«Эстрадин -3М» шёл абсолютно туго. Не то, чтобы принципиальные вопросы тормозили дело: они до мелочей были отшлифованы ещё на «шестёрке». Но комплектация, не заявленная вовремя, поступала с перебоями. Старцев, как начальник цеха, обещал Штейнбергу золотые горы, и этот хитрован показывал чудеса снабженческой эквилибристики, но где-то что-то застревало, и огромный маховик производства весь первый квартал визжал и скрипел всеми своими несмазанными подшипниками, оставляя в моей душе тягостное чувство бессилия перед обстоятельствами, каждое из которых составляло неотъемлемую часть Системы. Последние капли смазки Штейнберг влил 26 марта, от чего маховик набрал обороты, в результате лаборатория и цех запахали в две смены по скользящему графику, оставляя себе время лишь на сон да короткие перекуры.
Мы наивно радовались, что в марте, в отличие от февраля, всё же 31 день, а не 28. К тридцатому все 10 «Эстрадинов» наконец-то были распаяны и стояли на стеллаже настройки, демонстрируя белозубой улыбкой негра первозданное здоровье клавиатур. Перед обедом участок настройки посетило высокое начальство и стало допрашивать Волошина, пришедшего вместе с ним, будет ли сдана вовремя установочная партия. У Волошина не было в руках никаких нитей, но была полная ответственность. Он надул щёки, повращал глазами и пнул меня коленкой:
– Лёня, все сроки кончаются в 10 утра первого. Сдадим?
– Хрен его знает, Виталий Иванович, – зло ответил я, с трудом отрывая воспалённый взгляд от электронных потрохов тонгенератора, в которых засел особо трудный «хомут».
– Ну как же, Леонид Иванович, надо знать,– пристыдил главный.– Нам надо знать точно! Если вы даёте гарантию сдать в ОТК до десяти утра, то мы можем сегодня уже телетайпировать в Министерство выполнение квартала, а отсюда прогрессивка. Вы же хотите получить прогрессивку, Леонид Иванович?
А мне откровенно было уже всё «до лампочки», усталость брала своё. Я буркнул что-то вроде «постараемся» и опять уткнулся в экран осциллографа, на котором, вместо желаемого меандра, плясал зуд наводок от соседних генераторов тонов. Свита Главного диффундировала в необъятное пространство участка сборки ЭВМ, лишь Волошин остался стоять «руки в брюки» возле меня.
– К Старцеву пойдём?– спросил он после долгой паузы.
– Не приглашал.
– К близким друзьям на день рождения нужно ходить без приглашений,– менторским тоном произнёс Волошин.
– Т-т-т-вою мать,– заикаясь больше обычного встрял Борька Сасага.– Это ж н-н-н-адо родиться п-п-п-первого ап-п-п реля!
Ну, отложил я щуп. Работа-работой, а насчёт Старцева надо поговорить. Я вспомнил о «пыжике», и настроение сразу улучшилось.
– А ведь у меня хохма-то приготовлена, – сказал я.
– Эх, – махнул рукой Волошин, – такого розыгрыша, как в прошлом году уже не будет.
– Всё, что оригинально, уже неповторимо,– сказал я,– но и на этот раз кое-что есть в запасе! Вот только бы не подохнуть на этой установочной...
– К-к-куда ты денешься,– сказал Борька,– ты у нас стожильный!
Бедный Старцев! Имея таких сподвижников, нельзя рождаться, не то, что первого апреля – вообще лучше не рождаться... Эти ребята не из тех, что первого апреля звонят и говорят: «У вас вся спина белая». И даже порадовавший всех фокус с металлическим рублём вызывал у них снисходительные ухмылки. Кто-то из прибористов додумался приварить встык к аверсу рубля шляпкой десятисантиметровый гвоздь и намертво приколотить его в пол коридора. Сколько было поймано на этом простаков, которые, воровато озираясь, пытались поднять «потерянный» рубль!
