Битое стекло. Житейские истории с высоких широт

Ирина Трубкина
1.

Как только ни величали в поселке Федю Битова: и уникум, и самородок, а в последнее время под впечатлением от голливудской ленты - Таймырским Терминатором или сокращенно ТТ. Он заслужил все эти геройские прозвища к зависти и восторгу односельчан благодаря своему редчайшему дару – не чувствовать боли.
И только его мама Надя не разделяла общего ликования от сыновнего таланта. Обеспокоенная отсутствием у сына «людской боли», она с раннего детства возила его по именитым специалистам. Но врачи только разводили руками. И мама Надя, пересказывая докучливым приятельницам очередное медицинское заключение, сокрушалась:
- Феномен, говорят! Таких людей в мире едва ли сотня наберется. Еще укоряют медики, будто бы мы с отцом Федюниным что-то в генах намутили. То с вены, то с пальца кровь для анализа у меня и у сына брали. И у папаши Федюниного хотели взять кровь-то, да ищи ветра в поле. Он свои гены бесчувственные слил в сына - только его и видели!
Мать, к недоумению знакомых, всхлипывала, обреченно трясла медицинской картой с диагнозом в четыре иностранные буквы «CIPA», о чем-то едва слышно причитала и уповала на случай, когда сын ее, как и все люди, сможет испытать эту злосчастную боль.

2.

В отпуск Битовы ездили через год, чтобы скопить побольше деньжат на лечение. Мама Надя хваталась за любую черную работу и крутилась на обрезанных за совместительство ставках, пока хватало ее материнских сил.
Останавливались на «материке» всегда у бабушки в деревне под Курском. Свежий воздух и парное молоко, по мнению мамы Нади, были лучшими лекарствами от всех болезней. «А уж от этой проклятущей заразы наверняка помогут излечиться», - храбрилась она, замороченная сыновней хворью.
Самого же Федю недуг не напрягал и при первой возможности он демонстрировал сверстникам свои исключительные качества.
Поглядеть на Федины представления ребята собирались на заднем дворе. Они рассаживались на поленницы березовых дров, заготовленных на зиму для протапливания бани. В центре двора Федя украдкой от матери сооружал столик для подручных средств. Он ставил вертикально чурбан и на его широкий спил прилаживал квадратный лист фанеры. Поверх листа Федя выкладывал топорик, напильник, коробок спичек и прочий инструментарий, необходимый ему для показа своих трюковых номеров. Сбоку от чурбана на расстеленную картонку он рассыпал битое бутылочное стекло, чтобы под занавес потоптаться на нем «по-йоговски».
В один из таких бенефисных вечеров Федя манипулировал топориком. Он тюкал его острием сначала между растопыренными пальцами левой руки, а затем, ослабляя силу удара, тыкал им прямо по пальцам. Ребята одобрительно шумели, подбадривающе гикали, а Федька, войдя в раж, хорохорился и бил по пальцам уже сильнее, рассекая их в кровь.
Он не почувствовал боли и тогда, когда в азарте промахнулся и отрубил себе фалангу указательного пальца. Федя поднял ее с земли, сдул налипшую грязь, положил на фанеру и очумело уставился на залитую кровью ладонь, утратившую прежние очертания. Кровь стекала по вытянутой руке прямо на битое стекло, окропляя зеленоватый бутылочный хаос теплыми багровыми каплями.
Зрители с криками о помощи рванули с «трибун», и «амфитеатр» сиротливо опустел.
У мамы Нади, выскочившей на шум, подкосились ноги. Сквозь пелену страха она увидела большую черно-серую ворону, которая, неторопливо взмахивая широкими тупыми крыльями, кружила над ее сыном. Улучив момент, птица спикировала на фанерный лист, подхватила с него кусок Фединого пальца и, моргнув мутным глазом в сторону оторопевшей женщины, улетела с добычей в крепком клюве.
Последний эпизод стал кошмаром, преследующим маму Надю. Ей стала видеться во сне стая огромных, словно обсыпанных пеплом птиц. Они низко кружили над деревенским домом, затем спускались во двор, весь покрытый битым стеклом, и месили бутылочные донышки и горлышки когтистыми лапами. Раскатистое птичье карканье сливалось с хрустящим скрежетом осколков. Оглушенная этими пронзительными, мучительными звуками, она просыпалась среди ночи с глухим и частым сердцебиением, после чего начинала долго и тяжко болеть.
Сын же, напуганный случившимся, побожился маме Наде больше «цирков» не устраивать и слово держал.

