы, многие тогда жили. В основном - в деревянных бараках. Печки топили, туалет во дворе. Но там и большие кирпичные дома были. Так что врезка в коллектор, понятное дело должна быть. А ещё там психбольница стояла, большая, трёхэтажная. Тоже кирпичная. У нашего поселка ещё одно название имелось, «Психами» его многие называли.
- Называли. А потом все бараки снесли, безработных искровцев переселили в отдаленный микрорайон на северо-востоке. Теперь там и живут, дым и копоть глотают. А психов разогнали кого куда. Кого-то родственники забрали, а некоторых, от кого близкие отказались, по другим психушкам распределили. Кое-кто сбежал, теперь бомжует. Двое наших, сёстры Звягинцевы…
- Женщины?
- Мужчины, но считают себя женщинами. Вообще-то они существа практически бесполые. Нет, никого гомосексуализма, просто вообразили себе, что они женщины так и живут. Вот и всё. Обособленно живут, тихо, мирно, как две монашки, бомжей мужского пола стесняются, сторонятся их и никого к себе не подпускают. Однажды как-то озабоченный один пытался к ним подлезть, но Андрюха Звягинцев, старший из сестёр, таких ему… навалял. По-бабьи, правда, но тому мало не показалось. Харю всю ему расцарапал и яйца чуть не оторвал. Эти Звягинцевы, Андрей и Иван – «заводские» старожилы, они сюда на «Искру» первыми пришли. Первооткрыватели, так сказать… Ну, ладно, пошли, а то Окрошка наверное уже заждался.
Окрошка стоял на лестничной площадке и, не зная чем себя занять, раскручивал на пальце тяжёлую связку ключей. Сколько раз она у него сорвалась с пальца и сколько раз он её отыскивал в мусоре – одному богу известно.
Человек, сидящий напротив Пархома в просторном кресле, в котором могло бы разместиться двое таких как этот, был поразительно похож на бывшего, скандально известного, генерального прокурора. То же круглое хитроватое лицо и та же проплешина, тщательно прикрытая остатками редеющей чёлки.
- Важняку Оболенцеву дано другое задание. Следственную группу, которая выедет сюда после праздников, возглавит наш человек. Точнее, мой. Он у меня под колпаком, а, следовательно, следствие, простите за тавтологию, уважаемый Максим Игоревич, будет идти в нужном нам направлении.
Голос у человека похожего на отставного генерального прокурора был такой же вкрадчивый, с легкой картавинкой, как и у оригинала. Ну, прямо почти стопроцентное сходство. Более того, собеседник Пархома был также прокурором, правда, не генеральным, а всего лишь, прокурором города, но зато не бывшим, а действующим. Поговаривали, что именно благодаря своей похожести на генерального он и занял в свое время этот пост. Прокурора города звали Никитой Ивановичем Малюткиным. Пархом прозвал его Малютой, косвенно намекая на известную фамилию. Никита Иванович не обижался на прозвище, а втайне даже гордился им.
- Это замечательно, - кивнул Пархом, смакуя дорогой французский коньяк. – Но всё это лабуда. Следователь, пусть даже по особо важным делам, всего лишь пешка. Его легко заменить другим, сделать рокировку, так сказать.
Услышав шахматную терминологию из уст Пархома, Малюткин, заядлый шахматист, удивился и с трудом сдержал улыбку. Он был убежден, что кроме буры, храпа и секи, этот денежный мешок ни во что играть не умеет и даже вряд ли знает, что существует такое искусство – шахматы.
- Что наверху, Малюта? – продолжал Пархом. – И давай-ка без вариантов. Как есть.
- Все в порядке, дорогой Максим Игоревич, - успокоил Пархома Никита Иванович, - всё в полном порядке. И под моим личным контролем. Зам генерального заболел и будет болеть столько, сколько надо. Пока ему не дадут отмашку.
- И во сколько мне обойдется оплата его больничного листа?
- Сущая мелочь. Четыреста тысяч долларов. Плюс расходы.
- Что так мало? – с издевкой спросил Пархом, справедливо заподозрив, что размер московской взятки составляет наверняка не больше половины озвученной прокурором суммы. Малюткин не заметил издевательской интонации.
- Если бы мы обошлись только взяткой, сумма была бы в два с половиной раза больше. Но мы подстраховались, - похвастался он. – Заместитель генерального прокурора очень привязан к своей семье. В дочери души не чает. А она такая юная! И такая доверчивая… Четырнадцать лет…
- А чего? – похабно ухмыльнулся Пархом. – Само то! Еще не тёлка, но тёлочка… Надеюсь, вы её не того?
- Ну что вы, Максим Игоревич! – Малюткин наигранно возмутился, всплеснув в воздухе пухлыми ладошками. – Как можно?
- Всё можно, но не в этой ситуации. Он ведь, больной твой, и залупиться может, - изрёк Пархом умную мысль. – И тогда всё насмарку.
- Вы просто читаете мои мысли! Естественно, ничего с этим ангелочком плохого не произошло. И не произойдёт. Она просто погостит какое-то время на подмосковной даче у одного моего хорошего знакомого. А потом вернётся к папочке.
- Ага, - согласно кивнул Пархом. – Вот это… «плюс расходы», это чего? Это сколько?
- Да немного. Тысяч семьдесят-восемьдесят. Максимум сто… Долларов, конечно. Разъезды. В Москву, и там… Гостиница, то-сё. В столице ведь всё очень дорого. Хозяину подмосковной дачи заплатить надо. Моим ребятам…
Пархом по-бычьи наклонил голову вперёд и хотел что-то сказать Малюте, но на столе загудел внутренний телефон. Звонили снизу, от охраны.
- Да! – рявкнул Пархом, нажав кнопку громкой связи.
- Там этот прышол… мэнт. Мараков, - раздался в динамике грубый голос с сильным кавказским акцентом. – Гаварыт, ему срочна нада. Важный сообшэние, говорыт.
- Проведи ко мне. – Прохор отключился и посмотрел на Никиту Ивановича. – Вот и начальник нашей доблестной милиции пожаловал. Все в сборе. Только мэра нет.
- Мэр на презентации дома престарелых, - напомнил Малюта.
- Знаю. Сам деньги давал, чтобы строительство в срок завершить. Разворовали государственное бабло, суки. Хорошо, что в городе такие люди как я живут. Палочки-выручалочки.
«Просто так ты деньги никогда не даешь, - подумал Никита Иванович. - За свои деньги мэр слепнет и глохнет, когда это нужно. И немеет. А иногда наоборот – красноречие так и прет»
А вслух сказал:
- Не знаю, что бы мы без вас делали, Максим Игоревич!
- Жили бы на государственную зарплату, - хохотнул Пархом, – как все честные люди. Сколько у тебя сейчас? Тысяч двадцать… рублей? Больше?
Никита Иванович не успел ответить, в дверь постучали.
Мараков был тучным и высоким как башня. Голова его едва не касалась высокой дубовой притолоки. Положенную по статусу серую каракулевую папаху начальник местной милиции внизу не оставил, держал её на сгибе локтя, как кадет-суворовец фуражку. Войдя, он коротко кивнул Никите Ивановичу (виделись уже!) и направился к Пархому едва ли не строевым шагом. Бокал Пархома с остатками коньяка, зазвякал о стоящую рядом бутылку.
- Расслабься, товарищ полковник, - весело сказал Пархом. - Не на параде. Ещё паркет мне тут проломишь. Или хрусталь поколешь.
- А я по-другому ходить не умею, Максим Игоревич, - пробасил Мараков. - Во мне сто шестьдесят два килограмма.
- Так обувь бы себе купил на мягком ходу. Саламандер какой-нибудь. Я что мало денег тебе даю? На приличную обувку не хватает?
- Не положено. По уставу. Я же в форме. Если бы в гражданке был… Да есть у меня приличная обувь.
- Коньяк будешь? Мартель.
- Чуть-чуть, - Мараков показал дозу – промежуток между большим и указательным пальцем своей руки, сантиметров восемь.
Неплохо, подумал непьющий шахматист Никита Иванович Малюткин, полбутылки показал, ментяра.
- Что за срочность, Мрак? – спросил Пархом (полковник Мараков был у него Мраком), наполняя пузатый бокал. – Мой урюк сказал, у тебя что-то срочное.
- Не было бы срочным, пришёл бы вечером.
- Рассказывай, – Пархом протянул Маракову наполненный до краев бокал.
Мараков взял бокал. В его пальцах-сардельках он казался напёрстком. Выпив, поставил пустой бокал на стол и бухнулся в кресло рядом с прокурором.
- Вы просили докладывать вам о каждом шаге Самсонова, а точнее, этого волчары, гэбэшника отставного.
- Приказывал, - жёстко поправил Маракова Пархом.
- Ну да, - кивком согласился полковник. – Волчара сегодня утром прилетел рейсом, - он назвал номер рейса, - из Москвы.
- Знаю. Зачем повторяешь? Уже докладывал ведь. Короче!
- Так он это… снова в Москву улетел. Я поэтому и пришёл доложить. Лично и оперативно…
- Когда?
Мараков с опаской взглянул на часы, массивный «роллекс» на не менее массивном золотом браслете.
- Не улетел ещё, - обрадовано сообщил он. - Через пятнадцать минут вылет.
Пархом перевёл взгляд с Мрака на Малюту.
- Что это?.. Зачем?
Никита Иванович пожал плечами и предположил:
- Может, Оболенцев отзвонился? Сообщил, что…
Закончить Малюткин не успел, он вынужден был закрыть лицо - в его сторону брызнули сверкающие хрустальные осколки бокала, который Пархом в сердцах грохнул о столешницу.
- Я не спрашиваю, кто и кому звонил! – заорал Пархом на Малюту.
Дверь в кабинет приоткрылась и в щель высунулась чёрная бородатая голова охранника. Кавказец внимательно оглядел присутствующих и, удостоверившись, что хозяину ничего не угрожает, что этот шум не более чем рядовой всплеск эмоций, втянул голову назад и тихо прикрыл за собой дверь.
– Я спрашиваю: зачем Десницкий полетел в Москву? – продолжал орать Пархом, даже не заметив проявления бдительности со стороны своей охраны. – С кем стрелка забита, мать вашу?! Что и с кем этот мудила в Москве перетереть собрался? Вы что, господа хорошие, охренели? Одному, - Пархом поднял на Малюту кулак и поводил им у него перед носом, - пол-лимона баксов отстёгивай, это для него «сущая мелочь»! Сотка на расходы! А ху-ху не хо-хо?.. Другому, - Пархом злобно взглянул на полковника, утирающего огромным носовым платком пот со лба и за ушами, – десять компов в управление и путевку в Кушадасы для всей семьи. Это так, помимо зарплаты, в качестве премиальных! А за что? Вам что, блин, сказано было?! Тебе, господин полковник - следить за всеми передвижениями наших противников. И не просто следить, а предугадывать их шаги. Ты ж полковник, а не опер-летёха какой-нибудь. И в контакте, в контакте работать с Малютой… Тебе, Малюта, - Пархом ткнул пальцем в рыхлую грудь прокурора. – Сказано было собрать всю информацию на этих гребаных пенсионеров. Всю! Все связи, контакты, всё о прошлом и настоящем. Обмозговать каждую мелочь. Вычислить всех, к кому эти пердуны могут обратиться. В Москве, в Питере, в Женеве, у черта на рогах! Ты собрал? Ты обмозговал? Ты вычислил? Я вам плачу деньги. И не малые деньги. А вы, господа взяточники, думать должны! Думать и обеспечивать мою безопасность. На то вы и органы правопорядка.
Пархом стремительно пересёк огромный кабинет, взял новый фужер из бара. Вернувшись к столу, налил себе коньяку и залпом выпил. Немного успокоившись, спросил у полковника:
- Жидёнка нашел?
Мараков удивленно взглянул на Пархома, казалось, он не понял о ком идет речь. На всякий случай, ответил осторожно:
- Ищем.
- Ищете? Да ни фига не ищете! Дело закрыли и шабаш, а о моей личной просьбе зачем тебе помнить?
- Ну, зачем вы так, Максим Игоревич? – притворно обиделся полковник. - Я помню.
Теперь Мараков и впрямь вспомнил о задании Пархома разыскать сбежавшего от его джигитов гражданского мужа Екатерины Сидоровой, Альфреда Аркадьевича Молотилова.
- Найти в миллионном городе человека не так просто, - попытался торопливо, но обстоятельно оправдаться Мрак, - если к тому же он раньше ни разу не засветился в нашей структуре. Все, с кем он контактировал когда-либо, допрошены. Никто его не видел и ничего о нём не знает. Он вообще, призрак какой-то, этот Молотилов. У него ничего нет - ни квартиры, ни машины, ни друзей, как выяснилось. Жил человек, или не жил – неизвестно. Где искать? За что зацепиться? В розыск я его объявить не могу. Дело-то закрыто, как вы справедливо заметили, Максим Игоревич… Да и нет наверняка его в городе. Я чувствую…
- Чувствуешь? Ты кто – экстрасенс? Ты – мент, Мрак! Ты не чувствовать должен, а землю рыть! А-а-а, - Пархом махнул рукой. – Толку с вас – ноль целых хрен десятых. Только и умеете – бабло по карманам распихивать. Учтите, господа работники юридического труда, меня упакуют, я вас обоих с собой прихвачу. Чтобы мне за колючей проволокой не скучно было. – Пархом неожиданно развелился. - Такие жопы, как у вас в местах не столь отдаленных пользуется огромной популярностью. Гы-гы-гы. Ладно, не бздо, дружбаны! Я вас специально закладывать не буду, но если спросят о чём, придется рассказать. Не могу же я утаивать от следствия подробности наших с вами… гы-гы-гы… взаимоотношений. Гы-гы-гы-гы-гы. Ну, ладно, повеселились, и будет. Ближе к телу, как говорится. – Так же неожиданно он посерьёзнел. - Давайте по-порядку! – Пархом снова, не предлагая никому, налил себе коньяку. – Волчара Десницкий, узнав - будем считать это установленным фактом, - что с его затеей облом, покумекал, прикинул хрен к носу и двинулся в столицу. Зачем? Ясен пень, попытаться выправить ситуацию. К кому он там может обратиться?
Вопрос был адресован обоим, но больше - прокурору, чем начальнику ГУВД. Малюта и ответил:
- В генпрокуратуре у Десницкого и Самсонова больше никого нет. Зам генерального, старый корешок Десницкого приболел, а Оболенцева перекинули на другое дело. Именно на них Самсонов со своим начальником службы безопасности делали ставку. С моей помощью, - Малюта не преминул лишний раз подчеркнуть свои заслуги, - эти двое выведены из игры. Так что, в генпрокуратуре…
- А не в генпрокуратуре? – перебил Малюткина Пархом. – А в ФСБ? В МВД? В Думе, черт ее дери? В администрации президента? В правительстве, наконец!
Никита Иванович заерзал в кресле.
- В Думе одни пустобрёхи. Да и что она такое вообще – Дума?
- Хорошо, Думу вычёркиваем, - благосклонно кивнул Пархом. – В других шарашках?
Малюта пожал плечами:
- Его человек может сидеть где угодно. Но вот какой он имеет вес? Что он может?
- А это ты сам у себя спроси. Времени у тебя полно было. Мог бы всех его людишек отследить и проверить на предмет вшивости.
- Максим Игоревич! В любом случае в генпрокуратуре будет известно, откуда ветер подует.
- Если ветер подует, боюсь, вы спрятаться не успеете. Я-то, как Борис Абрамович, слиняю за бугор. Хрен меня там кто достанет, а вы, ребятки - слуги государевы. Вам хана. И не думайте, что я опять шуткую. Таковы реалии жизни. (О, как сказал!) Поедете на поезде за казённый счёт в Нижний Тагил. Ты, Мрак, небось, когда мои шутейные слова услышал, что, мол, ежели меня упакуют, я вас с собой прихвачу, подумал, что нам с тобой в разных зонах срок мотать придётся? Ты в красной, а я в чёрной?..
Мараков обиженно выпучил глаза и оттопырил нижнюю губу – вот-вот расплачется от обиды. Но было совершенно понятно, что именно так он и подумал.
- А что? – усмехнулся Пархом. - Ты прав, абсолютно прав. В разных зонах мы будем с тобой находиться. Я где-нибудь в курортной зоне, скажем, на Лазурном Берегу, загорать и в Средиземном море яйца полоскать, а ты, Мрак, в нашей, отечественной. Красная зона под Нижним Тагилом. Там тоже жарко. Правда, моря нет. Ни Средиземного, ни Эгейского. И даже от Чёрного далеко.
- Ну, вы, Максим Игоревич нас запугали совсем, - подал голос Никита Малюткин.
- Ты вообще молчи, Малюта. Если бы мораторий на смертную казнь не ввели, ты бы смертный приговор получил. И тебя бы хлопнули. Запросто. Один киднепинг чего стоит?.. Так что выхода нет, мужики. Идите и работайте. Ты, Мрак, выясни, звонил ли Десницкий со своего мобильного в Москву перед тем, как ехать в аэропорт. И вычисли мне этого московского кренделя… Малюта, дай задание своим людям, пусть они нашего отставного гэбэшника встречают и ведут. Если что, если дело запахнет керосином или какой другой дрянью… - Пархом вдруг замолчал, пожевал губами. – Короче, о любой мелочи - мне по телефону. В любое время. Всё. Свободны. Оба.
Как только за милиционером и прокурором закрылась дверь, Пархом позвонил своему давнишнему приятелю и компаньону по банку «Парус» Андрею Ильичу Ускову. Трубку взяли не сразу.
- Привет, Макс. – Голос у Андрея Ильича был высоким, и он всегда разговаривал с одышкой и присвистом, сказывались излишние килограммы. А сейчас голос приятеля показался Пархому запыхавшимся, как после тяжёлой физической работы.
- Ты чего там, тёлок гоняешь?
- Каких тёлок? О чем ты, Макс? Я пашу в поте лица.
- И много напахал?
- Если ты о своем задании, то осталось только подвести итог. Ты же знаешь, выполнение любого дела состоит из трёх частей – надо поставить подчиненным задачу, спланировать работу и подвести итог.
- Давай, подгребай ко мне. Итог будем подводить.
- Прямо сейчас?
- Нет. Сначала подмойся…
- Да брось ты свои дурацкие шуточки!
- Ладно, Андрон, не обижайся. Приезжай, давай в темпе. Я в бассейне буду.
Положив трубку, Пархом потянулся в кресле, хрустнув суставами, встал и подошёл к окну. Окна его кабинета смотрели на юго-запад. Город, с уличным шумом и дымами котельных находился у Пархома за спиной. А впереди, в нескольких километрах от его резиденции начинались пологие горы, где пряталась тишина, и ждали своего часа интересные перспективы. Сейчас горы были серыми, потому что на улице пасмурно, а в ясную погоду зрелище было великолепным. Летом с его буйством красок, в котором, ясное дело, преобладали зелёные оттенки, было очень красиво, а уж зимой… Белые округлые вершины, пологие склоны, поросшие кедрачом, ярко-синее небо. Местность так и просилась на полотна живописца, но Пархом не был ни живописцем, ни любителем праздного созерцания.
Организую-ка я здесь горнолыжный курорт, решил он в один прекрасный момент, когда со слегка затуманенной впечатлениями, французским коньяком и французскими винами головой вернулся из Куршавеля. А что? Чем наши горки хуже французских? Да ничем! С них точно так же можно съезжать, хоть на лыжах, хоть на санках! Понастрою коттеджей, павильонов, фуникулёров разных. Найму архитекторов, они у нас не такие оборзевшие, как там, задёшево проект выдадут. И обслуга наша к большой заработной плате не приучена. А что касается клиентуры, так от неё отбоя не будет. Зачем ехать на чужбину? Бабло можно с шиком и здесь профукать. Слава богу, тех, у кого это самое бабло имеется, у нас в России поболе будет, чем там. И все горными лыжами увлекаются. Хвала президенту и его спортивным предпочтениям!.. Так что, бабло качать буду со страшным свистом. Устрою конкуренцию лягушатникам. Обзавидуются тамошние пидоры! Правда, первоначальные капиталовложения всё равно немалыми будут. ЛЭП нужно восстановить, коммуникации там всякие. Ещё развалины эти, мать их!..
Пархом скосил взгляд налево. Там, почти у самого подножья гор бесформенной грудой лежали развалины завода «Искра». Вот разберусь с делами и сразу возьмусь за расчистку, подумал он.
Прежде чем отправиться в бассейн Пархом сделал ещё один звонок по мобильному телефону. Звонил в Москву человеку, который легко мог решить все его проблемы, но услуги которого обходились Пархому очень дорого…
5
Войдя в кубрик, где исследователи подземелий нашли ящик с автоматами, и где Окрошка произвёл торжественный салют, Сидоров принюхался и взглянул на потолок. Увидев отметину от пули, покачал головой, но ничего не сказал. Потом взял один автомат, возможно, тот же самый, опробованный, и пристегнул к нему магазин.
- Ты это… осторожно, Ляксеич, - предостерёг его Окрошка. – Он пальнуть может.
- Чувствую, вы уже здесь постреляли, озорники.
- Да это все Бирюк! Автомат зарядил, сволочь старая. Я ему говорил не трог, а ему хоть кол на голове теши. Взял и зарядил… и мне подсунул. А ты, Ляксеич, во всем дока! – сказал Окрошка, переводя разговор в другое русло и восхищенно глядя на Сидорова. – Всё умеешь и всё знаешь. Недаром я тебя на пост директора завода выдвинул. Вот, ты знаешь, нисколько не жалею! Кому ещё, как не тебе, управлять нами, неумехами... А ты бы рассказал, как с автоматами обращаться, а то ещё вдруг пальнёт. Альф, допустим, пушку возьмёт без спроса, а она возьмёт и пальнёт.
- Или ты, - предположил Сидоров.
- Что я?
- Или ты возьмёшь, а она пальнёт.
- Ну, или я, – согласился Окрошка. - А что? Ежели что начнётся, боевые действия какие-нибудь, на меня, Ляксеич, можешь положиться, как на самого себя. Я во первых рядах на твою защиту встану.
- Боевых действий не предвидится, так что защищать меня тебе не придётся… Я надеюсь.
- И всё же, на всякий случай…
- На всякий случай? – Сидоров перевел взгляд с Окрошки на молчащего Альфреда, пожал плечами. – Ну, ладно, Окрошка, уговорил. Смотри. И ты, Альфред, посмотри. Вдруг в жизни когда-нибудь это знание тебе пригодится.
- Да я знаю, - отозвался Альфред. - В институте на военной кафедре стрелковое оружие проходили. И на стрельбы ездили.
И всё же он подошёл поближе и присоединился к одноногому «курсанту» Окрошке.
Сидоров быстро разобрал автомат на составные части, по ходу рассказывая о назначении каждой детали, и так же быстро собрал его. Потом показал, как надо заряжать и разряжать автомат, показал, где находится предохранитель, и объяснил, для чего он нужен.
- А вообще-то, - сказал он в конце краткого курса по изучению автомата Калашникова, - лучше к оружию не прикасаться. Плохая это игрушка. Опасная.
Окрошка зачарованно смотрел на руки Сидорова ловко управляющиеся с калашом. Сказал, причмокнув языком:
- Лихо ты с ним! И откуда ты всё это знаешь?
- Когда-то, не сказать, чтобы очень уж давно, служба в армии являлась почётной обязанностью каждого советского гражданина. И я служил. Два года в воздушном десанте… Ну, ладно, пошли в то помещение, где сейф стоит.
- Там нет ничего интересного, Ляксеич, - грустно сказал Окрошка. - Разве что сортир и умывалка, так умывалка у нас есть, а сортир нам и ни к чему вовсе, мы вона куда ходим, подале от дому. А в сейфе том нету ничего, пустой он теперь. Ключи, что там лежали - у меня, а папка у Альфа под мышкой.
- Пошли, пошли, – Сидоров, не слушая брюзжания своего адъютанта, направился к двери. Альфред поспешил за ним. Окрошка обречённо поковылял следом.
- Вот это помещение скорей всего и есть шлюзовая камера, - сказал Альфред, подведя Сидорова к узкой железной двери, на которой краснели две буквы – «Ш» и «К».
Дверь была не заперта, в ней вообще не было замка.
- Что-то типа предбанника, - сказал Сидоров, осматриваясь: небольшое помещение, полки по стенам и ещё одна дверь в торце. На полках лежало с десяток резиновых свёртков, перевязанных матерчатыми лентами. ОЗК, общевойсковой защитный комплект, определил Сидоров, даже не разматывая ленты. - А за дверью, наверное, душевая комната?
Альфред пожал плечами.
- Когда я работал технологом на «Искре», у нас, конечно, были занятия по гражданской обороне. Но преподаватель заболел, а когда выздоровел, тогда уже всем не до занятий стало.
Дверь в противоположной стене была могучая с запорным колесом посредине.
- Ну, навалимся! – скомандовал Сидоров, и они с Альфредом ухватились за колесо. С трудом, но всё же им удалось раскрутить его и открыть дверь.
За дверью и правда оказалась душевая комната – из потолка торчали душевые сетки, а из стен узкие патрубки без вентилей. Пульт управления водяными струями находился справа, а в противоположной от входа стене располагалась ещё одна дверь, такая же, с запорным колесом. Открыли и эту и оказались в маленькой квадратной камере. В полу камеры находился чугунный люк, а вверх поднималась железная лестница, опоясанная дугами, страхующими от падения.
- Туда, - Сидоров указал наверх, - мы вряд ли проберёмся. Наверху руины, выход на поверхность наверняка завален. Но проверить всё-таки стоит. Ты как считаешь, Альфред?
Восприняв слова Сидорова как руководство к действию, Молотилов резво вскарабкался по лестнице и, потолкавшись плечами и головой в крышку люка, крикнул оттуда:
- Не-а! Бесполезно. Как приваренная.
- Спускайся, - крикнул Сидоров. – Будем недра покорять.
Едва они сдвинули тяжёлый чугунный блин в сторону, как из люка пахнуло «ароматом» канализационных стоков. Альфред зажал нос и метнулся от чёрного отверстия в полу к двери, чуть не сбив с костылей Окрошку, стоящего в дверном проёме и с любопытством наблюдающего за их действиями.
- Ну ты, шустрик, мать твою! – возмутился инвалид. – Чуть не затоптал на хрен!
- Извини, Окрошка. Запах уж больно…
- Осторожней надоть. Запах ему! Антилигент. Хошь, противогаз одень. Там их полно… А ты чё, Ляксеич, неужто собрался залазить туда? В эту клоаку зловонную?
- Собрался. Тебя не зову, по канализационному коллектору тебе, думаю, несподручно, вернее, несподножно прогуливаться будет. А вот мы с Альфредом рекогносцировочку проведём, пожалуй. Дай-ка фонарик, Окрошка.
Окрошка протянул фонарь Альфреду, а тот в свою очередь передал его Сидорову. Сидоров встал на колени и, наклонившись над люком, посветил внутрь. Противного запаха он, казалось, не замечал.
- Неужто по говну ходить станете? – не верил Окрошка.
Сидоров не ответил, внимательно вглядываясь в клубящуюся глубину. Выпрямившись и выключив фонарь, сказал:
- Не все так плохо, как казалось вначале. По говну идти не придется. Там вдоль канала тротуар с парапетом. Можно гулять, как по набережной реки Невы. А запах? Да его нет почти. Вся вонь ниже, где город начинается. А здесь так, припахивает слегка. И канал сухой. Ну, что, полезли?
Альфред обречённо вздохнул и кивнул.
- А ты, Окрошка, будешь нас здесь ждать, - строго приказал Сидоров.
- Долго?
- Сколько понадобится.
- Твое слово для меня закон, Ляксеич. Только я пойду, изнутри запрусь. А то братья-бомжи придут, залезут сюда в бомбоубежище и весь арсенал растащат. А если кто узнает, что их предводитель в говно полез, потеряешь ты, Ляксеич весь свой авторитет. Как два пальца об асфальт.
- Правильно слова кладешь, - похвалил своего зама Алексей. - Иди, запрись.
В подземном тоннеле темнота казалось абсолютной только в самом начале пути, пока глаза не привыкли к ней. Вскоре Сидоров стал различать нечёткие очертания коллектора, бетонные плиты пола, низкий арочный потолок и металлическую трубу поручня. По-видимому, свет в подземелье всё-таки каким-то образом проникал. Через вентиляционные шахты и боковые врезки или ещё как-то. Его было очень мало, этого растворенного в темноте света, но он был. Сидоров сначала изредка включал фонарь, а потом перестал это делать, экономя зарядку. К специфическому запаху его обоняние уже приспособилось.
Сидоров шёл с неудовольствием слыша, как за его спиной сопит Альфред. Молотилов был мало адаптирован к различным жизненным коллизиям, ему никогда не приходилось рисковать жизнью за исключением одного-единственного случая, когда он побывал в лапах пархомовских боевиков. И, наверняка, ему редко приходилось сталкиваться с грязью и вонью. Понятно, такая прогулка была Альфреду неприятна, а может быть, даже вызывала чувство страха. Сопел он, как паровоз.
Неожиданно Сидоров споткнулся о торчащую из бетонного пола арматурную петлю, на ногах удержался, но на него натолкнулся шедший следом Альфред. Они упали оба.
- Шестьдесят шесть, - пробормотал Альфред.
- Что?
- Шестьсот шестьдесят шесть.
- У тебя что, крыша поехала?
- Четыре тысячи шестьсот шестьдесят шесть, – продолжал бормотать Альфред. – Четыре шестьсот шестьдесят шесть умножить на ноль семь…
- Три с чем-то, - помог ему Сидоров, вставая с пола. Он вспомнил, что поручил Альфреду считать шаги. – Что-то около трех километров трехсот метров мы прошли. Где-то скоро должна быть врезка стока из «Мечты олигарха». Если верить кальке, до врезки метров семьсот осталось, а от врезки до поселка ещё примерно столько же.
- Если только эта калька не врёт, – с какой-то обидой в голосе проворчал Альфред. - Что-то мы идём, идём, а вокруг всё одинаковое. И ничего не меняется, и конца не видать. И тишина как в могиле…
- Тихо! – прервал Сидоров его причитания. – Слышишь?
- Что?
- Вода журчит.
Бассейн у Пархома имел сорок метров в длину и десять в ширину. Как и большинство богатых людей, заимевших свои капиталы быстро и неправедно, Пархом страдал гигантоманией и болезненным пристрастием к помпезности.
К слову сказать, большим был не только бассейн. Дом Пархома был похож на средневековый замок. Вернее, сам Пархом считал, что его дом-крепость – вылитый средневековый замок. На деле это было высокое и громоздкое строение из красного фасадного кирпича, с зелёной черепичной крышей и остроконечными башенками по углам. Эти башенки не имели никакой функциональности и были возведены исключительно по прихоти хозяина. Широкие мраморные ступени вели к порталу парадного входа, по бокам которого несли службу и одновременно поддерживали лепную балку две кариатиды с гигантскими грудями. Отличие размера бюста у античных девушек от стандартного тоже было прихотью Пархома. Точно такие же грудастые кариатиды поддерживали арку въездных ворот. Ворота тоже впечатляли своими размерами. И сад вокруг дома был большим. Вдоль гравийных аллеек росли тщательно подстриженные кусты и возвышались белые гипсовые фигурки полуобнаженных нимф и наяд. Все скульптуры изготавливались индивидуально с учетом вкусов заказчика и по его личным рекомендациям. Пархом называл их где-то услышанным словом – куртизанки. Куртизанок было много и все они по замыслу Пархома должны были демонстрировать сексуальность и похоть. Куртизанки жеманно прикрывали пухлыми ручками свои прелести немалого размера и делали вид, что пытаются натянуть на круглые плечи края спадающих туник. Поздней осенью и зимой всё это выглядело уныло – с куртизанок слетала их сексуальность, они казались напрочь замерзшими бродяжками, а припорошенный снегом сад напоминал заброшенное кладбище.
Пархом разделся и перед тем, как зайти в воду, посмотрел на свое отражение в зеркале, занимавшем полстены. А что? Ничего, спортивная форма в полном наличии – впалый живот, мускулатура в тонусе. Не качок, но вполне, вполне… Пархом даже залюбовался своим совершенно обнаженным телом (он всегда плавал в бассейне без трусов) и татуировками, которыми оно было сплошь покрыто. Вылитый якудза! Но в отличие от тату японского гангстера нательная живопись Пархома была представлена в основном отечественными уголовными знаками отличия, промежутки между которыми было заполнено шедеврами боди-арта о назначении и смысле которых Пархом никогда не задумывался. Этот орнамент ему нравился тем, что покрывал всё тело. Татуированными были руки, ноги, спина, грудь и живот - все было синего цвета. На фоне остального тела, задница Пархома казалась неестественно белой, как у трупа. Пархом повернулся так и эдак, крякнул довольно и встал на край. Нырнув в яркую, лазурную от кафеля воду, он полбассейна проплыл под водой. Вынырнув на середине, отфыркался и крикнул:
- Эй! Кто там есть живой? Ком цу мир!
На зов явился рослый кавказец, одетый в чёрное - без бороды, но традиционно небритый. Охранник молча подошёл к тому месту, где находился татуированный купальщик и, сложив руки над причинным местом, уставился на Пархома, а точнее, поверх его мокрой головы. Взгляд кавказца не выражал ничего.
Под дозой, что ли, подумал Пархом. Их не поймешь ни фига, урюков этих, то ли он тебя слышит и видит, то ли вообще не здесь мыслями, а где-то в своих родных горах. А может с Аллахом беседует. Колются все почти. И не ерундой какой-нибудь, чистым героином.
Пархом всех их называл Асланами, Шамилями и Махмудами.
- Махмуд, скажи там, в охране, Усков должен приехать. Пусть пропустят…
- Меня зовут Гамлэт, - сказал кавказец.
- Я же не возражаю. Гамлет, так Гамлет. Иди, Гамлет, скажи.
- Усков уже прыехал.
- Ну, так давай его сюда! – И Пархом снова нырнул, сверкнув перед охранником мертвенно-белой задницей.
Гамлет плюнул на кафель, тихо проворчал что-то не по-русски, наверное, выругался, обозвал Пархома шакалом, или еще каким-нибудь нечистым животным, и вышел из бассейна.
Усков не вошёл, а вкатился, такой он был толстый и круглый. Как один из трёх толстяков из сказки Олеши. И ножки и ручки у пархомовского компаньона казались коротенькими, хотя когда-то, лет десять-двенадцать тому назад его конечности совершенно точно были нормального размера, да и сам Усков был более продолговатым. Пархом помнил его прежним, но все остальные в этом городе считали, что Андрей Ильич такой с самого детства - круглый и суетный, как заводной апельсин.
- Здорово, колобок! – весело приветствовал Пархом товарища. – Подмылся? А то в бассейн не пущу.
- Горцы твои – чистые церберы. Десять минут заставили в машине у ворот ждать, - отпыхиваясь, посетовал Усков, проигнорировав уже набившую оскомину шутку, и с трудом втиснул зад в пластиковое кресло, стоящее на краю бассейна. Достав носовой платок, принялся промокать молочно-белую лысину. – Ты что, предупредить их не мог, что меня ждешь? Морды тяпками, глаза оловянные. Смотрят, будто впервые видят. И каждый раз, когда я приезжаю, такая канитель. А сегодня ещё и облапали всего, как какого-нибудь…
- Извини, дружбан! Забыл предупредить охрану. Голова проблемами забита, свободного местечка нет. А на абреков не серчай, служба у них такая.
- Служба службой, но я-то не простой посетитель. Они что, теперь и мэра обыскивают, прежде чем к твоему телу допустить?
- И мэра обыскивают. А как же? Это я им такую установку дал, обыскивать каждого, кто является ко мне с визитом. Ты, Андрон, Шульмана помнишь?
- Это того обиженного тобой еврея? У которого ты бизнес отнял?
- Бизнес свой он мне сам отдал, вернее продал. Тяжело ему было крутиться в условиях жёсткой конкуренции. Вот он его мне и уступил… за приличные отступные.
- Помню эту платежку в оффшор, - усмехнулся толстяк. - Миллион долларов ты считаешь приличными отступными? Его бизнес миллионов десять на тот момент стоил! Считай, даром ты его приобрёл, за чисто символическую плату, отнял, по сути. - Усков поднял повеселевшие поросячьи глазки на Пархома и осёкся, натолкнувшись на жёсткий взгляд, понял, что переборщил. – Извини, Пархом, я же не осуждаю. Просто считаю, что со мной ты можешь называть вещи своими именами. И… бизнес есть бизнес, штука жестокая. Конкуренция. Я понимаю… Так что там с этим Шульманом?
Пархом удовлетворенно кивнул и, плеснув себе на голову пригоршню воды, фыркнул и сказал:
- А заявился ко мне на прошлой неделе. Сказал, блин, конфиденциальный разговор имеет. Сучара! Я дал команду его пропустить. Думал бабки пришёл клянчить. Грешным делом, решил добавить ему немного… для поддержки штанов. Его пропустили, а он только вошёл в кабинет, пушку из кармана выхватил и… Если бы не Махмуд, а может, Шамиль или Аслан, или Гамлет, не плавать бы мне сейчас в бассейне, меня бы давно уже обмыли.
Пархом погрузился в воду и под водой подплыл к сходням. Пока он поднимался по ступенькам, держась за хромированные поручни, и вальяжной походкой подходил ко второму креслу, Усков с завистью смотрел на его гибкое сухощавое тело.
- Завидно? – ухмыльнулся Пархом. – А ты перестань свинину трескать и лобстерами закусывать. И чёрную икру жри не столовыми ложками, как привык, а чайными. А пирожные, конфеты и прочие сладости вообще из рациона исключи. И будет как у меня. – Он картинно провел большими пальцами рук по своим бокам и бедрам.
- Можно подумать, в твоем рационе эти продукты отсутствуют, - проворчал Усков.
- Присутствуют, - ответил Пархом, садясь рядом с товарищем. - Но не в таких количествах. Кроме того, мне, Андрон, природа такую конституцию подарила. Мне можно. А тебе следить надо за своим весом. Шульман вот тоже не следил. И что с ним стало?
- Что?
- Утонул. В этом самом бассейне. Решили мы с ним поспорить – кто выносливее. Я ему предложил поплавать. Зрителей позвал, - хохотнул Пархом. – Болельщиков, так сказать.
- Махмудов своих?
- Угу. Догонишь, говорю, делай со мной что хочешь. Я, говорю, даже сопротивляться не буду. Поплыли. На второй дистанции стал Шульман пузыри пускать. Избыточный вес. Ничего не попишешь. Жрать надо меньше! Не смог до края бассейна доплыть. Утоп. – Пархом испытующе взглянул на Ускова. – А знаешь, за что этот Шульман убить меня пытался?
- Отомстить хотел?
- Ага, только не за себя. За Катьку! За Екатерину Великую…
Сидоров сжал кулаки так, что побелели костяшки пальцев.
«Сволочь! Значит, он и Шульмана…»
Они с Альфредом находились в техническом помещении под бассейном Пархомовского дома. Попали они сюда совершенно случайно, едва не заблудившись в тёмных подземных лабиринтах.
…До врезки оказалось всего около трехсот шагов. Над трубой метрового диаметра, из которой в коллектор стекала зловонная жижа, был перекинут железный мостик. Рядом с мостиком в стене Сидоров увидел узкий и низкий проём, в который они не преминули войти и, втягивая головы в плечи, чтобы не расшибить их о неровно уложенные бетонные плиты потолка, прошли по длинному тёмному коридору метров пятьсот. Сидоров шёл впереди и освещал дорогу фонарем. Сначала луч света был ярким, но вскоре батарейка в фонаре стала садиться, и свет ослабел. А потом и вовсе потух. Они оказались в кромешной темноте.
- И что? И куда дальше? – громким шёпотом произнес Альфред, в этом шёпоте Сидоров уловил нотки обеспокоенности, граничащей с отчаянием. - Может, вернёмся? Найдём другой фонарь и снова сюда придём…
Слабак, подумал Сидоров и решил немного взбодрить малодушного попутчика.
- Торопиться нам некуда, - спокойно сказал он. - Сейчас потихоньку прощупаем тут всё, и домой пойдём. И опасаться нам некого и нечего. Мы здесь совершенно одни, а о том, где мы, никто не знает. Так что бросать всё и возвращаться, когда мы уже почти у цели, глупо.
- Но не видно же не зги!
- По звуку ориентироваться можно. Слышишь, шум под ногами?
- Мне кажется, он отовсюду идет.
- Ну, хорошо, - вздохнув, согласился Сидоров. – Ещё метров сто пройдём и возвращаться будем.
Шагов через пятьдесят шедший впереди Сидоров нащупал справа боковое ответвление коридора и свернул, увлекая за собой Альфреда. Потом было ещё несколько ответвлений. Сидоров решил идти зигзагом. Если вначале он сворачивал направо, то следующим поворотом должен быть левый. А Молотилов плёлся следом, держась за хлястик сидоровского бушлата, и едва не плакал.
- Свет, - тихо сказал Сидоров, останавливаясь.
- Где?
- Не видишь? В конце тоннеля, как и положено.
- Что положено?
Сидоров не ответил.
Свет казался каплей молока, растворенной в большой грязной луже. Идя вперед, Сидоров отмечал в уме, сколько боковых левых и сколько правых свёртков они миновали.
Помещение, в котором они оказались минут через десять, освещено не было. Свет сюда проникал сквозь плохо зачеканенные отверстия в перекрытии, откуда сверху спускались трубы, и через щель в железной двери, к которой вели четыре крутые ступени. Поискать, так наверняка где-то должен был отыскаться выключатель, но Сидоров не стал этого делать. Он подошёл к двери, аккуратно потянул её на себя, та оказалась закрытой снаружи – клацнул металлом навесной замок. Приложив ухо к щели, Сидоров прислушался. Альфред тоже выставил ухо вперед.
«Здорово, Колобок, - услышал Сидоров насмешливый голос, слегка искажённый многократным эхо, как бывает, если помещение большое и много воды. - Подмылся? А то в бассейн не пущу»
Сидоров взглянул на Альфреда и сквозь полумрак увидел, как тот вздрогнул и напрягся.
- Пархом, - выдохнул Молотилов.
«Твои горцы - чистые церберы»
- А это Усков…
- Видишь, как удачно попали? – шёпотом спросил Сидоров. – Это всё ты. Это твоя ненависть к Пархому нас сюда привела. Но, тихо…
…Усков неуютно заёрзал в кресле.
- Что ты сфинктер массируешь, – усмехнулся Пархом. – Тебя убивать никто не придёт. Это мой кидок, ты в стороне… Как всегда впрочем.
- Я твой партнёр, Макс. Если к тебе пришли вот просто так, зная, что у тебя абреков сотня, то уж меня… У меня охрана только в банке. В доме четверо охранников, да и какие это охранники! Пенсионеры. А езжу я вообще сам, без водителя-телохранителя.
- Да не ссы ты, Колобок, кому ты нужен! Никто не придёт тебя убивать. Некому. Кто у Катьки был? Одни знакомые торгаши. Партнеры, контрагенты и прочая хренотень. А торгаш торгашу – волк, конкурент и сволочь! Никто мстить не придет. Каждый за себя колотится.
