Маргинальное 22

ПРЕДИСЛОВИЕ ДЛЯ ДЕВОЧЕК

Меня уже задрали некоторые девочки одним вопросом – «сам ли я это написал?» и ещё одним «а правда ли что всё это правда?» и последним «как я до такой жизни дошёл?»

1. Разумеется не сам. У меня сосед по лестничной площадке Пелевин, а другой сосед – СтогоFF. Пелевин написал про Лужкова, а про наркотики – Стогов. Правил Сорокин, с седьмого этажа. Да, вот в таком непростом окружении я выживаю.

2. И – нет! Я никогда не принимал наркотиков!

Девчонки! женщины! будущие мамы!

Все персонажи – не более чем загорелые прототипы, слизанные с беспонтовой бледной реальности. Имена людей хоть и настоящие, но персонажи, не тупите! не имеют ничего общего с реальными владельцами имён.

Камышников тоже никогда не принимал никаких наркотиков. Вообще. А то его мама уже от моей прозы волнуется.

Всё описанное – огромный ком стереотипов о жизни меня.

События настолько выдуманы, насколько хватило моей, о, да! богатой фантазии. Ничего этого никогда не было, не есть и – не будет. Никогда. Я не допущу. Я слишком хорош для всей описанной пакости.

3. Я просто был слеп и потерял себя. Знаете, так бывает, когда сидишь две недели подряд на опиумном гашише, а по вечерам догоняешься ещё и подмосковной поникой. (я не знаю, просто – фантазирую) А потом в один момент у тебя кончаются деньги и ты как метеорит в плотных слоях атмосферы – бесконтрольно пылая очухиваешься в р е а л ь н о с т и.

И если ты не мудила, который рассчитывает торчать всю свою бесценную жизнь – понимаАаешь. Что с этим со всем, а точнее – без всего этого, а ещё – без неё, тебе придётся как-то жить. Ты пока не знаешь – как, ты просто знаешь, что – придётся. Чёрт, ты вообще ни в чём в этот момент не уверен, кроме одного, что просто, всего лишь, ты – не мудила.

Вот так я и написал этот текст.

ПРЕДИСЛОВИЕ ДЛЯ МАЛЬЧИКОВ

Идите вы со своей критикой, сигаретами, поучениями, водкой и коноплёй – в жопу!

Шутка.

Идите со всем этим – сюда.

Я стал замечать пугающую тенденцию – среди девочек гораздо больше сильных людей, чем среди вас, Федос.

Хотя и слабых среди девочек – тоже больше, Камышников. Впрочем, быть может, я во всём предубеждён, Бро. Стереотипы, Херц, знаешь ли.

Ну? мужчины! где кружка? где дудка? празднуем!

Есть чё?



В НАЧАЛЕ ОН ВЫШЕЛ ВООБЩЕ

Из меня сегодня вышел писатель.
Он плясал кренделя
на задрипанном
деревянном
стуле.
Вон там:
у окна,
за старинным
настольным
компьютером.

А потом сразу как-то
повеяло
прохладным
пьянящим
переменчивым
ветром
и он встал и ушёл
просто встал и ушёл,
дверь в открытую.

В тишине пошёл
вечера.

И пропал окончательно.

Мы подумали: «ути господи!»

Накурились и баюшки.

Весна 2006






МАРГИНАЛЬНОЕ 22

Текст для прямого эфира.


Цитирую себя. Я уже пару раз удалял многостраничный текст с таким названием с hard drive своего IBM, и тысячу раз пытался стереть его – из собственной памяти. Выкинуть из головы. Растворить в повседневности. Разгрузить свой кэш. Выпереть из башки! …однажды это у меня почти получилось. Конец цитаты.
Игорь Прусаков – служба информации.

ЛЕКЦИЯ НОМЕР ОДИН

- Мы с вами – на маргиналов не работаем. Мы работаем на общество и на то, чтобы внутри него появлялось как можно меньше маргиналов. – Владимир Константинович КолОсс обвёл разной степени задумчивости лица своих учеников и меня в том числе. Я отвёл взгляд. Колосс закончил фразу безапелляционно утвердительно, чуть дрогнув уголком губы. – Это. понятно.

И пошёл вдоль доски, сложив за спиной руки.

- Задача средств массовой информации – способствовать самоопределению общественного мнения. Общественное мнение, как нам известно, это всего лишь один из в а р и а н т о в массового сознания. – Колосс выделил интонационно слово «вариантов», - И наша с вами задача – создать такой продукт, который бы презентовал каждому реципиенту, избранному нами…

Учитель остановился. Театрально оправил полы своего пиджака из чёрной кожи. С расстановкой, чтобы стало понятно даже идиоту.

- И з б р а н н о м у! н а м и! -, подождал пока дойдёт, опять с расстановкой - Это. понятно.

Снова внимательно посмотрел в глаза каждому в аудитории.

- …такую поведенческую модель, которую бы он воспринял как наиболее социально значимую и с а м у ю главную! – Колосс помолчал, обвёл лица нас и, чуть не жмурясь от удовольствия, ткнув в потолок указательным пальцем правой руки, - б е з а л ь т е р н а т и в н у ю.

Он посмотрел в глаза всем и остановился – в моих. Я кивнул. Это всё было понятно. Лекции по журналистике с Владимиром Константиновичем Колоссом в 308-ой аудитории давно превратились в секту посвящённых в тайны этого мира, которым, ко всему прочему, предстоит этот мир создавать.

Да, действительно, мы знали об этом мире приблизительно – всё. Обо всём остальном – имели неплохое представление. Единственное, чего нам не хватало – приличной работы. В сфере массовой информации безработица составляет 70%. Какое pleasure! – я был среди 3 из 10 счастливчиков, которые ежедневно имеют счастье лить в ваши уши, глаза, умы – всё, что скажет дядя.

Вова, Юра, Дима, Серёжа...

Всё это было настолько понятно, что разговаривать о новостях с людьми «не из секты» становилось неинтересно. В их умах бродили т а к и е приведения реальности, что порой – становилось страшно. А ещё – обидно за непрофессионализм коллег. Мы очччень отстаём от Европы и США.

- Народ! Это понятно? Всегда помните про маргиналов – ими мы управлять не можем. Но мы можем сделать так, чтобы их появлялось как можно меньше!

Маргиналы – это как бы идейные враги. Моя проблема заключалась в том, что я сам как бы маргинал. И журналист. И всё вместе.

Не то чтобы я был врагом самому себе…

Я искренне себя ненавидел и одноврЕменно – обожал. Не мог понять – за что больше ненавидел и любил. За то что – журналист, или что – не как все.

МАРГИНАЛЬНОЕ 22 МАРГНАЛЬНАЕ 22 МАРГАРЬНАЕ 22 МАРГАРИАЕ 22
МАРГАРИТА 23

Ой, ну конечно, здесь не обошлось без любови. Проткнутое булавкой и на клочки разорватое сердце, по-любому, тут должно было всплыть и пусть лучше – словно говно на воде, любовя покажет себя в самом начале, чем вы будете ходить, читать по метро всю дрянь, чтобы добраться до сути. Конечно! разумеется! – любови, будут посвящены эти странички и отложенные мною личинки сознания. Личинки – независимо от вас, вылупятся в любом случае, расправят крылышки и превратятся в бабочек, баб.и.тчк, и просто – в тёлок. Всю эволюцию мы здесь подробно рассмотрим, разумеется.

Главное – ближайшие три недели не смотреть телевизор. Не слушать радио. Не читать газет. Не выходить в Интернет. Тогда – вы точно поймёте, в какой жопе! на самом деле находитесь. Если вам не понравилось слово «жопа» - можете сразу перестать читать этот (по-своему прекрасный, о! да!) текст. И пойти – на ***!

Вот мы избавились от разного калибра мудонов. Для остальных – распахнётся с лёгкостью вечерней садовой калитки, наконец-то решившейся деревенской девственницы, моя голова. Которая, вот уже 23 года, не даёт покоя моим по-монгольски кривоватым – ногам. Да, мои нижние конечности приспособлены больше для катаний на лошади, чем для пешеходных пробегов. Но я не отчаиваюсь. Точнее – отчаялся завести лошадь, но не отчаялся – во всём остальном.

Лошадь имеет огромное значение в жизни моего народа, но я волей судеб – живу на чужбине, в столице России – Маааскве. Это дикое и нецивилизованное место. Здесь выше нормального скакуна ценят недвижимость. Я, монгольский монгол, какой только может родиться у родителей, предки которых, русские и монгольские, три сотни лет воевали друг с другом, нахожу в своей национальности всё противоречие – я маргинал и журналист одноврЕменно. Как русские резали монголов, как монголы резали русских, как те и другие резали своих – режет внутри меня – моё непокорное и величайшее, тупое и перманентно бунтующее – Я!

Многие говорят, что с такими корнями мне определённо – ****а. Я же, увлечённо, отвечаю – *** вам! *** вам всем! Зиг Хайль! Служу – советскому союзу! Москва – величайший из городов! Для идиотов всё-таки объясню – с такими корнями как у меня, я дойду до Средиземного моря, буду думать, что постиг всю Вселенную, завоевал весь мир, а по пути – встречу для определённой цели очень многих и многих, и многих, и многих разных белобрысых и не очень – славянок.

Между тем, я подохну, конечно, подохну, но – не скоро. Я люблю жизнь и жизнь – любит меня. Всё что случается – к лучшему, а так как к лучшему случается даже смерть – я наслаждаюсь происходящим и не думаю о будущем. Think Positive! Это нечто большее, чем – девиз жизни. В конце концов – если вы дочитали досюда, вы мои детки – в любом случае. Я вас уже – о! да! – ассимилировал! мои крошки! мы продолжаем!..

ПОЧТИ НЕ ВСЯ ПРАВДА О ПИНЕ:

Сейчас я вам всё объясню. Я – гиперАктивный. Как только я бросил курить табак – меня разорвАло от энергии. Я постоянно думаю про своё здоровье, но ни разу не думаю про своё здоровье – когда отдыхаю. Наркотики – это только ч а с т ь всей правды.

Я – очень влюбчивый.

Я – очень выёбистый.

Я – редко исполняю свои обещания.

Всё это – просто костёр тщеславия!

Тщеславие – это парень из Зеленограда.

Уже две недели, а то и больше – у меня не было секса. Меня кинула – Маргарита 23!

Я – по-любому сочинитель текстов.

Меня – не трогает судьба этой страны. Я – антипатриот!

Я – анти FE! и – анти Che! строго. Хотя обожаю монгольских фашистов и революционеров – тоже монгольских. Я националист в не своей стране. Когда-то по всему земному шарику наступит – в том числе мой! – монгольский порядок! И Пржевальского лошади вступят в Париж и Лондон, в Нью-Йорк и Берлин… в Багдад, Бейрут и Мадрид…

Я не знаю – кто! я!

Вот, впрочем, и вся – правда. Не то, чтобы всё остальное было – кривдой. Я просто не думал об остальном. И – не собираюсь думать. И – на *** надо! Особенно вам всем. Вам же нужно – лёгкое чтиво! У вас и так уже, наверное – набухает небольшой взрывчик мозга?

Тогда давайте, начнём основное?

А, ДАВАЙТЕ!

А, давайте начнём с секса.

А – давайте не будем!

Мне лично – срать! Поэтому начнём – с кибернетики!

Или – с обычной прогулки по московскому гетто!

Какая в принципе – разница?

Итак.

Однажды.

Придя домой после убийственного рабочего дня – я сразу уснул, а проснулся оттого, что перед моим лицом упала телефонная трубка, кто-то её неосторожно бросил и даже сопроводил движение какими-то словами. Трубка оказалась моим мобильным телефоном, который, кроме этого, содержал важное электронное сообщение.

Это было сообщение о смерти Маргариты 23

Нельзя сказать, что сообщение тут же повергло меня в шок, но определённый момент неожиданности всё-таки присутствовал. «Это шутка», - успокоил себя я. В моменты крайнего отчаяния, я всегда успокаиваю себя, пытаюсь переждать самые сильные волнения организма и души. Недолго лежал в темноте и начал вяло действовать.

В комнате было темно и за окном, по железной дороге, грохотал очередной грузовой состав. За пару недель, как живу здесь, в этой маленькой комнатке с индустриальным видом из, я научился по звуку различать пассажирские составы, огромные товарники и электрички.

Сначала я набрал её номер. После седьмого или восьмого гудка, я понял, что все усыпляющие душевную боль шутки мира, которые вертелись у меня сейчас на языке – неуместны. Она не возьмёт трубку. Я осознал это теперь очень чётко. И в этот момент, словно разрезая пространство, как будто разбивая моё маленькое оконце и разнося в щепки и прах часть восьмого этажа, где ютилось моё тело, раздался пронзительный стук скорого поезда уносящегося куда-то далеко-далеко по бесконечным рельсам.

Господи! ну что мог сделать я, прожженный, хоть и подвязавший наркоман, уже с приличным годовым стажем? Я, конечно, позвонил ему и спросил о наркотиках и, получив ожидаемое «сейчас нет», испытал ещё раз внутреннее спокойствие. И бесперебойный стук «скорого» за окном, в котором три сотни душ, разных, злых и добрых, неслись сейчас куда-то, в один момент превратился в божественное пение небесного одиночества. Такого безупречно чистого, какого нельзя обрести на земле, такого прозрачного и невесомого, такого ценного и неосязаемого, которое бывает только в определённые и очень редкие моменты жизни.

