С.М.
Дуськина конторка
===Настенька===
Ой, нет! Ну, держите меня кто-нибудь, а не то я чего-нибудь съем! Вот вы как с носом – дружите? Вот у меня, к примеру, всю жизнь – «Горе от…носа…». А и нигде про это ни слова. Обидно, понимаешь ли!
То соблазнит меня чем-нибудь, то залезет туда, куда не просят, то прямой наводкой – расплющат! О! Мой греческий – классический любимый нос! Вот кому нос отрада, а кому смысл жизни – судьба, можно сказать! Вот и сейчас – вместо того, чтобы снимать репортаж о жизни селючьей – ведёт он меня на запахи! Да и прямиком к лоткам с мясными и овощными яствами! Иду я, значит, нос по ветру, и вдруг слышу звонкий такой голосок!
– А нешто мимо-то пройдёте?
Опустил я нос – за ним и глаза поспешили вернуться на землю грешную. И! … И… И, как вы думаете, что я вижу? А-а-а, ну, да! Я же про колбасу…
Глазки большие такие – глубокие, цвета бирюзовой зари моих грёз. Обрамлённые миндальным изыском и подсвеченные яркими лучами осеннего солнца! Веснушки только подчёркивали солнечность и красоту девицы. И так мне захотелось сесть на коня, как встарь, уворовать девицу прекрасную и податься в земли далёкие! Оградиться от мира и – любоваться, любоваться – только самому. Эгоист, скажете? Да вы приехайте, посмотрите на девиц здешних, и я пребываю в полной уверенности, что вы так и останетесь истуканами подле их красоты! Потому как … да что уж там, приезжайте, да и дело с концом! )))
Нет, ну вы видели дубину стоеросовую, озабоченную мыслями о еде? Чурка с глазами – одно слово. Ага! КакИ глаза, какИ веснушки! Когда на раскладном столике лежал шпик, копчёная корейка, домашняя колбаса с чесночком! Солений тьма! А каравай был таких размеров, что его хотелось начать есть прямо из середины. Чтобы зарыться в пуховую его мякоть, принять позу эмбриона и слушать, слушать колыбельные песни!
Девица отрезала пластик сала, положила его на кусочек ржаного хлебушка и без тени стеснения протянула мне.
– Пробуйте, журналист хороший, в городе, небось, одни сосиски с макаронами кушаете?
– Ну, почему одни? Много я их кушаю, да и яичницей себя балую, правда, сала такого не видел ещё. Это ж как надо свинку кормить, чтобы сало в пять пальцев толщиной было?
– Да с любовью, мил человек. По-другому на селе нельзя.
– А Борода молвит, что нет у вас в селе любви. Подзатерялась в лихую годину.
– Да, верно говорит. Уныло в селе стало. Да я на хуторе живу – по мне, так и не вижу унылость. Заботушки хватает.
– Ещё будете? – и девица заглянула ласково так в глаза, что у меня даже язык отнялся, я закивал своей бестолковкой, а сам рукой в воздухе ловил несуществующую бутылку с водой – голоса для и охлаждения ради.
– Поди поближе, мил журналист, у меня тут есть чего попить, – и она хитро так подмигнула, и указала взглядом за лоток.
Ну, жажду мою могла уже потушить только пожарная машина, но я незамедлительно шагнул за лоток.
На рукотворном табурете стояла корзинка, накрытая платком ситцевым, а в профиле складочек угадывалась бутылка и что-то ещё. Откинув уголок, девушка извлекла на свет бутылку зелёного стекла, а в ней было нечто густое и темное.
– Что это?
– Наливочка, мил журналист! Для праздника готовила, из черносливицы! Медовым варом сдабривала – полезная и лёгкая, не в питиё – во здоровие!
– Хорошо, – говорю, – но только вместе с вами, и познакомимся заодно. Зовут-то как? Красна девица?
– Настенькой тата кличет. – И она скромно потупила взор, следя за моими руками, которые не то, что дрожали, а с ума сходили от нетерпеньяв и затмения головного бестолковья. Выкатилось эдакое солнце – всё в веснушках, глаза, космосом подаренные, свели мой светлый доселе разум до немоготы – и застила хвороба сердешная мир от взора – острого и рассудительного.