- Но Шульман же пришёл!
- Шульман был психом.
- А Молотилов? А Сидоров, первый муж Екатерины?
- Молотилова я сам ищу, а он от меня прячется. Из него мститель как из говна пуля. А о Сидорове мне и думать лень. Сколько лет прошло, как они с Катькой расстались?.. То-то. Где он, Сидоров? Сгинул на просторах нашей могучей и необъятной…
«Зря ты меня со счёта списал, ублюдок!», - подумал Сидоров, злорадно усмехнувшись.
Что-то загрохотало, это Альфред случайно столкнул лежащий на ступенях разводной ключ, по-видимому, забытый здесь нерадивым сантехником.
- Ты чего гремишь? – зло прошептал Сидоров.
- Я нечаянно…
- Тихо будь!
- И вообще, не от этих мстителей опасность идет, - задумчиво сказал Пархом, не услышав шума в подвале.
- Самсонов?
Пархом кивнул.
- Я позвал тебя, чтобы ты мне рассказал, как идут дела по выводу моих активов из банка и переводу их на зарубежные счета.
- Что, так всё серьёзно? А ты говоришь…
- Я вопрос задал. Чисто конкретный.
Усков пожал плечами:
- Технологическая цепочка подготовлена. И здесь и в оффшорах. Счета открыты. Даёшь отмашку и бабки пошли. Вопрос двух секунд.
- Что с чёрной наливкой?
- Лимон дополнительно обналичил, как ты просил.
- Где он?
- В банке, в ячейке. – Усков удивлённо взглянул на Пархома. – Где же ещё деньгам храниться?
- В банке опасно. Со счёта бабло слить, согласен, двух секунд вполне достаточно, только кнопку нажать, а забрать лимон наличкой… можно не успеть. Нагрянут ребята в вязаных чёрных масках - и кырдык. Пока время есть, ты забери деньги из банка.
- И куда их? К тебе привести?
Пархом задумался.
- Нет. Куда я если что с этой «коробкой из-под ксерокса»? Ты их лучше в дом престарелых свези. В наш тайник положи. Не пригодятся, так потом назад заберешь.
- Сделаю.
- Прям сейчас и сделай. И будь в банке всё время. Команду на перевод денег могу дать в любую минуту.
- Что же мне, и ночевать там?
- День, два, три поночуешь, ни хрена с тобой не сделается. Тебе же спокойней будет, под охраной. А как у тебя там всё оборудовано, я знаю. Спальня в стиле ампир, джакузи. Шлюх можешь вызвать, если невмоготу станет…
К двери кто-то подошёл. Двое, скорее всего. Сидоров услышал, как один из них оправдывался:
- Да крысы это, говорю тебе, Гамлет, крысы. Кому там ещё быть?
Человек говорил по-русски, без акцента, наверное, это был тот самый сантехник, который забыл здесь разводной ключ.
- Открывай двер. Провэрим.
Сидоров схватил Альфреда за рукав и потащил его к выходу из технологического помещения. Едва они скрылись в узком проёме, как за их спиной раздался металлический звук открываемой двери и вспыхнул яркий свет.
- Говорю же тебе, крысы. Видишь, нет никого. А вот мой ключик. Я с ног сбился, его искал.
- Крысы, говорыш?
Гамлет подошел к выходу в подземную галерею. Мощный луч фонаря пошарил по стенам коридора. Сидоров с Альфредом вжались спинами в неглубокую нишу в стене, луч скользнул мимо.
- Ну да. Конечно крысы. Их тут много обитает, крыс этих. Крысы-мутанты называются. Размером с собаку. В Москве они в метрополитене живут, а у нас – в канализации. Бродят по канализационному коллектору и нападают на всех, кого встретят. Об этом даже в газетах писали. Да. Вот такие дела… Наш брат, сантехнический работник, в коллектор в одиночку ни ногой. Вчетвером, впятером, минимум втроём. И только вооруженными. Вооружаться, кто чем может, у кого что есть…
- А почему здэс двэри нэт? – Гамлет не был расположен выслушивать сантехнические байки.
- А фиг его знает? Строители, видать, забыли установить.
- Нада паставить!
- Да на фиг она нужна, Гамлет! Дом уже два года стоит, и всё нормально было. Вторая-то дверь имеется…
- Я сказал: нада паставить! Чиста канкрэтна!
- Поставим, - без энтузиазма пообещал сантехник.
Дождавшись, когда в помещении, где они подслушали разговор Пархома со своим компаньоном, погас свет и сантехник закрыл дверь снаружи на замок, Сидоров с Молотиловым выбрались из укрытия и пошли по обратному маршруту.
- А что, и правда, здесь крысы-мутанты водятся? – со страхом вглядываясь в темноту, спросил Альфред.
- Ты не поверишь, но я здесь впервые, - ответил Сидоров. - Встретим, будем знать.
- А мы оружия никакого не взяли. Ведь у нас автоматы есть. Что-то мы не подумали.
- В следующий раз возьмём, - пообещал Сидоров машинально.
Обратная дорога Сидорову показалась короче, а Альфреду намного длиннее, чем та, по которой они добрались до подвала Пархомовского дома, несмотря на то, что это была одна и та же дорога. Альфред шёл и крутил головой во все стороны, пытаясь заблаговременно определить момент, когда на них нападут кровожадные и голодные крысы-мутанты. Повсюду ему мерещились зловещие красные огоньки их глаз. Ему казалось, что Сидоров идёт очень медленно. Не будь его, Альфред понесся бы по пешеходному тротуару коллектора сломя голову.
Лаз в бомбоубежище они увидели издали по белёсому вертикальному пятну, который показался Молотилову лучом света в тёмном царстве. Окрошки в тамбуре шлюзовой камеры не оказалось. Сидоров с Альфредом нашли его спящим на нарах в кубрике, где стоял ящик с автоматами. Окрошка сжимал в руках калаш, под голову он положил сумку с противогазом.
6.
Малюткин позвонил в шесть часов вечера.
- Максим Игоревич, мы с полковником вычислили, к кому, возможно, отправился наш объект.
- Ну?
- Это некий господин… - Никита Иванович произнёс имя, отчество и фамилию человека Десницкого в Москве, к которому предположительно тот мог обратиться за помощью.
- Что за хрен? Не знаю такого. Где он бабло рубит?
- Он работает в администрации президента. Должность не особо значительная, но по моим сведениям, к президенту довольно близок. Они ещё с Питера…
- Ты!.. – Пархом поперхнулся воздухом. – Ты понимаешь, что это такое! Ты, куриная голова, понимаешь, что будет, если наш волчара до него доберётся?!
- Понимаю. Потому и звоню… сразу, как только мы его вычислили.
- Раньше надо было вычислять!
Пархом со злостью бросил трубку на рычаги стилизованного под старину аппарата, вскочил и заходил по кабинету. В принципе он и не ждал от своих помощников радостных известий и был готов, что дерьмо, которое они нароют, будет вонючим, и разгребать его придётся самому. Пархома разозлило то обстоятельство, что информация о человеке из Москвы пришла к нему так поздно. Если бы раньше он знал, к кому может обратиться его противник, то вряд ли допустил бы его вылет. И ещё он злился на самого себя, за то, что доверился прокурору, утверждавшему, что всё на мази и ситуация под контролем. С Десницким надо было здесь решать. Упустил. Упустил момент! В Москве это будет несколько сложнее и менее предсказуемо.
Через несколько секунд раздался новый звонок.
- Простите, Максим Игоревич. Это снова Малюткин. Прервалось. Что-то со связью, наверное…
- Ну? – рявкнул Пархом.
- Самолёт приземлится через двадцать минут. Надо что-то делать. Что-то предпринять. Объект не должен встретиться со своим контактом…
- Слушай, Малюта, кончай в шпионов играть: объект, контакт… Прекрасно знаешь, что Мрак не допустит, чтобы мой телефон взяли на прослушку. Потому и звонишь на домашний, а не на мобилу. - Пархом произнёс эти слова и тут же задумался. А вдруг? А вдруг уже всё началось? Вдруг его прихлебатели-взяточники уже перекинулись на сторону врага? Перекинулись и теперь играют против него, подставляют его, пишут, увеличивая и без того немалую доказательную базу. Да нет, бред! У них рыло не в пушку, а в дерьме измарано. Никакое сотрудничество со следствием не даст им поблажки и не скостит срока. Им одно остается – идти с ним, с Пархомом, до конца.
- А где Мрак? Он выяснил, звонил Десницкий этому московскому кренделю из администрации?
- По звонку-то мы его и определили. А полковник Мараков рядом. Мы с ним в контакте работаем, как вы… рекомендовали, Максим Игоревич.
- Але! Максим Игоревич? – Это был полковник. – Звонок был. Очень короткий. Меньше минуты. Вряд ли Десницкий успел что-то рассказать своему московскому товарищу. Какие будут указания?
«Какие будут указания? – повторил про себя Пархом. - Двадцать минут. – Он посмотрел на часы. – Уже семнадцать… У меня на принятие решения совсем мало времени. Малюта говорит, что надо что-то предпринять. Без этого придурка знаю, что надо срочно кое-что предпринять. Мало того, уже предпринял. Осталось только сделать один звонок…»
- Эй, бракоделы! Указания такие: людей из порта убрать. Десницким займется мой человек. Всё. Отбой. – Пархом положил трубку на рычаги и взял в руки мобильник. – Алё! Это я. Объект надо ликвидировать по прибытию. – «Фу ты, блин! Заразился от Малюты его шифровками!».
- Если рядом с «объектом», - со смешком спросил дорогостоящий абонент, - объявятся другие… «объекты»?
- Их тоже.
- Ты помнишь? Заказ срочный и он идет по срочному тарифу, а срочный тариф возрастёт пропорционально количеству объектов.
- Ясен пень! И ещё: мне не надо, чтобы муровцы заинтересовались… ну, тем, что произойдёт.
- Умножь полученный результат на два. Ладно, не напрягайся. Я сам прокалькулирую затраты и сообщу. Только давай без задержки.
- Ты во мне сомневаешься?
- Если бы сомневался, не работал бы без предоплаты. И вообще - не было бы у тебя этого номера.
- Сразу отзвонись мне, ладно?
- Отзвонюсь. Бабки готовь.
Отключив мобильник, Пархом подошёл к бару и плеснул себе коньяку. Выпил залпом и налил ещё.
«Все должно закончиться очень скоро, - думал он, - в течение часа, не больше. Заказ срочный, и тянуть с ним у киллера резону нет. Если Десницкого никто встречать не будет, то дело выеденного яйца не стоит. Подобрать клиента в аэропорту и по-тихому задавить – чего проще? Хуже, если Десницкого будут встречать… Его звонок в Москву длился меньше минуты. Что можно успеть сказать за минуту? Практически, ничего. Поздороваться. Представиться. Сказать, что имеется срочное дельце, которое не плохо было бы перетереть. Сообщить номер рейса…»
От мыслей Пархома оторвал решительный стук в дверь.
- Кто стучится в дверь моя? – крикнул Пархом, определив по стуку, что это Шамиль, предводитель абреков и начальник его охраны.
На пороге возникла долговязая фигура Шамиля. Лицо его было как всегда угрюмым.
- Мои джигиты бомжа интересного взяли. – Говорил Шамиль практически без акцента.
- А на хер он мне нужен? И что в нём такого интересного?
- Ты забыл, Пархом. Сам давал мне такое задание – из-под земли откопать Альфреда.
- Так вы что, Альфреда взяли?
- Ещё не взяли. Но этот бомж поет, что… в общем, ты сам с ним поговори, Пархом.
- Где он? Здесь?
- Почему здесь? Грязный бомж, заразный, наверное. Сюда не везли, там, где был, оставили. В подвале. Его стерегут. Никуда не денется. Но торопиться надо, помереть может.
- Били что ли?
- Зачем били? Бомж убежать пытался. Его попугали только.
- Поехали. А то и точно умрёт… от страха.
Бомжу было лет сто, во всяком случае, выглядел он на все сто. Лицо его напоминало один большой синяк, причем, синяк застарелый, уже местами пожелтевший. Но под правым глазом лиловел свеженький, а сам глаз заплыл. Кровь текла изо рта и выкрасила в красный цвет седую бороденку. Тонкие пряди седых волос, выползающие змейками из-под вязаной шапочки неопределенного цвета, тоже были в крови. Старик, покачиваясь, стоял у железной незаправленной койки, держась рукой за ржавую спинку.
- Говорить-то он сможет? – спросил Пархом у Шамиля.
Стоящий рядом с бомжом чеченец ударил старика в бок. Тот охнул и стал оседать. Чеченец отошёл в сторону, но ухватил бомжа за шиворот, не дал ему упасть на пол.
- Гавары, шакал, - приказал он старику.
- А чё? Чё говорить-то? – надувая и лопая кровяные пузыри, промямлил бомж.
- Расскажи про Альфреда Молотилова, - сказал Пархом.
- Не знаю я никакого Альфреда.
- А ты про нового бомжа расскажы, - напомнил чеченец и снова легко ударил старика в бок.
- Про родственника?.. Всё расскажу. Только не бейте больше! Всё расскажу, мне скрывать нечего. Так бы сразу и сказали.
- Так рассказывай.
- Что за родственник? – спросил Пархом. – Чей родственник?
- Ляксеича родственник. Он его на завод привёл и сказал, что он родственник и жить будет на заводе. Пропишется, то есть.
- Кто кого привёл? На какой завод? Кто такой Ляксеич? – Пархом повернулся к Шамилю: - Вы что, мозги ему отбили?
- Ляксеич – директор завода. Его народ выбрал. Он на завод тепло дал, - начал сбивчиво объяснять старик, но закашлялся.
- Отпусти его, - приказал Пархом чеченцу, который продолжал держать бомжа за шиворот. – Пусть на шконку сядет. И перестань его в бок тыкать!.. Вертухай хренов!
Чеченец усадил бомжа на койку и с гордым видом отошёл в сторону.
- Ты, старик, давай всё по-порядку. Я буду вопросы задавать, а ты отвечай. Только строго на вопрос. Ничего лишнего. Того, что к делу не относится, не говори, времени моего не отнимай. Ты меня хорошо понял?
- Понял, - кивнул бомж, и его вырвало зелёным пополам с кровью.
- Во бля! – Пархом резво отпрыгнул назад, чтобы на его дорогие туфли не попали рвотные брызги.
Проблевавшись и утерев лицо полой драного пальто, старик кивнул, выражая готовность к диалогу.
- Кто такой… Нет, сначала скажи, о каком заводе идёт речь?
- Завод «Искра». Верней, был завод, теперь там бродяги живут. Развалины, короче.
- Теперь второй вопрос: кто такой Ляксеич? У него имя, фамилия есть?
- Есть. А как же? Только я не знаю его фамилии. У нас не принято паспорта друг дружке показывать. Да и нет у нас этих самых паспортов. А называем мы друг друга по именам или прозвищами. Меня, например, Юркой зовут, но чаще Грибоедом. Это потому, что я в этом подвале живу. А дом на улице Грибоедова стоит. Так и зовут – Юрка Грибоед.
- О тебе хватит. Давай о Ляксеиче и его родственнике.
- Выпить дайте, - попросил бомж. – А то в горле всё пересохло.
- Ну, ты даёшь, Юрка Грибоед! Может, тебе еще и бабу сюда приволочь?
- Не-а, - закрутил головой бомж Юрка. – Бабу не надо. У меня её нечем. А выпить надо. А то в горле сухо, и мысли путаются.
- Водка есть у кого? – обратился Пархом к своим чеченцам. – Или коньяк?
Те отрицательно помотали головами.
- У меня свое есть, - гордо ответил старик. – Я – не нищий какой-нибудь. У меня и место проживания есть и выпивка имеется. Там, за трубой. Я сам-то не дойду. Боюсь, упаду. Голова кружится.
- Эй, Махмуд, принеси. – Пархом кивнул чеченцу.
То ли он угадал его имя, то ли чеченец уже привык, что для хозяина все они Махмуды, так или иначе, он подошёл к стояку, пошарил за ним рукой и вытащил початую чекушку с мутной жидкостью. Отдал её бомжу. Старик жадно прильнул к горлышку, кадык его задергался в такт глоткам. Отпив немного, Юрка зажал чекушку между ног и сказал:
- Ляксеича директором народ выбрал. Он уже, почитай два… нет, больше, три года, а может, ещё больше директором там. На «Искре». Ляксеич, сказывают, мужик правильный. Но с родственником этим неправильно поступил. Чтобы на завод прописаться, очередь пройти надо. А он родственника своего без всякой очереди. Привёл и говорит: это, мол, мой родственник, и будет жить со мной. Вот так. Народ-то ему ничего сказать не может, но недовольные есть. Мне про родственника бродяга знакомый сёдни утром рассказал. Он, бродяга этот, на «Искре» живет. Вот и рассказал. А я ещё кому-то, дурак. Знал бы, что вы ко мне придёте и бить меня станете, не стал бы трепаться. Бить-то за что? Я-то тут при чём? Я тихо себе живу в подвальчике моём. Мне на завод и не хочется даже.
- Стоп! Про родственника этого ещё знаешь что-нибудь?
- Больше ничего. Вроде еврей он, родственник этот. В очереди полно русских, а еврей как всегда без очереди проскользнул, как в жопу без мыла. Обидно, бляха-муха!
Пархом подошёл к Шамилю.
- Ствол дай.
Шамиль вытащил из-за пояса тэтэшник, протянул Пархому.
- Э! Мужики! Вы там чего? Вы это… - Юрка вдруг онемел, увидев направленную на него смерть.
- Язык твой – враг твой! - с пафосом изрек Пархом и, картинно развернув тэтэшник параллельно полу, нажал на курок.
Старик с пробитой головой упал на койку. Чекушка выпала из разжатых острых колен и, описав дугу, подкатилась к ногам Пархома. Пархом оттолкнул её носком туфля, и, склонив голову набок с садисткой улыбкой на губах, посмотрел, как конвульсивно задёргались ноги бомжа, обутые в развалившиеся солдатские ботинки, перетянутые телефонным проводом. Вдоволь насладившись зрелищем, повернулся к Шамилю, отдал ему пистолет. Шамиль сначала сунул тэтэ за пояс, но потом вдруг усмехнулся, снова вытащил пистолет, тщательно стёр возможные отпечатки и кинул его к Юркиным ногам. Пархом шутку начальника своей охраны понял и оценил.
- Правильно. Пускай менты голову поломают. Заказуха на бомжа - такого расследования им, небось, ещё проводить не приходилось. Ствол-то чистый?
Шамиль пожал плечами:
- Это та пушка, которую Гамлет у жирного еврея отнял. Ну, у того, который тебя убить хотел.
Значит, это был Гамлет, подумал Пархом. А может это какой-то другой Гамлет, может их у Шамиля несколько?
- Отвези меня домой, - приказал он. - Потом возьми тех, кто Молотилова упустил, и на развалины. И чтоб на этот раз никаких осечек.
- Живым его привезти?
- А зачем он мне живой? Пристрелите, да и всё. Но ты обязательно тех возьми, которые его упустили. Они Альфреда в лицо знают. Я должен иметь полную уверенность, что грохнули именно того, кого надо.
- Может, голову его привести показать?
- Ну, привези, - неопределённо пожал плечами Пархом.
Когда шестисотый мерс уже проезжал между двух грудастых кариатид, в кармане Пархома запел мобильник.
- Дело сделано, - раздался в трубке знакомый голос.
- Объект ликвидирован?
- Однозначно, - хохотнул собеседник Пархома.
- Чисто сработал?
- Пришлось малость пошуметь.
- В смысле?
- Не удалось по-тихому.
- Я же просил! – возмутился Пархом.
- Больно шустрым оказался водила бэхи, что его встречал. В аэропорту я их брать не рискнул, а первую мою засаду они проскочили, словно знали о ней. Пришлось мне их тачку чуть дальше накрыть, из «мухи».
- Чёрт! – ругнулся Пархом.
Он снова пожалел о том, что не дал команду Шамилю ликвидировать Десницкого ещё здесь. Его абреки управились бы легко и быстро, а главное без всякого шума – ножом или удавкой. Да если бы и возник какой-нибудь шум, Мрак легко бы замял дело. Умный ты, подумал о себе Пархом, как твоя бабушка потом.
– Но я могу быть уверен, что объект мертв и не воскреснет неожиданно? – спросил он раздраженно.
- Обижаешь. Я – профессионал. Объект твой мертвее мёртвого. Отправляй гонца с бабками. Ты мне должен… - киллер назвал сумму, которая показалась Пархому вполне приемлемой. – Это я за шухер сбросил, - пояснил киллер. - И водилу этого шустрого в смету расходов не внёс. За его борзоту я его бесплатно грохнул. И удовольствие при этом получил. Не люблю, когда мои ловушки просчитывают. Но за срочность взял, ты уж не обессудь.
- Завтра курьер с деньгами будет у тебя, - пообещал Пархом и, захлопнув крышку мобильника, добавил: - Профессионал хренов!
«Сейчас журналюги раструбят по всем каналам о происшествии на трассе Домодедово-Москва, - думал Пархом. - Новое заказное убийство! Убит начальник службы безопасности одного из крупнейших нефтяных предприятий Сибири! Если, конечно, менты вычислят того, кто сидел на пассажирском сидении взорванного БМВ. Если? Да вычислят, как пить дать, вычислят. Очередное громкое дело! Хотя… в Москве все дела громкие. А много ли раскрыто таких громких дел? Громкие-то они, громкие, но погрохочут и замолкнут. И журналюги заткнутся. И их, журналюг, и ментов ждут очередные громкие заказухи…»
Пархом стал понемногу успокаиваться. Так или иначе, но Десницкого больше нет. Мрак утверждает, что его разговор с московским чиновником был коротким. А это означает, что самсоновский волчара ничего не успел ему поведать. Даже если этот шустрый водила, как назвал встречающего киллер, был не простым шофером, а тем самым сотрудником администрации президента, так тоже ничего страшного. Он погиб вместе с Десницким. Скорей всего, информация никуда не ушла, а стало быть, есть резон верить в успех.
О том, что любая информация в наш высокотехнологический век может достигнуть адресата не только по телефону или при личной встрече, Пархом как-то не подумал, не догадался подумать…
Мерс уже давно стоял у мраморных ступеней «замка». Шамиль, открыв заднюю дверь, молча курил, ожидая, когда Пархом соизволит выйти из машины. Но Пархом не торопился.
«А что, - думал он, - не всё так уж и плохо. Десницкий упорхал на небо. Заместитель генерального прокурора не пикнет, пока его любимая дочурка гостит на даче у Малютиного дружбана. Оболенцев нейтрализован. Сейчас Шамиль привезёт мне голову Альфреда Молотилова, и всё будет тип-топ. Остаётся старик Самсонов. А может и его в расход?..»
Пархом вышел из машины, он решился.
- Шамиль, - он приобнял чеченца за плечо. – Отправь-ка своих бойцов на развалины одних. А потом зайди ко мне в кабинет. Надо кое-чего перетереть…
7
- На-ка примерь, - сказал Сидоров, протягивая Альфреду полиэтиленовые пакеты, которые он принёс с собой, вернувшись из города. – Размер на взгляд определял. Извини, что не позвонил тебе из магазина, чтобы уточнить. Номера телефона твоего не знаю.
- У меня нет телефона, его чеченцы отобрали, - ответил Альфред, не уловив шутки в словах Алексея. – А что это?
- Одежда. Туфли покупать не стал, ты же их почистить собирался.
- Одежда?
- Одежда. Какой-то ты весь обгорелый. Нельзя тебя такого в город выпускать. В приличной одежде мы будем мало отличаться от обычных граждан. Никто и не заподозрит, что у одного из нас паспорт старого образца, а у другого его вообще нет.
- А откуда у вас… у тебя деньги на одежду? – удивленно произнес Альфред, заглядывая в пакеты. – У тебя что, и телефон есть?
- Ты неправильные вопросы задаёшь, - засмеялся Сидоров. - Думал, спросишь о чём-то другом. Зачем, например, нам в город с тобой идти. А ты: откуда деньги? Есть ли телефон?.. Ну, ладно, по порядку: мобильник и деньги на шмотки и на житьё-бытьё мне дал Самсонов. Андрей Валентинович Самсонов. А дал он их, потому что мне нужно тебя срочно спрятать от Пархома. Чтобы его чурбаны тебя не нашли и не отрезали твою буйну голову. Она может ещё пригодиться. И не только тебе. Ею ты будешь скоро давать показания в суде. Понял?
- Нет. Меня что, ищет Пархом? А кто такой Самсонов?
- Не знаю, ищет Пархом тебя или нет, но если захочет найти, найдёт обязательно. И убьёт, такой свидетель ему ни к чему. Здесь тебе оставаться опасно.
- А Самсонов? Кто он?
- Самсонов – мой тесть. И твой… отчасти.
- Катин папа? Так ты с ним ходил встречаться?
- Не совсем. О том, что Андрей Валентинович здесь, я узнал совершенно случайно. Так, Альфред, - Сидоров взглянул на часы, - время терять не будем, боюсь, опоздаем на встречу с арендодателем нашего временного, но вполне благоустроенного жилья. Я договорился на восемь часов вечера, а уже половина восьмого. О Самсонове и о его планах я тебе расскажу, пока мы с тобой в город идти будем. Давай, живо переодевайся и - в путь. Я тоже переоденусь.
Через пять минут в приёмной начальника взрывного цеха стояли двое неплохо одетых мужчин приятной наружности и вполне интеллигентного вида.
- А побриться тебе не помешало бы, - заметил Сидоров. - Борода нынче не в моде, тем более, такая, с подпалинами. Но… некогда.
Едва они шагнули к двери, как дверь сама распахнулась перед ними, открытая снаружи мощным пинком.
- А-а-а! – заорал Альфред, попятившись.
На пороге стоял рослый бородатый чеченец. За его спиной виднелись ещё две чёрные головы.
- Прывэт, дарагой! – осклабился чеченец, вваливаясь в приёмную. – Наканэц-то я тэба нашол.
Два других абрека зашли следом и заржали.
Сидоров мгновенно оценил ситуацию. Трое против двоих - расклад нормальный. Но Альфред полностью деморализован, а потому, помощи от него ждать не приходится. Сидоров до мельчайших подробностей знал обстановку своих апартаментов, помнил где находится то, что можно использовать как оружие. К своему удивлению, он вдруг осознал, что ничего такого у него нет. Он никогда не готовился к тому, что ему придется защищать свою жизнь или чью-то ещё, а уж о том, что вынужден будет противостоять троим вооруженным боевикам, он и представить себе не мог. А эти абреки были вооружены, в этом у Сидорова сомнения не было – просторные кожаные куртки предполагали наличие спрятанных под мышками пистолетов. У одного из них Сидоров заметил на поясе широкие ножны кинжала. У старшего на плече висел короткий автомат.
Впрочем, обнажать оружие чеченцы не торопились, справедливо считая, что бомжи, это не те противники, которым надо грозить пистолетами или ножами. Бомжи и от одного их грозного вида в штаны навалить должны.
Сидоров вначале решил подобраться к окну, где рядом с эмалированной кружкой с остатками вчерашней водки, стояла пустая бутылка с красивой ламинированной этикеткой, но передумал. Не увеличивать надо расстояние между ним и врагом, а сокращать. Пустая бутылка неплохое подспорье в драке, но… из бутылки не постреляешь. Добиться результата можно только подобравшись поближе и попытавшись первым же ударом вывести из строя хотя бы одного противника. Сидоров шагнул к бандитам.
- Э! Стой, гдэ стаиш, - прикрикнул на него старший. Сидоров послушно остановился. – Нэ знаю кто ты такой, но ты нам нэ нужен. Нам нужен он. – Чеченец ткнул пальцем в бледного Альфреда.
- Вот незадача! – посетовал Сидоров, делая еще один осторожный шаг вперёд. – И мне он нужен. Как быть? Альфред, ты сегодня гвоздь программы. Всем нужен…
- Стаят, я сказал! – Чеченец взялся за ремень автомата. – Исса, разбэрись с ним.
Исса, которому было дано это указание, ухмыльнулся, ловко выхватил из ножен кинжал и медленно двинулся на Сидорова, рисуя клинком в воздухе восьмерки. Сидоров сделал вид, что напуган до смерти, пятясь назад, уклонился от очередной сверкнувшей дуги, перехватил руку чеченца, выкрутил её и, завладев кинжалом, воткнул стальное жало в ложбинку между черной головой и смуглой шеей.
«Ого! - удивился он сам себе, - не забывается вэдэвэшная наука»
Всё произошло очень быстро, буквально в несколько секунд, но когда Сидоров поднял обмякшее тело поверженного врага, прикрывшись им как щитом, он услышал какую-то игрушечную очередь нерусского автомата и почувствовал, что чеченские пули ударили в уже мертвого Иссу. И вдруг снова: та-та-та-та. Уже не игрушечная очередь, по звуку – Калашников. Чеченец, сжимающий в руках короткий автомат, рухнул как подкошенный.
Это стрелял Окрошка. Он стоял, уперев плечо в дверной косяк, а единственную ногу в порог. И стрелял, стрелял, стрелял. Пули разлетались веером, попадая куда попало, вгрызаясь в стены и в потолок, рикошетя от мозаичного пола. Несколько отрикошеченых пуль принял всё тот же многострадальный Исса, вернее, его труп.
Альфред в самом начале заварухи юркнул под стол, чуть не свернув столешницу из ДСП, а чеченец, который пытался его оттуда вытащить, получил пулю в зад и теперь, забившись в угол, тихо скулил, закрыв глаза и ожидая смерти.
А Окрошка всё стрелял и не мог остановиться, наверное, указательный палец свело судорогой. Такое бывает очень часто у людей, впервые стреляющих из автомата Калашникова. Слава богу, понизу пришлось только начало его длинной очереди, остальные пули шли верхом, били в потолок, сыпя на головы Сидорова, подраненного в зад чеченца и мертвого Иссы куски отколотой штукатурки и известковую пыль.
Наконец патроны в рожке закончились, и воцарилась полнейшая тишина. Окрошка стоял, ошарашено глядя на автомат, его глаза сошлись у переносицы, а сиреневые губы беззвучно шевелились. В углу тихо поскуливал чеченец.
- Бляха-муха! Заклинило… - наконец выдавил из себя Окрошка и оторвал от спускового крючка скрюченный побелевший палец и поднёс его к глазам. – Чуть пальца не лишился. Вот зараза!
- Молодец, Окрошка, - похвалил его Сидоров. – Вовремя на помощь пришёл.
Он прошёл мимо одноногого автоматчика, который никак не мог оторвать взгляда от своего онемевшего пальца и, подойдя к раненному чеченцу, который смотрел на него глазами обречённого на заклание ягненка, коротко рубанул ребром ладони по его горлу. Чеченец моментально умолк и сполз по стене на пол.
- Вылезай, Альфред, - позвал Сидоров «родственника». – Эй, Альфред, ты живой?
Лист ДСП зашевелился и Альфред выполз из-под него наружу. Обозрев поле сражения, он вдруг истерически захохотал, указывая пальцем на мёртвых чеченцев:
- Это они! Ха-ха-ха! Это те самые! Ха-ха-ха-ха! Они мёртвые, а я опять живой! Ха-ха-ха!
Сидоров с размаху залепил Альфреду пощёчину. Тот безумными глазами посмотрел на Алексея и замолчал.
- Уходить надо. Всем. – Сидоров повернулся к Окрошке.
- Вот зараза! – Окрошка показал Сидорову скрюченный палец, пожаловался. – Не чувствует пальчик ни хрена!
- Пройдёт. Уходить надо. Ты меня слышишь? А, Окрошка?
- Чего?
- Уходить надо, говорю. Собери народ. Мигом. Да брось ты автомат. На вот, - Сидоров наклонился и, подняв с полу брошенные Окрошкой костыли, сунул их ему в руку, отобрав калаш. – Пострелял малость и хватит.
- Слушаюсь, товарищ командир. – Окрошка ощутил себя по меньшей мере заместителем командира полка. – А здорово я их покрошил, а, Ляксеич?
- Здорово, здорово. Если бы не ты, нам бы каюк.
- Бывало в Афгане… - начал Окрошка, но, натолкнувшись на строгий взгляд Сидорова, понял. - А, ну да... Пошёл я, бродяг соберу.
- Их четверо было… - ни с того ни с сего брякнул Альфред.
- Да? – взглянул на него Сидоров. – Молодец, соображаешь.
- Тогда их четверо было, - уточнил Альфред.
- И сейчас наверняка четвёртый в машине сидит.
- В машине?
- Не пешком же они сюда пришли.
Сидоров быстро обшарил мёртвых чеченцев. Результатом шмона явилось три пистолета (беретта и два тэтэшника), два кинжала (третий из шеи Иссы Сидоров вытаскивать не стал) и короткоствольный автомат, по-видимому, китайского производства. Сидоров сунул за пояс беретту и один из тэтэшников, накинул на плечо автомат. Второй тэтэшник протянул Альфреду.
- Здесь сиди. Если что… Из тэтэ вас на военной кафедре стрелять учили?
- Нет, только из пистолета Макарова.
- Ничего. Принцип тот же. Если что, стреляй.
- А ты куда? – Альфред с опаской посмотрел на чеченские трупы.
- Скоро приду.
Сидоров быстро спустился по лестнице. Проходя через цех, он ловил на себе молчаливые взгляды «верноподданных». Собирать бомжей Окрошке не пришлось, обеспокоенные выстрелами, они сами вывалили из своих конурок. Бомжи смотрели на Сидорова, ожидая его объяснений.
- Я вернусь через пару минут, и мы с вами поговорим, - пообещал он.
- Там у бывшей проходной джип стоит, - пробасил здоровенный бомж по прозвищу «Малыш». – Музон гремит на все развалины.
Сидоров прислушался. Снаружи, откуда-то издали действительно доносились звуки тяжёлого рока.
Это хорошо, подумал он, что абреки приехали сюда как на прогулку. Они решили, что Альфред для них лёгкая добыча, а на бомжей стоит только цыкнуть и дело будет сделано – все бродяги разбегутся как тараканы по щелям. Так бы оно и случилось, если бы рядом с Альфредом не было их - бывшего десантника Сидорова и отважного воина-интернационалиста Окрошки с автоматом Калашникова.
Сидоров вышел наружу и, зайдя с левой стороны развалин, незаметно подобрался к джипу сбоку. В машине сидел человек и ритмично в такт музыке мотал головой. Сидоров подумал, что боевик либо пьян, либо под дозой, иначе он бы услышал звуки перестрелки, раздавшиеся в приёмной взрывного цеха. Впрочем, тяжелый рок заглушал все остальные звуки. Музыка рвалась из динамиков через слегка приоткрытое стекло. Вместе с музыкой из щелки тянуло дымком сигареты с марихуаной. Сидоров хорошо знал этот запах, приходилось пробовать в молодости.
Он положил автомат на бетонную плиту в тень, вытащил из-за пояса беретту, привел её в боевое положение и, спрятав пистолет за спину, уже не таясь, подошёл к машине и решительно постучал в окно.
- До города не подбросите?
Чеченец вытаращил глаза от возмущения. Он сделал щель пошире и закричал, перекрикивая музыку:
- Шакал! Ты что, савсэм абарзэл? Я на таксиста пахож, да?
- Вылитый, - ответил Сидоров и выстрелил чеченцу в голову.
Вернувшись в цех, он увидел, что никто не разошёлся. Все слушали Окрошку. Окруженный бомжами, он стоял посреди цеха и описывал поединок с чеченскими отморозками, не забыв в повествовании отвести главную роль себе любимому.
- Если б не я, всё! Трындец пришел бы и Ляксеичу и его родственнику, Альфу этому. Я всегда чую, когда жареным пахнет. Автомат на изготовку, дверь костылем вышиб и как дал! Думаю, эх, Ляксеича бы не зацепить! Но ничего. Прицельно стрелял – по чёрным головам. Как в Афгане по душманам…
Сидоров подошёл к собравшимся. Бомжи расступились, пропустили его внутрь круга.
- А я чё? Рассказываю тут, как дело было, - оправдываясь, сказал Окрошка и засобирался. – Пойду, посмотрю, как там Альф. Обосрался небось с перепугу…
- Подожди. Тоже послушай. – Сидоров повёл головой, всматриваясь в обеспокоенные лица бомжей. – Братья! Вольные люди! Подвёл я вас. Привёл в дом беду. Бежать вам надо, мужики! Уходите кто куда! Надеюсь, уляжется всё скоро. Вернетесь, и как прежде жить будете. А сейчас уходите. Прямо сейчас. Не могу вам всего объяснить, но прошу – уходите. Опасно здесь оставаться. С минуту на минуту сюда враги пожалуют. Ничего с собой не берите, если у кого есть что взять. Я тоже ухожу. Дай бог, останусь в живых, свидимся.
- А я? – не понял Окрошка. – Я на костылях далеко не убегу.
- С нами пойдешь, - пообещал Сидоров.
- Ну, с тобой Ляксеич, это, пожалуйста. А так – нет.
Люди стояли, расходиться не хотели, ждали еще каких-то слов, но Сидоров больше ничего им не сказал, быстро ушёл наверх, а через минуту они с Альфредом уже направлялись к джипу. Окрошка ковылял следом.
- А Бирюк-то не пошёл никуда, - ябедничал он. – Вот морда уголовная! Знаю, куда он намылился. Все из цеха, а он котомку взял свою и стоит. Ждёт, когда все выйдут, чтобы в бомбоубежище укрыться… Ляксеич?
- Чего тебе?
- А может, и нам надо было в каземате отсидеться?
- Нам некогда отсиживаться. Действовать надо.
- Оно, конечно, действовать кому-то надо. Но почему нам? Мы что, мало повоевали? Мало мы этих черножопых на тот свет отправили? Трёх аж! Одного ты, Ляксеич, и я двоих завалил. Одного прям в жопу в его чёрную. Хватит с нас, можить, геройств этих? Сидели бы себе сейчас в бомбоубежище… Тепло, светло и мухи не кусают. Оружие под боком… Ой! Это кто? Кто это тут валяется?
- Четвёртый чеченец.
- Четвёртый? Это ты его? Ну, ты молоток, Ляксеич! Как и я, двоих завалил. А я чуть об него не запнулся…
- Давай, забирайся, вояка, на заднее сидение. Там тебе с костылями удобней будет. Поехали.
Альфред, открыв переднюю дверцу и ступив на подножку джипа, спросил глухим замогильным голосом:
- Это что, кровь?
- Клубничный джем. – Сидоров пошарил в бардачке и, вытащив тряпку, сунул ее Альфреду. – На, вытри. Испачкаешь новое пальто.
После секундного замешательства Альфред нехотя взял тряпку и, пересилив отвращение, вытер сидение и стекло дверцы.
Когда они въезжали в город, часы показывали девять, и было совершенно понятно, что на встречу с арендодателем они опоздали.
- А куда мы едем, Ляксеич? - подал голос с заднего сидения Окрошка.
Действительно, куда?.. К Мотовило? Если бы Сидоров был один, он так бы и сделал. Но с ним было ещё двое. Гоша, конечно, не откажет, но три нежданных гостя, это, считал Сидоров, было перебором.
Не знаю, хотел ответить Сидоров, но, взглянув в зеркало заднего вида и увидев беспечные Окрошкины глаза, в которых не было даже проблеска обеспокоенности за свою судьбу, только спокойное и покорное ожидание того, что на этот раз прикажет его начальник и отец родной, передумал.
- Сначала надо машину бросить, - сказал он. - Гаишники остановят, а у нас ни паспортов, ни прав, ни доверенности.
Сидоров свернул в неосвещенный переулок, прижался к обочине и заглушил мотор.
- Эх, - кряхтя, сказал Окрошка, выбираясь из машины, - опять ножками топать. А классно всё-таки на джипе кататься! Комфорт. Давай, Ляксеич, динамит продадим и такую же тачку купим.
- По помойкам будем на джипе разъезжать? – усмехнулся Сидоров.
- А мы ещё автоматы продадим. Бирюк говорил, что на них две фуры сайры можно купить. Две фуры нам не надо, а одну можно прикупить. А на остальные хлеба, картофана, риса и прочей шняги. Нам втроём год можно, не работая прожить. Легко.
- Втроём? А остальные?
- А они-то тут при чём? Кто бомбоубежище надыбал? Мы с Альфом. А ты, Ляксеич - старшой. Тебе всяко доля положена. А на джипе мы будем в магазин за водкой ездить.
- Хорошо, уговорил. Купим. За водкой, так за водкой.
Сидоров отмахнулся от Окрошки, как от назойливой мухи и вдруг поймал себя на мысли, что выпить сейчас им действительно не помешало бы. Особенно Альфреду.
После пощечины Альфред вроде бы пришёл в себя, но зато погрузился в какое-то заторможенное состояние. Будто ему всё равно, что произойдет. Беспрекословно вытер кровь с сидения и окна, хотя, (Сидоров видел это), такое занятие было Альфреду в новинку, и удовольствия при этом наведении чистоты он не получал. За всю дорогу от развалин завода до города Альфред не проронил ни слова, молчал и тупо смотрел в темноту сквозь кровавые разводы на стекле. Сопляк, подумал Сидоров, раскис, как пряник в грязной луже! И тут же он по-человечески пожалел Молотилова. События, которые произошли с Альфредом за последние пару недель, кого угодно выведут из состояния душевного равновесия. Потерять любимую женщину, да ещё при таких обстоятельствах! Потерять всё – жилье, безбедное существование, привычный жизненный уклад. Сам-то он, Сидоров, оказавшись в подобном состоянии полгода кис на даче. Жить не хотелось. К тому же Сидорова никто не преследовал и не пытался убить…
- Пошли, мужики, - сказал Алексей и решительно пошёл прочь от бандитского джипа.
- А куда пошли-то, Ляксеич? – снова спросил Окрошка.
- Знаю я одно место. Там нас всегда примут.
- Бомжатник ментовской? – съязвил Окрошка.
- Монастырь.
- Монастырь? Так далеко же. Надо было тогда машину не бросать.
- Там пост ГАИ на выезде. Не проехали бы.
- Ляксеич, погоди. Зачем нам в монастырь. Из меня монах хреновый получится. И кормежка там не ахти… Ляксеич, а Ляксеич? Если нам тока переночевать, так я одно местечко поближе знаю.
- Что за местечко? – не останавливаясь, спросил Сидоров.
- Подвальчик один. Там мой корешок живет, Юрка. Мы с ним раньше в одной коммуналке обитали. Пока нас оттуда один богатый торгаш не выпнул. Он старше меня, но как брат был, старший брательник. Бывалчи возьмём с ним бутылёк, баночку зелёного горошка откроем. Или окрошечки сварганим. Посидим, душевно так! …Да тут и рядом совсем. На улице Грибоедова. Его, кореша моего, кстати, так и зовут – Юрка Грибоед.
- Ну, хорошо, пошли к твоему Грибоеду, - согласился Сидоров.
В Юркиной конуре горел свет, он пробивался через дверные щели, освещая длинный и пыльный, заваленный всяким хламом коридор.
- Эй, Грибоед, встречай гостей! – крикнул Окрошка, вырвавшись вперед. – Спишь, что ли?