Я подумал, чем бы мне хотелось, и чем бы я мог заняться сейчас, когда Маргарита мертва. И понял, что не знаю, что делать теперь. Смерть моей розововолосой Маргариты забрала не только её, она забрала и меня, и все мои помыслы и весь мой чёртов образ жизни, и всё моё отношение к друзьям и близким, и все мои дела, и всё, всё, всё…

Я вспомнил, что так, очень похоже, я чувствовал уже себя однажды и в тот раз мне удалось справиться и всё пережить. И эта мысль придала мне сил.

В тот, прошлый раз, тысячу лет назад, я упал на мятые простыни, уставился в потолок и пролежал недвижимым два дня и две ночи. Я ни о чём не думал и ничего не хотел, я не знал, как жить дальше. В три часа утра, на третий день, я поднялся, выпил воды, справил нужду и умылся, и решил, что больше никому и никогда не позволю причинить мне такую боль. Прошло несколько лет и вот… я виноват сам, я потерял осторожность. Между тем, смерть Маргариты 23, моей маленькой девочки, событие из ряда вон, и ожидать его не мог даже самый осторожный.

Тысячу лет назад, в тот раз, я не плакал, не плакал я и сейчас. Мой ум судорожно искал выход, не находил его и снова, и снова хватался за любые соломинки повседневности, которые могли бы вернуть меня, потухающего, к жизни.

От моей маленькой розововолосой аккуратистки для меня осталось несколько вещей, и первым делом я решил избавиться от главной из них, дабы не мучить себя и не держать её отлетающую от меня душу возле. Это не было панацеей от смерти любимой, но это было движением, которое, как известно, рано или поздно должно превратиться в жизнь.

Я достал портмоне и крючковатыми пальцами выцарапал из кожаного кармашка её чёрно-белое фото. На нём она выглядела серьёзной и взрослой. Её глазки смотрели в меня, равнодушно оценивая, чёрт знает, какие мыслишки варились в её миниатюрной головке, когда она так смотрела. В одном её ушке болталась серёжка-крестик, скорее всего это был подарок кого-то из её бывших мужчин, на тонкой шее непонятным образом сплелись цепочки и брошки, украшения. Я поцеловал изображение в губы и бросил в окно, туда, где в сентябрьской ночи грохотал метал по металлу, очередной железнодорожный состав. Во тьме фотографию сразу подхватил холодный осенний ветер, растворил в себе и унёс.

Я сел на кровать и хотел заплакать, я чувствовал, что мне станет легче от слёз, но не смог выдавить из глаз и малюсенькой слезинки. Я и не помнил уже как плакать. Хотя не верил, но уже знал, жизнь должна измениться и всё теперь будет по-другому. Я остался один и теперь придётся заботиться о себе. А это сложнее, чем заботиться о ком-то другом.

Впервые я лицезрел Маргариту 23 спящей, в питерской квартире подруги и тотчас решил, что эта девочка с бледным лицом и растрёпанной по подушке розовой шевелюрой – станет моей. Пока она не проснулась и не посмотрела мне в глаза, я уже за неё решил, что и когда она будет делать ближайший месяц. Тогда было прекрасное начало августа, а я пребывал в отпуске, вдали от дел и с удовольствием бесконечно торчал от наркотиков. Роман с амфетамином, гашишом и марихуаной плавно перетекал в молчаливый развод по обоюдному согласию, и я наслаждался последними чудными мгновениями, проведёнными с прелестными веществами.

Я со скорбной медлительностью надел маленькую чёрную кофточку покойной Маргариты, которая вот уже месяц стала моим постоянным предметом одежды. Накинул сверху свой оранжевый балахон, а просторный капюшон низко опустил на глаза. В лифте посмотрелся в исцарапанное и заплёванное зеркало, я был чертовски красив и до тошноты бледен. Медленно вышел из подъезда дома. Если бы я был петербуржцем, то нашёл бы более значимые слова этому действу, по крайней мере, я бы грациозно покинул парадную. Но я москвич и все последствия столичной прописки, боюсь, будут преследовать меня всю долгую и счастливую.

Пару дней назад я обнаружил за углом своего дома, на Дорожной улице, киоск с алкоголем и табаком, и сейчас направился к нему. Возле киоска тихо переговаривались несколько чёрных человек, я подумал, что нежным и чувственным гениям вроде меня опасно в одиночку шататься по таким тёмным и диким улицам как Дорожная. Эта забавная мысль прибавила мне решимости, в конце концов, после смерти Маргариты Ц. мне нужно было обретать новый смысл бытия и, вдруг так станется, что он будет именно в ежевечерних походах по Дорожной. Хоть в чём-то – пусть будет, хоть какой – всё равно. Мне было странно не холодно…

В первое наше свидание в Москве я подарил Маргарите розу цвета её волос. Я придирчиво выбирал цветок именно определённого, нужного цвета и заставил продавщицу в салоне на Новокузнецкой показать мне весь товар. Я был очень придирчив и выбрал, как мне казалось, идеальный цветок.

- Неожиданно. – Сказала Маргарита на станции метро Пушкинская, когда мы встретились, и я протянул ей розу. – Подходит?

Она прислонила цветок к своим, не знающим расчёски, волосам. Я удовлетворённо кивнул и попытался рассказать ей, как выбирал цветок, но запнулся на полуслове, осознав, насколько лишними будут слова. Маргарита светилась красотой и мне до сих пор не ясно как смерть могла забрать у меня её такую, дышащую элегантностью и сдержанностью, такую доступную, красивую, но стоит протянуть руку и наткнёшься на незаметные раньше шипы… роза, да, тот цветок с бледно-розовыми лепестками был воплощением Маргариты. Он даже увядший не терял своего достоинства, я видел его ещё не раз на кухне, в её сумрачной квартирке на Балаклавском проспекте, где свечи в ванной и уборной заменяют электричество.

Окна её комнаты выходили на битцевский лес, за которым вдалеке виднелся дом Фёдора и я мысленно приветствовал друга, всякий раз, когда глядел из её жилища. Её чудаковатый сосед по квартире, дизайнер, сама Маргарита, фоторедактор, и их образ жизни – всё было странным мне. И я старался не вмешиваться в их разговоры ни о чём и дела, и фотоплёнки в холодильнике и даже начал любить всю эту странность, как полюбил саму Маргариту, и вдыхая, и ощущая каждый раз чужой, но прекрасный образ жизни, я понимал, что живу. В этом контексте смерть Маргариты Ц. для меня нечто большее, чем смерть отдельно взятого человека, я понимаю, что вместе с ней умерло многое из того, что не смогу обрести теперь никогда.

Маргарита работала в журнале «Большой город» и любила свою работу также сильно, как я когда-то любил наркотики. В киоске я купил пиво «Миллер», зажигалку и пачку лёгкого «Честера». Я не курил табак уже очень давно, но сегодня, я понимал, особенный случай. Мне нужно было почувствовать, что я живой, что, не смотря ни на что – не потерял свою веру в жизнь. Чтобы понять, что я не стерилен и не правилен, как обычно, мне нужно было до дна окунуться в свою скорбь и уже оттуда, коснувшись кончиками пальцев ног противного илистого дна, всплыть и жадно глотнуть живительный и такой чистый воздух, который, да, должен быть наверху. Мне нужно было понять, есть ли вообще дно – в этой бездне отчаяния. Сигареты в этом случае становились как бы элементом самобичевания, якорем, который тянул вниз.

Копание в себе, так или иначе – даёт свои результаты. Я закурил и зашагал вверх по улице, шатаясь, не чувствуя ног, вертя в голове мысль о смерти любимой и пытаясь её переварить. Всё случившееся подломило меня во много раз хлеще удара в пах коленом, который нанёс мне на дню не привыкший к шуткам боец ОМОНа. Стройный и молодой милиционер в камуфляже сначала проорал мне в ухо из мегафона, что я стою не в правильном месте. Я как раз докладывал в прямой эфир новостей, как не штурмуют здание, в котором забаррикадировались обманутые инвесторы жилья. В этот момент двое обошли меня, я нагло и беспечно, как могу только сам, отвернулся, продолжая трансляцию, и тот – самый красивый из когда-либо виденных милиционеров – влепил мне коленом промеж ног, двое подхватили и отволокли подальше, заломав руки. Нужно отдать должное изобретениям человечества – устройство хендс-фри дало мне завершить радиоэфир без сбоя. Я даже не хрипнул назло ментам, и пока меня вели под руки – продолжал вещать. Мы с Маргаритой очень любили гулять по городу ночью…

Одни или вместе с друзьями, мы выходили в полночь и шатались пьяные по московскому центру. Набережные, Садовое кольцо, Тверская, Петровка, переулки и бульвары – всё светилось разноцветными электрическими огнями тогда – в конце лета, самом начале осени. Я держал Маргариту за руку и сочинял про себя строчки стихотворений, отвлекаясь только для того, чтобы на ходу шутливо ещё раз поцеловать любимую в висок или щёку.

Маргарита стала для меня олицетворением трезвой от наркотиков жизни. В моменты сильной душевной слабости, когда тряслись руки, а вены и сознание ультимативно требовали канабиола, я говорил себе – вот! посмотри! Эта прекрасная девушка рядом с тобой – вот всё ради чего стоит подвязать ещё на день, а потом – ещё. Разве ты не видишь? Это – твоё будущее!

Я видел.

Теперь моё будущее мертво, как и мертва Маргарита Ц. Вы, видимо, не знаете, но когда принимаешь наркотики – всё смотрится совершенно иначе. Будущее – это новая доза, и уже на этом факте вращается ось мира. Ты работаешь не ради карьеры, но ради денег и свежей дозы, ты дружишь не ради дружбы, но ради удовольствия вместе замутить очередную порцию. О, не думайте, что бросить легко – легко отказаться от чего-то ненужного, поняв, что оно – не нужно тебе. Когда с новым крапаликом гашиша в твоей ладошке оказывается вся Вселенная, тебе, в общем-то, не нужен ни секс, ни любовь, ни прогулки, ничто. Только теперь становится понятным – кем и чем была для меня моя миниатюрная Маргарита Ц. если из-за неё я умудрился бросить. Она была для меня много большим, чем для вашего сознания, скупого на изменение – весь мир. Вокруг неё вращалось всё мироздание. Как же мне жить теперь, когда мир испепелён одним только телефонным сообщением? Я не просто понял тех, кто совершает самоубийства, я проникся их отверженностью и верой.

Однажды мы катались на трамвае, обнявшись, переплетя руки, больше часа. Мы объехали пол-Москвы и, кажется, ничего лучше той поездки, когда я мог бережно обнимать Маргариту и шептать ей в ушко разные нежности, со мной не случалось ни от одного прихода. Все эти мгновения моей тихой радости по любимому человеку, плыли передо мной, пока я брёл по тёмной Дорожной. Мимо меня шагали нетрезвые, развязные люди, я сам болтал в руках пивную бутылку, но не был похож на них. Как не похожи дикие и домашние крысы. Эти люди были здесь своими, как бы дополнением здешнего индустриального пейзажа, а я всего-то – в первый раз выбрался на эту улицу, на которую, правда, вот уже несколько недель смотрю из окна.

Вчера мне приснился сон. Это уже событие, ведь я ничего не вижу когда сплю вот уже несколько лет. Во сне я стоял перед подъездом редакции «Большого города» и скорбно переминался, путал свои тонкие пальчики между собой, кусал нижнюю губу, как со мной бывает, когда теряюсь. Из подъезда выносили гроб, и я знал, что внутри лежит моя Маргарита. Я не верил в это и остался у подъезда, когда траурная процессия миновала, и всё вокруг усыпалось лапками хвои. И тогда – всё-таки вышла живая Маргарита, но она смотрела перед собой, а не на меня, а за ручку её вела какая-то молодая брюнетка.

- Вот, - сказала мне Маргарита, не глядя в глаза, - на самом деле мне нравятся девочки.

Я кивнул и исчез в Гнездиковском переулке, а потом вернулся и то, что я сделал с той девочкой, которая держала Маргариту за руку (за ту руку – за которую должен был держать её я!) можно представить только во сне. Я заляпал кровью лесбиянки Тверскую улицу и Красную Площадь, Театральную и Никитскую, я футболил её отвёрнутую и кровоточащую голову по Арбату её же окостеневшими ногами…

Я проснулся вчера ночью после видения и понял, что Маргарита Ц. – умерла, но уснул, не веря в это. Она умерла – ещё раньше, да, просто я не верил.

Она умерла ещё несколько дней назад, когда я пригласил всех на новоселье, и мы хмельно праздновали моё новое жилище. Пришла и Маргарита, и я просил её – «останься». Но она ушла, сказав, что ничего страшного не случится, что ей надо уйти и сегодня быть со своими. В тот вечер, на кухне, во время всеобщего веселья и буйства она держала мою руку как будто судорожно, я смотрел в её глаза и не понимал – что с ней. Она уже тогда умирала. И я знал – это. И просто не хотел верить, и точно так же как она уговаривал себя – всё будет в порядке.

В самом начале Дорожной улицы я сел на газон, медленно прикурил сигарету, затянулся, отвалился на спину и вспомнил, уставившись в безразличное ко всему тёмное небо. Я сочинил это в самом начале нашего с Маргаритой знакомства, а пожалуй – когда даже не знал её.

Сознание на выlet
Пробивало от вздоха.
Однажды оно измениlos
И не вернулоs обратно.
По Москве на трамвае,
от chisтых прудов,
до самых окраин.
Universe вертиtsa
вокруг тоi москвички
из Питера.
(4еi номер tattoo на запястье)
Цвет глаз спрячь faster
в очки
равнодушной тьмы.
Хочетsa вскрыть себе dushu,
когда нет наркоты.