3.

Беспалому Феде служба в армии не грозила. Именно обрубленный палец, а не плохо изученная медициной болезнь, стал для призывной комиссии убедительной причиной комиссовать Федьку.
Молодой хирург передвигал холодную руку по голому Фединому телу. Вгоняя призывника в краску, он безучастно прощупывал сутуловатый скелет под кожей цвета мутного стекла и скукожившийся мужской придаток. Затем, бросив Феде отрывистое «одевайся», уткнулся в бумаги и что-то неразборчиво записал в них.
Стоя за небольшой тряпичной ширмочкой в кабинете, набитом призывным людом, перетекающим от одного врача к другому, Федя услышал, как хирург язвительно заметил в его адрес:
- Тоже мне, болезнь для солдата! Меньше чувствуешь – легче служишь. Я читал, что Гитлер вообще поручал своим специалистам изучать эту патологию, чтобы создать армию вот таких бесчувственных к боли и по этой причине бесстрашных вояк.
Женский голос возмущенно отреагировал:
- Да Вы, Валерий Эдуардович, циник, как я погляжу. Мы с Вами не в нацистскую армию мальчишек этих набираем. И пример Ваш с гитлеровской теорией бесстрашия совсем не уместен. Лучше передайте мне документы Битова на подпись.
Обращаясь к Феде, женщина уже сдержанно сказала:
- Ты оделся? Присядь к моему столу на минуту.
Она перелистала бумаги, сложенные в папку, и подняла на Федю грустные глаза:
- Ты осиротел-то давно, Федор?
- Да в прошлом году мама Надя от инсульта умерла. Болела сильно в последнее время. За меня волновалась.
- Понятно, - задумчиво произнесла женщина. – А чем собираешься заниматься? В армию, как ты понимаешь, тебя не призовут с твоими заболеваниями.
- Да хочу на газосварщика выучиться. В поселке нужда в них, - простодушно ответил Федя.
- Вот и хорошо, сынок, ступай…
Она проводила Федю коротким печальным взглядом, а потом устало выкрикнула:
- Следующий.

4.

Окончив в окружном центре трехмесячные курсы, Федя вернулся в поселок сварщиком.
После смерти мамы Нади прошло два года. Федина жизнь, к его удивлению, налаживалась.
Работа приносила определенный достаток, и с каждой получки он откладывал деньги на сберкнижку. Появилась мысль о женитьбе. И он уверовал, что в его судьбе все будет как у всех.
Он приглядывался к девчатам, невольно сравнивая с мамой Надей. Но всегда замечал исходящее от потенциальных невест настороженное любопытство к его неординарности. Это сдерживало юношеские сердечные порывы, и он с облегчением откладывал ухаживанье за девушками на потом ...
Самой искренней и крепкой привязанностью Феди была пятилетняя Раечка, дочка соседей по коммунальной квартире.
Раечка обладала беспорядочно пышными русыми волосами, в которые мать по утрам с трудом вплетала шелковые ленты, а затем подвязывала тугую косу бараночкой на затылке.
Она была смышленой, ранимой и умиляюще кроткой девочкой. В деревнях суеверные бабушки с особым усердием берегут таких внуков и внучек от сглаза, для чего засыпают им горстку пшена в карман или подкалывают к изнанке одежды булавку острием кверху.
Вечерами Раечка дуновением ветерка залетала в Федину комнату и безостановочно лопотала о впечатлениях дня. Она выразительно жестикулировала тонкими прутиками ручек с острыми, как березовые почки, локотками, а он спокойно, не перебивая, слушал ее детские трели. После этого Федя и сам забавлял ее придуманными веселыми рассказами из своего детства. А перед Раечкиным уходом они на сон грядущий смотрели детские телепередачи, забравшись с ногами на диван.
Эта странная дружба беспокоила родителей девочки. Они пристально наблюдали за общением дочери и взрослого парня, но не заметили с его стороны никакой похотливости и уже без особой опаски оставляли Раечку на соседа, покидая дом по своим делам.