Он распахнул скрипучую фанерную дверь и застыл на пороге, как вкопанный.
- Юрка?..
- Что там? – спросил Сидоров, заглянув через окрошкино плечо.
Поперёк узкой незаправленной кровати лежал человек, вернее то, что раньше было человеком - бомжём Юркой Грибоедом. Худые Юркины ноги, обутые в старые солдатские ботинки, перетянутые телефонным проводом, чтобы не отвалилась подошва, покоились на полу и были неестественно вывернуты, острыми коленками внутрь, словно Юрка пытался что-то зажать между ними. На полу, у ног валялся пистолет системы ТТ.
Можно было решить, что Юрка мертвецки пьян, но в каморке пахло кровью и пороховыми газами. На стене над койкой на уровне головы сидящего на ней человека темнело бурое пятно, похожее на амебу. Кровь была и на ржавой спинке и, по-видимому, за койку её натекло много, оттуда выползали темно-бурые, почти чёрные языки и смешивались с другой лужей, зеленоватой, кисло пахнущей.
Окрошка подковылял к трупу кореша и, примостившись рядом, стал толкать его, словно пытался разбудить.
- Юрка! А, Юрка! Ты чего? Кто это тебя? Юрка-а-а!
Окрошка поднял на Сидорова глаза, в них были слёзы.
- За что его? Кому он помешал?
Сидоров пожал плечами и поднял с пола пистолет, понюхал дуло, повертел в руках. ТТ как ТТ, только старый – ствол и рукоятка потертые, в царапинах. На рукоятке узкая серебряная пластинка подарочного адреса. Гравировка затерта, не разобрать, что там было когда-то написано.
- А я видел этот пистолет, - сказал Альфред, встав рядом с Сидоровым. – Не так давно.
- Да? Где и когда?
- В начале лета. Третьего июня. На дне рождения у Александра Моисеевича.
- У какого Александра Моисеевича?
- У Шульмана. Это его пистолет. Он выпил лишнего как всегда. Из ресторана пригласил нас с Катенькой к себе домой. Там ещё добавил и в спальню ушёл. Мы с Катенькой подумали: спать пошёл, а он выходит и показывает нам пистолет. Говорит, купил по случаю. Вдруг, говорит, пригодится?
- А ты уверен, что это именно тот?
Альфред взял тэтэшник, внимательно его рассмотрел.
- Точно он. Вот царапина на стволе. Возле мушки. На том, что Шульман показывал, такая же была. А на пластинке заглавную букву «Ш» разобрать можно. Катя еще посмеялась, посоветовала Александру Моисеевичу гравировку восстановить. Сказала, начальная буква твоей фамилии уже есть, осталось только продолжить, написать: «Шульману А. М. за боевые заслуги перед Отечеством». Или что-нибудь в этом роде…
- Шульман мертв, если верить Пархому, - задумчиво сказал Сидоров. - Можно предположить, что Саша пришел к Пархому с этим тэтэшником. Убить его Шульману не удалось, сам погиб, а орудие мести оказалось в руках Пархома или его отморозков. А если это так, то и Юрка Грибоед – дело рук этого бандита.
- Кто такой Пархом? – спросил Окрошка с вызовом. – Бандит? Мне наплевать, что он бандит! Я уже двоих бандюков завалил. Я и Пархома этого завалю. Я его за Юрку…
- О Пархоме позже поговорим, - пообещал Сидоров. – А сейчас уходить надо.
- А Юрка? – Окрошка указал рукой на мертвого бомжа. - Его похоронить бы надо…
- Не с руки нам, Окрошка, похоронами заниматься. Друга твоего государство похоронит. Уходить нам надо. И в темпе. Вдруг Пархом ментам позвонил, что в подвале на улице Грибоедова труп? А с пистолета отпечатки свои сотри и брось, где лежал, - сказал Сидоров Альфреду. – Таскать с собой пистолет, зная, что из него убит человек, глупо. А если менты по нему на Шульмана выйдут?.. Что ж, Саше уже все равно.
Когда Сидоров вслед за Альфредом вышли из Юркиной коморки, Окрошка, задержавшись, якобы для того, чтобы проститься с другом, поднял с пола пистолет и сунул его за пояс под куртку.
- Как думаешь, зачем Пархом Юрку Грибоеда убил? – спросил Альфред у Сидорова на улице. – Что ему вообще от этого бомжа нужно было?
- Тебя искал, - уверенно ответил Сидоров. - Юрка-то ему и рассказал, что ты на «Искре» живёшь.
- А Грибоед откуда знал?
- Среди бомжей подобные новости быстро распространяются. Я виноват. Не нужно было тебя на «Искру» вести. Надо было сразу к Мотовило. Сейчас мы к нему и пойдём.
- Э, мужики! – окликнул их Окрошка, догоняя. – Мы куда сейчас?
- К одному правильному менту. Только я сейчас позвоню ему, предупрежу, что к нему гости.
Едва Сидоров достал из кармана мобильник, он запиликал сам.
- Ало. Это Николай Любимов, секретарь господина Самсонова, - раздался в трубке голос Николаши.
- Добрый вечер, - поздоровался Сидоров.
- Он не добрый.
- Что случилось?
- Андрей Валентинович просит вас, Алексей Алексеевич, срочно к нему прийти. У нас несчастье. Владислав Андреевич скончался. Нам надо возвращаться в Таргань.
- Как он? – спросил Сидоров, имея в виду Самсонова.
- Плох. Сердце…
8
Андрей Валентинович выглядел ещё хуже, чем ожидал Сидоров. Землистый оттенок лица, который Алексей заметил сегодня утром, сменился синюшным. Губы стали сиреневыми.
- От меня только что вышел нотариус, – Голос у Самсонова был слабым, Сидоров едва разобрал слова старика. – Минуту назад.
Сидоров кивнул. Когда он подходил к апартаментам Самсонова, ему навстречу попался хитроватый лысый коротышка в добротном кашемировом пальто. Коротышка внимательно оглядел Сидорова, улыбнулся, по-видимому, чему-то своему и прошёл мимо. Где-то я его видел, промелькнула в голове Сидорова мысль. Теперь он вспомнил – лет шесть назад он видел этого человека в их офисе. Зачем он тогда приходил, этого Сидоров не помнил. Нет, скорей всего, и не знал. Катерина просто представила их друг другу, назвала: нотариус такой-то (Сидоров тут же забыл фамилию), а зачем он здесь не сообщила. Впрочем, Сидорову это было и ненужно, его в ту пору больше волновали не дела фирмы, а более прозаичные вопросы, например – удастся ли ему сегодня отыграться в казино? Он и зашёл-то тогда в офис денег взять. Теперь Сидоров догадался, что нотариус был одним из негласных посредников между Самсоновым и его дочерью…
- Я давно знаком с ним. Он помогал мне здесь, в этом городе, - подтвердил Самсонов догадку Алексея. – Осуществлял юридическое сопровождение некоторых Катюшиных договоров… Пальман Матвей Яковлевич. Он хороший юрист и нотариус, которому можно доверять. Я хочу, чтобы ты запомнил это имя.
- Я запомнил.
- Владиславик умер. Тебе сказал Николаша?
- Да. Примите мои соболезнования, Андрей Валентинович.
Самсонов закрыл глаза. Он долго молчал.
- Тяжело… Тяжело и пусто. Я пережил своих детей. Их нет. Я один. И почему-то живу. Зачем? Зачем мне эта жизнь?..
Сейчас Самсонов разговаривал сам с собой, но неожиданно открыл глаза:
- Матвей по моей просьбе составил завещание. Я подписал. Интересуешься, что в нем?
Сидоров отрицательно покачал головой.
- Я и не сомневался. Я сразу понял, что ты за человек. Тем не менее, хочу, чтобы ты знал.
- Я вижу, что вы плохо себя чувствуете, Андрей Валентинович. Может, в другой раз?
- Сейчас. Утром мы вылетаем в Таргань. А здоровье у меня не ахти... Сейчас. Именно сейчас.
Сидоров пожал плечами.
- У меня нет наследников, кроме государства и… тебя.
Сидоров хотел запротестовать, но увидел, что Самсонов слегка прикрыл веки и отрицательно мотнул головой, мол, не перебивай, промолчал.
- Свое предприятие я завещал российскому правительству. Я рассказывал тебе об этом своём желании… Дом в Таргани со всем, что в нём находится, дом в Москве, на Рублевке, и виллу в Марбелье я распорядился продать и на эти деньги организовать клинику для лечения больных СПИДом… Деньги, которые хранятся на моём личном счёте, я отдаю тебе. После моей смерти в установленный законом срок ты вступишь в права наследования. Там не так много, около двух миллионов евро…
Старик замолчал, облизнул сухие губы, взглядом указал Сидорову на стакан с водой, стоящий на журнальном столике. Сидоров подал его Самсонову. Сделав глоток и немного отдышавшись, Андрей Валентинович сказал:
- Тебе паспорт надо поменять.
- Уже делается. Я сегодня утром сфотографировался и отдал фотографии одному хорошему человеку. Он обещал сделать быстро.
- Это хорошо… Дом, который вы построили с Катюшей, и который отобрал Пархом, тоже будет твоим. И деньги, которые он у Катюши украл, вернутся и перейдут к тебе. Но это уже не по завещанию. Мы с Матвеем и этот вопрос обсудили… Что-то от Дениса ни одного звонка. Позови Николашу.
Сидоров позвал секретаря.
- Что Денис?
- Не звонил.
- А ты ему?
- Недоступен.
Николаша резковато дернул плечами. Он казался слегка смущенным, словно расстраивался оттого, что не может выполнить задания шефа. Но Андрей Валентинович, по-видимому, хорошо изучивший мимику и жесты своего секретаря, уловил в этом смущении нечто другое.
- Ты что-то не договариваешь…
- Да нет, правда. Не могу дозвониться до Дениса Александровича.
- Говори, Николаша. В моём теперешнем состоянии, знать о неприятности лучше, чем её ожидать. Рассказывай, а то уволю.
- Да нечего, собственно, рассказывать…
- Я вижу, есть что.
- Ничего еще не известно... По первому каналу ТВ передали, что на четырнадцатом километре трассы Домодедово-Москва произошло ЧП, взорван автомобиль марки БМВ. Предположительно – в машину выстрелили из гранатомёта.
- Что по времени?
- Это произошло через двадцать две минуты после посадки самолета, на котором летел Денис Александрович.
- Денис мёртв… - прошептал Андрей Валентинович.
- Из БМВ извлечено два сильно обгоревших тела. Останки вывезены в Москву, - продолжал Николаша. – По номеру автомобиля идентифицирован его владелец, точнее тот, кто ею в настоящий момент пользуется... пользовался. БМВ причислен к гаражу администрации президента России…
- Денис мёртв, - повторил Самсонов.
- Ничего ещё… - начал Николаша.
- Брось, - резко, насколько это ему позволяло самочувствие, перебил его Самсонов, слабо шевельнув рукой. – Я уверен, что один из обгоревших трупов – наш Денис Александрович. Если бы он был жив, обязательно вышел бы на связь. Не позвонил бы сам, так ты бы до него дозвонился.
- И всё же я попытаюсь ещё раз, - не желал мириться с действительностью Николаша. - В Москве чуть не каждый день кого-нибудь взрывают или расстреливают. Совершенно необязательно, что взорвали именно ту машину, на которой ехал Денис Александрович.
- Иди. Пытайся, - разрешил Самсонов.
Николай Любимов вышел.
- Включи-ка телевизор, сынок, - попросил Андрей Валентинович Сидорова. – Может, скажут чего?
Было совершенно ясно, что и Самсонова не покидает надежда, что Десницкий всё-таки жив.
По первому каналу показывали какой-то голливудский боевик с Брюсом Уиллисом. Стреляли, взрывались бочки с бензином и автозаправочные станции, а из сбитых водяных колонок высоким фонтаном били струи воды. У Брюса, как всегда, был разбит нос, и он в очередной раз спасал мир. Спасти мир можно было, только взорвав и разнеся в клочья половину Америки. Грохот стоял жуткий. Сидоров уменьшил громкость почти до нуля.
- Может быть, вам не стоит ехать в Таргань, – мягко посоветовал он Самсонову.
- Может быть… Но я поеду. Это мой долг. Я должен отдать все долги пока жив, нельзя оставлять их… Да ты не переживай по поводу моего самочувствия. Доберусь. В воздухе я, как не странно, даже лучше себя чувствую, мотор более исправно работает. Вот такой парадокс. Привык, наверное, летать. Полжизни в воздухе провёл. То на самолётах, то на вертолётах. А если что, у меня Николаша есть.
- Но он же не врач.
- Николаша? Врач. Окончил медицинскую академию. Правда по направлению бизнеса в медицине, но разбирается кое в чём. Его там не только медицинским оборудованием торговать учили. Я его и взял-то к себе из этих соображений. У Николаши и таблетки разные есть и прочая амбулатория. А в Таргани у меня замечательный личный врач. Кардиолог. Он сможет поставить меня на ноги… А если не сможет… Знаешь, Алексей, я смерти не боюсь. Даже хочу поскорей умереть, с нетерпением жду её прихода. Может быть, там… я встречусь с Катюшей и смогу получить её прощение? Мы все там встретимся. Я, Владислав, Катюша, Сима… Мы встретимся и всё обсудим. И простим друг друга. Понимаю, разговор этот будет непростым. Нужно будет очень многое объяснить и, наверное, многое понять…
Самсонов внимательно посмотрел на Сидорова и, уловив в его глазах некое беспокойство, похожее на смятение, опроверг возможные сидоровские подозрения:
- Нет, я не сошёл с ума. Я вполне адекватен. Некоторое время назад мою адекватность подтвердил Матвей Пальман. Но знаешь, когда стоишь на пороге… - Неожиданно Самсонов напрягся и сделал нетерпеливый жест. – Ну-ка, сделай громче.
Наверное, Брюс Уиллис уже спас мир или показ фильма прервали ввиду экстренного сообщения. Весьма бодрым голосом диктор говорил о том, что сотрудник администрации президента, за которым закреплен подорванный автомобиль марки БМВ жив, а за рулем в момент взрыва находился его личный водитель. Было непонятно, огорчала ли диктора смерть водителя и того, кто был пассажиром, но то, что кремлёвский чиновник остался в живых, его, кажется, радовало.
На экране появилась чадящая разбитая иномарка. В некотором отдалении от места катастрофы толпились зеваки, а возле машины стояли крепкие ребята в тёмно-синих комбинезонах с надписями «МЧС России» на спинах. С эмчээсовцами о чём-то разговаривали два человека, по-видимому, опера. На обочине дороги лежали два тела, издали они выглядели как два черных могильных холмика. Рядом с трупами стояла карета скорой помощи. На подножке сидел толстячок в берете и что-то записывал в блокнот. Тела ещё не успели упаковать в полиэтиленовые мешки и оператор, словно наслаждаясь жутким зрелищем, приблизил изображение и стал показывать трупы крупным планом – дымящиеся чёрные головы, тлеющие обрывки одежды, конечности, похожие на корни деревьев. Рука одного трупа, менее обгоревшего, скрюченными пальцами тянулась вверх, на обугленном усохшем запястье болтались часы. Сидоров придвинулся к экрану, пытаясь рассмотреть их, часы казались ему знакомыми. Оператор, словно уловив его желание, вывел часы на весь экран. Так и есть. «Радо». Точно такие же были на руке Десницкого.
Сидоров повернулся к Самсонову. Андрей Валентинович закатил глаза и судорожно хватал воздух ртом. Наверное, он тоже узнал часы Дениса Александровича, и ему стало плохо. Сидоров вскочил и опрометью кинулся в соседнюю комнату. Николаша с задумчивым видом смотрел на экран телевизора.
- Николай! – закричал ему Сидоров. - Андрею Валентиновичу…
Он не успел закончить фразу, в комнате, где остался Самсонов, ухнуло и Сидорова взрывной волной бросило на входную дверь.
Часть III
Замочить в сортире
1
Надя приехала неожиданно, не предупредив Гошу по телефону о том, что решила сократить своё пребывание у родителей и провести праздники дома. Может, хотела его проверить? Хотя, что-что, а это не в её характере - проверять.
Услышав звонок в дверь, Мотовило подумал, что это Сидоров вернулся от Самсонова. Больше-то кому? Если бы на службе что стряслось, так его бы по телефону вызвали.
- Наденька?
- Картина Репина «Не ждали»? – лукаво улыбнулась Надежда.
Клетчатая сумка, стоящая у её ног весила не меньше килограммов тридцати. Как она её только доперла?
- Тут сало и мяса немного. Папа кабанчика к праздникам заколол. И так, кое-что – варенец, творог, сметаны банка…
- Что же ты не позвонила? Я бы встретил. Тяжесть какая! – Гоша одной рукой легко подхватил сумку, а другой приобнял жену за талию и чмокнул в прохладную с улицы щёку.
- А что тяжесть? С вокзала до такси донести помогли, а живём мы с тобой на первом этаже.
- Кто это… помогли? – спросил Мотовило, поставив сумку рядом с обувной тумбочкой, и помог жене снять пальто. Потом повернул Надю к себе лицом и, заглянув ей в глаза, наигранно грозно спросил: - Кто помог? Что за помощники такие выискались? А ну, признавайся!
- Попутчики, - улыбнулась Надя. - Наши, деревенские. Семён и Ольга Ситниковы, соседи наши в Холмах. Они в город к сыну погостить приехали. А ты что, никак ревнуешь?
- А как же? Конечно, ревную. Если ревную, значит люблю. А что это ты вдруг вернуться решила? Соскучилась?
Надя вздохнула, и устало опустилась на тумбочку. Георгий присел на корточки и стал расстегивать молнии на её сапогах.
- Да к родителям моя младшая сестра, Маринка, приехала из района, - грустно сказала Надежда. - С мужем и маленькими дочками-близняшками. Полна изба народа - визги, писки. Старикам с внучками возиться в радость. А я что? Погостила, рассказала всё о себе. Да особо и рассказывать-то нечего… Вот и решила. Родителям не скучно будет с Маринкой и девчушками, а ты тут один…
Георгий уловил в словах жены скрытую боль и обиду на свою бездетную жизнь, на то, что она не может приехать к родителям вот так, как её сестра - с мужем и ребенком. Или с ребятишками.
- Ну и молодец, что приехала, - сказал он, поднимаясь и привлекая Надю к себе и щекоча её маленькое ухо своими рыжими колючими усищами. – Я соскучился страшно. Не представлял, что мне тут одному целых три дня делать? С ума сойти можно от одиночества и безделья. Праздник этот дурацкий придумали – День народного единства, годовщина изгнания из Москвы польских интервентов. Кстати сказать, триста девяносто третья. Непонятно, как этот праздник отмечать? Думал, может, девчонок каких из фирмы по интимным услугам вызвонить? Может быть, у них полячки найдутся?
Надя хмыкнула, поняв, что Гоша пытается отвлечь её от грустных мыслей, развеселить. Но получилось у него это несколько неуклюже, даже грубовато. Впрочем, Надя уже давно привыкла к его ментовскому юмору и не обижалась.
- И что не вызвонил? – усмехнулась она.
- Так лучше тебя-то мне всё равно не найти. Нет таких ни одной. На всем белом свете.
Вдруг Надя принюхалась и наморщила носик:
- Ты что, мусор забыл вынести?
- Это… Я мусор вынес. Утром ещё.
- А чем так… пахнет? Накурено и мусором каким-то…
- Я сам – мусор, - пошутил Мотовило. - Тут, видишь какое дело, родная… У нас… э-э-э в некотором роде тоже полна изба народу…
- Не поняла.
Надя решительно встала и прошла через зал в спальню. Убедившись, что ни в зале, ни в супружеской опочивальне никого нет, вернулась в прихожую.
- Они там. – Мотовило сделал страшное лицо и указал пальцем на закрытую дверь в кухню.
- Проголодались? – с иронией в голосе произнесла Надя и открыла дверь.
Сидящие за кухонным столом Окрошка и Альфред поднялись. Вернее, встал Альфред, а Окрошка только попытался, но не смог, он был уже изрядно пьян, а костыли стояли в углу, за его спиной, но он не мог вспомнить, куда их поставил.
- Здравствуйте, - поздоровалась Надя.
Окрошка икнул и судорожно кивнул головой:
- Здрасьте.
- Добрый вечер, - поздоровался Альфред, смущенно улыбаясь, и вдруг замер, улыбка сползла с его губ, а смущённость сменилась растерянностью. - Наденька?
- Альфред… Аркадьевич? – Надя тоже растерялась.
- Э, да я вижу, вы знакомы, - удивлённо произнёс Мотовило.
Надя покраснела и сказала Георгию, словно оправдываясь:
- Альфред Аркадьевич работал на «Искре»…
- Он и сейчас там… в некотором смысле работает. – Мотовило подошёл к столу и, взяв свою рюмку, залпом выпил. – А когда он там работал в прямом смысле, у вас естественно был роман.
- Нет! - ответила Надя излишне поспешно. – Никакого романа между мной и Альфредом Аркадьевичем не было.
- Честное слово, Георгий Иванович, - поддержал Надю Альфред, – не было. Ничего такого не было.
- А эдакого?
- Да вообще ничего! – воскликнул Альфред с жаром и тут же осекся, натолкнувшись на напряжённый, но слегка насмешливый взгляд серых Наденькиных очей.
- Да ладно, неважно, - сказал Мотовило. – Было, не было. Если и было, то давно. – И подумал про себя: «Впрочем, я и сам знаю, что ничего эдакого не было. Чай, девицей Наденьку взял». И ещё одна тревожная мысль пришла в его голову: «Лишь бы сейчас ничего неожиданного не приключилось, не вспыхнуло бы чего между ними. Искра какая-нибудь. Не вспомнилось бы старое увлечение!».
А вслух майор сказал:
- Помнишь, родная, я рассказывал тебе грустную историю о человеке, которому изменила жена, и он стал бомжём? Сидоров такой, помнишь?
- Помню, - ответила Надя.
- А Альфред Аркадьевич именно тот герой-любовник, из-за которого всё это и произошло. Потом он, Альфред твой… Аркадьевич, стал её мужем. Гражданским. Недавно Екатерину Сидорову убили пархомовские бандиты. Я тебе про это убийство тоже рассказывал. Сидоров и Альфред хотят Пархому отомстить. Поэтому они пришли ко мне, и я им собираюсь помочь.
Надя с тревогой взглянула на мужа, потом перевела взгляд на Окрошку.
- А этот человек и есть Сидоров?
Окрошка вспомнил о костыле, вытащил его из угла и поднялся.
- Меня звать Окрошкой… Нет, – одноногий бродяга на мгновение замолчал, вспоминая свое настоящее имя. – Петром меня звать. Петром Васильевичем. А фамилия моя Грохотов. А Сидоров Ляксей Ляксеич – он наш старшой. Ляксеич – голова! Он ушёл ненадолго, но скоро вернется. Он недалеко здесь, в двух кварталах. В гостинице. К тестю своему пошёл. Вот придет, и мы с ним отправимся Пархома мочить. В сортире.
- В каком сортире? – спросила Надежда.
- А не важно в каком. В каком поймаем, в том и замочим! Вы, дамочка, мою фамилию запомнили? Грохотов. Скоро она прогрохочет на весь этот город! – с пафосом скаламбурил Окрошка.
И вдруг прогрохотал взрыв. Где-то недалеко. В двух кварталах от того места, где они разговаривали.
- Граната, похоже, - сказал Мотовило.
- Здорово, Мрак. Спишь?
- Никак нет, - по-военному ответил полковник Мараков, стирая с лица остатки сна и выбираясь из-под тёплого одеяла. – Работаю. Дел накопилось - масса. Дня не хватает.
- Работаешь с бумагами? - хохотнул Пархом.
Полковничья жена, Елизавета Елисеевна, дама неопределённого возраста, обладающая невыразительной внешностью при наличии довольно внушительных, подстать супругу, габаритов, которую тоже разбудил этот поздний звонок, злобно сверкнула на мужа глазами из-под тяжёлых припухших век и выключила ночник.
- В кабинет свой иди разговаривать. Ни днём, ни ночью… - сиплым со сна голосом проворчала она.
Полковник прикрыл трубку огромной ладонью, чтобы его абонент ничего не услышал и огрызнулся:
- Да пошла ты на хер, корова старая.
Нащупав в темноте тапочки, он сунул в них ноги и, тяжело ступая, так, что зазвякали пузырьки и баночки жёниной косметики, стоящие на красном итальянском комоде, пошёл на кухню. Даже толстый иранский ковер не смог заглушить или, по крайней мере, смягчить грозную поступь начальника городской милиции.
- Что у тебя в городе творится, Мрак? – спрашивал Пархом. - Беспредел, твою мать!
- А что такое? Всё спокойно. Мне не звонили…
- Я звоню! Не звонили ему… Понаехали, понимаешь, разные придурки из Сибири. С гранатами. Пользоваться не умеют, а везут зачем-то. Вот доигрались. Полгостиницы взорвали к чертовой матери. Такая хорошая гостиница была. Недавно капитальный ремонт провели. Я деньги давал. Теперь по новой ремонтировать… И зачем этим уродам гранаты понадобились? Не иначе как разборки в нефтяном бизнесе учинять собирались. Нет, чтобы у себя, в Сибири гангстерские войны устраивать, в Европу едут.
- Какие придурки? Какая гостиница? Я не слышал ничего.
- Да где тебе, блин, услышать? На другом конце города, да за тройным стеклопакетом… Короче, в апартаментах Самсонова взорвалась граната. Случайно взорвалась, но конкретно. Понял меня?
- Так точно.
- МЧС, пожарные и дежурные менты из районного отделения, наверное, там уже. Надо бы всё это тебе под свой личный контроль взять. Моя версия взрыва понятна?
- Так точно.
- А ежели не нравится чем, свою придумывай. Но чтобы обо мне – ни-ни. Ни в прессе, ни… Нигде!
- По поводу прессы это не ко мне, - буркнул Мараков. - Это к губернатору.
- Сам знаю, что к губернатору. Но губернатор у нас где?
«В Караганде» - завертелась у Маракова на языке дурацкая шутка, он даже чуть не хмыкнул, но собрался и заученно ответил:
- Господин губернатор у нас в настоящий момент находится в загородном доме, пишет мемуары о своем голодном военном детстве и о трудовых подвигах на коммунистических новостройках. Он уже давно никаких вопросов не решает, потому как крайне немощен физически.
- И умственно, - добавил Пархом. - А потому прессу курирует наш многоуважаемый мэр… Ладно, я мэру утром позвоню. Он сегодня после презентации дома для старпёров в сауну с ****ями закатился. Сейчас, небось, бухой и ни хрена не соображает. Малюту с собой звал, он у меня отпроситься хотел. Да я нашему прокурору кайф обломал. Ха-ха! Малюта расстроился, он до шлюх охоч. Тебя, небось, мэр тоже звал?
- Звал. Но мне, Максим Игоревич, некогда эдаким способом прохлаждаться. Но… Максим Игоревич…
- Вас ист дас?
- Утром поздно будет. Газетчики ведь не спят. Они уже там. А в утреннем номере…
- Ладно. Сейчас разговор с тобой закончу, мэру брякну. Пусть его реанимируют. Слушай, Мрак, ты это…
- Что?
- Терроризм в это дело не тягай. Террористы – это чеченцы, всякий дурак так считает. А у меня в охране русских не очень много. Понял?
- Понял. Я всё прекрасно понял. Но…
- Что значит «но»? Ты еще «но» говоришь? Мрак, ты что, оборзел?
- Ну что вы, Максим Игоревич?! Я всегда внимателен к вашим советам и пожеланиям.
- Так в чём дело? Что за «но» такое?
- Сложно будет. Стреляли-то из гранатомета?
- И что?
- Выстрел из гранатомета немного отличается от случайного взрыва гранаты. Следы остались. Да и свидетели, наверняка, имеются. Гостиница - место оживлённое…
- Следы и свидетели – это твоя проблема. А-а-а, - догадался Пархом, – ты насчет бабок намякиваешь?
- Ну да, - воодушевился полковник. - Проблема моя, вы совершенно правы, но она как бы и не только моя. Кроме того, такие проблемы бесплатно не решаются.
- Меркантильный ты, Мрак. Ладно, будут тебе бабки.
- Сто, - решился полковник. – Сто тысяч долларов.
Некоторое время Пархом молчал, переваривая озвученную Мараковым сумму. Сейчас орать станет, жмот, подумал полковник.
- Мне ведь делиться придется. – Мараков не хотел сдавать позиций. – Я хоть и начальник ГУВД, но одного авторитета мало. Я же не один работаю, подчиненные мои тоже кушать хотят. Зарплатой-то в нашем ведомстве не балуют. А в службе собственной безопасности у нас в области такая гнида сидит. Кровушку из меня сосёт, только чмок стоит. Вампир хренов!
- Гут, - совершенно неожиданно согласился Пархом. - Давай, действуй. А кадровый состав своей конторы ты проинспектируй после того, как с самсоновцами разберёшься. Не должны твои подчинённые, все вместе взятые, больше десяти процентов от твоих э-э-э… заработков иметь.
Пархом повесил трубку, а полковник долго слушал короткие гудки отбоя, настраивая себя на рабочую волну и прогоняя остатки сна.
А сон был таким сладким!
Снилось полковнику синее, любимое им Эгейское море и белоснежная яхта. Он был владельцем этой яхты и её капитаном. Он стоял на капитанском мостике и смотрел на палубу, а на палубе, исполняя танец живота, трясли упругими формами любимого полковником размера смуглые знойные турчанки.
Во время своей последней туристической поездки в Турцию, на курорт близ городка Кушадасы, Мараков приглядел небольшой уютный домик-бунгало. Приценился. Оказалось – сущие копейки. А что? У Никиты Малюткина давно уже недвижимость в Испании и в Хорватии имеется. Чем он-то, полковник, без пяти минут генерал-майор милиции хуже?
Привезя семью в родной город, Мараков быстренько слетал с любовницей Янкой назад и стал обладателем недвижимости за рубежом. И купил он не один, а сразу три бунгало. На сколько свободных денег хватило, столько и купил. Хватило бы на десять, и десять бы купил. Он даже пожалел, что часть денег у него была в ценных бумагах, в акциях, с которыми одна морока. Ну да ладно, три домика, расположенных в сотне метров от побережья Эгейского моря тоже неплохо! В одном бунгало можно жить, а два других туристам сдавать. Неплохой бизнес! Правда, оформить эту недвижимость ему пришлось на свою любовницу, но это ерунда. Янка сидела у него на таком солидном зазубренном крючке, что любое недозволенное шевеление грозило ей не то, что крупными неприятностями, а конкретно - смертью. Или пожизненным.
Янка была высокой статной блондинкой с упругим телом и жировой прослойкой требуемой толщины. Она была почти в его вкусе, но только белая, аж голубая, даже загар её не брал, а Мараков предпочитал смуглых.
Выйдя в отставку, а до нее оставалось не так уж и много, полковник планировал сразу же сделать три важных дела.
Первое - развестись с надоевшей за двадцать шесть лет совместной жизни Елизаветой Елисеевной, оставив ей эту пятикомнатную хату. (А что? Неплохая компенсация!)
Второе - уехать на ПМЖ в Турцию и обосноваться в Кушадасах.
И третье, самое приятное и долгожданное – купить яхту. Белоснежная красавица-яхта была его мечтой с самого детства. Она часто грезилась ему во сне.
Янку можно было позже отправить на родину. А лучше сдать её в турецкий бордель, деньги лишними не бывают.
Вот только на яхту у него денег пока не хватало. Ста тысяч. Каких-то поганых ста тысяч долларов. Свои акции он по возвращению из Анатолии поспешно обратил в деньги и перевел их на свой счет в одном из банков Измира…
Мараков нажал на кнопку, заткнув бибикающую телефонную трубку и, достав из холодильника банку пива, отвёл душу холодным пенным напитком.
Гостиница «Центральная». На чьей она земле? На земле Пулина. Это замечательно. Пулин у него вот где! Будет делать всё, что прикажут.
С пивом в руках Мараков направился в кабинет, взял с письменного стола записную книжку, открыл на нужной странице и набрал номер домашнего телефона начальника РОВД, подполковника Пулина.
- Алё! Здорово, подполковник. Узнал? Дрыхнешь, небось?.. Что говоришь, взрыв разбудил?.. Этот взрыв и я слышал. Даже знаю, что взорвалось и где… Мне по должности положено всё знать. Твои опера… Что, уже выехали? Хвалю за оперативность. Только ты и сам туда выезжай. Кто у тебя операми командует?.. Майор Мотовило? Это такой крупный с рыжими усами как у песняров?.. Как он?.. Серьезный, говоришь? Опытный?.. Этого мало, подполковник. Надо, чтобы душой и телом… И чтобы с полуслова все… Понятливый? Это хорошо. Замом ко мне пойдешь, подполковник? Мне преданные люди нужны. Скоро на покой уйду, хочу, чтобы на мое место правильный руководитель пришёл. Вроде тебя. А может быть, именно ты. Как себя вести будешь… Да знаю я тебя, знаю. Давай так поступим: со взрывом этим разберемся, и я тут же кадровыми перестановками займусь. Тебя к себе в замы, а песняра этого на твое место. Приблизительно так… Не надо раньше времени. Слушай сюда. Сделать так надо…
2
Мотовило припарковал свою старенькую шестёрку цвета испуганного до смерти хамелеона, покрашенную редкими местами, метрах в ста от гостиницы, свернув с проспекта в гостиничный сквер, прямо на аллейку.
- Сидите здесь, и не высовывайтесь. Узнаю про Сидорова - приду, расскажу, - строго приказал он Окрошке и Альфреду, заглушив мотор.
…Альфреда Молотилова и сидоровского приятеля, бомжа Окрошку, ему пришлось взять с собой на место происшествия. Не оставлять же любимую жену Наденьку свет Петровну в компании двух подвыпивших мужиков! Тем более, учитывая прошлое знакомство Молотилова и его жены, а возможно и некую взаимную симпатию, старинную, но всё-таки...
Минут через пять-семь после взрыва Гоше позвонил подполковник Пулин. Майор этого звонка ждал.
- Спишь? – задал подполковник традиционный в подобное время суток вопрос.
- Еще не успел уснуть. А успел бы, так всё равно проснулся бы. От такой канонады.
- Да какая там канонада? Всего-то взрыв ручной гранаты.
- Ручной? – усомнился Мотовило, нанюхавшийся пороху в Чечне и умеющий по звуку отличать звук разрыва фугаса от звука разорвавшегося артиллерийского снаряда, а уж взрыв ручной гранаты от выстрела из гранатомета и подавно отличить мог.
- Ручной, ручной, - заверил его Пулин. – Ты, Гоша, давай – дуй туда. Твои орлы уже на месте взрыва, наверное. Кто у тебя сегодня на дежурстве?
- Я, Савелий Степанович, самых опытных на праздничные дежурства определил. А сегодня у меня молодые - Свечкин и Куканов. С ними стажёр. Петровский его фамилия. Кто ж знал, что сегодняшняя ночь такой неспокойной получится?
- Стажёр?.. Ага! Ему-то мы это дело и поручим. А что? Дело простое, проще пареной репы. Незаконное хранение боеприпасов и неосторожное обращение с ними. Стажёру такое дело по зубам, к тому же тема актуальная.
- Боюсь, все не так просто, как вам кажется, Савелий Степанович, - осторожно возразил Мотовило.
- А ты не боись! Пока ты под моим началом, бояться я буду. Если я тебе сказал, что дело простое, значит оно простое. Ошибусь, стружку Мараков с меня снимать будет.
- Но я думаю…
- И не думай. По этому делу не думай. Понял меня? По другим, о которых я тебе ничего не говорю, думай, а по тем, что прошу не думать, не думай. Иногда думать вредно бывает. Вот так, майор. По этому делу инициативу не проявляй. Сделаешь, как я скажу, ещё до Нового года переберёшься в мой кабинет. И к внеочередному званию представим…
Покупает, подумал Мотовило. А может быть, уже купил?.. Как всё просто! Промолчал, и ты на хорошем счету. Предал – поднялся на следующую ступеньку по служебной лестнице.
- Давай, выдвигайся. – Видимо Пулин решил, что своей цели он достиг. - За мной машина из прокуратуры со следователем и с криминалистами придёт, я тоже подъеду. Меня дождись, и скажи своим операм, чтобы не усердствовали. Приеду, более тщательно проинструктирую. Криминалистам я по дороге объясню, что и где им искать, а следаку и объяснять ничего не нужно, ему всё уже Малюткин объяснил… Слушай, майор, это даже хорошо, что сегодня у тебя неопытные дежурят. Значит, делать будут то, что им скажут… Но мы-то с тобой менты битые. А, майор?
- Битые, - хмуро подтвердил Мотовило.
- А битому менту главное что? Правильно, статистика!
- Куда ехать-то? – Гоше надоел треп подполковника.
- Как куда? К гостинице «Центральная». Взрыв произошёл в одном из номеров.
Мотовило и сам уже давно догадался, где произошёл взрыв.
- А в каком номере? – ещё на что-то надеясь, спросил он.
- Номер не знаю, но занимает его некий Самсонов, бизнесмен из Сибири.
- Есть жертвы?
- Должны быть, - уверенно произнес Пулин. - Ну, ладно, всё. У меня уже машина под окно встала. Встретимся на месте происшествия.
Георгий положил трубку, хмуро посмотрел на вдруг протрезвевших Окрошку и Альфреда, перевёл взгляд на жену, потом снова посмотрел на Альфреда.
- Здесь вас оставлять не хочу. Со мной поедете. Только сидеть в машине тихо. Уяснили?
Подходя к центральному входу в гостиницу, Мотовило сразу увидел серый милицейский УАЗик, который стоял в отдалении - за каретой скорой помощи, спецавтомобилем МЧС и пожарной машиной с вытянутой к окнам третьего этажа телескопической лестницей и размотанными брезентовыми рукавами. Рукава уже были пустыми и казались гигантскими плоскими червями-цепнями. Их уже сматывали. Из выбитых окон третьего этажа валил пар, и несло гарью. Площадь перед гостиницей была запружена эвакуированными постояльцами, одетыми кто во что и как попало, и обслугой гостиницы. Все были возбуждены и напуганы. Спокойствием и деловитостью отличались лишь сотрудники МЧС, которые вроде бы уже всех спасли и вывели, и делать им здесь больше было абсолютно нечего. Но они не уезжали, видимо ждали прихода автобусов, чтобы увести к другому месту проживания тех, кто в этой гостинице оставаться не пожелал.
Мотовило направился к своим. Возле УАЗика бездельничали два опера - лейтенант Свечкин со стажёром Петровским - и водитель Степа Рощин. Третий опер, Куканов, безмятежно и беззастенчиво дрых в машине. Свечкин и Рощин молча курили, и выражение их лиц было мрачным; каждый думал о чём-то своём, а скорей всего, об одном и том же: что эта долбанная служба достала вполне конкретно и что жизнь в принципе – полное дерьмо. А Петровский, запрокинув голову, смотрел на чёрные провалы окон третьего этажа и переводил взгляд на стеклянный аквариум - известную всем жителям города «бочку», - прочерчивая в ночном небе траекторию выстрела.
Молодец, мысленно похвалил стажёра майор. Догадался, правильно определил место, с которого скорей всего был произведен выстрел из гранатомета. Позиция для стрельбы – лучше не придумаешь! А Свечкину, я бы сейчас такую свечку в одно место засадил, вмиг бы опыт приобрёл! Свидетелей полно. Постояльцы, обслуга - кто-нибудь что-то стопудово видел. На крыше «бочки», опять же, наверняка следы остались. Там, может быть, даже и гранатомёт лежит. А он, сука, стоит, курит! А Куканов, так тот вообще дрыхнет, и дела ему нет.
Но устраивать разнос подчиненным Гоша не стал.
- Погибшие?
Свечкин с Рощиным выбросили окурки.
- Здравия желаем, товарищ майор.
- Погибшие? – Гоша повторил вопрос.
- Двое… вроде бы, - неуверенно доложил Свечкин.
- Что значит «вроде бы»?
- Один мертвяк целый, только в крови весь, а второй - в мешке. Его эмчээсники по кускам собрали и в мешок сложили.
- Чьи трупы?
Свечкин пожал плечами.
- Что? – округлил глаза Мотовило. – Ещё не выяснил?
- У того, который целый, я карманы проверил. Документов нет. А второй… Да там каша сплошная. Давайте, товарищ майор, судмедэксперта дождёмся. Он и определит, сколько их там, в мешке – один или больше. И документы заодно…
- Трупы где?
- А вон там, - Свечкин ткнул пальцем в темноту, – на газоне лежат. Их туда эмчээсники положили.
- Так, – Мотовило скрестил руки на груди и стал отдавать приказания, соображая, как бы не приказать чего лишнего: - Найти администратора. Выяснить, кто в этом номере жил и сколько человек. Кто с ними еще был в этой грёбаной гостинице. В соседних номерах и вообще. Всех, кто может иметь отношение к погибшим, вычислить и сюда ко мне. Вопросы?
- Никак нет, - угрюмо ответил Свечкин.
- Куканова разбудите, а то проспит всё самое интересное, - зло бросил Мотовило на ходу, направляясь к тому месту, где лежали тела.
- Товарищ майор! – догнал его Петровский. - Георгий Иванович! Можно я на «бочку» слазаю? Думаю, оттуда стреляли.
Мотовило резко повернулся к стажёру и почувствовал, как у него задергалось нижнее левое веко, мелко и противно. Стараясь не обращать внимания на нервный тик, он внимательно посмотрел в горящие сыщицким азартом глаза юноши, и потупил свой взгляд. Помолчал и сказал резковато, пытаясь скрыть за резкостью слов неловкость перед подчиненным за то, что тот - честный и искренний парень, незнакомый с жестокой, иногда грязной правдой жизни, а его начальник - продажная шкура:
- Я вам что приказал, товарищ стажёр? Вычислить всех, кто связан с погибшими. Уяснил? А на «бочке» тебе делать нечего. Не стреляли оттуда. Это была ручная граната и взорвалась она внутри апартаментов. Неосторожное обращение с боеприпасами.
- Но товарищ майор…
- Ты мой приказ слышал?
- Да… Так точно!
- Вот и выполняй. А то Свечкину с Кукановым без тебя не управиться.
- Есть, - нехотя произнёс стажёр и отошёл.
- Эй! – окликнул его Мотовило через секунду. – Петровский!
Стажёр подбежал, радостный, в надежде, что у шефа неожиданно возникли сомнения в своей версии о причинах взрыва.
- Так я слажу?
- Скажи Степе, пусть подгонит УАЗик, фарами посветит. Ни видно ни хрена.
- Есть, - разочарованно произнёс Петровский.
Сидорова Мотовило узнал сразу, хотя лицо его товарища было так густо залито кровью, что более походило на маску. Узнал по росту, телосложению и длинным слегка вьющимся волосам. Да и черты лица под кровавой маской были его, сидоровские.