Мой наркотик мёртв. И я не знаю, что делать теперь – когда лежу на газоне, в самом начале Дорожной улицы, а мимо меня равнодушно стуча колёсами по рельсам, несут и несут души, разные, злые и добрые души, поезда скорого следования.

…я не могу об этом. Меня режет, и колет от каждой мысли об этой женщине – что странно и непривычно. Странно – но ладно! Мне ещё только предстоит пережить все эти встречи опять, заново знакомства, видения новеньких парней и, бля! всю эту поебень! как не хочу! спасибо! не за что! – вычеркнуть…

да… это похоже на завтрак в детском саду, когда все не хотят – но едят. А тот, кто не ест – вырезает одиноко какие-нибудь кругляжки и треугольнички из цветной бумаги за дальним столиком – работает… этот упорствующий малыш с ножничками, учится сейчас такой простой истине: кто не работает – тот ест! Ок.

«Возьми себя в руки!» – говорю я себе всякий раз во время подобной внутренней слабости насчёт женщины. И беру себя в руки. И всё равно – ***во. Всё бы ничего – но слишком! слишком. ЧереZчур!

но – ладно.

Владимир Константинович Колосс вальяжно подошёл к доске и начертил формулу, потом ещё одну. Ещё и ещё – с умопомрачительной скоростью. Сорок глаз проследили траекторию движения мела и двадцать мозгов привычно вычленили поступающую в них от этого действа – информацию.

- Информация поступает от субъекта субъекту… именно поэтому она – субъективна, об объективности не может идти и речи… перемещаться может так, так и так, и даже возвращаться от, к примеру, субъекта 6 субъекту 1 – это так называемый эффект испорченного телефона… в любом случае мы влияем на общественное мнение через массовое сознание, используя эталоны ценностей именно в этом и з б р а н н о м   н а м и обществе…

Двадцать рук, левых и правых, вооруженных только шариковыми ручками, прилежно и точно законспектировали схемы и формулы. Вооружение – подстать рукам. Эти двадцать культяпок с чернильными палочками, зажатыми внутри кавалькады аккуратных пальчиков – могли в будущем разнести на штаты и составляющие регионы, ну, скажем, Америку! или покорить и успокоить Чечню.

Или – завоевать Грузию. Или – заставить извиниться Филиппа Киркорова, или – сменить власть на Украине, или – сделать из говна России – конфетку, разрушать и созидать… ломать стереотипы и прививать новые привычки. Или - … или… – я посмотрел на карандаш в своей аристакратично-тонкой кисточке правой руки – боже мой! мы молодые боги! – мы можем ВСЁ!

Владимир Константинович Колосс окинул нас внимательным взглядом и продолжил.

- Некоторые скажут – «Нострадамус», я же отвечу – «грамотный аналитик». Из всех возможных вариантов развития событий мы должны выбрать единственно возможный и – либо способствовать его развитию, если он нас устраивает, либо, - Колосс хищно улыбнулся лицом, но не глазами, - Создать собственную, альтернативную реальность. И это! – п о н я т н о!

Теперь вы весьма поверхностно понимаете, чем мне приходится заниматься каждый день. Да, я просыпаюсь, одеваюсь, чищу зубы, глотаю свой кофе, жую «Чудо Творожок» и иду менять вашу чёртову реальность. Чем лучше я работаю, тем лучше становится – вам всем. Далее – мы собираемся ещё глубже окунуться в теорию и в конце – приступить к практическим занятиям.

Мы изменим ваше сознание, перевернём все представления о реальности, создадим на руинах что-нибудь новое, покажем – «как нада!» А потом – я научу всем хитростям и уловкам сверхчеловека, а в простонародье – шестёрки репортёра. Разумеется, это должно быть понятно, ну! я не знаю! – всем.

Ну, а чем ещё более интересным вы можете заняться вечером в воскресенье?

Если – скучно, то идите дальше пялиться в ваши ТВ-ящики, листать Интернет и думать – что вы через них что-то узнаЁте об этом мире.

Я вас всех уже «прикурил» – просто некоторые ещё не хотят с этим смириться. Они будут сидеть за партой, упорствовать и стричь цветные кружочки пока у них не посинеют пальчики.

все остальные – читают дальше.



лужОК



Первый раз меня лишили аккредитации в лужковском пуле, когда у меня во время очередной публичной речи московского мэра, запищал российским гимном допотопный Ericsson.

- АЛЁ! – сказал я, откинув крышку телефона, когда Лужков в уважительной тишине рассказывал всему миру через объективы и микрофоны нормальных журналистов и глаза и уши прессы про экономический подъём в столице.

- Всё в порядке, Ира! Вы можете подождать? А то тут ничего не слышно. – Я вышел из зала заседаний и хлопнул дверью. За мной в панике выскочила женщина из пресс-службы мэра.

Звонила моя руководитель. Замдиректора службы информации. Я тогда был очень зелёный и оттого – пафосный репортёр. Я пару раз на неделе стёклами собственных очочков отражал фигуру столичного градоначальника и был в восторге от этого. Люди, которые не видели вживую Лужкова также часто как я, не существовали для меня полноценными членами общества.

Мне не о чем было с ними вязать разговоры.

Я был блистательный корреспондент. Хватало денег, выдавались отличные репортажи, я перманентно тусовался в мэрии и городской думе, на работу выходилось – когда захочется, одноврЕменно – принимались лёгкие наркотики, возилось на иномарках и джипах друзей. О, да! это были яркие и пышущие тоской по себе деньки весны-лета 2006.

Моя воля бросила курить табак. Моя героическая писька побывала в некоторых других героических письках. Порой я лизал марки и ежевечерне, за тонированными стёклами чужих автомобилей, вдувал марихуану. по большим праздникам – ездилось, о! да! на «открытые воздухи» с гидропоникой и громкой электронной музыкой. Гулялось, каталось, наслаждалось, вдыхалось, жилось и вальяжилось…

- Да, Ира! Я на заседании правительства. Репортаж будет через полчаса. Записаться? Перезвоните мне позже.

Я как затвором винтовки, во всяком случае, с таким же звуком – «ку-клукс-клан!» – хлопнул крышкой своего пожилого, да – «столько-не-живут-Ericsson». Подумал войти обратно в зал. В позе распятого Христа перед дверьми стояла сотрудница пресс-службы и – не пускала.

- Вы больше туда никогда не войдёте. – Ультимативно вперила она в меня эту фразу, а ещё – свои блестящие от частых приёмов кокаина – глаза.

- Ширяешься? – хотел спросить её сразу, и мы бы подружились и – ширнулись бы вместе. Но я не ширяюсь во время работы.

Я выпучил на некрасивую женщину глаза и начал перебирать в уме десятки реакций на сложившуюся ситуацию. Мне, пафосному и зелёному, конечно, не пришло на ум ничего более интересного.

- Вы что? прихуели? – на полном серьёзе спросил растерявшийся – я.

Она действительно прихуела от моего такого вопроса и выпучила глаза ещё сильнее, чем – я. Всё её существо говорило о том, что как бы сильно она ни прихуела – пройти не даст. С такими взглядами на ситуацию, мы бы никогда не решили своих проблем, а только испортили бы зрение рано или поздно.

- Это вы – прихуели! – Ответила тётка. И тут теперь – я, конечно, тоже прихуел.

- Как вы со мной разговариваете? У меня там аппаратура! – пришёл мне в ум вариант проникновения поближе к Лужкову, внутрь зала.

Рекодер на мини дисках действительно находился внутри, был подключён к звуковой розетке и писал с микрофонов городских голов прогон каждого по любому поводу. Пресс-секретарь всё ещё корчила Иисуса, распятого на расписных дверях зала заседаний московского правительства.

- Дайте пройти!

Она подумала, подумала и медленно стала опускать распростёртые руки. Я подзадорил.

- Там личные вещи!

Тётка размякла – вообще.

- Ну, хорошо, только тихо.

Отошла от дверей. Я ухмыльнулся, дёрнул ручку и уверенно вошёл в зал. Хотел назло хлопнуть дверью, но пресс-секретарь её прилежно и мягко затворила.

Я, было, уселся в кресло за штативами телекамер, рядом с симпатичным столичным депутатом Инной Святенко, и продолжил слушать Лужкова, как увеличивается благополучие, и растут капиталы м о с к в и ч е й. Но тётка вперила руки в бока и нависла надо мной.

- Чё? – обнаглел ей в глаза.

- вон. отсюда.

Я скукожился от такой ещё большей, чем моя – наглости и начал собирать свои бумажки. Отключил рекодер, смахнул всё в сумку и обиженно вышел из зала, и опять хотел хлопнуть дверью – она снова придержала.

Мы на ходу ещё обменялись необходимыми любезностями.

- Фамилия!

- Прусаков!

В любом случае – теперь всё это пришло в негодность. По сравнению с моими нынешними проблемками. Нет, они не стали больше или сложнее – просто… пожалуй… назовём это – сменой приоритетов. Новая жизнь – новые проблЕмки.

Вылезая тогда из зала мэрии, прижимая к груди обеими ручонками провода и микрофоны, «личные вещи» и многозначительные бумажки с цитатами из мэра, министров, затравленно оглядываясь, словно поджавшая хвост собачонка, я испытывал что-то – похожее на гордость за свободу слова. Которая сейчас мне, разумеется, в ****у не сдалась.

И пусть я был зелёный и пафосный журналист – тогда, но я мог запросто сказать в лицо хоть мэру, хоть сотруднице его пресс-службы – «вы что? прихуели?» Если они прихуевали – время от времени.

Тогда – я мог в зенки любому, а то и в репортаже ляпнуть какую-нибудь правду. И поэтому был опасен для общества. Моя руководитель Ира любовно называла меня обезьяной с гранатой.

Пока я дошёл до кресла – в холле, сделалось четыре звонка. Тётка позвонила личному пресс-секретарю Лужкова – Серёже Цою. Серёжа Цой – послал её на *** и сказал, что не занимается аккредитацией журналистов. Тогда тётка, которая в принципе никогда никого кроме меня не лишала аккредитации, позвонила в комитет общественных связей города и заказала меня – там.

Там – я значился нигде. Да, вот так – очень плохо – работает тупая пресс-служба нашего любимого мэра. Они – ничего не умеют.

Как же лишить аккредитации, если никого не аккредитовывать? Тётка позвонила в мою редакцию и нарычала – туда.

- Прусаков! Лишён аккредитации! Не пущу! Никогда! Нет! Nooo!– кричала она все эти отрицания, наверное, в трубочку телефона, брызгая слюнками по кафельному полу потаённой комнатки отдыха в мэрии.

- Нахал Прусаков вконец прихуел!!

Я плюхнулся в мягчайшее кресло и откинул крышечку своего писклявого «столько-не-живут-Ericsson». Четвёртый и заключительный звоночек.

- За что тебя лишили аккредитации? – спросила мой руководитель Ира.

Шестерёнки системы вращались ***во – но чёОООтко. Русские.

…разумеется, всё обошлось. Это же – русские. И я потом много и с удовольствием улыбался с той тёткой на разных мероприятиях с городским головой, и она хвалила меня, а я – нравился всем. и суетливо выходил и входил, говорил и не задавал лишних вопросов, молчал про какую-нибудь некрасивую правду, когда меня об этом просили и больше – не прихуевал никто.

Потому что я стал жжёным и помудревшим репортёром московского пула. И хихикал вместе с пресс-службой над зелёными коллегами, у которых совсем не во время пищали «столько-не-живут» Самсунги и беспонтовые Сименсы.

А потом позвонит Камышников или Бро.

- Чел! С тебя «пятихат» и мы тебя танцуем весь вечер. Надуем как воздушный шарик! Будешь у нас вечно – think positive!

Что уж говорить – у них была дудка, и я плясал под неё. Любой вечер в Зеленограде превращался в автомобильные погони от милиции, перевозки наркотиков в особенно мелких размерах из одного района в другой..

Квартиры без мебели и высокие бледные потолки, просторные ночные улицы, резкие повороты на с к о р о с т я х, жёлтые фонари и белые полоски, дорожки! порошки! визг тормозов, косяки марихуаны, блестящие от гашИша и капель «визина» - глазки, довольные от удавшейся жизни – рожицы.

Всем нравятся наркотики – а я очень талантливый наркоман. Мне всегда – крайне мало. не-дос-та-точ-но. Многие даже восхищаются моим нескончаемым всепоглащением в любых количествах.

Я приезжал в Зеленоград, мне в зубы вставляли огромный кОсЯчИнО, пускали дюжину «париков» и отпускали кружиться и вертеться – по местным разноцветным, даже ночью! дворам.

- Хахаха! – не думал я о будущем и закидывался ещё, ещё и – ещё.

Пёрло так, что не помнил своего имени.

- Ну, чё там? в мэрии? – спрашивал кто-то из н а ш и х.

- Юра! Лужков! – отвечал я, и мы смеялись.

- А кто он? – и хохотали.

- Не знаю! Просто – классное имя!

- Хотел бы? чтобы тебя звали – Юра Лужков?

КоСяЧиНо – складно работал в наших венах, мозгах и гляделках. Летом я познал – конечную стадию лёгкой наркомании. Мы вдували возле магазинов, варили гашишные плюшки на дворовых лавочках, курили – ну, везде и всегда.

Гашиш, приправленный опиумом, о, да! прочно вошёл в позитивную привычку. Казалось совершенно нормальным покурить, когда проснулся, потом во время прогулки, ещё раз перед завтраком, после обеда, на пляже, с друзьями, с подругами, в гостях, дома, возле маршрутки, в машине по пути с работы, в туалетной кабинке Макдоналдса, в Москве, в Зеленограде, бля, в Питере.

