Мой друг стоял на столе, при этом, не будучи пьяным, что для него было не только редкостью, но и уже не понятным ему состоянием. Чего-чего, но вот наливать бы я ему сейчас не стал.
Когда-то давно он был невероятно красноречив, и это красноречие сейчас давало о себе знать. Прерывать его пламенную речь или сбавлять её накал алкоголем было бы почти грехом.
- Вашу мать, так оно и было! Так я из человека с мечтами, надеждой и перспективами я превратился в тридцатипятилетнего алкоголика с тремя провальными книгами и томиком туалетных стихов! – он заливался истерическим смехом, произнося это. Истерить было над чем.
Начинать я буду сначала. Итак, в дико далеком году Григорий Контари имел великое счастье родиться в семье не богатых, но добрых и честных людей. Детство его прошло за границами Рашки, что привело к тому, что Гриша видел Жизнь и сумел её отличить от здешнего Существования. И если, когда бедолага был семилетним пацаном, это проявлялось исключительно в его нежелании выходить из дома на встречу агрессивному и тупому социуму, то когда Гришка подрос комплексные нервозы, оскорбленное чувство справедливости и ненависть к правящей партии сменили прежнее нежелание.
Как я уже сказал, Гришины родители не были сраными Рокфеллерами, и позволить парню платное обучение в институте не могли. Далее, как вы отлично знаете, у бедняги было два пути. В ад армию и на бюджет. В стране, где бюджетные места априори принадлежат инвалидам и сиротам пробиться на бесплатное высшее крайне трудно. Дело даже не в том, что ****ый Единый Государственный Экзамен дико сложен для сдачи, хотя, блять, он таков. Просто если ты не инвалид, не мажор и не сосал у приемной комиссии, то, извиняй, ты нахуй никому не сдался в университете (-ах). Быть может, я гипертрофирую, но не сильно.
Потому Григорий попадает в Ад армию. И тут он совершает почти невозможное – возвращается от туда разумным человеком. Но жизнь его уже укатилась в сраное никуда, делать ему в этом мире больше нечего. Но он находит себя в письме…
Пишет Григорий красиво, но мало, долго и с болью. Пишет о том, как видит жизнь, как её видят его друзья, знакомые. Всё это сводится к тому, что жизнь, а особенно жизнь в Этой Стране, представляется в произведениях Гриши таким дерьмом, что еще чуть-чуть, и люди, читавшие его книги начнут вешаться на столбах из-за внезапной дикой депрессии.
И так бы оно и было, если бы одним прекрасным утром Григорий не оказался бы в полной блокаде со стороны издателей, профинансированной, возможно, людьми из Вышестоящих Правительственных Организаций. И, хоть Гриша и не был кумиром поколения, рок-звездой современной литературы, но всё же имел определенную популярность в андеграунде, у него был круг людей, читавших его, понимающих его, уважающих его. Теперь у него не было ничего. Ни работы, ни семьи (девушки/жены Григория не любили – социопаты, пусть даже и гении, сегодня не в моде), ни читателей, ни возможности их обрести. Этого удара, воля его уже не может сдержать.
Но даже когда жизнь нашего героя катилась в тартарары, он сохранял удивительное присутствие духа, не грузил окружающих. Это, наверное, сыграло не лучшую роль в его жизни, ибо вся та херня, которая творилась в его сознанье и душе так и оставалась в нем, разъедая его силы изнутри.
И вот однажды настал день, когда все вдруг поняли, что не видели и не слышали его или о нем уже недели две. Брошенная на поиски группа нашла его у него же в квартире, в окружении десятков бутылок из под алкоголя разного вида, а главное – разного качества.
После того, как Гришу с трудом откачали и вернули в презираемое им общество, его моральный облик изменился до неузнаваемости. Будучи когда-то добрым, веселым, как будто недалеким, он стал озлобленным. Его мозг наполнился ядом иронии, взаимопомощь и индивидуальный альтруизм стали вызывать злую ухмылку на его лице, благотворительность стала для него синонимом расточительности. Социальные институты, когда-то им уважаемые, теперь подвергались издевкам и критике, причем, не всегда конструктивной. Если его звали на свадьбу, он всенепременно спорил с кем-нибудь насчет того, когда молодожены разведутся. Дни рожденья стали для него источником халявного алкоголя, о том, что бы он принес подарок или хотя бы поздравил кого-нибудь и мечтать не следовало.
Он потерял почти всех друзей, даже из тех немногих, что у него были. Рядом остались не то самые милосердные, не то самые глупые. Благодарность? Возможно, где-то в глубине души этого падшего гения и таилось это благородное чувство. В конце концов, они были последними, кто хоть изредка слушал его.
Но вот он уже сидит напротив меня, смотрит, с неожиданно доброй улыбкой, на следы своих ботинок на столе, на котором все едят, и отголоски разбитого, саморазрушенного таланта проходят сквозь его ротовое отверстие:
- Ведь в моей жизни страсть, как много алкоголя.… Если бы можно было разлить её по бутылкам, она стала бы популярнее водки… Все бы пили жизнь Гришки Контари. А ведь и правда – он смотрит мне в глаза, но не взглядом алкоголика под сорок, а взглядом пятнадцатилетнего парня, так нещадно проебанного миром – всем бы испить моей жизни.
Но вот: три, два, один и занавес тоски, боли и гнева застилает от меня глаза того парня, возвращая алкоголика под сорок на место.
Fin de la comedia.