Когда моей дочери исполнилось пять лет, она попросила купить ей щенка. А мы к тому времени получили квартиру. С этого и началась моя история знакомства с Чопом...
Вообще-то, наши дети могут очень хорошо нас воспитывать. Идя навстречу мимолётным увлечениям дочери и пытаясь помогать ей в меру своих сил, я приобретал неожиданные занятия, которые, в силу склада характера, доводил до мыслимого совершенства, в то время как она забывала об этих увлечениях через месяц-другой. Однажды она захотела щенка – и я стал заядлым любителем собак, потом увидела у подруги шар с плавающей рыбкой – и я заболел на долгие годы аквариумом. Далее ей захотелось рисовать – и я, пытаясь обучить ребенка азам искусств, погрузился в литературу и в результате – сам стал художником. Собственно, всю свою жизнь я доделывал то, что начали мои дети, да так и не закончили. Таким образом, я есть продукт дилетантизма своих детей. Я вылеплен ими.
Вернёмся всё же к Чопу. Впервые я увидел его на Птичке в Киеве, куда, собственно, за щенком специально и поехал. Сидел он меж двух грязных сапог и смотрел прямо мне в глаза. Брови, как у Брежнева, баки – как у Карандашевой Кляксы: седой малыш с умными глазами.
– Двадцать пять рублей, аффен-пинчер,– услышал я над ухом, поднял глаза и увидел лицо обладателя грязных сапог, неопровержимо свидетельствующее о том, что солнце встало выше ели, а на опохмелку денег как не было, так и нет...
– Боже мой, какая красота!– всплеснула руками моя супруга и присела, чтобы погладить щенка. Я мигом сориентировался:
– Где ты видишь красоту?! Вот эта облезлая серобуромалиновой масти мышь и есть красота?
– Отдам за двадцать,– долетело до меня вместе с перегаром.
– Ни за что!– отрубил я.– Лучше пива выпью,– а это уже был продуманный удар ниже пояса.
– Пат-над-цать,– заикаясь, упавшим голосом сказал обладатель.
– Лёня, ты что, посмотри, какая прелесть, какие глаза... ммм... мальчик опять же,– мешала жена, женщины, конечно, мудры, но не в таких случаях тончайшей дипломатии...
– Мужик, порода недоказуема, родословной нет, прививок, наверняка – тоже... Словом, держи червонец, пока меня смягчает жена,– твёрдо сказал я и протянул бумажку, свидетельствуя об окончательности своего решения.
Я был тактически прав, потому что стратегические планы хозяина щенка на большее и не тянули, что позволило нам, в итоге, остаться довольными и сделкой, и друг другом.
Посадили мы седого парнишу в хозяйственную кошёлку и начали долгий путь домой. В автобусе парень зашевелился и попытался выбраться нуружу. Я помог. Он прочалапал до средины прохода и задумался. О чём были его мысли, легко можно было догадаться: тёмный ручеёк побежал к загородке водителя... Я оглянулся. Несколько пар доброжелательных глаз понимающе и отнюдь не предосудительно созерцали этот ритуал облегчения. Кроха-парень явно вызывал к себе симпатию. Особенно, когда, кончив дело, почалапал снова к сумке и стал в неё забираться...
– Боже мой, какая умница,– супруга продолжала пребывать в своём восторге. Но меня тоже удивило такое неожиданное проявление самодисциплины у двухмесячного парня. Он явно набирал очки...
Вот так, ни разу не пикнув, не заскулив, прибыл Чоп на место постоянного жительства и поразил меня снова, потому что для очередного облегчения выбрал туалет, дверь которого была слегка приоткрыта.
Итак, почему появилось имя Чоп? Не от умильного звукоподражания поступи маленького медвежонка, откуда являются разные Топы и Чапы. Чоп – это не кличка, а констатация: аб-бревиатура, означающая «Человекообразный пёс».
