Свято - озеро моих детства, отрочества, юности и зрелых лет, лежащее рядом с Навашином. Можно быстро доехать автотранспортом, подольше - велосипедом, можно долго идти пешком по нашим «заповедным и дремучим страшным Муромским лесам» по словам незабвенного Владимира Высоцкого, и добраться, наконец, до настоящей жемчужины этих лесов и дубрав - карстового провала среди бескрайней зелени, провала, который возник неизвестно когда. Ученые толкуют, что—тысячелетия, а люди в легендах утверждают, что видели своими глазами это чудо - вот только забыли уж, когда это случилось, но пра-пра-прадеды видели же, отсюда и легенды.
А пока что потомки тех очевидцев, понастроили вокруг Святого озера дач, турбаз и пионерских лагерей и поганят его чистые воды то бензином, отмывая свои машины, то стиральными порошками, отстирывая свои тряпки.
Мне было лет одиннадцать в тот год, когда я поехала в пионерлагерь на Свято. Обычно я проводила свои летние каникулы на югах—то у родни на Украине, то, путешествуя с родителями, а тут папин отпуск отодвинули на август, а меня мамуля решила оздоровить на месте, чтоб я не болталась с друзьями на улице. В пионерлагерь я не рвалась, так как понаслушалась рассказов о том, какие там порядочки. Летом я привыкла спать до обеда, да и особый надзор за собой не уважала, так что в лагерь ехала без всякого желания, тем более, что ни одна из моих уличных подруг, как и ни одна из школьных, в первую очередь не поехали: мне-то после первой светила поездка в Харьков, а им - нет.
Мамуля моя, мечтая, что я буду приличной девочкой на людях, набила мне чемодан платьицами. Но я по своему обычаю знала, что не вылезу из брюк и шорт, а поскольку утро первого дня в лагере было прохладным, то и стояла у автобуса в брюках, курточке и с короткой стрижкой: худенькая и спортивная, поначалу за пацана примешь. Красотой я никогда не блестела: ни кудряшек, ни огромных глаз и ресниц, если только нахально сияющие на носу веснушки да очки—вот и все мои достоинства. К моему ужасу в мой третий отряд не попала ни одна девчонка не то, что из моего класса—даже из моей третьей школы! Зато было два парня-одноклассника: противный рыжий Васька Веткин и какой-то безликий тихоня Юрик Мокеев—ни уму моему, ни сердцу.
Вот зато вожатый у нас был классный—Владислав Павленко-высокий, кудрявый, темноволосый. Увидев его, девчонки перешептывались и закатывали к небу глаза: «Ах, душка!»
Засунув чемодан под кровать, я уставилась в окно с самым тоскливым видом: боже, что я буду тут делать совсем одна? Если только сидеть у чудесного большого озера, берега которого сплошь поросли соснами да сочинять что-либо в одиночестве.
Но ко мне подошла знакомиться моя соседка по спальне—красивая кудрявая черноглазая девочка в брюках: тоненькая, с родинкой над пухленькими губками:
—Ты из какой школы?
Я ответила и узнала, что её зовут Марина Мокеева, в нашем отряде есть её двоюродный брат, тот самый мой одноклассник Юрик. Я немного потеплела: уже хорошо. Девчонки галдели. На свою кровать влезла высокая и шустрая девчушка с двумя длинными хвостиками, похожими на хвосты лисы с дамского воротника:
—Девочки, девочки! Давайте перезнакомимся! Меня зовут Люда Швырлова, вот это моя подруга Света Мезиненко.
Она показала на худую и плоскую блондинку. У той были совсем белые волосы, как пакля, завязанные в хвостик на самой макушке. Вскоре все перезнакомились, и я запомнила только маленькую Таню Короленко, потому что Марина шепнула, будто эта Таня классно рисует всякие цветы и принцесс. У нас голые бревенчатые стены, не мешало бы их украсить рисунками вот этой Тани. Чего-чего, а принцесс и я могла рисовать неплохо.