Вот и всё, подумал майор, и ощутил какое-то странное облегчение. Сидорова больше нет. Теперь ему, Гоше Мотовило, не перед кем оправдываться в слабости. Нет больше в живых человека, перед которым ему было бы стыдно. Теперь всё пойдёт по начертанному кем-то плану. Кем-то?.. Да уж ясно кем – Пархомом и его высокопоставленными помощниками. Пархом оказался сильнее. Наглее и решительнее, а значит, сильнее. Пархом и такие как он – хозяева жизни. А потому они наглые и решительные и легко решают свои проблемы. Выстрелом из гранатомёта, например.
Сейчас надо просто-напросто ничего не делать, вернее, делать то, что скажут и всё будет шито-крыто.
Так было часто...
Так было всегда.
Сидорова не воскресить, успокаивал сам себя майор. Екатерину не воскресить. Самсонова не воскресить. Шульмана и бомжа Юрку Грибоеда не воскресить. А ему, Гоше Мотовило жить надо. У него Наденька! Ему надо жить, карабкаться, приспосабливаться… Ради жены, ради Наденьки!
Мотовило подошёл к телу Сидорова и опустился перед ним на корточки. Тело было ещё теплым, но пульс на шее не прощупывался.
- Ты чего там над трупаком колдуешь? – услышал он за спиной голос Пулина и оглянулся.
Подполковник появился в сопровождении следака из городской прокуратуры Байкалова, прихвостня малюткинского, и судмедэксперта - худого и долговязого Эдгара Яновича Эзау, с очками, поднятыми и задвинутыми на крутой с залысинами лоб.
Байкалов выглядел как всегда жизнерадостным и вполне довольным жизнью. Одет в костюм от Хуго Босс, а на ногах мягкие кожаные туфли, изготовленные явно не на местной кожно-обувной фабрике. Словно приехал не на место взрыва, а на банкет – по-видимому, надолго покидать прокурорскую «Волгу» он не собирался. Проинструктирован не проявлять рвения.
«Чего скалится? – зло подумал о нем Георгий. – А впрочем, что бы ему не радоваться жизни? Всегда богато упакован, разъезжает по городу на новеньком «Фокусе», а не на видавшей виды шестере, как я. Жена фотомодель, а сын от первого брака учится где-то за границей…»
Опера Байкалова не любили, сильно огорчались, если приходилось работать совместно. Называли его презрительно гондоном. За глаза, конечно. Знали – ссориться с гондоном Байкаловым не стоит.
- Здравствуйте, Георгий Иванович, - вежливо поздоровался с Гошей Байкалов, спрятав руки за спиной.
Гоша поднялся с корточек.
- Здравствуйте, Михаил Артурович, - ответил он не менее вежливо, но руки не протянул. Собственно не только по причине своего неуважения к следаку, знал, что Байкалов, видевший, что он касался трупа, рукопожатие проигнорирует, побрезгует.
Судмедэксперт напротив – протянул Гоше узкую, но сильную кисть с длинными пальцами хирурга.
- Здорово, Гоша.
- Привет.
С Эдгаром Яновичем Гоша был знаком уже более десяти лет, они симпатизировали друг другу. Друзьями в полном смысле этого слова не являлись, но количество совместно выпитого (в морге, на кладбище во время проведения эксгумации, на месте преступления и в других, не менее экзотических местах) коньяка, водки и медицинского спирта подсчёту поддавалось с трудом.
- Пошли-ка со мной, майор - тоном приказа сказал Пулин. - Там твои орлы охранников Самсонова задержали, а стажер Петровский секретаря его приволок. Любимов Николай. Парень немного не в себе. Возбужден. Ерунду всякую буровит. Видать сильно контузило. Эдик ему какую-то дрянь вколол, немного успокоился. Пойдем, Георгий Иванович. А трупами Эдик займется.
Пулин пропустил вперед судмедэксперта.
Эзау взглянул на тела.
- Да мне, собственно… - он на всякий случай прикоснулся рукой к шейной артерии тела Сидорова и убедившись, что пульса нет, сказал: - Мне тут делать нечего. Картина ясная. Вызову санитаров, пусть их прямо в прозекторскую везут. А завтра всё доскональненько…
- Ну-ну, - согласно кивнул Пулин. – Тебе, Эдик, лучше знать, что со жмурами делать. Пошли, Гоша. Мертвецы нас простят, а дело не ждет.
«А простят ли? - подумал Гоша, бросив последний взгляд на тело мёртвого товарища. - Не явятся ли с того света спросить: а как ты, скотина, жил, предав? Совесть не мучила? Кошмары не снились? Обрёл ли ты счастье, получив новые погоны на плечи и новое кресло под жопу?»
Гоша посмотрел вслед удаляющимся Пулину и Байкалову, потом повернулся к Эдгару Яновичу и зачем-то сказал:
- Я его знал.
Эзау понял о ком идёт речь, пристально посмотрел Гоше в глаза:
- Он был твоим другом?
Гоша отрицательно покачал головой.
- Нет. Не успел.
- Что ж? Бывает. Соболезную.
Когда Мотовило присоединился к своим, там уже вовсю распоряжался Пулин.
- Этих в отделение, - говорил он Свечкину и Куканову, указывая на охранников Самсонова, стоящих в сторонке и покорно ожидающих своей участи.
Мотовило поглядел на охранников с интересом, но без участия. Крепкие ребята. Стоят, курят, изредка переговариваются. Внешне – совершенно спокойны, видать не впервой в такую переделку попадать. Знают, что ничего страшного с ними не произойдёт. Сейчас отвезут в отделение и до утра определят в «обезьянник». А утром слегка прессанут, выбивая нужные показания. Выбьют и отпустят. Ребята вернутся на свою малую родину и там быстро найдут нового хозяина. И будут его охранять, пока и того не грохнет какой-нибудь Пархом. И тогда их снова посадят в «обезьянник» и они снова будут давать нужные следствию показания. А что делать? Каждый, считал Мотовило, в своей жизни должен съесть определенную порцию дерьма, нажраться его до отрыжки, до состояния полной сытости. Иначе нельзя, иначе – это сказка, а не реальная жизнь.
– А господина Любимова заберёт с собой Михаил Артурович, – продолжал подполковник. – Увозите свидетеля, Михаил Артурович. Он ваш.
Увидев Мотовило, Пулин поспешно к нему подошёл и, приобняв за плечи, заговорщицким тоном сказал:
- Тут интересная версия наклевывается. Петровский твой - молодец парень! Грамотно с контуженым секретарём побеседовал и тот рассказал, что у Самсонова в момент его гибели был гость. И ты знаешь кто?
- Пока не знаю.
- Сидоров. Его зять.
- Чей зять? – включил «дурака» Мотовило.
- Зять Самсонова.
- И что?
- Не догоняешь? Зять Самсонова! А Самсонов – отец Екатерины Андреевны Сидоровой.
- Той, что в октябре на даче сгорела со своим любовником?
- Той самой. А Сидоров, если мне не изменяет память у нас без вести пропавшим числится?
Гоша кивнул.
- А, ну да. Ты же его поисками занимался.
- Давно это было.
Пулин пожал плечами:
- Пропал давно, а теперь вот нашёлся.
- Кто нашёлся? Сидоров?
- Ну да. Второй труп – труп Сидорова, самсоновского зятя. И охранники отрицать не будут, что в момент взрыва в апартаментах был Сидоров.
- И в чём заключается версия?
- Самсонов – олигарх, бабла немерено. Сидоров пришёл и попросил тестя поделиться. Самсонов послал его куда подальше, Сидоров стал угрожать. Гранатой, или бомбой самодельной, баллистики придумают чем. Бабах!..
- Он что, камикадзе?
- Случайный взрыв. Сам погиб и тестя своего угробил… Кстати, и смерть Екатерины Сидоровой тоже на покойника списать можно. Сначала вымогатель к ней пришёл, но та баба упёртая. Убил в порыве внезапно вспыхнувшей ненависти, а дачу сжёг, чтобы никаких следов не осталось. А как узнал, что тесть приехал у дочери на могилке поплакать, добыл где-то бомбу и решил папашу тряхануть. Вот и тряханул. Версия – конфетка. Екатерина Сидорова мертва, папаша её мёртв, убийца Сидоров мёртв. Дело в один день закрыть можно. Прокуратура ни слова против не скажет. Хотя… то дело о пожаре в Шугаевке уже закрыто, лучше их и не связывать. Меньше писанины.
Гоша презрительно посмотрел на сияющего подполковника Пулина и подумал: «Зря ты эту версию предложил, ох, зря! Если у меня и были какие-то сомнения, то теперь твёрдо решил – не пойду против совести. Хрен вам всем в дышло! Предавать грешно и подло. А предавать память товарища подло вдвойне»
- Ну что? – Пулину так понравилась изобретённая им версия, что он не заметил презрительного взгляда майора. – Всё ясно! Поеду с Байкаловым в прокуратуру. По горячим следам, так сказать, пока он не очухался допросим этого секретаришку. Да и тебе здесь вроде делать больше нечего. Давай в управу.
- Я, Савелий Степанович, задержусь ненадолго, надо ещё с администрацией пообщаться. Да так, с постояльцами. Случайных свидетелей поищу – вдруг кому-то померещилось, что по гостинице из гранатомёта палили. Нам же такие лжесвидетели ни к чему?
- Ты прав, майор. Пообщайся, поищи… Ну, бывай. Я на связи.
Пулин рысцой помчался к ожидавшей его прокурорской «Волге», а Мотовило подозвал к себе скучающего Петровского.
- Ну-ка сгоняй на «бочку». Пошукай. Если найдешь что-нибудь, ничего не трогай. Сразу мне доложишь.
- Так вы же, товарищ майор, сказали, что это неосторожное обращение с боеприпасами. Что это ручная…
- Стажёр! – Мотовило грозно посмотрел на парня. – Запомни на всю свою поганую ментовскую жизнь: если у тебя версия возникла, её обязательно надо отработать. О-бя-за-тель-но! Если даже она кому-то кажется абсурдной или не нравится руководству.
- Есть! – весело козырнул Петровский и помчался по направлению к стеклянному павильону.
- Эй! Куканов! Свечкин! Чего стоите, карманный бильярд гоняете? Живо в народ!
Когда Мотовило подошёл к своей шестёрке, чтобы сообщить Альфреду и Окрошке печальную весть, в ней никого не было.
3
Окрошка плакал и никак не мог остановиться.
Они уже вышли из сквера и удалялись от гостиницы по безлюдной ночной улице – Окрошка впереди, за ним Альфред.
- Я вот живу, калека одноногий, - бормотал Окрошка, - а его нет больше, молодого и здорового. Не могу, не могу поверить… Лежит. Голова в крови, ноги вытянуты, а на ноге туфель. Один. Второго нет. Второй рядом лежал. Рядом с мешком пластмассовым… Эх, Ляксеич!
Окрошка не рассказывал, он сам с собой говорил. Говорил, сморкался, плакал и шёл вперед, во тьму, куда глаза глядят.
- А ты уверен, что это он?
Окрошка не расслышал вопроса, холодный ноябрьский ветер сдул слова и унёс за спину Альфреда. Инвалид шёл быстро на трёх ногах - одной своей и двух пластмассовых, Альф еле поспевал за ним.
- А ты уверен, что это был Алексей Алексеевич? - Молотилов догнал Окрошку и громче повторил вопрос.
- Ляксеич, - всхлипнул Окрошка. – Я его по туфлям узнал. Туфли-то я у Малыша одолжил. Сорок третьего размера не нашёл. У Малыша сорок четвёртый взял…
Окрошка резко остановился и достал из-за пазухи чёрный лакированный туфель.
- Я его из кустов костыльком поддел… Тот, что рядом с мешком лежал… Правый. А у меня правой ноги нет. Одна левая. Даже в память не наденешь. Ничего, так хранить буду.
- А может он живой? – с надеждой в голосе спросил Альфред. – Может, без сознания просто?
Окрошка отрицательно мотнул головой и шмыгнул носом:
- Мертвый. Доктор звонил куда-то, говорил, два трупака в морг доставить надо. И шею щупал. Да я и сам видел, мёртвый он, Ляксеич. Я мёртвых навидался…
Они стояли посреди тёмной кривой улочки, освещённой лишь мертвенным светом луны, которая то и дело норовила спрятаться от ноябрьского холода в рваных чёрных тучах, натянуть их на себя, словно дырчатую шаль, ну чтобы хоть чуточку согреться. Но тучи гнал ветер, и они быстро пролетали мимо, уносясь в непроглядную бесконечность, становясь частью этой мёртвой жуткой бесконечности.
Окрошка застонал, прислонился к шершавой стене дома и обессилено сполз на грязный тротуар. Костыли с глухим стуком упали на асфальт. Окрошка прижал туфель к груди и затих. Даже шмыгать перестал. Альфред прислушался и не услышал его дыхания.
- Эй, Окрошка, - тихо позвал он. – Окрошка, ты меня слышишь?
Окрошка не ответил, а Альфреду стало страшно, он вдруг подумал, что одноногий бродяга умер.
Альфред испугался, он очень испугался.
Как тогда в подлеске близ Шугаевки, в котором он затаился, выбравшись из пылающего дома. Он забился под какую-то корягу и дрожал, как осиновый лист. Было прохладно, но Альфред дрожал не от холода. Он дрожал оттого, что остался один, а впереди - неизвестность…
…Альфред Аркадьевич Молотилов никогда не жил самостоятельно. Отец всю жизнь проработавший на вредном производстве умер рано, Алику и пяти лет не было, теперь он его почти не помнил. Жил Алик с мамой и не знал никаких забот. Жили небогато, но особо не бедствовали, не одним только хлебом и картошкой питались. Мама работала бухгалтером расчетной группы в цехе подготовки производства на «Искре» и небольшую пенсию за отца получала, советское государство при всей своей порочности и несостоятельности, как теперь принято считать, о своих малоимущих гражданах не забывало, заботилось. Жили они с мамой в деревянном бараке в рабочем посёлке искровцев, коммунальные платежи не были обременительными, на еду им хватало, а о том, что практически вся одежда Алика была перешита из отцовской, он не задумывался, во всяком случае, неловкости от этого не ощущал. Впрочем, в те времена все так жили - небогато и ровно.
Пока мама была жива, она решала все его детские и юношеские проблемы. Советовала, как поступить в той или иной ситуации, вмешивалась в его взаимоотношения со сверстниками, если того требовали обстоятельства.
В институт Алик поступил легко (опять же плюс советской власти – обучение в ВУЗах было бесплатным), и так же легко его закончил. А когда, только устроившись на «Искру», тут же потерял работу по причине широкомасштабной конверсионной программы российского правительства, мама поговорила с давним другом семьи, Леонидом Яковлевичем Цамом, и тот взял Алика к себе в процветающую коммерческую фирму, специализирующуюся на продаже сантехнического оборудования. Алик был парнем неглупым и за короткий срок под руководством прожжённого торгаша Лёни Цама быстро освоил новую профессию и стал неплохим коммерсантом.
А потом пришли в жизнь Альфреда сумбур и растерянность.
Сначала мама умерла. Совершенно неожиданно.
Альфред вернулся с работы, а мама лежит мёртвая. Альфред естественно растерялся. Не огорчился, а банально растерялся. Он не знал, что ему делать, что предпринимать и додумался лишь до того, чтобы позвонить своему патрону.
Леонид Яковлевич приехал быстро, сказал растерянному Алику Молотилову слова соболезнования и, убедившись, что толку от него – ноль целых два ноля сотых, взял на себя решение всех организационных и финансовых вопросов, от вызова врача для констатации факта смерти и оформления документов до устроения скромных похорон и не менее скромных поминок. На поминках присутствовали только они с Альфредом, да человек шесть соседей по бараку, те, кто пожелал на них прийти. Единство пролетариата к тому времени было уже упразднено, друзья превратились в приятелей, соседи стали просто соседями в буквальном смысле, а родственников у Молотиловых не было.
Когда поминки закончились и соседи, выпив по последней и произнеся традиционное: «Пусть земля ей будет пухом» ушли, Лёня Цам сообщил Альфреду по секрету ужасную новость. Он сказал, что в ближайшие месяц-два сворачивает все дела в России, закрывает фирму и уезжает в Израиль, на историческую Родину. Это был удар, сильнейший удар, который Альфред воспринял как катастрофу.
- А как же я? – еле слышно выдавил он из себя.
- Ты? – Леонид Яковлевич удивлённо пожал плечами. - Ты уже большой мальчик. Я многому научил тебя. Конечно, акулой бизнеса ты ещё не стал, но, думаю, работу найдёшь легко.
- Но я же… - Альфред не знал, что сказать.
- Ты хороший коммерсант, Алик. Ты исполнительный, грамотный работник и неглупый парень. Пойми, свою фирму я тебе передать не могу. Вернее, не хочу. И для твоего же блага. Пока ты был наёмным работником, у тебя не было никаких проблем, а если хозяином станешь, придется тебе за многое ответить как приемнику. Ты же знаешь, сколько всего на фирме? Я чернуху имею в виду. Честно в этой стране работать нельзя.
- Но вы, Леонид Яковлевич…
- И я не исключение. Я тоже работал не совсем честно. Технологические фирмы, хитрые финансовые схемы, липовые поставщики, мёртвые души. Да что я тебе рассказываю? Ты сам всё знаешь. Ведь наверняка сопоставлял размер налоговых платежей с реальным оборотом? Да и не скрывал я от тебя ничего. Или почти ничего.
- Но ведь всегда всё было… спокойно. И проверки налоговой инспекции никогда и ничего…
- До поры до времени, Алик… - Леонид Яковлевич тяжело поднялся и вышел в прихожую, вернулся с бутылкой дорогого коньяка, которую, по-видимому, принес с собой именно для этого разговора. - До поры до времени, - повторил он, свинчивая крышку и наливая себе и Альфреду. – Сейчас у нас бардак, и продлится он ещё какое-то время. Но, думаю, что не долго быть в России такому бардаку, рано или поздно, он закончится. Я чую, что перемены не за горами. Я чую… Поверь старому еврею. Сдается мне, что в новом тысячелетии Россией править будет…
Мудрый старый еврей, Леонид Яковлевич Цам вдруг замолчал, не назвал того, кто, по его мнению, будет править Россией в новом тысячелетии. Вместо этого он предложил:
- Давай-ка, помянем твою маму, Алик. Хорошая была женщина. Сильная. Другого она заслужила своим терпением и любовью, не довелось ей пожить по-человечески… Пусть земля ей пухом будет.
Они выпили не чокаясь. Альфред проглотил коньяк, не почувствовав вкуса.
- Каддиш на девять дней проведём, - пообещал Леонид Яковлевич. – Традиции блюсти надо.
Альфред согласно кивнул, не вникнув в смысл сказанного. Его голова была пустой и тяжёлой. Что же теперь делать?..
- И ещё, – Леонид Яковлевич пристально посмотрел на ученика. – Ты только не обижайся, Альфред. Есть ещё одна причина, по которой я не хочу дарить тебе фирму.
- Какая? – машинально спросил Альфред, хотя ему было уже всё равно, что ответит Цам.
- Видишь ли… Все люди делятся на две категории. Лидеры и исполнители. Первые и вторые номера. Ты, к сожалению, второй номер. Ты не лидер.
- Да, я не лидер, - согласился Альфред. – Я это знаю. Уже давно. Может быть, всегда знал. И я не претендую на вашу фирму, я не прошу, чтобы вы отдали её мне… Леонид Яковлевич, – он просительно посмотрел на Цама, – возьмите меня с собой в Израиль. Это ведь и моя родина тоже. Историческая. Мама еврейкой была, да и отец русский только наполовину, по дедушке. Возьмите, а? Я кем угодно у вас работать буду. Простым торговым агентом хоть. Или курьером. Кем скажете, тем и буду работать…
Леонид Яковлевич налил ещё по одной.
- Не могу сейчас, - ответил он после некоторого раздумья. – Может, позже. Если всё пойдет, как я планирую, я тебя вызову… Сейчас, извини, не могу. У меня у самого сейчас проблем выше крыши.
- И что же мне делать?
- Ждать. Маленько денег я тебе дам. И насчет нового места твоей работы подумаю, есть у меня кое-какие мыслишки.
Слово свое Леонид Яковлевич сдержал. Частично. По поводу нового места работы позаботился, сведя его с Екатериной Андреевной Сидоровой, поручившись за него и охарактеризовав как грамотного расторопного коммерсанта и крайне исполнительного работника. А к себе в Израиль не позвал, Альфред с того момента, как Цам отбыл на землю обетованную, больше ничего и никогда о нём не слышал. Может, планы Леонида Яковлевича не осуществились, а скорей всего, старый мудрый еврей просто-напросто забыл о его существовании, погруженный в процесс накопления и преумножения капитала.
Но Альфред не особенно горевал по этому поводу. Работая в фирме Екатерины Великой, он буквально с первых дней ощутил некую защищенность от всевозможных внешних проблем и гипотетических рисков. Всё в этой фирме держалось на хрупких плечах её владелицы. Казалось, Екатерина Андреевна не только знает всё, что происходит в стенах офиса фирмы и многочисленных точках и филиалах, не только то, что происходит за пределами этих стен - в городе, в стране, - казалось, что она знает вообще всё. И всегда принимает правильные решения. А проблемы и риски… их не было. Нет, наверное, они были, но даже слухи о них никогда не доходили до сотрудников фирмы. Проблемы решались Екатериной Великой легко и незаметно для окружающих, а риски так же легко и незаметно сводились к абсолютному нулю или рикошетом уходили к конкурентам, нанося им ощутимые удары и принося потери.
Многие думали, что у Екатерины Сидоровой имеется мохнатая лапа на самом верху - в Москве. Другие суеверно полагали, что Екатерину ведёт по жизни её персональный ангел-хранитель. Третьи, в том числе и Альфред Молотилов, справедливо считали, что успех коммерческого предприятия Сидоровой основывается на трезвом расчёте, доскональном знании рынка, огромной работоспособности и небывалой коммерческой хватке этой маленькой хрупкой женщины.
Альфред вновь обрёл уверенность и покой. Тревожные мысли о будущем и страх перед неизвестностью и одиночеством истончились и спрятались на время в глубине сознания.
Сначала он работал заведующим отделом фасованных сыпучих продуктов в одном из магазинов коммерческой империи Екатерины Великой, и ему, как и всем вновь принятым, был установлен испытательный срок – три месяца. Торговать сахаром и крупами оказалось не сложнее, чем унитазами и душевыми кабинами. Даже проще. Правда, было немного скучновато, Альфред Молотилов, крепко натасканный в коммерции Лёней Цамом, был способен на гораздо большее, нежели руководство тремя девицами-продавцами и ежедневное составление отчета о продажах. Однако уверенность в завтрашнем дне и неплохая заработная плата компенсировали скуку и раздражение нудной повседневностью. Екатерина Андреевна ежедневно объезжала все свои торговые точки. Её появления Альфред ждал с нетерпением. Помимо всех своих деловых качеств она обладала бездной обаяния и странной притягательностью. В неё невозможно было не влюбиться, и Альфред естественно влюбился. В минуты её присутствия в магазине он исподтишка бросал на госпожу Сидорову взгляды, не имеющие ничего общего со взглядами обыкновенного завотделом на начальницу. Екатерина эти взгляды заметила сразу и поняла их правильно. Она тоже частенько посматривала на Альфреда, но не по причине интереса к его внешним данным, скорее всего, помня рекомендации Леонида Яковлевича, она присматривалась к молодому перспективному сотруднику, определяя его будущие функции и размышляя над тем, что ему можно будет доверить, а что еще рановато.
Вскоре на место заведующего отделом был принят другой человек, а Альфреду было сообщено, что испытательный срок окончен, хотя с момента его трудоустройства прошло меньше месяца. Он был переведен в офис. Сначала его должность называлась помощник директора по общим вопросам, но выполнять приходилось некоторые поручения Екатерины Андреевны, которые относились к функциям коммерческого директора. Еще через месяц Альфред им стал.
По долгу службы он встречался с Екатериной Андреевной ежедневно. Катенька - так он стал называть её мысленно. На что-то более отчаянное, или хотя бы на то, чтобы произнести это имя вслух, он решиться не смел, мешала природная робость и совершенно спокойное, ровное отношение к нему начальницы. А после встречи с её мужем, Алексеем Алексеевичем Сидоровым, Альфред спрятал своё обожание глубоко-глубоко и понял – этот орешек по имени Катенька не по его зубам.
Сидоров показался ему гигантом. Красивым, но страшным светловолосым великаном-атлантом.
Катенька сказала:
- Знакомься, Альфред Аркадьевич, это мой муж.
Сидоров был слегка подшофе. Он усмехнулся и, вытащив из кармана пальто руку, протянул Альфреду:
- Здорово! Вместо меня теперь будешь… коммерческим процессом руководить?
Глядя на протянутую руку, Альфред зримо представил себе, как пальцы Сидорова с хрустом сжимаются в кулак и как этот кулак с глухим стуком опускается на его бедную кудрявую голову, и голова плющится, сминается и становится похожей на летающую тарелку инопланетян.
Он с трудом заставил себя вставить свою узкую ладонь в сидоровскую клешню.
- Екатерина Андреевна назначила меня коммерческим директором, - промямлил он.
- Не обольщайся. Здесь всем руководит она. Катерина у нас и просто директор, и финансовый директор и коммерческий. Одна в трёх лицах, а то и больше… Кать! – Сидоров повернулся к жене; Молотилова для него больше не существовало. – Слушай, у нас сейчас налички тысячи две зеленью будет?..
В дальнейшем они с Сидоровым встречались редко.
А в начале ноября двухтысячного произошло нечто, изменившее всю жизнь Альфреда, да таким это нечто было странным и неожиданным, что он даже не понял ничего. Всё было как в тумане и словно не с ним. А когда он выбрался из тумана, оказалось, что он плывёт по течению быстрой реки под названием «Случай» и берегов этой реки не видать, они в тумане.
Ну и что ж, решил он, поплыву.
В тот вечер Катенька была очень нервной, накричала на бухгалтера Раису Анатольевну, разбила вазу с шарами-хризантемами (случайно или намеренно?), неожиданно для всех отменила назначенную встречу с важным для фирмы клиентом, потенциальным оптовиком. В конце рабочего дня зашла в кабинет Молотилова, который уже собирался домой, и, не глядя на Альфреда, приказала:
- Собирайся, поедем.
- Куда? – опешил Альфред.
- В ресторан.
- На встречу?
Катенька посмотрела на него с каким-то сожалением и кивнула:
- На встречу.
Велико было смущение Альфреда, когда он понял на какую встречу они поехали…
…Выйдя из ресторана, Катенька затолкала его в свой «Пежо», села за руль и, не говоря ни слова, резко рванула с места. Она привезла растерянного и практически ничего не соображающего Альфреда в свой дом, взяв за руку, затащила его по лестнице в спальню и там, торопливо скинув с себя одежду, набросилась на него со страстью, похожей на сумасшествие.
Они занимались сексом несколько часов кряду. Катерина была неутомима и требовала всё новых и новых ласк. А Альфред, у которого и женщины-то никогда по-настоящему не было, так, одна почти стершаяся из памяти пьяная групповуха в общаге на первом курсе института, да три или четыре съёма дешевых проституток, от обладания такой женщиной, владычицей его тайных грез, просто очумел. Его инстинкт самосохранения куда-то спрятался, Альфред забыл обо всём – о том, что он находится на чужой территории, в чужой спальне, что он занимается сексом с чужой женой на чужой постели и что в любую минуту может прийти хозяин всего этого чужого и тогда ему будет очень плохо. Плохо и больно.
Но страшные кулаки Алексея Сидорова не возникали в помутненном сознании Альфреда. Он видел перед собой тело прекрасной женщины, и ему было невдомёк, что её самой рядом нет.
Катенька… В короткие передышки она вставала с кровати, наливала себе и Альфреду виски. Он почти не пил, а она пила много, что было ей совершенно не свойственно. Пила и не пьянела. А потом они снова занимались сексом.
Внезапно Катенька замерла и принюхалась.
- Сидоров пришёл, - спокойно произнесла она.
И тут к Альфреду вернулся разум. А вместе с ним страх за свою жизнь.
- Будь здесь. Не бойся, сюда я его не пущу.
Как была, голая, Катерина спустилась в холл, Альфред слышал шлепки босых ног по лестнице, а вскоре раздался её голос внизу:
- О, любимый! Я думала, что ты закончишь игру не раньше четырёх утра. А теперь только… без четверти четыре. Неужели все деньги проиграл?
«Что же теперь будет? Он меня убьёт! Он же такой сильный!» - панически думал Альфред, поднимая с пола свои вещи и лихорадочно натягивая их на себя.
- Альфред! – услышал он Катин зов и подумал: «Всё! Это конец»
Сам не понимая, зачем он это делает, Альфред стал собирать Катины вещи и аккуратно складывать их на прикроватную тумбочку. Он никак не мог отыскать ее трусики.
«Где же они, где? - мысленно повторял он. – Чёрные такие, кружевные… Платье есть. Чулки, лифчик. А где же трусики?..»
- Альфред Молотилов прекрасный коммерсант и неплохим любовником оказался, – снова услышал он Катин голос. - Кстати, лучше, чем ты, дорогой.
- Врёшь! Врёшь, тварь!
По голосу было понятно, что Сидоров взбешён и в эту минуту готов на всё.
«Сейчас он её убьет. А потом меня…» – Альфред, наконец, решился и смиренно побрёл принимать смерть.
Но случилось чудо - ему была дарована жизнь.
И не самая плохая жизнь…
Когда Сидоров ушёл, Катенька долго стояла, не шелохнувшись, и смотрела на дверь. По её смуглым щекам текли прозрачные слёзы. Альфред в нерешительности стоял сбоку и ждал, потом тихо подошёл и нежно прикоснулся губами к её красивому голому плечу.
- Катенька…
Она вздрогнула и, оглянувшись на Альфреда, словно опомнившись, что стоит перед ним голая, кинулась к столу и, сорвав скатерть, укуталась ею.
Катя вдруг застеснялась своей наготы, она не хотела, чтобы Альфред на неё смотрел. И Альфред понял: то, что произошло этой ночью, было банальной женской местью. Она мстила Сидорову, унижала себя изменой, а, унижая себя, унижала и его, своего мужа, изменившего или собирающегося изменить. Сейчас месть исполнена и всё закончилось. Они, Альфред и Катенька снова стали чужими. Она – Екатерина Андреевна Сидорова, его начальница и прекрасная недоступная женщина, а он… Наверное, он теперь никто.
Катерина присела на диван и попросила:
- Прикури мне сигарету.
Альфред, никогда не видевший Катю курящей, удивился, но достал пачку, прикурил и подал ей. Катенька глубоко затянулась, выдохнула дым и объявила:
- Теперь ты будешь тут жить, в этом доме… Со мной.
- Но ведь ты меня не любишь… - вяло возразил Альфред. - Ты его любишь.
Катя пожала плечами и, помолчав, задумчиво произнесла:
- Люблю.
И было не совсем понятно, кому адресовано это признание, но у Альфреда не было сомнений - не ему.
Тем не менее, они стали жить вместе. И прожили пять лет. Катенька не любила Альфреда, она никогда в этом не признавалась, но и обратного не утверждала. У них просто не было разговоров на тему любви. Жили, да и всё. Регулярно занимались сексом, но Альфред чувствовал - Катенька в эти минуты где-то очень далеко, глаза закрыты и думает о чём-то своем. Впрочем, прежнего своего мужа Катя не вспоминала, во всяком случае, имени его вслух никогда не произносила. Жили дружно, сообща крепили и расширяли бизнес, никогда не ссорились, даже по рабочим моментам. Да и о чём можно спорить и по каким поводам ссориться, если все решения всегда принимает один человек, а у другого собственное мнение либо отсутствует напрочь, либо он в своих суждениях уверен не бывает?
Альфред был не то чтобы в полном восторге от такой жизни, но она его в принципе устраивала. Катенька заменила ему мать. Он и любил-то её как маму, которая всегда знает что делать…
Но вот Катеньки не стало. Альфред решил: всё! Это конец! Конец его жизни! Нет смысла бродить по городу. Нет смысла чего-то ждать. Нет смысла ни в чём. Рядом с ним нет человека - взрослого и рассудительного. Альфреду тридцать три, а он ощущает себя ребёнком, нуждающемся в опеке старшего. Так где же найти этого старшего, способного вести его, Альфреда, Алика Молотилова? Куда? Не важно. Лишь бы он был, этот ведущий, а куда он поведет, не имеет значения. Но его нет. А значит, и смысла нет в дальнейшей жизни.
И когда он был уже готов наложить на себя руки, он встретил Сидорова и воспрянул духом – нашёлся человек, который знает, что делать. Ничего, что Сидоров бомж, он сильный, он знает…
А вот теперь не стало и Сидорова.
Что делать?!..
- Эй, Окрошка! – Альфред тряхнул сидящего на асфальте Окрошку за плечо. – Петр Васильевич!
Окрошка вдруг ожил.
- Какой я тебе Петр Васильевич! – Окрошка сверкнул в темноте глазами. – Я… - он склонил голову набок, на мгновение задумался и сказал с хитрой полуулыбкой: – Зови меня просто - Василич.
- Хорошо. Куда мы теперь, Василич? – Альфред с радостью входил в роль ведомого.
- Куда? Знамо куда, домой пока. А там видно будет.
- Куда домой? На «Искру»?
- У меня другого дома нет.
- Но там же бандиты!
- Ага. Сидят, тебя караулят. Делать им больше нечего.
- Караулят, Василич, караулят, - спорил Альфред. – Я Пархому нужен. Вернее, наоборот – не нужен. Я же свидетель, а Пархому мои свидетельские показания ни к чему. Тех бандитов, что ты, Василич с Сидоровым замочил, наверняка, Пархом хватился…
При упоминании о его боевых заслугах, лицо Окрошки озарилось довольной улыбкой.
- А это означает, - продолжал Альфред, - что на заводе засада. Так что на «Искру» нам с тобой никак нельзя. Меня убьют и тебя за компанию.
- Убьют, ясен пень, - согласился Окрошка. – Как я этих бандюков… из калаша! Такое не прощают. Да. Убьют. Обязательно отомстят. Меня зарежут и тебя, - он снисходительно посмотрел на Альфреда, - как свидетеля. Они ж разбираться не станут – кто ихних братков из автомата мочил, а кто под столом прятался.
- Не будут, - кивнул Альфред.
- Вот и я говорю… И что ж теперь делать? – Окрошка почесал затылок. – Куда теперь?.. Хоть и, правда, в монастырь. Или к майору вертаться? Только сдаётся мне, что он не шибко нашему возвращению обрадуется. Не нужны мы ему теперь. С Ляксеичем-то они корефанили, я думаю. Потому он ему и не отказал. А теперь, когда Ляксеича нет больше… А жёнка у него хорошая, - мечтательно произнес Окрошка и чмокнул губами. – Красивая. И вся ладная такая! Было чё у тебя с ей?.. Я сразу понял – было.
- Нет. Не было ничего, - Альфред категорически опроверг предположение одноногого бомжа о своей любовной связи с женой майора Мотовило и, видя, что тот ему не верит, добавил: - Могло быть, но… не было. Честное слово. Нас всех с завода уволили, и никто не знал, что его ждет завтра. И я… В общем, решил, что одному мне легче будет выкарабкаться… А у Наденьки папа с мамой в деревне. Она к ним должна была уехать. Вернуться. Я подумал…
- Да ладно, - прервал его лепет Окрошка. - Было, не было. Какая теперь разница! Всё равно к майору не пойдём. Сейчас бы в наше бомбоубежище пробраться. Там и светло и тепло и двери железные. Отоспались бы, покумекали. Да как туда проберёшься, коли там засада? Был бы Ляксеич живой… Эх! Мы бы с ним с любой засадой в два счета справились.
- А если… – Альфред вдруг задумался. – Правда, там крысы-мутанты…
- Какие крысы? Ты о чём, Альф?
- О канализации. Ты, Василич пока в бомбоубежище спал, мы с Сидоровым по коллектору до самого Пархомовского дома дошли.
- Ну и чё?
- В этот коллектор стоки со всего города идут. Я к тому, что в бомбоубежище с другого конца пробраться можно.
- Так это ж класс!
- Но там воняет…
- От тебя сильней вонять будет, если Пархом тебя изловит. Не сразу… хотя, и сразу тоже вонять будет. Ты, Альф – мужик бздюливый. Вмиг обосрёшься. Давай, показывай, где в твой коллектор залазить. Чего стоишь? Помоги подняться, руку дай.
- А крысы-мутанты? – спросил Альфред, помогая одноногому бродяге встать на ноги.
- Фигня! Нет никаких крыс-мутантов. Брехня это все. Крысы в канализации самые, что ни есть обыкновенные.
- А ты откуда знаешь?
- А хоть и мутанты, что с того? У меня есть, чем от них отбиться. – Окрошка выхватил из-за пояса пистолет, прихваченный им из коморки Юрки Грибоеда. – А у тебя есть какое-нибудь вооружение?
- Есть. Пистолет.
- Тем более! В два смычка мы всех мутантов разгоним.
- Там темно. Без фонарика делать нечего. – Альфреду страсть как не хотелось спускаться под землю.
Окрошка подмигнул и как фокусник-иллюзионист извлек из кармана фонарик.
- Тот самый? – спросил Альфред.
- Тот.
- В нем батарейки сели.
- А я их заменил, - весело сказал Окрошка, лишая Альфреда последней надежды остаться на поверхности. – Как знал, что пригодится. Ну, говори, где спускаться.
- Ты стоишь на канализационном колодце, - вздохнул Альфред.
Окрошка взглянул под ноги.
- Но мы поближе к заводу под землю спустимся… Найдём колодец и спустимся.
- Тогда вперёд! Альф, какого хрена стоишь?!
- Пошли…
Альфред понуро побрёл за Окрошкой, безуспешно пытаясь выкинуть из своего воспалённого сознания красочную картинку, на которой полчища гигантских крыс, скалясь и издавая странные звуки, надвигались на него со всех сторон. Он даже ощущал зловонное дыхание тех, что шли в первых рядах.
Но, может быть, это пахло от Окрошки.
4
Отрезанную голову Альфреда Молотилова Пархому так и не привезли. И сами «головорезы» куда-то запропастились. Уже и Шамиль не только отзвонился о удачно проведенной акции, но и успел потолкаться у гостиницы, убедиться, что всё нормально.
Сейчас он стоял перед Пархомом в его кабинете и, скрестив руки на груди, невозмутимо глядел на хозяина.
- За Самсонова хвалю. Можешь рассчитывать на премиальные. Но где твои бойцы? Те, что ты на развалины зарядил?
- Я уже послал туда других людей. Сейчас должны позвонить.
И словно в подтверждении этих слов раздался звонок. Шамиль приложил мобильник к уху, внимательно выслушал звонившего, что-то ответил на чеченском (гыр-гыр-гыр) и, спрятав телефон в карман сказал:
- Они мертвы.
- Ну, это понятно. А где твои джигиты шляются? Почему до сих пор не вернулись, не доложили? Где голова Молотилова?
- Мои люди мертвы, - уточнил Шамиль спокойным голосом.
- Не понял…
- Все четверо. У Иссы его собственный кинжал торчит в шее, и весь он нашпигован свинцом. У Рустама голова прострелена. Рамзан тоже от огнестрельных ранений умер. А Камис ранен был, его ударом по горлу добили. Кадык всмятку, поставленный удар. Джипа нет нигде, угнали.
- Что?! – Пархом был огорошен услышанным. – Боевиков, воевавших под командованием твоего знаменитого тёзки, убили какие-то вонючие бомжи? Откуда у бомжей огнестрельное оружие?
Шамиль пожал плечами.
- Я думаю, это не бомжи были.
- Это почему ты так думаешь?
- У Иссы лезвие кинжала ровно между первым и вторым позвонком вошло. Да и как мог попасть этот кинжал в руки убийцы? Отняли его у Иссы, в поединке отняли. И Камиса профи добивал, бомж так не ударит. Хотя… - Шамиль посмотрел на потолок, - одному Аллаху ведомо, кем некоторые ваши бомжи были в прежней своей жизни.
- Профи?! - Пархом схватил со стола бутылку с остатками дорогого коньяка и грохнул её об пол.
Он всегда бесился, буквально с ума сходил, когда чего-то не понимал, а сейчас он не понимал ничего.
Профи… Откуда в бомжатнике профи? Что он или они там делали? Может быть, это секьюрити Самсонова и они охраняли Альфреда Молотилова? Но почему в пристанище бомжей, а не в каком-нибудь другом, более цивильном месте? И как смог Самсонов так быстро найти Молотилова, которого ни абреки Шамиля, ни менты найти не смогли? Или Молотилов сам на него вышел? Но шамилевцы плотно следили за Самсоновым, а точнее за его цепным псом Десницким, царствие ему небесное! Они каждое его передвижение отслеживали. И не только они, топтуны Мрака тоже отставного гэбэшника из виду не выпускали. Ладно абреки, но менты-то как-никак профессионалы. Профи… И потом - этот странный «Ляксеич»! Кто такой? Король бомжей? Родственник Альфреда Молотилова? Не было у Молотилова никаких родственников, Мрак и Малюта всё про него выяснили. А может, не всё?.. Но куда всё-таки подевался этот Альфред? Где он прячется?
- А где… – Пархом подскочил к бару и, вытащив новую бутылку коньяка, с хрустом свернул крышку и отхлебнул прямо из горлышка. – Где Альфред? Что, только трупы твоих людей на развалинах? Где другие? Где бомжи?
- Никого нет. Пусто.
- А твои парни там хорошо искали?
Шамиль не ответил.
- …Пошли туда ещё людей. Пусть прошерстят все развалины, пусть каждую кучу навозную перевернут! Кого найдут - не бить! Сначала допросить… Нет, сюда привезти, я сам допрошу.
- Я поеду туда, - сказал Шамиль.
Пархом подумал и кивнул:
- Ехай.
Шамиль молча вышел. Пархом, глядя ему вслед, задумчиво пробормотал:
- И где же теперь этот долбанный Альфред?
Стук окрошкиных костылей гулко разносился по коллектору. Альфред шёл рядом, держась одной рукой за ржавый поручень ограждения канала, а во второй сжимал фонарик, которым освещал путь. Он старался не отставать от одноногого бродяги и с опаской смотрел не под ноги, а на глухую стену, тянущуюся у правого плеча Окрошки, изредка оглядывался назад, светил туда.
- Я этого гада, - говорил Окрошка, - Пархома этого… Я его из пистолета, которым он Юрку… Хорош взад светить! Под ноги свети! Упаду, убьюсь, тебе меня на горбу тащить придётся. Или бросишь своего командира?
- Ну что ты, Василич? Конечно, не брошу. Тут уже маленько осталось, километра три с половиной. Тот железный мосток, по которому мы на эту сторону перебрались, у него врезка из коттеджного поселка была. Мы в прошлый раз с Сидоровым до этого места доходили. А скоро в полу петля будет, об неё мы с Алексеем Алексеевичем запнулись и упали оба. От той петли…
- Стоп!
Окрошка резко остановился, стук костылей смолк.
- Что случилось? – спросил Альфред и испуганно прислушался, свет фонарика заметался по стенам и своду тоннеля.
- Что за врезка? Из какого посёлка? Уж не из того ли, в котором Пархом живёт?