Нет, друзья Старцева шутили тонко и многокаскадно, долго и тщательно готовя розыгрыш. В самый разгар застолья доставлялась, например, поздравительная телеграмма от некоей Валентины, на первый взгляд вроде бы и не содержащая компромата, но заставляющая думать над загадочным содержанием, отчего улыбка Люды, жены Старцева, становилась нервной и натянутой, а сам Старцев, багровея и потея то ли от выпитого, то ли от внимательных взглядов Люды и сочувственных – друзей, автоматически, по привычке, лез рукой в левый карман пиджака, висящего на спинке стула, над которым мы заранее похлопотали, пока народ перекуривал на балконе. В том кармане обычно лежал сложенный аккуратно Людой носовой платок, которым Старцев промокал влажный лоб в минуты волнения. И вот, после провокационного тоста «за тех, кто сейчас не может быть с нами», опрокинув стопку и, теряясь под рентгеноскопическим взглядом Люды, Старцев доставал платок и промокал вспотевший лоб. Друзья, дождавшиеся этого святого мгновения, немели, округляя глаза, так что взгляды непосвященных неминуемо обращались ко лбу именинника. И вдруг оказывалось, что Старцев держит в руках не платок, а лёгкую, изящную, беленькую и полупрозрачную с волнующими кружевными оторочками очень деликатную деталь женского туалета. «Разыграли!»– хохотала Люда, но всё равно натянуто, веря и не веря в шутку. «Разыграли»,– покорно говорил Старцев и потел ещё сильнее...
А вот и он, лёгок на помине. Озабочен, даже расстроен.
– Слушай, а ты был прав!– обратился Старцев ко мне.
– Да, надо было Славку отправить домой поспать: ночью самый завал ожидается,– притворился я, будто не понимая, чем Старцев расстроен, а в душе уже зарождалось ликование по случаю получающегося розыгрыша.
– Да нет, я не об этом. Шапка пропала!
– Ах т-т-ы, ч-ч-чёрт, п-п-ропала т-т-таки!– Борька картинно ударил себя по ляжкам.– Г-г-говорили же тебе!
– А ты поспрашивай, может, кто пошутил,– посоветовал я.
– Да спрашивал уже...
В Житомире прокатилась этой зимой волна хулиганств: какие-то малолетки повадились прямо на улице срывать с голов дорогие шапки – «ондатры», «пыжики». Я был даже рад, что у меня старый «кролик». А вот Старцев не удержался от соблазна приобрести новую пыжиковую шапку, которую его высокопоставленная мамаша выцарапала из обкомовского распределителя. А я, как раз зайдя к нему в кабинет, увидел обновку на вешалке возле самой двери.
– Сопрут,– сказал я,– Ты бы хоть вешалку поставил подальше от двери.
Старцев только отмахнулся: он не думал, что начальника цеха могут лишить личной собственности свои же рабочие. Он свято верил, что один вид «пыжика« внушает народу подобострастие и уважение. Для чего, собственно, и приобрёл его. Через несколько дней мы уже вместе с Борькой уламывали Старцева поберечься. Не внял.
Сегодня же утром я поглядывал постоянно на дверь кабинета Старцева. И дождался, когда после бесконечной «пятиминутки» Старцев «вышел на орбиту».
– Пойдём, покурим,– скомандовал я Борьке. Для того, чтобы добыть «пыжик», надо было лишь открыть дверь и протянуть руку к вешалке. Заговорщики обставили дело «капитально»: захватив с собою пустую коробку от авометра, они проникли в кабинет, аккуратно упаковали «пыжик« в коробку авометра, и Борис тут же унёс авометр в «лабораторию на поверку».
Старцев был расстроен не на шутку: хотя снег уже сошёл, но весна явно запаздывала, стояла ветреная, холодная погода.
– Возьми мой «пирожок»,– предложил добрый Борька.– Я всё равно здесь д-д-до ут-т-т-ра буду...
– Спасибо...Не имей сто рублей, а имей сто тысяч! – расстроенно пошутил Старцев.
– Может, ещё отыщется,– выразил слабую надежду я.
Старцев только рукой махнул.
Около 10 вечера были отлажены пять «Эстрадинов» и поставлены на испытания. Пришёл неожиданно Царь. Он уже, судя по всему, проведал второй цех, потому что был весел, а речь имел не очень связную.