К нам вошла воспитательница Софья Павловна и прочитала целую лекцию о том, что мы не должны ни в коем случае одни ходить купаться на озеро и за территорию лагеря, и столько она наговорила всяких запретов, что сердце моё сжалось и упало, кажется, к ногам. Зачем, зачем я только приехала? Всё — нельзя!
Потом мы услышали звук горна, нас строем повели в столовую, где произошла небольшая история. Как-то так вышло, что девчата расселись за столы своими группками, а у меня знакомых не было, и я попала за стол с тремя пацанами. Одного из них, Сашку Лукина, я немного знала.
Я поглядела по сторонам. Девочки строго сидели с девочками, мальчики — с мальчиками. И только я одна сидела среди парней. А ну и ладно! Пусть задаются! Санёк Лукин, который ходил вместе со мной на танцевальный кружок, познакомил меня с немного полноватым черноволосым Костей и каким-то нервно-красивым утонченным Сергеем.
- Да не робей, —уговаривали меня парни — сладкое мы будем тебе отдавать, ты у нас все-таки дама. И не переходи от нас за другой стол. Мы тут — друзья с детского сада.
Они все были на год старше меня. Вообще-то я всегда находила с мальчишками общий язык гораздо лучше, чем с девочками, поэтому и не думала уходить от своих соседей по столу, тем более, что все ягоды из компота они переложили в мой стакан.
В тихий час девочки не замедлили просить миниатюрную Танечку заняться рисованием принцесс для них. Я тоже взяла лист бумаги и нарисовала свою синеглазую белокурую принцессу с затейливой причёской и в расшитом разными цветами платье. После долгих споров и шума, на который прибежала даже Софья Павловна из своей комнаты, девочки не решились никому отдать пальму первенства и признали, что мы обе красиво рисуем. Но вот дальше весь мой энтузиазм поутих, я больше рисовать не хотела, и Таня без конкурентов нарисовала пару десятков чудесных розочек для подруг, а я даже уснула.
После ужина девчата собрались у качелей и начали шептаться, а я, как не любящая сплетни, подошла к большому столу, где парни резались в теннис. Они мне, как девчонке, доверили играть с неуклюжим Костей Петровым, и я без труда ему навешала, от этого мои соседи по столу меня сразу зауважали. Лагерная жизнь началась.
На другой день стояла жара. После завтрака нам объявили, что мы в лагере должны не только отдыхать, но и трудиться и заставили собирать мусор и шишки перед корпусами. Все девочки надели платья, только мы с Маринкой Мокеевой, не сговариваясь, облачились в коротенькие шорты. В те времена немногие носили эти штаны, тем более в таких маленьких городишках, как наш. Остальные девочки пофыркали, поводили носами, узрив нас в шортах, но когда воображала Людка Швырлова поскользнулась и грохнулась, сверкая при мальчишках всеми своими белыми трусами, то они сразу же сообразили, что мы правы.
Перед самым обедом к нашему корпусу подъехала чёрная «Волга», из неё вышли смуглый паренёк и светленькая девочка. Они пошли к нашей веранде, неся свои большие сумки. У нас пустовала одна кровать у входа, и новая девочка заняла её.
Оказалось, что это Лена Краснова, дочка замдиректора завода. Лет ей было столько же, сколько и мне, а с ней приехал брат-близнец Володя. Вопреки тому, что её папа был большим начальником по сравнению хотя бы с отцом-слесарем Светы Мезиненко, Лена Краснова нисколько не задавалась. В тихий час она первой предложила интересную тему для разговора: о колдуньях и всяких привидениях, рассказав свою историю первой.
—У меня в селе Петроково живет бабушка, и мы с девчонками там часто вечерами гуляем. А там есть одна бабка Пастушиха-чистая ведьма! Она, говорят, умеет превращаться в свинью и бегает по улицам, пугая всех. Один мужик там ночью налетел на неё, а у той глаза горят и прямо бросается на него. Он схватил палку из забора да как огреет ей по башке! Та заорала и - бежать. Наутро вышла бабка Пастушиха на двор, а голова повязана и еле-еле добралась до погреба.
