Прикосновения фраз. Холодными липкими ядовитыми щупальцами\ вглубь\ все дальше, терзая, разворачивая красноватую теплую мякоть\ туда, где пульсирует небольшой сгусток плоти. Сжатия – разрывы. Пульс. Слабый. Больно. Забываю дышать.
Мы никогда ничего не создадим. Появляясь из ничего, вернемся туда же. Пепел, пыль, прах. Осыпаясь на кожу небольшими белыми крупицами. Снег? Как прикосновения твоих холодных губ. Забываю чувствовать. Больно. Пепел? Касаюсь губами маленьких круглых ранок. Сжигаю. Вечность.
Не стоит даже пытаться – шепчешь ты. Понимаю – ты прав.
Потрескавшаяся побелка безвкусно выбеленных стен, пустая комната нашего существования. Из мебели – стул, вывернутый наизнанку диван, деревянное сооружение, местами прогнившее и покрытое плесенью, служившее нам шкафом, содержание которого выпотрошено и вяло валяется на полу. Вещи впитали в себя запах никотина, кисловатый привкус недорогих алкогольных напитков, чего-то тошнотворно-соленого.
Реальность скрывается в капле удовольствия на кончике одноразового шприца. Старая засвеченная пленка. Молчание и тишина – мертвые дети вечности. Безликое существование. Онулированные координаты графиков. Мы тактично избегаем символов, которыми люди так привыкли окружать себя. Не было слов \ признаний \ эмоций. Не было дат \ названий \ событий, отмеченных жирным и красным на календаре; неразборчиво и достаточно эмоционально выведенных в потрепанных блокнотах, обычно служивших дневниками. Не было столь важным давать чему-либо имена. Пустота, молчание и ход часов. Звук, который я ненавидел. Вроде излюбленной на Востоке пытки, когда каждая опущенная на голову капля врастает все глубже…глубже…глубже…
Инсценирование чувств. Пятна крови, спермы, плевков и слез на поверхностях, шероховатых и липких. Я сижу на полу, поджав ноги и положив на скрещенные руки голову, наблюдая за твоим забытьем. Тонкие струны инсталированны в мутированное удовольствием сердце. Тщетно пытаюсь ласкать взглядом. Ты всегда любил дешевые фразы, односложные сценарии, химические заменители удовольствия. Ты любил одевать, словно на праздник, белое и красное. Ты любил оставлять на моей коже ожоги и шрамы, как доказательства своего доминирования. Легкие очертания силуэта, тонкие штрихи гениального до сумасшествия художника. Кажется, еще немного и ты сможешь взлететь. Ввысь, к пламени и свету; оставив высохший пустой кокон. Которым я являюсь. Легкие движения узких запястий. Неприлично бледная кожа, пронизанная тонкими синими венками. Темные пряди удлиненных волос падают на лоб, поблескивая от капелек выступившего пота. Набухший член мягко покачивается из стороны в сторону. Ты разглядываешь себя в мутном отражении зеркала без амальгамы. Отброшенная тень напоминает очертания ангелов. Мой взгляд скользит медленно и тяжело; в виде легких касаний к угловатым поверхностям впадин живота и бедер. Я тихая механическая кукла печального мима. Правая сторона маски изогнута в оскал улыбки, криво изъеденная собственной желчью. Я с наслаждением вдыхаю захламленный стонами воздух источника моего вожделения. Твой запах заполняет все пространство, проникая в легкие, оставляя тонкий след на кончике языка. Твое напряжение почти достигло предела, предагонии, кажется, еще немного и все тело сведет одной большой судорогой. Преодолеваешь расстояние между нами в размере двух шагов. Застывшая улыбка касается лишь уголков твоих плотно сжатых губ. Вцепившись в серебристые, платиново-седые пряди моих волос, притягиваешь к себе. На колени. Почувствовав как губы касаются твоей слегка покрасневшей кожи, застываешь без движения, предоставляя сделать все самому. Движения рук хаотичны, но не лишены своеобразной логики. Твоя правая рука опускается на затылок, поглаживая торчащие во все стороны пряди; будто хваля послушного щенка. Я с большим старанием ласкаю тебя. Мягкие и влажные касания языка отдают ощущением таких же ласк во всем моем