…Дюльмэ мягко, но настойчиво влекла его за собой. Да, это была она, его единственная радость, и она была жива. «Неправда! Этого быть не может!» - задыхаясь, кричал он, едва поспевая за ней, а высокие темные своды отдавались эхом: «Может… может…» Он пытался обнять ее, но она ускользала из его рук и бежала дальше, поблескивая и звеня. Где-то далеко позади глухо гудели барабаны, пели, звенели протяжно саунги…
«Подожди! Оглянись, посмотри на меня! О дзани, оглянись!» - умолял он бегущую впереди Дюльмэ, но она только смеялась, отрицательно мотала головой так, что подпрыгивали мелкие кудряшки и все влекла его за собой куда-то…
Тяжко, медленно открывается дверь в конце коридора… Яркая щель между дверью и стеной становится все шире… шире… Где же рука в золотых браслетах, сжимавшая его пальцы миг назад? Пустота. Он обнимает пустоту, кричит в нее: «Дюльмэ! О Дюльмэ, не оставляй меня одного в этом мире! Пощади! Прости!»
Его отчаянный вопль мечется под темными сводами, отдается эхом: «Прости… прости…»
А дверь все открывается. И вот уже видна в дверном проеме комната, горящая лампа, стол, и за столом сидит кто-то. Кто-то… О Тьма… И при виде этой слегка ссутулившейся фигуры точно лопается сердце. Грудь ходуном, голова кругом… Он входит в комнату. Ноги точно ватные. Сидящий за столом поднимает голову, оборачивается ему навстречу…
- Ну, наконец-то, - говорит он, улыбаясь.
О небо, о Тьма и Свет! Отец, отец, молодой и прекрасный, как в дни юности мира, вот он, перед ним. Ноги не держат. Ученик падает на другой стул, не в силах оторвать глаз от родного лица.
- Это невозможно…
- Здравствуй, мальчик мой.
Его поднимают за плечи, тревожно заглядывают в лицо, проводят ладонью по волосам.
- Ты начал седеть. Рановато.
- Тано…
Отец притягивает его к себе, дрожащего, ослабевшего от счастья мальчишку, и крепко обнимает. Ах, уткнуться ему в грудь, зарыться лицом в черную рубашку, спрятаться от всего мира… Мелкая дрожь сотрясает тело. Родные руки обнимают его, держат крепко, как никогда. Руки… Ладони, сожженные эльфийскими стекляшками… Проклятье, Валар меня забери!
- Пусти, не надо, тебе больно так.
И тихий счастливый смех над ухом: - Дурачок… С чего бы мне было больно?
Он стремительно вырывается из сильных объятий, хватает отцовскую руку, жадно разглядывает… Чистая, здоровая ладонь. И то, что страшных ожогов больше нет, почему-то пугает его.
- Это ложь! – кричит он в молодое, дивно прекрасное лицо Тано. - Тебя такого уже нет! Тебя вообще больше нет! Я знаю! Зачем ты явился, откуда?! Это не ты!!!
- Вот они, мальчишки. Всё правду им подавай.
И отец начинает меняться на глазах. Стремительно белеют волосы, уродливые шрамы бороздят лицо. Ладонь, которую судорожно стискивают руки Ученика, чернеет, покрывается ожогами, пальцы скрючиваются. Через расстегнутую рубашку виднеется на груди повязка с бурыми кровавыми пятнами. Вот уже блеснул широкий наручник на запястье. И хриплый изменившийся голос произносит:
- Пусти… Пусти же, больно.
Ученик, обомлев, разжимает пальцы. Отец бессильно опускается на стул, кладет на стол перед собой скованные руки. Тяжело громыхает цепь, и толстые звенья отливают синевой в ярком свете лампы.
- Это еще не всё. Мне продолжить? – спрашивает Тано, глядя снизу вверх, и насмешка слышна в его голосе.
«Как, разве было еще что-то?..» - проносится в голове.
- Было. Много чего, – следует холодный ответ. – Хочешь увидеть?
- Нет!!!
- Я тоже думаю, что это лишнее. Ну? Теперь узнаешь?
Ученик отводит взгляд, опускает голову и слышит:
- Ты прав, меня больше нет. Давно уже.
Глаза Ученика вспыхивают надеждой, он весь подается вперед:
– Неужели ты умер? Ты, бессмертный, смог умереть?..
- Смог.
- Как?! Как это у тебя получилось?! Значит, и я смогу, да?
- Не знаю.
- Умоляю, расскажи, что было с тобой!
Тано пристально глядит в огонь лампы.
- Меня ослепили и вышвырнули вон из этого мира. В Пустоту.
- То есть… как ослепили?..
- Просто. Выжгли глаза каленым железом. Я же говорил, что это не всё. Могу показать.
Ученик в ужасе трясет головой – нет, не надо.
- И там, за Гранью, было такое… - голос отца осекается. - Такое, что тебе лучше не знать.
«О Тьма, о проклятье, Валар меня забери! Уничтожить, разорвать их всех!» - взвыло волком в груди.