—А у нас...А у нас на улице Московской, вот верите, девочки, —перебивала её балаболка Света Дзю-ба, —настоящая ведьма—бабка Чумакова. Носит разные носки, а то и тапки. Это верный признак колдунов. И всё ходит—бормочет что-то. Носит чёрную одежду. Натуральная, девочки, ведьма.
—Да Чумакова уж полоумная, она у психиатра лечится, —перебила её Люда Швырлова.
Молчавшая до того Лариса Голубева вставила, что у них в Липне на каждой улице по пять колдуний. А потом Люба Берестова прицепилась к моей фамилии и сказала, что уж где-где, а в Большом Окулове колдунов побольше и все говорят, что бабка Настя Рогожина — чистая колдунья. Я сказала, что она — родная сестра моего деда, и девчонки прицепились к этому. Эх, знали бы они то, что знаю я! Меня водили к этой бабе Насте лечить от бородавок и какой-то ещё дряни. Сухонькая бабулька, одетая во всё чёрное, долго шептала над, моими руками какие-то тайные слова, потом окунула руки в отвар какого-то снадобья, обвязала мои бородавки ниткой и опять пошептала. Потом недели не прошло, как мои руки очистились.
Но я не стала рассказывать это подругам. Да ну их! Ещё и меня в ведьмы запишут.
Разговор продолжила маленькая Танюша Короленко, рассказывая, как можно узнать, кто—колдунья.
—Если вы подозреваете, что этот человек—колдун, то незаметно сделайте в кармане из пальцев фигу, колдун это почувствует. Правда! Один раз я шла из школы, а впереди — бабка. Я знаю, что про неё говорят всякое такое, сделала фигу в кармане и иду сзади. Так что вы думаете? Бабка та встала, дождалась меня и попросила ей помочь дверь открыть. Я так боялась, так боялась, но открыла ей, и- бежать в свой подъезд.
—Ну и что? Ничего она тебе не сделала?-спросила испуганно Лариса Голубева, сидевшая на кровати, завернувшись в одеяло.
—Да как бы не так: на другой день двойку по математике схватила, -ответила торжествующе Танечка, и всех пронзил холодный страх: конечно, конечно, колдуны на свете есть, и они всячески вредят бедным ученикам.
—Что ж ты мысленно не обругала её?—удивилась лохматая Люда Швырлова, —не знаешь, разве, что для того, чтоб колдунья не пристала и не навредила, надо в уме повторять: — Отстань от меня, старая ведьма, зараза, гадина. Можно вообще её матом ругать про себя, все равно никто не слышит.
— А я знаю, как можно сделать, чтоб колдовство не прислало: надо при себе всегда на одежде носить застегнутую булавку, — быстро проговорила белокурая кудрявая Люба Берестова, лежащая на кровати возле самого окна.
Мне тоже надоело молчать, и я вставила своё:
— Знаете, девочки, это же всё тоже мне давно известно: булавки, иголки, лук, чеснок в карманах— все это должны знать. Бабушка мне много чего об этом говорила. Никогда не смотрите колдуну или ведьме в глаза — нашлют кучу бед и болезней. Я ещё знаю от бабки, конечно, как узнать, кто есть колдун. Если к тебе пришёл тот человек, в котором ты подозреваешь колдуна, то незаметно поставь веник на ручку или воткни в стену нож, топор да хоть вилку — он от тебя не уйдёт.