Прежде всего, он, за исключением форс-мажоров (об этом отдельно), был необычайно послушен и понятлив: дважды повторять не было нужды, а это природный дар. Кроме того, он был необычайно способен к обучению. Ежедневно в определённое время я ему говорил: «Чоп, начинаем заниматься!» (Дочь окрестила эти занятия «занимасками»).
Чоп непременно выражал по этому поводу необычайную радость, с которой он обычно воспринимал фразу «Идём гулять».
Я его дрессировал, пользуясь маленькими кусочками варёной колбасы. Странно: он мог отказаться от пригоршни кусочков той же колбасы, лежащих в блюдце; но никогда не отказывался даже от корочки хлеба, если она была вознаграждением за его успехи! Это были заработанные собачьим трудом кусочки!
Всегда меня воодушевляла его внимательность. Он так старался меня понять, так внимательно слушал, наклоняя голову набок... Давать лапу, сидеть, лежать, служить, носить предметы, прыгать через барьер, подавать голос – это всё делалось ловко и с удовольствием. Он пел, на команду «Тише, ещё тише!» он снижал громкость лая, пока просто беззвучно не выдыхал воздух...
А форс-мажоры... Это нечто особое, не поддававшееся его собачьему сознанию. Это инстинкты. Подросший, он слушался замечательно до тех пор, пока не замечал особу противоположного собачьего пола. Тогда не помогали никакие предварительные «занимаски». Можно было орать вслед и рвать на себе волосы, но повлиять на него уже было невозможно... Видимо, несущий в своих генах программу улучшения рода, он предпочитал самых крупных сук – овчарок, догаресс, боксёрш... И был неотразим, этот крошечный седой Донжуан. Когда мы появлялись с ним на площадке выгула собак, хозяйки огромных сук впадали в транс: они тоже ничего тогда не могли поделать со своими воспитанницами. Всё происходило мгновенно и к обоюдному удовольствию: пока располневшая, страдающая от гипертонии, хозяйка догарессы успевала прибежать, её скромная воспитанница исхитрялась присесть-прилечь, чтобы Чоп сумел совершить свои противоправные действия, а прибывшей хозяйке оставалось только горько констатировать факт кровосмешения и изливать на мою голову свои проклятия.
– А я-то причём,– оправдывался,– я вашу Ванду не трогал. Что я поделаю – это их собачье дело, а не наше! Кстати, вы напрасно переживаете – мальчик хороший, воспитанный, умный. Паспорт имеет...
– Оба вы хороши, сволочи!– орала безутешная хозяйка догарессы.– Тоже, небось, девок перепортил на своём веку!
– Что поделаешь,– вежливо отвечал я. – Такова уж наша биологическая миссия!
И, конечно же, спешил прибрать Чопа к рукам и как можно быстрее ретироваться. А Чоп, вкусивши от запретного плода, снова превращался в воспитанного джентльмена и смотрел на меня влюблёнными глазами как на сообщника...
Да, любил малыш крупных собак!
И вот однажды он увидел лошадь...
Крупнее собаки он не видывал!
Смею предположить, вы сами вообразите, что произошло.
Мне пришлось его изловить и силком тащить домой, а он рвался, скулил, рычал...
Какой шанс улучшить породу лошади был упущен! Но я боялся лошадиного копыта...
Не подумайте, что мы с Чопом только тем и занимались, что улучшали породу догов и боксёров. Чаще мы с ним отправлялись в лес или на речку. И вот на природе Чоп проявил себя потомственным охотником: он не пропускал ни единой норы: каждую тщательно вынюхивал, шумно выдыхая воздух внутрь норы, а некоторые пытался разрывать, неутомимо работая лапами...
