Пушкин в Болдино или Крестьянка - не барышня

               

Барин наш  абизьяна сущий, а девкам прохода не дает, что банный лист цепляется. Вздумал он с нами в горелки играть. Как поймает, давай цаловать, лапать. И Пашу колбинскую, и Таньку, приказчикову дочь, и  повариху Машку. А меня увидел, задрожал, всё допытывался, чьих родителей.

Из Прилучина я, Акулина, дочь кузнеца Василия. Батюшка у меня строгий. Коль дознается, что возле  барина верчусь, беда будет, прибьет до смерти.
- Небось,- барин говорит,- не узнает. А ты приходили ко мне на рассвете в лес, на поляну, я там охочусь. Я тебе за то монисто дам, будешь как барышня.

Ну, монисту мне, конечно, страсть как хотелось. Встала поутру, толстую рубашку надела, поверх  сарафан с петухами. Лукошко взяла да по грибы отправилась. Знала я, добром не кончится, да страху не ведала.

Cердце тогда билось, норовя выскочить.  Сумлевалась я – не напроказничаю? Вдруг выскакивает на меня Сбогар,  пес барский, и давай лаять. И Тимошка при нем, псарь господский. На чужой манер собак кличут баре наши, в заграницах бусурманятся.
- Не боись,- Тимошка кричит,- не укусит. Это он к тебе ластится. Красоту, как и барин,  любит.

Я испугалась, а потом притворилась застенчивой. Знала уже, вреда от собаки не будет. Пес меня тоже признал и завилял  хвостиком.
Тут и барин подошел, обнять тянется, да я отскочить успела.

- Хорошо что пришла,- он порадовался. - Ну а ты пошел вон, Тимошка. С собакою меня жди, глядишь, затребуешься.
 Ушел Тимошка…
- Да ты лжешь, не на дуру напал,- я разозлилась.- Сам сказал, что монисту дашь, а лишь  лапишься.
 
Барин опять засмеялся. Потом говорит, мониста при нем, и отдаст сразу, лишь поцелует  в губы. Ну, я спорить не стала, как сама понимала, заплатить придется. Он тогда в меня вцепился и цалует. А сам рукой по платью шарит, норовит за грудь ухватить. Только этого я не дозволила и высвободилась.

- Где монисто то?
Достает он его, серебряное. А я вижу обман, потому что пустое и без монет, одна цепочка.
 
- Нет, барин, так мы не договаривались, - я заспорила. А он только смеется, а потом объясняет. Если хочу я  монеток,  должна завтра опять к нему на это место прийти. Коль  без платья с ним полежу на травке, он тогда все деньги серебряные от монисты отдаст. Взяла я цепочку и домой побежала, а он меня успел за жопу щипнуть.

Целый день я как не своя была и в сомнениях. Да и ночью спала плохо. И все снился мне барин, который улыбается, за грудь мацает. А я от него отбиваюсь и обещаю пожалится. Ну а он злится, кричит, чтоб я барышню из себя не корчила. Потому что если буду противиться, он меня  кистеневскому барину отдаст. Там, мол, меня и гнев родителя не достанет.  Барин тот стар и зол, каждый  день на конюшне пороть будет.

Стало быть, вещий сон мне ангел послал. Я же, умишком слабая, подсказке такой не вняла.

Утром не выдержала и опять в лес ушла. Знала я, иначе мне никак богатой не стать. И опять на меня пес выскочил, а Тимошка к барину отводил. Но теперь я не испугалась и Сбогара погладила. А  барин уже поджидал. Выходило, еще раньше пришел, чем я.

- Ступай восвояси, Тимошка, - скомандовал. - А ты, Акулина, не бойся, потому, как портить тебя не собираюсь. В том тебе слово барина даю. Я  лишь пристроюсь рядом,  красотой твоей девичьей полюбуюсь. Поглажу, поласкаю, приголублю, а там уж мониста твоя.

И опять я ему поверила.  Сняла сарафан, постелила да  улеглась. Барин меня  щупает, груди мнет, я ж терплю. А как начнет рукой вниз подбираться, я ему строгим голосом: не сметь, охальник. Он загрустит притворно, но меня слушается, а потом за прежнее. Так у нас время прошло. Я встала, сарафан натянула, оделась и говорю:
- Отдавай монисту!