– Ой, мил журналист, плохо вам, наверное, давайте я вам лучше водочки налью под сало, да и черемша у меня этого года, леташнюю тата не даёт никому. Тильки для сэбе в погребке хранит, говорит, что пользительные капли с рассола для здоровья готовит. Без ноги он у меня, на душманской мине подорвался, да комиссовали его. Так вот и живём мы с ним на хуторе. Он мастеровой у меня, и не мешает протез ему – всё сам делает, хоть и пенсионер по болезни. Да только вот приснится ему, что нога у него на месте да матка моя ждёт его, так проснётся утром и лекарство своё пьёт, и молчит целый день. А к вечеру уже улыбается, мастерит что али сказки мне рассказывает. Я ему говорю, мол, взрослая я уже, не надо мне, тата, сказки – про жизнь лучше расскажи, а он мне смеётся. Жизнь, говорит, сложная и непонятная, а в сказке всегда можно конец хороший придумать.
Ой! Заговорила я вас, давайте же чокнемся на удачу, выпьем да поцелуемся празднику для.
Она быстро выпила наливку и сладкими приторными губами дотронулась моих. Что я ощутил?.. А вы помните свой первый поцелуй? У меня хоть и был он в лохматых годах, да супротив этого – никак не равнялся. Там зов был животный, а этот был самый что ни на есть ПОЦЕЛУЙ! Чистый и светлый, сладкий и умиротворённый! Тот, что называют – невинный. Вот вы целовались невинно? Ага, все, значит, так и целовались? А почему тогда кумовей потом приобщали к кристинам? Эвано как! От невинных поцелуев дети родятся? Не льстите сами себе, невинный поцелуй испробовал только я! И имею право вам об этом ЗАЯВИТЬ! А ещё мой судьбоносный нос уловил приятный запах, что исходил от волос Настеньки. Они пахли молоком! Я бы даже сказал, что не молоком, а чистейшими СЛИВКАМИ! И так захотелось подойти сзади, уткнуться в эти соломенного цвета волосы, обнять за плечики и вдыхать, вдыхать этот сливочный аромат! Но я, конечно же, проявил мужественность, и, чтобы не выглядеть сентиментальным, опрокинул рюмку жгучего напитка одним глотком. Чем, в общем-то, только добавил масла в бушующий во мне огонь. И вот только я хотел отдать должное празднику и коснуться губами губ сладких и манящих, как над самым ухом:
– Ай да мил человек! Али девица по нраву, али хмель душистый голову вскружил? – подле лотка стоял самый настоящий ряженый скоморох, с гуслями и дудочкой! От штоб его! А он улыбкою расплылся, присел на кадочку малую да и заиграл сказ свой. На дудочке играет да гусли теребит-теребит пальцами натруженными – не глядя. Народ вокруг собрался да слушать снарядился!
– Ой, да матушки, ой, да красиваи!
Ой, да татушки – головы буйнаи!
Ой, да диду седой, да и с бабою!
Вы послухайте сказ мой
Да с песнею!
Ой далече заблудилась судьбинушка,
А и ветви гнет у мя, как у ивушки!
Да и ветер то шумит – приговаривает.
А и с дождиком листок – разговаривает.
Долго шёл я домой – да по жизни всё.
А по жизни всё – тропы, да вкривь
И вкось.
Стал ворОгам своим – словно в горле
Кость.
Да посею добро и пожну - любовь!
И разлилась его песнь окрест, да и небо заслушалось, да и солнце свой бег прекратило на миг, чтобы слушать за жизнь да и правдою, да любовь подарить – только праведно!
(Пока поёт скоморох, я забегу немного вперёд да посоветуюсь с вами, да расскажу, что понял я тогда – уверился и по сей день.)
ЛЮДИ! Не отталкивайте друг друга и в ссоре и занятости, и в годину лихую и в светлую. Потому как сердечки – они ведь не вечные, потому как в любви они взращены! И послушайте стук их
да сердцем своим, да душою своей, ежели есть она. Обнимите того, кто вам люб сейчас, на минуточку задержитеся, и услышат сердца перестук любви, да и станет легко им и радостно!
Да обыкновенный я человек, скажу хуже – самый обыкновенный, к тому же ещё и журналист, а к ним доверие потеряно давно. Все думают, что денег ради мы пишем про людей и время. Да только вот напомнить мне вам захотелось истину. Истину, что знали вы и забыли, – прописную, да совсем не убогую.
