А ПОТОМ ГЛЯНУЛА ВНИЗ
– Я умная! Я хитрая! Я должна умереть красивой. Сегодня это удастся. Я побегу наверх, а меня будут догонять вниз по лестнице. Все ли я сделала? Борщ сварила. Он на плитке. Документы выложила. Они на кровати. Там же и деньги. Им хватит на хлеб дня на два и борща хватит на два дня. Ага! Я написала еще записку: «Прощайте, мои родные. Данилочка и Наташа, любите папу. Он ни в чем не виноват.» Ах, да! Еще направление в психоневрологическое отделение. Я оставлю им. Мне уже не надо. Все! Прощайте! Я просто выйду и с крыши посмотрю вниз. И тогда получится…
– Нина, ты дома? Ты где? Боже мой! – Дверь открыта. Деньги, записка.
– Нина-а! Не смей, подожди, я хочу тебе сказать, остановись!
Соседка, которой мой брат Володя поручил присматривать за женой, спотыкаясь, побежала по лестнице вниз. Гулко билось сердце. От предчувствия беды перехватывало дыхание.
Навстречу по лестнице бежал мальчик и что-то кричал. Белые от ужаса глаза, раскрытый в немом крике рот.
– Что? Что ты видел, где тетя Нина? Она не попалась тебе на пути?
– Она, она, она с¬-спрыгнула, она спрыгнула с-с-с крыши.
– А-а-а, что ж ты сделала, глупая! Ниночка милая! Наша ты хорошая, зачем ты так, зачем-м, зачем?!
Сбежались соседи, дети, прохожие. Бабульки, что торговали рядом семечками, наперебой начали рассказывать, как страшно она закричала, когда уже летела к земле, как глухо ударилась о землю и еще несколько минут билась в агонии.
Сын вышел из техникума, который был расположен через дорогу. Подошел к толпе. Все молча расступились. И он увидел маму. – Маму, мамочку, маму родную, самую нужную, самую единственную, самую любимую! – Кинулся к ней, прижался к еще теплому, но уже неживому телу. С ужасом понял: «Ее уже нет. И уже не будет. Что делать, что делать?! Надо ее прикрыть, ей же жарко. Солнце в зените.» – Побежал за простыней, накрыл и упал рядом. – Лучше не жить, лучше не жить, без нее нет жизни.
– Валентина Ефимовна, Вас к телефону. - Голос незнакомый.
– Я слушаю. Что-о?! Этого не может быть, не может быть! Какой жестокий розыгрыш!! Ведь сегодня первое апреля! Это розыгрыш! Это розыгрыш! Где же Вова? Как он перенесет ее смерть!
Данилка сидел рядом с матерью. Молчаливой толпой стояли соседи, прохожие, проталкивались вперед дети.
– Я не помню ничего! Я не помнила ничего. – Чувство огромной вины захлестнуло меня. – Как же я не увидела, как же я не поняла тебя, твой затравленный взгляд, твою боязнь толпы, постоянное уединение. Как, к-а-к!? Скажи мне, как?!
Прибежал Володя. Глянул на накрытое тело и побежал в квартиру. Я кинулась за ним. Только не это! Только не это! Двойного горя не переживу.
Брат сидел перед квартирой в коридоре. Враз поседевший, какой-то затравленный. Он сжимал щеки руками, раскачивался и все повторял как безумный: – Я больше не увижу ее лица, я не увижу ее лица. Оно разбито, его нет. Как же я больше не увижу ее лица. Как я мог не понять, что вчера вечером она прощалась со мной! Почему она так наказала меня, за что, за ч-т-о!? - Слезы, душившие его, нашли выход. Рыдания сотрясали худенькое тело брата. Как страшно плачут мужчины ...
Венки, цветы, гроб с телом, полотенца и перевязки… Нина лежала в гробу спокойная, красивая и молодая. Ветер шевелил ее волосы. Казалось, она просто спит. Сейчас откроет глаза, отведет рукой прядку и улыбнется своей милой улыбкой.
Похороны. Прощание. Крики. Плач. Обед. Первая ночь без нее. Тихий голос Данилки:
– Уже легче, уже немного легче. – помолчал и добавил: – Для нее это лучше.
Прошло много лет, но брат все не мог смириться со смертью Нины и буквально возненавидел ее и воспоминания о ней. Не мог простить, что ушла, ушла молодой и красивой, как и обещала ему. Не мог простить себе, что не оказался в очередной раз рядом. Ведь знал же, что она будет повторять и повторять попытки суицида.
И приснился однажды мне сон: я и Нина. Я пытаюсь по парапету на высоте седьмого этажа обойти дом вокруг.
Нина меня предостерегает:
– Смотри, на повороте будет трудно, ты упадешь, как и я.
– Нет, - смеюсь я, - я храбрая и ловкая.
– Я тоже так думала, – ответила Нина, – а потом глянула вниз, не удержалась и упала. А Володя думает, что я специально. Я падала и кричала. Разве он не услышал?
Я с трудом преодолела первый поворот парапета, идущего вокруг седьмого этажа, и дошла до второго. Глянула вниз. Орех выставил свои сухие сучья, как зубья вил. Подул сильный ветер и стал отрывать меня от стены, ноги соскользнули с узкого парапета. Слабеющие руки не могли больше удерживать мое потяжелевшее тело. Я еще раз глянула вниз и решила: "Нечего цепляться за жизнь, коли осталась пара минут". – Сильно оттолкнувшись, закричав от ужаса, что сейчас погибну, я полетела навстречу ореховым сучьям.
– Мама! Мама, очнись! Ты кричишь, почему ты кричишь! Это сон, это сон, проснись!
Вся дрожа, с открытым ртом, пересохшим от крика, я смотрела на дочь и не понимала, где я.
– Где Нина?
– Какая Нина? Она умерла. Уже восемь лет, как ее нет.
– Она не хотела умирать. Она упала нечаянно. Она мне все объяснила.
На второй день я пересказала сон брату и передала Нинины слова: – Я не хотела прыгать. Я глянула вниз, не удержалась и упала. Я же кричала, что не хотела, разве он не услышал?
Ничего не ответил мне брат. Дрожащими руками достал сигарету. Закурил. Долго молчал. Потом тихо повторил Данилкины слова: "Для нее это лучше. Пусть покоится с миром".
И я поняла: или выболело сердце его, или он простил ее.