В тех местах, где теперь расположен Тамбов, в лесистой местности, среди болот и озер, когда то давно служивших препятствием пешему и конному люду, на задворках древнего мира, ютилась деревенька Хмырево. Невесть откуда появившийся, крестьянин Хмырь первым обосновался здесь,- построил убогую хижину на опушке леса. Со временем появились и другие поселенцы, обзавелись хозяйством, народили детей. Селение же это стало называться Хмырево, по имени своего зачинателя.
Люди, проживавшие в деревеньке, занимались всем понемногу: охотились в близлежащих лесах, рыбачили на речке Овражке, растили, где можно было, рожь да репу, держали скотину, собирали ягоды и грибы. Был еще дикий мед, только охочих за ним было немного. Да и те, вкусивши раз-другой пчелиного жала, более уж к нему не стремились.
Тихие места эти редко посещались посторонними. В кои то веки заглядывал сюда конный отрядец за данью. Собирал с дома по белке, да хоть и по пять, и ищи его свищи еще на несколько лет. Раза два за год приезжали на лодье торговцы. Свои товары они меняли здесь на меха и зерно. Зерна же Хмыровцам самим едва хватало, так что и менять его было не с руки. У торговцев на шкуры выменивали ножи, побрякушки для женщин разные, кто то хотел угодить невесте или жене, материю также полотняную на рубахи и порты, топоры, острые косы и наконечники для стрел, прочее разное, все, что привозили они.
Семья Хмыря состояла из одиннадцати человек. Он да жена, и еще девятеро детишек. В других семьях детей было тоже много, только не все выживали они. Многие помирали, не дожив до взрослого возраста. Из за болезни какой, от хвори, кто, было, утонет или пропадет в лесу. Всякое было. И все ж процветала деревня вдали от суеты. И дома строили, и детей рожали, и женились, и праздновали, когда какие праздники были.
Было у Хмыря две коровы, утки да свиньи в большом количестве. На лето свиней выпускали в лес. Пищи там им было более, чем надобно. Да и сами- то свиньи, что тебе кабаны,- огромные, черные цветом своим,- как есть кабаны, да и только. Бывало, вернутся из леса по осени, да и поросят за собой приведут. Приведут их немеряно. Поросята все пестрят. Одни, как обычно, серые, другие - полосатые. Эти, понимай, свои, а эти - лесные, от диких значит матерей да отцов. Хмырь и давай, всех их в свой загон, одним, значит, скопом.
Хозяин он настоящий был, этот Хмырь. Как трава пошла, и ну ее косить, по лужкам, да овражкам. Хорошие поля под хлеба выводили, да мало их было, все леса и болота. Сено собирали в стожки, сушили, для зимовки, значит, для скотины своей. А сколько радости было на сенокосе,- и рыбалка тебе, и игры, и тешил себя всяк на свой манер. Про работу не забывали. И невестились здесь, и жен находили. Лето всем было в радость. Зима только быстро приходила. До Ильи еще тепло, а дальше на холода пошло, на осень. Это мы сейчас Ильин день называем, по-нашему, по христиански. А ранее, кто Христа не ведал, называли его «Теплу поклонись». Так и называли, в язычестве своем, хоть и добрые были люди. Солнце же называли Ра.
Люди всему тогда поклонялись. Поклонялись дождю и снегу, земле после сбора урожая, теплу уходящему, закату и восходу солнечному. Еще поклонялись они «Дороге живота», как называлась тогда беременность женщины. Они это делали перед родами и после, когда уже младенец кричал. Боялись, что остынет дорога эта, и не даст им более детишек. Дети же были у них радостью всеобщей, общей верой людской.
И, правда, это было хорошо. Во что, в кого же еще верить, как не в детей своих? И зачем тогда жить, если не делать этого? Солнцу же люди поклонялись, но верили, все едино, в детей. Светило Ра было для них богом и господином. Его боялись, любили даже. Просили у него совета или же исполнения желаний. И, в тайне глубокой, считали его виновником всех своих бед и несчастий.
Как - то раз косил Хмырь траву на лугу. С раннего утра косил он ее, не переставая. К полудню утомившись, присел под стожок отдохнуть. Светило Ра было в силе своей, и жгло немилосердно, как это бывает обычно летом. Рубаха Хмыря вся пропиталась соленым потом, и белые солевые пятна выступили на спине ее и рукавах. Хмырь закрыл глаза, прислонился спиной к стожку.
И привиделся Хмырю, в полудреме, отцовский дом из далекого, почти уже совсем забытого им детства. Дом был срублен из цельных, смолистых бревен, источавших все ароматы леса. Земляной пол покрывали шкуры оленей, середину его занимал выложенный камнями очаг. Хмырь бродил по пустому дому, будто искал кого то в его влажном и сумрачном воздухе.