Юрий Лужков…

По утрам субботы похмельные и весёлые с вечера пятницы корреспонденты, наверное, до сих пор, не поспевают по столичным «пробкам» за утыканной антеннами «Ауди» беспокойного московского начальника. Новички всё так же ссорятся за места в аккуратном синеньком форде «Транзит» для журналистов лужковского пула…

С Серёжей Бачинскi, репортёром модного Сити-ФМ, мы частенько ржали над пресс-релизами, которые составляли для нас неумелые сотрудники мэровской свиты.

- Га-га-га! Маленькие москвичи страдают от испарений некачественного московского бензина! маленькие москвичи! – это чё? Лужков и Платонов? га!-га!-га!

Что глава исполнительной власти города, что законодательной – оба ниже меня. А я – изящен, тонок, строен и – метр семьдесят.

И выходили в прямые эфиры, и пили на попутных фуршетах халявный коньяк или шампанское, и знакомились с симпатичными стажёрками «Маяка», и тянули микрофоны с разноцветными набалдашничками-логотипами наших станций. Делали начитанные зеркальца души, надували щёки и кивали на умные речи Юры Михайловича.

Смотрели в его всегда трезвое, бодрое лицо и недоумевали:

- Как же он не пьёт? И не курит! И не ширяется! Человеку необходим – торч!

- Он очень азартный. – Говорила опытная и пьяная журналистка «Вечерней Москвы» как-то во время очередного уличного застолья, когда московские корреспонденты собрались поскорбеть за красным вином из пластиковых стаканчиков о своих децельных зарплатах, - По ночам он заставляет своих министров играть с ним в преф!

Сожалею, что я не великий русский писатель Володя Сорокин. Иначе весь этот изврат с ночным преферансом – описал бы жизнеутверждающе. Зато я – великий монгольский писатель, и пою – что вижу.

Вот я вам и спою – ща.

«Я смотрю Лужкова в прямом эфире на празднике спорта. Встань за Юрой и помаши тёте ручкой»

Такое SMS мне прислала Хип, когда я мялся возле той самой экологически чистой заправки, от которой наконец-то перестанут страдать маленькие бедняжки москвичи. Я мялся не в одиночестве – вместе со мной мялись пятнадцать людей-телекамер, штуки четыре – микрофона, и до ****и – промокашек, фотографов и наполнителей информ-лент. Всего – человек сорок. Синхроны, во главе с Лужковым, к нам – ехали.

И я был очень удивлён, что мой любимый мэр делает синхроны в каком-то другом месте, когда столько уважаемых людей – ждут его здесь. Например, московский министр транспорта (никаких имён!), стоя в импровизированной массовке, уже держал на изготовке плакат «Долой бадяжный бензин».

Вместе со мной электронному сообщению удивились коллеги, которые оказались рядышком – и московский кор «Маяка» Рома Бочкарёв, и просто Катя из «МК», и дружище Бачинскi, Сити-ФМ. Последнему уже вообще пора было отзвониться в прямой эфир своей вперёд-паровоза-радиостанции и рассказать – что там всё таки с несчастными столичными малютками.

Мэр задерживался.

В ожидании я угостил Бачинскi кофе, которое задолжал с какого-то прошлого субботнего объезда, остальные похрустели чипсами, а Бочкарёв увлекательно рассказал всем про интересную командировку в одну из российских пердей.

На дороге, точно на повороте к заправке, ко всему – поцеловались две легковушки. Многие чиновники, которые готовили акцию – занервничали, другие – запаниковали. К автолюбителям сбегали несколько агентов Смитов из охраны. Сделав лица кирпичом, что-то сказав и сунув какие-то пакеты конфликтующим водителям, они быстренько рассосали зарождающийся дорожный затор.

Лениво наблюдая за чужой суетой, я отхлебнул свой кофе.

Ну, а потом они все завозились, расставились по оговоренным местам, расчехлили все эти свои «долой бадяжный бензин». На нешикарном «Ауди», ощетинившимся антеннами спутниковой и радио связи, под аплодисменты собравшихся – подкатил центральный синхрон. Главный герой любого репортажа московских газет, столичных радиостанций и ТВ.

Я хлебнул невкусный, но крепкий – свой кофе из автомата.

- Хоть это и заправка компании Лукойл, - сказал мэр, - Но это всё равно не реклама.

Аплодисменты.

Ничего что тут московский министр с плакатом, мэр и случайно – все СМИ городского правительства. Впрочем – ничего. Случалась и не такая нереклама.

Мой «Нескафе» кончился, я не нашёл урну, смял стаканчик и уронил его, в бензиновых, надо думать – экологически чистых разводах, лужицу.

Лужков только-только разошёлся с речью, а его пресс-секретарь Сергей Цой переполошил всех, пообещав подход к прессе – а меня и всех кто приехал на синем Форде от Тверской, 13, уже тянули в салон.

- дальше, дальше! Едем скорее! – Подгонял нас сотрудник пресс-службы Константин Иванович, которому сегодня предстояло нянчится с нами весь день.

Раздавались по-коровьи вялые «му-у-у мы только начали! зачем нам другое, когда юра – тут?» но все прилежно расселись. Поехали дальше. Раздали новые релизы. Мы ехали на открытие одного теперь, благодаря нам, известного хотеля.

Когда наш форд подкатил к свежепостроенной «пять звёздочек» гостинице, внутри уже играл оркестр, и выступал мэр. Мигалка в Москве и милицейский кортеж – сродни телепорту. Константин Иванович оказался очень опытным пресс-секретарём, как аналитик – он смог предугадать, что мэр доедет везде быстрее нас.

- Ребята! – сказал я коллегам. – Помогите «Говорит Москве» с опросом.

И ткнул в коллег микрофоном.

- В будущем году, в городском бюджете сто миллиардов долгов – как вы считаете, это нормально?

- Нормально, - буркнул худой и высокий Юра из Интерфакса, - Как алкоголик: от зарплаты до зарплаты.

- Это устоявшаяся мировая практика. – Подсказал Бочкарёв.

- Я не буду помогать конкурирующей радиостанции! - Пошутил Бачинскi.

Но действительно – не помог. Убежал искать тихий угол, где ловит идиотичный корпоративный «Скайлинк», чтобы опять выйти в прямой эфир. Сити-ФМ – это не работа, а – зло. Бочкарёв, например, взвыл от написания каждые пятнадцать минут текстов про пробки в городе, кинул приличную зарплату и сбежал оттуда на «Маяк» пару месяцев назад. А значился – первым репортёром Сити.

А Бачинскi в любом случае опять привязал бы всё к секс-меньшинствам. Он с удовольствием и по любому поводу в моих опросах упоминал, как в него угодила дымовая граната во время разгона гей-парада на Тверской. Всё что с ним тогда произошло – хорошо знакомо постоянным слушателям «Говорит Москва».

Я поймал в гостиничном ресторане какого-то дядьку из администрации президента и спросил про городской бюджет – его. Дядька оправил пиджак, как будто я его сейчас по телевизору покажу. И провальяжил:

- Знаете, я федерал и поэтому московские дела меня не очень интересуют. Но всё, что столичные власти сделали с городом – не есть хорошо.

Интересно, что он имел в виду? Я искренне улыбался в его откормленную физиономию. Идиот – улыбался в ответ. Федеральные власти не любят местные. Ну, а мы, ручные московские СМИ, Путина чёта-какта-тожа – не очень. Эффект кормящей руки очень просто достигается даже с такими продвинутыми животными, как – пресса.

Мэра повели обедать, а нам предложили – белое вино в бокалах и опять, эти блять, беспонтовые канапе. Мы сначала осторожно, а потом всё смелее – начали тянуть алкоголь и скупую закуску. Знакомились и лучше узнавали друг друга.

- Оля?

- Игорь?

- Московский пул?

Необходимое для очков респекта хвастовство:

- А вот когда на прошлом объезде…

Проверка на вшивость:

- Что ты выдала о прошлом заседании мэрии? Не правда ли было – весело.

Пустой трёп:

- Как нынче дорого жильё в Москве!

- У вас как с зарплатой?

Конечная стадия:

- Обменяемся номерами мобильных трубок?

- Ок

В принципе, из всех кто числился в моей новой колбаске «Nokia», купленной на зарплату московского кора, в группе «Коллеги», я звонил только Бачинскi. Но всё это – привычная процедура из разряда «знакомство столичных журналистов». Если все формальности выполнены в соответствии, то телефон давался каждой стороной – охотно. Эдакая дорожка к новой работе – если что. Приятно иметь связи повсюду, это же – моя профессия!

За этой пирушкой с благородной улыбкой, сидя в глубоком кресле, наблюдал спикер Гордумы Владимир Платонов. Он даже не подмигивал подвыпившим симпатичным корреспонденткам – потому что он очень хороший, весёлый, тактичный человек и я его за это – уважаю. И в моём тексте – он таким и станется.

Вышел откушавший и довольный Юрий Михайлович. Некоторые из нас, особенно операторы телекамер, уже несносно держались на ногах.

- Ну и развезло меня на вчерашние дрожжи! – вперил в меня окосевший взгляд Бочкарёв.

Я, он и Бачинскi сошлись с бокалами за штативами телекамер и спинами журналистов. Лужков как раз рассказывал, как много новых гостиниц появится в Москве в будущем году. Перебивая градоначальника Бочкарёв начал незаконченный ранее рассказ:

- …ну, этот скоростной поезд до Питера, когда пускали – там и он ехал. – Бочкарёв кивнул в сторону мэра.

- Мы как всегда на поезд не успели, ну и вообще – были более важные алкогольные дела. А у нас – четыре прямых включения. На ленинградском вокзале, в пути два, и – в Питере. Сидим мы значит, в кафешке на Ленинградском и попеременно включаемся с рассказом о том, что как бы происходит. Гоним жуть какую-то, отвечаем на вопросы ведущего, а нас по радио слушал кор из ИТАР-ТАССа который, наверное, за соседним столиком сидел – и такую же пургу выдавал на ленту…

У Лужкова, при всём уважении, не было шансов перекричать поставленный радийный голос Бочкарёва. Бачинскi своим басом – тоже успевал вставлять резкие комментарии в речь мэра. Я видел, как над нашей троицей сгущаются тучи и сотрудники пресс-службы.

- Один раз, - сказал я, - за то, что смог перекричать Лужкова, меня лишили аккредитации. Был скандал.

Во время повисшей паузы всё-таки стало слышно мэра. Мы звякнули напоследок бокалами, допили одним глотком вино и неохотно пошли в толпу типаработать. Мы с Бачинскi ещё поржали, незаметно протягивая мэру вместо микрофонов – пустые бокалы. А потом откуда-то вынырнул Константин Иванович.

- скорее! едем! пожар!

И началось: «муу-у, а фуршееет?»

Между тем, в форд набилось больше коллег, чем было – мест. Появились новые пьяные симпатичные женские лица. Они всем нравились, и высаживать их никто кроме скучного Константина Ивановича не хотел. Сначала пресс-секретарь поставил нам ультиматум: «пока кто-то не выйдет, никуда не поедем!», но время работало на нас, а у Ивановича же всё горело! Он же сам при любой возможности орал - «скорее! едем!»

Бачинскi посадил кого-то симпатичного на колени, я ужался в размерах попы, чтобы села ещё одна (чуть ли не симпатичнее моей – попа) и мы – поехали.

Приехали на грандиозную стройку очередной станции метро и выстроились в аккуратную line перед туалетной кабинкой. Внутри – засел и долго стонал генерал милиции.

- Кто там? – шептались перепуганные молоденькие журналистки на каждый неприлично громкий звук.

- Главный милиционер по метро. Генерал метрополитена! – отвечали опытные коллеги. Но – никаких имён!

Генерал вышел – в итоге. Внимательно оглядел собравшихся. Прозорливым взглядом чётко приметил в руках Бачинскi пивную бутылку. Подошёл к репортёру, пожал руку, прикрыл тому пальчиком отвалившуюся челюсть и кивнул на сосуд.

- Пустая, - промямлил Бачинскi.

- Не интересует, - Отчеканил генерал метрополитена, поправился и медленно зашагал вдаль.

Лужков снова задерживался, теперь – на гольф-полях в КуркинО, куда наш форд никак не успевал из-за памятного ультиматума. Поэтому, недолго думая, все журналисты сбегали в небольшой супермаркет, у которого впечатляющее будущее из-за подземной стройки, за алкоголем и теперь – торчали на солнышке августа, поплёвывая в раскопанный кратер, где должна появиться новая станция московской подземки.

Началась уже просто неприличная пьянка.

Цики, многозначительные суровые взгляды, угрозы прекратить за пьянство карьеры всех и каждого – здесь и сейчас! – на нас уже просто не работали. Точно так же можно уговаривать прекратить пьянство и не протаскивать алкоголь школьников на выпускном балу. С нами выпивали генерал метрополитена и директор той же фигни – Гаев.

И вот когда обескураженный развязностью своего личного пула, Юрий Михайлович осторожно приблизился к этой неуправляемой толпе обезьян с ядерными зарядами, телекамерами и микрофонами, блокнотами и ручками. Когда повисла хоть какая-то тишина, а мэр стал рассказывать про замечательную станцию метрополитена – известной арабской мелодией Infected Mushroom зазвонила моя колбаска Nokia. Это звонил Бро.

В этот момент я тянул микрофон к самому лицу мэра, присев под объективы телекамер и стараясь не распластаться под ноги московского головы от всего выпитого. Выбраться, не повалив пару штативов, не утянув за собой дюжину проводов, из всего этого неорганизованного пула – виделось нереальным.

