Исаакий оледенел. Зима наполнила его злым ветром. И даже теперь, когда вот-вот улыбнется весна и разгонит чернильную тьму, заполонившую город, он оледенело сверкает своими омертвевшими стенами. Ему холодно.
А зима, словно издеваясь, на прощание посеребрила его. Он теперь похож на немощного старика, седого и всезнающего. Как же это зло – напоминать зданиям об их возрасте… Если б теперь кто-нибудь дотронулся до окостеневших стен, то ледяная стрела смогла бы остановить даже самое горячее сердце.
Было так. Человек в рубище уходил от смерти. Ему тоже было очень холодно. Он искал защиты у всего: обмерзших стен, скользкой дороги и даже у бездушного по-зимнему воздуха.
Но что могло спасти его в эту пору? Конец истории – это не всегда финал. Это, может быть, всего лишь начало…
Силы покинули человека. Падая, он мог видеть только вознесшееся над ним застывшее тело собора. Если бы он мог еще ощущать, почувствовал бы, как тело великана дрогнуло, и на щеках появились слезы.
И тогда, уставший от векового обета бездействия, ангел соскользнул с плачущей кровли. Кровинка души собора, он спустился к человеку, взял его освобожденную душу и отпустил в бесконечность, которая называется петербуржским ночным небом. Душа растворилась, устремившись к братьям своим и сестрам. А оледенелый небесный гость вновь занял свой неблагодарный и вечный пост.