Вдруг он увидел луч света, пробившийся в щель между бревен. Хмырь, что есть мочи, бросился к этой щели, приник к ней глазами, телом своим прижался к стене. Он увидел отца и мать, стоявших на коленях посреди поля. Родители его кланялись Ра и просили у него дождя. Хмырь хорошо запомнил тот год, когда невероятной жарой были побиты посевы. И, люди, бедные люди, вложившие столько труда и надежд в ожидаемый урожай, остались ни с чем, обреченные на голод и вымирание. Люди объясняли случившееся гневом великого Ра. Они все кланялись и кланялись ему, вымаливая прощение за свои, неведомо какие, грехи.
Селение, где жили Хмырь и его родители, его братья и сестры, было довольно большим. Ему, как видно, и лет было немало. Кое - где сохранялись в нем заброшенные людьми старые ветхие постройки, полуземлянки, вкопанные в землю бревна, сгнившие, провалившиеся крыши. Когда то в этом селении жизнь била ключом, совершались свадебные обряды , жертвоприношения Ра. Во время жертвоприношений люди бросали в огонь дорогие их сердцу вещи, охотничьи трофеи, деревянные и костяные фигурки, выражавшие любовь к светилу и свои тайные желания.
Со временем, урожай, приносимый землей, становился все меньше. В окрестных лесах исчезала дичь. Селение постепенно пустело, люди уходили искать лучшей доли на новых местах.
Хмырь был самым младшим ребенком в семье. Сестры его вышли замуж, покинули родные края. Братья разошлись по свету, кто куда. Очень редко приходили о них известия, выведывались матерью у странных людей, ходивших по своей или чужой воле дорогами земли. Родители постарели, кое как работая еще в поле, все чаще присаживались отдохнуть, вели разговоры о душе.
Однажды утром они позвали Хмыря с собою, по особенному глядя на него, почти все время молчали. Они привели его на берег реки. На берегу лежала перевернутая вверх дном лодка, выдолбленная когда то отцом из цельного ствола дерева. Вручая сыну весло, отец сказал: «Взрослый ты, сын! Пришла и тебе пора покинуть родимый дом. Все, ведь, это делают когда-то. Вспоминай, хоть изредка, отца и мать, взрастивших тебя. Мы же не забудем тебя никогда. Неча сидеть тебе здесь со стариками, ждущими лишь времени своего. Ступай, ищи свое счастье».
Мать заплакала, и отец был готов сделать то же, еле сдерживал себя. На прощанье, обняв родителей, Хмырь быстрым движением сбросил на воду лодку, погреб прочь, не оглядываясь. В последний момент перед его отправлением отец бросил в лодку мешок с зерном, и, второй, поменьше, с оружием и нехитрыми инструментами, так необходимыми для жизни в лесу.
Первое время Хмырь, как будто, не помнил себя. Он все греб и греб куда то, то приставая к берегу, то вновь отправляясь в дорогу. Пищей ему была пойманная им рыба, лесные коренья и травы. Ночи проводил он в своей лодке, которую вечером вытаскивал на берег. В душе Хмыря боролись два противоположных чувства: острое ощущение разлуки с домом и радость неожиданно свалившейся на него безграничной свободы.
Все время стояла ясная погода. В ярком солнечном свете берега реки, покрытые вековым лесом, казались загадочными, манили путников в прохладную тень, предлагая покой и отдых. Над рекою реяли бесчисленные птицы, и голоса их слышало даже небо, которое нигде не начиналось и не заканчивалось. Именно это небо более всего было памятно Хмырю. Всю последующую жизнь оно снилось ему, как то, что осталось от жизни прежней, разделяло старую и новую жизнь.
Всю свою жизнь Хмырь, как будто бы плыл по этой реке. Плыл он дорогой своей, из далекого детства, в далекую же неизвестность…
Папа! Папа! - Еще продолжая плыть в своих снах, Хмырь услышал знакомый голос. С трудом преодолевая дрему, он открыл глаза. Дочка Машутка стояла перед ним, изо всех сил стараясь его разбудить. Она принесла ему в поле обед – краюху хлеба, да крыночку молока, аккуратно завернутые в узелок. «Папа, я соли забыла», - причитала Машутка, едва не плача.
Хмырь уже развернул узелок, отломил от краюхи корку, аппетитно жевал ее, запивая хлеб молоком. «Не печалься, Машутка! Соли есть у нас, и много…»,- отвечал он дочери, обнимая ее свободной рукой. «Где же соли, папа?», - дочурка вопросительно смотрела на него. Хмырь снял с детского плечика свою тяжелую руку, и, вытянув указательный палец в направлении Ра, сказал, улыбаясь неприхотливо и озорно: «А вон оно, солинце…».