теле. Я словно ласкаю самого себя. Тела сливаются в одно совершенное по своей сущности действо. У меня всегда было чувство, что мы и есть одно существо. Разные поверхности одного и того же отражения. По твоим лицу, полузакрытым векам и глухим стонам догадываюсь, что все идет хорошо. Напряжение достигает своего предела. Идеальные своей формой ногти впиваются в затылок, ты словно пытаешься вжать мою голову в себя. Дрожь усиливается; что-то слегка уловимое и не совсем сознательное \ астральное наполняет наши оболочки. Звук, едва уловимый для человеческого уха, возвышается до необычно высокой ноты. Треск лопнувшего кокона бабочки. Идеальносозданный, предстаешь в своем перворожденном состоянии. Попеременно вздрагивая и хватая ртом воздух. Реальность вырисовывается кадрами изрубленной на мелкие детали картинки. Ты возвращаешься не весь, не сразу... отрывками…осколками разбитых накануне песочных часов… Твой безупречный профиль с полуопущенными веками \ со всех ракурсов кажется мне апофеозом всего совершенного. Экстаз всегда сопровождает тебя потерей всех физических ощущений, приравнивая к человеческим божествам. Отпустив мой затылок, ты опускаешь на лицо горячую печать пощечины, размазав по нему свои выделения и выступившие слезы. Нанизанные на пальцы перстни зацепили тонкую оболочку нижней губы; осторожно слизываю нитеобразную струйку крови стекающую из уголка рта. Тень обиды не скользит по лицу, ведь я понимаю, что ты имеешь на это полное право.
- неужели ты и правда думал, что сможешь уйти так легко?... мы всегда будем вместе…всегда, понимаешь, - голос и жесты принимают ледяные оттенки. Глаза, пронизанные бликами зеленого и желтого, выражают крайнюю степень недовольства, жесткости и чего-то болезненного, всегда присутствующего в тебе и съедающего изнутри. Явственная переменчивость и двойственность твоей сущности, проступающая во всем. Весь липкий и влажный, в собственных выделениях, моей слюне и сукровице начавших снова кровоточить запястий. Такой желанный. Опустив голову, подходишь к распахнутому окну и плавно, с какой-то свойственной только тебе животной грацией, растягиваешься на подоконнике. Подкуривая сигарету, наблюдаешь за прохожими. Те оборачиваются, но проходят мимо, кинув парочку наполненных гнилой смесью отвращения и желания взглядов.
Кровоточащие запястья молчаливо рассказывают о твоих истериках, появляющихся так внезапно. Соблазн уничтожения принимает жалкую форму. Твоя любовь к саморазрушению появилась, наверное, с первым вдохом. Это твой самый сильный наркотик. У тебя длинные утонченные аристократические пальцы, постоянно холодные. Ты очень изящно держишь очередную дозу никотина. Вдыхая дым, погружаешься в тонкие нити отвлеченных рассуждений, спиралевидных, односмысленных, обычно мрачного толка. Мне не требуется взламывать идеально созданную конструкцию из костей и кожи, чтобы узнать, что же находиться внутри. Ибо все маски \ обличья и барьеры стерты гладкими кончиками моих пальцев. Я знаю, чем ты занимаешься и как проводишь дни. Я знаю о взглядах, опущенных на чьи-то влажные глаза и чувственные губы, о том, с кем ты разговариваешь и как поступаешь со своими многочисленными возлюбленными. Я знаю, с кем ты делишь постель в мое отсутствие. Также и то, кем я был в твоем присутствии. Столь бессмысленный, отчасти глупый, но все же необходимый пазл в алогичной субстанции, которую ты именовал жизнью. Вроде необходимого ответа для цели, к которой ты стремишься. Я знал все…включая нехитрую схему мыслей, которую ты пытаешься скрывать даже от самого себя. Это знание не делает меня сильней, скорей еще больше привязывает меня к тебе. Ибо только твое присутствие могло заполнить эфемерный суррогат моей жизни.
- каждая история имеет свойство заканчиваться; рано или поздно, - шепчешь ты, смотря из-под опущенных и кроваво-красных ресниц, освещенных мертвыми бликами заката, - вечность не отпустит своих жертв.
