Бета: Tasha
За окном было темно. В просторной комнате с высоким потолком тоже. Она сидела на широком подоконнике и грела руки о чашку чая. По стеклу скребли ветки уже желтеющей рябины.
В глубине комнаты, подальше от бледного пятна синеватого света из окна, в глубоком мягком кресле, подперев голову рукой, сидел её Собеседник. Она никогда толком не видела его лица, но помнила наизусть каждую черточку: острую, угловатую, плавную, тонкую… Извечно усталый взгляд, словно бесконечные столетия жизни безмерно его утомили. Немного поджатые губы, иногда растягиваемые в полулукавой улыбке. Бледный аристократический профиль, холеные длинные пальцы у белой щеки. Небрежно взъерошенные черные волосы.
Он редко пил с ней чай. Она вообще помнила только один раз: Он был болен, у него саднило горло. Он пил с ней очень сладкий черный чай и смотрел на неё усталыми серыми глазами. Иногда, конечно, они блестели искрами веселья или мерцали от досады… Но Он редко выказывал экспрессию своих эмоций. Да и разглядеть их в синеватой темноте было сложно.
Почему-то всегда, когда они приходили сюда разговаривать, было темно. Казалось бы, что может быть проще – взять и включить свет. Но это ни разу не пришло им в голову. Просто так было. Привычка.
О чём они только ни говорили: о ненависти, о времени, о людях, об игре, о темноте, о страхах, о судьбе… Список можно продолжать бесконечно. Иногда они молчали. Хотя и это было своеобразным разговором. Они общались телом: случайный жест, неслучайный взгляд, слишком глубокий вдох или выдох. Они пытались читать друг друга. Она была для него книгой в пусть и изящной, но всё-таки стандартной обложке. Поэтому Он каждый раз безмерно удивлялся, видя в ней строчки собственных слов. Удивлялся, и книга становилась настольной, безмерно интересной и необходимой. Он был для неё старинным мрачным фолиантом – книгой мудрых словес и блестящих запретных идей, печальной историей, написанной на прекрасном древнем языке. Её завораживало это чтение.
Иногда ей казалось, что Она могла бы всерьез и надолго привязаться к Собеседнику. Могла бы, но, наверное, не станет. Они просто разговаривали вместе. Однажды Она его почти поцеловала, потому что Он этого почти захотел. Она ошарашила шепотом, едва касаясь прохладных губ, согревая их дыханием. А Он пытался казаться холодным, равнодушным… Хотя сбившееся дыхание и видимый даже в темноте блеск глаз выдавали его с головой. Буквально несколько минут они были поразительно близко. Каждый боялся неосторожным движением стать еще ближе. Почему боялся? Потому что они привыкли быть холодными, погруженными в себя. Им нравилось вести себя так, словно они вдвоем здесь от скуки или из банального желания познать другого человека. Они ни разу не смогли бы признаться себе в том, что нуждаются друг в друге. Было так просто думать о том, что в любой момент можно взять и уйти. И не будет больно. Но они упустили тот момент, когда можно было бы вот так вот покинуть друг друга. Они не прекратили своих бесед, не разорвали связи, как это бывало раньше. Они почему-то остались сидеть в темной комнате. Он – в кресле, Она – на подоконнике.
И они разговаривали. Холодно, высокопарно, надменно, с презрением, изредка позволяя себя ядовитые смешки, прячущие искренние улыбки. Они занимались изящным злословием, проклинали и благословляли человеческую глупость, тонко выспрашивали друг у друга секреты, язвили направо и налево, скрывая пороки собственных душ. Они трусливо прятались от жгучего одиночества в темной комнате с пушистым ковром и окном, открывающим вид на пригород.