- Из того, - вынужден был признаться Альфред.
- Надо вернуться.
- Зачем?
- Разведать. У нас пластида до чёртовой матери. Взорвём Пархома! Замочим гада в его собственном сортире!
- Пластита, - угрюмо поправил Альфред.
- Что пластида?
- Надо говорить пластит. «Т» на конце. Пластид говорить не правильно. Его все пластидом называют, но это неправильно.
- Ну и хрен с ним! Какая разница? Пластид, пластит, динамит… Взорвём пластитом. Только сначала всё разведать надо.
- Да заблудимся мы там, - чуть не плача пытался отговорить Альфред Окрошку от принятого решения. – Мы с Сидоровым сворачивали несколько раз. Он повороты запоминал, а я нет. Заблудимся…
- Со мной не заблудишься. Вперёд!
- И бандиты там…
Окрошка схватил Альфреда за грудки, костыли упали.
- Что-то не пойму я тебя, Альф, - зло прошипел он. - Ты бздишь, это козе понятно. Темноты боишься, крыс-мутантов каких-то, бандитов. Но неужели ты с Пархомом поквитаться не хочешь? Ты ж у майора на кухне за столом водку пил и сопли по морде размазывал! Катеньку свою вспоминал! Говорил, что Пархом за всё ответить должен, обещал отомстить ему. Лично отомстить обещал. Али ты передумал? Али ты это так, для красного словца вякал?
- Нет… Нет, не передумал. Но я…
- А за Ляксеича? – не слушал Окрошка его оправданий. - За Ляксеича отомстить не желаешь? Он ведь родственник твой. Забыл?!
- Не забыл. Но я думал… сначала надо выспаться, как следует, подкрепиться…
- Выспишься на том свете. А подкрепляться нам один хрен нечем. Продуктов нет никаких – ни с собой, ни в бомбоубежище. Хоть этих крыс-мутантов ищи, стреляй их и похлёбку вари.
- Ну, давай тогда, пойдём… разведаем… Мы ж там были с Алексеем Алексеевичем, разведывали уже.
- Разведчик! – с сарказмом сказал Окрошка. – Даже куда поворачивали, не запомнил!
- Так Сидоров запоминал. Я-то…
- Я - головка от… буя! Тебе, Альф, постоянно рядом кто-то старшой нужен. Тот, кто за тебя думать будет, повороты запоминать, с мятой газеткой за тобой ходить, чтобы жопу подтереть. Давай, за мной иди. И не бзди!
Альфред возмущаться не стал, промолчал. А что тут скажешь, если Окрошка во всём прав?
«Где же теперь Молотилов? Где этот везунчик?!»
Пархом никак не мог успокоиться, ходил взад-вперед по кабинету и хлебал коньяк - бутылка была уже почти пустая.
Сам по себе Альфред Молотилов ему не так уж опасен.
Кто он такой, этот Альфред? Козявка, стоящая на пути у него, у Максима Игоревича Пархоменкова - банкира и уважаемого бизнесмена, дающего деньги на развитие инфраструктуры города, держащего на коротком поводке всех местных первых лиц – губернатора, мэра. Ментура и прокуратура под его контролем. И что ему этот человек, который вдруг по неизвестным причинам пропал, а потом вдруг появился?.. Вернее, может вдруг появиться… Что? Что он может сказать? И что может доказать, Альфред Молотилов, у которого ничего нет кроме имени и фамилии? У него теперь даже паспорта нет. Кто ему поверит?
Пархом подошёл к письменному столу, выдвинул нижний ящик и достал бумажник из дорогой змеиной кожи, принадлежащий Альфреду Молотилову. Этот бумажник Пархом не глядя, зашвырнул туда более двух недель назад и благополучно о нем забыл. Хорошо, что сейчас вспомнил! Улика, как никак. В бумажнике лежало несколько сотенных долларовых купюр. Пархом пересчитал их (пять штук), по рабоче-крестьянски сложил пополам и сунул в нагрудный карман сорочки. Кроме долларов в бумажнике были паспорт на имя Альфреда Аркадьевича Молотилова, водительское удостоверение - его же - и две доверенности на право управления автомобилями: спортивным BMW Z3 и микроавтобусом «Фольксваген», госномера такие-то, принадлежащими гражданке Сидоровой Е.А. (Микроавтобус уже давно продали на автобарахолке, а бэху Пархом оставил у себя в гараже, уж больно она ему понравилась).
В окошечко бумажника была вставлена фотография самой гражданки Сидоровой Е.А. в белом купальнике-бикини и по колено в ярко-голубой воде. Линия горизонта на фотографии была почти незаметна, небо было такого же ярко-голубого цвета, как и морская вода, и на нем не наблюдалось не единого облака. Екатерина Сидорова выходила из моря. Ее черные, коротко остриженные волосы были мокрыми, а на смуглых загорелых плечах сверкали искры водяных капель. Внизу снимка стояла оранжевая электронная дата, зафиксированная мыльницей – двадцать первое августа две тысячи пятого года. Почти за два месяца до смерти.
Да, класс, оценил Пархом, дамочка что надо! Не девочка ведь уже, но вполне… Формы уж больно нежные. Хорошо сохранилась для своих тридцати с хвостиком. И груди не отвисли и целлюлита не видать. Отсутствие целлюлита нынче - большая редкость! Даже у большинства совсем юных представительниц прекрасного пола он в наличии. А у Сидоровой – не единой ямочки, не единой растяжки, кожа гладкая, шелковистая, словно искусно выделанная и натянутая на скульптурное изделие великого мастера.
Пархом вытащил фотографию из окошечка бумажника и подошёл ближе к свету, чтобы получше рассмотреть полуобнаженное тело Екатерины Сидоровой, до которого ему так и не удалось добраться. Он впервые видел её такой, не совсем одетой.
…Три года назад, они встретились на какой-то презентации, Пархом уже не помнил, что это была за презентация, и кто был её устроителем. Почему-то он сразу понял, что перед ним женщина, с которой у него возникнут проблемы.
Их не знакомили, некому было, Пархома в этом городе не знал никто, кроме скромного служащего филиала одного из московских банков Андрея Ильича Ускова.
С Андроном они были знакомы с самого детства. Оба родом из Казани - жили в одном доме, ходили в одну школу, учились в одном классе и сидели за одной партой. Правда, только до седьмого класса. Потом Пархом школу бросил, учиться ему категорически не нравилось, намного интересней было околачиваться на вокзале или на рынке и наблюдать за тем, как его более старшие «приятели» щиплют лохов. А к окончанию занятий первой и второй смен, Пархом подходил к школе и шмонал младшеклассников, отбирая мелочь, оставшуюся от школьных завтраков и обедов.
Естественно Пархом стал бандитом, а Усков с золотой медалью окончил школу и поступил в Университет. Они продолжали встречаться, несмотря на всю свою внешнюю и внутреннюю непохожесть и различный образ жизни, и встречались до того момента, пока Пархома не посадили всерьёз и надолго. Случилось это в девяносто пятом. Его и раньше сажали, но сроки юный урка получал небольшие. А в девяносто пятом Максиму Пархоменкову впаяли аж семь лет строгого режима.
В этом городе Пархом оказался совершенно случайно. Возвращаясь из мест заключения и выйдя на станции подышать свежим воздухом, он встретился со своим другом детства. Андрей Ильич Усков сходил с московского поезда.
- Брателло! – Пархом был удивлён неожиданной встречей. – Андрон! Ты что здесь делаешь, в этом Мухосранске? Я думал, что уже где-нибудь на Гаити или Таити обитаешь.
- Пархом?.. Вот так встреча!..
Они обнялись.
- А я здесь теперь живу и работаю, - говорил Усков. – В банке. Вот, из столицы возвращаюсь, в командировку ездил. А это никакой ни Мухосранск, а вполне приличный город. Здесь нормально жить можно. Не Таити конечно, но здесь тоже… ха-ха, неплохо кормят.
- Да. Неплохо. Тебя не узнать. Вылитый колобок.
Андрон смущенно улыбнулся:
- Конституция у меня такая. А ты как здесь?
- Проездом. - Пархом вытащил из кармана справку об освобождении и помахал ею перед носом товарища. – Вчистую рассчитался с государством за свои грехи. Пора совершать новые.
- В Казань? На родину?
Пархом пожал плечами:
- А мне по хрен куда. Мой адрес не дом и не улица… Говоришь, здесь неплохо кормят? Может мне тормознуть в этом Нью-Таити? Глядишь, таким же упитанным как ты стану?
- Оставайся, - неуверенно произнёс Усков.
Он вдруг пожалел, что сообщил Пархому о месте своей работы и, что греха таить - испугался. Одно дело иметь в товарищах уголовника, когда ты обычный студент, и совсем другое, когда ты работаешь в небольшом пока, но быстро набирающем обороты банке и тебя вот-вот должны назначить начальником кредитного отдела…
Пархом понял переживания товарища по-своему:
- Не бздо, дружбан! На шее у тебя сидеть не буду. Деньжата кое-какие имеются. В кубышке на малой родине хранятся. Сгоняю в Казань, недельку побухаю, паспорт получу и вернусь покорять твой Мухосранск. Пардон, Нью-Таити.
- Ну, если деньги есть… тогда хорошо. Можно бизнес какой-нибудь замутить. Нынче без первоначального капитала ничего путного не сделаешь. Можно свой собственный банк учредить…
Андрон-то и привёл своего друга детства на эту презентацию, провёл его практически нелегально. Пархома здесь не знал никто, он ещё был никем и только размышлял над вопросом: куда бы пристроить нажитые рэкетом и недавно вынутые из кубышки капиталы. Мысль об учреждении собственного банка присутствовала, но не доминировала. Пархома тянуло к более привычному для себя ремеслу, но Андрон чуть не ежедневно капал на мозги, говорил, что лихие тёмные времена канули в лету, что теперь настали условия, при которых деньги проще заработать, чем отнять. Заработать легально, быстро и по-крупному. Банк, говорил Усков – это очень хороший инструмент обогащения. У тебя есть деньги, а у меня банковские технологии.
Андрон Усков, изрядно накачавшись шампанским и обожравшись на халяву устриц, подкатился к нему и деликатно рыгнув в кулак, спросил:
- Видишь ту бабу в чёрном платье?
- Мелкокалиберную?
- Я бы назвал её миниатюрной.
- Ну?..
- Екатерина Великая.
- А не слишком громко?
- Её так все зовут.
- Ссыкуха какая-то. – Пархом как и многие, впервые видевшие Екатерину, привлекательности её не заметил.
- Да нет, не скажи. Баба красивая. Сиськи маленькие, на любителя, но всё остальное… в полном порядке. Ты приглядись.
Пархом посмотрел на Екатерину более внимательно и пожал плечами:
- Не в моем вкусе. Мне бы чего-нибудь… поосновательней.
- Да я про нее тебе просто так, чтобы ты в курсе… Я ж не в плане секса, для долбёжки здесь таких, как Памела Андерсен - пруд пруди. А Екатерина Сидорова в этом городе самая крутая бизнесвумен.
- Да-а? – заинтересовался Пархом.
- Бабла навалом. Магазины, ларьки на рынке. Оптом тоже…
- Так ты предлагаешь опустить её на бабки? – догадался Пархом. – Правильно. Пора тряхнуть стариной, а то что-то я застоялся, как конь в стойле.
- Не надо ничем трясти. Или ты опять за старое хочешь взяться?
- Так я аккуратно. Как ты советуешь: цивилизованно.
- Вот и давай, становись цивилизованным. Банк организуем и через кредиты попробуем Екатерину Великую опустить. Да не только её. Кредитами кого хочешь закабалить можно. Я даже название придумал нашему банку.
- Какое?
- «Парус»
- Почему «Парус»?
- «Пар» - Пархоменков, «Ус» - Усков. И вообще – красиво звучит. Парус! Мы с тобой под этим парусом…
Пархом пристально посмотрел на товарища.
- То есть ты хочешь сказать, что мы с тобой равноправными компаньонами будем? А бабки? Только мои?
- Мой вклад в общее дело другим будет, – Усков легонько постучал пальцем по рано облысевшему черепу и добавил со значением: – Другим.
- Ну-ну, - покивал Пархом, - посмотрим. – И бросил на Екатерину ещё один взгляд, внимательный и изучающий, так как бабенка из не заслуживающего его внимания сексуального объекта превратилась в потенциальную жертву. – Леди, говоришь?..
И вдруг он ощутил холодок между лопатками.
Что это? Страх? Ощущение опасности? Бред! Эта малопулька будет для него лёгкой добычей.
- Пойдём отсюда, - тоном приказа сказал Пархом Ускову. - Посидим где-нибудь, коньячку тяпнем. У меня с этого шампанского живот пучит.
Через два месяца Пархом снова встретился с Сидоровой, но тогда ей представили его уже как банкира.
Катерина, не глядя, убрала визитку в сумочку и из приличия осведомилась о том, какова будет максимальная сумма кредита, если она вдруг решится его брать в банке «Парус» и о процентах. Он ответил, как учил Андрон. Катерина удивленно вскинула брови и тут Пархому словно из газового баллончика в лицо пшикнули. Он моментально забыл о цели своего знакомства с Екатериной Великой, перед собой он видел только женщину, которой хотел обладать. Он снова, как и в первый раз, ощутил холодок между лопатками, но внутренний жар похоти этот холодок нейтрализовал.
- Интересный вариант, – услышал он. – Максимальная сумма, конечно, мало впечатляет, но проценты…
- Поехали ко мне, - брякнул Пархом совершенно не в тему.
- Куда? В банк? – засмеялась она. - Поздно уже. Да и в настоящий момент я не так уж остро нуждаюсь в кредитовании, чтобы убегать с вечеринки и подписывать договор.
- Какой к чёрту банк? Какой договор? Ко мне поехали. Домой. Мерин под парами.
- Это ещё зачем?
- Познакомимся поближе!
- Зачем?
- Тебе понравится. Мне есть чем тебя удивить. – Пархом похабно усмехнулся, и стало понятно, чем он собирался удивлять Екатерину.
То ли моча ему в голову ударила, то ли затмение какое нашло - Пархом оказался в каком-то трансе, он не замечал, что Усков стоит в стороне, с ужасом смотрит на него и крутит пальцем у виска. Да если бы и увидел, вряд ли адекватно отреагировал. Катерина поглядела на Пархома как на больного - с состраданием - и сказала:
- Вы бы хоть поинтересовались, замужем я или свободна.
- А мне по барабану.
- Я мужа своего люблю, - сказала Катерина и, развернувшись, пошла прочь.
«Значится так, сука, - подумал Пархом, глядя вслед уходящей Катерины, - ты сама напросилась. Мужа своего любишь? Люби до поры до времени. Хотел тебя кинуть, потом передумал, а сейчас снова хочу!
И кинул.
С кидком не торопился. Приглядывался, изучал, вникал в основы бизнеса, постигал суть хитроумных банковских операций. Вдвоём с Усковым за эти три года они превратили свой небольшой коммерческий банк в серьёзную кредитно-финансовую организацию, организовали цепочку технологических фирм в оффшорах, подготовили тылы в Москве и за границей. За границей они вообще бывали часто, особенно в Германии. Прикормить городское руководство оказалось делом простым, проще пареной репы. Они, отцы города, сами с нетерпением ждали – когда же придёт человек, который будет давать им бабки. Дождались.
Параллельно Пархом укреплял и свой личный криминальный авторитет. Он быстро прибрал к рукам местную братву, лично грохнув пару-тройку авторитетов и назначив на их место своих людей из Казани. Одному из «бывших» удалось скрыться. Убежал в чем мать родила, только пятки сверкали. Старый хрен, а резвым оказался. Пархом позже пытался его разыскать, но тщетно – как в воду канул. Ну, да и хрен с ним! Его людишки все как один присягнули на верность новому хозяину. Бирюком звали того «бывшего».
Усков, как мог, старался отвратить Пархома от уголовного мира, и тот вроде бы сдался. Доходчиво объяснив своим назначенцам, кто истинный хозяин в городе, он по совету того же Андрона выписал из далекой Чечни через главу местной чеченской диаспоры двадцать боевиков для охраны банка и своей личной. Абреков в народе быстро окрестили чёрной сотней, хотя их всего было два десятка. Казалось, Пархом перестал иметь что-либо общее с местной уголовщиной, однако, он был в курсе всего криминального, что происходило в городе и назначенные им бригадиры ежемесячно делились с ним частью своей прибыли.
Прочно встав на ноги и натренировавшись на разной «мелочёвке», отработав на них Андроновы технологии, Пархом приступил к реализации плана разрушения империи Екатерины Великой, которая тоже на месте не стояла и капиталы свои за это время приумножила.
И план свой он реализовал.
Пархом раскрыл паспорт Альфреда. На него глядел худощавый молодой человек, смазливый, с копной темных курчавых волос, правда, слегка редеющих по бокам высокого прямого лба и с неожиданно пухлыми губами – типичный юноша-скрипач из добропорядочной еврейской семьи, подающий определенные музыкальные надежды. Во взгляде Альфреда была какая-то неуверенность. Казалось, что он очень хочет посмотреть куда-то вбок, или вообще – оглядеться по сторонам, но ему приказали смотреть прямо, и он смотрит.
«Мужа своего люблю!», вспомнил он. И что только Екатерина Сидорова в нём нашла?
Пархом приставил к фото Альфреда курортную фотографию Сидоровой. Полное несовпадение. Нет, по комплекции-то они друг другу подходили, но вот по всему остальному…
- Шлафен цузаммен, - задумчиво пробормотал он и бросил бумажник с документами в огонь камина. Запахло жженой кожей. Фотографию Сидоровой Пархом задержал в руках, посмотрел на Екатерину ещё раз, подумал: - «Красивая баба! И не пустышка. Зря я замочить её приказал. И вообще, зря я всё это с кидком затеял. Надо было просто-напросто заставить её платить дань. И всё. И платила бы, куда б делась? Ну, да ладно, что сделано, то сделано»
Пархом бросил фото в огонь вслед за догорающим бумажником.
Он стоял у камина, но жарко ему не было. Наоборот – к лопаткам намертво присосалась ледяная клякса-амеба, а вдоль позвоночника резвой толпой бегали мурашки. Пархом шкурой ощущал опасность. Не от Альфреда она исходила, это ясно. А от того, кто стоял за ним.
«Ляксеич! Гребаный Ляксеич! Родственник! Что за родственник и откуда он взялся? А главное, куда делся и куда увел Альфреда Молотилова?..»
Пархом зябко передёрнул плечами.
- Эс ист кальт…
Когда зазвонил телефон, он решил, что звонит Шамиль.
- Але.
- Это я, Мараков.
- Какого хрена? Насчет бабок опять?
- Я решил, что вам будет интересна новая информация, и решил потревожить в столь поздний час.
- Что за информация?
- Хочу сообщить вам, Максим Игоревич, что из апартаментов Самсонова вынесено два трупа…
- Устарела твоя информация. Я в курсе дела.
- И знаете кто второй труп?
- Да посрать! Главное, что Самсонов мертв. А кто там еще зажмурился, мне без разницы. Охранник, наверное. Или секретарь.
- Ни тот и не другой. Второй погибший в гостинице – Алексей Алексеевич Сидоров…
- Сидоров?
- Информация поступила от секретаря Самсонова, Николая Любимова. Охранники тоже подтвердили, что в момент взрыва в апартаментах помимо их хозяина находился ещё один человек, и этот человек - Сидоров. Они у него документы проверяли.
- Это какой же Сидоров? Уж не тот ли…
- Именно. Зять Самсонова и муж сгоревшей на даче в Шугаевке Екатерины Сидоровой.
- Он же у тебя в без вести пропа… - Пархом вдруг замолк на полуслове, до него дошло. – Как говоришь его имя?
- Алексей Алексеевич Сидоров.
«Ну конечно! Ляксеич! Без вести пропавший муж Екатерины Сидоровой. Бомж Ляксеич. Король бомжей. Директор завода «Искра», выбранный народом, то есть бомжами, как рассказывал старый бомж Юрка с улицы Грибоедова. Родственник Альфреда Молотилова! Но почему родственник? Уж не намек ли это на то, что они с Альфредом на одной бабе были женаты?.. Изощрённая фантазия. Стало быть, Альфред Молотилов, спасшись из горящего дома, поскитался по улицам и примкнул к бомжам. И встретился со своим предшественником, молочным братом, родственником…»
- И что из себя представляет этот Сидоров? – спросил Пархом.
- Представлял.
- Ну да.
- Сорок два года. Крепкий был мужичок. Около двух метров роста. Я его личное дело из архива поднял, прочитал мельком. Срочную в десанте служил. Где-то под Хабаровском. В восемьдесят восьмом закончил наш инженерно-строительный. По специальности…
Дальше Пархому было неинтересно, он слушал вполуха и думал о своем:
«Так и есть! Бывший десантник. Вот почему двое из абреков убиты профессиональными ударами. Профи не профи, но и не дилетант. Нет теперь этого крутого парня, короля бомжей! Шамиль молодец! Случайно, но ещё одну хорошую службу сослужил!»
- …В двухтысячном исчез. Розысками занимался майор Мотовило, тогда еще капитан. Он у Пулина служит, в РОВД рабочего района, сыскарь. Не нашёл он тогда Сидорова. Или сказал, что не нашёл. А законная жена Сидорова, Екатерина Андреевна, на активном розыске настаивать не стала…
«Подсчитаем потери в стане врага. Десницкий – труп. Самсонов – труп. Сидоров – труп. Екатерина Сидорова – мертва. Альфред… Да хрен с ним с Альфредом!..»
- …стала жить с Альфредом Молотиловым. В Гражданском браке. С мужем-то со своим, Алексеем Сидоровым она так и не развелась…
«В гражданском браке. А муж законный – король бомжей Ляксеич. Я мужа своего люблю… Так вот кого она любила! Законного супруга Алексея Алексеевича Сидорова. А с Альфредом Молотиловым просто так… трахалась. Тварь! Всё-таки не зря я её грохнуть приказал»
Пархом вспомнил почему-то свой последний визит к Сидоровой с требованием немедленно оплатить кредит и проценты по нему…
Как всегда в таких случаях Пархома сопровождал Шамиль. Не для его личной безопасности, для дополнительного устрашения должника. Альфред стоял в сторонке, опустив глаза долу, на Пархома смотреть не решался. А Катерина наоборот, гордо вскинув головку, смотрела прямо ему в глаза, вызывающе и немного насмешливо. Над ним, наверное, насмехалась. Хорошая мина при плохой игре, вспомнил Пархом сказанную как-то Усковым фразу. Ну-ну, посмейся напоследок.
- Время пришло. Пора раскошеливаться, мадам Екатерина Великая, - со злорадством произнёс Пархом.
- Я знаю о сроках. И вы, я уверена, осведомлены о моей неплатежеспособности. Ведь это ваша разводка, ваш кидок.
- Кидок? Разводка? Что за блатной жаргон? – Пархом издевался. - Бизнес, Екатерина Андреевна, занятие не для слабых. Приходится рисковать. Иногда риск может привести к краху. Вы рискнули и проиграли. Так бывает.
- Да бросьте, Максим Игоревич! Или как вас там – Пархом? О каком риске вы говорите? Ведь вы давно решили меня уничтожить. Ещё три года назад. Вы всё продумали до мелочей. И с блеском провели операцию. Поздравляю. А я просто оказалась дурой.
- Короче! Платить будешь?
Екатерина хмыкнула и дёрнула плечиком.
- Если нет бабок, тогда всё в рамках договора пойдет. Завтра мои крючкотворы начнут процедуру банкротства. – Пархом склонил голову набок. – Но мы ещё можем договориться, госпожа Сидорова.
- Нам с вами больше не о чем договариваться… господин Пархоменко. Договорилась уже однажды! Ведь знала, что с вами договариваться нельзя. Вы бандит.
- Я?.. Я не бандит. О чем это вы? Сами связались с какими-то гансами. Все претензии к ним. А я банкир. Я вам денег дал. Взаймы. Пришло время возвращать бабло. Я банкир, повторяю. А раз я банкир, то должен быть жестоким. Мне по барабану ваша неплатежеспособность… Кстати, вы неправильно произносите мою фамилию. Кредитный договор не читали? Там печатными буквами написано: Пархоменков. У меня «в» на конце.
Катерина прыснула.
- А меня не интересует, что у вас на конце. Мне, как вы изволили выразиться: «по барабану».
Ну, сука!
Когда они выходили из дома Сидоровой, Пархом бросил косой взгляд на Шамиля. Лицо горца было беспристрастным, но Пархом не сомневался – Шамиль слышал слова Катерины и наверняка передаст их своим абрекам. Смеяться будут…
- …Але! Максим Игоревич? Вы меня слышите? – надрывался Мрак. – Але? Фу, фу! Что со связью?
- Да слышу я тебя, - Пархом с трудом оторвался от воспоминаний.
- Так как вам моя версия, Максим Игоревич?
- Какая версия?
- Ну… Списать смерть Самсонова на зятя.
- На какого зятя?
- На Сидорова.
- А, ну да. На Сидорова. А он точно того… дас ист капут?
- Судмедэксперт констатировал смерть.
- Замечательно. Это просто замечательно. Нет человека - нет проблемы. А версия… Нормальная версия. Списывай. Вообще, делай что хочешь. Но чтобы всё пучком было. Усёк?
- Так точно!
- Закроешь дело, звони Андрею Ильичу. Я его предупрежу. Он выдаст тебе то, что я обещал, - к Пархому понемногу стали возвращаться самоуверенность и хорошее настроение. Амёба на спине стала уменьшаться в размерах. Впрочем, что-то ей мешало исчезнуть совсем. - Купишь себе яхту, Мрак. У тебя же на яхту этой сотки не хватало? Тебе, небось, эта яхта по ночам снится?
- Ну…
- Что «ну»? Думал, не знаю? Я про вас, взяточников, всё знаю. На то я и хозяин, чтобы о своих холопах всё знать. Вы у меня все как на ладони - и ты, и Малюта, и мэр наш. Всё знаю! И о недвижимости вашей знаю и о желании из России слинять… Плохо это. Не патриоты вы ни хрена. Родину любить надо. Она вас родила и вскормила и… сейчас кормит.
Пархома несло, он понимал, что говорит что-то не то, что-то лишнее, но остановиться не мог. Наверное, это была реакция на недавнее нервное напряжение, неконтролируемая психологическая разрядка.
- Откуда вы… – сдавленным голосом спросил полковник. – Про яхту?
- Откуда знаю? Я, Мрак, мысли читать умею, - хохотнул Пархом. – На расстоянии читаю, как этот… - И вдруг его словесный понос прекратился так же внезапно, как и возник. – А что угадал? Про яхту?.. Ладно. Всё. Давай, действуй. Про яхту пошутил, про родину нет.
Пархом положил трубку и с досадой хлопнул себя по лбу.
«Осел! Сдал по-глупому одного из своих сексотов. Мараков не такой дурак, каким кажется. Сыскарь, как никак, с большим стажем. Сразу просечёт, где сквозняк. Ну, да ладно, прорвёмся»
Он набрал номер Шамиля. Соединение произошло, но Шамиль молчал, ожидая, что тот, кто ему позвонил, заговорит первым.
- Але, Шамиль! Снимайся. Давай назад.
- Засаду поставлю. – Шамиль не спрашивал, а сообщал о том, что намерен предпринять.
- Не надо. Никто туда не придёт.
- Как скажешь.
5
Расследованием «причин» и «обстоятельств» взрыва в гостинице «Центральная» полковник милиции Константин Леонтьевич Мараков руководил из своего домашнего кабинета по телефону. Выходить из дома в ночь, плестись по темноте до гаража, заводить свой «Лэндкрузер» (автомобиль по своим размерам должен соответствовать габаритам его владельца) и ехать через весь город страсть как не хотелось. Можно было, конечно, вызвать дежурную машину, примчались бы мигом, но не любил Мрак служебные волги и бобики - нет комфорта, и бензином попахивает. Да ему вообще, в принципе выходить из дома не хотелось. Да и что такого особенного? Подумаешь, погиб какой-то приезжий бизнесмен. Случай, не то чтобы рядовой, но и не выходящий за статистические рамки. Бизнесменов, коих несть числа во всех городах и весях необъятной родины, часто взрывают, а меньше их не становится. В Москве такое едва ли не каждый день случается, но и его город не исключение. Не так часто, но бывает.
Выполнять некоторые щекотливые поручения его подчиненным не впервой. Все всё прекрасно понимают, что к чему и зачем. Понимают и помалкивают. Он ведь тоже закрывает глаза на тот беспредел, который творится в подразделениях. Главное – отчетность. Наверх должно идти то, что ждёт высшее руководство. А жалобы некоторых представителей широких народных масс… с ними полковник Мараков умеет разбираться. У него и в городе и наверху всё схвачено.
Мараков спокойно, по-деловому давал указания и принимал телефонные рапорты от подчиненных. Всё шло как по маслу и складывалось как нельзя лучше. Пулин молодец! Всё понял с полуслова, клюнув на посул стать замом главного городского милиционера. Неожиданное появление на сцене Сидорова и его смерть тоже как нельзя лучше легли в строчку, и версия получилась - конфетка. Пальчики оближешь!
Мараков закрывал глаза, и перед его мысленном взором возникала белоснежная красавица-яхта. Еще чуть-чуть и он станет владельцем этой красавицы, мечта станет явью. Каких-то сто тысяч. Один рывок можно сказать.
Яхта приближалась, медленно подплывая к берегу, на котором стоял он. Мрак видел её крутые борта, резные балясинки леера, гюйс, развевающийся на клотике капитанского мостика…
И вдруг в памяти прозвучали слова, сказанные Пархомом: «На то я и хозяин, чтобы о своих холопах всё знать!».
Видение враз померкло, почернело, как передержанная фотография в кювете с проявителем. Нет яхты – одна чернота.
Положив трубку, Мараков долго сидел без движения и тупо соображал – взять из холодильника очередную банку пива или перейти к более радикальному средству успокоения и приведения мыслей в порядок? Да, пожалуй, пивом тут не обойтись.
Мараков потянулся к бару и поставил перед собой на стол бутылку финской водки из рифленого стекла и чайный стакан в серебряном подстаканнике. Налил водки в стакан до верху, по тоненькую золотую полоску, запрокинув голову, влил в себя тёплую прозрачную жидкость, только дважды дёрнув кадыком. Тёплая водка – это именно то, что ему сейчас было нужно. Холодную пьют ради удовольствия, теплую – во всех остальных случаях. А в таких, как этот - особенно.
Водка была хорошая, из дьюти-фри.
- Сука! – вслух сказал Мрак, сплёвывая чаинку, попавшую в рот вместе с водкой налитой в неополоснутый стакан. Ругательство было адресовано не чаинке. Вернее, не только ей.
Янка! Предательница! Проститутка! Дура тупоголовая!
Дура! А сам-то! Сыщик, называется. Так облажаться!
Машинально Мрак налил себе ещё. Выпил. Сплюнул, опять эта долбанная чаинка!..
Что же теперь будет? Янка, проститутка, оказывается, на два фронта работает. И на него, и на Пархома. Многостаночница драная! Чем же её Пархом припугнул, что она его, Мрака, своего хозяина и благодетеля, так предательски сдала? Ведь не должна была, не должна была! Ведь в кулаке держал. Крепко. Думал – хрен пикнет. Пикнула. Видать, страшней смерти Пархомова угроза.
Мараков натянул на себя шерстяной спортивный костюм, кожан, кроссовки и вышел из дома.
Город вот-вот должен был начать просыпаться. Горели только окна в квартирах, где жили те, кому, несмотря на праздничный день, приходилось вставать и собираться на работу или на службу. Ну, ещё, может быть, те, у кого бессонница. Янкины окна были темными.
Мараков поднялся на лифте на седьмой этаж и, остановившись возле Янкиной двери, с силой вдавил кнопку звонка. Янка открыла через пару минут, как всегда, не спросив «Кто там?». Сегодня это обстоятельство порадовало полковника, хотя обычно он отчитывал свою любовницу за беспечность.
- Котик?
Котик с порога залепил любовнице пощечину. Впрочем, ударил не сильно, он уже давно научился дозировать свою силушку. Да и время, в течение которого он ехал через весь город, сыграло роль. Мрак немного успокоился, а, успокоившись, сообразил, что убивать коварную предательницу именно сейчас, смысла нет – вся его недвижимость в Турции записана на Янкино имя.
Прикрыв за собой дверь, поинтересовался:
- А что, кого-то другой мог прийти? Или уже здесь? А я не вовремя.
- За что, Котик? – Янка хлопала глазами. За мгновенно проявившееся на белой холеной щёчке ярко-красное пятно она не хваталась, руки держала наготове, одну – на уровне груди, другой прикрывала живот - учёная. Янкины не накрашенные глаза вдруг показались полковнику узкими поросячьими глазёнками, они внимательно следили за его движениями, пытались определить, когда и в какое место прилетит следующая плюха.
Мрак больше бить не стал, хмыкнул и прошёл в комнату.
- Надо же, - с наигранным удивлением сказал оттуда, - одна.
- Котик! Как ты можешь такое говорить? Да я… – Янка пыталась расцветить свой голос нотками возмущения, но Мрак слышал: обеспокоилась девушка, сообразила, что если он неожиданно явился к ней ни свет, ни заря, возбужденный и злой, значит на то были основания.
- Хочешь сказать, что верна мне как собака? – усмехнулся Константин Леонтьевич. – А как же Пархом? Ему ты тоже верна?
- Какой Пархом?.. – Янка вдруг осеклась и тяжело сползла по стене на пол. Она всё поняла. – Котик…
- Нет, - жестко оборвал ее полковник. – Котика больше нет. Сейчас пока можешь называть меня по имени-отчеству, Константином Леонтьевичем, а в понедельник с утра, я для тебя гражданин начальник. Усекла?
- Котик… - Янка разрыдалась, спрятав лицо в руках. – Я всё расскажу, Котик…
- Константин Леонтьевич, - напомнил Мараков.
- Я всё расскажу, - говорила Янка сквозь рыдания, - я всё тебе расскажу, Котик. Он страшный человек. Нет, он не человек… Я сразу хотела тебе рассказать, но боялась. Не тебя боялась, его. Ты даже представить себе не можешь, что он со мной сделал и что пообещал… если я ему про тебя рассказывать не буду. А теперь мне всё равно. Лучше в тюрьму, на зону... Нет, не пойду в тюрьму, не пойду на зону, он меня и там найдёт и сделает, что обещал. Он или его дружки. Лучше смерть! Убей меня, Котик. Убей, пожалуйста. Мне жизни нет. А не убьёшь, сама из окна выброшусь. Правду говорю.
- Так. Стоп! Давай-ка по-порядку.
Ту ночь Янка не забудет никогда. Сколько жить будет, столько и будет помнить…
Её схватили у входа в подъезд. Она возвращалась домой после вечеринки, приятно проведённой в компании двух подруг в кафе-пиццерии «Бегемот», в том кафе, что у гостиницы «Центральная» (в двух шагах от ее дома) и который народ за его цилиндрическую форму окрестил «Бочкой». Повод для веселья был самый, что ни есть, уважительный – у одной из Янкиных подруг, озабоченной своим состоянием тест на беременность оказался отрицательным. Котика не было в городе, он по делам улетел в Москву, так что расслабиться и оттянуться, можно было по полной программе. Янкиных подруг сняли какие-то командированные, и они довольные и хохочущие ушли с ними в гостиницу продолжать расслабляться. Янка тоже могла присоединиться к подругам (парней было трое и выглядели они вполне прилично), но она, как и положено порядочной содержанке отправилась домой.
На парковке напротив подъезда стоял джип, на который она, проходя мимо, и внимания не обратила, а у двери мерцали огоньки сигарет. Лампочка над дверью как всегда не горела.
Кто-то к кому-то пришёл в гости, а кода не знает, подумала она, вот и ждёт когда придёт припозднившийся жилец и откроет дверь.
Ночные визитеры схватили её под руки, едва Янка вступила на первую ступеньку и, пригрозив «зарэзат», если она будет «орат», затолкали в машину. Мысль об изнасиловании промелькнула у Янки в голове, но когда джип тронулся и помчался по ночным улицам, эта мысль ушла. Если бы хотели изнасиловать, не стали бы никуда ехать, оттрахали бы прямо здесь у подъезда, в машине. Такое в последнее время случалось часто. Кстати, ту самую подругу с отрицательным тестом, чью удачу они отмечали сегодня, на позапрошлой неделе оприходовали у двери отчего дома. И другую подругу месяца три назад. Тоже у подъезда. И тоже чёрные были. Развелось их, черножопых, в городе! Скоро больше чем русских будет! И на рынке они, и везде. Эх, ведь предупреждал её Котик, чтобы поздно не шлялась!..
Не трогают, везут куда-то. Янке стало неспокойно на душе. Изнасилования она не боялась - не девочка. Если тебя насилуют, расслабься и постарайся получить удовольствие – эту истину она постигла давно, еще школьницей. К тому же подруги рассказывали, что подобное изнасилование они не прочь пережить ещё разок… Но всё-таки, куда же и зачем ее везут? Может быть, убить хотят?
- Будэшь себя харашо вести, савсэм живая будэшь, - сообщил ей один из похитителей, чеченец с густой чёрной бородой, закрывающей почти всё лицо. Он будто бы прочитал янкины мысли.
- Куда вы меня везете? – спросила она с опаской в голосе.
- Одын человэк хочет тыбя видеть.
Сначала она ничего страшного не предполагала, даже вздохнула с облегчением. Пусть везут. Ну, привезут они ее к таинственному ночному клиенту, к какому-нибудь цветочному торгашу. Она ему о своём покровителе расскажет, пригрозит, он, заказчик этот озабоченный обосрётся от страха и отпустит в ту же минуту на все четыре стороны. Кому хочется поперёк дороги самому главному городскому милиционеру становиться? Себе дороже. Отпустит, да еще прощения попросит, и денег даст. Чтобы молчала. О том, кто её покровитель она этим черножопым в крузаке рассказывать не стала. А когда джип подъехал к воротам с голыми грудастыми скульптурами, она с ужасом поняла, что привезли её не к какому-то зачуханному цветочному или фруктовому королю, а к самому Пархому. Этот страшный бандюган Котика не боится, он не станет считаться с тем, что она любовница начальника ГУВД. А слухи о Пархоме ходили жуткие. Говорили, что он не просто трахает, а буквально истязает. А потом убивает. Собственноручно расчленяет, а его черносотенцы развозят куски по городским помойкам или отдают их бездомным собакам. Правда, это было похоже на брехню, на байки-страшилки вроде чёрной руки из тумбочки, тёмной комнаты и кровавого топора. Кто о том может знать точно? Те, кого Пархом убил?
Оставалась еще надежда, что абреки просто ошиблись, обознались, не ту привезли Пархому для сексуальных утех.
Янку завели в дом и по лестнице вниз, в подвал. Помещение, куда её втолкнули, было похоже на тюремную камеру, и даже узкое зарешёченное окошко под потолком имелось, правда, нарисованное. В углу находилась заржавленная параша, рядом такой же ржавый умывальник. Тихо журчала вода в ощетинившихся лохмотьями краски трубах и капала из покрытого белым налетом крана. Вдоль одной стены стояла узкая железная шконка, застеленная синим казенным шерстяным одеялом. А в торце импровизированной камеры темнело какое-то странное сооружение с цепями и колодками. У Янки похолодело внутри. Может быть, рассказы о Пархомовых зверствах не байки, может, всё правда?..
Конвоиры подвели Янку к этому пыточному креслу и, упредив её возможное сопротивление ударом под дых, от которого Янка сложилась пополам, быстро со знанием дела зажали её голову, руки и ноги в колодки. Один из конвоиров подошёл сзади и, задрав ей юбку на спину, сорвал стринги.
- А вот это ты зря сделал, Махмуд, - услышала Янка глухой хрипловатый голос. – Это я сам люблю. Ну, ладно, идите пока… Свободны, я сказал!
Пархом, это был, конечно, он (Янка однажды видела его вживую выходящим из банка «Парус» и неоднократно – фото в местных газетах), подошел и, склонив голову набок, сказал:
- Привет малышка. Ты меня знаешь?
Янка с ужасом смотрела на Пархома не в силах выдавить ни единого слова. Как кролик на удава.
- Не знаешь… Значится, знакомится будем.
Он зашел сзади и какое-то время стоял молча.
- А попка у тебя нечё, - изрек он. – Следишь за ней, небось? Холишь и лелеешь?
- Отпустите меня, - прошептала Янка. – Пожалуйста…
- Чегой-то? Просишь меня скорее начинать? Это правильно. Быстрей начнем – быстрей закончим. Какала сёдни?
- Отпустите ме… - закончить фразу ей не удалось.
Пархом вошел сзади – жестко и грубо.
- А-а-а! – заголосила Янка.
- Нравится? – хрипло спросил Пархом.
Заниматься анальным сексом Янке было не впервой, но то, что с ней делал Пархом, ничего общего с сексом не имело, его действия даже изнасилованием нельзя было назвать, это было похоже на пытку. Такой боли и унижения она не испытывала никогда в своей грешной, порою беспутной, крайне беспутной жизни. Она кричала, а Пархом, тяжело дыша, приговаривал:
- Ори. Ори громче. Я люблю, когда орут.
Закончил он быстро, но Янке показалось, что её мучения длились целую вечность. Утробно зарычав, Пархом звонко и больно шлепнул ее по ягодице. Потом застегнул ширинку, подошёл к шконке и увалился на неё, уставившись в потолок. Янка тихо поскуливала от боли и страха за свою жизнь, а Пархом лежал и молчал, приводя дыхание в норму. Через минуту он повернулся:
- Ну как, стерва, понравилось? Ещё хочешь?
- За что?
- Стало быть, хочешь ещё. Извиняй, у меня принципы. Трахаю только один раз. Один объект – один подход. А если ты такая ненасытная, я сейчас помощника позову. Не справится и он, следующий придёт. У меня их много есть. Про черную сотню слыхала?
Пархом вытащил из кармана мобильник.
- Але! Шамиль? Пришли ко мне в секс-камеру Махмуда. Какого, какого, того самого, у которого… Ага, по туда. Давай быстро, девочка попалась ненасытная. Всё давай, да давай… Ну, давай, шнель!
- Отпустите меня. Я никому… никогда. Я не скажу… Отпустите…
Пархом не слушал Янку. Закурив, стал ждать прихода своего абрека.
Дверь скрипнула, и на пороге появился бородатый чеченец, может быть, тот, что похитил Янку и привез сюда, а может, другой. Все они на одно лицо – чёрные и хмурые. Горбоносые. Страшные.
- Махмуд, - сказал Пархом. – Покажи «дэвушке» что у тебя в штанах. Покажи, не стесняйся.
Махмуд осклабился. Подошел к Янке и, прошуршав молнией извлек из штанов нечто, похожее на палку сервелата. Янка зажмурилась от страха, взвыла и прикусила губу.
- Спрячь пока. Девушке плохо, не видишь? Напугал, ишак членистоногий!
- Гы-гы-гы, - засмеялся чеченец, засовывая свой инструмент обратно в штаны.