Но настоящий кайф он испытывал на небольших лесных болотцах, где несметно водились зелёные лягушки. На него нападал необычайный азарт, он носился по болотной грязи за лягушками, иногда с головой погружаясь в бочажки, пока не вылавливал лягуху. Тогда он с победным видом тащил её ко мне и у ног выпускал. Она тут же давала стрекача, Чоп снова овладевал ситуацией, и в дальнейшем, выпуская добычу из зубов, придерживал её когтистой лапой. В конце концов, она вновь вырывалась на свободу, но Чоп не переживал – дичи хватало! С трудом мне удавалось отрывать его от лягушачьей охоты.
После одной такой охоты я пришёл к выводу, что с этим пора завязывать. Чопу попался явно несъедобный экземпляр, и он отравился. Нельзя это ставить в вину ни мне, ни моему молодому другу: вспомните, даже опытный Дроздов умудрился накормить «последних героев» ядовитыми лягушками...
Но одно дело запретить псу охоту на лягушек, а другое – убить в нём душу охотника! И тогда порешили мы с Чопом впредь заниматься только рыбалкой. Благо, это была моя страсть с детства. Тратить свой отпуск на поездки в Крым я считал величайшим преступлением и предпочитал отдых в палатке на берегу реки.
Не премину лирически отступиться: окрестности славного города Житомира ещё со времён князя Игоря славились рыбной охотой. Стоит сей град, основанный в 884 году (1125 лет в этом году!), на притоке Днепра – Тетереве, а вблизи западной окраины Житомира Тетерев принимает в себя ещё две речки – Гуйву и Гнилопять. Гоголя бы сюда, Николая Васильича – слаб я передать волшебное очарование этих мест! Тетерев проторил себе путь среди гранитов Волыно-Подольской возвышенности и местами лежит в живописных скалах с отвесными стенами. Клинья суши между Тетеревом и Гуйвой, Гуйвой и Гнилопятью, Гнилопятью и Тетеревом, доступные только с воды, а потому, почти не тронутые цивилизацией, заросли вековыми дубовыми и сосновыми лесами с обилием грибов и ягод. Это – сказочное берендеево царство, воздвигнутое на камнях...
Власти, озабоченные водоснабжением моих земляков, соорудили при входе Тетерева в город мощную плотину в скальном створе, украшенном Головой Чатского (не путать с грибоедовским Чацким). Согласно легенде, безнадёжно влюблённый польский офицер по фамилии Чатский сиганул однажды со скалы вместе со своим жеребцом, утопив в Тетереве то ли свою страсть к местной кокетке, то ли свои карточные долги. Последний удар подков по выбранному Чатским утёсу привёл к небольшому обвалу, в результате которого на высоте около сорока метров над водою оформилась скала, напоминавшая профиль шального офицера тем, кто знал его лично. Так как нам не довелось быть его современниками, мы просто верим легенде – но каменная голова существует на самом деле.
Известна ещё одна легенда. Некий вокалист Фёдор Иваныч Шаляпин (не путать с Прохором Шаляпиным!), пробившийся в шоу-бизнес без мощной помощи «Фабрики звёзд», прибыл в 1911 году в наш город с гастролью и дал концерты в местном театре. Но концерты эти смогла посетить лишь местная знать, а известного своим демократизмом Фёдора Ивановича это не устраивало: он жаждал всенародного признания. Напомню, что форумов в Инете, равно как и самого Инета, тогда ещё не существовало, и это очень ограничивало возможности гастролёра. Потому певец выбрал экстравагантный способ общения – он пел с лодки, плывущей в каньоне имени Головы товарища Чатского, а мещане и прочие обитатели Житомира, в основном фаны Шаляпина и просто зеваки, разместились многотысячными толпами на скальных «галёрках» этого необычного театра. Дошло до нас, что акустика каньона оказалась громовой – бас рокера тех времён был отлично слышан по всей реке. Таким образом, створ Головы стал триумфальной аркой для легенды русского вокала.