Сегодня всё было как-то не так. Она пересела на пол к журнальному столику, на котором отродясь не лежало ни одного журнала. Только изредка Она приносила перо и пухлую тетрадь, чтобы вписать пару цитат из разговора. Странно, но Она так ни разу ничего и не записала. Запоминала, обещала себе непременно написать хоть строчку и так не написала ни слова. Всё было ценно само по себе. Без её цитат. Но тетрадь Она иногда приносила. Чтобы столик не пустовал.
Так они молчали уже около получаса. Она устало отбросила перо, встала, тоскливо поглядела на подоконник и, негромко вздохнув, растянулась прямо на ковре.
Она рассказывала, как прошел её день, как её злят родители, как хочется покоя. Он слушал и остужал её пыл. Говорил прописные истины своим языком, придавая им новый смысл. Она заворожено внимала. Ей нравилось слушать его голос. Ей нравилось слушать его слова. И Он говорил. Делал то, что ей нравится.
Потом Он поднялся с кресла и лег напротив неё, что было само по себе ужасающе неправильно. Как и то, что Она была не на подоконнике, а Он – не в своем кресле. Так не должно было быть. Но так было.
И они снова о чём-то говорили, вроде бы о доверии. А может и о новых пешках его игры. О, да! Он был гениальным игроком. Он легко заставлял людей делать то, что ему необходимо. Особенно тех, которые хотели к нему приблизиться. Её Он почему-то сразу подпустил к себе. Потому, наверное, что ей почти что с первых слов удалось его удивить. Угадать что-то внутри него, что Он считал никому не доступным. А Она взяла и увидела. И Он поверил. Стал её Собеседником. А Она – его Кошкой.
И стало казаться, что так было всегда. Она всегда заговаривала первой, всегда больше улыбалась и вообще была более эмоциональна. А Он всегда был непробиваемо спокоен, насмешлив и лукав. Они были двумя «минусами», которым, по идее, следовало отталкиваться друг от друга, но они почему-то притягивались и давали «плюс». Его это ужасно удивляло: Он считал, что быть для него с кем-то в гармонии абсолютно не реально. А у нее получалось. Может быть, кто-то из них просто был неправильным «минусом»? Может на самом деле один из них был просто искалеченным, сломанным «плюсом»? Хотя какая, в сущности, разница? Это всё равно ничего не изменило бы. Они всё так же продолжали бы сидеть в темноте друг напротив друга и говорить милые гадости.
Разумеется, они говорили и о чём-то хорошем, но очень немного и очень кратко. А зачем? Об этом они могли поговорить с кем угодно. Нет, они были нужны друг другу для того, чтобы открывать свои самые темные стороны. Рассказать кому-то, что ты чудесно провел день, очень легко. А вот найти того, кому можно рассказать, что на сердце гадко от кем-то брошенной улыбки и радостно от чьей-то боли, очень трудно. Они приходили сюда, потому что нашли друг друга.
Но ведь сегодня всё было как-то не так, да? Они как-то слишком быстро оказались рядом, как-то слишком просто коснулись губами. Как-то…
Он почти не понимал, как это получилось. Как Он стал зависим от её улыбки, кошачьих повадок и несерьезного гнева. Он не заметил, когда к нему начало приходить желание ощутить её прикосновение. Просто захотелось узнать «А что будет, если…» И вот тогда их мир сошел с ума. В то мгновение, когда их губы слились в настоящем поцелуе. А когда он закончился, Он не помнил, как это было. Даже не помнил, понравилось ли ему. Должно быть, да. Иначе отчего так подрагивают руки? Почему так тяжело дышать? Почему тогда так невозможно оторвать взгляд от её губ? Почему так хочется коснуться снова… Он заворожено прижал ладонь к её щеке, осторожно, словно боясь поранить. Она приникла к холодной ладони, не открывая глаз, словно слепой котенок, нашедший единственную опору в жизни. И они замерли подле друг друга, упиваясь тем, что было неправильно, тем, чего не должно быть… И тем, что всё-таки было.