Телефон надрывался арабскими фразами, на меня уже косился не только Лужков, но и, заподозрив во мне террориста, подбирались со всех сторон его бодигарды. Бачинскi, который стоял недалеко, давясь от смеха, показывал мне большой палец.

Делать было нечего – я сел попой на землю, отложил аппаратуру и поступил, как я – умел по опыту и сложившейся традиции. Всё равно меня сюда больше не позовут, решил я, хотя бы с Бро поговорю. И на грани бесбашенной истерики:

- АЛЁ! ЗДАРОВА! ПОНИКА? СКОЛЬКО? А ГАШ? ОК. ДАВАЙ ГРАММ ГАША! ПРИКИНЬ, ТУТ ЛУЖОК!

Потом я трезвел, краснел и слышал это целый вечер по всем московским телеканалам – фразу частично и целиком. По идее, меня должны были прикурить сразу, но потом начался очередной фуршет, все раздобрели и – забили на меня болт. Всё обошлось в очередной раз.

Я – лаки!

В этот вечер мы ещё ездили к тебе в Королёв, помнишь? Ты показала мне – свои любимые места, а я, любимая, показал тебе – как лучше отварить плюшки гашИша. Ты ещё спросила:

- А есть ещё?

Тронула себя за мочку уха. Нервничала. Это меня улыбнуло.

В твоих бегающих неуёмных зенках тогда отразился я сам – всего пару месяцев назад. По этому стремительному движению, я жжёный всё понял, ты – могла бы поспорить и со мной насчёт всепоглащения и скоростей употребления. Но ты не спросила разрешения на эту опасную игрулю – у неба. Как это сделал – я.

Ты действительно поверила, что у меня ничего с собой не было?

Всё верно. Обычная наркоманская логика – только наоборот. Ты – спасаешь меня, я – выручаю тебя.

Вообще – когда от зеленоградского торча забывал своё имя, я бы хотел, чтобы меня звали Юрой Лужковым. Тсс-сс-с. И ни чччерта я – не изменился.

Проехали…



…В ПИТЬer




ЛЕКЦИЯ НОМЕР ДВА

Владимир Константинович КолОсс элегантно отёр руки от мела – влажной салфеткой. Поправил полы кожаного пиджака, огляделся и аккуратно поднял с чьей-то парты учебник. Повертел, взвесил на ладони и спросил у нас:

- Что это?

И окинул взглядом присутствующих на собрании секты журналистов. Посыпались наобум предположения.

- Книга.

- Учебник.

- Источник знаний.

Колосс скептически покачал головой.

- Мне кажется, это больше напоминает прямоугольный объект из бумаги. Синего цвета. Весом не более килограмма. Эта вся информация, доступная нам, пока мы не начали – читать. Извлекать её из носителя.

Учитель открыл книгу и перебрал страницы.

- В принципе, этим предметом можно подпирать, например – шкаф. Без определённых начальных знаний – он бесполезен. Мы ничего не узнаем из книги, если не умеем читать. Журналист всегда должен обладать запасом начальных знаний, которые смогут повести его в правильном направлении. И прежде чем нести информацию, вы должны удостоверится во всех последствиях, которые она окажет на аудиторию. И подать её в единственно верном ключе!

Губы учителя расплылись в улыбке, а глаза – смотрели всё так же внимательно, совсем не весело. Я никогда не замечал, чтобы он улыбался по-настоящему во время занятий.

- Неправильно поданная информация – только ваша ошибка. Раскол в информационном потоке неминуемо ведёт к появлению раскола в обществе, а, следовательно – к преобладанию маргиналов. Которыми мы управлять – не можем.

Прошлой осенью Владимир Константинович Колосс усадил меня в свою чёрную А6 «Ауди», отвёз в редакцию радиостанции «Говорит Москва» на Большой Татарской улице. Мы поднялись по широкой и крутой лестнице на последний этаж, прошли мимо герметичных стеклянных дверок студий с красными огоньками над ними «On Air».

Оказались в огромной комнате NewsroomА, завешанной с пола до потолка взрывами журналистских мозжечков – фотографиями, плакатами, записками, лозунгами, цитатами. Меня усадили за монитор и попросили составить минутное сообщение об отравленном китайцами Амуре.

- Этого не надо бояться – определённый процент маргиналов существует в любом обществе. Наша с вами задача – отделить их от большинства общественных процессов. Грубо говоря – пусть они одевают «косухи», бьют тату и спиваются в подворотне или носятся по улицам с красными флагами и горланят революционные песни. Сделать жизнь маргиналов сложнее – наш с вами профессиональный долг.

До прошлой осени я горланил революционные песни, спивался в подворотнях, вешал красные флаги в своей комнате в Зеленограде, по возможности боролся с государственной машиной и плевал на всю систему – в целом.

У меня был странный способ получения денег – днём я какое-то время писал свои многочисленные нигилистские тексты и отвечал на «Привет-как-дела-чем-занимаешься?» звонки Димы, директора большой теле-блять-коммуникационной компании. (Вообще – я очень благодарен Диме. Он хорошо со мной обходился. А свою компанию он, кажется, продал.) Иногда придумывал для него любые рекламные проекты. Изредка удавалось тиснуть статейку в какую-нибудь третьесортную газетку. Я исполнял свой журналистский долг и – отделял себя, маргинала, от общества всё активней и дальше.

- Маргиналы – это люди, которые не принадлежат ни одному из социальных институтов. Они не делают медицину, религию, армию, политику – ничего из того, в чём нуждается большинство. Они – вне происходящего. А ещё вне происходящего, по роду профессии – журналисты. Лучшие из маргиналов становятся журналистами. А лучший из нас – это непревзойдённый маргинал. Что? непонятно? Для того, чтобы отделить маргиналов от общественных процессов, вам нужно сначала самим полностью. не принадлежать. обществу. это. – понятно.

Когда Владимир Константинович Колосс привез меня в редакцию «Говорит Москва» и мне скептично сказали – «ну. какое-то время побегаешь на прессушки стажёром, поучишься» - меня уже достал собственный образ жизни и я был согласен – на всё. Система всегда права, но даже если кому-то и удаётся её свалить – он сам становится системой.

Если тебе здесь что-то не нравится – твой единственный выход упорствовать и стричь разноцветные кругляжки за отдельным столиком. Я готов был проглотить что угодно – только бы разгрузить свои синие от бесполезного беганья по клавиатуре – пальчики.

Именно поэтому. идиты в жопу! В жопу пошла ты! Иди ты в жопу! В жопу! жопу! жопу! ИДИ ТЫ В ЖОПУ! Иди ты в жопу! В жопу ты иди! Иди, о, лучше иди – В ЖОПУ! В! Жопу! ЖОПУ! ЖОПУ! жОпУ! ЖоПу! ИДИ КАК ТЫ НАХРЕН В ЖОПУ!!! ТЫ ДА! Иди в жопу! ЖОПУ ЖОПУ ЖОПУ! ДА! ДА! ДА! ДА! ЖОПУ! В! В! В жопу! Пошла ты быстро в жопу! В жопу ты иди! Иди, о! лучше иди сама – В ЖОПУ! В! Жопу! ЖОПУ! ЖОПУ! жОпУ! ЖоПу! ИДИ КАК ТЫ НАХРЕН В ЖОПУ!!! В жопу! жопу!! в жопу!! в самую жопу! иди ты в жопу! БЛЯАААА! В ЖОПУ! В ЖОПУ! В САМЫЙ АНУС! В – Ж-О-П-УУУУУУ!!! Иди ты. Иди ты. Иди ты. В жопу. в жопу. жопу. да! В самую жопу! в самую жопу! в жопу, жопу, жопу!!! ПОШЛА ТЫ В ЖОООПУУУ!!! НАХЕР ОТСЮДА!! Своими ногами! Собственными ножками!! В жопу мира! Да! Да! Да! В жопу мира! Ногами в жопу мира. В мира жопу ножками! Да! ИДИ В ЖОПУ! сама ИДИ ты в ЖоПу!! Жопу иди ты ногами в!! В иди ты!! Пошла ты в жопу!! ЖОПУ! В ЖОПУ! ИДИ! ТЫ! НОГАМИ! ВСЯ! В! ЖОПУ!! В жооопуу!! ЖОООПУУУ!! ИДИИИ ТЫ В ЖООО!!ПУУУ!!! ДА ОТЪЯБИСЬ!! ООО!!! В ЖОПУ!! ИЗ ГОЛОВЫ!!! ИДИ ТЫ!! Пошла сука тварь блять ненавижу уродина ****ина да какты??? Да какты взялась та??? АААА???? СУКА ТВАРЬ!! ДА ОТКУДА ТЫ ТАКАЯ ПОЯВИЛАСЬ ТА? АА??? ТЫ БЛЯТЬ СДОХНЕШЬ СУКА!! И никто, слышишь, никто! ниКТО! НИКТО!! НИКОГДА!! Ах, ты сукаААА!!! Да как ты могла? ДА КАКТЫ БЛЯ А??? ДА ПОШЛА ТЫ В Ж-ОООООО-П-УУУУ!!!!! Тебе да?? Тебе всё мало, да? Да сколько тебе нужно? Да что ты хочешь та? Да я тебе всё отдам – ТЫ ОТЪЯБИСЬ!! УХОДИ!! ИДИ ТЫ!! В жопу! пошла ты! Ненавижу! Тварь! Не-На-ВИ-ЖУ!!! В жоПУ! ВСЁ. В ЖОПУ! СУчКА!! ПАДЛА!! Да чтобы!! Иди ты. В жопу. в жопу. жопу. да! НАХЕР! В самую жопу! в самую жопу! в жопу! в жОПУ! В ЖОПУ!! ИДИ ты! Нахер отсюда! Иди ты! в жопу, жопу, жопу!!! ПОШЛА ТЫ В ЖОООПУУУ!!! НАХЕР ОТСЮДА!! Своими ногами! Собственными ножками!! В жопу мира! Да! Да! Да! В жопу мира! Ногами! в жопу! мира! В мира жопу! ножками! Своими сраными! Драными! ножками! Да! ИДИ В ЖОПУ! Да! Да! ДА! ДААА! Да! В ЖОПУ!! Ах ты блять!! ИКОГДА!! СЛЫШИШЬ МЕНЯ??? НИ-КОГ-ДААА!!! НЕТ! НЕЕЕТ! ТЫ БЛЯТЬ!! АХ ТЫ!! Тварь! Да ты же – блять! Да ты ЖЕ! ДА ТЫ ЖЕ НЕТ!! ДА!! НЕТ!! Своими ножками! Топай! Вали! Из башки! НАХУЙ!! ОТСЮДА!! В жопу! пошла ты тварь!! Да что тебе надо?? Да что ты хочешь таа?? ААА?? ДА ПОШЛА ТЫ В ЖООООООПУУУУ!!! Ты иди! Иди отсюда! От меня! убирайся! Не подходи! Не будь рядом! ПРОХОДи ты уже!! ААаА!!!! аааААА!!!! твааАААА!!!ррьь!! Иди ты в жопу! В жопу ты иди! Иди, о, дА!! лучше иди – В ЖОПУ! В! Жопу! ЖОПУ! ЖОПУ! проваливай!! Убирайся к чертям!! В жОпУ! ЖоПу! ИДИ КАК ТЫ НАХРЕН В ЖОПУ!!! ТЫ ДА!! Иди в жопу! ЖОПУ ЖОПУ ЖОПУ! ДА! ДА! НАХУЙ отсюда! убираЙСЯ! ВОООН!!! ОООО!!!! Ненавижу! Убей себя!! Раствори себя в жёстких московских днях!! Выдави из себя всё ГОВНО в ебучем петербургском неБЕ!!! Жиииить! вскРОЙ себе ВЕНу! ВСКРОЙСЯ БЛЯ!! уходи от меня!! ИСчезНИ!! В жопу!! Вон от меня дальше!! НАВСЕГДААА!! ДА! Да чтобы!! Иди ты. В жопу. в жопу. жопу. да! НАХЕР! В самую жопу! в самую жопу! в жопу! в жОПУ! Никогда!! Нет, я – не буду я!! Мне надо ЖИТЬ! ВЫХОди! Убирайся! Схлынь! РАСТворись!! Что же тебе надо тварь от меня??!! СВАЛИ!! Сучка!! К ****ям! Ампутируйся. Свали!! У****яч!! ТВАРЬ! Не!-на!-ви!-жуУУУУУ!! А! АААА!! БЛЯААА!! Да ты чё? Да ты чё бляААА!! Нет! Никогда!! Да чё ты а?! да как ты! Да почему ты! Да ваще!! ВАЩЕ! А? ААА!! Пошла сука тварь блять ненавижу уродина ****ина да какты??? Да какты взялась та??? АААА???? Жить. Надо. мне. СУКА ТВАРЬ!! Иди, оооООО! лучше иди сама – В ЖОПУ! В! Жопу! ЖОПУ! ЖОПУ! жОпУ! ЖоПу! ИДИ КАК ТЫ НАХРЕН В ЖОПУ!!! В жопу! жопу!! в жопу!! в самую жопу! иди ты в жопу! БЛЯАААА! твааАААА!!!ррьь!! Иди ты в жопу! В жопу ты иди! Иди, о, дА!! лучше иди В ЖОПУ! В! Жопу! ЖОПУ! ЖОПУ! проваливай!! Убирайся к чертям!! В жОпУ! ЖоПу! ИДИ КАК ТЫ НАХРЕН В ЖОПУ!!! ампутировать. растворить. слить. Выждать. пережИИИИТь. ЖИТь. жить. жить ещё. ещё жить. без тебя. без тебя тварь жить навсегда. Жииить! ЖИИИТь! не видеть. не знать. вскройся. ЖИТЬ! ЖИТЬ! НАВСЕГДА! быстрее. завтра. сегодня ЖЕ! А бля? вскройся! слабо бля?? давай бля!! давай бля сука! сейчас же! сию же секунду! ИДИ ТЫ! Мне! нада! ЖиИииТЬ!