5.

К Фединому двадцатилетию у соседки созрела мысль о его женитьбе на одной из своих подруг, не пристроенных к семейному быту. Бойкая барышня Лариска, будучи в перезрелых девичьих летах, о замужестве думала уже с прохладным беспокойством. Поэтому на уговоры испытать Федю как вероятного жениха откликнулась с ироничной готовностью.
- Ну и что я буду делать с этим желторотиком? - ерничала подруга перед свахой.
При этом она вертела перед собой кисти рук и рассматривала свои ногтистые пальцы, поочередно разминая их выпирающие узловатые суставы.
- Он, поди, вагины от ложбины не отличит, - с ухмылкой предположила Лариска.
- Тьфу на тебя! - отмахнулась от подруги Федина соседка. - Что ты опять на себя напускаешь? И так всех женихов разметелила в разные стороны. Ведь ни один нормальный мужик на такой пошлячке не женится.
- Ладно-ладно, без нравоучений обойдемся. Излагай свою стратегию по оболваниванию пацана, - согласилась Лариска, выгрызая заскорузлый заусенец возле пурпурно крашенного ногтя на своем указательном пальце.
- Прекрати язвить. Давай подойдем к этому вопросу серьезно.
- Ну давай-давай, - поторопила Лариска. - Я только не пойму, тебе-то какая в этом корысть.
- Чего тут непонятного? Ты ребенка хотела? Тут тебе два в одном. И ребенка получишь сразу, и мужика из него сделаешь такого, какого тебе надо, - убеждала сваха. - А мне бы хотелось его от Раечки отвадить. Вот, вроде, и парень неплохой, только неспокойно у меня на душе от их дружбы.
- Да не волнуйся, на педофила он явно не похож. Только, говорят, у этого ТТ есть какая-то другая жуткая странность. Он вроде йога может стекло топтать, и боль ему по фигу.
- А знаешь, какой самый верный способ узнать все о человеке? - заговорчески моргнув раскрашенным веком, спросила Федина соседка. - Напоить его, дурында! Вот на день рождения и проверим твоего женишка. Если для тебя вариант окажется подходящим, заберешь его в свою однушку. Ну и я свои апартаменты расширю за счет Федькиной каморки.
- А-а-а, вот он и расчетливый мотивчик, - оживилась Лариска, забыв о массаже растопыренных пальцев. - А то Раечку приплела, бдительная мамаша! Ладно-ладно, не хмурься! Будут тебе смотрины жениха-детины. Только, чур, бутылки для тестирования подопытного кавалера с тебя - в счет премиальных за твою полную гегемонию в жилище.
Женщины, запрокинув головы, самодовольно и зычно расхохотались, предвкушая обоюдный выигрыш от своей подвошистой затеи.

6.