– Уже почти лежу в гробу, уже задышка. Ещё грамм двести засажу – и крышка!– продекламировал Царь и уселся на вращающийся стул наблюдать, как идут дела.
Наблюдая, уснул и стал сильно храпеть. Я добавил громкости динамикам, чтобы заглушить храп, но это мало помогало. Славик Патутинский, проходя мимо, улыбнулся:
– Голос, конечно, не оперный, но исполняется с душой!
– Славик, а начальство ещё здесь?– спросил Борька.
– Куда там! Убежал домой в твоём «пирожке«.У него же заботы – и план давать, и завтра день рождения.
– А ... это... пп-п-пузырёк он оставил?
Обычно было положено «ночующим» оставлять «портвейна бадью», или, другими словами, оставлять флакон со спиртом.
Флакона не было. Старцев, расстроенный неудачами, забыл о своём святом долге. Царь храпел. Ему что-то снилось... Может, прогрессивка, может, последние 200 грамм. Борис бросил настройку и зло зашагал вдоль конвейера.
– Ка-к-к-ая ч-ч-ч-черная неблагодарность,– возмущённо излагал он.– Оставить л-л-людей б-б-ез спирта! О к-к-каком плане может идти речь? Лёня, надо брос-с-сать работу!
– Ничего,– успокоил я.– Давай позвоним ему в четыре утра. И заставим рассчитываться. Заодно поздравим с днем рождения.
«Хомуты» пошли стандартные, оставшиеся пять инструментов были настроены к половине третьего утра. Работали только Славик и я, Борис был вне себя и метался. Он сбегал в Первый к Ишимцеву, в Третий к Комарову, но взять в долг не удалось: там всё уже было выпито – завод победоносно продвигался к завершению плана Первого квартала. А Царь всё храпел...
Отправив на испытания последние «Эстрадины», ребята собрались в кабинете шефа и стали разворачивать свои нехитрые «сидоры» – хлеб, сало, лук. Борька злобно косился на недоступный сейф. Перепробовали все ключи, обнаруженные в карманах – ведь у нас были подобные сейфы в лаборатории. Бесполезно. Снова Борис сбегал в соседние цеха и принёс пару связок ключей. Тоже напрасно, пришлось ключи вернуть, несолоно хлебавши.
– Звони шефу,– злобно потребовал Борис.
Снял трубку, стал набирать номер. Но тут дверь распахнулась. Шапка набекрень, сбившийся шарф, помятое лицо – это были атрибуты замдиректора по коммерческим вопросам, попросту Царенко.
– Царь, милый,– ласково обратился к нему я.– У тебя ключи от сейфа есть?
– А то как же!– заревел Царь. И, о чудо! Первый же его ключ как по маслу отворил заклятый сейф Старцева, и перед нами предстала огромная сияющая бутыль! Может, именно тогда она показалась нам сияющей, все, кто её увидел, готовы были забожиться, что она светилась заметным фосфоресцирующим сиянием!
Борис расцеловал Царя.
– Да здравствует Золотой Ключик!– провозгласил я.
– Без него в Стране Дураков пропадёшь,– изложил Царь.
Когда выпили за успех дела, а потом – чтоб наши дети не боялись паровоза, а потом за то, чтоб у нас всё было и нам за это ничего не было, пришло известие, что Безусый поставил пломбы ОТК уже на 7 инструментов, за что мы также немедленно выпили и велели передать Безусому, что ему нальём после 10-й пломбы. Он принял это к сведению и попросил оставить что-нибудь из закуски.
– Ну что, пошли спать?– спросил я Бориса.
– Н-н-н-ет, пог-г-годи, я ему, гаду, всё так не оставлю!– сказал Борис, имея в виду Старцева.
В четверть часа всё было решено. Спирт из бутыли перелили в найденную по цеху посуду, а в пустую бутыль налили чистейшую воду. Самобытное сияние водворилось в бутыли снова, напомная мне о том, что содержание не важнее формы. План был выполнен, страна получила новое изделие, трудящиеся заслужили право на отдых.