Отвлекаюсь, однако. Говорил я о плотине – и это к тому, что запертая вода поднялась на некое количество метров, что привело (в месте слияния трёх рек) необычных водных просторов, названных местными патриотами Житомирским морем. Дикие треугольники заречной суши стали ещё менее доступными, а количество и качество рыбы с годами выросло несметно, что тем не менее не исключало проверки рыбацкого счастья, опыта и сноровки. Мои друзья-москвичи, побывавшие по моему приглашению однажды у нас, тоже послали ко всем чертям Одессу, Крым и Анталию и теперь отдыхают палаточным образом только на берегах нашего «моря».
Вот и мы с Чопом ежегодно отпуск проводили на берегу. Иногда с друзьями, иногда только вдвоём. В Чопе открылся страстный рыболов. Стоило мне усесться на берегу на брезентовый раскладной стульчик и забросить удочки, как малыш усаживался чуть впереди меня и неотрывно глядел на поплавки. Несмотря на мой опыт, клёв он замечал раньше меня: стоило ему нервно приподняться, как можно было подсекать – верняк. И когда леска напрягалась под тяжестью трепещущего серебра, Чоп с победным воплем бросался с обрыва к кромке воды, и, как только рыбина сверкала боком вблизи, – он нырял в воду; одним ему известным приёмом ловил попавшуюся на крючок добычу и тащил её ко мне. Мне оставалось только освободить рыбу от крючка и предоставить её Чопу. Он клал на неё лапу, вбирая всем своим существом трепетание добычи. По всем канонам рыбу следовало сразу поместить в садок, но не мог я лишить Чопа этого победного удовольствия – охранять добычу, пока она не уснёт. Мне казалось, что в эти мгновения мой друг по-настоящему счастлив. Однако «банкет требовал продолжения», и вскоре Чоп вновь сидел вперёдсмотрящим, и по его нервной спине я наблюдал за клёвом. У нас складывались особые отношения – рыбак рыбака видит издалека – мы были не только существами любящими и понимающими друг друга, мы были коллегами, получавшими счастье от совместного труда.
А потом, пока я чистил рыбу, разжигал костёр и готовил жарёху или уху, Чоп развлекался ловлей пукасиков на отмелях – некоторые аквариумисты держат этих рыбок в аквариумах и называют их горчаками.
Обедали мы с Чопом, по-братски поделив приготовленное мною, – пропорционально массе тела. Он ел и уху, и жареную рыбу, получая при этом очевидный кайф.
Потом, отдохнувши, мы шли в рощицу собирать валежник для вечернего костра, при этом мой друг (в дополнение к моей охапке) обязательно тащил к месту стоянки свою посильную долю в виде какой-нибудь палки. Я рассказывал Чопу разные истории – он был очень внимательным слушателем, я подобных не встречал. А ночевали мы в общем спальнике: Чоп укладывался у меня подмышкой, уложив мордаху на моё плечо...Бывало, мы неделями не видели никого, да и никто нам не нужен был. Нам было здорово и вдвоём. Но вот как-то на грунтовке, ведущей от шоссе, показался «жигулёнок» и остановился в полукилометре от нас. Из него посыпались женщины и дети, надувные матрасы и какие-то цветастые шмотки; слышались гам, беготня и суета, а вскоре к нам подошли двое мужчин. В этот момент мы с Чопом сидели с удочками у самой воды, а позади нависал бугор, так что наши гости смотрели на нас свысока – в прямом и переносном смысле – так мне показалось. Больше всего меня в этих случаях раздражают вопросы типа «Ну что, клюёт?» Но мужики потоптались, и один спросил нестандартно: «А что, собака сырую рыбу ест? Вы для неё ловите?»
В моей юморной душе мгновенно запрыгал какой-то чертёнок, и в предчувствии смачного розыгрыша я удручённо произнёс:
– Что вы, если бы не Чоп, я бы здесь с голоду подох... Никакого клёва... Это он для меня рыбу ловит!
– Вы хотите сказать...
– Вот именно. Это настоящий рыбацкий пёс, специальная порода. Натаскан на рыбу.