Спустившись, ты достаешь небольшой кейс с приготовленным шприцом и белесым порошком. Занавесив тяжелой тканью окно, укладываешь меня на диван, в который я тут же вжимаюсь. Даю свою правую руку, на которую тут же умело накладывается жгут. Тонкая игла проталкивает кожу сначала мне, потом тебе, вводя подогретое на погнутой ложке зелье. Равнодушно наблюдаю, как полупрозрачная жидкость инъекции приобретает кровавый оттенок. Спокойствие. Лишь пульс отдает глухими ударами в моем воспалившимся мозгу. Не знаю, сколько времени провожу в забытье; желание оставаться там по возможности все дольше только усиливается. Это временная, возможно одна из последних возможностей отдохнуть.
Я чувствую, что все кончено. Вся неестественность и отвратительность реальности становится все отчетливей, словно надвигающееся отсутствие, уход во тление, надвигающая энтропия. Мое безумие приходит медленно, получая удовольствие от каждого сделанного шага по моим все еще теплым внутренностям, сдирающая давшую трещину коросту сна. Болезненное чувство неопределенности сковывает судорогой каждую клетку моего сознания. Явственное ощущение, как мой мир срывается вниз, в бездну… Он всегда напоминал мне пропасть, горящую и зловонную. И если раньше я лишь скользил по ее краям, то и дело вдыхая отравляющие пары, то теперь сознательно свешиваюсь вниз, будто пытаюсь разглядеть что же там…в конце… Хотя какая разница, ведь мои пустые глазницы уже отказываются смотреть и видеть.
Не знаю, сколько времени проходит, прежде чем я замечаю, что ты стоишь надо мной, раздевая взглядом и без того обнаженное тело. Коснувшись нежной мякоти бедра, вздрагиваю, но ты и не думаешь отводить руки. Понимаешь ли ты, что у нас нет больше шансов? Думаю, нет. Хотя может тебе просто безразлично. Едва коснувшись губами, мы сцепились, как два давно не видевших друг друга любовника. Крепко. Со злобой и яростью, словно два зверя, овладевая друг другом до боли и слез, жмурясь и застывая от удовольствия. Танцующие тени принимали очертание совокупляющихся гиен, инцестно сросшихся эмбрионов, украшенных формалиновыми узорами. Любовь к тебе напоминает любовь к смерти; подобно желанию, которое невозможно насытить. Я имею лишь один выход – оборвать прерывистое течение мыслей до того, как в конце сценария вырисуется банальное ‘ happy end ’ , обычно присутствующее в каком-нибудь дешевом фильме с удовольствием проглоченном серым стадом, содержание которого выворачивает мой желудок наизнанку. Хотя все-таки вряд ли это можно было бы назвать содержанием.
Все в отношениях кукольника и его полуживой человеко-куклы было совершенно, пока какой-то невидимый механизм не сломался. Я впервые осознал, что могу разорвать нити своих ошейников. Волна ужаса и сомнения покрыло тело испариной. Может не стоит?.. может слишком рано… Но спектр постепенно лишается теплоты и сожаления. Выбор начинает казаться самым правильным и верным. И понимание этого лишь обостряет чувства. Мои лезвия чутко следят за каждым изгибом твоего позвоночника, угловато проступающего под нежной и девственной кожей. Я оборву все провода и выключу свет. Ты попросишь спрятать тебя целиком на моих ладонях, словно бабочку или какого-нибудь зверька, засушив и оставив вместо сердца, как драгоценный экспонат.
Утро встречает отрезвляющей холодностью. Толпа, вроде стаи ворон \ стервятников, пожирающих глаза у висельников, обступила, созерцает, неодобрительно покачивая головами и попеременно расширяя от ужаса глаза. Ее пугает наша синяя кожа со вздутыми веками и гротескно раскрытыми ртами, наша болезненно манящая нагота. Толпа, кричащая и возбужденная, так и не может подавиться в себе чувство восхищения, прорывавшееся сквозь омерзение. Совершенные и первозданные, чью красоту не затронуло и не изувечило даже после того, как мы переступили порог смерти. Два наших выловленных в пруду трупа не лишились совершенства, отраженном друг в друге. Разные, но в то же время мы были одним существом, столь прекрасным, сравнимым только с созданием, аналог которому в этой реальности не найти. Холодные капли стекают по моим серебристо-седым прядям, спускаясь к подбородку и следам от ногтей на лице, оставленных тобой накануне…
Не знаю, стоило ли именно так обозначить момент моего ухода…
Но выбор сделан…
Возможно он был сделан раньше.
Еще до нашей встречи, нашего падения, нашего создания…
25.03.2010