Помню я себя почти с того момента, как получил душу. Вы тоже это помните, если заботливо не затёрли всё в памяти. А начинаемся мы все одинаково, да и свет первый раз видим – чистеньким.
Тепло, уютно – рядом сердце стучит. Тук-тук, тук-тук. Это мамино сердце! Большое такое! Я меньше ещё, а уже слышу, уже чувствую, и мне даже снятся сны. Та душа, что прилетела вчера со мной поболтать, решила – остаться со мною навек! Сказала, если не буду её обижать, то на два. Ну, вы подумайте, я с кулачок ещё – и обижать… Не умею я ещё этого делать. Я только и жду, когда мама меня погладит. Когда поболтает со мной! А она это делает часто, и в эти моменты я расту! Я потягиваюсь и даже шевелю ручками и ножками. Ага! Я джентльмен! Я маме ночью спать даю, не докучаю. Лежу себе тихонечко и сердце слушаю. А оно, тук-тук, тук-тук! Спи сынок, спи родной! И я зеваю сладко так, и засыпаю!
И так многие месяцы блаженства – рядом с родным сердцем. Душа рассказывала мне, что когда я увижу свет, то должен буду слушать уже только своё сердце. И нельзя забывать, что рядом стучат сердца, но мы уже не слышим их – как у истока.
Я помню, как увидел свет! Это был белый-белый потолок операционной. Тётенька в маске шлёпнула меня по мягкому месту (мама меня только гладила!) – и я так обиделся на неё, что заплакал. Тоненько так, аж самому противно было, ну, до чего же голосок писклявый! А меня сразу к маме повернули, и глаза у неё были такие добрые, что я сразу забыл про обиду. Я помню эти первые минуты моей жизни вне мамы до мельчайших подробностей. Меня искупали, туго так завернули в пелёнку и унесли прочь от сердца моей мамы. В пелёнках было тесно и противно. Лишили свободы с первого дня – думал я! И так мне это досаждало, что я начал извиваться, как только мог. Душа изо всех сил старалась помочь мне – и я высвободился! И закричал!
–Ура!!!
Но мои физические упражнения возбудили во мне зверский аппетит, и я заплакал. Мамы-то рядом не было, и страх остаться голодным включил мой писклявый тембр на полную катушку. Прибежала чужая тётенька в белом халате, улыбнулась мне и подхватила на руки. Я, конечно же, был обескуражен сим поведением и призадумался. Тем временем меня уже внесли в палату к маме. Она взяла меня бережно на руки, улыбнулась мне, поцеловала меня в щёчку и приложила к груди. Ммммм! – вкусно как! И знаете что?… Я опять услышал её сердце! И стало тихо так вокруг, так тепло и спокойно, ТУК-ТУК, ТУК-ТУК… – и я уснул!
Вот вы думаете: опять журналист заливает! Ан, нет! Вы загляните в себя – и вы вспомните мамино сердце. И вы поймёте, что слышать сердца – это дар бесценный и благостный. Потому –ещё раз прошу вас, кто слышит, обнимитесь! Замрите так на мгновенье, услышьте сердце, что бьётся в родном человеке. Отпустите обиды… да они и сами уйдут, видя это. И ради Бога, ради всего, что считаете святым, никогда! – слышите? – никогда не отталкивайте обнимающего вас, потому как в этот миг – СЕРДЦА говорят. Прислушайтесь! И счастье в унисон к ним стучится и светит - улыбкой!
Пока я прохаживался по радуге воспоминаний, гусляр свою песнь закончил, и жалобный голос жалейки утих. Народ, что толпился вокруг скомороха, – парил в облаках и душою, и взором. Девицы, что молча платки теребили, – слёзки украдкой свои вытирали, а хлопцы девиц – что снопы – обнимали. Гусляр же колпак свой с чела вдруг сорвавши, пошел колесом, да, весельем взорвавшись , народ веселить стал! Вот это игра! Да… гляньте!..
Да!
Это же… –
наш БОРОДА!
Продолжение следует: http://www.proza.ru/2010/11/05/1397
23.09.10г.
Редакция Павловой Натальи