ИСТОРИЯ ИГОРЯ ПИНА
(PREPARTY)
1
…Доброе утро! Мы приветствуем вас!..
Я щупал пульт под кроватью, наконец, отыскал и выключил телевизор.
…Ты уже проснулась? Как ВСЕГДА у нас ЕСТЬ только пять МИНУТ!..
Моё лицо с точностью помнило остатки вчерашних праздников. Белёсая дымка застилала глаза. Для старческой катаракты рановато. Значит – пустяк. Глаза не откроются раньше полудня – опухоль.
Я ещё не проснулась.
«Off»
…Мы начинаем выпуск новостей с новыми данными о теракте в Норд…
Я-аа
Ни-кк-ак
не мо-ог-к
вспо-омнить-ть
про-ошлу-ую
жи-Ээ
бээ.
В прошлой жизни я был сутенёром и насильником. Никак не мог вспомнить, что приходилось творить, пребывая ими.
«Off»
…Мы начинаем выпуск с подробностей взрыва на фестивале…
Поколение, поколение… Я всегда хотел стать наёмным убийцей. В школе я так и отмечал в тетради «Хочу нести людям счастье».
«Off»
…Школа номер один в осетинском городе…
Я скатился с ложа, запутавшись в одеяле. Пульт отыскался нескоро. Я так и остался лежать, плотнее обернувшись. Уснул.
«Самое счастливое время на свете,
Когда мы ещё дети, когда мы ещё дети»
«Off»
…Возле станции метро Рижская прогремел…
Мой хороший приятель Камышников заворачивает дозу в купюру «500» и коротко кивает. Подмигивает. Чинно рассевшись в кавказском кафе, мы разлили чай в кружки. Какая идиллия, Боже! Мы будем пить чай! Товарищи сыпят порошок и я повторяю за ними.
«Мы всё ещё дети, всё ещё дети»
«Off»
…Американские войска находятся в трёх километрах…
Ласточка (о! милая Ласточка!) смотрит в глаза. Я смотрю в глаза Ласточки. Ласточка – в мои. Я – Ласточке. Она – мне. Я – ей. Мы не будем.
Любви – нет.
Бе-ед-даа
Выпиваю. Глотаю.
Никакого эффекта. Держи крепче. Я полетел.
Бе
ед
даа
аа
«Off»
…Атака на Ингушетию повергла в шок…
Новый клуб морского значения. Плавучая платформа. Пламя на барной стойке опалило ресницы. Пахнет полынью и жареной курицей. С картошкой всмятку. Давно и часто это готовила мама. Объедение.
«Люби меня. Люби. Ярким огнём. Ночью и днём. Сердце сжигая»
«Off»
…пойман. Правая рука Шамиля Басаева…
Левая нога.
Наконец, найдена.
Новая формула.
Всеобщего. Счастья.
Под проливным дождём. Мокрые до трусов и последней нитки. На левой ноге, друг против друга. С длинных чёлок течёт по лицу. Лица – славянские. Расслабленные.
«Off»
…В Москве проводится митинг протеста против терро…
Туу-ту. Ту-ту-ту.
«Год за годом! растут большие города!
Всё для народа! в любое время года!
Нам на встречу! – встаёт великая страна!
Так добрый вечер! Привет с большого бодуна!»
Или как это зовут?
«Off»
Я проснулась.
И у НАС как всегда ТОЛЬКО пять МИНУТ.
«Ленинград. Ядерная станция есть под городом у нас. Этим мы гордились раньше – этим мы гордимся щас».
Аатсс…тоой…
2
В городе пахло скверными праздниками. Люди шмыгали серыми мышами, пряча головы от осадков. Я проспал работу на десять часов и сидя на кухне, болтал ложечкой поздний кофе. Мятая сигарета обильно дымила, а глаза текли.
Поутру я любил кухни и ночь. Не как Цой – иначе. Музыка играла за стеной, заставляя глаза дёргаться. Правый-левый-правый. Средний. Это милая девочка Женя – сказала о третьем глазе во лбу. Я вижу только им – катаракта застилает левый и правый. Последние месяцы только дополнительное зрение и спасает. Каждое утро я чудовищно плох.
Живот сводило без еды, но не было аппетита. Лицо осунулось и постарело. Худое тело выдавало немощь и боль. Волосы сыпались, а ногти слезали без усилия. Я ничего не чувствовал, претворяясь живым. Не было дела до зла и добра. Я равнодушно взирал на чужие страдания и собственные мыканья.
Мне тринадцать раз звонили с работы, и я отключил телефон, когда позвонили в четырнадцатый. Позднее лето застало врасплох. А когда начались неприятности – я не помнил. Мне было – всё равно.
Последние недели шалило сердце и кололо печень. Слабая поджелудочная медленно умирала. Я обошёл углы квартиры, подобрал на кровать упавшее одеяло. Сел на пол среди разбросанных вещей, откинулся, и созерцал окно и что за ним.
Времени не было. Оно пролилось с настенных часов вчера, когда меня не было рядом, и теперь высыхало на линолеуме. Я неудачно прилёг – под спиной оказалась сигаретная пачка, набитая окурками. Было неудобно, но я остался лежать, закинув руки за голову.
В городе пахло застоявшимся весельем, а у меня в квартире – кислым пивом и сигаретами. Бедный, бедный Пин. (Лени-ивый!) Ты так и не убрал пластиковые мешки с мусором из коридора. С другой стороны – зачем? Куда бы я вынес их – на улицу? Чтобы всем было неприятно от источаемых запахов? Лучше пускай страдать буду один – не напрягать никого. Мне-то – всё равно.
На столе мёртвый компьютер – я подумал лезть в Сеть и отказался от действий. Что мне в сети? Пустая трата. В сети делать нечего. Впрочем, и здесь тоже – нечего. Но встать и сесть за письменный стол - непосильно. По крайней мере – сейчас.
Я покосился на потолок и прислушался к музыке за стеной. Как странно происходит жизнь – где-то музыка, а есть – тишина. Где-то радуются и стремятся, а есть отчаявшиеся и ничтожные. Вторые – жалкие и побитые миром – бродят по улицам в поисках цели. Потерянные и забытые. Когда-то точно первые – желанны, теперь – обмануты и падши.
Я не первый и не второй. Не третий и не четвёртый. Я слушаю женский вокал за стеной и вспоминаю себя. Я постигаю прошлое и живу им. Мне нравится там. Мне нравится в прошлом – одно. Всё становится им. Мне нравится, как я был первым и целевым. Меня радуют воспоминания школы и института – как в весёлой горячке наступали свежие праздники. Ещё нравится помнить, как я вспоминал. Напрягаю мысль и думаю об отстранённом, лыбясь себе.
Настоящее лучше прошлого. А будущее лучше всего. Сигаретная пачка мешает в спине. Хотя – какая разница.
3
Сегодня я перегорел. Как обычная лампочка накаливания. Хлоп! И я не работаю – не горю. Не горюю. Не ем, не пью. Не стремлюсь. Не знаю – как жить. Даже не хочу знать, как жить – надо. Встаю и брожу по квартире – думаю залезть в ванну. В холодильнике пакет с молоком. Пью.
Когда-то был так горяч. Что-то кричал, спорил, доказывал. Сейчас – всё равно. Смешно подумать, как важно было оспорить вся. Высказать своё мнение. Доказать. МНЕ-НИ-ЕЕ! Какая глупость…
Набираю номер, чтобы узнать время. Тишина. Вспоминаю, что телефон отключён. Осторожно кладу трубку и ложусь на кровать. Приятно.
Когда-то давно я был беспечен. А ещё раньше жили индейцы Майя. Строили тайные храмы в джунглях. Приносили в жертвы богам девственниц. Сбрасывали их в специальные колодцы – сеноты. Идеально круглые. Пи ар квадрат. Сеноты появлялись в джунглях сами собой. Внутри – расширялись в пещеры и соединялись. Сейчас в Южной Америке известны подземные коммуникации сенотов в триста километров. Индейцы верили, что очередной сенот появлялся, когда боги просят новую жертву. Обречённые тоже верили, что сеноты – творение богов.