В ответ – дружный хохот. А я пытаюсь придать лицу серьёзное и даже чуть оскорблённое выражение:
– Не верите? Вы не верите, что бывают собаки-рыболовы? Есть же собаки-водолазы!
– Так то огромные собаки,– сказал сквозь смех один из гостей.– А эта шавка что может – не смешите... утонет...
– А на бутылку хотите спорить?– я хитро прищурился.
– Да ну, глупости. Не пудрите нам мозги. Мы можем хоть литр поставить, не в этом дело. Ни разу не слышали о таких собаках.
– Нет, я серьёзно!– а сам уже незаметно опустил руку в садок и нащупал ещё живую плотвичку. Мужики, демонстрируя полное пренебрежение к полученной информации, отвернулись, разглядывая, как вдалеке обустраивается их семейства. А я тем моментом выпустил плотицу из садка.
В Чопе было в то время веса килограммов пять. Представьте себе падение пяти килограммов в воду в тишине, нарушаемой лишь стрекотом кузнечиков...
Мужики мгновенно оглянулись на шум. А в это время из воды показалось моё седое чудо с огромной рыбой в пасти! Далее ритуал был соблюдён, как положено: Чоп выбрался на сушу и потащил рыбу ко мне. Я спокойно принял рыбу, сказал: «Молодец, Чоп! Хорошо!» и, краем глаза видя ошалелые лица мужиков, деловито засунул рыбину в садок.
Затем повернулся к гостям и сказал:
– У меня пара стаканов найдётся. Хлеб, правда, зачерствел...
Через некоторое время мы дружно пировали. Чоп, как всегда, сидел в кругу,– спокойный и абсолютно безразличный к той славе, которая на него так неожиданно свалилась, и к тем здравицам, которые произносились в его честь...
А это не продолжение, а окончание моей повести о Человекообразном Псе.
Расскажу я невесёлую историю, как Чоп пропал.
Но она всё равно будет весёлой, потому что такой я человек...
В пятницу вечером позвонил Волошин и предложил съездить на рыбалку. А я не собирался, потому что всю пятницу была непогода. Но рыбаки всегда оптимисты, иначе не были бы они рыбаками... Быстренько подготовив необходимое, завалился спать - вставать надо было раненько. Договорились встретиться на остановке за площадью.
Наверное, во всех городах того времени пригородное автобусное сообщение начиналось с колхозного рынка. Туда идти было выгодно (потому что легче сесть в автобус ), но далековато. Около пяти утра оттуда по разным направлениям отчаливали ПАЗы и ЛАЗы – это были в основном рыбацкие рейсы. Но мы встретились несколько позже, потому забитые людьми автобусы проходили мимо площади, не останавливаясь. Шёл мелкий дождик, высохший за ночь асфальт стал веснушчатым – и это слегка расстраивало, но поговорка «Утренний дождь – до обеда» немного приободряла. Чоп, как всегда, был со мной – привыкший к рыбацким невзгодам, он спокойно сидел у ноги на поводке. Наконец остановился какой-то ПАЗик, и мы с трудом протиснулись внутрь задней площадки.
– О, ещё и с собакой,– недовольно пробурчал один из пассажиров.
– А как же,– дружелюбно ответил я,– друга нельзя бросать. Да и места он занимает поменьше вашей корзины! Куда поедем?– это уже к Волошину.
– Давай на семнадцатый километр.
– Отлично!
В тесноте, да не в обиде. Кое-как я пристроился, ухватившись за верхний поручень; знаете, как в ПАЗике он изгибается сзади, переходя из продольного в поперечное направление?– так вот, как раз на этом повороте. Тепло Чопа я чувствовал правой ногой: он знал, что надо забираться на мои ступни, чтоб ему лапы не оттоптали. Волошин же так и остался на ступеньках при входе, прижав свои удочки к вертикальному металлическому стояку.