Со смены Федя вернулся немного выпившим и заметно уставшим - сегодня после работы бригада отметила его круглую дату. Он незаметно прошмыгнул в свою комнату, чтобы не искушать Раечку вечерним визитом, и не раздеваясь рухнул на кровать.
Очнулся он от шумной возни у его двери. Соседка отворила ее мягким ударом бедра и переступила через порог. На ее вытянутых руках громоздился высокий рыбный пирог.
Ее сопровождала Лариска, которую Федя часто видел в поселковой столовой на раздаче блюд. Она была отмечена его особым вниманием, поскольку румянец на ее щеках отдаленно напоминал ему молодую маму Надю.
Женщины парадно прошествовали к его кровати под тихое позвякивание бутылок в пакете, который несла Лариска.
Федя подскочил, расправляя на себе помятые брюки. Они были надеты им на работу по праздничному случаю вместо каждодневных потрепанных джинсов и еще хранили запах утренней утюжной подпалины.
- В такой вечер спать грешно, - не замечая Фединого смущения, верещали гостьи. - Третий десяток сегодня, чай, разменял. Поздравляем! Уже не пацан сопливый, а муж. Мужем тебе и быть … в этом десятилетии точно. Давай, давай, просыпайся! Гуляем!
Они бесцеремонно растеребили Федю, а затем, взяв под руки, усадили за наспех накрытый стол. С той же развязностью женщины заполнили своим громкоголосым присутствием все пространство его комнаты.
В самый разгар пирушки в комнату привычно легко вбежала Раечка. Она подскочила к Феде и протянула ему перевязанную золотистой подарочной лентой белую коробочку, в которую уложила целый набор киногероев, вылепленных ею из пластилина.
- Завтра, доченька, завтра, - перехватив коробочку, засуетилась соседка. - Сегодня Феде не до тебя. У него другая гостья. Он с тетей Ларисой сегодня дружит. А ты утром забежишь и его поздравишь.
В глазах девочки мелькнула обида и детская ревность. Она взяла неврученный подарок и, понурив голову, поплелась в свою комнату. У порога она оглянулась на Федю. Тот ласково подморгнул ей осоловелыми глазами и попытался вымолвить ободряющее слово, но уже не мог. И Раечка покорно вышла, прикрыв за собою дверь.
Все шло согласно женской задумке. Подруги беззастенчиво и одобрительно обсуждали миролюбивые повадки пьяного кавалера. А Федя молча потягивал из стакана с широкими гранями водку, подкрашенную апельсиновым соком. Изредка он жестом астронома подносил стакан к глазам, и сквозь эту создающую иллюзии оптику его комната виделась залитой солнечным светом, в которой по-домашнему раскрепощенно совсем близко сидели две веселые взрослые женщины с желтыми, как кислая алыча из бабушкиного сада, лицами. Безостановочные речи подруг он уже не разбирал, но угадывал в них слова похвалы и призыва.
Затем, поддерживаемый Лариской, он топтался в танце под какую-то сладострастную музыку... Сначала в носках на полу, потом босым на осколках опустошенных бутылок, которые на развернутой газетке суетливо подложила ему под ноги соседка...
После того, как Федя уснул прямо за столом, подруги забросили его на кровать и довольные увиденным, не прибираясь, разошлись по домам.

7.

Он проснулся от свирепого удара в челюсть и, как всегда, не почувствовал боли. Сосед, вернувшийся с ночной смены, приподнял Федю за грудки, еще раз ударил и бросил на пол. В дверях голосила соседка.
Оказавшись на полу, Федя неожиданно встретился взглядом с Раечкой. Она лежала рядом, на газетке, подмяв под себя бутылочные осколки, и смотрела на него немигающими глазами. Правой рукой она протягивала ему залитую кровью коробочку с пластилиново-поделочным ассорти, а из тонкой детской шеи торчал большой кусок бутылочного стекла.
- Гад, гад, гадина, - кричала соседка и пинала его ногой в спину. - Все из-за тебя, урод проклятый...
А затем, всхлипывая, она склонилась над дочерью.
Брошенные соседкой обвинения вонзились в Федю острием проклятий и будто вспороли его. Он неожиданно почувствовал незнакомый, вырвавшийся изнутри болевой импульс, который прошил все его тело. Федя скрутился калачом на полу и крепко зажмурился...
Девочку унесли санитары, со скрежетом ступая жесткими подошвами по разбросанным на полу осколкам и превращая их в пыль...
Наполнившее комнату безмолвие уже ничего не могло исправить.
Федя, лихорадочно озираясь, приподнялся и, осознав случившееся, выскочил из квартиры. Он бежал необутый по снежным колючим коростам, обжигающим босые ступни. Ветер трепал его праздничные с утюжной подпалиной брюки и парусил тонкую ситцевую рубашку. Под эту одежонку сразу пробрался свирепый арктический холод. Откуда-то из груди хлестала нестерпимая боль, к которой он был приговорен словами соседкиного отчаяния.
- Больно, мама Надя, больно, - причитал Федя о своем «исцелении», - больно...
Цепочка его путаных следов петляла по чистому снегу и уводила за поселок все дальше и дальше ...
Первыми Федю учуяли собаки и привели к нему людей. Он лежал на спине и смотрел в небо, словно продолжал говорить маме Наде о том, что испытал эту самую «людскую боль».
Его глаза были набиты мелкими, острыми, как битое стекло, льдинками, которые казались застывшими пресными слезами, пролитыми на Федю с небес.

2009г.
(Сборник рассказов выдвигался на соискание
литературной премии "НОС")