А я ни во что не верю. Рад бы верить – не дают. Но постоянно ищу. На каждую новую веру мне находят логическое объяснение. Логика – правит и рулит. Я – нет.
Телефон, вдруг, зазвонил.
4
Интересно, что чувствовали обречённые на жертвоприношение?
- Это ты?
- Я.
Наверное, думали, что приносят пользу своему народу. Ведь были и добровольцы.
- Выходи. Красная девятка с тонированными стёклами. 750.
- Кто там?
Жертвы и не подозревали, что гибнут зря. Сеноты – всего лишь природные образования.
- Наши.
- Понятно.
А может, Майя были умнее нас и знали больше?
- Слушай… у тебя никогда не было необычных отходов?
- Постоянно.
Может быть вера – лучше знания? И все достижения цивилизации ничто перед верой?
- Я собираюсь и выхожу. Ждите.
- Хорошо.
Сколько времени прошло с тех пор, как пала цивилизация Майя. Они могли бы многому научить нас. Например, верить и любить. Или бездумно кидаться в колодец. Слепо верить в избранность и глупо кончать с собой. Хотелось бы знать, что думали жертвы перед смертью. О чём размышляли в последние секунды жизни.
Хотя – не так уж и сильно хотелось.
Перед уходом я проверил, отключены ли плита и телефон.
Всё было в порядке.
История игоря пина party
Зеленоград. Третий торговый центр.
II.
Вспышки сканеров сменились тупым светом уличных фонарей. Спазмы мучили тело, выплёскивая из чрева отраву и странное бульканье: буп… буп… буп-буп
Я падал, хватаясь за прохожих, а те грубо пихали меня чем угодно. Пугая, рыдал и выл ужасно, понимая, что смерть наступает на пятки. Из глаз и носа текло потоком. Не разбирая ничего, я ломился через тьму площади, молясь всем богам об оставшихся в ночном клубе. Порой мне приходилось сгорбиться склонившись, перебирая незримые чётки, пережидать самые сильные волнения организма. «буп… буп… буп-буп» - доносилось из меня.
Холодный пот стекал в трусы струями. На меня косились и тычили пальцами, лица кривились, а китайские девочки с колокольцами гладили по мокрой голове, я был присмерти, не желал жить дольше, соглашаясь на любой конец. Локти и коленки разбились в кровь о бетонные многоугольники, что составляли Площадь Дискотек, одежда цеплялась за острое, трещала и рвалась.
Теряя себя, я упал на газон за продуктовым киоском, больно ударившись лбом о деревянную лавку. «Где же люди, о Боже! Где неравнодушные, что помогут мне встать и обрести хоть какое равновесие?! Те, что ищут ночами кому помочь и огорчаются, когда не находят? Где они Господи?»
Небо вертело звёзды как центрифуга, земля волнами поднимала измученное тело, не давая опомниться, душа, скорбя, отлетела от разума, а мозг потерял интерес к настоящему. Забвение свалилось стотонной наковальней, и только душа билась и рвалась, не находя выхода средь позора памяти.
III.
О, грязные моменты биографии! только из вас состоит моя жизнь. Нескончаемая история порока и разврата. (Как точно сказано! Жизнь Игоря Пина – нескончаемая история порока и разврата! И неоконченная!) Святые сходятся, что я великий грешник поколения – не больше, не меньше. Разве может так низко пасть человек? и более того – личность.
Вот и я думаю – может, но для этого нужно много стараться. Моя же пошлость ничем не оправдана, я никогда не стремился быть хуже, чем был, но постоянно, каждые выходные, опускался в тёмные ямы нового безумия.
И вот я здесь, под деревянной лавкой, на газоне, за продуктовым киоском, ни живой, ни мёртвый.
Мне мерещится прошедшая жизнь, томительные дни ожидания выходных и сжатые во времени промежутки викендов. Мои божественные субботы и траурные понедельники. Я плевал ежедневно на чёрные брючины всем, кто смеялся надо мной и упрямый продолжал оголтелое веселье.
А знает хоть кто-то как развлекается молодёжь девяностых в новом веке? Конечно! Все знатоки «как развлекается молодёжь девяностых!»
Что-то я не видел вас вчера в клубе! СмОтрите телевизор, листаете газетные полосы и всё знаете. И если бы я застал вас в любой день недели, одетых в чёрные брюки – я плюнул бы в них с удовольствием. Плюнул и звучно, молодецки, рассмеялся б – ничем не отличаетесь вы от остальных! И как же развлекается молодёжь девяностых?
Не надо. Молчите! Не слова более! Я пухну от смеха и нечистот в свой адрес! Ха-ха! Постойте-постойте. Как вы сказали?
Водка! О, водка!
Но нет, только не водка! Ни капелюшечки, ни мизерного грамма! Ха-ха. Что-что?
Наркотики.
Ужасное словцо! Сколько в нём дурноты и иноземной похабщины! Как это глупо и некрасиво – «наркотики». Достаточно мерзкое занятие – быть наркоманом. Вы снова не угадали.
Женщины?
И это вы узнали тоже из газет? Смешно! и я скажу проще – да, женщины! Как можно больше в количестве и лучше по качеству! Прекрасный мой всезнайка – не мы одни попали в новый век и оказались в компании прелестниц – и вы, и родные и близкие ваши живут с ними бок о бок. А говорите: «газеты». Не нужно быть семь пядей во лбу (как говорит растаман, мой хороший приятель, Камышников), не надо быть семь пядей во лбу, уважаемые, чтобы знать: без женщин – никак. И это давно не считается пороком – быть с женщиной в разных местах. В Госдуме или постели, в театре или кровати, на улице с ними – тоже можно. И это решалось не мной и не нами. Так подавитесь! и нечего кидаться словами! На букву «жэ» полным полно других слов и интерпретаций!
Могу ответить – нет, нет и нет! на всё, что скажете вы. Не правы – трижды! Четырежды – не правы! И тысячу, десять тысяч раз – нет! И не важны все доводы всех вас и близких, и родных. Вас не было с нами вчера в ночном клубе, и это решает положительно всё!
Отстаньте, уйдите во мрак!
И вы улыбаетесь мне. Я пьян и раздавлен, а вы покровительно глядите на мои истощённое тело и переполненные скорбью глаза, самодовольно лыбясь.
Ладно.
«Смотри в будущее с надеждой» - сказал я себе. «Надо быть оптимистом. Ты – рохля!»
Я сел и закурил, нервно нащупав сигаретную пачку в траве. Руки подрагивали, дёргая огонёк зажигалки. Великими усилиями воли удалось прикурить. От минуты к минуте жить становилось труднее.
- И ты оптимист? – воскликнет кто-то внутри, - Оптимист? Пессимист ты!
- Кто? я?
- Ну не я же! Посмотри на себя – ты сумел сесть и закурил сигарету! И жалуешься! Ты всегда – жалуешься!
- Но руки… Руки дрожат. И сесть…
- Ты только вспомни! Текло откуда? У тебя текло! Отовсюду текло у тебя! Везде! А теперь ты сидишь! Плохо было тогда? скажи, плохо?
- Да хорошо же…
- Каков паршивец! О-о-о!
(И пока кто-то внутри закатился в истерике, я вспоминаю.)
I.
Очень здорово я провёл прошедшую ночь, кажется. Полезно для ума и не вредно для тела. Не очень полезно, но точно не вредно. Скажите, дорогие: что лучше – выкурить марихуаны два корабля, съесть восемь таблеток Тарэна или хлопнуть пивка с энергетиком – что хуже для тела и ума? Что выбрать?
Вот этот вопрос – очень интересный. Последние пять столетий кто только не давал ответы – всегда разные. Кто только не давал? Все – давали ответ. И каждый сам для себя. Мама (моя милая мама) говорит вообще, что лучше б я не курил табак, а зарабатывал денег! Вот до какой крайности доходят мнения!
Давайте спросим Павлика, худого, нескладного и с прыщами на лице, что он думает? Правильно Павлик! Водка! Иди отсюда Павлик. Откуда ты взялся? Мы тебя позовём потом, позже.