Огляделись. Набито плотно. Впереди на сиденьях – женщины, какой-то мужик в синем плаще с трёхлитровой банкой сметаны на коленях. Я улыбнулся Волошину:
– А ты заметил, что раньше сметана ездила из деревни в город, а теперь – наоборот?
– И не только сметана! И картошку выгоднее в городе покупать.
– С ног на голову всё поставлено. Непонятно, где ж она, картошка, растёт – на асфальте, что ли?
– Вошедшие на площади, передавайте деньги на билеты,– перебил наши экономические рассуждения мегафонный голос водителя.
Хотя и трудно было в карман залезть, умудрился. Попросил передать мелочь:
– До Корчака два!
– На собаку не берёте? – опять тот же ворчун.
– Не-е, на себя не берём, во всём себе отказываем,– ответил я.
– Во, видишь, кажется, небо просветляется,– сказал оптимист Волошин.
Я посмотрел на изогнутые стёкла, переходящие в ПАЗике с крыши на боковины - они были тонированы в синеватый цвет, потому для меня было по-прежнему пасмурно.
– Нет, ты не увидишь. Я-то пониже стою,– продолжал обнадёживать Волошин.– Асфальт мокрый, но солнышко, кажется, показалось.
– Мы где?
– Не знаю. Но ещё рановато Корчаку...
Взамен плотной стены леса замелькали сельские хаты.
– Наверное, Перлявка,– предположил я и попытался изогнуться так, чтоб между прижавшимися ко мне тушами попутчиков взглянуть в нормальное окошко.
И то, что я увидел в этот момент, озадачило непоняткой: вопреки всякому здравому смыслу я увидел не обочину дороги, не стоящие за нею хаты...
Я увидел мокрый асфальт и перспективу дороги, как если бы передо мною было ветровое стекло водителя. Что это означало, сразу не дошло...
То ли мокрое покрытие, то ли изношенная лысая резина колёс, то ли водитель был «после вчерашнего», а, может, и всё вместе взятое... Водитель тормознул перед штатной сельской остановкой, и наш ПАЗик плавно, как во сне, начал заносить свою «корму» вперёд. Это вращение продолжалось до тех пор, пока перёд и зад не поменялись местами и задние (а теперь – передние!) колеса не уткнулись в обочину.
Всё произошло быстро и необратимо. Наш ПАЗик сделал пируэт, перевернувшись на крышу; проломив свои тонированные закруглённые стёкла, зачерпнул с обочины дёрн – примерно, воз – затем перевернулся ещё раз, встав на колёса и вывалив тот дёрн, перемешанный со стеклом, на наши головы. Мои ноги не успели оторваться от пола. Меня что-то лупило со всех сторон весьма ощутимо, а в следующее мгновение я увидел перед собой побелевшее лицо Волошина. Он так и продолжал держать в руках вертикальный стояк, но он уже перестал быть вертикальным и вместе с удочками Волошина упирался мне в скулу пониже глаза. Дверь заклинило, но несколько усилий – и она отвалилась, упав на землю. Находясь ещё в шоке, мы по одному выпрыгивали из автобуса, и первое, что сделали – не поверите! – начали хохотать. Всё было удивительно смешно, мы утирали слёзы и покатывались, держась за животики. Странно преобразился мужик, вёзший сметану: на нём не было ни царапины, но зато на нём была вся его сметана, он стоял в позе огородного чучела, растопырив руки и облизываясь; лицо его, плащ, брюки и даже туфли были аккуратно залиты сметаной!
– Может, поможем мужику, оближем его?– предложил я, задыхаясь от смеха.
– Не, это не хохма,– отвечал в конвульсиях Волошин,– ты глянь на водителя!
Водитель в самом деле выглядел любопытно: сквозь разверстый борт автобуса было видно, как он на коленках ползает, собирая с пола монеты своей разлетевшейся выручки...
И тут же я заметил, что держу в руке поводок. Он был оборван! Смех пропал мгновенно, как и начался. Всё тело пронизала отчаянная боль, которую с каждой минутой становилось всё труднее преодолевать.