Я проснулся около полудня, с трудом оторвав чугунную голову от подушки.
«Первое апреля – никому не верю!» От этого дня всегда ожидалось что-то необычное, я знал, что если исчезнет это ожидание чуда, жизнь потеряет смысл.
Первое апреля было как кинохлопушка, открывающая новый дубль: в течение всего апреля острота новизны не тускнела, поэтому апрель был моим любимым месяцем.
На завод приплёлся медленно, спокойно, удовлетворённо кивнул, узнав, что установочная партия засчитана. Узнал также у Волошина, что Изя провалил испытания миллитеслаамперметра. Но выкрутился, мигом получив от Ковальчука телетайпограмму с разрешением продления испытаний до конца апреля. По валу дали сто один, по культбыту – сто девять процентов. Классное место по министерству было в кармане. Руководство было довольно и всё всем прощало.
– Ну что ж, пойдём поздравим Старцева,– предложил я Волошину и набрал телефон Бориса.– Как самочувствие? Головка не бо-бо? Ну, тащи тогда наш «авометр»!
«Авометр» был обернут заботами Вероники в блестящий целлофан, вокруг свёртка алела широкая атласная лента со сногсшибательным бантом.
– А чё там?– поинтересовался Волошин.
– К-к-к-корона!– ответил, слегка заикаясь, Борис.
Геннадий Георгиевич был, конечно, рад шапке. Хохотал задорно, вытирал слёзы, промакивал платочком лоб, радовался «пыжику», как маленький.
– Главное было размерчик угадать!– пояснял Борис.
Вдруг Старцев резко посерьёзнел – как бы чего-то позабыв, захлопал себя по карманам.
– Лёша, у тебя есть ключи от сейфа? Я свои дома оставил. Может, твои подойдут?
«Ага, внимание, второй раунд начинается»,– подумал я, а вслух произнёс:
– Есть, пожалуйста. Кстати, у Бориса свой сейф, у него тоже есть ключи.
Старцев схватил мои ключи, попробовал запоры. Затем взял ключи Бориса. Повтыкал... ничего не произошло. Я смотрел на всё взглядом, полным негодования.
– Ну, ладно, прости, не сердись. Ну скажи, на кого мне думать? Ты и твои кадры – оторви да выбрось.
И поведал доверчивый Старцев историю, полную трагизма. Едва войдя в кабинет услышал нервный звонок телефона. Звонил Штейнберг, напомнивший о своих заслугах в выпуске установочной партии. Эквилибрист от комплектации, большой друг Четвёртого цеха требовал немедленной сатисфакции размером в 1 литр ГСМ.
«Приходи с посудой»,– ответил Старцев. И Штейнберг вооружился литровой мензуркой от передатчика АСП-4. Он специально тренировался, как прятать мензурку в рукав, чтобы не было ничего видно. Вся гвардия Дитковского жаждала выпить немедленно. Для доставки требуемого понадобилось одолеть сложный путь – пройти сборочные цеха, затем влиться в здание Заводоуправления и подняться на третий этаж, минуя опаснейшую приемную Генерального директора и Главного инженера. Словом, это было путешествие канатоходца...
А затем был звонок Старцеву:
– Слушай, Старцев. Таких как ты, надо расстреливать ещё в раннем возрасте. Разве такими вещами шутят? Ну, я понимаю: первое апреля... но это не шутка. Это плюнуть в глаза своим лучшим помощникам. Можешь больше на нас не рассчитывать.
А потом примерно ту же тираду высказал Дитковский, начальник отдела комплектации.
Старцев был в отчаянии, и не знал, как погасить возникшее недовольство, в то время, когда в сейфе сияет бутыль, полная воды.
Вот тогда мы рассказали ему, как всё произошло, напомнив, что хотя комплектация – это очень важно, но он сам забыл о людях, сделавших ему готовые изделия, проведших испытания и сдавших готовую продукцию. Затем вернули все бутылки, содержавшие бесценный продукт.
Что ему было говорить? Он просто обнял меня, Бориса, Волошина и Славика. И мы остались друзьями.
...Это была обычная производственная жизнь. Так чем-то похожая на собачью...