Так что же лучше? Вот растаман Камышников слушать не будет – скажет – трава. Он злобный если не курит марихуану, а когда курит – милейший.
Тарэн тоже неплохо! Тарэн – харашоо! Тарэн – двести рублей шесть таблеток, а радости-то! радости – полные глаза эйфории! (Иногда эйфория валится вместе с глазами на пол или сразу в руки, и это так страшно, что об этом даже говорить страшно. Такой побочный эффект – это везде. Например, когда Камышников не курит марихуану, то – злобный, а на самом-то деле – милейший.)
А что же не слышно любителей пивка? с энергетиком? Что? хлопать больше не будем? Конечно, будем! вот и вы! («Павлик, иди отсюда, тебя не спросили».) как же без вас? Пивка-то хлопнуть, как? Полезно! Все пузатые дядьки советуют!
И что же я выбрал для себя? Как ответил на вопрос? Как решил проблему? Сейчас расскажу.
Перво-наперво, придя в клуб, мы с растаманом Камышниковым дунули два корабля марихуаны. После этого, окрылённый позитивным началом, я хлопнул пивка с энергетиком (просто так, для здоровья).
Немного потанцевав, купил у малолеток восемь таблеток Тарэна (но пока не стал их глотать) по цене семи. Мне, как постоянному покупателю, малолетки всегда давали в довес. И это правильно, прямой (а не кривой) менеджмент – путь к успеху! Восемь таблеток Тарэна могут убить лошадь несколько раз подряд. Думаю – около пяти. Меня же Тарэн не убивал ни разу. Я сам убивался Тарэном.
Почему лошадь работает, работает – а человеком не становится (ведь обезьяна работала – и стала)?
Потому.
Как лошадь будет пить, курить и глотать таблетки? ведь нежное создание дохнет буквально от всего – никотина, «колёс», водки. Ничего из этого лошади – нельзя! Поэтому она в человека не превращается, (не пьёт, не глотает и не курит – значит, не человек) не может обрести главное – разум. Даже если не прав – посудите: ну станет она человеком, обретёт разум… и что будет делать? когда ничего нельзя? Работать?
Не мелите ерунды – все лошади мира издохнут в первые сутки обретения разума. Ни одной не останется.
Итак, я имел при себе немного денег, авторитетность в глазах приятелей и восемь таблеток Тарэна в кармане. Стоп – уже семь, одну успел проглотить по дороге к барной стойке. Все запасы, рано или поздно, должны пойти в толк, но ночь только начиналась, и я решил повременить с расточительством.
Порой, я не знаю чем можно заняться в ночном клубе. Меня удручает музыка, а коллапсы света заставляют шарахаться, фигуры людей размыты и перетекают из одного положения в другое, словно капли жира на сковороде. Подобное испытывают многие ровесники. Я размышляю над парадоксом современной молодёжи но не прихожу к однозначному ответу. Всё очень туманно, слишком много влияющих факторов. Я не знаю, чем занять себя в ночном клубе, но возвращаюсь сюда каждые выходные.
Так было и в этот раз. Мысли грузом тянули ко дну. Я захлёбывался в пиве, энергетиках и кофе, фыркал и плевался, держась на плаву, стонал и пытался танцевать.
Однажды из окружающего появились две дамы. Держась за руки, они перетекали одна в другую. Первая была циклопом – единственный глаз менял формы и плавал по телу словно пузырёк воздуха запертый в бутыль с водой, вторая обладала тремя носами (зачем ей три?), весёлыми косичками и ртом на ладошке.
- Добрый вечер! – рокотала одноглазая.
- Привет. – пищала другая.
Я не нашёлся ответом.
- Как ваши деньги? – спросила оголённым пупом первая.
- Мы очень хорошо развлекаем за чужие финансы. – подтвердила вторая элегантным взмахом рта на ладошке.
- А я тебя знаю! Тебя знаю! Знаю! У-у!– разнеслось эхом. Это третья дама. Постойте, откуда третья? Ах, это её нос я разглядел в самом начале и удивился, отчего одной женщине их три? Один нос был её!
Третья женщина маленького роста, толстая, с немытыми волосами и деревенским выражением лица будила потаенные уголки сознания. Лицо не умело врать, оно цинично показывало кто я такой, и остальные в этом клубе. Лицо говорило: «Ёб твою мать! Коровы не доены! Колорадский жук пожирает картофель! Куры отвратительно плохо несут! Кабан Борька роет подкоп к свиноматке и скоро достигнет цели!»
«Водка! Водка подорожала!» - Павлик, я не хотел, но ты – гнида. Пошёл прочь!
Я хотел испариться от правдивого лица, мне нравилось жить в городских иллюзиях. Но толстая девка с сальными волосами схватила меня зубами за исподнюю одежду: «Постой, ты куда, я тебя знаю! У-у!» - это её язык за зубами. А лицо говорило: «Колорад пожирает картофель!.. Свиноматка!..» Обеими ладонями, нежно, но уверенно, я развёл челюсти, отвёл нелюбимое лицо и резко скрылся в мужской уборной, с проступившей испариной и сбитым дыханием.
Что это было? Спрашивал я у себя, трудно вдыхая «ароматы» сортира. Ох, эти ужасы после тарэна! Галлюцинации и видения, непонимание происходящего. Дрожа, я съел ещё таблетку. Потом третью, запив водой из крана, прихорошился, поправил чудной воротник рубашки и оглядел себя.
Прекрасные джинсы клёш туго вились по обеим ногам, теряя их форму у пола. Армейский ремень со звездой на пряжке, голубая рубаха с длинным левым рукавом (правого не было) и тем самым чудным воротником. Длинная чёлка, разделённая пробором, лихо крутила к глазам. Я симпатичен себе, друзьям, знакомым и тем, кого не знаю.
Я вышел из уборной довольный, танцуя и поправляя ширинку, мне представлялись удивительные знакомства и невероятные разговоры о жизни. Я грезил великолепными перспективами, которые открывал для меня этот викенд.
- О! Это Пин – наш друг – скорее сюда! – кричали люди за стойкой.
- Прекрасный Пин – мы здесь – и ждём! – в истоме дюжины женщин рвали блузки друг другу и ногтями царапали на мясистых телах моё имя.
- Пин, приятель, проследуй за мной. – скрытый в тени человек брякнул руку на моё плечо и потянул за стол. Мы плавно перетекли на стулья, и я огляделся.
За столом кроме меня оказались трое: скрытый в тени человек, томящаяся в разных желаниях женщина и ангел. Меня сначала удивил ангел, белый, безусый и безбородый, с канапушками, впавшими глазами и маленькими голубиными крыльями, но потом я привык и не удивлялся. На его руках синим проступали увечные вены – я знаю много коренных героинщиков.
Человек в тени был одет в чёрную водолазку и тёртые джинсы, а ещё он курил дамские сигареты. Женщина, как и дюжины других, пребывала в истоме, и без устали говорила по сотовой связи. Ангел называл её Истомина, человек в тени – тоже Истомина, а я давно знал её и всегда называл Истоминой.
- Ну, как? – спросил человек из тени, наклонив голову.
- Да вроде нормально!! – ответил ангел срываясь на крик.
- …я не приеду, или приеду, или до завтра, а может сегодня… - Истомина общалась средством сотовой связи.
Я сощурился и смачно цыкнул слюну в пепельницу.
- А почему? – человек в тени наклонил голову в другую сторону.
- Да, никогда!! – кричал ангел.
- …не знаю как можно так, как можно эдак и вообще чтоб нельзя… - трещала Истомина.
Я придержал пальцем одну из ноздрей, а другой сморкнулся на пол.
- А если не выйдет? – в тени человек запрокинул голову и выдохнул сигаретный дым в потолок.
- Я протестую!! – вопил крылатый.
- Сцука! – зло сцукнула Истомина в трубку и бережно положила телефон перед собой.
Я послал Истоминой воздушный поцелуй и поймал ответный, сказав:
- Ты глубже. Я думал ты мельче.
- Я глубже.
- Ха-ха-ха! – ангел закатился в приступе.