В нашем же отряде в соседней палате есть Дуська Мухина. Вот у неё есть бабка Аннушка по прозвищу Муха, которая ходит к моей. Такая бабка чудная: очки с толстенными стёклами. Однажды она к нам пришла, сидит у бабушки... Бабушка моя часто всяких своих старушек-подружек собирает, гоняют чаи в её комнате. Я взяла половую щётку и поставила её на ручку, потом ещё и веник перевернула, и нож в стену воткнула. Что же вы думаете? Сидит и сидит бабка Муха. И все жалуется моей бабушке, что её пьяный сын пенсию отбирает, её из дома гонит. А моя бабушка Акулина—добрая, знай подливает чаю бабке Мухе да сочувствует ей. Так весь день у нас и сидела, всё плакалась и плакалась моей бабке в жилетку. И ночевать осталась.
Тут все стали орать своё, мы расшумелись так, что к нам пришла Софья Павловна и опять на нас наругалась. За ужином парни поинтересовались, почему это нас, девочек, то и дело успокаивают в тихий час.
— Мы про колдунов говорили, — объяснила я.
— Бабы и есть бабы, - серьёзно изрёк умный Саша Лунин, — нашли дурацкую тему. Вы ещё признайтесь, что все в бога верите и молитесь с бабками.
Внучку бабки Мухи, высокую и крупную Дусю, я знала только мельком. Знала, что у пьяницы и дебошира Ивана Мухина - четверо детей: три сына - будущие папеньки родимые и Дусенька, которая одна и не боится отца, а для бабушки — свет в окне. Девочка мыла ей полы, ходила за хлебом и молоком, жалея бабушку, и укладывала спать вечно пьяного отца, который одну только младшую дочку и слушал. Ну, какие в такой семье дети? Конечно, я знала, что в учёбе Дуся не блещет, а ещё дерётся с мальчишками и командует девчонками, хотя те не особо её и любят. Может, кто что-то сказал Дусе обо мне, может, она сама меня выделила — я не знаю.
Нас повели купаться после завтрака, а у меня зачастую после купания в холодной воде вылезали какие-то пупырышки на коже, и я предпочитала избегать купания, и, когда все дружно, крича и визжа, бултыхнулись в нагретую солнцем озёрную воду у берега, я сидела на травке на высоком бугре рядом с платьями девочек. Только что вылезшая из воды, мокрая Дуся, брякнулась в горячий жёлтый песок возле меня с вопросом:
—А ты что не купаешься? Боишься очки в воде потерять?
Я объяснила ей, почему сижу на берегу, а смелая Дуся заявила, что купаться у берега, где воды курам по колено, — просто насмешка, она умеет плавать, и до острова Любви доплыла бы спокойно. Высокая Дуся уже обладала женской фигурой, хотя красавицей никому не казалась. Да я и не искала красивых подруг, поскольку с ними одна морока—воображают о себе невесть что, капризничают. Дуся Мухина училась в одном классе с Танечкой Короленко.
—Давай погуляем вечером, — предложила она мне, — не сиди ты с этими воображалами и сплетницами. Пойдёшь? Я искупаюсь...
Я согласилась, и Дуся вновь бултыхнулась в прозрачные, словно слёзка, воды озера — смывать песок, обильно налипший на её линялый купальник.
А в этот тихий час Софья Павловна сидела у нас в комнате, боясь, что мы опять поднимем шум до небес. Но, конечно, можно было и не спать, кто-то читал, кто-то вязал, а я писала письма домой и подружкам в город.
Дуся Мухина подцепила меня под руку, когда мы шли с полдника: «Люсь, пойдем к озеру». Мы потихоньку сбежали от девочек. Лес над озером даже возле лагеря чудесен: огромные строевые сосны, смотрящие в небеса, поят воздух своим смолистым здоровым духом, роняя многочисленные шишки и сухие иголки на песчаные берега. Встречаются между сосен и темно-зелёные пушистые ели с короткой по сравнению с сосновой хвоей, и белоногие легкие берёзки со светлой листвой, и трепетнолистые осины, бьющиеся в мелкой дрожи даже почти без ветра, и много других деревьев и кустарников, лечащих зеленью, как наши легкие, так и глаза.
Дуся подводит меня к глухому вроде бы забору, отодвигает доску— и вот мы уже на территории турбазы одного из Муромских заводов.
