Когда-то в детстве, может быть в ранней юности, я открыл маленький томик Омара Хайяма. Рубайи меня поразили.
В те затхлые годы древние четверостишия восточного поэта стали для меня окном в другой мир, в другое измерение, другое понимание жизни. И если, по возрасту своему, я не мог по настоящему оценить воспевание вина и женщин, то мироощущение его, взгляд на жизнь как таковую, поразило меня раз и навсегда. Все мои последующие философские и религиозные искания оказались, наверное, только поиском подтверждений вечно современным словам мудрого старца.
Спустя годы, я натолкнулся на «гарики» Игоря Губермана. Его остроумие и человеческая позиция, неунывающий взгляд на наш несовершенный мир, навсегда заняли место в моем сердце.
Гормональный взрыв организма естественным образом привел меня к поэзии. В армии мы сдружились с рок-музыкантом из Омска. По прозвищу Ричи. Его кумиром был Ритчи Блэкмор. Ричи и «назначил» меня поэтом, так же, как в свое время, Бурлюк «назначил» поэтом Маяковского. Я написал несколько текстов. Демобилизовавшись, по пути заехал в Омск, к другу. Представляя меня своим знакомым, Ричи говорил: – Знакомьтесь, это Андрей. Поэт.
После этого я долгое время относился к стихам серьезно. Бушующие гормоны весьма этому способствовали. Стихи размножались как кролики. Помнится, в припадке серьезности, я переписал их в толстую тетрадку и пронумеровал. Получилось что-то более трехсот.
Потом жизнь закрутилась. Появились неведомые ранее заботы, гормональная революция пошла на спад и на какое-то время рифмы исчезли из моей жизни. Исчезла в водовороте событий и тетрадка. Вместе со стихами канула в Лету. Пусть их. Если Пастернак говорил, что нужно терять, что у него осталась едва ли треть из всего написанного, то о чем жалеть мне. Было, наверное, с десяток неплохих стихотворений. Ну и что? Пусть летят обратно в астрал. И может быть, через время, брякнутся на голову очередному влюбленному юноше. Так я перестал серьезно относится к поэзии.
Слава Богу, меня никогда не тянуло посылать стишки свои в газету. Только раз я отослал несколько, в какой то самиздатовский журнал, в Питер. Не помню уже ни названия его, ни других подробностей. На этом мой поход в «большую» литературу заглох. Да как-то однажды подруга затащила меня в клуб авторской песни. Там сидели немолодые юноши весьма подержанного вида и ревниво смотрели друг на друга. Через время я узнал, что она забеременела от одного из них. Как водится, он на ней не женился. Это навсегда отвратило меня от любого сборища поэтов.
Но время от времени на меня нападали приступы графомании. Я что-то лихорадочно записывал на случайных листочках. Иногда «случались» и четверостишия. К ним я вообще не относился серьезно. За моей спиной стояли тени великих предшественников (один из них умудрялся маячить, будучи в добром здравии), и лукаво ухмылялись – ну, ну! Этим опытам не было места даже в пропавшей тетради. Их поглотила макулатура. К тому же долгое время у меня не было привычки носить с собой блокнот и огромное количество без сомнения гениальных строк растворилось в колебаниях воздуха. Так и не материализовавшись на бумаге.
Летели времена года. Появился Интернет, а с ним и Проза.ру. Я к этому времени перестал уже суетиться и стал потихоньку примерять себя к вечности. «Готовь сани летом…» – так говорится. Нужно было срочно найти способ забронзоветь. Пришлось лезть в бумажные завалы. Среди чудом сохранившихся мятых тетрадей, затрепанных блокнотов и залитых чаем бумажек, я, как одержимый археолог, занялся раскопками самого себя. Так сказать – творческого наследия. Наследие оказалось обидно мизерным. Но познавательным. Даже забавным. Что я только не обнаружил.
«Мадам де Гидр Картизоон сидела у окна.
Мадам де Гидр Картизоон чего-то все ждала.
И вот мадам де Картизоон вдруг захотела спать,
Мадам де Гидр Картизоон легла в свою кровать.
И вот мадам де Картизоон вдруг посещает сон –
Во всей красе приходит граф к мадам де Картизоон.
Краса торчит как багинет, что целит во врага,
Мадам, конечно же: - О, нет… – а думает: - Ага!...»
Ну, и так далее. Была в то время такая глазная мазь – «Гидрокартизон». Видимо это, несомненно, поэтическое название настолько поразило мое девственно-советское воображение, что я, не медля, решил написать поэму на тему: «Из жизни высшего света».
Или вот:
«… - Вы домой?
- Нет.
- А, если не секрет… - с паузой произнесла она, оставив «куда» на поверхности зрачков…»
Какие-то отрывки несостоявшегося романа с явно сексуальным подтекстом. Ну не производственный же роман о прокатном стане писать в столь счастливом возрасте.
«Что-то прошептал - смолк,
Падая к ногам шелк.
Черною змеей чулок
На пол соскользнул с ног…»
Нет, не писалось мне в те времена на производственные темы. Впрочем, первые две строчки вовсе недурны.
Да, среди массы бестолковых слов удалось-таки отыскать некоторые фрагменты, которые меня порадовали. В том числе и четверостишия. Так я во второй раз заболел графоманией. После того как четверостиший набралось несколько десятков я решился наконец их опубликовать.
Я спрашивал:
Хочу понять я – почему,
Нас трогают иные звуки…
По глине, краскам, полотну,
По клавишам – тоскуют руки.
Губерман разъяснял неразумному:
Когда б не запахи и краски,
Когда б не звук виолончели,
Когда б не бабушкины сказки –
Давно бы мы осволочели.
Подводил итог старик Хайям:
Много лет размышлял я над жизнью земной.
Непонятного нет для меня под луной.
Мне известно, что мне ничего неизвестно, -
Вот последняя правда, открытая мной.
И да простят меня мои учителя - бесконечно мудрый Хайям и блестящий остроумец Губерман, - за мою самонадеянность.