- Длилось это… не помню, сколько. Долго. Пока я мог терпеть. А потом вдруг я умер, и все кончилось.
- Вдруг умер, и все кончилось, - повторяет машинально Ученик.
- Да. Я – твой сон. Хотелось хотя бы у тебя во сне быть прежним, да вот, поди ж ты…
- Будь, будь прежним! Не слушай меня!
- Ни к чему это, сынок.
«Конечно, это сон. Он никогда в жизни не называл меня так».
Тано улыбается чуть-чуть, одними глазами: - Называл… Только про себя. Вообще я был никудышным отцом. Давай выпьем.
И вот перед ними стоят две кружки с пряным вином. Отец, морщась и старательно сгибая непослушные пальцы, берет свою кружку.
- Ну?..
- Радуйся, Тано.
- И тебе радоваться.
Выпили.
Ученик уже заставил себя успокоиться. Он понимал, что этот разговор – только начало.
- Зачем ты пришел? Чего ты ждешь от меня?
- А просто так поговорить ты не хочешь?
- Ты – мой повелитель. Приказывай. Ты же знаешь, что у нас творится.
- Я не смею тебе приказывать.
- Говори.
С минуту отец молча рассматривает столешницу, проводит пальцем по краю кружки с вином.
- Есть одна мысль. Она часто приходит к тебе в последнее время. Ты гонишь ее от себя с ужасом и отвращением. Но поверь мне, это единственно правильный выход.
Ученик с силой ставит кружку на стол, вино выплескивается через край.
- Нет. Я никогда на это не пойду.
- Нуменор слишком силен. Останови войну. Подумай о людях, - тихо произносит родной глуховатый голос.
Неожиданно волна злобы захлестывает Ученика.
- Много ты о них думал! Тысячи умерли за тебя, с твоим именем на устах! Ты воевал с Западом всю жизнь, и я воевал под твоим началом! Что мне еще делать, как не драться с эльфами, с нуменорцами?! Как еще мстить за тебя?!
- Я воевал только по крайней необходимости. Я не хочу мести.
- Ложь! – Ученик вскочил, чуть не опрокинув стул, смахнул со стола кружку.
«Все выскажу, надоело».
- Ложь! Ни за что не поверю, что ты простил их, эту свою надменную семейку! Над тобой издевались, тебя изуродовали, у тебя всё отняли! Твой народ, твою жизнь, твой дом, твои глаза! И ты не хочешь мести?! Неужели роль жертвы так увлекательна? Это лицемерие, Тано! И уж меня эта роль никак не прельщает!
- Сейчас нельзя думать о себе.
- Уж позволь мне самому решать, что нельзя, а что можно! Ты прогнал меня тогда от себя, заставил жить. Я живу! И становиться мучеником не собираюсь. Куда мне! Ты был свят, а я жесток. Ты страдалец, я прагматик. И во имя неба, почему надо жертвовать собой ради смертных, дело которых – умирать?! Раз уж им дано такое счастье, пускай умирают для пользы дела!
Ученик ходил взад и вперед по комнате, выплевывая, выкрикивая все это. Он не смотрел на Тано, боялся увидеть его глаза, но остановиться уже был не в состоянии. Его будто нес мощный речной поток; злые, обидные слова слетали с языка помимо воли… В самом деле, почему, Валар меня забери, я должен следовать его примеру и идти на такое… такое, что и говорить-то не хочется?! Потому что я сын своего отца?! Вздор! Есть еще десятки иных решений, иных путей, без этой дурацкой жертвенности. Это не для него! Он остановился на секунду, чтобы перевести дух, и услышал:
- Делай, как знаешь, сын. Тебе видней.
Он поворачивается к Тано и застывает на полушаге, полуслове. О Тьма, что это?! О Тьма… На месте чудных отцовских глаз зияют две выжженные ямы… И что страшно – они, эти ямы, зрячие. И глядят прямо на него. От ужаса у него перехватывает горло.
- Тано… Я все сделаю, клянусь, - хрипло говорит Ученик. – Я… Будь я проклят, если не сделаю. О Тано, как они могли… Как?!..
Он протягивает к отцу руки и хватает пальцами пустоту. Лампа на столе гаснет.
- Тано! – отчаянно кричит он во мрак, - Тано, подожди! Не оставляй меня одного в этом мире! Пощади! Прости!!!
И его отчаянный вопль отдается эхом под темными сводами: «Прости… прости…»
…А-а-ах!!!
Солнечный свет ослепил глаза. Воздуха, воздуха… Задыхаюсь…
Он не сразу понял, что сидит в постели. Глаза его невидяще уставились в окно, а в окне уже было утро. Новый, полный забот и трудов день начинался в Барад-Дуре. По ушам ударил резкий, оживленный стрекот. Черно-белая сорока сидела на подоконнике и выклевывала из щели между камнями кладки одну ей видимую добычу.
Аннатар Темный трясущейся рукой провел по лицу, зажмурился от солнца… Он был дома.