– Чоп!!!– заорал я и заковылял вокруг автобуса...
Тут только начала доходить до меня вся трагичность случившегося. Несколько окровавленных неподвижных тел на траве... сидящая женщина с совершенно залитой кровью головой. Ни «Скорой помощи», ни милиции.
«Чоп... Чоп»,– продолжал повторять я, но побрёл к остановке через дорогу, где сгрудились местные:
– Кто-то звонил, нет? Надо вызвать «скорую»!
– Он пидить до Крамаренка, в нього е телефон,– посоветовал один из зевак.
– Какой хрен «пидить»!– заорал я,– Разве я знаю, где ваш Крамаренко живёт?! Идите впереди, показывайте!
«Ой, блин, Чоп...где же он делся?...»
Мужик повёл. Вызвали и ментов, и Скорую.
А я всё пытался вспомнить свои ощущения во время кувыркания автобуса, чтоб понять, что в этот момент происходило с собакой... Как он оборвался?
Ну, во мне-то вес, и я держался за поручни... Потому и ноги не оторвались от пола... А он вполне мог упасть на крышу, вылететь в один из образовавшихся проёмов... Его вполне мог кто-то задавить тяжестью своего тела...
Раненым оказывали помощь, погибших увезли. Плач, стоны... Только сейчас мы отчётливо представили, насколько нам повезло: напротив стоянки было ровное пространство, не было обычных канав-кюветов, постройки были в отдалении, автобус был переполнен, мы стояли... Мы с Волошиным в который раз обходили место с выпотрошенной землёй, политое там и сям кровью... Становилось абсолютно очевидно, что Чоп погиб в этой мясорубке.
Но я носком разрывал землю, пытаясь найти какие-то его следы – ошейник, тушку...
Как-то вдруг я заметил, что из пострадавших остались только Волошин и я, со своей печалью и своей болью.
– Пошли к реке,– предложил Волошин. - Чего ж теперь... Хоть удочки закинем, выходной пропадает...
– Нет,– твёрдо ответил я.– Пойду искать Чопа.
– Да, ты походи, поспрашивай... Собака могла испугаться сильно и забежать куда-то,– неуверенно посоветовал он...
И я побрёл по селу, спрашивая у встречных, не замечали ли они собачку, такую небольшую, кажущуюся седой... Ходил долго, хромая и постанывая: в спине засела дикая боль, болело бедро, плечо, под глазом увеличивался в размерах кровоточащий синяк... Не знаю, сколько прошло времени, но уже на дальней окраине, когда надежды почти не осталось, один дедок махнул рукой в сторону берега речки, заросшего цветущей гречихой:
– Якись собаки – багацько!– он туды побиглы.
Ну вот. Подбираюсь к финалу. За гречихой, на живописном бережку среди пяти дородных сук я увидел своего седого ловеласа! В то время, как его хозяин, помятый и опечаленный, искал своё чудо, знаете, чем он занимался?!
Правильно. Вы угадали! Он продолжал свою миссию – улучшать породу местных дворняг!
– Вот собака!– выругался и я...
Добравшись до места, где сидел Волошин, я ощутил себя совсем плохо. Всё тело болело; я чувствовал, что не только ссадины и синяки на лице и шее стали неприкасаемыми, но боль в разных местах спины превышала возможности моего терпения. Я попрощался с Волошиным, который, видимо, получше себя чувствовал, и поплёлся с Чопом к автобусу... Выходной был в разгаре. Соседи за дворовыми столиками резались в «козла». Но нам было не до них. Больше всего хотелось дотянуть до кровати и упасть. Вид, однако, у нас после аварии был весьма непрезентабельным, так что обрывки слов, доносившихся от игроков-доминошников только ухудшили моё настроение:
– Гляньте, как сосед нарезался... еле идёт... и фингал под глазом... бедная собачка...