Мы стояли в церкви. Мы – это я и все остальные. Вернее, я и еще несколько человек стояли, а основная масса людей бродили от одной иконы до другой с пустыми лицами и ищущими глазами. У некоторых глаза были большие и глубокие – как колодцы. А у многих – пустые и ничего не хотящие.
Было душно.
Я постояла немного, а потом тоже решила побродить. От одной иконы к другой. Иконы – они как окна. В церкви даже воздух наполнен болью, печалью и обидами. Может быть, в какие-нибудь праздники и по-другому, но в простые дни так. А иконы – окна. Они обещают. Кому-то лучшую жизнь, кому-то выздоровление. Только не для всех эти окна открываются.
Какая-то тетка бухнулась перед иконой на колени и стала ее целовать и лбом стукаться. Мне немедленно захотелось крикнуть – «Что же ты делаешь?!? Ты же ее разобьешь сейчас и она посыплется на твои колени всеми твоими несбывшимися желаниями!» Но я ничего не крикнула. В церкви нельзя кричать. Да и вообще меня в этот момент так сильно толкнула в бок другая тетка, что я, наверное, должна была попасть в больницу со сломанными ребрами. «И зачем ей это? Рядом со мной – ни души. А вот именно толкаться надо. Именно больно». Я даже про тетку с иконой забыла.
А потом другие тетки, и старые и молодые, начали бухаться на колени. Правда не все. Многие, как и я, остались стоять. Рядом со мной тоже две на колени приземлились. Одна - так быстро, привычно и сноровисто. А вторая – тяжело. Сначала одной ногой, затем другой. «Может, у нее ноги болят?» И вот они стоят на коленях, время от времени еще сильнее наклоняясь и стукаясь лбом в пол. Я смотрела на них и думала: «Наверное, я не все понимаю, или не все знаю. И если я не встану на колени – я так и не смогу Бога почувствовать». И я тоже встала на колени.
Я стояла на коленях с опущенной головой – так все стояли, значит так и надо. Только кроме каменного пола и чужих пяток я ничего не видела. А каблуки на ногах у тетки, которая впереди меня тоже на коленях стояла, совсем уже стерлись. Один даже прохудился. «А у меня дома полно старой обуви, которую я давно не ношу, а выкидывать жалко, потому что она еще очень хорошая и нисколечко нигде не стертая. Интересно, подошел бы ей мой размер?» И я стала пытаться угадать – какой размер обуви у этой тетки. А потом я подумала – какая разница, ведь не подойдешь же к ней и не спросишь и не предложишь. Так орать начнет. Я один раз предложила соседке, у которой девять человек детей свои детские платья. Они тоже все были очень хорошие – постиранные и поглаженные. Ни одного пятнышка, ни единой дырочки. Так она на меня так кричала… до сих пор как вспомню – сразу голова гудеть начинает.
- Ты что думаешь? Если у меня муж алкоголик, так мы по миру побираться пойдем? У меня старшие уже работают! Да у нас, может скоро, денег будет столько, что тебе и во сне не приснится, - и дальше в том же духе. А мне деньги и не снятся. А чего им сниться. Они или есть, или их нет. Когда они кончаются, их надо заработать. Поэтому и тетке этой я обуви не предложу.
А в это время все начали с колен вставать. И я встала. Получилось очень неуклюже – ноги затекли. Я начала их незаметно разминать. Смотрю на других – и они тоже немножко пританцовывают. Теперь мне стало понятно – на колени, наверное, встают для того, чтобы Богу показать, что для него готовы любые муки претерпеть. Только вот я одного не поняла – а Богу-то самому это надо?
Пока я обо всем этом думала – служба кончилась. Народ к выходу пошел. И я пошла.
Когда на улицу вышли – в лицо пахнуло свежим весенним воздухом. И еще солнцем. И еще – распустившимися почками и свежей травой. А народ, в основном молчаливый и мрачный, тянулся к остановке. И я пошла к остановке. Мне надо было теперь ехать до дома с двумя пересадками.
Я шла и все думала о том, что, наверное, я безнадежная, раз не чувствую Бога в церкви. Все мне в голову лезут какие-то мысли. Даже иконы мне некоторые нравятся, а к некоторым остаюсь равнодушной. Ведь понимаю, что икона – это не картина, чтобы нравилась. К ней душой открыться надо. А вот не могу – не получается. Это как в альбоме с фотографиями – одни фотографии можешь часами рассматривать. И радость от них чувствуешь, и состояние внутреннее меняется. А другие фотографии просто пролистываешь и потом уже их и не вспомнишь. А от некоторых такой тоской повеет, что плакать потом долго хочется. Вот и с иконами у меня так же. Не правильная я какая-то. А что с этим делать – не знаю. А может просто мне это не мешает.
А потом меня отвлекла от мыслей маленькая девочка. Ей, по моему разумению, еще и трех лет не исполнилось. Она бегала вокруг остановки и пыталась нарвать самых первых цветов. Они такие желтые, красивые, а называются несправедливо – мать-и-мачеха. У них стебли короткие и толстые. И в земле они плотно сидят. Девочка пыталась их рвать и несколько раз падала. Прямо своим умильным личиком в землю. Мать девочки стояла на остановке и наблюдала с улыбкой за всеми действиями ребенка. В этой улыбке было все – и материнская, уже все простившая на много-много лет вперед любовь, и радость, и гордость.
Наконец девочка нарвала букетик и с восторгом понеслась к маме. Она протянула матери цветы и когда я посмотрела в огромные голубые глаза ребенка, я почувствовала Бога. Словно хоровод ангелов кружил вокруг головы маленького человечка и пел гимн восторга и радости. Гимн вечной Любви. В этих глазах было Небо, а в нем и был Бог.
И я поняла, что Бог – есть Любовь. И нужны Ему не наши муки и страдания, а наше умение любить, умение быть любимыми.
И вот такое умение прощать.
Всё.
На много-много лет вперед.