- Хо-хо-хо! – поддержали его из тени.
Я сплюнул в лицо им обоим и взял Истомину на руки.
- Истомилась, бедняжечка, сейчас я женюсь на тебе!
- Да буде, вам, Пин.
- Я с самым серъёзом!
- Не согласна. Может быть завтра. Или, например, через три года в августе.
- О, август! Налитые яблоки и крупный картофель. Рожь в полях! весёлые комбайнёры и смешливые колхозницы! А как хрустит антоновка на зубах и хлещет соком в самое горло!
- Да. Через три года, в августе! – у Истоминой снова зазвонил телефон. Я положил женщину на стол, и она, удобней устроившись, опять затрещала, засомневалась и засцукала в трубку. Двое склонились над ней.
- А как быть если?..
- Да почему?!
Вдруг, задрожав, я ощутил безысходность. Весь мир показался размером с монету и я закружился в пространстве, в аффекте толкая людей и опрокидывая стулья. Делят женщин сомневающихся, эти двое! Де!-лят! К чему наше всё? И для чего? И как быть если… Но почему?!
Я обхватил голову, завыл и укрылся от мыслей в дамской уборной, заперся в одной из кабинок, устроясь на унитазе. Всё дрожа, проглотил ещё три тарэна. Сердце медленно успокоилось, я почти затих. Да славится имя создателя волшебной таблетки! Интересно, как его величать? Его так и звали, наверное – Тарэн.
Господин Тарэн, не желаете ли ещё воздушного мороженного? Мистер Тарэн, как вам не стыдно! Пан Тарэн, я хотел бы осведомиться… Тарэн-сан, расскажите о себе! Хо-хо! Ах, эти ваши забавные таблетки, Тарэн Николаевич!
Дрожь стихла, пару раз бросило то в жар, то в холод, и лёгкий пот пробил по телу – верный признак, что «колёсики» в агрегатах организма работают правильно. Я слез с унитаза и прокашлялся, лёгкие очистились – я снова готов к победам. Закурив сигарету, двигаясь в такт модной музыке, я гордо прошествовал из дамской уборной в центр танцпола.
Народ расступился, аплодируя мне, требовал зрелищ! и я, лихо рванув рубаху на груди и разлетевшись пуговицами на всю дискотеку, пустился в пляс. Вокруг ликовали и подбадривали, пытаясь хоть танцем подражать мне. О, как я непревзойдённо танцую! Этому танцу, я научился у ди-джея и художника Дёса, и уже испробовал движения на всех площадках Казантипа.
Делается это так: вы становитесь – ноги на ширине плеч. Проникаетесь музыкой и медленно двигаетесь, ища нужный темп. Как только вам кажется, что темп найден – приступайте непосредственно к танцу. Сожмите кулаки, вертите головой ресче! Левую руку согните в локте и суньте большой палец за ремень. Двигайте плечом и предплечьем правой руки, активно сгибая в локте – не забывайте о музыке – двигайтесь в такт! Теперь подключите ноги. Отлично! Стопы не отрывайте от пола, а остальное – как хотите. Тренируйтесь! Верьте – у вас получится!
Я бешенный – танцевал. Пена висла с губ и пот брызгал вокруг лужи. Люди плясали рядом, подражая. Кто-то подкрался сзади и упёрся тугой попой в поясницу.
- Это я! – кричал незнакомец, - Президент Ельцин! Я пришёл танцевать с тобой, Пин!
- Не мешайся! Иди страной поуправляй! И уволь, наконец, этого бездаря Черномырдина!
- Эй, не при мне! – Сказал, министр, танцуя рядом, тяжело дыша и потея.
Черномырдин надул щёки и скрылся в толпе. Борис заискивающе прижался к моему уху блестящими от жара губами.
- Зря ты так. Он нормальный мужик.
- Ты ещё здесь? – я перестал танцевать и цыкнул. Все вокруг – тоже перестали и зацыкали на президента, портящего всем вечер.
- А хочешь, водки выпьем? – примирительно.
- Вот он хочет. – Я выдвинул в кандидаты и сунул в руки главы государства Павлика. Мой худосочный друг расплылся прыщами лица и стеснительно улыбнулся. В руках он держал початый «пузырь».
- Друх! – Ельцин обнял Павлика, уводя в сторону. – А не попросить ли нам в долг у иноземцев?..
Боже мой, кто только не ходит нынче в клубы! повсюду – лохи! везде – отстой! Как только этого Павлика пускают внутрь? Он же постоянно пьян! Невменяем! Совершенно не понимает, что происходит вокруг! Когда он идёт в клуб, его держат под руки трое приятелей, сам он даже из такси шагнуть не может, только выпасть лицом на асфальт, разбить нос и верхнюю губу! Я не раз созерцал его появление на Площади Дискотек.
Выглядит это так. Останавливается такси и сразу открываются четыре двери. Водитель бежит в лесополосу но добегает только до кустарника, его воротит от мерзости пассажиров. Затем, с кресла, на асфальт лицом падает Павлик, бьёт губу и нос. Трое его друзей выползают словно гады с остальных дверей. Они плюются, их некоторое время тошнит в ноги и крутит на месте. Павлик даёт знать, что не умер, вяло поднимая руку, трое склоняются над ним, хватая за что могут дотянуться не упав. Павлик мычит, когда трое тянут за ноздри, хрипит, когда поднимают за туловище, он кусается и шевелит плечами.
Спустя время они шагают к клубу, хлопая попы прохожим девушкам и, не разобравшись, длинноволосым парням. Часто промахиваются и падают вместе, но всё равно смеются. А потом легко попадают внутрь.
«Как?!» Спрашиваю. «Как они это делают?! Они же не!-вме!-ня!-е!-мы!»
Мои карманы шмонают на входе и заставляют дыхнуть, меня мучают унизительными допросами о выпитом и съеденном, пытают больными тычками детектора металла. Я всегда моден и трезв, причёсан и везде выбрит, от меня не разит спиртным и в карманах кроме купюр есть только завалящийся кусок давнишней колбасы. В этой стране подозревают, если трезвый, модный и бритый идёт в ночной клуб?
От мыслей – я запил. Пригорюнился, присел за стойку бара и печально ушёл вглубь пивной кружки. Глаза всплывали как поплавки, нос пускал пузырьки. Есть молва – вредно мешать Тарэн и пиво, траву и Тарэн, пиво и траву – мне было плевать. Тонкие пальцы цепко обнимали кружку, глаза подрагивали, разбавляя солью желтоватый напиток.
Грустная история весёлой ночи. Что осталось в жизни прекрасного – ничего не осталось. Пороки губят младое тело, музыка позволяет забыться. Мысль пропадает, растворяясь в желаниях. Я понимал, зачем все возвращаются в клуб каждый викенд – искать прекрасное. Здесь его нет, но все ищут, ищут… Негде больше искать! Нигде нет других, кто ищет, а здесь есть. Вместе искать – проще, даже где ничего нет. Сами не знают, но тянутся к высокому.
Мне дружно плюнут в лицо всей компанией, обмажут дёгтем и посыпят грязными голубиными перьями, если озвучу такое всем сразу. Но каждый-то знает! Каждый скажет: «Ты прав друх!», а вместе – ударят в лицо и с позором швырнут в угол, думать о поведении.
Я разревелся, как девка, мазал сопли и слюни, смывая мейкап (откуда мейкап?) и разрывался в истерике. Мне становилось хуже с каждым мгновением. Существо моё было кончено, окружающие поняли это быстрее и отстранились в страхе заразиться моим недугом. Я прибывал одновременно в отвращении и эйфории – я, наконец, понял. Всё понял!
Слёзы хлестали струёй. Во чреве рождались странные звуки: буп… буп… буп-буп
IV.
Я хмурился, сидя среди одуванчиков, и дымил сигарету. Нехорошо всё вышло – прескверно! Кутёж прошёл без меня – ночь потеряна. Я поднялся и отряхнулся. Толку не было – я оборван и смешон. Отвратительно получилось!