— Не бойся, Люсь, я тут уже много раз была, никого меня не ловил. Только надо осторожно, чтоб наше лагерное начальство не заметило, а то взбучки не миновать, — шепчет Дуся, и мы по краешку турбазовской территории вдоль кустарника обходим её с галдящими где-то в глубине отдыхающими и, наконец, выходим на чистый песочек и настоящий пляж, где никого нет. Но Дуся ведёт меня дальше—к лодкам и катамаранам. Сторожа не видно, какие-то отдыхающие уже сидят в лодках, стоящих на приколе. Дуся тоже заводит меня в одну из лодок, слегка покачивающихся на воде.
— Сиди тут, а я нырну, — просит, она, стаскивая линялое простое платьишко и спрыгивает с носа лодки в воду. Да, она хорошо плавает, мне бы так. Завидуя Дусе, мечтательно смотрю я на её сильные красивые движения, а она ныряет в воде и переворачивается ловко, как наши пацаны. Тут из будочки, стоящей на берегу, появляется лодочник и, видя нас, спускается к нам, кряхтя. Это пожилой дяденька в спортивном костюме и выгоревшей бейсболке:
— Ну вот: только перекусил, а тут опять эта ребятня. Из лагеря, что ли? -спрашивает он, а Дуся, вылезшая из воды, отвечает:
— Нет, дяденька, мы из Дедова, сейчас уйдём, не ругайтесь, —и тянет меня на берег, шепча:
—Если узнают, что из лагеря, сообщат, и будет звон, Софа точно выгонит.
Но просто сидеть у озера, задумчиво глядя в его чистые воды на покачивающиеся широкие листья кувшинок, открывших свои круглые жёлтые личики солнышку и следя за пескариками, словно юркие тени снующими по отмели, так хорошо. Никто не ругает нас, и мы сидим на берегу, дожидаясь, пока Дуся обсохнет. У Дуси очень короткая, почти мальчишеская стрижка, она полагает, что минут через десять в такой жаре волосы высохнут, а купальник можно снять, чтоб на платье не было следов от купания, она и вылезает из него.
-Ты мне нравишься, —говорит Дуся, —здорово в теннис играешь и не воображаешь, как Людка, Светка, Лариска. У нас отец пьёт, так эти змеи все исшипелись на меня. А я разве виновата, что родилась у Вани Мухина, а не у Андрея Сергеевича Краснова, как его бесценная Леночка, которую и в школу-то на «Волге» возят?—спрашивала меня Дуся, и я соглашалась. Ни я, ни она не виноваты, что наши отцы -не тот Краснов. Мой папа хоть и самый лучший, умный, добрый и сильный на свете, но «Волги» у нас нет, вообще нет машины, зато есть мотоцикл и два велосипеда—мой и папин, и мы часто ездим в лес...
—Я бы тоже шорты надела, — мечтает Дуся, -но у меня слишком ноги толстые. Вся в мамку. Разругаюсь с братьями, Лёнька кричит: «Машка—толстая ляжка!»
—Да ладно, плюнь на всё, —успокаиваю я подружку и рассказываю Дусе о том, как в прошлом году мы с мамой и папой были в Молдавии, а до того много раз-на Украине. А вот сейчас у меня родилась маленькая сестрёнка, и на Украину—оздоровлять меня— мы с папой поедем в августе.
—Там так чудесно, так, Дуся, чудесно в саду у тёти Лиды. Столько сладких оранжевых абрикосов, розовой и жёлтой черешни, не говоря уже о такой ерунде, как яблоки, груши, вишни, сливы, которых полно и у нас.
—А я ни разу в жизни не ела абрикосы, а черешню, ту и в глаза не видала. Вот, небось, объедение, -завидует Дуся, -Ох, повезло же тебе, Люсь, с роднёй. Не то, что мой папка-пьяница.
-Да ладно, —успокаиваю я её, —вырастешь—везде поездишь, жизнь-то долгая.