Машутка, широко открывая глаза, посмотрела на отца с удивлением, немыслимым для ребенка. «Ра – солинце?», - переспросила она, и затаила дыхание. «Солинцем» у них в семье называли маленькую солонку с солью, которую ставили на хлеб, когда принимали гостей. Большая солонка для стола называлась «солонце».
«Солинце, солинце», - отвечал ей Хмырь, пережевывая хлеб. Для убедительности он ткнул кусок хлеба, который был у него в руке, в соляное пятно на рукаве. Продолжая улыбаться, откусил от него, изобразил удовольствие на лице. Машутка провела пальчиком по рукаву отца в том месте, где он коснулся его хлебом. Попробовав на язык, сморщилась: «Горько!». «Вот хитрый папа!», подумала она,- «Посолил рубаху из солинца. А солинце у него – Ра!».
Машутка посмотрела наверх. Ослепительной белой точкой на самой вершине небесного купола, охватившего собой необъятную даль земли, сияло светило Ра. Оно, действительно, было похоже на маленькую солонку, завершающую хлебный каравай. Если, конечно, каравай будет размером с землю…
Всю последующую дорогу в деревню девочка, которой не было еще и десяти лет, напряженно размышляла над словами отца. Она хорошо знала, как люди боялись гнева великого Ра, как старались угодить ему. А тут, на тебе, «солинце»! Не может ведь это быть шуткой отца. Отцу можно верить, но как?
Неожиданно вышедшая из кустов долговязая, сгорбленная старуха, заставила Машутку остановиться. Этой старухи боялись даже взрослые, не говоря уже о детях. Много раз, в минуты своих бесшабашных шалостей, дети останавливались как завороженные, при звуке ее голоса. «Бойтесь Ра!»,- кричала она обычно, высоко поднимая к небу скрюченный указательный палец. Все тогда затихало, дети расходились по домам, пытаясь найти укромное местечко, чтобы спрятаться от возмездия.
Волна невероятного, наполненного силой свежего ветра, озорства, идущая откуда то изнутри, охватила Машутку. Девочка встала напротив старухи, смело посмотрела той в глаза. Показав в небо пальцем, сказала с издевкой: «Солинце!». Старуха при этом, как будто, потеряла дар речи. Казалось, ее вот – вот хватит удар. «Солонце!»,- прокричала Машутка прямо в лицо старухе, словно пытаясь ее добить. Громко рассмеявшись, девчонка вприпрыжку побежала в деревню. Старуха, как подкошенная, бухнулась на колени. Отбивая яростные поклоны, стучала лбом о землю, бормотала под нос себе что то понятное лишь ей одной.
«Мама, солинце! Папа сделал солинце!»,- Машутка, как на крыльях, буквально влетела в деревню. Немногочисленные, в этот час, ее обитатели удивленно поворачивали головы, пожимали плечами. Взращенная в доме, где все до последней мелочи было сделано руками отца, девочка и не могла подумать иначе: «Папа сделал себе солинце, ведь он же все делает сам, все знает и все умеет. Теперь не нужно бояться Ра. Кого может испугать обычное солинце?».
Вскоре она уже рассказывала своим братьям и сестрам, как папа называл Ра солинцем и солил из него свой хлеб. Матери, занятой работой по хозяйству, было не до детских бесед. Она только искоса поглядывала на происходящее, покачивала головой. Дети же слушали Машуткин рассказ внимательно. Особенно он понравился им с того места, когда отец обмакивал хлеб в соляное пятно на рубахе. Рассказчица демонстрировала это наглядно, тыкая себя в плечико кулачком, и, затем, откусывая и пережевывая мнимый кусок посоленного хлеба.
К вечеру уже вся деревня была наслышана об этом событии. Многим оно не понравилось, но Хмырь был силен и скор на расправу. Все старались дружить с ним, тем паче, что он был еще весел и прост, никому не отказывал в помощи. Вот и молчали об этом, а потом и забылось, прошло.
Машутка же, с тех пор, всегда называла светило солинцем. И другие дети делали так же, по ее примеру. Взрослые поначалу пытались их поправлять, но видя, что бесполезно, оставили все как есть. Выросла та Машутка красавицей. Замуж вышла, детей родила. Дети славные были у ней, и жили они очень дружно. Всех их научила Машутка «солинце» говорить. Один лишь, самый младшенький, долго не мог выговаривать. Все «солнце», да «солнце», а «солинце» не получалось никак. Так и осталось с ним, на всю его жизнь. Да нам то что с того? Мы разговаривать умеем.