Последний день перед отъездом из Москвы, когда начинался двухнедельный отпуск, я выл над ноутбуком в своей квартирке на Дорожной Улице. Стучал по клавишам и лохматил свою шевелюру. Отшвыривал деревянный стул, потом дышал глубоко, аккуратно ставил стул на место и через минуту – снова пулял в стену. Впивался пальцами в свою шею, орал и не находил покоя, выходил на балкон восьмого этажа и стучался головой о поручень.

Давай, ну что ты. давай! Ну что ты, а? ну что тебе нужно? Ну, пожалуйста. Ну, давай, давай – пиши! пиши! блять, пишИИ! Тебе же нужно – всего-то сесть и написать. Пальчики всё сделают за тебя, что с тобой? а? Время есть, ты же – умел раньше и – всем нравилось. ну, что случилось? что такое?

…каждая строчка – это маленькая смерть. Чтобы написать абзац – нужно несколько раз мысленно убить себя. Чтобы написать страницу – нужно продать себя за бесценок, ну, хотя бы – быть к этому 100% готовым. Чтобы написать – классно, нужно вырвать себе душу, быстро сожрать её и попросить – добавки.

А как ты что-то напишешь, когда – у тебя больше нет сердца и души, и тебя самого? Ты можешь швыряться стульями, лупить себя ладонями по щекам, кастрироваться – похуй, не работает, ты уже перманентно мёртвый. Кто убил тебя, а? Кто же это мудак-то такой, раз – убил т е б я?

Ты же умел сам убиваться. Да ещё – кидался на бумагу всеми десятью, двадцатью, тысячью своих смертей – или сколько их там было? А это – уже талант, и м е н н о так как это делал ты – никто не умел.

это. настолько. понятно. – что не обсуждается.

Я не писал прозу целый год, пока принимал наркотики. Тогда я сказал себе – нахуй надо. Выгнал вон эту суку, которая постоянно что-то придумывала с расположением русских букв и не давала успокоиться ногам. Марихуана оказалась идеальным помощником, таким засовом от этих безумных, не таких как должны быть у всех – мыслей – и у меня даже, кажется, наладилась жизнь. По мне, так травой нужно лечить – шизофрению.

Я стал понимать людей, и люди стали меня понимать – лучше. Несмотря на все свои вонючие недостатки – алкоголь и табак убивать себя помогают. Если ты так и не научился сносно издеваться над собой, если имеешь стабильный секс, хорошую работу, деньги и всё тебя устраивает – *** тебе в жизни родить нормальный текст.

Я знал это, ну, скажем – всегда. И сознательно решил – хватит, довольно, нахуй надо. Всей этой поебенью с написанием текстов лучше заняться как можно позже. Потому что – если умеешь и можешь, то лучше ж – убить себя не сегодня. Так?

Позёрская сука Игорь Пин, которого я когда-то с таким удовольствием выпер вместе с Бро и доктором Камышниковым, пришла снова и сразу почувствовала себя дома. Сука закинула ноги в грязных военных ботинках на клавиатуру ноутбука, ухмыльнулась и хлебнула пива. Затянулась, о! нет! – сигаретой и сказала утвердительно.

- Чел. Я поживу тут какое-то время. И, наверное, опять опущу длинные волосы. Тебя это всё ****ь не должно, всё пройдёт – позитивно и б е з б о л е з н е н н о.

Я заткнулся и слушал.

- Ты вообще хренова относишься к прошлому своего народа. Лично мне – нравятся пушки.

Довольный собой Игорь Пин прошёлся по комнате. С презрительной, над чужим типатворчеством, улыБОЙ, перелистал скудную стопочку со стихами за год. И расхохотался над вообще-то выстраданным:

- Дружище! Ты же – нихуя не умеешь! Ну, ладно, ладно – поправим, допишем, сделаем из этого говна чего-нибудь сносное. Гы. Для девАчек.

Я потеряно пожал плечами – делай что хочешь.

Игорь Пин и собирался этим заняться. Безмятежно напевая «делай что хочешь, будь как есть, революция рядом, революция – здесь!» он покрутил в руках провод телефонной трубки и позвонил своему дружку Федосу, предупредил – мы едем в Питер.

- Город с крышей! но без башни! – привычно хохотнул Федос на такое заманчивое предложение, - Да! мы едем в Питер!

Эти парни понимали друг друга с полуслова. Игорь Пин и Федос пили по ночам алкоголь в московских кабаках с неделю, потом купили билеты на поезд и однажды встретились на вокзале.

Игорь Пин надел Маргаритин свитер, потому что правильно посчитал, что так – ещё лучше мучить себя, голубые джинсы с низкой талией – просто модно. Нацепил бейсболку с логотипом радиостанции Прусакова, потому что правильно посчитал, что Прусакову так будет – вообще не жить, бежевую куртку репортёра – ну, ****а! Разумеется, он прихватил бутылку зелёного абсента, ну, разумеется.

И я – заплясал от безумия мыслей снова. Ну, а какому нормальному человеку придёт в голову часами! вбивать в компьютерную память весь этот текст? Который, в принципе, очень давно сложился десятками тысяч вариантов расположения русских бУкАвОк – внутри моей черноволосой монгольской головки.

Пока заворочались и не убежали мыслишки – нужно срочно оказаться под октябрьским небом северной столицы. Чё? пресловуто сказал и некрасиво? а у меня нет цели – зарадовать. вас. всех. тут.

В четыре часа утра Пин вышел из обшарпанной арки и мягко ступил на брусчатку Вёсельной улицы. Подышал на руки. Он был одет в короткую чёрную куртку с металлическими заклёпками и высоким воротником, на спине значилось «BAUHAUS». Небрежно обмотанный вокруг шеи черный длиннющий вязаный шарф – одним из концов достигал колен. Пин медленно затеплил сигарету, затянулся, разрезал холодный воздух ровной струйкой бледного дыма и покачался по пустым линиям Васильевского острова.

Дружище Пин напоминал в этот момент кого-то хорошо знакомого – нам всем. Кого-то – кому ты не можешь помочь, как бы ни хотел. Someone I can’t – help. Скорее всего, точно! – тебя самогО.

Возле ночного магазина молодой подвыпивший мужчина в сером пальто тискал молодую подвыпившую женщину в бежевом плаще. Они притихли, когда мимо них медленно прошёл и, оглянувшись через задранный воротник, подмигнул невысокий в чёрном – Пин. Тут же – Пин согнулся над газоном и коротко сблевал разноцветным алкоголем в сочную зелёную траву, покачнулся. Показал обескураженной парочке ОК, рассмеялся и пошёл дальше.

Пин миновал Большой проспект Васильевского острова, свернул в тёмные дворы, побродил там и через час – заблудился. Потянулись безлюдные и бесконечные промзоны. Заморосил дождь, который сбивал с деревьев мёртвые жёлтые и красные листья и мазал их в чёрных как ночь дорожных лужах. Пин хотел спросить дорогу до дома у кого-нибудь, но помочь – никто не мог, потому что во всём мире – никого не было. Только он один – в чужом городе.

Пин присел под козырьком, куда не попадал дождь, откинулся и уснул ненадолго. Его разбудили звуки грузовиков, несущихся по широкой безлюдной улице. Пять, семь, одиннадцать, четырнадцать, восемнадцать – двадцать два исполинских мусоровоза до верху набитых нечистотами, озарили лицо Пина светом оранжевых маячков на крышах кабин. Пин вышел на дорогу и посмотрел вслед удаляющейся колонне.

- Всё что тебе нужно, это подчиняться простым правилам время от времени. – Сказали механическим голосом вдруг все репродукторы на стенах промышленных зданий.

Пин ухмыльнулся и показал питерскому небу средний палец. Пошёл дальше. Улицы с двумя рядами жёлтых висячих фонарей, которые гасли перед и снова зажигались – за Пином, пластались куда видел глаз и стало очевидным, что выбраться из этого лабиринта самостоятельно – сил вряд ли хватит. Хотя – это же остров, решил Пин, рано или поздно я выйду к реке. А то и – к морю.

- очень. простым. правилам. – бесцветным мужским голосом напомнили репродукторы. Пин остановился в раздумьях, поморщился, потом ударил себя правой рукой в грудь и вскинул её, как салютует москвичам каменный Юрий Долгорукий, а петербуржцам - медный Пётр.

Через полкилометра Пина ослепила ярким светом фар, до этого безмолвно караулящая в подворотне, чёрная БМВ. Пин остановился и закрылся от яркого света рукой. Через свет к нему приближались две неясные фигуры. Пин сделал шаг назад.

- Контракт. – разнеслось эхом из репродукторов.

Пин развернулся и побежал. Его догнали и ударили по спине. Пин упал. Его подняли под руки, ударили в живот. Пин попытался сопротивляться, его несколько раз ударили в лицо и бросили на мокрый асфальт. Пин перевернулся на спину и, жмурясь от белого света карманного фонаря, которым светил один из нападавших, попытался разглядеть лица обидчиков.

- получай! сука!

Сказал один из них и Пин с ужасом разглядел прямо перед собой затепленный бульбулятор, конопля в фольге призывно отливала оранжевым огоньком.

- Взрывай! падла!

Лежащий на асфальте Пин стал вырываться. Двое держали его за плечи и давили коленями на ключицы.

- Финк позитив. – Закатил лениво глаза один, чувствуя слабость жертвы, и пихнул device Пину в губы.

…а впрочем, от жизни репортёра ловишь действительно – кайф. Это окупает все мыканья и нестабильную маленькую зарплату не то, чтобы на 100%, а скорее – на 150%. Почти каждый день – общаешься с новыми людьми. Посещаешь интересные мероприятия. Всегда узнаёшь обо всём – первый.

Чёткого графика – нет. На работу порой выходишь – к полудню, а бывает и – к вечеру. Работа – вне офиса и лица коллег не приедаются, а наоборот кажутся милыми и рОдными. Знакомства и фуршеты. Приколы и прямые эфиры. Выставки и демонстрации. Командировки и уважухи! от высОкопоставленных чиновников.

Пин свернул в очередную арку, потом – ещё в одну, и ещё, вышел на какую-то улицу, доковылял до проспекта. Людей вообще не было, по-прежнему моросил дождь и сбивал с осенних деревьев вялые листья. Пин пошёл вдоль широкого проспекта, закурил и выдыхал дым то уверенно и гордо – вверх, то потерянно – под ноги.

Мимо небыстро проехал ранний рейсовый автобус. Пин побежал за ним и нагнал через сотню метров, когда автобус затормозил возле стеклянной остановки. В салон вошли двое заспанных пассажиров – средних лет мужчина и женщина.

- Куда едет? – спросил у них запыхавшийся Пин, в открытые двери, пока они не закрылись. Единственные пассажиры недоумённо смотрели на парня в клёпаной куртке с высоким воротником и грязных джинсах. Молчали.

Пин посмотрел на электронное табло с бегущей строкой за боковым стеклом транспорта. Большими красными буквами на нём плыла надпись: «САМЫЕ ЭЛЕМЕНТАРНЫЕ ПРА...» Он не успел дочитать, двери с шипением захлопнулись, и автобус тронулся в свой пункт назначения.

- да иди ты на ***! – с чувством плюнул удаляющимся габаритным огням Пин.

Под козырьком остановки хрипнул и с шипением ожИл знакомый голос, который подсказывал:

- очень. простым. правилам. следуй. простым. общепринятым. правилам.

Пин подошёл ближе и разглядел незаметный раньше динамик. Проводки, тянущиеся от него, исчезали в металлическом каркасе автобусной остановки. Вокруг – никого не было. Пин выбежал на мокрое от дождя шоссе и затравленно закрутился в огромном и пустынном пространстве.

- Да кто это говорит-то вообще?!

За крышами домов начинало светлеть. Динамик на остановке, вдруг, зашёлся радиопомехами, а потом Пин услышал короткие сигналы:

- пип… пип… пип...

- Шесть утра в столице! – Произнёс бодрый голос утреннего ведущего. Пин уже точно знал, что услышит – дальше.

- ГовориИт! Москва!



RЕПОRТёрsкi trip



Лето, как осторожная кошка Бастет, сначала нерешительно заглянуло в окно солнечным светом, а потом, резким порывом ветра озорно пихнуло в комнату невесомые занавеси. На моей колбаске Nokia, нарастающим звуком, включился будильник.

«Мой город, город – столичный. В нём много денег наличных. Но всех, кто может стрельнуть два рубля – знаю лично».

Я разлепил глаза и, щурясь от ярчайшего света, не понял сразу – где я. Кто.

- Доброе психоделичное утро! – Доктор Камышников, в семейных трусах и солнцезащитных очках, швырнулся в меня сонного ворсистым мягким полотенцем. Я недовольно замычал.

«Машины, пробки, проспекты. Метрошных веток проекты. Кругом знакомые лица, не остА-новиться».

- Встаём-подъём! – приказал бодрый добрый Доктор, - Быстренько принимаем душ и свой утренний ганжубас!

«Я там с утра на работу! Где я модель идиота. Но что поделать? нас всех окружают заботы!»