И кого теперь винить? Камышникова – с травой? Малолеток – с таблетками? Бармена – с пивом? Истомину – с мобильником? Рабочий люд – с их деревянной лавочкой? Кого выбрать для обвинительных насмешек? Для уколов изощрённым сарказмом?
Господи! Опять выбор! Опять я должен что-то выбрать! Я не могу так – я выбираю их всех – все они виновны в моих бедах, разом – все! Это сговор – они объединились, чтобы губить меня, паршивцы!
Я потряс кулаками в направлении Площади Дискотек и подскочил от эмоций. Смотрите у меня! Когда подросту, стану сильным и умным когда – увидите!
Я ещё раз отряхнулся и стал чуть чище – но оборван и смешон как прежде. И огляделся – вправо, влево и опять – вправо. Вокруг ни души, только Павлик с Ельциным пили водку в отдалении – на каменных ступеньках.
- Пин, иди к нам, выпьем! – крикнул Павлик, завидев моё знакомое тело.
Везёт дураку – пьёт с президентом! Я сорвал одуванчиков и наплёл венок, водрузив на больную голову, чихнул три раза и побрёл в туманную даль. Всё! я больше не пью, курю реже и изредка принимаю таблетки аспирина, завязываю с нездоровщиной. Иду через туман – к себе домой, завязывать.
Что здесь? Я широко расставлял ноги и руки, идя на ощупь. Щупать было некого и нечего – я запрокинул голову и пробирался сквозь лиственные дебри. Откуда здесь ветки? Дебрей не должно быть! Кажется, я заблудился. Мне стало нелегко, и я опустился передохнуть и отдышаться. Я сидел не больше минуты – встал и снова продирался.
V.
Что я творю в жизни? Я же – ничего не творю. Безденежье идёт за мной по следам, а я не знаю, что буду есть завтра. Но всегда есть выпивка. И этот город! Я превратился в паломника, ежедневно совершающего километровые визиты к святилищу – работе. Зеленоград-Москва-Зеленоград, в будни. И Клуб-Чья-то Квартира-Клуб, в выходные. О, мои трагические понедельники и сверкающие субботы! Ничего не осталось во мне – а ведь что-то же было раньше. Что-то же было!
Бесцельная жизнь на поводу желаний. Сегодня – здесь, завтра – там, неуклюжесть и охота сна, покоя и вечерних сериалов. Я привык следовать зову бессонницы – меня постоянно зовут, не только люди. Порой, я выхожу и шатаюсь один ночами в пустоте мыслей, ничего не думая, не знаю – куда идти. Я потерял себя – несколько лет назад. Я до сих пор не могу понять – как? Как мне быть в этой жизни? где можно всё и ничего нельзя.
Я не могу больше. Каждый обрёл собственное, и если нет, то знает о необходимом достаточно, а я – всё ищу. Не представляю, как быть. Тащусь по жизни пьяной, развязной походкой, качаюсь и бьюсь о стены.
Я знаю, когда начались неприятности! Когда мне вышибли зубы и отбили почки три года назад, я понял – ничто не вечно, а тело может подвести и не подняться однажды. Или раньше – когда я вышел из школы и стал поступать в институты, а всем было всё равно – куда я пойду. Всем было всё равно- что будет со мной! Или чуть позже? Когда я стал журналистом. Когда я увидел изнутри родной город. С пьяными префектами, деньгами, мелочными людьми и поголовным культом власти. Безразличием к проблемам людей (всем было всё равно!) и желанием собственной наживы. Тогда я стал писать обо всём, что узнал, и просиживал за мониторами ночи, разговаривал со знакомыми, выясняя волнующее и с головой погружаясь в говно. И когда не приняли ничего из написанного ни в одну газету, мне погрозили пальцем, дали подзатыльник и угостили водкой. Маленький мальчик собрался прекратить течение дел, хо!-хо! Маленький мальчик так хорошо пишет, но пишет полнейшую чушь! Хо-хо! Налейте ему ещё водки! Давай дружить, мальчик! Возьми денежку, милый!
И эта жизнь распахнула ко мне всю изнанку в один момент. В одночасье я увидел всю скрытую ранее часть. Развратные женщины! О, развратные женщины! Я считал, по глупости лет, что женщины – божества! (Меня раздирает от недогадливости самого!) Я искал Одну – и нашёл! Одна любила всех вокруг, но не меня. Одна принимала деньги и лгала, спала с «денежными мешками», развратная! Я мучился и меня нашла Другая – такая же. Третья. И когда настало время и четвёртая оказалась божеством – я не мог верить ей, прогнал.
Мои иллюзии сдул северный ветер, я познал бесконечность низости и нескончаемость городских канализаций. О, да! Я опускался с группами диггеров вглубь зловонных коллекторов, на самое дно. Я видел слепых чудовищ, питающихся жалостью и.. (что там осталось ещё?) Я тонул в пахнущих болотах и выковыривал из ушей застоявшееся зло. Жизнь оказалась не той, что я знал. Я – разочаровался. Я – не хотел быть в этом мире.
Длинными ножницами я рубил руки и падал в тёплые ванны, я нанизывал на шею петлю, привязывал конец к люстре и прыгал с шестого этажа. И было так – я кидался под автобусы и грузовики всех дорог города, стрелял именными пистолетами в подбородок, травил себя снотворным. И только вокруг умирали, умирали, а я не находил смерти – меня посадили перед экраном, где шла гадкая война, заставили не смыкать глаз и редко спать. Я смотрел на кадры, где правит безумие, сумасшествие, отврат и не уходил, а вокруг умирали, умирали..
Я потерялся по жизни. Ничто не осталось со мной, и никто. Я одинок – всегда в весёлой компании, произношу глупое и слушаю – глупое. Бесцельно шатаюсь по незнакомым домам, влезаю в возможные передряги, ищу зла – потому что дорога в рай выстлана им – а нахожу только зловонные трубы, гигантских сетей канализаций! Зло, чистое зло – покинуло мир раньше меня. И добра – тоже нет, только коллекторы!
Я не могу больше здесь, Боже! Спаси меня! Дай надежду и веру! Ты разве не смотришь? Я потерялся! Я готов идти куда скажешь, но ты же – молчишь! Почему ты не ответишь мне?! Господи!!
VI.
- Пин! Иди к нам! Выпьем!
Я был на Площади снова. Я опять вышел в начало пути (как я устал), опять Павлик и Ельцин на ступеньках. Мне некуда идти – туман не даёт найти дорогу в дом, я подошёл к пьяницам.
- Да?
- Выпей. Я смотрю тебе плохо?
Павлик налил стакан до краёв и протянул мне – я усмехнулся и одним глотком, давясь, выпил водки. Белая текла по бородышке, ниспадала потоком на грудь – я допил и выбросил одноразовый стакан по ветру. Ветер был – северный. Меня зашатало от выпитого, я сплюнул и хохотал. Это забавно! Это очень смешно! Мне не выбраться из этого места – никогда! Я застрял здесь – вечность, как я выйду, если застрял?
- Налей, ххааа! Ещё! – Гнуло меня от веселья.
Ельцин покачал головой и плеснул в свежий стакан новой водки.
- Ххеее! Подождите! – и протянул его мне, - Подождите! Живот заболел! Ххыыы! Живот! – я согнулся вдвое, и меня вывернуло под громкую музыку откуда-то. Меня крутило надвое под иностранный женский вокал и вдумчивую электронную мелодию. Все смеялись – даже Ельцин. Президент катался от хохота по ступеням, его тоже страшно тошнило. Всем было смешно и плохо, врачи подъехавшей на крики скорой – улыбались, курили сигареты и производили автомагнитолой вдумчивую музыку с женским иностранным вокалом. Мне было – хуже и веселее, чем разом всем.
Всё успокоилось очень быстро – никто не заметил. Меня перестало крутить, и я запил водки из горла бутылки – похорошело. Я только покачивался. Кто я? Зачем?
Навалилась тёмная грусть, мрачная тоска. Когда она наваливается – я не знаю, что предпринять. Уже поздно что-то делать – меня давит, пригибает к земле и мнёт, мнёт. Слезились любые оболочки, организм отказывал у всех на виду.