- Иди пока, покури. Или ширнись. Только не переборщи с дозой, вдруг понадобишься. Если что, позову.
Чеченец вышел, еще раз плотоядно посмотрев на скованную по рукам и ногам Янку. Когда дверь за ним закрылась, Пархом встал с шконки и, пройдясь по камере, развел руками, как бы демонстрируя свое подземное жилище:
- Ну, как? Нравится тебе у меня? Красиво, правда? Эту камеру по моему личному дизайн-проекту сооружали. И станок тоже. Плотника пришлось убить, чтобы не трепался. А что поделаешь? Красота требует жертв. Плотника не жалко. Еден дас зайнен! Плотников в России-матушке полно.
Янка плакала молча, вполуха слушая ёрнические разглагольствования Пархома и с замиранием сердца гадала, удастся ли ей выбраться живой из этой передряги.
- Сколько же здесь таких как ты перебывало!.. – продолжал Пархом со вздохом. – Много. Я, честно сказать, не считал. Но ты можешь на слово поверить. Очень много. Реально много. Кто здесь ночку проводил, кто несколько. Некоторые так аж на недельку зависали. Почему на недельку? Больше не выдерживали. Мои Махмуды ребята достойные, в том смысле, что у каждого из них – достоинства большие. Впрочем, ты видела. А про то, что обо мне в народе говорят, не верь. Брехня. Байки из склепа. Никаких расчлененок, никаких собак. Убивать, конечно, приходилось. А что делать, если после таких гостеваний за моих посетительниц ни проктологи, ни гинекологи браться не желали. Приходилось их из сострадания… Чтобы не мучались.
- Вы меня убьёте? – жалобно проблеяла Янка.
- Неправильный вопрос. Спроси: что я должна сделать, чтобы вы оставили мне жизнь?
- Что я должна сделать, чтобы вы оставили мне жизнь? - послушно повторила Янка и добавила от себя: - и не отдали своим Махмудам.
- О! В точку! Ведь можешь, если захочешь! А то: отпустите? убьёте? Сформулировала даже лучше, чем я. Расширенно.
- Я всё что хотите…
- Не сомневался. Если будешь паинькой и ответишь на все мои вопросы, останешься живой…
- А…
- И если впредь работать на меня станешь, являя преданность и расторопность. Не за бабки, как говориться, а за страх. Конкретно.
- А…
- Договорились?
- Да. А насчет Махмудов?
- Насчет того, отдам ли я тебя на растерзание? Ну что ты, лапа? Никому я тебя не отдам. У нас с тобой любовь на век. Да и не нужны мне сексоты с развальцованными до неприличия отверстиями. Мне сексоты здоровыми нужны. Я тебя сам пальцем не трону и другим не позволю трогать. Ни пальцем, ничем. А то, что произошло между нами, считай профилактикой. Для прочистки мозгов, так сказать. У тебя же мозги где? Правильно, там… А тебе понравилось мозги прочищать?
Янка судорожно сглотнула и кивнула, преданно, как собака, глядя на Пархома. Он посмотрел в ее испуганные глаза, на лицо с потеками косметики, на капли крови на пухлых губах и подбородке, сплюнул на каменный пол и зло сказал:
- Врешь, но это не важно. Запомни, сучка: если вздумаешь о том, что с тобой здесь произошло, Мраку рассказать или слинять намылишься, жизнь твоя в этой камере закончится. Все мои черносотенцы тебя отымеют. До смерти отымеют. Усекла? Достану, где бы ты не пряталась… Ну что, может, для удержания в твоей куриной башке наших устных договоренностей Махмуда вызвать?
- Нет! – воскликнула Янка. – Умоляю, не надо. Я всё расскажу. И всегда рассказывать буду. Только не надо Махмуда. Он меня разорвет. Пожалейте…
- Гут, пошутил. Махмуд от тебя никуда не денется. Как только захочешь, сразу скажи, я позову. Итак…
И так Янка стала барабанить Пархому на Котика.
«Дёшево! Дёшево Пархом взял Янку, - думал полковник Мараков, возвращаясь домой на своем «Лэндкрузере» с включенными мигалкой и сиреной, игнорируя рядом и навстречу идущие автомобили, не обращая внимания на огни светофора, не притормаживая на перекрёстках и грубо нарушая все правила дорожного движения. - Да, дёшево он ее вербанул. Дёшево, но эффективно. Не стал собирать компромат, выискивать зацепки. Схватил, трахнул, пуганул - дело в шляпе. По-своему, по бандитски… Сволочь уголовная!.. А Янка… Бедная девочка… Бедная? Не особо-то она и бедная. Три домика на побережье Эгейского моря - не баран чихал. Это же все её. И Пархом знает, что всё на Янку записано… Вот идиот! - обругал себя Мрак. - Кого испугался? Самого себя, не иначе. Перестраховался, называется…»
И что теперь делать? Вот чёрт, даже посоветоваться не с кем! Не с женой же, в самом-то деле. Нет у него человека, который бы выслушал его, понял и что-то посоветовал. Нет у Мрака друга, да и не было никогда. Одни сослуживцы, коллеги и нужные люди. Водку с ними пить можно, но и только. Причём, желательно, молча. Любой из них предаст и продаст, не поморщится! К тому же все они, так или иначе, от Пархома зависят. Малюта? Он наверняка в том же, что и Мрак положении. Но нельзя перед прокурором раскрываться, он первым его сдаст. Нет. Никому нельзя доверяться. А посоветоваться так хочется! Мозги словно ватой обложены, работать не хотят.
Мараков вдруг ощутил одиночество и безысходность. Ему захотелось, чтобы рядом кто-то оказался, но рядом - только пустое кожаное пассажирское кресло.
Он снова подумал о Янке. Только она у него есть. Только с ней можно что-то обсудить. Ведь они с Янкой теперь в одной упряжке. Они и раньше в одной упряжке шли, но как-то обособленно. Во всяком случае, мыслей о том, что они - одна команда и Янка его единственный друг, у Маракова не было. Не считал Мрак Янку другом. Просто шли рядом и всё. Параллельными курсами. Вроде бы в одну сторону, но только потому, что так удобней обоим. Пока удобней. Он для Янки являлся источником существования и гарантом относительной безопасности и ещё более относительной свободы. А она для него – шикарной бабой, которая всегда готова его обслужить и ублажить по высшему разряду, которая, зная и осознавая, что полностью зависит от него, не задает лишних вопросов и не очень активно вытягивает из его карманов деньги. А теперь кое-что изменилось. Теперь у них появился один на двоих противник и одна угроза.
Может вернуться к Янке, посоветоваться?.. Да нет, какая из нее советчица? Особенно сейчас. Янка ничего толкового не скажет. Заладила одно: убей меня, Котик! Мне жизни нет!.. Еле удалось успокоить. Пообещал, что спасет её от Пархома и всё будет как прежде, как мечтали. Что скоро они переберутся в Турцию к синему морю и жаркому солнцу. К персикам, арбузам и инжиру. Пообещать-то пообещал, а вот как это обещание выполнить?.. Но тактику поведения он предложил правильную, точнее, единственно возможную в данной ситуации: делать вид, что ничего не произошло. Янка продолжает стучать Пархому на полковника, а полковник перед Пархомом ломает комедию и делает вид, будто находится в полном неведении, что его любовница – пархомовская сексотка. И ни гу-гу.
Но это пока ни гу-гу. На первое время, пока он что-нибудь не придумает.
А мысли в башку как назло не лезут. Ну, совершенно ни одной мысли! Неужели это «пока» будет длиться вечно? До самой смерти?
До смерти?..
Мрак резко ударил по тормозам, забыв о том, что едет на предельной скорости по скользкой дороге. Тяжёлую машину занесло, она юзом заскользила по мостовой, покрытой тонким слоем утреннего ледка. Полковник с ожесточением крутил баранку, пытаясь не потерять сцепления колес с обледеневшим асфальтом. Благо машин в столь ранний час праздничного дня было мало. Перепрыгнув бордюрный камень, «крузак» выскочил на тротуар и, ткнувшись задним крылом о фонарный столб, остановился.
- Уф, ****ь! – выдохнул Мрак. – Чуть не убился на хрен!
Он пошарил по карманам и не найдя носового платка, вытереть пот, выступивший на лбу, потянулся к бардачку за какой-нибудь тряпицей. Рука наткнулась на «Беретту», которую Мрак положил туда позавчера вечером и совершенно забыл об этом. Пистолет был изъят при обыске съёмной квартиры, в которой проживал некий преступный элемент, наркодилер, приехавший в город неделю назад отлаживать канал сбыта синтетического зелья и которого сдал один из «штатных» стукачей, подопечных полковника Маракова. Изъятие проводил полковник лично, а потому не включил пушку в список изъятых вещдоков, оставил её себе в качестве сувенира. Таких «сувениров» имелось у Константина Леонтьевича десятка полтора, если не больше. Некоторые хранились дома в сейфе еще со времен советской власти.
Мрак любовно погладил вороненый ствол.
- Ты – решение моих проблем, красавица, - сказал он вслух, обращаясь к «Беретте».
В окно громко и решительно постучали чем-то твердым, но явно не костяшками пальцев. Мрак спрятал пистолет во внутренний карман кожана и опустил тонированное стекло.
- У вас все в порядке? - у дверцы мараковского внедорожника стоял инспектор ДПС. Лицо парня было бледным и злым, но, увидев сидящего за рулем, он моментально вытянулся в струнку. – Товарищ полковник?..
- А ты небось подумал: кто это тут с включённой мигалкой рассекает?
- Я…
- Ты? Да нет, это я, – пошутил Мараков, осклабившись. – В следующий раз прежде, чем палкой своей в окно стучать, на номера внимание обрати, ага!
- Виноват, товарищ полковник!
Заметив абсолютную растерянность инспектора, главный милиционер смягчился:
- Ладно, расслабься… С тормозами что-то. Заклинило, наверное. Ну-ка! – Мараков понажимал педаль тормоза. – Да нет, вроде в порядке. Ну всё, поехал.
- А может помощь какая нужна?.. У меня на СТО свояк работает. Тут рядом. Мигом протестирует, проверит, тормоза прокачает. И крыло заменить можно быстро, или отрихтовать, покрасить. По цвету подберут один в один. От родного не отличите… Фару опять же поменять надо. Бесплатно, вы не подумайте чего, товарищ полковник.
- Ты что – идиот? У меня таких «свояков» полгорода.
Мараков повернул ключ зажигания. Двигатель завелся легко.
- Ладно, - полковник взглянул на погоны инспектора. - Ладно, лейтенант. За предложение спасибо. Некогда мне. Поехал…
6
Альфред чуть не проскочил лестницу в бомбоубежище. Если бы не считал шаги и не светил на стену точно прошли бы мимо. Того белёсого столба света, лившегося сверху, который они с Сидоровым видели во время своей первой вылазки в канализационный коллектор, теперь не наблюдалось. Люк был естественно закрыт, а электричество в бомбоубежище скорей всего отключено.
- Всё, - радостно сообщил Альфред Окрошке, - пришли. Теперь наверх.
- Лезь первым. Тебе сподручней люк открывать. У тебя руки свободные, а у меня костыли.
Альфред не заставил себя уговаривать, юрко вскарабкался по лестнице и сдвинул люк в сторону.
- Василич, а тут свет горит, - сказал он сверху и быстро спустился вниз. – Ты его отключил, когда мы тут с Сидоровым были?
- Знамо дело, отключил. Экономика должна быть экономной.
- Значит, его кто-то включил. Кто? Может там бандиты?
- Не, не бандиты, - помотал головой Окрошка.
- А кто тогда?
- Догадываюсь я, кто там свет включил. Бирюк, мать его!..
И словно в подтверждение этих слов сверху прозвучал хриплый голос Бирюка:
- Эй! Это кто там шараёбится, ёшкин кот?
- Бирюк! – обрадованно воскликнул Альфред. – Это мы с Василичем. А бандитов там нет?
- Нет тут никаких бандитов. Один я. Забирайтесь, помогу. А кто такой Василич?
- Это я Василич, - авторитетно заявил Окрошка. – Не знал, как меня по отчеству? Теперь знать будешь, рожа уголовная!
Бирюк помог выбраться Альфреду, потом они вдвоём втащили в тамбур Окрошку.
- А я сразу, как вы ушли, сюда определился, - рассказывал Бирюк по дороге к кубрикам. – Перетащил сюда кое-что из утвари, малость продуктов захватил, какие нашлись. Выбрал себе конурку, обустроился, вас дожидаючись. Проходите. Голодные, небось. Сейчас подхарчитесь. А где Сидоров?
- Нет больше Ляксеича, - горестно сказал Окрошка, усаживаясь на лежак. – Убили его.
- Как убили?
- Напрочь. Взорвали.
- Ёшкин кот!
Окрошка горестно покивал:
- Нету больше нашего командира. Теперь придётся мне тут старшим быть.
- А ты не ошибаешься? Ты точно знаешь, что Сидоров мёртв?
- Точно. Мертвее не бывает. Всего осколками от гранаты посекло. Вот, - Окрошка вытащил из-за пазухи лакированный туфель на правую ногу, - всё, что от нашего Ляксеича осталось.
Бирюк принял из рук Окрошки туфель, подержал, вернул, сказал со вздохом:
- Да, дела… Жаль мужика. Правильный был. По понятиям жил.
- Да иди ты со своими понятиями! – Окрошка спрятал туфель на груди. – Ляксеич нам всем заместо отца родного был. Он… Он… Мы за него отомстить должны. Вот!
- Кому? Кому отомстить-то?
- Пархому.
- Пархому?..
- Ему, вражине!
- Теперь понятно, ёшкин кот, - сказал Бирюк задумчиво.
- Чего тебе понятно?
- Чеченские боевики. Ведь это Сидоров четверых замочил?
- Двоих, - поправил Бирюка Окрошка. – Двоих я уделал. И ещё уделаю. Всех этих чернозадых! Всю их шайку-лейку! Во главе с вожаком ихним. Всех до единого к едрене-фене!
- Где же это Сидоров Пархому дорогу перешёл? – спросил Бирюк с задумчивым видом. - Вроде бы разными путями они ходили. Где же пересеклись?
- Где, где, на бабе, где ж ещё? – ворчливо ответил Окрошка. – Хошь подробностей, Альф расскажет. У них там всё запутано было…
Пока Альфред рассказывал Бирюку о Катерине, о том, кем был ей Сидоров, не забыв поведать и о своих личных проблемах, Окрошка углядел на столике кусок засохшего чёрного хлеба и пустую консервную банку из-под шпрот с остатками масла и принялся грызть сухарь, обмакивая его в масло. Зубов у Окрошки было маловато, поэтому дело продвигалось медленно.
- И какой у вас план? – поинтересовался Бирюк, выслушав рассказ Альфреда. – К Пархому не так легко подобраться. У него в доме сигнализация. По периметру камеры видеонаблюдения через каждые десять метров установлены. Хотя непонятно, на хрен ему камеры и сигнализация, коли в доме сотня вооруженных до зубов боевиков?
- А ты откуда про всё это знаешь? – невнятно спросил Окрошка мусоля во рту сухарь.
Бирюк пропустил вопрос Окрошки мимо ушей.
- В его логове Пархома не взять, - продолжал он. – И по дороге не перехватить. Он когда куда-нибудь выезжает, спереди и сзади его мерса два джипа с боевиками едут. И с ним рядом телохранители с автоматами. Останавливаются, коридор образуют, Пархом по этому коридору и идет. Мерс свой без присмотра никогда не оставляет. И ни за что в машину не сядет, пока абреки её со всех сторон не обнюхают. И вообще, редко он из своего дома выезжает. И никто не знает, когда в очередной раз выезжать будет. Сложную вы задачу себе поставили, мужики. Не взять Пархома в лоб, он свою жизнь серьёзно охраняет.
- Ни фига не сложную, – Окрошка, наконец, доел сухарь. Весь его щетинистый подбородок был испачкан маслом. – И в лоб мы его бить не будем. Мы его в зад долбанём, да так, что говно из ушей брызнет.
- Как это в зад? – с усмешкой спросил Бирюк.
- В смысле, снизу. Из-под земли. Мы чё, зря что ли с Альфом подземелье исследовали? А пластида… - Окрошка взглянул на Альфреда и поправился: - пластита у нас - хоть жопой ешь.
Бирюк посмотрел на Окрошку с восхищением:
- Молодца, Окрошка! Не ожидал от тебя такой изворотливости ума и глубины мышления.
Окрошка не знал, как ему реагировать на слова вечного оппонента и подначивателя, он не понимал – подшучивает над ним Бирюк как всегда или на этот раз хвалит по-настоящему. Огрызнулся на всякий случай:
- Знамо дело, не такой дурак, как ты.
- Это само собой. А как вы пластид взрывать будете?
- Как, как? Каком. Разберёмся. – Окрошка посмотрел на Альфреда, ожидая от него поддержки. – Правда, Альф?
- Нужны взрыватели, - подал голос Альфред.
- Зачем нам взрыватели? – удивился Окрошка, не поняв, о чём говорит Альфред. - Мы сами Пархома взорвать должны! Без взрывателей. Это наше дело – моё и твоё, Альф. Им, взрывателям твоим, небось ещё платить за работу придется.
- Я имел в виду не людей. Взрыватели – это такие минибомбы. Капсюль-детонаторы. Они передают взрывчатке начальный импульс и взрывчатка… взрывается.
- А по-другому никак нельзя?
- Я не знаю…
- Ни хрена ты, Альф не знаешь! И где эти… - Окрошка попытался воспроизвести услышанный термин, - капсюли-дегенераторы взять?
- Не знаю. – Альфред сокрушенно пожал плечами. – Я же только теоретически…
- Теоретик хренов, - зло проворчал Окрошка.
- Чувствую, мужики, без меня вам не обойтись, - вмешался Бирюк. – Найду я вам детонаторы. Точнее, не найду, а сам смастерю из подручных средств. Я в этом деле кое-что понимаю.
- Ты? – удивился Окрошка.
- Да я. Приходилось мне в жизни такие сейфы вскрывать, где отмычки – как мёртвому припарки. Эти сейфы только взрывчаткой открыть можно было. Так что можете рассчитывать на меня. И пархомовский особняк вместе с хозяином подорвать вам помогу.
- А тебе-то это на кой?
- У меня тоже счёт к Пархому имеется. Неоплаченный. Думал, помру, так и не смогу должок вернуть. Мне ребята, ваше желание с Пархомом поквитаться - в ёлочку. Да и Сидорова я тоже уважал. За такого мужика отомстить – святое дело.
- А что за должок? – с интересом спросил Окрошка. - Большой? Должок-то?
- Приличный, ёшкин кот.
- Расскажешь?
- В другой раз, - пообещал старый вор.
Мотовило сидел в кресле в своём кабинете и тупо смотрел на обшарпанную столешницу рабочего стола. Стол был прибран ещё вчера с вечера, все документы помещены в сейф, а канцелярские принадлежности и чистая бумага в ящики. Майор уважал порядок. На столе, кроме телефона лежали два пластиковых пакетика. В одном пакетике желтели фильтрами два окурка, в другом находился зелёный инсулиновый шприц. Это всё, что они со стажёром Петровским нашли на плоской крыше «бочки». Не густо. По остаткам крови в шприце и по слюне на фильтрах можно определить группу крови того, кто курил и ширялся на крыше, но что это даст? Можно даже не только группу крови определить. И пальчики найдутся и еще масса всего. «Земляки», эксперты-криминалисты – ассы своего дела. Те, естественно, которых Малюткин ещё не успел в прокуратуру переманить. И методики сейчас замечательные. Если сильно постараться, пошарить в картотеке (у Мотовило имелась своя личная картотека на кое-кого из пархомовских боевиков, этой информацией с ним поделился капитан из городского отделения ФСБ, его боевой товарищ по Чечне) и если повезёт можно вычислить личность любителя забираться ночью на крышу пиццерии…
Ну и что? Ну, забрался! Ну, покурил, укололся. Ну, любитель экстрима. Или лунатик. Случайно погулять вышел. Заодно и покурил, а потом еще и укололся для полного кайфа. Уголовно ненаказуемо.
В номер Самсонова Гоша со своими операми не попал. Гондон Байкалов номер опечатал. А сегодня апартаменты наверняка в срочном порядке начнут ремонтировать. Во всяком случае, подчистую уничтожат все следы преступления, соберут осколки, по которым можно было определить, что стреляли из гранатомета.
Мотовило взял в руки пакетики, как бы взвешивая их. Не густо. Надо честно признаться: не густо. Почти ничего у него нет на Пархома. Нужно что-то другое, более весомое… И вообще, официально - по закону - трудно будет чего-нибудь добиться… А может, ну их на хрен эти улики? Может взять, да и грохнуть? Тупо грохнуть, отомстить за Сидорова? Одним уголовником меньше будет. Ну, в самом деле, что у него есть, кроме подозрений и необоснованных обвинений уважаемого в городе человека? Не ехать же в Москву с использованным шприцем и двумя окурками. Засмеют. Правда есть ещё Альфред Аркадьевич Молотилов. Бомж. Человек без паспорта. Но где он? Сбежал. Найти-то можно, конечно. Хотя бы для того, чтобы спрятать от Пархома.
Гоша снял трубку и позвонил жене. Наденька не спала, так как ответила быстро, и голос у неё был совершенно не сонный:
- Ну что ты так долго не звонил, Гоша? – с места в карьер упрекнула его Наденька, она почему-то всегда знала, что звонит именно он. – Ты же знаешь, что я волнуюсь!
- Привет. Вот он я. Поздравляю тебя с добрым утром и с праздником, любимая.
- С добрым утром не поздравляют. Его желают.
- Тогда я желаю тебе доброго утра.
- Спасибо. И я тебе.
- Надюш!
- Что?
- А ты как знаешь, что это я звоню?
- То есть?
- Ну… всегда, когда я звоню, ты знаешь, что это я. Снимаешь трубку, я ещё слова не успел сказать, а ты уже знаешь, что это я. Как это у тебя получается?
Надя рассмеялась, но как-то грустно:
- Ты же из кабинета своего звонишь. У твоего телефона звонок особый. Печальный какой-то.
- А-а-а, понятно, - сказал Гоша и подумал про себя: «Лукавит. Когда я не из кабинета звоню, она всё равно знает, что это я». – А ты почему не спишь?
- Не спится. Тебя жду.
- Альфред с Окрошкой не приходили?
- Не-ет, - удивилась Надя. – А что, должны были?
- Не знаю. Я им приказал из машины не выходить, а они сбежали.
- Нет, никто не приходил. Окрошка? Почему Окрошка? Смешное какое прозвище у этого Грохотова… Нет, не было ни Альфреда Молотилова, ни Грохотова-Окрошки.
«Куда же они делись? – подумал Гоша. - Неужто на «Искру» отправились? Да нет, вряд ли. Не такие же они дураки, чтобы прямиком в лапы к чеченам. Наверное, затаились в каком-нибудь другом бомжатнике. Надо срочно искать».
- И Сидоров не приходил, - продолжала Надя.
- А он больше не придет, - вздохнул Гоша. - Погиб Сидоров.
- В гостинице? Где взрыв был?
- Да.
- Ты переживаешь?
- Хороший был мужик. Хотел Пархому за жену отомстить. Теперь… - Гоша вдруг замолчал.
- Гоша! – голос у Нади был обеспокоенным. – Алё, Гоша! Что ты молчишь? Ты что задумал?.. Не смей! Не ввязывайся в это дело! Слышишь меня? Гоша?
- Ну, что ты! Я и не думал даже…
- Не ври. Я же тебя знаю. Ввяжешься – всем плохо будет. Не только тебе. Обо мне подумай. О нашем… маленьком.
- О ком? О каком маленьком? – не понял Гоша.
- О том, который будет.
- Ты что?.. Ты… Ты просто так говоришь, гипотетически? Или…
- Или. Но я пока не уверена. Не хотела тебе говорить, хотела сначала убедиться… чтобы на сто процентов.
- Наденька! Родная! Да ты… Я не знаю что сказать! Надюша…
- Ты не радуйся раньше времени. Может, опять ничего.
- А ты сумки тяжёлые таскаешь! С ума сошла! Чтобы с сегодняшнего дня ничего тяжелей стакана… молока не поднимала. Ясно?
- Слушаюсь, товарищ майор! Ты скоро домой?
Мысль о поисках Альфреда выветрилась из головы майора.
- Уже лечу! Целую тебя!
Мотовило положил трубку и снова взглянул на пакетики, сиротливо лежащие на столе. Потом перевёл взгляд на корзину для мусора, стоящую между столом и сейфом, подумал и, открыв сейф, положил вещдоки на нижнюю полку. Когда он уже полностью одетый был готов выйти из кабинета, противно и настойчиво зазвонил телефон. Гоша поморщился как от зубной боли решив, что это звонит Пулин или какая-то другая сволочь. Посмотрев на часы (десятый час утра) и поборов в себе желание плюнуть на всё и не снимать трубку, Гоша вернулся к столу.
И правильно сделал, звонил Эдик Эзау.
- Алло! Гоша, я не стал тебе домой звонить, уверен был, что ты на службе.
- Честно сказать, собрался уже уходить.
- А что так? Раскрыл преступление? Молодец! Лихо. Со спокойной совестью теперь можешь идти домой. Придёшь сейчас домой к любимой жене, ванну примешь, чашечку чаю выпьешь. Или кофе. А может водочки? Завидую. А я только на работу пришёл. У меня ещё все дела впереди, сплошная… грыга и рутина. Но ничего не поделаешь. Надо! Несмотря на праздничный день и огромное желание выпить с тобой водочки. Или коньячка. В честь праздника.
«Грыга»! Это их условный сигнал. Если «грыга», то Эдик желает сообщить ему нечто важное и не для посторонних ушей. Значит, надо перезвонить Эдику на мобильный. Не со служебного и не с домашнего. Береженого бог бережет.
- Так давай вечером посидим, - предложил Мотовило. – Втроём - ты, я и Наденька моя. Разбирайся со своей грыгой, - Гоша подтвердил, что условный сигнал он принял и обязательно перезвонит, - и давай ко мне. Ты парень неженатый, стало быть, свободный как ветер. А моя Наденька свет Петровна с малой родины гостинец привезла. Из Холмов. Тесть кабанчика заколол к ноябрьским. Коньячок под свежанинку идёт – любо-дорого. Ну, как?
- Я обдумаю твое предложение. До связи.
- До связи.
Второй сеанс связи состоялся через несколько минут. Гоша только отъехал от управления и остановился у первого таксофона.
- Алё! Что за грыга?
- Всем грыгам грыга. Ты говорил, что труп, который мы вывезли от гостиницы… ну, что этот человек мог бы стать твоим другом.
- Говорил, - мрачно ответил Гоша, хоть Эдик и не спрашивал, а просто напоминал ему его же слова.
- Так вот – тебе и ему такая возможность представилась.
- Не понял.
- Труп этот вовсе и не труп.
- Что?
- Он жив и совершенно неплохо себя ощущает.
- Что? – заорал в трубку Гоша и от неожиданности выронил её. Потом долго пытался поймать раскачивающуюся на металлическом шланге у самого тротуара трубку, наконец, поймал:
- Эй, Эдик! Повтори, что ты сейчас сказал!
- Я думал, что ты в обморок упал – молчал долго.
- У меня трубка из руки выскользнула… Ты что, серьёзно насчет Сидорова?
- Так у него Сидоров фамилия? Живым твой Сидоров оказался.
- Но как же? Ты же сам смерть констатировал?
- Констатировал. А он взял и ожил. Бывает такое. Видно не все ещё дела на этой грешной земле человек сделал. Видать держит его что-то на ней. Или кто-то.
- Ты прав, есть у него здесь дела.
- Кому-то задолжал?
- Скорее ему задолжали… И где он сейчас? В морге?
- Зачем живого в морге держать? Морг не больница. Я почему-то решил, что докладывать руководству о том, что труп ожил, не стоит.
- Ты правильно решил, Эдик.
- По-тихому перевёз его к своему корешу. Ну, ты его знаешь, к Трудникову Семёну.
- Во вторую городскую?
- Не совсем. В бывший профилакторий завода «Искра». Там есть всё, что нужно: койки, матрацы, одеяла, даже кое-что из медицинского оборудования сохранилось. Всё это богатство перешло на баланс второй городской, после того как завод развалили. Там у них сейчас что-то вроде склада. Они там свои профессиональные праздники и дни рождения отмечают. Кстати сказать, сегодня вполне возможно годовщину победы над поляками справлять будут.
- А Сидоров как?
- А Сидоров не будет. Ему ещё рано за стол садиться, да спирт медицинский пить.
- Да я же не о том!
- Шучу. Сидоров в процедурном кабинете лежит, а кабинет заперт. Кроме того, процедурная на втором этаже, а гулянки свои медицинские работники в холе на первом проводят. Да и я же сказал: возможно. Может и не будут. Праздник-то, сам понимаешь, не профессиональный. И вообще я думаю, они его ещё вчера отметили.
- Я должен видеть Сидорова.
- Позже. Он сейчас спит. Я его только час назад прооперировал.
- Прооперировал?!
- Извлек из спины четыре осколка. Один, самый здоровенный, рядышком с позвоночником торчал. Чуточку поближе к позвоночному столбу и ваша радостная встреча не состоялась бы. В лучшем случае товарищ твой инвалидом не ходячим на всю жизнь бы остался. И сотрясение мозга у него неслабое, хоть и голова крепкая.
- Ты осколки, надеюсь, не выбросил? – осторожно поинтересовался Мотовило, и ему вдруг сразу стало стыдно за свой вопрос.
- Эх, мент, мент! – пристыдил его Эдик Эзау. - Человек можно сказать с того света вернулся, а ты… «осколки не выбросил?». Не выбросил я осколки, у меня они. Только вряд ли они тебе пригодятся – я оперировал в одиночку без ассистентов. Без свидетелей, то есть.
- Да ладно, чёрт с ними, с осколками. Я когда я смогу Сидорова увидеть?
- Слушай, Гоша, иди-ка ты… домой. Я его немного позже посмотрю, перевязку обновлю, потом тебе позвоню, и ты подъедешь. Ну, всё, бывай. До связи.
- До связи… Эдик!
- Что?
- Спасибо тебе... за Сидорова.
- Я хоть и с трупами дело имею, но клятву врача тоже когда-то давал, - проворчал Эзау.
- И за то, что не доложил…
- Чего не сделаешь ради собутыльника.
- Спасибо.
7
- Вот эту приладу нужно будет воткнуть в пакет пластида…
- Пластита, - поправил Бирюка Окрошка. – Сколько раз повторять: не пластид, а пластит. Правильно говорить надо.
- Пластита, - поправился Бирюк. - А потом… - он продемонстрировал слушателям старый мобильный телефон с перемотанным синей изолентой корпусом. – Потом кнопку вызова абонента нажать и… ба-бах! – И нажал кнопку с изображенной на ней зеленой трубкой.
Окрошка отпрянул от Бирюка, как от чумного.
- Не боись, Окрошка! – усмехнулся старый вор. - Взрыватель-то вот он. Если бы он был в пластит воткнут, тогда…
- Раз в год и палка стреляет!
- Да? – удивился Бирюк. – Ни разу о таком не слышал… Дело тут в том, что подача сигнала на капсюль-детонатор приводит к тому, что контакты взрывателя…
- Стоп! – остановил его Окрошка. – Мне поровну, как и что там срабатывает. Лишь бы рвануло как надо. Чтобы дом этого супостата взлетел в воздух. Будет взрыв, гарантируешь?
- Гарантирую.
- А сколько пластита с собой возьмем? – поинтересовался Альфред доселе молчавший и думающий о чём-то своем. – Здесь важно не просчитаться. Чтобы уж наверняка. Дом у Пархома большой.
- Думаю, двух-трёх пакетов будет достаточно.
- Ну, уж хрен там! – запротестовал Окрошка. - Пластит халявный, чего его жалеть? Возьмем ящик, мало - два. Допрём, ничего. Ты, Бирюк обещал помочь? Значит, поможешь Альфу до места столько пластита допереть, сколько надо, чтобы всё это осиное гнездо к чертям. А дальше уже наше дело.
- Ты ящиком полгорода взорвешь. И сам на тот свет улетишь.
- Так уж полгорода? – не поверил Окрошка.
- Ну, если не полгорода, так всему коттеджному посёлку точно конец придёт. А там не только Пархом обитает, там простых людей полно.
- Это кто там из простых живёт? – ехидно поинтересовался одноногий бродяга. – В таких домищах-то?! Нет, Бирюк, простых людей в этом посёлке нет. Одни сложные.
- Ну, неправильно выразился. Просто богатые люди там обитают. Они к Пархому может и отношения никакого не имеют. Они-то перед тобой в чём провинились? Их зачем взрывать?
- Да и хрен с ними, с мироедами! Не пахотой они свои миллионы нажили. Не честным трудом. Вот у меня?.. У меня почему ничего нет – ни миллионов, ни Мерседесов, ни коттеджа? Я всю жизнь свою честно… я никого никогда не обманул. Вот и живу в развалинах, и нет у меня коттеджа с сисястыми тётками.
- Охолонись, Окрошка! – Бирюк попробовал урезонить распалившегося попрошайку. – Остынь!
- Не остыну! И не Окрошка я тебе! Понял? У меня, между прочим, имя есть и фамилия, а не только прозвище, как у вас, у воров. Меня Петром Васильевичем Грохотовым зовут!
- Кто зовет-то?
- А вот ты звать будешь!
- Так, всё! – строго сказал Бирюк. - Хорош базарить, сявка! Надоело мне тебя слушать. Василич тут ещё нашёлся! Ты кто такой? Ты при Сидорове шнырем был, таким и остался. Будешь возгудать, таких дюлей наваляю, не посмотрю, что у тебя одна нога. И не думай, что я старый и немощный. С тобой-то уж справлюсь. Хочешь старшим быть, значит, всё по закону будет. Как при Сидорове было. Успокоится всё, соберем народ и спросим, кого он старшим над собой желает. Изберут тебя, будешь ты. А пока у нас равноправие и решать большинство будет. Альфред, ты что молчишь?
- Я… - замялся Альфред, потом сказал осторожно: – Я тоже считаю, что ящика пластита для взрыва, пожалуй, многовато будет. Невинные люди пострадать не должны. Но… сколько надо взрывчатки точно, я не знаю. Если бы у меня справочники были, литература какая-нибудь по взрывному делу, я бы посчитал, а так на вскидку…
- Я и без справочников знаю, трех пакетов за глаза, - сказал Бирюк. – Но если Окрошка настаивает… хорошо, возьмём пять пакетов. Чтобы уж наверняка.
- Нет, десять! – Окрошка смирился с тем, что его пока не признали старшим, но с малым количеством взрывчатки мириться не желал.
Бирюк пристально посмотрел на Окрошку и покрутил пальцем у виска.
Константин Леонтьевич сидел, запершись в кабинете и разложив на столе всю свою оружейную коллекцию в два ряда.
Всего коллекция насчитывала одиннадцать предметов таящих в себе смерть. В верхнем ряду слева направо лежали револьверы и пистолеты. Сначала револьверы – российско-бельгийский «Наган», английский «Бульдог» и кольт «Питон» производства США. Далее шли пистолеты - австрийский «Глок-17», австрийский же «Штейр», бельгийский «Браунинг», образца 1903 года, экзотический китайский «Тип-64». А замыкала верхний ряд тяжёлая «Беретта» девяносто второй модели, которую Мараков сегодня забрал из бардачка покалеченного «крузака» и присоединил к остальной коллекции.
Полковник взял пистолет в руку, рукоятка так славно легла в ладонь, что класть «Беретту» на место не хотелось.
Калибр девять миллиметров, пятнадцать патронов в обойме, вспомнил Мараков тактико-технические характеристики «Береты». Вес восемьсот пятьдесят граммов. Длина ствола сто двадцать пять миллиметров, а общая длина пистолета – двести семнадцать. Классная пушка! В пархомовские апартаменты её не пронести. Козлы черножопые обыскивать стали по приказу хозяина. Хотя… какая разница? Не такой уж он идиот, чтобы брать с собой к Пархому «Беретту» и устраивать стрельбу у него в доме. Пархомовский дом охраняется двумя десятками чеченских головорезов. Живым он оттуда не вышел бы. А зачем убивать Пархома, чтобы умереть самому? Его недвижимость в Турции ждёт. И яхта ещё не купленная, но такая желанная… Надо что-то другое придумывать. Случая удобного ждать или самому этот случай организовывать. Вернее, именно так – организовывать, готовить, создавать идеальные условия для осуществления этой задумки. Так что, акция откладывается на неопределенное время. Она должна быть хорошо спланирована и тщательно подготовлена. Чтобы никто его, Мрака, не заподозрил в убийстве Пархома, особенно Шамиль и его отморозки обколотые.
С большим сожалением Мрак положил «Беретту» на место и приступил к ревизии второго ряда.
Во втором ряду было не огнестрельное, но не менее смертоносное оружие. Если с коллекционными экспонатами первого ряда всё было предельно ясно, понятен способ их применения, понятен и временно забракован полковником, то с орудиями убийства, или возмездия, как стал их мысленно называть Мараков, нужно было покумекать. Авось, это - именно то, что нужно.
Всего во втором ряду было три предмета.
Слева, под «Питоном» лежал скромных размеров арбалет, стреляющий коротенькими стрелками с когда-то отравленными наконечниками. Арбалет он получил в наследство от своего предшественника на посту начальника ГУВД. Он-то, предшественник, и рассказывал, что стрелки на момент изъятия были отравленными, но, опасаясь, что кто-нибудь из домашних может случайно пораниться, бывший начальник городской милиции яд этот смыл специальным составом. Может, врал? Может, они и не были никогда отравленными? Да и хрен с ним! Яд для Константина Леонтьевича достать не проблема. Позвонит в лабораторию, прикажет и ему принесут и даже не спросят, зачем ему яд понадобился. А когда, распотрошив хладный труп Пархома, обнаружат в его крови остатки этого самого яда, то и вовсе напрочь забудут о том, что некоторое время назад выполнили приказ начальника ГУВД.
Арбалет прицельно бил метров на тридцать. Подходяще. Мараков сам его пристреливал в лесу у себя на даче. Стрелки летели точно в цель, а с десяти метров пробивали дюймовую сосновую доску. Но такая убойная сила не требовалась при условии, что наконечники будут обработаны ядом. Достаточно легкой царапины и конец самозваному хозяину города. Тридцати метров вполне достаточно, чтобы выстрелить из укрытия, остаться незамеченным и спокойно уйти. Мараков даже знал, где можно организовать это укрытие – маршруты передвижения Пархома он уже давно изучил. Они отличались однообразием. Дом – банк. Банк – дом. По субботам: Дом – ипподром – дом. На ипподроме в ложе Пархома и можно было достать, знал там Мараков одно укромное местечко, и как раз наискосок от Пархомовой ложи. Но вот сможет ли он попасть? Когда-то попадал в мишень, установленную на берёзе. Правда, это было давно, лет десять назад. За эти десять лет и глаз у Маракова не тот стал, что раньше, и рука дрогнуть может. Надо бы потренироваться…
Справа с краю лежал нож, выстреливающий лезвиями. У него убойная сила невысокая, да и дальность выстрела так себе.
Нож не подходит, решил Мараков и взял в руки вещицу лежащую между ножом и арбалетом, которая казалось, попала в его коллекцию совершенно случайно.
Это была зажигалка, обычная зажигалка в виде пистолетика, блестящая с выбитыми буквами внизу на рукоятке «Made in China». Но изготовлена она была совершенно точно не в Китае, как утверждала надпись, а наверняка в одной из спецлабораторий ЦРУ и принадлежала когда-то какому-нибудь шпиону-диверсанту или спецагенту вышеназванной организации. Надпись была сделана специально, чтобы замаскировать смертельное оружие под китайский ширпотреб. Как эта зажигалка-убийца попала к Маракову, ясно – была изъята у одного из местных мафиози, который хозяйничал здесь ещё до Пархома. А вот откуда эта штуковина появилась у мафиози, того уже никто и никогда не узнает – бандит был пристрелен при задержании.
Зажигалка находилась среди вещей, найденных в карманах убитого, и подлежала приобщению к делу. Симпатичная штучка, подумал тогда Мараков, выглядит как настоящий кольт, только меньше размером. Пощелкал – работает. Толстый палец полковника с трудом протискивался под скобу. Подарю племяннику, он уже вовсю курит. Сунул зажигалку в карман, вычеркнул из списка вещдоков, но племяннику не отдал, так как в тот же день узнал истинное её предназначение. Причём узнал совершенно случайно.
Он сидел в комнате для допросов, а напротив него нервно ерзал на жёстком стуле младший брат и младший партнёр того самого мафиози. Задержанный уже давно раскололся и почти всё рассказал следователю. Почти, да не всё. О своей роли в семейном бизнесе он не сказал ни слова. Некоторые факты, приведенные полковником Мараковым, сначала повергли братца в шок, но он быстро пришёл в себя и стал торговаться. Теперь он сообщал гражданину начальнику некоторые конфиденциальные сведения, а конкретно – номер ячейки камеры хранения, в которой лежит кейс с пятьюдесятью тысячами американских рублей. Эту информацию он менял на свою свободу, сумма показалась полковнику вполне приемлемой. Внимательно слушая допрашиваемого, теперь уже практически свидетеля, и запоминая цифры, Мараков достал пистолет-зажигалку и стал машинально вертеть её в руках. Нащупав винтик на рукоятке, и подумав, что его надо бы подкрутить, чтобы пластмассовая нашлепка не отлетела, не дай бог, он, используя ноготь большого пальца как отвертку, вставил его в шлиц винтика и повернул. Китай, что ты хочешь, ещё подумал, усмехнувшись. А когда поднял глаза и увидел страх в глазах братца, чуть не расхохотался:
- Ты что испугался, дурило? Это ж зажигалка. Думал я тебя из зажигалки застрелить хочу?
И щёлкнул.
Братец побледнел и рухнул со стула на цементный пол. Мараков подошёл к нему и, пощупав пульс на шее, убедился, что тот мертв. С чего это он вдруг, подумал полковник, с расстройства, что с бабками пришлось расстаться? Сердце не вынесло расставания? Вот малохольный! И тут он заметил небольшое розовое пятнышко на лбу мертвеца, а посредине пятнышка какую-то занозу, похожую на осколок стекла. Осторожно колпачком от авторучки он подковырнул занозу и поймав ее в колпачок как в ловушку, вызвал врача.
Вскрытие показало, что в крови погибшего находится яд. Яд не простой - из арсенала спецслужб США. Мараков не стал афишировать происшедшее, дело приказал закрыть. Стекляшка из головы братца оказалась миниатюрной ампулой. Позже разобрав «зажигалку» и ознакомившись с ее устройством, он обнаружил, что в обойме осталось еще два патрончика.
Деньги, пятьдесят тысяч зеленых оказались на месте. На них Мрак купил «Лэндкрузер». Не тот, на котором он ездил сейчас, другой…
Неожиданные телефонные звонки были для Константина Леонтьевича делом привычным, но услышав этот, он вздрогнул.
- Алё, Мрак?
- Да, Максим Игоревич, - растерянно пролепетал полковник.