Он тогда по-честному, достает из сертука монетки,  мне протягивает. А я решила грибов понабрать, чтобы батюшка не заподозрил.
Совсем уж пошла, а он  окликает:
- Погоди, Акулина, есть еще что сказать!
 
Любопытство меня взяло. Обернулась, а он крестик со Спасителем  показывает. В руке держит, но не дает.
У меня глаза разгорелись.
-  Золотой?- спрашиваю.
-  Как есть, весь из золота. И цепочка при нем такая же. Можно сделать, твоим станет. Вот  придешь завтра в последний  раз и уж голая, без исподнего, со мной ляжешь. Тебя не убудет, а  крестик твой.
И опять меня за жопу хвать, но я вырвалась.

Всю ночку-то я не спала. Думала, стоит ли мне к барину ийтить крестик зарабатывать. А наутро опять за грибами засобиралась. Батя нехорошо вздохнул, спрашивает, что это я в лес зачастила. Ну а я объясняться, когда, мол, за ними ходить, грибами, как не в пору нынешнюю. Охоча до них стала.
 
- А пред зеркалом почто прихорашиваешься? – спрашивает. На что я засмеялась.
- В девках ходить надоело,- спорю.- А ежели за собой не смотреть, засидеться можно. Вот красоту и блюду - молодость скоротечна.
Опять вздохнул батюшка, да не стал перечить. Прижал к груди, говорит любит.  В подоле не принесу, потому как не в матушку. Ну а матушка моя гуленой была. Много отцовой крови через ревность попортила. Да о покойниках нельзя худое.

Пришла я в лес, кобель ластится. Тимошка проклятый  лукаво смотрит, словно знает что.  Провел к барину, душа лакейская, да удалился, тот лишь бровью повел.
Ну а барин  тогда говорит:
- Раздевайся, Акулинушка, поваляемся. Я тебе за то золотой крестик дам.
Знала я, нельзя барину верить. Но, подумала, хилой он, чтоб насильничать, потому и  решилась.
 
Сыро было. Постелила одежду на травке пожухлой, прилегла, в чем мать родила, и он на меня  набросился.  Под себя подмял, а сам крестик пред глазами вертит: вот он, твой, только  не больно противься. Затошнило меня, и блевотина к горлу подступает. С абизьяною любиться меня ни за какие деньги было не заставить. Он это понял,  аж побелел весь.

А потом вдруг неладное. Достает из кармана свисток, с которым на уток охотятся, и в него дунул, свистнул. Мне так смешно стало, неужто, любясь, об охоте вспомнил. А он знай   еще груди  мацает.
 
Да выходит зря веселилась, дура. Тут Тимошка из-за ольховника выскакивает. Получается,  неподалеку прятался и соглядатаем утех был господских.

- Подсоби,- кричит барин, - как давеча договаривались!

Навалился Тимошка, за руки схватил, уселся так, что барину половина моя досталась. Тот тогда забескопоился, стал ***м в ****у тыкать, не попадет. Больно мне было, злилась, себя ругала. Дурой родилась на деньги жадной. А что барин позорит, так не меня же одну. Так у них с нашей сестрой заведено.

Сладил он свое дело, с меня встал, ну а я не выдержи, говорю:
- Крестик отдавай, барин!
- Ишь,- смеется,- хамово племя, своей мзды не упустит.
 И Спасителя мне к ногам кинул.

Тимошка вкруг вертится, доволен, что барину услужил и тогда его просит:
-Разреши,- говорит,- и мне, барин, девкою побаловаться.
- Э, нет, - отвечает. - Никакая она тебе не девка теперь, а жена законная. Щас к отцу ее пойдем за тебя сватать.

Помрачнел и насупился Тимошка, да барину перечить не отважился.

Через неделю свадьбу справили, и живу я теперь с Тимошкою. Мужа своего не люблю, но  иных он не хуже, хоть и рожей не вышел. Как напьется, так давай меня  лютым боем со свету изводить за то, что после барина ему досталась. Мальчонку нашего Сашку не признает и абизьяною дразнит.

Отец мой вскоре от тоски помер. Сиротинушкой стала, и пред мужем за меня заступиться некому.

Холера в тот год к зиме  унялась. Барин в Питирбурх укатил, и больше его мы не видели.