- Утри слёзы, мой друг!
- Ничто не достойно твоих слёз. Ты был в Ростове-на-Дону, а это много значит.
- Выпейте водки!
- Налей в апельсиновый концентрат.
- Камышников – как живой. (Откуда Камышников? Ах, он стоит рядом!)
- Ещё не поздно успеть.
Меня опять согнуло пополам – на этот раз кашель.
- Ты много куришь?
Покорный кивок.
- Ты много пьёшь?
Слёзы.
- Принимаешь таблетки?
- Что ты делаешь сейчас? Войдём в «Полином»!
- Я только что был там!
- Может, в «Бамбулу»?
- Мои штиблеты – не те. В «Бамблу» - вход заказан.
Кто говорит со мной? Якобы – женщины. Три мои любимые женщины! Я знал их когда-то давно – мы жили в мире и находили массу интересного в жизни. Давно, тысячу лет назад, в Ростове-на-Дону, что высится на Волге.
Женщины изменились за тысячу лет, что я не видел их – лица оплыли от пьянства, кожа желтела никотином, марихуана – расслабила, они погрузнели и ссутулились. Тысяча лет – не пошла им на пользу.
Я упал на бетон – не было сил. Площадь взяла меня. Бутылка выпала из руки и укатилась вниз, звеня по ступенькам. Медики у «скорой» ухмылялись, глядя. Люди склонились надо мной, делая серьёзные лица. Я что-то шептал, а они кричали – «чтоо?! Говори громче!!»
Они не могли слышать, я шептал:
- Последний… раз. Боже, это… последний раз. Завязываю… я… больше… не могу.
И когда я сказал последнее – «всё!», разошлись тучи. И ангелы спустились с небес, махая огненными мечами, разгоняя мрак. И грохнуло небо, и сказал Величайший: «…»
Он ничего не сказал, мой Бог. И Аллах молча взирал на меня, качая головой. Кришна – отвернулся. Только Будда – подмигнул: «Хочешь ко мне?»
Я только хотел домой. Немного выспаться и отобедать. Убраться в квартире и начать заново. Без клубов, алкоголя и наркотиков. По строгому плану, с мечтой в глубине и минимальными расходами на жизнь – чтобы скопить денег на необходимое.
Множество людей выходило с окрестностей, создавая толпу. И я лежал в центре неё – маленький, больной и потерянный.
«Всё…» - шептал я в бреду, валяясь на бетоне, мотая головой. И не осталось иронии и сарказма. Нет больше смеха. «Всё…» - хрипел я от скуренных сигарет, а потом голос прочистился. (Тупорылый Будда прятался за православным крестом на груди и талдычил: «Хочешь-хочешь?» Я смахнул его, как божью коровку.)
- Где моя долгая и счастливая жизнь?! – крикнул я, падший, и люди прянули в стороны от громогласности моей и собственного испуга.
- Где моя долгая и счастливая жизнь? Верни! Зачем ты сменил приоритеты и бросил меня одного сюда?! Верни мою счастливую жизнь!! – огненные колесницы пошли по небу, которое я видел только – край.
И Он посмотрел на меня, но я укрылся руками от взора.
- Верни, что забрал!! Я – не могу больше! Верни!!
И поползли тучи быстрее. Толпы – пали ниц перед взором Его. Даже смешливые врачи у раффика «скорой помощи».
И я пал телом и душой. И все вокруг – пали. Ливень разразился везде – не попадая в меня каплями, ударили гром и молния, низвергся бетон Площади Дискотек.
Но ум мой сумел невозможное – объял необъятное. Я выругался и медленно поднялся с колен. Асфальт блестел лужами, из-под земли било пламя, гневно сверкали Очи Его в сгустившейся тьме. Всевышний покачал головой. Сжалился.
- Господь, - я присел под падением дождя. – Вода текла по мне всюду, - Ты всё не правильно понял…
Но возрадовались верующие.
И распахнулись двери всех клубов для нас.
И две таблетки Тарэна в кармане превратились в сорок таблеток Экстази, которыми можно отравить тысячу жаждущих.
И посыпались с неба сотни золотых червонцев. «Так много, что хватит на несколько жизней» - подумал я. Несколько жизней – уже собирали их, дико хохоча.
Я первый – шагнул в ночь, подобрал золотую монетку и толкнул дверь клуба ногой, оказался среди музыки и непрестанного веселья. Так вот оно – ваше счастье?!
И не стало мне больше веры.
И я навсегда забылся сладостным сном. И больше не думал о смерти и жизни. Ни разу.
ИСТОРИЯ Игоря Пина
(AFTERPARTY)
Всеобщая серость при нашем-то уровне!
Росли вроде умными выросли дурнями.
Мундиры напялили, стаканы наполнили,
Едва захмелев – протрезвели и поняли:
Что вот она – жизнь! А податься в ней некуда.
Есть соцреализм – порожденье совдепова.
Кому пировать у стола ненасытного,
Кому вековать у корыта разбитого.
Да Бог с ним! Плевать я хотел на их месиво!
Покуда мне голодно – значит мне весело!
Вся боль впереди – расступись боль халявая!
Эх, рваные джинсы – карманы дырявые!
Махнуть что ль куда? Всё на мне – что ни собрано,
Страна – велика! Шофера – люди добрые!
И жить от песни – к стакану, от стакана – до песни,
Ты спросишь – «чего не сидится на месте мне»?
Нет – я мог бы найти себе толстую женщину,
Хозяйку, работницу, секс-бомбу – на меньшее
Я не согласен. Да никто не подпишется – и славно,
Одному мне куда легче дышится.
Александр Васильев «Мне 20 лет»
Зеленоград. Маршрутное такси номер девятнадцать.
1
Многотысячная история человечества заканчивается на этом. Для этого знать блестящего Рима строила казни себе. Точно за этим вели сотни тысяч бойцов на Японию императоры Поднебесной. Древние славяне (мои глубоглазые, белобрысые и туповатые славяне!) прятались под воду, совали тростинки в рот и коварно нападали на караваны прогрессивного человечества – для чего? Христос распят на кресте и Джордано Бруно становился углём в сполохах пламени для этого. Безвинные мира сего – мерли, ложились костями, разлагались – для одного единственного.
Чтобы я трясся когда-то в маршрутном такси девятнадцать – на встречу безвестности, но всеобщих оваций и оргий. Чтобы я мог прислониться щекой к прозрачному, расплыться идиотски и смотреть на огни ночного города, потягивая пивка.
Зеленоград. Площадь третьего торгового центра.
2
Этнадцатого сентября ровно в девять я стоял на Площади Дискотек, ожидая прелестную О.Д. Она объявилась вовремя, опоздав лишь на пятнадцать минут. В огромных карманах безразмерного плаща О.Д. принесла запретную брошюру писателя-подпольщика. Последний писк у молодёжи Площади.
- Что в ней? – спрашивал давно.
- Спасение от несчастий – там. – Отвечала О.Д.
После стремительного поцелуя в щёку брошюра перекочевала в мой жёлтый рюкзачок. Мы огляделись вокруг, ища в окружающих подвоха и не найдя – выдохнули.
- Вот. – Сказала О.Д.
- Ага. – Отозвался я.
Быть трезвым на Площади Дискотек – занятие не для нервных и беременных. Сроки у О.Д. подходили каждым днём, а я был нервозен с утра – левый глаз дёргался в такт секундным стрелкам, а рот кривила усмешка над порочностью мира.
Я и О.Д. были трезвы. Она пила с ночи, а я начал с утра – но помыслы наши чисты, как простыни после стирки, словно трусы, которые нацепил утром. Мысли не путались. Этим мы выделялись среди праздной толпы, не зная, о чём вести речь, стеснительно глядели в бетон.
Мы редко виделись трезвыми.
- Пивка? – озадачилась О.Д.
- Пивка! – У меня отлегло. Неловкость, ковавшая нас – испарилась.
- А травки?
- Без травки!
- А может Тарэна?
- А может по водке?!.. – услышал я сзади. – Пин! – Гад полез обниматься и я с трудом увернулся. Он продолжал.