Маракову вдруг показалась, что он не один в кабинете, и он почувствовал себя преступником, которого застукали на месте преступления. Словно чьи-то глаза наблюдали за ним откуда-то из глубины кабинета - из-за книжного шкафа или из-за толстых воланов портьеры по бокам входной двери. И глаза эти смотрели внимательно и вместе с тем насмешливо. Страшные холодные глаза. Глаза Пархома, человека, о смерти которого он размышлял только что. У него даже спина под майкой вспотела. А может?.. Да, нет, бред! Не может быть в его кабинете никакого видеонаблюдения. Ерунда!
- Ты ещё трезвый? – со смешком спросил Пархом.
- Я всегда трезвый, - машинально и заученно ответил полковник.
- Тогда подгребай ко мне.
- Так у меня ещё дела кое-какие имеются. Я ещё должен Никиту Ивановича отыскать…
- Зачем он тебе?
- Все бумаги по взрыву в гостинице готовы и находятся у следователя Байкалова. Только прокурором подписать постановление о прекращении дела в связи со смертью единственного подозреваемого. А он недоступен. И никто не знает где он.
- Байкалов уже в курсе, а вот ты не знаешь ни хрена. Ты Малюте, небось, последний раз минут двадцать назад звонил? То-то! Он уже давно доступен. Значит так, езжай в прокуратуру, возьми постановление у Байкалова. Он предупреждён и тебя ждёт. Привезёшь постановление ко мне, Малюта его прям здесь и подпишет. Он у меня. Коньяк хлебает. Гы-гы-гы.
- Что же он трубу не брал?
- А у него гы-гы-гы батарейка в мобиле села. Ну, давай, ехай! Я тут решил слегка это дело обмыть. И праздник заодно отметим. В моём зимнем саду, на лоне природы, так сказать. Посидим по-мужски – ты, я, Малюта. Без баб. Только мои куртизанки холодные. Гы-гы-гы. – У Пархома было явно хорошее настроение. – Мальчишник, так сказать. Тринкен шнапс. Ты, Мрак, теплей одевайся, на свежем воздухе бухать будем. А на закрытие банкета фейерверк забабахаем!
- Хорошо, выезжаю, - сказал Мараков. – Сейчас только переоденусь и… мигом.
- Только ты это… не гони. Дорога скользкая. Хорошо, если крузак свой разобьешь, а если сам? Ты мне, Мрак, живой нужен. У нас с тобой дел ещё - выше крыши.
«О, блин!», - промелькнула мысль в тяжелой, словно с похмелья голове полковника. – «Неужели он знает о том, что я сегодня утром чуть столб фонарный не снёс?»
- А лучше такси возьми, - продолжал Пархом. - Обратно датый поедешь, а пьяный за рулем… - Пархом сделал паузу.
- Убийца, - Мараков послушно закончил за Пархома известное всем и каждому изречение.
- Всегда помни об этом, Мрак!
- Так точно, - сказал Мараков в трубку, из которой уже раздавались короткие гудки отбоя.
«Неужели он следит за мной? Да нет, я бы заметил. Хотя… От Янки я уехал в таком состоянии, что вообще ничего не мог заметить. Если бы даже Пархом на заднем сидении моего «Лэндкрузера» сидел. А может и правда, он там сидел?.. Тьфу, ты черт! Так и крыша запросто съехать может! Ну, Пархом, ну что ж ты за гадина такая? Нет, надо с тобой кончать. Иначе не домика тебе, Мрак, на берегу Эгейского моря, ни яхты, ни хрена тебе не видать. И не поживешь ты по-человечески хотя бы напоследок, полковник, без пяти минут генерал-майор в отставке».
Положив захлебывающуюся гудками трубку, Мараков стал не спеша убирать экспонаты своей коллекции обратно в сейф. Замечательную зажигалку-пистолет оставил на столе. Потом, облачившись в добротный шерстяной костюм-тройку, который одевал очень редко, только по большим праздникам, уже без внутреннего трепета опустил зажигалку в боковой карман пиджака.
А вдруг? Вдруг подвернется удобный случай?
Это было ошибкой. Роковой ошибкой.
Но поймёт полковник это чуть позже, когда уже ничего нельзя будет изменить, когда маленькое, чуть не с булавочную головку отверстие на конце ствола этой смертельной штуковины, имеющей вид дешёвой китайской поделки, заглянет в глубину его расширенных от страха зрачков.
Когда Гоша в назначенное время подъехал к профилакторию, Эдик Эзау стоял на крыльце и курил.
- Привет, сыщик, - хмуро поздоровался он. – Пошли. Твой Сидоров меня уже достал.
- Как он?
Эдик неопределенно пожал плечами:
- Нормально… Физически. Раны не смертельные. Жизненно важные органы не задеты. А вот с головой, похоже, у него не всё в порядке. Видать сильно ударился. Боюсь, что там не одно сотрясение мозга. Вроде не бредит и в то же время… Короче, беспокойный пациент попался, пришлось мне его слегка зафиксировать. Сначала обманным путем успокоительный укольчик поставил, потом, когда уснул, ремнями его к койке пристегнул.
- А что такое?
- Ему лежать надо, а он все порывался встать и уйти, про одежду спрашивал. А одежду-то его я выбросил. Она вся рваная и в крови была. И ботинок один… То Альфреда какого-то ему надо спрятать, то про окрошку бормотал. Меня что ли просил окрошки ему сделать? Какая окрошка в ноябре месяце? Где я ему кваса для окрошки возьму?
- Окрошка – это бомж, - объяснил Гоша. – Одноногий бомж. Прозвище у него такое.
Эдик хмыкнул.
- Так он сейчас спит что ли? – спросил Гоша.
- Проснулся уже. Я ему небольшую дозу вколол. – Эзау взглянул на часы. – Минут десять как проснулся. Глаза открыл и говорит: «Развяжи, сволочь очкастая. А то сам развяжусь, убью». Садистом меня назвал. Я ремни проверил и ушёл от греха подальше. Тебя дожидаться. Ну, в общем, пошли, сам увидишь.
В двухэтажном здании бывшего профилактория завода «Искра» было не теплей, чем в морге. Здание уже много лет не отапливалось, его отключили от теплосети практически сразу, как только закрылось некогда могучее градообразующее предприятие.
- Эдик! Да тут же околеть можно! Ты что, Сидорова из морга привез, чтобы его здесь заморозить?
- В тепле твой Сидоров, - ворчливо ответил Эдик. – Трубы от теплотрассы обрезали, а ЛЭП то, вон она. Подключились. Я в процедурную калорифер масляный поставил. И еще один, плоский такой, в ноги на стенку повесил.
В процедурном кабинете и, правда, было тепло. Прикованный к койке Сидоров лежал и смотрел в потолок. Голова его была перемотана бинтом, через который проступало кровавое пятно, а на лице было написано мучение. Увидев вошедшего Мотовило, он слабым голосом, в котором звучало раздражение произнёс:
- Ну, наконец-то! Давай-ка Гоша, развязывай меня быстрей. И объясни этому гестаповцу, что я не псих.
Гоша повернулся к Эдику и подтвердил слова Сидорова:
- Он не псих.
Эдик пожал плечами:
- Не псих, так не псих. Но вставать с кровати, а тем более уходить из профилактория не рекомендую. Психом стать легко, а вот вылечиться проблематично.
Вдвоем с Гошей они быстро освободили Алексея от резиновых оков. Раненный попытался встать, но не смог.
- Голова кружится, - сказал он, облизав губы.
- Доктор говорит, у тебя сотрясение мозга, - сказал Мотовило.
- Садист он, твой доктор… Гоша, фляжка с тобой?
- Как всегда.
- Выпить надо.
- А надо?
- Надо. Самсонова помянуть. И ещё одного человека.
- В гостинице только два трупа было. Самсонова и…твой.
- Я как ты видишь – не труп. А второй… Он не в гостинице. Его в Москве из гранатомета, как и Самсонова. Пархома работа.
- Ты о ком говоришь?
- О Десницком. Начальник службы безопасности сибирского предприятия Андрея Валентиновича. Десницкий Денис Александрович. Он летал в Москву, чтобы встретиться с одним человеком из администрации президента. А Пархом его… Давай Гоша, наливай.
Мотовило вопросительно посмотрел на судмедэксперта. Тот махнул рукой:
- Наливай. Только ему чуть-чуть.
8
- А может, его дома нет? – спросил Альфред, поправляя на плече противогазную сумку, набитую брусками пластита. – Праздник всё-таки сегодня. Может, он в ресторане или вообще уехал куда-нибудь?
- В ресторанах Пархом редко бывает, - отозвался Бирюк, шедший рядом налегке. – Я его сучью жизнь хорошо изучил. Привычки и повадки. Дома Пархом питается и все праздники дома отмечает. Соберет свое кубло и гужует всю ночь. Там он, чувствую. Меня, Альфред чутье редко подводит. Жизнь у меня сложная была. Все время на чеку надо было находиться, врагов много имел. Чутье и выработалось. Как у волка. Меня через это Бирюком-то и прозвали.
- А если всё-таки уехал? – не унимался Альфред. - Вообще уехал? Он ведь уезжает из города иногда?
- Уезжает. Зимой в Таиланд, летом в Германию. Сейчас не лето и не зима. Межсезонье. Да и при таких обстоятельствах… Нет, дома он. Можешь не сомневаться.
- Ну, не знаю… Хорошо, если так.
Окрошка плёлся позади, шагах в десяти от Бирюка и Альфреда, и упрямо молчал, не желая принимать участия в разговоре. По-видимому, он был очень расстроен тем обстоятельством, что его старшинство не признали.
- Окрошка! – окликнул его Бирюк. – Ты что отстаёшь? Смотри, крысы-мутанты сзади подкрадутся и покусают. – (О крысах Бирюку рассказал Альфред).
- Ты сам смотри! – огрызнулся Окрошка. – Эти крысы не дураки, они знают, кого кусать. В первую очередь они на престарелых уголовников нападают. Из нор своих из стены выпрыгивают и за шкварник!
Шедший у стены тоннеля Альфред, услышав про норы и про шкварник, вжал голову в плечи и отпрянул от стены, чуть не сбив с ног Бирюка.
- Ты чего? – удивленно спросил Бирюк. – Под ноги смотри.
- Запнулся…
- Не запнулся, а забздел, - заржал Окрошка, решив нарушить обет молчания. – Альф у нас всегда бздит, когда страшно. А страшно ему всегда. Да… совсем забыл сказать! Крысы не только на престарелых уголовников нападают, они еще и на бздунов прыгают. По запаху, видать, определяют.
- Ничего я не испугался, - попробовал оправдаться Альфред. – Я запнулся. Тогда с Сидоровым, мы здесь тоже запнулись.
- Здесь? – недоверчиво переспросил Окрошка. – По ходу мы то место уже давно прошли.
- Нет, здесь. Или где-то здесь. Место тут такое…
- Ага. И ты его пометил.
- Так, стоп! Позже посмеёмся. Кажется, пришли. – Бирюк направил луч фонарика вглубь коллектора, и луч высветил очертания мостка. – То место? Врезка?
- Да, - в один голос сказали Альфред и Окрошка.
Маракова конечно обыскали и пистолет-зажигалку нашли.
- Хоп! – воскликнул чернобородый секьюрити, вытащив её из кармана полковника.
Обыскивали у ворот, так как стол для банкета накрыт был в саду, и в дом входить не предполагалось. По крайней мере, пока.
- Это зажигалка, - тихо сказал Константин Леонтьевич. – Дай-ка, - и, мягко отняв её у чеченца, выщекнул огонек перед его крупным носом.
Охранник снова завладел зажигалкой, осмотрел со всех сторон и, убедившись, что угрозы хозяину эта штука не представляет (любой бы принял её за простую зажигалку!), вернул Маракову. Константин Леонтьевич сунул оружие в карман и воровато оглянулся через плечо. Пархом приближался, театрально раскрыв объятья. Вид у него был радушного хозяина. Правда, глаза смотрели холодно и мертво. Впрочем, как всегда.
- Мрак! Ты не представляешь, как я рад тебя видеть, дружбан! – весело сказал он, но, подойдя, обниматься не стал, руки опустил и, засунув их в карманы, спросил у охранника: - Ошмонал?
- Чистый, - ответил чеченец. – Как маладая дэвушка-целка.
- Какая девушка? Где девушка? – не понял полковник.
- Так гавару, так сказал, - с видом человека, втолковывающему недоумку прописную истину, пояснил Маракову чеченец.
- Прошу к столу. – Пархом сделал приглашающий жест.
За столом сидел прокурор Малюткин в песцовой шапке и в пуховике. Он морщился от боли и был уже слегка пьян. Наверное, чтобы не перечить хозяину, Малюте пришлось выпить коньяку, и теперь он мучился. Прокурор страдал язвой желудка и обычно кроме минералки ничего не пил.
Стол был заставлен блюдами с едой, но без изыска. Тарелки стояли как попало, без какой-либо композиции. Овощи – аля натюрель, целиком, у помидоров даже хвостики не оторваны. Мараков почему-то решил, что овощи не мыты. Сырокопченая колбаса, какое-то мясо и говяжий язык были порезаны крупно, а когда Мараков подошел к столу, то убедился, что шкурка с колбасы не снята, а рыба нарезана кусищами прямо с чешуей и костями. Суповых тарелок, исполняющих роль вазочек, доверху наполненных красной и чёрной икрой, было шесть штук, по три на каждый вид. Всё свободное пространство между тарелками занимали бутылки с вином, водкой и коньяком. Хлеба не было. На краю стола, напротив живота грустного страдающего Малюты – три граненых стакана.
- Чем богаты, тем и рады, - дурашливо произнёс Пархом. – Не обессудьте гости дорогие, у меня всё просто – по-холостяцки. Не люблю я рестораны. Там неизвестно, что тебе подают. Может отраву какую? А здесь… - Пархом обвёл руками стол, - всё чистое и без отравы. Самолично на стол накрывал. Ешьте, дети мои с рук моих!
Он схватил с тарелки два куска истекающей жиром копченой осетрины и протянул их Маракову и Малюткину. Те потянулись за подношением, но Пархом бросил рыбу обратно и, вытерев руки о дубленку, сказал:
- Но сперва выпьем! За успех дела, которое вы чуть не просрали.
- Можно мне винца? – жалобно попросил Никита Иванович.
- Не можно, - отрезал Пархом. – Вино будем на десерт пить. Смотреть на праздничный салют и пить вино.
Он взял бутылку коньяка и стал разливать; Мараков с усмешкой смотрел как у прокурора по мере наполнения стаканов от ужаса округляются глаза. Когда содержимое бутылки иссякло (в стаканах оказалось янтарной жидкости почти по рубчик), Пархом, не глядя, швырнул пустую бутылку через плечо. Она обиженно звякнула, разбившись о подножье статуи одной из «куртизанок».
- Пить до дна! – скомандовал Пархом и чокнулся персонально с каждым из гостей.
Оба услышали, как громко сглотнул прокурор. Мараков снова усмехнулся и одним махом осушил свой стакан. Он уже съел два куска языка, сложив их вместе на манер бутерброда, и теперь осматривал стол в поисках чего-нибудь, чем можно было зачерпнуть осетровой икры (к лососевой он относился с предубеждением), а Малюта все еще цедил свою порцию. Коньяк явно не хотел вливаться в прокурорское горло, но прокурор громко дергая кадыком, вливал его, наверняка думая в этот момент о своей язве. Пархом с нескрываемым интересом наблюдал за спектаклем. Это было его маленькой местью прокурору за его нерасторопность в деле «Самсонов против Пархоменкова».
- Чуть не забыл! – спохватился Пархом, когда Малюта, поставив на стол стакан, в котором всё же осталось на дне немного коньяку, стал хватать ртом воздух, как вытащенная из воды рыба, и шарить по столу в поисках запивки. – Мрак, ты постановление привёз?
- А как же, Максим Игоревич! – Всё это время полковник прижимал под мышкой папку с постановлением. – Вот оно, - сказал он, протягивая Пархому папку.
Пархом кивнул на прокурора:
- Ему дай. Пусть хоть это сделает. Пусть подпишет, пока в аут не ушёл.
Мараков обогнул стол и раскрыл перед Малюткиным папку. Никита Иванович достал из кармана «паркер» с золотым пером и уверенно, несмотря на молниеносно наступившее опьянение, поставил витиеватую роспись. Печать на постановлении уже стояла.
- Сюда давай, - Пархом протянул руку. – У меня пока полежит. После праздников заберёшь. Слышь, Малюта? Или ты уже отъехать надумал? Погоди, еще фейерверк впереди. Да и не ешь ты ничего, я смотрю. Не нравится закусон?
- Ам-ням-ням, - пробормотал Никита Иванович совершенно неразборчиво и упал головой в овощи. Струя из раздавленного помидора брызнула через весь стол.
- Посади его прямо, Мрак, - приказал Пархом. - Не люблю, когда в продуктах посторонние предметы валяются. Захочешь закусить, а в тарелке мусор. Гы-гы-гы! Мусор! Мусор-то – это ты. А прокурор… - Пархом склонил голову набок и критически посмотрел на пьяного Малюту. – Слабак наш прокурор. Менять надо.
«А может, я зря Пархома грохнуть решил? – подумал Мараков. – Может, поторопился с выводами? Может еще послужить Пархому и себе на благо? Вроде бы Пархом неплохо ко мне относится, ценит меня и ни в чём не подозревает. А вот прокурора заменить решил. Может, с новым прокурором у меня отношения сложатся, и мы одна команда будем? И может…».
Додумать он не успел, за воротами заливисто просигналила машина, оборвав его противоречивые мысли.
- Вас ист дас? – крикнул Пархом охраннику, который уже открывал ворота настеж.
- Дэвушку заказывали, вот Шамиль и прывёз, - откликнулся бородатый секьюрити.
- Какую девушку? – Почему-то Маракову вдруг стало душно. - Вы же, Максим Игоревич говорили, что у нас мальчишник…
В ворота въехал джип и из него вышел начальник пархомовской безопасности Шамиль и ещё один чеченец, а за ними из машины выбралась перепуганная Янка, белая как полотно, подталкиваемая сзади третьим абреком.
Мараков совершенно потерялся, а Пархом ухмыльнулся:
- Конечно, мальчишник. А какой мальчишник без ****ей?
- Но…
- Я, Мрак, хочу все вопросы за один вечер решить. Давай-ка, колись – что против меня со своей полюбовницей удумали? Какую такую бяку решили сотворить?
- Какую бяку?.. – промямлил полковник.
- Вот именно, какую? Шамиль, давай куколку сюда. – Пархом поманил рукой. – Битте! Присаживайся Анюта. Тебя же Анной зовут. Анна Ивановна Кучкина по паспорту. А Яна - это просто кличка, профессиональный псевдоним. Аня-Яна. Слева направо – Аня, справа налево – Яна. Что пить будешь, Аня-Яна?
Янка отрицательно покачала головой.
- Ну, тогда что? Перекурим что ли? И приступим к допросу.
Пархом сунул одну сигарету себе в рот, вторую вставил в трясущиеся Янкины губы, пошарил себя по карманам в поисках зажигалки. Мараков сам не понимая, что делает, достал свою чудо-зажигалку и дал прикурить Пархому. Янка свою сигарету выронила. Она упала ей на колени и скатилась на землю.
- Дай-ка, - Пархом протянул руку к полковничьей зажигалке, взял её, поднёс к глазам. – Эй, кто-нибудь! Включите прожектор. Не видно ни хрена!
Яркий луч света упал на стол моментально.
- Китайское говно? – удивился Пархом. – Мрак! Ты же серьёзный человек, а таким барахлом пользуешься! – Пощёлкал зажигалкой и бросил её на стол.
За воротами снова раздался сигнал автомобиля. Пархом удивлённо посмотрел на стоящего рядом Шамиля:
- Кто на этот раз? Я больше никого не приказывал доставить.
- Дверь привезли. Устанавливать будут.
- Какую дверь?
- Железную. В подвал.
- А там что, двери не было?
- Гамлет вчера доложил, что под бассейном, в техузле двери нет. Я распорядился изготовить и поставить.
- Понятно. – Пархом повернулся к Янке. – Вернёмся к нашим баранам?
Янка вся тряслась от страха перед тем, что её ждет.
- Замёрзла? Ладно. Сейчас дам команду готовить фейерверк. Посмотрим, полюбуемся и спустимся в мою секс-камеру греться. Не забыла её еще? И Махмуда с собой возьмём. А господин полковник зрителем будет…
Террористы-мстители отошли на безопасное расстояние, метров на сто от врезки.
- Можно я нажму, - попросил Альфред. – Разрешите? Я должен. Это я должен сделать. Ведь он не только Сидорова. Пархом жену мою убил. То есть… жену Алексея… То есть…
Бирюк посмотрел на Окрошку. Тот долго не отвечал, раздумывал. Потом кивнул головой:
- Пусть он.
Бирюк протянул Альфреду мобильный телефон. Альфред нащупал нужную кнопку, зажмурился и прошептал:
- За тебя, Катенька! За тебя, Лёша! За всех погибших от рук Пархома!
И нажал кнопку вызова.
Все замерли.
Секунда. Две. Три…. Пять!
Ничего! Взрыва не последовало.
Альфред снова и снова нажимал кнопку. Ничего.
- Может, ты неправильно сделал этот дегенератор? – расстроенным тоном спросил Бирюка Окрошка.
- Всё я правильно сделал. Я его проверял прежде, чем на пластит установить. Всё нормально работало. Мы его с Альфредом вместе устанавливали. Прочно установили, Альфред не даст соврать. Может, крыса, ёшкин кот?
- Мимо бежала, хвостиком махнула? – ехидно спросил Окрошка.
- Запросто, - строго ответил Бирюк. – Крыс там достаточно было. Ну что, надо назад идти, проверить. Кто пойдёт? Желающих нет? Тогда…
У Альфреда бешено заколотилось сердце. Ведь это он должен идти! Он и никто другой. Кто, если не он? Старик Бирюк? Одноногий Окрошка? Нет, идти должен молодой и сильный… Альфред не считал себя сильным, но… он должен идти, некому больше. Альфреду даже прислушиваться к себе не надо было, он и так знал, что идти он не хочет. Боится. И ему вдруг стало стыдно. За свою слабость, за свой страх, за нерешительность. Вспомнилось: в жизни всегда есть место подвигу. Он должен идти и совершить… ну, если не подвиг, то хотя бы поступок. Может быть, единственный поступок за свою вялую и никчемную тридцатитрехлетнюю жизнь. Может быть, самый главный поступок. Может быть, последний…
- Я, - решительно сказал Альфред. – Я пойду.
- Ты? – удивился Окрошка. Старый вор пожал плечами.
- Да, я. Я должен.
- Ну, иди. Что ж?..
- Я мигом! – И Альфред побежал, зажав в руке мобильный телефон и пытаясь не думать о подстерегающих его в темноте опасностях.
- Эй! – крикнул ему вдогонку Бирюк, но Альфред не услышал - гулкий звук его шагов в тоннеле и стук сердца в ушах заглушил окрик.
- Чё такое, ёшкин кот? – не понял Окрошка. – Тьфу, блин! Заразил меня своим котом!
- Альфред мобилу с собой унёс. Да и ладно, хрен с ней. Всё равно назад вернётся…
О фонарике Альфред забыл. До врезки он добежал по лучу, который Бирюк заботливо пустил по низу стены, подсветив ему дорогу, а вот свернув в боковое ответвление, ведущее к подвальному помещению под бассейном пархомовского дома, оказался в кромешной темноте. После своего третьего посещения этого места, путь к нему Альфред помнил наизусть. Шёл, нащупывая повороты. Было страшно - пугала темнота. Казалось, она наполнена призраками, и тени усопших были страшнее крыс-мутантов.
Вскоре он стал различать свет. Страх не прошёл, и Альфред помчался, подгоняемый им, настолько быстро, насколько позволяли ему сделать это узкое расстояние между стенами коридора и низкий потолок, о который он запросто мог разбить голову. Вбежав в помещение техузла, Альфред лихорадочно осмотрелся. Детонатор валялся рядом со штабелем, составленным из десяти брусков пластита (кровожадный Окрошка всё-таки настоял на своём). Либо они с Бирюком плохо закрепили детонатор, либо это действительно крысиных лап дело. Альфред слышал шебуршание и попискивание в углу, а когда он вошёл в помещение техузла, чёрная тень метнулась от штабеля взрывчатки. Крыса, это всего лишь крыса, успокоил он себя. Не крыса-мутант, а самая обыкновенная подвальная крыса.
Установив детонатор на другой шашке и, убедившись, что он крепко в ней сидит, Альфред собрался в обратный путь, даже перекрестился. И вдруг он услышал шум снаружи - громкие шаги и неясный звук голосов. Альфред похолодел. Бежать! Спасаться!
Но убежать он не смог, ноги отнялись. Альфред съехал по стене на пол. Вспыхнул свет, который показался ему ослепительным, и он зажмурил глаза.
- Эй! Ты что здэс дэлаешь, сабака? – услышал Альфред грозный оклик. – А это что такое?
«Неужели вот так? Неужели так скоро?»
Альфред нащупал на телефоне кнопку вызова и ещё крепче сжал веки.
- Эй, Шамиль! У тебя всё готово?
- Готово, - спокойно ответил Шамиль стоящий в глубине сада в окружении десятка чёрных людей и десятка белых статуй.
- Огонь! – скомандовал Пархом
Раздался такой грохот, что его наверняка услышал каждый человек в городе. Дом Пархома взлетел на воздух и рухнул в огромную воронку, которая вполне могла сойти за вход в преисподнюю. Людей стоящих и сидящих за столом в саду взрывной волной разбросало в разные стороны. Мараков ударился головой обо что-то твёрдое или это твёрдое упало на него сверху.
Он потерял сознание…
Окно в процедурном кабинете, оборудованном под больничную палату, лопнуло. Эдика Эзау, стоящего у окна, с ног до головы осыпало осколками. Он резво отпрыгнул от окна и возмущенно воскликнул:
- Ни фига себе! Что это ещё за манёвры?
Правая сторона его лица была в крови - посекло осколками.
- Это не манёвры, - качнул забинтованной головой Сидоров.
- А что это за хрень?
- Это Альфред с Окрошкой Пархома взорвали…
Константин Леонтьевич открыл глаза и прямо перед собой увидел бледное лицо Пархома. Щека у него была грязной, а дубленка на плече дымилась.
- Живой? - хрипло спросил Пархом, похлопывая себя по плечу, пытался затушить тлеющую замшу.
Мараков скорее понял, чем услышал Пархома.
Пархом не стал помогать полковнику подняться с земли, шатаясь, пошел к тому месту, где раньше стоял стол и, подняв одно из опрокинутых пластиковых кресел, отряхнул сидение и уселся, закинув ногу на ногу.
Мараков приподнялся на локтях, сел, тряхнул головой и скривился от боли. Болела не только огромная шишка посредине черепа - давило виски, ныл затылок, шумело в ушах. Полковник огляделся. На месте дома возвышалась куча обломков, они горели. Горел и перевёрнутый джип. У джипа лежал труп одного из чеченцев и тоже горел. Огонь освещал всё вокруг, его блики играли на лицах «куртизанок». Казалось, гипсовые дамы гримасничают и смеются. В дальнем конце сада стоял Шамиль со своими боевиками. Они о чем-то тихо разговаривали по-своему, поглядывая в сторону Пархома.
- А где?.. – выдавил из себя Мрак, и свой собственный обычно громкий командный голос показался ему слабым как у умирающего.
- Анна Ивановна? Тут она, за столом.
- За столом? – полковник посмотрел на лежащий кверху ножками стол. На земле за ним действительно лежало что-то бесформенное.
- Рядом с Малютой, – хохотнул Пархом и взглянул через плечо на эту бесформенную кучу. – Верней, на нём. Как два голубка. Лежат, обнявшись.
- Цела?
Пархом снова посмотрел через плечо и ответил:
- Почти.
Мараков кряхтя, поднялся и подошёл к перевёрнутому столу.
Янка лежала на прокуроре, голова у неё была неестественно повернута в сторону. Более чем на девяносто градусов. И у девушки не было одной ноги, где-то примерно по колено. Мараков огляделся в поисках Янкиной ноги, но нигде её не увидел.
Где же нога? Как же Янка без ноги теперь будет, подумал полковник и тут же пришёл в себя.
Всё! Теперь-то абсолютно точно, что своей недвижимости в Турции он лишился навсегда. И ему сразу стало легко, словно тяжёлый камень свалился с души.
- Интересно, а прокурор-то жив? – спросил он, ни к кому конкретно не обращаясь.
- Янка твоя - самоотверженная девушка, - серьезно сказал Пархом. – Телом своим прокурора закрыла. Спит, небось, Малюта.
Мараков откинул тело Янки, похожее на одноногий изломанный и списанный манекен.
- Не-а, не спит, - сообщил он Пархому, заметив острый кусок керамической черепицы с крыши пархомовского особняка, застрявший у Никиты Ивановича в горле. – Мёртвый. – Для верности Мараков проверил у Малюткина пульс.
- Да? – вяло, без интереса отреагировал Пархом. – Ну и хрен с ним. Всё равно я его менять собирался.
К ним подошёл Шамиль. За его спиной стояли оставшиеся в живых чеченцы. Мараков насчитал восьмерых.
- Мы уходим, - коротко сказал Пархому начальник охраны.
- Как это уходите? Куда уходите? А как же контракт?
- Что контракт? Мы тебя, Пархом охранять нанимались, а умирать не подписывались. Умереть мы и у себя в горах можем.
- А ты не горячишься, Шамиль?
Шамиль промолчал, но было ясно, что он уже всё решил и уговаривать его бесполезно.
- Ну и валите! – рассердился Пархом. - Только не рассчитывайте на бабки. Ничего вы у меня не получите. Контракт вы нарушили, значит, хрен вам, а не бабло!
- А вот это ты горячишься, - возразил Шамиль. - Звони колобку, пусть деньги готовит. На всех. На мёртвых тоже.
Шамиль кивнул своим, и они пошли к воротам. Пархом посмотрел им вслед и плюнул на землю. Сказал зло, но тихо, так, чтобы его не услышали чеченцы.
- Твари, чернозадые! Вовремя я их с охраны банка снял. Как чуял…
Вот он, удобный случай, подумал полковник Мараков. Они с Пархом остались наедине. Найти зажигалку и… А можно и без зажигалки обойтись. Свернуть головенку, да и концы в воду. А зачем, подумал тут же, теперь-то зачем? Нет, полкан, надо деньги зарабатывать. Без Пархома ты – никто. Генерал-майор без пяти минут? Ну и что? Генеральская зарплата конечно лучше полковничьей, но разве это деньги?
Зажигалка валялась на земле, рядом с сигаретой, выпавшей из губ Янки. На мундштуке темнело пятно от помады, но может быть, это была просто грязь. Пархом поднял сигарету и зажигалку, подул на сигарету, сдувая мусор и крошки земли, закурил. Выдохнув в морозный вечерний воздух струю дыма, спросил:
- А неплохой получился фейерверк, а Мрак? Дас ист фантастиш!
И расхохотался. Хохотал долго, не меньше минуты. Мараков с тревогой подумал: а вдруг Пархом сошел с ума? Это бы совершенно ни к чему. Но Пархом, отсмеявшись, вытер слёзы и серьёзным тоном спросил:
- А это не твоя работа, Мрак?
- Максим Игоревич! – обиженно произнёс полковник.
- Да понимаю, не твоя. Ты не камикадзе. Но убить меня хотел. Я знаю…
- Максим Игоревич, с чего это вы взяли?
- Интересно, какую ты мне смерть готовил? – продолжал Пархом, не обращая внимания на возмущения Маракова. – И где, и когда? Наверное, на ипподроме. Больше меня тебе достать негде. Не здесь, же в моем… - вздохнул, посмотрев на развалины, - в моем бывшем доме. Сюда тебя с оружием не пропустили бы.
Сигарета видимо отсырела пока лежала на влажной земле, потухла. Пархом размял её и хотел снова прикурить, но взгляд его прилип к зажигалке.
- Мрак! А ты же не куришь. Зачем тогда зажигалку с собой приволок? Да такую дешевую, китайскую… - Пархом оторвал взгляд от зажигалки и подозрительно посмотрел па Константина Леонтьевича. – Мне на зоне кореш один рассказывал о шпионских штуковинах, закамуфлированных под китайский ширпотреб. Авторучки, игрушки разные, зажигалки…
- Максим Игоревич…
- Как она в боевое положение приводится?
- Я не для вас… Я в целях самообороны…
- Как?
- Там… На рукоятке… винтик повернуть. Но я, правда, ничего сегодня не собирался… Я…
Пархом усмехнулся и ногтем повернул винтик.
- Если не сегодня, так в другой день замочил бы, - сказал он. – А я откладывать дела не люблю.
Он поднял пистолет и прицелился полковнику в переносицу.
- Не надо, не убивайте. Прошу вас, Максим Игоревич. Я не хотел вас убивать. Я…
Мрак замолчал. Он отчетливо понял, что сейчас умрёт. Последней мыслью полковника, промелькнувшей в его голове перед тем, как Пархом нажал на курок, была мысль о несбывшейся мечте. Белоснежная красавица яхта уплывала от него за горизонт синего моря, скорей всего Эгейского.
Он умер не сразу, не в ту же секунду. Только почувствовал колючий удар в лоб, словно пчела сходу ужалила, и силы вдруг покинули его большое тело. И в глазах потемнело.
- Сожгу-ка я тебя, Мрак, - услышал он как сквозь толстый пласт ваты и почувствовал, что куда-то движется.
Ему становилось всё теплее и теплее. Стало жарко. Как в августе в Турции, ещё жарче, как, наверное, в июле…
9
Голова у Сидорова уже не кружилась, только тянуло швы на спине и на лбу под пластырем.
- Я его не отправлял туда, Ляксеич, - оправдывался Окрошка. – Альф сам вызвался. Скажи, Бирюк.
- Да, точно, - подтвердил Бирюк. - Альфред сказал, что это он должен сделать.
- Эх, вы, - вздохнул Сидоров, - террористы. Меня надо было дождаться.
- Мы ж думали, что ты мёртвый, Ляксеич… Между прочим. Вот… - Окрошка достал из-за пазухи лакированный туфель, потряс им в воздухе, будто предъявлял вещественное доказательство своим словам и повторил: - Вот.
Сидоров кивнул:
- Живой как видите.
- Да, живой! Ты, Ляксеич… Ну ты даешь, Ляксеич! Я думал всё, а ты ожил. Молодец! – Окрошка бросил вороватый взгляд на Бирюка. – Хреново нам всем без твоего руководства было. Мы без тебя как дети малые – ничё не знаем, чё делать. Кто в лес, кто по дрова. Но Пархома, вражину твоего, мы грохнули. Замочили, как говорится, в сортире.
- Никого вы не замочили, - со вздохом сказал Сидоров. – Вернее замочили, да не того, кого надо было.
- Как это? – Окрошка ошарашено уставился на Сидорова.
- Жив Пархом.
- Не может быть! Там такой взрывище был, я подумал, засыплет нас с Бирюком на хрен!
- Точно, жив, ёшкин кот, - подтвердил Бирюк слова Сидорова и опустил голову. – Мне рассказали. Жив он, живучий, падло. Прости, Окрошка. Я тебе не сказал, не хотел расстраивать. Собирался сам Пархома подловить и дело закончить. От него чечены ушли, какие уцелели…
- Ты… - Окрошка повернулся к Бирюку. – Бандитская твоя рожа! Говорил: чутьё, чутьё! Говно у тебя чутьё. Или вы с ним, с Пархомом заодно? Ворон ворону глаз не выклюет? Так, да?
- Это ты зря! Я же говорил: он и мой враг тоже. Давний враг. Просто промашка вышла. Мы под бассейном заряд заложили, а бассейн полный был. Вода ударную волну частично погасила. Дом-то подчистую, но Пархома в доме не было, он в саду своём коньяк хлебал.
- А я говорил! Что я говорил? Ящик брать надо было. Это ж надо же – десять кусочков всего взяли. Взяли бы ящик и дому и саду его хана… Промашка! Эх, промахнулся бы я тебе!.. Ляксеич, и чё теперь делать? Как эту гниду мочить будем?
Сидоров хотел ответить, но в кармане зазвонил телефон. Алексей сделал знак рукой, прося подождать.
Звонил Мотовило.
- Это я.
- Здравствуй, Гоша.
- Здорово. Ты где?
- Да тут… недалеко, - неопределенно ответил Сидоров.
- Понятно, на заводе. Можешь не шифроваться, я из автомата звоню. Да и тут у нас такая кутерьма, что вряд ли у кого есть время и желание служебные телефоны прослушивать. Но я на всякий случай из автомата.
- А что за кутерьма?
- Из Москвы телефонограмма пришла. Комиссия едет. Будут во всем разбираться и нового начальника ГУВД ставить.
- Кого-то из местных? Или варяга?
- Не знаю.
- Предложи свою кандидатуру.
- У нас так не делается.
- А ты предложи.
- Хорошо, предложу… Лёша!
- Да?
- По поводу Пархома…
- Есть новости? Он вылез из берлоги?
- Пока нет. По-прежнему не выходит из банка. Но скоро выйдет. Мой человек в аэропорту сообщил, что заказан авиабилет на его имя. Вылет сегодня вечером в шесть пятнадцать местного.
- И куда собрался лететь наш подопечный?
- Пока в Москву, а куда дальше не знаю. Но думаю, в Германию. У Пархома открытая виза в немецию и дом в пригороде Берлина. Хотя, могу и ошибаться. Ему с его бабками всюду – дом родной.
- Нельзя допустить, чтобы он улетел.
- Это ясно. И я кое-что предпринял. Подъезжай часикам к трём к профилакторию.
- Будем перехватывать по дороге в аэропорт? А что не у выхода из банка? Вдруг он другой дорогой поедет?
- Другой дороги нет, ты что, не знаешь? Только объездная с октября месяца функционирует. Мэр задумал в зиму на главной трассе полотно ремонтировать. Когда же ещё асфальт класть, как не зимой? А у банка нельзя. Центр города. А если Пархом пальбу устроит? Нет, у банка никак нельзя. Но я и там своих людей поставил на всякий случай. А у профилактория самое то. Мимо него Пархом никак не проедет. Да и пост ГАИ там, а на посту кроме капитана, водителя «Волги» и двух сержантов-гаишников три моих опера. Возьмём голубчика как миленького. Ну? Что молчишь?
- Какое-то нехорошее у меня предчувствие…
- Ты что, Лёха, не доверяешь моему профессиональному опыту?
- Ну а если он всё-таки проскочит?
- А если проскочит, мои люди его в аэропорту встретят.
- Ты что все ментовские силы задействовал?
- Только самых верных… Значит, усёк? В три часа.
- Буду даже раньше.
- Кутузку подготовил?
- Сейчас займусь этим вопросом. До встречи. – Сидоров захлопнул крышку телефона и сказал Окрошке и Бирюку: - Значит так, господа террористы, вам я доверяю самую главную часть нашей акции – организацию временного содержания Пархома в нашем бомбоубежище. Вести его в СИЗО нельзя, выйдет.
- Ясен пень, - согласился Окрошка. – А что? Из бомбоубежища он никуда не денется. Вот только тюремщиком я никогда не был и сам в тюрьме не сидел. Не знаю, как там у них что устроено. Но это ничего. Консультант имеется. Ёшкин кот его зовут.
И Окрошка исподлобья посмотрел на Бирюка.
Пархом прохаживался по спецпомещению банка, поглядывая то на циферблат часов, то на мониторы камер наружного видеоконтроля.
- А может выдать чеченам их деньги? – осторожно предложил Андрей Усков, сидевший в мягком кресле и хрустящий чипсами. – Чего напрасно рисковать? Вроде их нет нигде, но вдруг они где-то затаились и тебя поджидают? Ты из банка выйдешь, а они… Позвони Шамилю, пусть приедут. Не такие уж большие деньги.
- Ты же им всё выдал.
- Не всё. Сам знаешь, не всё, что они требовали. Только Шамилю и восьмерым боевикам. А компенсацию за мёртвых?
Пархом выкинул вперёд в сторону своего компаньона левую руку со сжатым кулаком и ударил правой по бицепсу.
- Вот их мертвецам! Знали, на что шли!
- Но по контракту…
- Посрать мне на контракт! Да не ссы, Андрон, нет их, уехали в Ичкерию с федералами воевать. Знаю я их! Потусовались у дверей банка двое суток, погыркали, поняли, что ловить нехрен и свалили.
- А что же ты всё время на мониторы смотришь? Боишься, что…
- Я?! Я боюсь? Это моя страна и я в ней хозяин! – с пафосом и злостью произнёс Пархом. – А не какие-то зверьки бородатые. Мне ещё кто-то диктовать свои правила будет? Вот! – Пархом вновь изобразил неприличный жест. – Здесь я правила устанавливаю.
- Извини, Макс. Я не то сказал.
- Ладно, – примиряющим тоном сказал Пархом. - Ты мне лучше вот что скажи – ты лимон в тайник положил?
- Конечно. Как ты велел, в тот же день.
- Ну и зря. Да ладно, пусть там пока полежит. Не прокиснет. А по поводу моей доли активов… не думаю, что я долго в чужом фатерлянде отдыхать буду. Вернусь, когда всё уляжется, будем с тобой дальше бизнес двигать. Кое-какие задумки имеются… - Пархом вспомнил о своей идее организовать горнолыжный курорт и мечтательно ухмыльнулся. Потом снова посмотрел на мониторы и сказал: - Вернусь. У ментов на меня ничего нет.
«Вот уж на кого у них действительно ничего нет, так это на меня, - подумал Усков. – И лучше бы ты, так называемый компаньон и друг детства, как можно дольше не возвращался на родину, или вообще навсегда остался за границей. А ещё лучше…»
У Ускова вдруг похолодело внутри и стало страшно от внезапно пришедшей мысли. План созрел молниеносно. Пархом что-то говорил, но Андрей Ильич слушал его вполуха. Он размышлял о том, что сделает в ближайшее время, и его холодный страх постепенно уходил, вытесняемый более тёплыми мыслями о будущем, о работе банка без Пархома и о своём собственном существовании без «друга детства». Закончилось детство, и уже давно закончилось. Пора решаться на взрослые поступки. Андрон всегда понимал, что с Пархомом его дальнейшая жизнь – череда потрясений и постоянных страхов за свою жизнь и свободу, а без него… Без Пархома, но с его долей банковских активов!..
Андрей Ильич даже зажмурился от весело заплясавших в его черепной коробке мыслей и радужных планов.
- Чего жмуришься как кот на сметану? – услышал он словно издалека голос приговоренного им «товарища». – Мечтаешь? Ждёшь, не дождёшься, когда я за кордон свалю? А может, ты меня кинуть надумал? Не советую. И даже тянуть с переводом не советую, если такая необходимость возникнет.
- Пархом! - с обидой и возмущением в голосе воскликнул Андрей Ильич, стараясь вложить в него как можно больше убедительности. - Я тебя кидал когда-нибудь?