Он пробовал считать вдохи и выдохи, пробовал почувствовать биение пульса, разобрать шорохи. Но не умел: сбивался каждый раз. И не жалел, просто слушал. Ведь Он знал, что больше так никогда не будет, что еще немного, и всё придется прекратить. Своими же руками сломать хрупкое равновесие. Сломать раз и навсегда.
А пока они просто лежали и слушали тишину. Долго, вдумчиво, а то и невнимательно, сложно…
Ей казалось, что небо упало. Иначе как всё это могло получиться? Но как же хорошо было на этом упавшем небе! Не было холодно, не было одиноко. И так хотелось отогнать от себя знание, что всё это ненадолго, что еще чуть-чуть – и всё закончится. Обязательно как-нибудь смешно и нелепо. Ей так этого не хотелось. И пусть это «нехотение» было чертовски странным, Она совершенно не могла ему удивляться. И правда, что может быть удивительного в том, что тебе хорошо с другим человеком? Может быть, то, что Она не знала его имени? Или то, что Она никогда не видела его вне этой комнаты, вне этой темноты? То, что всё, что Она о нем знала, было почерпнуто из разговоров? То, что они оказались здесь впервые совершенно случайно? Не надеясь на встречу? Что изначально их свело любопытство? Нет, Она определенно не видела в этом ничего удивительного.
Он грустно выдохнул и отнял руку от её лица. Поднялся, отошел к окну.
- Пойдем, прогуляемся… - его голос был немного хриплым.
Она пожала плечами, пытаясь скрыть безмерное удивление. Сегодня всё было не так. Он? Она? Не здесь? Ей даже стало немного страшно – всё привычное рушилось. Хотя нет, оно уже разрушилось, а теперь окончательно разваливалось на куски. Было почти больно вставать с уютного ковра и идти из тепла на уличный холод. Раньше они всегда уходили порознь. А теперь они не уходят – они идут гулять. Совсем как обычные люди. Как-то очень просто и непривычно.
Он подал ей пальто и шарф и галантно распахнул перед ней дверь.
***
Они шли по темным улицам, иногда задевая друг друга плечами и касаясь руками. Они молчали. Пару раз Он, было, начинал говорить, но так и не решался.
Изо рта вырывались легкие облачка пушистого пара, очень мерз нос и ладони, потому что перчатки остались в квартире. Наверное, было необходимо что-то сказать, но почему-то ни одного слова не приходило в голову. Было как-то неуютно, словно из-под надежной защиты выкинули нагими в опасный мир. Негромко стучали каблуки его остроносых туфель, почти неслышно шуршали подошвы её кроссовок.
- Знаешь, мне нужно уехать… - Он пристально вгляделся в её лицо, ожидая реакции.
Она равнодушно пожала плечами: «Подумаешь, и так не каждую ночь видимся».
- Куда? - Она подышала на холодные пальцы.
- В Италию.
«Как же жжет её холод… Почему ей всё равно?»
«И чего Он так нервничает? Ну, Италия… Там тепло, между прочим».
Она на несколько мгновений представила себе солнце, песок, оливы.
- И когда же ты вернешься?
«Надеюсь, скоро, иначе я буду скучать».
- Я не вернусь, - Он резко остановился напротив неё и обнял её ладони.
Что-то в груди резко взметнулось вверх, а потом со скоростью света рухнуло вниз, разбилось вдребезги, оставив внутри ноющую пустоту. Кровь отхлынула от лица, где-то около сердца защемило…
«Не вернусь… Не вернусь, - гулкое эхо в голове вытеснило все остальные мысли. - Я не вернусь».
- Ка… Как же так?
В её испуганных глазах – слезы, сама бледная, как мел, пальцы в его руках сжались, словно пытаясь ухватить.
«Какая же Она красивая… И зачем я ухожу?!»
- Почему ты так реагируешь? Ведь это всего лишь я…
«Как Он может так говорить?! Неужели Он не понимает? Неужели верит, что мне всё равно?!»