- Как я рад тебя видеть! Тебя не было долго!
- Дела, Павел, меня занимали дела.
Мой приятель качался пьяный, одетый в футболку и джинсы, не чувствуя холода сентябрьской ночи.
- Да какие дела в выходные? – расплылся прыщами лица молодой алкоголик, - Какие это дела? В выходные! Вот я тебе и Тарэна набрал!
Он неуклюже пихнул руку в карман и скоро держал на растопыренной ладони грязные таблетки.
- Павлик, я завязал. Мне больше – нельзя.
Он задёргал нижней губой и упал в ноги, хватаясь и причитая. Я осторожно пнул его в лицо, скривясь плюнул в темя и отступил. Павлик рыдая, затих возле мусорной корзины.
- Пивка! – кивнул я О.Д. и мы, толкнув дверь, зашли в блеск супермаркета.
О.Д. привлекала меня скоростями. Ей было под силу оказаться за день в разных местах городов мира. Утром она просыпалась в Честерфилде, наскоро обедала в Праге, спешила отовариться в Милане и вечером оказывалась на вечеринке в Москве. Девушка известна в Зеленограде каждому коту, молодые люди почтительно кивают, завидев её.
Подруга делилась со мной впечатлениями о мужчинах и городах. Скорость, которая толкала её – зависела от финансов мужчин. «Цена второго раза правит миром» – поучала О.Д. Её секрет был таков: первый раз – абсолютно бесплатно, а на второй не соглашалась за любые коврижки, даже за все прелести мира – не соглашалась.
Богатые страдальцы выкидывали ветру купюры, стараясь создать прецедент исключения, повторить бывшее. Рвались из кожи, топтали ногами и бились лбами о стену – тщетно, О.Д. не поддавалась. «Не в деньгах счастье!!» - разрывались в бессилие парни с деньгами и швыряли ещё большие суммы, чтобы О.Д. низошла к ним. Все прелести мира доставались ей просто так, и первый бесценный раз дорожал с каждым днём.
Подруга была подвижной и гибкой, говорила невпопад, быстро, но много. Ещё она была верным другом и никогда не бросала одного среди незнакомой компании. Она мастерски разбиралась в прогрессивной музыке и угадывала имена ди-джеев на раз.
3
Площадь Дискотек полнилась людьми к десяти часам. Мрак разгоняли огни припаркованных авто, словно светлячки в поле, то тут, то – там из тьмы казались оранжевые угольки сигарет. Людей было невидно, но хорошо – слышно. Тусклые вывески «Бамбула» и «Полином» не освещали, а создавали призрачный свет.
О.Д потерялась в толпе, и я сиротливо подрагивал в стороне от веселья, оглядываясь, грыз сухарики и глотал пиво «Миллер». Настроения не было, здесь я – чужой. Мне не хватило места в празднике жизни. Меня позабыли вокруг – стоило ненадолго уйти из общего дела.
Нет, я не горевал, а чувствовал, что выше вечных веселья, пьянства и прожигания. Что мне теперь? обновлённому! Я восстал из небытия и знаю – что делать теперь! Изучать науки, учиться искусству и зарабатывать денег! Всё, что нужно теперь – делать! Теперь моё здоровье станет железным, печень уменьшится в размере, а поджелудочная железа выделит необходимо инсулина. Дыхание станет свежим (уже стало!), кожа – гладкой, упругой как попа младенца! Надену махровый халат, и зауважаю себя самого. Голову и тело буду мыть ежедневно! О, да! Побрею подмышками – и буду ежедневно мыть голову! Деньги потекут речкой из экономии на веселье. Когда пачка банкнотов станет огромной – куплю автомобиль (хороший – не «копейку» колхозников) и стану кататься по Яблоневой аллее, смеясь одностороннему движению, крутя у виска неудачникам с Площади Дискотек! Буду сажать в салон прелестных голосующих женщин, и возить их по адресам – куда скажут!
Я сделаю педикюр и состригу когти с ногтей. Застеклю балкон и всюду наведу порядок! Разобью цветник на балконе и утром в одних трусах стану выходить в лоджию – поливать их из лейки. В полдень я сяду трапезничать, откушав – выпью крепкого чаю с коньяком и посещу вначале – кабинет, затем – спальню. В кабинете возьму интересное чтиво – источник знаний. В спальне прилягу и, читая – усну ненадолго. После, в угоду здоровью, разомнусь с гирькой и свисну на турнике. Совершу прогулку в окрестностях квартала, буду улыбаться всем встреченным дамам и хмуриться милиционерам, а малышам – строить рожу. Под вечер посмотрю мультсериал «Симпсоны» и ужаснусь (тихо) выпуску «Вестей». Прилягу снова и зачитаю полторы сотни страниц интересного чтива, усну на всю ночь.
Вот какой станет жизнь моя! кучерявой, розовощёкой, счастливой! Я буду много смеяться и щуриться солнцу, ходить на пляж, плавать на вёсельной лодке и редко – работать. Буду порядочным журналистом – объективным и неподкупным. Займусь рисованием и собирательством гербариев. Всё что захочу делать – буду!
Но я до сих пор на месте, мысленно спекулирую на своих же идеях. Зачем-то хрущу невкусными сухарями и пью из горлышка «Миллер». Вокруг темнота и праздные молодые.
4
Посередь Площади встречаешь любого – так устроено это место. И многие шагали навстречу мне, здороваясь за руку, кивая головой и улыбаясь глазами. Некоторые говорили: «Привет!», другие – ничего не говорили, третьи – смотрели исподолба. Я сложил на груди худые предплечья, спустил козырёк кепки до носа и кивал всем прохожим, которых узнал.
Я видел здоровыми и живыми трёх любимых женщин. С которыми я жил в Ростове-на-Дону, что на Волге.
- Пин! Иди к нам! – кричали издалека любимые женщины.
- Нет! – крикнул я один раз и остался.
Тогда они сами явились пред мной.
- Ты больше не принимаешь таблетки? лицо у тебя сложное.
- Нет – завязал.
- А пьёшь?
- Только пиво, абсент и коньяк. В умеренных дозах. И перестал колоть абсент в вену, только - внутримышечно.
- Ты не стал выглядеть лучше.
- И вы – не стали.
- И как теперь?.. Когда завязал? Есть кучерявая жизнь?
- Пока ещё нет, но вот-вот… Скоро – будет.
Они обсудили это друг с другом и решили пока не завязывать.
- Скажи – если будет кучерявая жизнь.
- Скажу. – Я кивнул, - Вы – что собираетесь делать?
- У нас разгрузочный день – разгружаемся. Понимаешь? Прогулки на воздухе, минеральная вода, клизмы – детоксикация!
Я так не делал раньше. Мне было некогда.
- А можно с вами? гулять?
- А мы вот прямо сейчас и гуляем. Будь с нами.
И мы стали беседовать, строить лица попроще, чтобы люди тянулись и желали быть ближе. И люди тянулись, глядя в наши простые физиономии. И становилось нас больше каждую минуту – все молодые шагали на приятные лица.
Парни врали моим любимым женщинам об их красоте – это называлось комплиментом. Мои подруги не верили, переглядывались и кривили губки. Подхожие девушки улыбались и говорили мне пустое, а я улыбался тоже и пытался отвечать в тему.
- Ты смотришь ДОМ-2?
- Я не могу пропустить и серии ДОМ-2!
- Андрей каков подонок! И Солнце! Солнце – ужасна!
- Крайне ужасна.
- А новая вокалистка ВИА-ГРЫ?
- Виа-гра – отвратительно.
- О-о! Что за дура! А эти новые ди-джеи эМТиВи?
- Новые ди-джеи определённо – отстой.
- Старые были лучше.
- Да, старые ди-джеи борозды не портили.
Под натиском вопросов и критики я сместился к ларькам у «Зелёной Лошади», бегал за пивом, беседовал и пил. Становилось скучно – я ничего не знал о современных женщинах. Всё в их речах отдавало новизной и прогрессом. Неужели я отсталый? Нет. Это молодёжь – отсталая.