Мне не надо было на работу. А если бы и было надо – не пошёл. Вчера мы закинулись magic mushrooms, и сегодня без прогноза синоптиков ожидались жуткие депрессии, провалы в памяти, редкие возвращения во вчерашнее состояние – flash и, разумеется – безостановочный понос.

Опытный Доктор Камышников предусмотрительно поставил на мою тумбочку стакан апельсинового сока, положил пачку активированного угля и две tabulettae Leavomycetini по полграмма каждая.

- Советую сразу защитить свои гляделки тёмными стёклами с мощной защитой от ультрафиолета. – Наставил Доктор и ушёл делать из аномально рассыпчатого питерского гашИша нормальные зеленоградские плюшки.

Я поднялся на кровати и попытался посмотреть на зашторенное неплотными занавесями окно, которое сейчас для меня – стало реактором белого света. Поморщился и схватил с тумбочки свои модные и купленные в престижном столичном салоне солнцезащитные очки.

«Я так хотел быть с тобою! я это даже – не скро…»

Ткнул на мобильнике off. Со всеми с кем я хотел – был. Других вариантов – нет. Круг общения выстраивался мной всегда чётко, безошибочно и для некоторых – безжалостно.

Распаковал таблетки, высыпал на ладонь, кинул в рот, запил соком и проглотил одним махом. Think positive! – я люблю таблетки. И ещё кое-кого. Например, Бро и Доктора. Они, кстати, нашлись в центральном холле за низким стеклянным столиком. Бро, тоже в очках, но – голый, с помощью зажигалки готовил из маленькой пластиковой бутылочки device, а Камышников – ножом резал на дольки граммы гашИша.

В небольшом настольном CD крутился диск Chemical Brothers, The. Я взял со стола аккуратную дольку апельсина и выжал её в рот. Взял ещё одну. Всё вокруг казалось бесцветным, бледным, хотелось счастья и витаминов.

- Мама! – обратился сразу к обоим и плюхнулся в свободное кресло, - Хочу канабинола!

- Сейчас, малыш. Ты днём с барыгой погуляешь?

Усталый семнадцатилетний барыжка, которого мы запирали ночью на ключ и не давали протрезветь и сбежать, пускал во сне слюнки рядышком на диване. «Выгулять» его значило – отвести на район, чтобы он достал ещё наркотиков.

Я покосился на нашего замудоханного посредника счастья и равнодушно дёрнул плечом – «почему бы и нет». Вчера ночью в состоянии «сознания нараспашку» я пытался прирезать его кухонным ножом, просто так, потому что мне не нравятся – продавцы наркотиков, даже такие милые и неоперившиеся. Его придётся снова приласкать, накормить и накурить, чтобы после вчерашнего он перестал бояться кушать гАш с моей ладони.

Маленькому барыге нелегко жилось в нашей небольшой, но дружной семье – Камышников был для него доброй и ласковой мамой, Бро – равнодушным мужиком, а я – злым и несносным мальчишкой, который никогда не упускал случая пнуть по заду. Если зад оказывался – передо мной. Существу приходилось всегда быть начеку, когда рядом – я.

Свои роли мы распределили ещё до отъезда, в тупике возле Ленинградского шоссе. Пока сидели в салоне тюнингованной 99, машине Бро, слушали свежие хиты из лондонского Ministry of Sound и перед долгой дорогой лениво тянули из бульбулятора добрую московскую марихуану.

Камышников ехал в Санкт-Петербург ладить связи с питерскими растаманами, убить в себе последние капельки тяги к женщине Наташе, развлечься и – по-ту-со-вать-ся. Доктор вёз с собой маленькую жёлтую аптечку с травой, гашишем, лакомым пакетиком гидропоники, порошком скорость, таблетками Тарена и кульминацией поездки – гвоздями. Галлюциногенными грибами.

Тут же находились атрибуты – глазные капли «Визин», нашатырный спирт, транквилизаторы, таблетки от болезней печени, головы, желудка, какие-то неизвестные мне микстуры и разная анестезия. И двадцать два ярко оранжевых апельсина.

Бро взял с собой автомобиль, собственно – нас и лазерные диски с модной европейской клубной музыкой. Братишка ехал в Питер, по его словам – поооняаать. Что это могло значить – знал только он.

Последнее время Бро, конечно, торчал так, что ни фига не понимал, но, например, когда я стекал в психоделические запои, и тоже не понимал ни фига, единственным выходом, чтобы поооняаать – считалось подвязать хотя бы на денёк, до вечера. А не закидываться ещё больше, к тому же – грибами.

У Бро начались проблемы с наркотиками – это виднелось намётанным взглядам его товарищей – нам. С этой проблемой время от времени сталкивался каждый, кто понял, что пялиться в телек по воскресеньям – удел скота.

Кто понял, что за гранью повседневности процветает такаАя жизнь! что наркотик – это только общее название для чего-то необъятного всего остального, как центрифуга, бросающего и мажущего тебя по самому краю жизни. А Бро всегда был не как все, он – мутант, у него одна гигантская почка и двадцать два пальца в сумме на руках и ногах.

Я же – был весел, печален и прав, как дождик в революционной песне Егора Летова. Я ехал – в свой последний трип, последнее галлюциногенное приключение. Ехал – навсегда вязать с любимыми наркотиками. Истекал запрошенный у неба годовой контракт на широкое сознание, к тому же – я, как и договорился с небом, встретил такуУую девушку, по сравнению с чувством к которой, любая зависимость не то, чтобы «отдыхала», а просто – становилась пустой и не нужной тратой денег и нервов.

По истечении оговоренного срока небо, пожав пиджачными плечами банковского кредитора, честно, как машина, выполнило свою часть сделки, а я как любой нормальный заёмщик, немножко увиливал, сказал – «ОК, пять сек» – но всё равно собирался выполнить свою часть.

Двадцать две птицы летели клином до самой Твери, провожая нас в мой последний трип. У меня в спичечном коробке в заднем кармане джинсов маялось двадцать две спички с двадцатью двумя миниатюрными японскими иероглифами про пожар в душе – на каждой. Привычные наркотики превратились в бессмыслицу, я уже торчал от – Маргариты 23. Хм, я тоже у неё был не первый. Мне предстояло заботиться о своей новой зависимости, в мою новую жизнь, как белая лента в косичку первоклассницы, плелась новая реальность.

- Смотрю у тебя всё в порядке с Маргаритой. – Подмигнул Бро, когда мы ночью, по дороге в Питер, зашли купить минеральной воды и кефира в придорожном супермаркете.

Я широко оскалился – Бро смотрел на мою шею туда, где виднелся несмывающийся след от губ подруги.

- А почему ты спрашиваешь? – Чёрт, я гордился этим засосом. Не прятал его даже ни когда шёл по работе в мэрию, ни в городскую Думу. Некоторые министры и депутаты даже с завистью смотрели мне в область шеи, когда я с дежурной улыбой тянул к ним микрофон.

Бро улыбнулся в ответ. Я подтвердил его догадку:

- Влюбился.

Доктор Камышников, набирая с полок магазина шоколадки, жвачки, печенье, по ходу заметил:

- Да ладно, Гарри! Ты же всё время влюбляешься. А потом начинается – сиськи маленькие! жопа – не такая! слишком умная, слишком тупая! Мы же тебя – знаем!

Бро понимааал и я – тоже. Камышников упорствовал.

- Месяц назад ты ходил по ночной Москве и как бешеный орал, что любви – нет. Забыл?

- Я передумал.

- Люди не меняются.

- Но я же – изменился.

Доктор скептично повертел в руках «Сникерс», положил его обратно на прилавок и взял «Сникерс Max».

- Эта шоколаадка… по мнее… - Задумчиво пробормотал под нос, потом переключился на меня. – Чё? изменился? я знаю тебя с третьего класса, и предупрежу тебя – когда ты поменяешься. Тебе нужен – секс, таблетка «Экстази» и Infected Mushroom в обработке Skazi. И – ей тоже. Давай свою девку мне на перевоспитание – через две недели не узнаешь.

Я обкуренный, мысленно пытаясь защитить Маргариту от Камышникова, прижал к груди двухлитровую бутылку «Бон Аквы» без газов.

- Слушай, я в теме – гораздо больше тебя. Тут либо ты подсадишь её, либо сам – сядешь. На чём она там торчит?

- Хуммм… она режет себе руки бритвой.

Доктор непонимающе нахмурился.

- Детские забавы. Уже давно не торкает.

Тогда вступился Бро.

- Да ладно! Это ж прикольно, чё? никогда не пробовал? Молодец, Гарик! не слушай его.

Камышников пошёл к прилавку, через плечо поморщился.

- Ты чё? тоже будешь как она – тратиться на бритвы? Твоим-то безопасным «Жилетом» не особо разойдёшься! Их же, блин, дезинфицировать ещё надо…

- Ты гонишь! – застыл в возмущении – я, - На кой *** их дезинфицировать?

Мы сложили покупки кассирше на ленту.

- А занесёшь какую-нибудь заразу, и раздуется рука как воздушный шарик.

- Ну, можно не глубоко резать. Так просто – чтобы другие видели, что ты типа в теме. свой. Берёшь бритву, одеколон на спирту и – понеслась. ***к, ***к… И пахнет вкусно, и рука – вся в кровище.

- ну, тогда порежь себе горло – так виднее. По-любому. – Камышников бросил неслучайный взгляд на мою шею, - И кровищи будет больше.

Продавщица с ужасом (и только от части услышанного) пробила наши покупки.

- У вас суицидникам скидку не дают? – Спросил Бро у перепуганной мадам.

Кассирша затравленно помотала головой.

- А то у нас тут – один намечается. – Добавил профессор нетрадиционной медицины.

Мы вышли на улицу, кинули пакет с провизией в багажник, уселись в салон, хлопнули дверьми и вырулили на ленинградку. Часов через восемь мы оказались в Санкт-Петербурге. Сняли квартиру на Невском, вызвонили местного отравителя детских судеб, наелись грибов, а потом лето, как осторожная кошка Бастет…

- Ну чё? пойдём прогуляемся. – Сказал я, виртуозно вертя в пальчиках кухонный ножик, когда наш ручной барыга открыл глаза и вытер со щеки ночные слюни. Он выглядел растерянным и искал поддержки в глазах «доброго» Камышникова.

- Давайте. Сходите. – Кивнул Доктор.

- Пойдём, пойдём, как-тебя-там-Антошка.

Кухонный нож скользил в моих ладонях и бросал интересные блики. Антошка запаниковал, начал озираться, его явно не прельщало остаться со мной и моим ножом наедине. «Пнёт, как пить даст – пнёт».

- Может, на машине? – Родилась мысль в глазах существа, - А? ведь далеко же!

В принципе, мы приехали в Питер не только торчать, но и – гулять. Камышников и Бро лениво уставились друг на друга, потом – на меня. Я констатировал тонким голоском:

- Маааленький бырышка хооотет покатаца на масииинке…

- Погнали. – Махнул Бро, поднялся, взял со стола ключи от авто и пошёл к двери.

- Эй, - окликнул его наш Айболит и кинулся в брата его же нижним бельём, - Трусы надень.

Бро поймал трусы, но недоумённо уставился на хмылящихся нас.

- За фиг? Мы же – на тачке.

Кухонный нож со звоном уронился на стекло столика, Антошка даже вздрогнул от звука. Я встал с кресла и начал копаться в сваленных вещах, искал – свои бриджи и футболку.

- Тебе чё тут? Страх и ненависть в Санкт-Петербурге? Не пались и не принятым будешь. Из-за вас забыл Маргарите SMS отправить…

Камышников закатил глаза, вдохнул и выдохнул в высокий потолок шикарной съёмной квартиры порцию гашишного дыма.

На секунду я замер – flash. Перед глазами поплыли разноцветные круги, я покачнулся и сделал несколько неуверенных steps to window. Повалился на пол и, пытаясь удержаться, потянул за собой прозрачную занавесь. С приятным треньканьем занавесь отделилась от карниза и, театрально спланировав, укрыла меня неживого.

- I need Coca-Cola, - Сказала Маргарита, заглядывая сверху в мои тёмные очки, любуясь на себя в их отражении.

- Do you love me? – Разлепил пересохшие губы и потянулся рукой к аристократично незагорелому Маргаритиному лицу, - Ты меня любишь?

Моя колбаска Nokia включилась на волне 92 FM «Говорит Москва» и механическим голосом произнесла.

- нахуй. нужно. скажем. дружно.

Я стал уходить в тёмную пустоту. Мир становился с копеечную монету, с разноцветный кругляжок – вспомнилось. В бытность четырёхлетним, я, надув от обиды губки, настриг их в детском садике невероятное множество. Все остальные в это время – давились в столовой беспонтовой манной кашей.

Маргарита, кривясь от дыма сигареты в зубах, сделала мне ручкой в уменьшающуюся окружность. Как Багс Бани в короткометражных американских мультиках.

- Its shit, man. Everything is very-very bad. В любом случае – think positive!

- я. тебя. понял. солнце.

Круг расширился. Я смог разглядеть силуэты над собой. Кто-то обнимал Маргариту за талию, она его – тоже.

- Мы же совсем разные. Ты не любишь ничего из того, что люблю – я.

Маргарита всё щурилась своими карими зенками от сигаретного дыма. И всё смотрела. И – ничего не делала, наблюдала за мной. Я показнО отвернулся, мне не нужны объяснения, потому что:

- я люблю – солнце!

Мир увеличился до размеров большой деревянной двери в нашу съёмную квартиру на Невском. Тогда я встал с пола, подошёл к ней и дёрнул за ручку, открыл. На пороге стояли Доктор, Бро и барыга.

- Доброе психоделичное утро! – Проорали все трое одноврЕменно.