«Ну, скажи мне, что я тебе дорог! Заставь снять холодную маску! Заставь признаться в чувствах! Скажи мне! Я не хочу уходить!»
Он смотрел на неё умоляющим взглядом, прижимал её ладони к своей груди и видел только её лицо, только напуганные глаза, только слезинку на щеке, только читал по губам: «Просто я тебя лю…»
***
На лицо упали холодные капли. Начинался дождь.
«Как же болит голова».
Собеседник с усилием поднял руку и коснулся ноющего затылка. Тот не преминул отозваться жгучей болью. Ожидая самого худшего, Он поднес пальцы к глазам. Крови на них, слава богу, не было. Он попытался приподнять голову. Зря. Перед глазами тут же замерцали цветные искорки.
«Что же такое?»
С большим усилием преодолев тошноту и головокружение, Он всё-таки принял более-менее вертикальное положение. Мерзкий холодный дождь капал за шиворот, стекал по волосам.
«Что вообще происходит?»
Тут его осенило: «Кошка!»
Всё еще плохо фокусирующимся взглядом Он попытался отыскать бледное пятно её лица. Нигде. Ничего. Пусто.
«Где же Она? Что с ней?»
Ему казалось, что Он сейчас зарычит. Накатило сильнейшее чувство беспомощности и безысходности. Капли падали на глаза, мешая видеть, искать её…
Где-то совсем близко раздался тихий стон и кашель. Он рывком оказался рядом с ней.
- Кошка! Кошечка моя! Всё хорошо? - голос предательски дрожал, срывался на шепот, горло сдавили ледяные когти.
В тускнеющих глазах отразилась радость: Она надеялась, что с ним всё хорошо, но не верила, что успеет увидеть…
- А… Алиса. Моё имя – Алиса, - нежный голос, столь радовавший его долгое время, был безнадежно испорчен хрипом. Предсмертным хрипом.
- Какое же красивое у тебя имя, Алиса! - Он целовал её руки, обжигая губы холодом, целовал, целовал, целовал, безнадежно пытаясь пробудить навсегда ушедшее из них тепло. Из глаз текли слезы. Горячие, соленые… беспомощные. - Всё ведь будет хорошо, правда?
«Соври! Соври! Коснись меня! Мы живы! Слышишь! Живы!»
- Конечно, будет! Ты только не плачь, Милый…
Она чувствовала только бесконечную нежность. Боль в проколотой ножом груди перестала быть ощутимой. Даже пропало ощущение холода от капающей с неба влаги. Была только безбрежная нежность к её Любимому Собеседнику.
- Я не плачу, просто дождь. Прошу, останься со мной! Хоть немного! Хочешь, я не уеду? Дыши же! Дыши! Подари мне хотя бы день с тобой! День с Алисой! Не уходи от меня сейчас!
Он бредил. Если бы Он только мог подарить ей жизнь, Он бы ни за что не ограничился днем. Они бы тогда всё обязательно начали сначала! Но что Он мог? Если бы Он только хоть что-нибудь мог…
- Всё будет хорошо, - кашель, - хорошо, правда!
Она знала, что всё будет хорошо. Раз тот ублюдок, что рыскал по карманам Собеседника, пока другой держал её за горло, оставил его в покое, раз сейчас Он смотрит на неё своими серыми глазами, живой… значит, всё непременно будет хорошо. У него. С ним.
Он прижал её холодные руки к своей груди, склонился к её губам…
Два шепота сплелись в один:
«Я тебя лю…»
- …Люблю! - выплеснул Он заветное слово на навеки замолкшие губы.
А потом Он закричал. Завыл. Волчьим воем, прижимая к себе безвольное тело Любимой Алисы. А в вое – всего один вопрос: «За что?..»
***
Италия. Оливы. Солнце. Песок. На песке в сгорбленной позе сидит бледный хрупкий парень с грустными серыми глазами. И только имя на его губах: «Алиса»… И только ветер шепотом: «Просто я тебя лю…»