- Не кидал, - согласился Пархом. – Но только потому, что я тебя под контролем держал. А теперь ты совершенно бесконтрольным остаёшься. Без папки, так сказать… Запомни, сынок: не скинешь бабки по моему первому звонку, приеду, уши надеру. Чего ёрзаешь?
- Что-то живот крутит.
- Обосрался? – участливо спросил Пархом. – А ты прекрати жрать постоянно. Ты можешь хоть пять минут ничего не жрать?
- Не могу. У меня детство тяжелое было. Недоедал.
- Не надо мне лапшу на уши вешать. Детство у тебя сытое было. Не то, что у меня… Ну ладно, сходи, опорожни кишечник, а то нам ещё на дорожку выпить надо и закусить. Не люблю я аэрофлотовские пайки. Пресное всё. Даже перец в пакетиках.
- Да, схожу. А то что-то… - Андрей Ильич покряхтел для виду и помассировал пухлый живот.
- Смотри, печень не высри, - насмешливо сказал ему вдогонку Пархом.
Выходя из спецпомещения и доставая из кармана сотовый телефон, он подумал: «Только бы Шамиль и впрямь в горы свои не укатил». Весь план Андрея Ильича Ускова строился на желании горца отомстить обидчику и заодно получить «честно» заработанные деньги.
Сидоров прибыл к профилакторию раньше назначенного времени, но Мотовило со своими людьми был уже там. Ждать пришлось долго – Пархом с выездом не торопился, наверное, хотел прибыть в аэропорт перед самым вылетом. Гоша каждые десять минут связывался по рации со своими, с теми, кого он поставил у банка, но ответ был один: «Пока тихо. Объект из банка не выходил». В семнадцать сорок рация в Гошиных руках ожила сама:
- Объект вышел из банка и сел в машину. Идут двумя машинами. Спереди бронированный инкассаторский автомобиль, за ним мерс. Объект в «инкассаторе». Минут через десять будут у вас.
- Понял!
Гоша подал знак. Инспектор дорожно-патрульной службы в бронежилете, поверх которого был надет обычный - мышиного цвета с желтыми горизонтальными полосами и с буквами ДПС на спине - и с жезлом в руке вышел на обочину. На его голове поблескивал мотоциклетный шлем, а на плече висел АКМ. Рядом с инспектором возникло ещё две фигуры в брониках и с автоматами. Гаишная «Волга» тронулась с места и выехала на гравийную отсыпку, готовая по первому знаку капитана перегородить полосу, по которой должен был проследовать Пархомовский кортеж.
Гошин жигулёнок стоял на обочине встречной полосы. Гоша сел за руль окрашенного местами «боевого коня». Сидоров хотел сесть рядом, но Гоша отрицательно покачал головой.
- Опасно. Ты бы укрылся за деревом, Алексей, а то мало ли что.
Сидоров кивнул и послушно встал за толстый ствол сосны.
Прошло семь минут.
«Через три минуты, может, меньше» - подумал Сидоров и потрогал ТТ у себя за поясом.
И вдруг все услышали громкий характерный звук, в котором любой, даже неискушенный в дорожных происшествиях человек угадал бы звук удара двух столкнувшихся машин, а уж гаишники, те сразу определили милый их сердцу звук. Они среагировали быстро – кинулись к «Волге». Инцидент произошёл за поворотом дороги. Сразу вслед за ударом раздались автоматные очереди, а может быть, стрелять начали одновременно со столкновением.
- Что за ерунда? – Гоша высунул голову из шестёрки и через крышу удивленно посмотрел на Сидорова. Тот ни слова не говоря бросился к «Жигулям» и бухнулся рядом с майором. – По машинам! – крикнул Гоша своим. – Оружие к бою! – И дождавшись, когда опера запрыгнут на заднее сиденье, тронулся.
- Петровский! – сказал Мотовило кому-то сзади.
- Да, товарищ майор! – откликнулся молодой парнишка, рыжеватый и веснушчатый. В серых глазах паренька уже вовсю прыгали огоньки возбуждения от предстоящей заварушки.
- Не вздумай геройствовать, стажёр. Если тебя зацепит, с меня голову снимут. Понял?
- Так точно! – бодро ответил стажер Петровский, но всем стало совершенно ясно, что он принял к сведению распоряжение своего командира, но выполнять его не будет.
Автоматные очереди смолкли резко и одновременно, словно при просмотре кинофильма вдруг отключили звук.
Метров за триста до поворота дороги Гоша сбросил скорость и просигналил задними габаритами шедшей за ним «Волге». За поворотом взглядам Сидорова и Мотовило открылась картина, которую каждый из них примерно так себе и представлял. На обочине дороги косо стоял джип, а сзади, уткнувшись носом ему в бочину, кремового цвета бронированный инкассаторский УАЗик. Чуть поодаль, по центру шоссе, намертво прирос спущенными шинами к асфальту чёрный «Мерседес» с выбитыми стеклами. Если в его салоне и находился кто-нибудь, то только мертвецы.
На противоположной стороне шоссе стояли еще два джипа, но рядом с ними не было видно ни души. Вообще на месте недавнего вооруженного столкновения не наблюдалось никакого движения. И тем не менее Гоша подъезжал очень медленно, предполагая, что напасть могут в любой момент и с любой стороны, скорей всего из кустов.
Их обстреляли от УАЗика, спереди не было видно, что за ним кто-то скрывается. Пули ударили по капоту жигулёнка, одна попала в лобовое стекло, но, слава богу, никого не задела, и это было чудом, так как салон был полон народу. Лобовик покрылся паутиной трещин и утратил прозрачность. Гоша вильнул влево и въехал в пространство между придорожными кустами, покрытыми хлопьями сырого снега. Гошины опера вывалились из машины и, укрывшись за кустами, стали отстреливаться. Однако их выстрелы не могли достичь цели, так как те, что стояли за «инкассатором» были надёжно им защищены.
- Обходить надо! – крикнул Гоша и посмотрел на открытое пространство между кустами и густым подлеском, оценивая расстояние. – Петровский, прикрой. А вы, двое за мной. Леша, ты тоже останься с Петровским и стреляй не переставая.
Гоша с двумя операми уже приготовились к броску, но бежать не пришлось. Чеченцы (это были чеченцы - чёрные и бородатые в кожаных куртках) выскочили из укрытия и, веерно поливая автоматными очередями кусты и дорогу, посреди которой остановилась «Волга», бросились к ожидающим их джипам. Чеченцев Алексей насчитал пятерых. Пархома среди них не было, во всяком случае, Сидоров его среди убегающих не заметил. Опера залегли. Чеченские пули били по кустам, сбивая снег парням на головы и на спины.
Захлопали дверцы джипов и машины, взревев моторами, рванули с места перестрелки. Петровский первым поднял голову, но Гоша легонько шлёпнул его по макушке.
- Куда, вперед батьки! – и сам осторожно приподнялся, осмотрел поле боя. – Вроде всё спокойно.
- Что, ушёл Пархом? – спросил Сидоров.
- Если и ушёл, то не в сторону аэропорта, джипы в город поехали. Но я его не видел, там одни чеченцы были.
Гоша достал рацию, с кем-то соединился и, продиктовав номера машин, сказал, что совершенно неплохо было бы их задержать. Предупредил, что в джипах вооруженные преступники, которые только что совершили ограбление инкассаторской машины.
Из «Волги» выбрались гаишники и вразвалочку подошли к сыщикам, преследовать джипы с чеченцами они и не думали. Капитан чесал задницу и вертел головой в шлеме.
Лобовое стекло «инкассатора» было густо забрызгано кровью, и через него невозможно было разглядеть тех, кто находился в кабине. Правая дверца взломана и слегка приоткрыта, из кабины несло смертью. Даже заглядывать туда не нужно было, чтобы убедиться, что живых там нет. А у подножки автомобиля на мокром гравии лежал на боку труп чеченца.
- Надо же, подстрелили одного! – удивился Гоша. Перевернул труп. – Ого! Сам Шамиль. Интересно, чья пуля его нашла? Не иначе стажер Шамиля завалил.
Петровский заглянул через Гошино плечо:
- А почему крови нет? – присел на корточки и протянул руку к чёрной голове. – А это что?
- Руки! – Гоша уже и сам заметил красное пятнышко на лбу Шамиля и что-то блеснувшее посредине. – И чему вас только в институте учат?
Сидоров подошёл к УАЗику, потянул за искореженную ручку бронированной дверцы и столкнулся с взглядом чёрных мёртвых глаз.
- Это Пархом, - сказал Гоша. – Мёртвый.
Орудие смерти искать не пришлось, оно было на виду - из груди Пархома там, где сердце, торчала костяная рукоятка кинжала.
Сидоров внимательно, словно желая на всю оставшуюся жизнь запомнить черты лица своего врага, посмотрел на Пархома. Бледный. И непонятно – вызвана ли эта бледность смертью или лицо Пархома было бледным всегда? На фоне белого лица глаза с расширенными зрачками были похожи на две чёрные дыры, такие же чёрные, холодные и пустые, как его недобрая бандитская душа. Мёртвый Пархом криво улыбался. Сидоров вспомнил описание Пархома, данное Альфредом в день их случайной встречи: «У него глаза, как у мертвого – взгляд холодный и неподвижный. И вообще лицо такое… такое… И улыбочка…». Соответствует на все сто процентов. Смерть мало изменила этого человека.
Человека?.. Сидорову снова вспомнились слова Альфреда: «Не человек он! Нелюдь! Упырь!».
Упырь. Точно, упырь. И кол осиновый в груди. Не кол, кинжал. Какая разница?..
Сидоров повернулся и молча побрёл в лес. Отойдя достаточно далеко от людей - живых и мертвых - он нашёл уютную полянку, окружённую молодыми стройными берёзками и осинками. Посреди полянки стоял пень - удобный, достаточно высокий, очень широкий срезом. И это было удивительно – кругом молодые деревья, а пень… словно он сам сюда случайно забрёл из какого-то другого леса и решил немного отдохнуть. Как-то не вписывался пень в общую картину. Лишним был он здесь.
- Не обидишься, если и я тут посижу? На тебе? – Громко спросил Сидоров у пня и, не дождавшись ответа, сел и закурил.
Сидоров курил, и мысли его текли медленно. Дым от сигареты бежал быстрее. Сидоров не испытывал радости от того, что Пархома больше нет в живых, что мертвы все прямо или косвенно виновные в смерти Катерины. Он вообще ничего не испытывал, кроме пустоты и одиночества, но именно одиночество ему было нужно сейчас. Может быть, потом? Чуть позже? Может, пройдёт какое-то время и его потянет к людям? Может быть… Но именно сейчас ему хотелось побыть одному.
А нужен ли ему кто-то?
Сидоров задумался. Нужен ли он кому-нибудь? И нужна ли ему самому эта жизнь? Может, время-то и пройдёт, а вот изменится ли что? Изменится ли его отношение к тому, что его окружает? Это вопрос… Кто мы? Кто мы, люди, вечно суетящиеся и стремящиеся всё время куда-то попасть, куда-то выскочить, желательно вперёд других, что-то найти, что-то, чего нет или мало у тех, кого мы обогнали? Зачем мы суетимся, и куда мы спешим? Что мы ищем? Деньги? Возможность заработать их как можно больше? Сидоров знал, что без денег можно обойтись. С ними легче, но и без них жить можно. Не в деньгах счастье. А в чём? Наверное, в том, что рядом с тобой есть кто-то. А кто рядом с ним? Нет мамы, она умерла. Нет отца и уже давно нет. Нет Катерины, женщины, которую, оказывается, он любил всю свою жизнь, и которая любила его. Нет Катиного отца. Альфреда нет. Сашки Шульмана. Нет очень многих, кого он когда-то любил, уважал, жалел. Неужели он пережил всех? Всех обогнал, вырвался вперёд…
Вырвался, а оказалось, что рядом никого. Один…
А может, ну ее, жизнь эту?.. Может взять пистолет, да и… разом покончить со всеми вопросами?
Сидоров знал, что у него за поясом тэтэшник, патроны ещё должны остаться. (Сидоров считал выстрелы, он выстрелил по чеченцам четыре раза). Вставить пистолет в рот и нажать курок?.. Он даже ощутил кислый вкус металла и ещё более кислый вкус сгоревшего пороха у себя на языке. Представил, как от звука выстрела шумно снимутся с веток уже успокоившиеся после стрельбы лесные птицы.
Ну что, трусишь Сидоров, спросил он себя. Боишься? Не хочешь умирать? Возьми пистолет, сделай это. Не хочешь? Понятно… Ну и правильно. Зачем это делать сейчас и здесь? Лишнюю проблему Гоше подбросишь. Уж лучше потом, если подобные мысли не уйдут. И где-то в укромном месте, чтобы никто… Ты же бомж, Сидоров. Бомжи умирают незаметно.
Недалеко от пня, на котором он сидел, росла молодая берёзка. Её тонкие ветки клонил к земле прилипший к ним снег. На одной из веток подрагивал жёлтый листик. Единственный листик на всём деревце, он из последних сил держался за маму-ветку и никак не хотел падать. Все его братья уже давно слетели и превратились в серо-буро-жёлтый ковер, припорошенный снегом. Они умерли. Все. А этот листик жил, цеплялся за жизнь. Он не хотел умирать.
А ведь я еще не был на Катюшиной могиле, подумал Сидоров. Надо сходить…
Догоревшая до фильтра сигарета припекла пальцы. Сидоров выбросил окурок и вдавил его каблуком в землю. Он уже хотел встать и идти к людям, но услышал, что люди идут к нему. Хрустя павшими ветками и шурша листвой, шли двое. Сидоров разглядел их силуэты сквозь голый осенне-зимний лес и резко упавшие на него сумерки.
- Вот он. На пеньке сидит, - услышал Сидоров Гошин басок. - Сидит, скучает… Ну, а я пойду к своим, пожалуй.
- Да, Георгий Иванович, идите - сказал Гошин попутчик, голоса которого Сидоров не мог припомнить. Скорей всего, он его никогда не слышал. – Идите, командуйте там. У вас сейчас хлопот много будет.
Вышедшему из леса человеку было лет шестьдесят, и Сидорову он был совершенно незнаком. У него было морщинистое лицо и внимательные серые глаза.
- Здравствуйте, Алексей Алексеевич, - поздоровался неизвестный. – Меня зовут Ильей Михайловичем. Вы разрешите?
Сидоров понял, что Илья Михайлович спрашивает его, можно ли сесть рядом с ним. Он пожал плечами и подвинулся.
- Садитесь. Пень большой, места хватит.
- Спасибо.
- Кто вы? – спросил Сидоров, не глядя на собеседника.
- Я человек, которому Денис Александрович Десницкий сообщил о том, что творится в вашем городе.
- Десницкий жив? – Сидоров резко повернулся к Илье Михайловичу и увидел в его глазах затаившуюся боль.
- Нет. Денис Александрович погиб.
- Откуда же…
- Мы живем в просвещенное время, Алексей Алексеевич. Глобальная сеть.
- Интернет?
- Да. Перед вылетом в Москву Денис Александрович связался со мной по телефону, сказал, что у него имеется ко мне срочное дело. Мы договорились о встрече на вечер. Десницкий сообщил номер рейса и спросил мой электронный адрес. На всякий случай. Я назвал.
- Он предвидел свою смерть? И подстраховался?
- Денис Александрович был профессионалом. Он не исключал того, что в Москве его может ждать не только мой водитель.
- Почему же вы не обеспечили его охрану? Почему вы лично не встретили Десницкого?
- Я не смог. Звонок Дениса Александровича застал меня на пороге. Я спешил на встречу, которую не мог отменить... Поймите, Алексей Алексеевич, я на государевой службе, а звонок Десницкого был… несколько неожиданным и носил в некотором роде конфиденциальный характер. Когда я вернулся, было уже поздно... А что, – Илья Михайлович как-то смущённо и потерянно, словно был напрямую виноват в смерти Десницкого, посмотрел в глаза Сидорову, – если бы я вместе с ним взорвался, разве кому-то было бы лучше?
Сидоров не ответил.
- Я проверил электронную почту, - продолжил Илья Михайлович после минутного молчания. - Десницкий прислал шесть файлов. Досье на Пархоменкова, несколько десятков фотографий, вся информация по его афере и по убийству дочери Самсонова… Простите, по убийству вашей жены. Я в курсе дела, что Екатерина Андреевна была вашей женой. В информации Десницкого и о вас кое-что имелось.
Сидоров хмуро кивнул и полез в карман за сигаретами. Закурил. Спохватившись, предложил московскому чиновнику. Тот отрицательно покачал головой:
- Спасибо. Не курю. Уже пятнадцать лет.
- Здоровый образ жизни? – усмехнулся Сидоров.
- Проблемы с легкими.
- Ясно.
- Проблемы, связанные со старым ранением, - пояснил человек , приближённый к президенту.
Сидоров деликатно выдохнул дым в сторону и выбросил сигарету.
- Да курили бы. Ничего, - запоздало сказал Илья Михайлович.
- Что вам от меня надо? – вдруг резко и с вызовом спросил Сидоров. – Зачем вы сюда приехали? Чтобы сказать мне, что вы в курсе, кто был мужем Екатерины Андреевны Сидоровой?
- Я приехал, чтобы во всем разобраться, - спокойно ответил Илья Михайлович. – Разобраться и навести порядок в одном из регионов России. Кстати сказать, я здесь не просто так, не по своему собственному желанию, вернее, не только по нему, но и по поручению президента. В данном случае поручение Владимира Владимировича совпало с моим желанием.
- А раньше нельзя было? Разобраться и навести порядок?
- Россия большая. Одновременно навести порядок во всех городах и весях такой огромной страны как наша, невозможно. Это из области несбыточных мечтаний. Но мы работаем. Мы не опускаем руки и не отчаиваемся. Знаете, например, какова продолжительность рабочего дня у Путина и у тех, кто работает в его команде? И сколько у нас рабочих дней в году?
- Зря вы сюда приехали, - не стал отвечать Сидоров. – Пархом мёртв, как и все остальные участники этого дела. Все взяточники на том свете. И тех, кого кинули, больше нет, и того, кто кинул. И Кати нет, и тех, кто ее убивал. Из оставшихся в живых - только я, но я бомж. Так что, никому и некому обвинение предъявлять. Можете с легким сердцем возвращаться в Москву.
- Алексей Алексеевич, дело ведь не только в Пархоме и его афере. А те, кто у Пархома на окладе был не все мертвы. Мэра вашего менять надо, по нему давно тюрьма плачет. Новых руководителей ГУВД и прокуратуры надо назначать. Одним словом - порядок наводить нужно. И мы его уже наводим.
- Майора Мотовило начальником милиции поставьте, - посоветовал Сидоров, вспомнив о товарище. - Гоша правильный мент, не взяточник.
- Я это понял, - кивнул Илья Михайлович. – Особенно, после того как увидел его «лимузин»… Хорошо, насчёт кандидатуры майора Мотовило мы подумаем. А по поводу убийства вашей жены, вы не правы, Алексей Алексеевич. Справедливость должна всегда восторжествовать. И обвиняемые найдутся. В Берлине наши немецкие коллеги уже ищут партнеров Пархоменкова, мошенников из подставной фирмы. И найдут, можете не сомневаться, там крепкие профессионалы служат. К тому же Владимир Владимирович к ним лично обращался. Здесь тоже следы остались. Кредит в банке оформлялся, не думаю, что партнер Пархоменкова гражданин Усков был не в курсе происшедшего. Лицензия банка «Парус» в ближайшее время будет отозвана Центробанком. А сейчас Усков задержан и помещен в следственный изолятор.
- Оперативно, - криво усмехнулся Сидоров.
- Мы всегда оперативны.
- Всегда? – с сомнением в голосе спросил Сидоров.
- Всегда, - уверенно ответил Илья Михайлович. – Но иногда итоги нашей работы не объявляются.
- С Пархомом у вас не шибко оперативно вышло, - напомнил Сидоров Илье Михайловичу о том, что московская бригада появилась на сцене, когда бандит уже пал от кинжала своих же головорезов.
- Да, немного опоздали, - согласился чиновник и вдруг улыбнувшись, взглянул на Сидорова. – А может оно и к лучшему?
- Но вы говорили о торжестве справедливости.
- А я себе не противоречу. Виновный получил справедливое возмездие. Даже более справедливое, чем то, которое бы определил суд. Конечно, жену вашу не воскресить, но всё, что Пархом у нее отнял можно вернуть. Ведь это ваши деньги, Алексей Алексеевич. И по оценкам Дениса Александровича немалые.
- Зачем бомжу деньги?..
- Деньги нужны всем, - возразил Илья Михайлович. - Их можно потратить на глупости или хуже того, распоряжаться ими, как распоряжался Пархом и подобные ему, но можно и обратить их во благо. При помощи денег много хороших дел совершить можно.
- Совсем недавно подобный разговор мы вели с Андреем Валентиновичем Самсоновым, - задумчиво произнес Сидоров. – А теперь вот… с вами. - И вдруг вспомнил: «А ведь я и так уже богат. У меня в каком-то банке имеется счет, а на нем лежит два миллиона евро. Нужно разыскать Матвея Яковлевича Пальмана. Не думаю, что это трудно будет сделать». – И сказал вслух: - Темно совсем стало. Пойдёмте, Илья Михайлович…
Эпилог
Зачем бомжу деньги?
Старый бомж Бирюк, бывший вор в законе, а ныне обитатель Дома престарелых, который здесь все называли «Приютом убогих» и торжественное открытие которого произошло около полугода назад ещё при прежнем мэре, проснулся от гула за окном. Окно было новое, крепкое, не рассохшееся и не разбухшее, но обычное - не стеклопакет в пластиковом профиле. А потому звуки далеких ударов проникали в помещение легко, словно окно было открыто настежь.
Проснулся Бирюк и сразу вспомнил: сегодня должны рушить устоявшие в давней битве с конверсией стены «взрывного» цеха завода «Искра». Что могли уже разобрали и вывезли. Что могло пригодиться в новом строительстве (а такого добра оказалось мало) оставили. «Взрывной» цех не вписывался в новый проект и подлежал сносу. Ветхими стены «взрывного» цеха назвать было нельзя, они только казались такими от шестидесятилетней копоти, которой были покрыты, да из-за выбитых стекол в окнах, забитых фанерой и рваным рубероидом. Кладка конца сороковых годов, послевоенная. Строили завод пленные японцы. Или немцы? Неважно. Строили с соблюдением всех требований технологии строительного производства. На цементе, несмотря на его тогдашний дефицит, не экономили, сыпали его в кладочный раствор столько, сколько было положено.
Воровство в те времена, конечно, существовало, но еще не так мощно расцвело, как в последующие годы советской власти. В том числе на стройках объектов народного хозяйства. Что произошло? Хозяина не стало. Государство – это мы. Или: мы – хозяева страны. А хозяину можно всё. Можно брать что плохо лежит. Что лежит хорошо, тоже брать можно.
Бирюк был вором. Он тоже брал всё, что плохо и хорошо лежало. И ещё как брал! Но не у себя же, ёшкин кот!
Хозяин так и не пришёл. Ни вместе с Горбачевым, ни (прости господи!) с Ельциным. И сейчас его нет – одни рвачи и хапуги. Разве что Сидоров настоящим хозяином станет? Поживем - увидим. Хотя и сейчас уже видно – будет толк из Сидорова. Не для себя старается, для людей! Вон сколько рабочих мест организовал! А сколько ещё организует, когда новый завод заработает!
Кирпич, из которого сложены стены цеха, хорош – без пережогов, ровный и плотный, как натуральный камень, а на сколах сочного розового цвета, как ветчина, того же времени изготовления. Даже жалко такую кладку рушить. Но надо. Иные технологии, иные конструкции, иной дизайн. Жизнь иная.
Бирюк, когда жил в цехе и был бомжём, решил как-то в кубрике своём зимник устроить. Зимний холодильник. Стал стену долбить, вооружившись двухкилограммовой кувалдочкой и широким зубилом. Долбил, долбил. Долбил, долбил. Замаялся. Кирпич долбился с трудом, мелкими чешуйками отщеплялся, а раствор вообще не долбился. Монолит, ёшкин кот!
Дубасили по стенам «взрывного» настойчиво. В пустом стакане, стоящем на тумбочке рядом с кроватью Бирюка брякала в такт ударам лёгкая алюминиевая ложечка.
И чего Сидоров сдал всю взрывчатку? Оставил бы малую толику на всякий случай. Вот и пригодился бы теперь пластид. (Точнее: пластит – так Альф учил). Заложить по шашечке по углам цеха и… Да кабы знать, что понадобится!.. Хотя, можно было и официально взрывников нанять. Просто не учёл Сидоров качества кладки, просчитался. Оно и понятно, ёшкин кот! Он же зимник себе не устраивал. Вот и долбят крепкие стены цеха драглайном, вернее железным шаром, привешенным к стреле. По старинке. А может оно и правильно? Горожане ещё тот взрыв не забыли. Пришлось им в окна новые стёкла вставлять.
Тогда Альфред погиб. Да много тогда кого замесило…
Бирюк поднялся и быстро влез в шерстяной спортивный костюм, натянул на сухие желтоватые ступни шерстяные носки домашней вязки, купленные на рынке у старушки. Подумал и накинул на плечи махровый халат, подаренный Окрошкой. В его комнате (одиночке, как иногда называл Бирюк своё новое, но уже обжитое за полгода жильё) было не жарко. Позавчера отключили отопление, а вчера к вечеру резко похолодало. Весна. Неустойчивая погода. А он ещё как назло ободрал скотч с окна, приклеенный в зиму, и вытащил вату, которой были заткнуты щели. И сам помыл раму и стёкла, чем вызвал приступ негодования штатной уборщицы.
Быстро, по-военному, заправив кровать, Бирюк отправился в ванную. Когда он вышел оттуда гладко выбритый, умытый и тщательно причесанный, в дверь постучали, и тут же, скрипнув, она приоткрылась. Бирюк не выносил закрытых дверей и никогда не запирался на ночь. И вообще не запирался.
- Вы уже проснулись?
Это была Майка, рыжеволосая сестричка-опекунша Майка. Майя Леопольдовна, как её представила директрисса Дома престарелых. Такое у Майки было интересное сочетание имени и отчества. Впрочем, по имени-отчеству к ней никто не обращался, все звали Майкой. Старики в основном. Старухи звали Маечкой. И при этом мило улыбались, но в красивую Майкину спину смотрели зло, с прищуром и что-то тихо шептали, наверное, слово «стерва!». Или что-то другое, обидное. Женщины! Они всегда женщины, если даже уже старухи и не выдерживают абсолютно никакой конкуренции. А конкуренцию Майка составляла, да ещё какую! И не только престарелым обитательницам «Приюта», но и всей женской половине обслуживающего персонала. Рыжей копной волос, длинными стройными ногами, а главное – возрастом. Майке не было и тридцати. И дворник, и приходящий слесарь-сантехник (по совместительству, электрик) и все сменные сторожа-охранники, все были в неё влюблены. Даже старые пердуны, в которых ещё не совсем потухла искра божья, то есть в меру своего либидо, заигрывали с Майкой и искали её расположения.
Бирюк относился к Майке настороженно. А всё потому, что сразу после его оформления в Дом престарелых (это случилось по совету Окрошки и при помощи Сидорова) по «Приюту» прошёл слушок, что Бирюк – вор в законе и что где-то у него зарыта кубышка с сокровищами. А в богодельне он просто отсиживается после очередного дела, скрывается от закона, так сказать. Чушь, но что ещё делать старикам, как не молоть чушь? Бирюк их разубеждать не стал, да ему это вряд ли бы удалось.
Камеру» ему Сидоров выбил одиночную. В ней стоял телевизор «Сони» и холодильник «Индезит». Был в «камере» отдельный туалет с ванной и маленькая кухонька. Если быть точным, такого одноместного люкса в Доме престарелых раньше не было, его оборудовали специально для Бирюка, так как все другие комнаты были заселены. «Камеру» сделали из помещения неясного предназначения – не то гостевая, не то кабинет релаксации тут раньше был. Другие старики подобным богатством не обладали, а потому им было совершенно ясно, что Бирюк здесь на особом положении. Сидоров, правда, выделил средства для улучшения жилищных условий всех одиноких и брошенных стариков «Приюта», но пристройку решили возводить весной, ближе к лету, когда земля разморозится. А постояльцы решили, что все обещания – очередная брехня.
С первого своего появления на работе Майка стала относиться к Бирюку с повышенным вниманием, чем ещё больше укрепила веру стариков и старух в мифическое бирюково богатство и внесла в душу старого вора сомнение в том, что делает она это просто так - из уважения и от чистого сердца.
- Доброе утро, Егор Николаевич! – Майка лучезарно улыбнулась, стрельнув в Бирюка своими чуть раскосыми зелёными глазами и картинно выгнув руку и оттопырив пальчик, взглянула на маленькие дешёвые часики. – Ох! А уже девятый час, - притворно удивилась она.
Стало быть, сегодня снова Майкина смена, подумал Бирюк. Странно! Её же только вчера один день-то и не было. То есть сутки, одни сутки. А положено двое. Сутки через двое – такой график. Нарушение трудового законодательства, но что поделаешь, если на такую чисто символическую зарплату желающих работать сестрами-опекуншами, в городе не сыскать? Хоть на переработке денюшку какую-то получить.
Майка прошлась по комнате. Остановилась у заправленной кровати, закинула красивые белые руки за голову и с легким стоном потянулась, выгнув спину, как рыжая кошка. Эротично, ёшкин кот!
- Ох! Не выспалась я сегодня! – Снова зелёный выстрел в Бирюка. С намеком. - Сейчас бы поваляться в постельке часок другой.
У Бирюка что-то тренькнуло в груди, но он заставил себя успокоиться.
- Муж спать ночью не давал?
- Какой муж? Незамужняя я. Никто замуж бедную девушку не берёт. – И Майка улыбнулась. Вопреки логике. Должна была изобразить на своей смазливой мордашке что-то вроде досады, а она улыбнулась. – Нет, Егор Николаевич. Никакой не муж. И не любовник. Некогда мне глупостями заниматься. Я же на заочном в медицинском колледже учусь. А кроме этого места, у меня ещё одна подработка есть.
Уж не в гостинице ли «Центральная»? подумал Бирюк. Встречал я там таких подработчиц.
- Я в колледже полы мою, - смущённо призналась Майка. - Жить-то надо как-то.
- Тяжело?
Майка пожала плечиками.
- Когда девушка одна, без умного и опытного спутника, ей всегда тяжело... Вы на завтрак спуститесь? – Майка снова выгнула руку и оттопырила пальчик. – Завтрак сегодня как всегда по расписанию. Без задержки. Через десять минут.
- А что сегодня? Манная?
- Овсянка, сэр!
- Нет, спасибо. Я что-нибудь здесь перекушу, - отказался Бирюк. – Чайку попью. – И подумал: «А может предложить Майке позавтракать со мной?».
У Бирюка в холодильнике стояла баночка с красной кижучёвой икрой, колбаска - мягкая и полукопчёная, сыр какой-то в банке - в заливке из горчицы, оливкового масла и всяких трав. А кроме чая, кофе приличный имелся. Правда, растворимый, но дорогой. Окрошка не забывает - продукты подбрасывает регулярно. Нормальным мужиком между прочим оказался. Да и был он таким всегда, просто, к нему привыкнуть надо было.
Майка вздохнула:
- Хорошо. А я пойду, овсянки похлебаю…
Так что? Предложить или нет Майке остаться с ним? А зачем? Чтобы усилить её разочарование, когда она поймёт, что он - обыкновенный бомж, которому посчастливилось дожить свой век в тепле и уюте? Нет, не надо. Не честно вселять надежду в её, пусть уже слегка испорченную корыстью и притворством, но ещё такую юную душу.
Бирюк промолчал. Майка тоже молчала, не хотела уходить. Ждала, наверное, что он предложит ей отведать колбаски и бутербродов с лососевой икрой. И кофейку чашечку выпить. Она ведь знала, что у Бирюка в холодильнике, ей по ее должностным функциям положено было следить за тем, чем питаются её подопечные помимо того, что готовится на кухне дома престарелых.
- Пойду… - Майка окинула грустным взглядом Бирюково жилище. – Картина косо висит.
- Там, - Бирюк кивнул на окно, – на заводе. Стены рушат, вот и трясется всё. «Приют» весь ходуном ходит.
- Надо поправить…
Над кроватью висела картина в абстракционистском стиле. На насыщенном сине-фиолетовом фоне – жёлтые, красные и зелёные пятна. Словно одновременно горящие огни светофора. А по краям радужные мазки, как отсветы в окнах, или в магазинных витринах. Но яркие пятна расположены горизонтально.
- Надо поправить, - повторила Майка и вытянулась в струнку, желая дотянуться до верхнего края тонкого серебристого багета.
Можно было не тянуться, подумал Бирюк, поправить можно и за нижний край. И вдруг увидел, что короткий белый халатик Майки подскочил вверх и стали видны её трусики. Белые, белее халата.
Ёшкин кот!..
У Бирюка даже дыхание перехватило. Когда он жил на «Искре», думал, всё – отыгрался заяц на барабане. Даже мыслей о бабах ни разу не возникло. А тут, в богадельне!.. Майка что ли на него так повлияла? Или её трусики? Нет, не моги думать! Только не с ней. Только не с Майкой. Нельзя! Табу! Он с трудом отвёл взгляд, подошёл к окну и стал сердито думать:
«Почему клочок женского белья вызывает у мужиков это? Бретелька там, кружева краешек, застежка какая-нибудь? А у баб тоже так? Если я, скажем, забуду застегнуть ширинку, буду ходить и сверкать трусами, они что, тоже будут воспринимать это, как эротику и трястись от страсти? Или, допустим, у меня из штанин завязки от кальсон торчать будут? Ерунда! Какая это эротика? Да и где сейчас можно достать кальсоны с завязками?..»
- Вот теперь ровно, - услышал он за спиной.
Майка подошла и встала рядом. Бирюк ощутил жар её тела, или жар ему лишь показался, но он попятился от неё, как от чумной и, отойдя, сел на кровать. Оттуда увидел, что Майка зябко передернула плечами (значит, не шло от нее жара!), подула на стекло, моментально запотевшее, и что-то написала на туманном пятне пальцем. Потом стёрла написанное и молча вышла.
На стекле остались две последние буквы: АК. Дурак? А может мудак? Нет, наверное, дурак. Старый дурак! Бирюк вернулся к окну и стер эти «АК». Открыл форточку. Звуки ударов стали ещё громче.
Где-то там по площадке носится неугомонный Окрошка. Носится и на всех кричит, учит всех и каждого, как надо работать. Объясняет, небось, машинисту драглайна как правильно управлять механизмами, и в какой участок стены надо вдарить, чтобы половчей её развалить. И не жалко ему «родного дома», в котором долгие годы жил? Окрошка теперь не на костылях прыгает. Сидоров заказал ему протез, и Окрошка моментально научился ходить на двух ногах. Словно у него всегда было две ноги. Со стороны и не заметишь, что у человека протез. Быстро и легко выучился. Он вообще быстро всему обучается. Теперь Окрошку все называют Петром Васильевичем. Он теперь большой человек – заместитель директора строительной компании «Екатерина Великая». Директор Сидоров Алексей Алексеевич, но Окрошка по-прежнему зовёт его Ляксеичем.
По поводу того, что строить на месте бывшей «Искры» у них с Сидоровым спор вышел. Сидоров сказал, что строить будет завод железобетонных изделий, а потом город застраивать и расширять станет. Жилья не хватает. А Окрошка настаивал на том, что строить надо консервный завод. Чтобы все, значит, сыты были и консервов вволю поели. Сидоров посмеялся. Окрошка обиделся. Но обижался недолго, с жаром включился в работу.
Кроме Окрошки в Сидоровской фирме почти все «искровцы» работают. Только Сестры Звягинцевы ушли в монастырь. Работать они не смогли, а богу молиться… каждому своё, однако. Это Сидоров им посоветовал в монастырь идти и лично к настоятелю отвез. Кроме сестер – все в «Екатерине Великой». Кто на рабочих местах, а кто на умственной работе. Ведь в прошлой жизни многие интеллигентными людьми были. Серега Потоцкий, Малыш. Работу Малыша правда трудно умственной назвать, он в службе безопасности трудится. А Серега конструктором когда-то был. Сейчас у Сидорова какие-то конструкции рассчитывает.
Все при деле. Только он, Бирюк, отдыхает. На государственном обеспечении. Да ещё неслабые «кабанчики» от Окрошки и Сидорова получает. Жрёт бутерброды с икрой и сервелатом, пьет кофе. Коньяк в тумбочке стоит у него. Жрёт и спит. Ежели что где кольнуло или заломило, будьте любезны – сестра-опекунша. Ежели что серьёзней - тоже помереть не дадут. А ежели…
Нет. Надо позвонить Сидорову. А лучше встретиться. Может, возьмет на работу? Хоть сторожем. И насчет Майки с ним побазарить.
Майка…
Чуть до грехопадения не довела старика, кошка рыжая зеленоглазая! Стерва окаянная! Правильно её старухи так обзывают!
Бирюк прислушался к себе. Недавнее сексуальное возбуждение и не думало проходить. Перед мысленным взором Бирюка стоял ослепительно белый треугольничек Майкиных трусиков.
Фу ты, ёшкин кот!..
Надо чем-то заняться. Сделать что-то своими руками. Выгнать дурную энергию физической нагрузкой. Отвлечься. Перестановку что ли устроить?
Он осмотрелся. Особенно-то ничего и не переставишь – кровать, тумбочка, кресло, телевизор, холодильник. Всё. Нет, не всё. Картина! Картину можно перевесить. Что она над кроватью висит? Он же на кровати валяется всё время, и картину снизу не видно. Или в кресле сидит, телевизор смотрит. Картина сбоку. Тут одно из двух – либо на картину пялиться, либо в ящик. Куда бы её повесить? А если над телевизором? «Сонька» в проёме стоит между двух дверей – одна дверь в ванную, другая на кухоньку. Нет, не войдет картина в проём. Широкая шибко. А если её не поперек, а повдоль повесить?
Бирюк склонил голову набок. А ничего! Так даже больше на светофор похоже стало. Красный, желтый, зеленый. Горят одновременно. Ну и что? Это ж не светофор, это - картина.
Бирюк снял с гвоздя произведение неизвестного, но, по-видимому, неплохого, а может быть даже талантливого художника-абстракциониста, и увидел дверцу тайника.
- Интересно!..
Старик поставил картину на пол, прислонив к стене, не спеша подошёл к двери и, нарушив обыкновение, закрыл её на ключ.
- Так оно спокойней будет, - сказал он сам себе вслух.
На дверке был кодовый замок, но для медвежатника с большим стажем, коим являлся Бирюк, любой замок - не проблема. Было бы чем. Заветная котомка лежала в прикроватной тумбочке, с ней Бирюк расстаться не смог. Инструменты там, объяснил он Майке как-то. Мало ли что случится?
Через пару минут Бирюк вытащил из тайника кейс. Взвесив кейс в руке, определил:
- Либо там кирпичи, либо деньги. Подозреваю, что не кирпичи.
Кейс был доверху набит пачками стодолларовых купюр. Бирюк пересчитал пачки, доставая их из кейса и бросая на покрывало кровати – сто штук по десять тысяч долларов в каждой пачке. Ровно один миллион долларов. Вид миллиона не привел Бирюка в состояние эйфории, он был совершенно спокоен. В своей жизни он видел горку бабок и побольше.
- И на хрена бомжу миллион? Тем более бомжу на полном государственном обеспечении?
Бирюк уселся в кресло, искоса взглянул на кучу долларов и завёл неторопливый мысленный разговор с самим собой.
- Что делать с этими деньгами, а, Бирюк? Гульнуть напоследок? Взять с собой Майку (думаю, она не откажется) и махнуть по Европам? Погреть старые больные косточки на нерусских пляжах?
- Здесь в тихом уютном номере «Приюта убогих» под тёплым одеялом из верблюжьей шерсти тоже не холодно.
- Может тебе, Бирюк захотелось поплескаться в море? Или в океане? Чего мелочиться?
- В персональной ванне мне сейчас комфортней. Температуру можно регулировать. А в море холодно. И всякая дрянь морская – рыбки, медузы. Акулы, пираньи всякие…
- Просадить часть бабок в казино? Оттянуться по полной? Побарагозить всласть?
- Еще чего! Отдать ни за что, ни про что деньги каким-то дармоедам заморским! Хрен им!
- Можно попить дорогих коньяков, поесть омаров.
- Ох, да что омары! Овсянка и манная каша! Здоровая пища. И желудок не болит и со стулом полный порядок. Да и не хочется что-то ничего. Вон в холодильнике полно всего, а аппетита нет ни грамма. В тумбочке коньяк. Захочется водки или вина, скажу Сеньке-сантехнику, принесёт. Но не хочется. Ни коньяку, ни водки, ни вина.
- Хочешь заняться любовью с Майкой? А что? Вдруг получится?
- Да какой из меня любовник? Шевельнулось что-то, я уж решил – смогу! А что я смогу? Это большой вопрос. Да, ёшкин кот! Ушло моё время. Да от меня Майка в первую же ночь к какому-нибудь негру с твердыми мышцами в койку прыгнет. Только трусики ее беленькие сверкнут.
- Значит, не желаешь шикарно провести время и встретить смерть на огромной гостиничной кровати президентского номера? В объятиях Майки? Ну ладно, не Майки, какой-нибудь… м-м-мулатки.
- Уж лучше я здесь смерть свою встречу. На Родине!
- Ну ладно. А без загулов? Просто посмотреть мир? Где ты был? Да нигде. По стране-то поколесил порядком, но в основном в автозаках и спецвагонах для перевозки заключенных по железной дороге. На мир смотрел через решётку и колючую проволоку. Ты даже море видел только Чёрное и только с российского берега.
- Каждый день по телевизору этот «мир» вижу.
- Сидишь тут как… как бирюк. Один. В своей «одиночной камере». И с места стронуться не хочешь. А тебе, кстати, не кажется, что твоя «камера» в этой богадельне напоминает настоящую тюремную камеру? И ты в ней пожизненный срок тянешь? Нет?
- Меня здесь никто не держит. Захочу – возьму свою котомку и уйду. Снова бомжём стану.
- Никуда ты не уйдёшь. Так и усохнешь тут.
- Не твоё дело! Пошел на хрен! Сгинь!
- Это ты сейчас сам себе сказал, если что…
Бирюк поднял к глазам руки. Они мелко дрожали. Не от волнения, от старости. Да – он стар! Стар для таких развлечений и для поездок. С девками и в одиночку. С загулами и на сухую. Да и не хочется, если честно признаться, не хочется уже ничего.
Деньги шальные, но любые деньги должны приносить счастье, а для него сейчас счастье - видеть, что счастливы другие. Смотреть со стороны пока глаза различают свет и людей на этом свете, и видеть, как они радуются.
- Отдам-ка я деньги Сидорову. Пусть он их в развитие инфраструктуры города вкладывает. Ему я верю. Он эти деньги по ветру не пустит. А людям счастье будет.
Бирюк встал с кресла и аккуратно, одну к одной сложил пачки в кейс. Подумал и оставил одну пачку. Проворчал по-стариковски:
- Майке дам. Не зря же она старалась, трусы мне свои показывала.