- Друзья, давайте праздновать! Вы принесли гашИша?

- Да! мы принесли гашИша. Давайте праздновать! – Отчеканили почему-то ставшие плыть фигуры.

Я плюхнулся в кресло, по пути свернув в трубочку купюру 500 рублей и вдохнув со стола дорожку «скоростей». Инстинктивно тыльной стороной ладони почесал нос.

- Слизистая ни к чёрту. – Сказал я Маргарите, её новому бой-френду, барыге, Бро и Камышникову.

Мне передали маленькую пластиковую бутылочку, в которой клубилось гашишное марево. Я открутил пробку и вдохнул дым. Закатил глаза, выдохнуть сил уже не было, тогда я просто открыл рот. Из ноздрей и рта стало исходить белёсым. Лежал так какое-то время. Очнулся и попытался сфокусироваться на плывущих лицах – всех. Хотел что-то сказать, но изо рта повалились разноцветные кружочки – жёлтенькие, красненькие, голубенькие, розовые, зелёные…

Когда кружочки усыпали стол, пол, квартиру, дом, Невский, Питер, Россию, Монголию, планету, Вселенную и, наконец, перестали сыпаться, я отдышался и медленно поднял голову. Мои расширенные зрачки теперь смотрели на мир ясно и трезво.

- Как же вы меня все заебали. – Сказал всем и схватил со стола карандаш.

Прыгнул на барыгу и воткнул карандаш ему точно в глаз, провернул с хрустом и с силой вынул. Барыга откинулся, вцепился пальцами в кресло и задрыгал ногами – из раны в потолок ударила струя отравленной наркотиками крОви.

- Нам же завтра квартиру сдавать. – Укорил за разведённую грязь, Камышников. Невозмутимо развалившись на диване, он продолжал жарить на сигарете гашишные плюшки.

Маргарита курила в углу табачную палочку, бой-френд фотографировал этот несложный процесс японским фотоаппаратом со здоровенным объективом.

- Повернись так, встань – здесь, затянись, выдохни, возьми сигарету – так, да нет же – вот так. – Он щёлкал фотоаппаратом как я когда-то своим «столько-не-живут-Ericsson», как затвором старинной винтовки – «ку!-клукс!-клан!».

Я заглянул ему через спину.

- Охуенные фотки. – Он, очаровательный, повернулся. Я воткнул карандаш ему в шею.

Брызнула и стала бить бурым потоком кровь, парень булькал и захлёбывался, упал на пол и стал зажимать рану обеими руками.

- Задушишь же себя, - Ботинком пару раз отпихнул его руки.

Потом вытер карандаш о футболку агонизирующего папарацци и уже занёс над собственным запястьем.

- Продезинфицируй!

Напомнили одноврЕменно Бро и Камышников, которые со своих козырных мест на диване наблюдали за развернувшимся спектаклем.

- Это всё так пафосно. – Поморщилась Маргарита.

- Зато теперь у нас больше общего. – Подмигнул ей.

И захлебнулся в таком невероятном стечении обстоятельств, в своих кровушке, сентиментальных слёзках и сопельках. В нос, вдруг, ударил резкий запах нашатырного спирта, я рывком откупорил слипшиеся глаза и отпрянул. Отполз в угол, сжался и задрожал.

Доктор молча протянул мне в пластиковом сосуде очередную порцию кайфа. Я отрицательно выставил ладонь, а другой – зажал губы, в которые через мгновение хлынула кислая и жгучая блевота. Засочилась зелёно-жёлтым через пальцы, капала и растекалась на дорогом паркете тёплыми вонючими кляксами.

- Think positive. - Похлопал меня дружески по плечу то ли Бро, то ли – Камышников.

Я остался в комнате один. Отплевался и завалился на бок. Во рту разными оттенками предательства, кислого и горького ощущался «Вкус любви».

- Который ты подзабыл, детка. – Маргарита стояла рядом. Я видел только её ноги, что она босиком и может простудиться.

- Мне объективно ****а. – Прошептал я никому в гудящей тишине пустого помещения. – И чтобы сбежать с ума – нет даже пяточки плАнА.

…да, да, имелся в необъятных количествах только отвратительный рассыпчатый питерский гашиш, а добрая московская ганжа кончилась уже давно. Остатки желудочной кислоты во рту жгли язык, губы и мою ни-к-чёрту-слизистую. Я скорчился на полу и, кажется, уснул.

ЛЕКЦИЯ НОМЕР ТРИ

Владимир Константинович КолОсс медленно стёр с доски хитрую схему завладевания государством частными средствами массовой информации и, как яркий пример, телекомпанией НТВ. Колосс вытер руки влажной ароматической салфеткой. Подытожил пройденное.

- Эта схема известна с середины 90-х. Российское государство применяет её с тех пор по отношению к любым СМИ, которые идут вразрез с государственными интересами и оказывают существенное влияние на умы и поступки людей. Я рассказываю вам это не для того, чтобы вы настроились против системы, а потому, чтобы поняли – владельцем всех крупных корпораций является государство. Через вас собираются управлять этим миром, и если вы против – то приличной работы вам не найти.

Бесцветным голосом добавил:

- это. понятно.

Я покрутил в руках карандаш. Приспособление для письма было остро заточено и удобно лежало в руке. Я следил, чтобы он всегда оставался острым, точил его и покупал новый, когда нынешний превращался в огрызок. Оружие должно быть всегда готово к бою. И лично мне это было – понятно.

- Я смотрю на вас и вижу сейчас больше маргиналов, чем журналистов. У неё – дреды, у него – футболка с Че. В ближайшее время вам предстоит делать из себя полноценных членов общества, только когда вы поймёте систему и сможете ей управлять, только тогда вам будет необходимо аккуратно вылезти из её шестерёнок. Сейчас ваша профессиональная задача, как шпионам проникнуть и занять положение в избранном в а м и обществе.

Я уже сделал первые шаги в этом направлении. Каждый вторник я проникал в мэрию, в среду просачивался к московским олигархам депутатам, в субботу – шпионил за Юрой Лужковым. Каждый день мне открывались всё новые представления о том, как устроен этот мир. Теоретически я уже им – управлял.

- Запомните, господа. Я не ставлю вас перед выбором – либо журналист, либо маргинал. Вы должны сами определиться – либо вам это не нужно, либо – ваше всё. Журналистика сожрёт вас и перемелет. Вам станет не интересным общаться с людьми, к которым информация попадает не из первых рук. Ну, как можно общаться со «сломанным телефоном»? Вам будут угрожать, подавать на вас в суд, пытаться убить вас. Продолжительность жизни в журналистской среде крайне и крайне не велика. Это профессия для выдающихся маргиналов. Для тех, которых уже, извините, не торкают красные флаги и подворотни. Спросите себя – вам это нужно? С теми, кто положительно ответит на этот вопрос – увидимся на следующем занятии.

Студенты загомонили и поднялись со своих мест, стали включать мобильные телефоны, которыми Владимир Константинович строго настрого запрещал пользоваться во время его лекций. Посторонние дела не должны отвлекать журналиста от размышлений над своей сутью.

Я закинул в джинсовую наплечную сумку блокнот, карандаш, включил свою колбаску Nokia. Спустился по ступеням между рядами и подошёл к учителю, который уже накинул на себя свой, чёрной кожи, пиджак.

- Владимир Константинович, можно вопрос?

- Да, Игорь.

Учитель внимательно посмотрел на меня и даже весело улыбнулся.

- Если я отвечу на ваше вопрос-предложение отрицательно – что со мной будет?

Владимир Константинович всё с той же улыбкой припОднял брови. Я был понятливым и непоседливым учеником, который с завидным упорством, доходящим до тупого битья бараньими рогами о дубовые ворота, проверял на собственной шкуре каждый тезис и каждое утверждение учителя. Неизменно я приходил к тому, что прав – Учитель.

Я был нестандартным и буйным учеником и, пожалуй, вызывал у него профессиональный интерес исследователя подростковых характеров. Но от меня – он не ждал сомнений по поводу выбора образа жизни.

- Игорь, - Владимир Константинович пропустил меня вперёд из аудитории, мы пошли по гулкому и пустынному поздним вечером, холлу университета, - Ты же грамотный аналитик, репортёр столичной радиостанции – подумай над этим сам. А почему ты задаёшь такой вопрос?

- Меня бросила девушка. Она была необыкновенной. Я её очень любил. Мне кажется, теперь я должен изменить свою жизнь на все 180.

- Понятно дружище, именно об этом я и подумал. Знаешь, если ты выбираешь журналистику, то – поверь, у тебя будет мало шансов на крепкую семью, уютный очаг и любимую, которая нетерпеливо будет ждать тебя из командировок и ночных смен. Таков удел маргинала. Так что ещё раз – хорошенько подумай.

Из последнего трипа, который случился за месяц до этого разговора и до того как в последний раз увидел Маргариту 23, я привёз своё замученное наркотиками тело, ноль рублей, ноль копеек, разорванный на мелкие части контракт с небом и понимание того – что теперь Маргарита со мной будет очень недолго.

Я позитивно ответил на вопрос Учителя ещё до разговора с ним, до того – как он его задал.

Ещё я привёз этот текст в голове, вплоть до мельчайших подробностей – оставалось только найти подходящее время и набить его в память IBM. Я знал всё с самого начала. Вы, может быть, скажете, что я – Нострадамус, запомните! – грамотный! аналитик!

Управлять миром оказалось легче, чем я мог подумать. Каждую секунду здесь происходят изменения, и если ты о них знаешь – можешь влиять на их течение. А можешь пустить всё на самотёк и стать сторонним наблюдателем. Кому нравится первое – становятся акулами бизнеса, журналистами и политиками. Вторые – просто спят и не понимают, что никогда не смогут проснуться.


СЛОВА, КОТОРЫЕ Я ДОЛЖЕН СКАЗАТЬ


Когда стало особенно ***во, я напился до беспамятства, скомкал в спортивную сумку первые попавшиеся вещи, на предпоследние деньги купил билет на Питерский поезд, а на последние – жил здесь чуть больше недели и набивал этот текст. Даже дописывая эти строчки, обратного билета у меня – нет.

Я приехал на Васильевский остров, на Вёсельную улицу, поздоровался с готичным Ромой, с которым мне предстояло делить оставленную на время отпуска двухкомнатную квартиру подруги Ло, разложил в углу свой notebook, обложился сигаретными пачками, пепельницами, пивными банками, занёс над клавиатурой в маниакальном жесте свои тонкие пальчики.

И! – начал праздновать!

Из аудиоколонок, развешанных по квартире, мне аккомпанировали вселяющим уверенность Hard роком Skinny Puppy и Ogre. Осторожная и чёрная кошка Бастет, садилась рядом, мурлыкала, тыкалась мокрым носом в моё лицо и, заглядывая своими огромными психоделично-жёлтыми глазами в мои – карие, впечатляла на новые и новые строчки.

Я чертовски пил, шлялся по ночному острову в короткой чёрной клёпаной куртке с надписью на спине «BAUHAUS», которую «склепала» для себя подруга Ло. Надменно щурясь, зажав в зубах сигарету, смотрел на ночь в Питере, возвышаясь над огромным стоячим воротником необыкновенно привлекательной шмотки.

Блевал, падал, поднимался, смеялся и пытался плакать. Каждую ночь, до сегодняшней – мне снились кошмарные сцены из моей далёкой псевдожизни. Я рвал себя на части ежеминутно, взрывал своё сознание неимоверными дозами алкоголя и порой – обходился совсем без еды. Играл и проигрывал с подругами в ночной преферанс – точно как Лужков!

К нам с Ромой приходили подруги с одинаковыми татуировками на спинах и в стильных чёрных одеждах. МарИ, Ракша, Saint, Ксю. Они вместе с Ромой заботились обо мне и не давали потерять себя или умереть с голоду.

Когда все собирались, я слезал с нашего с осторожной кошкой Бастет кресла в углу большой комнаты и начинал праздновать – с ними. Мы тоже – шлялись, упивались чёрным и ночью, хохотали, улыбались, говорили о странных вещах, пили алкоголь, пытались плакать, курили табачные палочки и были последними маргиналами во всём этом пустынном городе.

Как грамотный аналитик, расскажу вам о недалёком будущем. Утром из египетского отпуска вернётся Ло, мы выпьем алкоголя и поулыбаемся про Египет 2 или какой там он у неё по счёту? и Маргариту 23. Будем делиться ощущениями и станем think positive.

Я всё-таки вернусь в Москву, сменю работу, жильё, опять брошу курить табак, снова влюблюсь, редко стану принимать канабинол и – у меня всегда будет, чем занять себя воскресным вечером кроме просмотра ТВ. В ближайшее время зашьюсь писать тексты, и буду думать о реальных вещах, потому что убивать себя – нахуй надо!

Я всё это хорошо представляю в самых ярких красках. Ведь грамотный аналитик это, не только человек, который владеет информацией в полном объёме, а ещё и тот – кто может менять этот мир так, каким он его видит.

Я держу себя в руках. Контролирую происходящее. Каждую секунду катаю и пережёвываю в своей черноволосой монгольской головушке гигабайты известной информации и сопоставляю – с новой. Которая, в непредставимых объёмах течёт, плавиться, перемалывается, передаётся, растекается – вокруг.

Мажется вместе с красно-жёлтыми листьями в чёрных питерских лужах. Стучит в висках бесконечным московским дорожным грохотом и диким ором проходящих в столице тусовок.

Я знаю как со всем этим обойтись е д и н с т в е н н о   п р а в и л ь н о.

И это, почему-то, понятно даже ****утому – мне.