5
В стороне собирались в кучи и обсуждали положение дел. Кучи комплектовались по идейному признаку, не глядя на половые и расовые различия. В каждой – своя глубокая идея и незамысловатые проблемы.
Я слушал одних, содрогаясь всем телом – здесь были отвратительные дела. Такое положение не оставляло надежды – вскоре мы все почтём в мире. И не останется работы, и не будет – ученья, и станем побираться заработками в сотню доллАров, и никогда не скопим пачку банкнотов – не купим автомобиль. Даже паршивую «копейку» колхозников – не купим! У нас не сложится в личной жизни (о такой жизни – только мечта!), пухлые женщины пригнут каблуком и заберут в рабство и не будет луча в тёмном царстве. Нет луча, нет света – дети! Сопливые спиногрызы будут клянчить деньги на жвачку, и глотать мясо тоннами (и макароны!), и придётся только кинуться под чужое авто. Хотя бы и «копейку» колхозника. (Зачем под хорошую – если нет разницы?)
Всё от чего? Не берут в космонавты и даже в ФСБ – не вербуют. Какое ФСБ?! Красными дипломами трут причинные места – все вокруг. Один мальчик сказал, что выучился на филолога, и теперь работает продавцом в магазине запчастей. По знакомству! Где справедливость, Боже? В этой куче – нет её. Я бросился в поиски.
На северной стороне обсуждали любовь… Короче, тоже – всё плохо. Любви – не было. И не будет. И не станет, пока не накопишь пачку банкнотов! (И тут эта куча плавно перетекала в первую, назовём – центральную.)
В третьей обсуждали заграницу. Там было хорошо – за этой границей. Там выливались из берегов кисельные реки и мармелад (ещё совсем зелёный!) кусали сразу с деревьев. Беда заключалась, что попасть за бугор нереально – не берут. Только англоязычных программистов – берут, а русскоязычных швей, поварих и электромонтёров – нет!
- Вот Пин! Весьма недурной журналист, работает на иностранцев! - сказал кто-то из кучи, заметив крадущегося, - Наверняка пребывал заграницей!
- Нет. – Ответил им, - Я дурной журналист. Самый плохой в мире – я!
- А за границей? За границей ведь разъезжал! Как там у вас – в Мичигане?!
- У нас в Мичигане – пироги с глазами!
В куче озадачились, что ведь тут – не хуже, а может – лучше! (Во всяком случае – также.)
Я лизнул в другую толпу, кто-то рыдал в ней. Кому-то стало тяжко терпеть наболевшее и он плакал. Подвинув острыми локтями окружающих – узрел мальчугана. Его лицо было – в кровь. Текло – отовсюду. Он рыдал, лёжа на холодных многоугольниках Площади, молил Бога о счастье. Как глупо он смотрелся, молящий – его не слышал никто. Только Павлик – сострадал рядом, пил водку и сострадал. Лицо парня было прекрасно даже в крови и слезах – он мог бы встать и найти хорошую работу, и заработать пачку банкнотов (я – чувствовал!), даже купить автомобиль – смог бы. Вместо всего – он молил, глупый.
Павлик завидел меня, отлепился от бутыли, утёр слёзы и улыбнулся. Я поспешил пятиться – нечему улыбаться мне – плохо всё.
Я неосторожно бухнулся в чёрную машину – здесь пили старшие мальчики в тёмных кожаных куртках. Из колонок машины неслись жёсткие аккорды тяжёлого шансона. У одного мальчика, который сидел у руля, была татуировка на пальце.
- Напишешь про нас, Пин? Мы слышали – выбился?
- Сам ты выбился, Толик! У тебя – автомобиль чёрный и татуировка на пальце! – никогда не церемонился со старшими мальчиками, они знали меня давно и не обижали. И вообще, мы росли в едином дворе. (Зеленоград – большой скотный двор.)
- Тяжела наша жизнь, Пин! Совсем – тяжела.
- Но как тяжела? Если нету – диплома! Нету ведь?!
- Нету – ни разу – нету! – Кивнул Толик уверенно.
- А чёрная машина – есть! И татуировка – тоже есть. И куртка кожаная!
- Эх, Пин. Расти тебе – в путь. Хочешь экскримент?
- Эксперимент?
- Его! Хочешь?
- Хочу!
- Эй, козлы! – крикнул Толик дяденькам в кожаных куртках, что стояли у игорного дома «Зелёная Лошадь».
Дяденьки подорвались, вытеснили Толика из-за руля и поколотили. Они всегда обижали старших мальчиков, били их. Чтобы они не выросли в дяденек, пока маленькие – били.
- А ты говоришь. – Всхлипнул Толик, снова усаживаясь, - Как тут вырасти - когда не дают?! – Толик выгнал всех из машины и уехал против движения.
Я начал метаться среди толпы в поисках счастливых лиц. Нигде не было их. Только любимые женщины не унывали – но у них всё тоже хреново, я знал понаслышке. Вокруг царил мрак, безысходность, поджидало фиаско и следствие – горечь. Только на редкие мгновения лица озарялись – когда их хозяева вспоминали веселье и клубы (и пьянки, и таблетки, и всё такое). Только впустую выброшенное время спасало сложные лица, принуждали к веселью и простоте. Губы дрожали у всех, и сами клались в улыбу – глупую, пустую, но всё же! Улыбку!
О, моё поколение! Ничего не выйдет из тебя! Как?! Если только тупое, без души – заставляет смеяться. Почему не (допустим) любовь! Почему не (пускай) счастье успеха! Почему не стремление к цели и желание жить долго и кучеряво?! Почему – не?!
И я нашёл себя среди всех. И вопрос, и ответы – нашёл. (Прозорлив – не по годам!) Ради чего – завязал?! Зачем бросил? Зачем – если ничего не меняется к лучшему, и улыбнуться могу только ушедшему, тому, когда тратил время в пустую, жёг здоровье и жизнь?!
Я бежал с площади быстро. Укрывая лицо, которое было слишком сложно для мира.
6
Мне нужно было уехать, сменить атмосферу и пережить неудачный возраст. Нужно расплыться в депрессии, отречься от телефонных звонков, работы и лишних знакомств. Забыться сном, основательно выспаться и проснуться свежим и бодрым. И найти под подушкой ЩАСТЬЕ. Жёлтое (или оранжевое – два вида) ЩАСТЬЕ нужно съесть на завтрак и начать новую жизнь. Долгую и кучерявую.
Я ехал в такси – у меня хватило денег ехать в такси. Волосатый шофёр слушал странную группу, в ней громко пели дурным голосом о больном. Я сейчас приведу фрагмент:
«Злые сумерки бессветного дня,
Посреди одинаковых стен
В непроглядной ледяной тишине,
Беспощадные глубины морщин,
Марианские впадины глаз,
Долгая счастливая жизнь! – каждому из нас!»
- Хочешь, я угадаю – сколько тебе лет? – спросил шофёр.
- Я могу сказать сам – не надо угадывать.
- Тебе плохо?
- Очень.
- Дальше только хуже – я знаю. Не ошибаюсь.
И я зарыдал – в ладони. Беззвучно заплакал. Дальше – хуже! Куда уж! Мы медленно ехали, подолгу стояли на красных светофорах. Шофёр говорил, что будет плохо, и я должен держаться – мы познакомились за разговором. И когда мы встали у подъезда – Егор сыграл много песен на гитаре. Он пел дурным голосом, иногда завывая. Плохо пел.
- Пока. Ты поёшь – плохо! - Сказал я, наслушавшись.
- Зато – правда. И нет в жизни ЩАСТЬЯ – даже под подушкой. А тебе двадцать два только – правильно? Не ошибаюсь. Знай, будет – хуже.
И я снова ревел, но, поднимаясь по лестнице – улыбался сквозь слёзы.
Мне только двадцать один. Может всё – будет? Всё! Будет!?
7
Я поднялся к себе и вытряхнул из жёлтого рюкзачка брошюру О.Д. Прилёг на кровать, утёр слёзы, открыл на первой странице и начал читать при лампе.
«Вспышки сканеров сменились тупым светом уличных фонарей. Спазмы мучили тело…»