Вскоре мы возвращаемся в лагерь, где на меня налетают девчонки из нашей палаты:—Ты что, очумела: связаться с вшивой Дуськой? Да у неё же отец сидел и братья—второгодники, хулиганы и вообще...
Марина Мокеева рассказывает, что этих вшей у Дуси обнаружили при предлагерной медкомиссии и велели ей остричься чуть ли не наголо. Мне Дусю жалко, и я повторяю, что она не виновата, что у неё такой отец, но Людка Швырлова продолжает ругать то меня, то Дусю, а Маринка ей то и дело поддакивает. Даже малоразговорчивая Танечка Короленко вдруг заявляет, что Дуську у них в классе подозревали в воровстве. Ну вот: это уже серьезно! Но про себя я давно решила ничего плохого Дусе не говорить, не отталкивая её. А что у меня воровать? Свой красочный альбом с иностранными яркими марками, подаренный мне двоюродным братом Игорем с Украины, я с собой в лагерь не взяла, а иных богатств у меня попросту нет. А платья мои Дусе малы, но я их и не ношу—пусть ворует!
Наш шумный разговор прервал вожатый Влад: «О чём снова спор?» Мы, пожав плечами, отошли друг от друга.
—Девочки, —продолжал он, —через неделю мы должны ехать с концертом в город на завод, а ещё через неделю—родительский день и на нём—снова концерт. У кого какие таланты?
Оказалось, что Люда учится в музшколе игре на аккордеоне, Марина Мокеева—на баяне, а Лена Краснова—и вовсе на пианино. В хоре пели почти все.
—Люся, —обратился ко мне вожатый, —что же ты молчишь? Ты ведь танцуешь, поёшь в хоре и вокальной студии и даже стихи хорошо читаешь. Да ещё и пишешь. Мне это сказали парни: Лукин, Мокеев, Веткин.
Так, отвертеться не получилось. Сдали с поличным одноклассники!
—Ладно, -нехотя согласилась я, отдохнуть от художественной самодеятельности не вышло. А Влад продолжал дальше:
—Запишу всех, завтра после завтрака—репетиция в пионерской комнате. А в поход хотите? -Да!-закричали все.
—Сходим и в поход вдоль Святого озера, сходим и в Дедовскую церковь, и в Муромский пионерлагерь, —пообещал вожатый, а когда он ушёл, Софья Павловна добавила, что завтра начнутся после ужина и танцы на площадке на берегу.
Назавтра мы пришли на репетицию почти всем отрядом. Баянист Сергей Сергеевич, седой интеллигентный дяденька в белой рубашке и при галстуке, несмотря на жару, построил нас всех в ряд и попросил петь известную всем песню «Взвейтесь кострами синие ночи». Мы провыли её вразнобой раза три, пока руководитель подбирал голоса и перестраивал нас по-новому: первые голоса—слева, а вторые—справа, а потом, вручив нам тексты песен о Ленине и России, велел изучать эти слова так, чтоб назавтра начать по ним новую репетицию. Основная масса народа ушла, остались только различные солисты: певцы и танцоры.
Сергей Сергеевич спросил у нас с Лукиным и ещё двух пар ребят, какой танец мы хотели бы показать зрителям. Я обожаю быструю зажигательную «Молдовеняску» её и предложила танцевать, и, несмотря на сложность, другие ребята согласились. На сцене я её солировала с другим партнером, но Саша Лукин знал партию, и мы сразу вспомнили все движения.
-Годится, —одобрил Сергей Сергеевич, -молодцы!
Вожатый Влад наблюдал за нами, и едва я попыталась уйти с Лукиным, поймал меня за руку: «Люся, а стихи?»
—Какие?—уныло спросила я, перебирая в памяти все, что знаю.
—Ну, не про любовь же, —ответил Влад, приглаживая смуглой рукой свои густые непокорные вихры, которые весьма нравились многим нашим девчонкам, —о Ленине, о партии, о природе, о родине... А может, свои?
—Да плохие у меня свои, —отказалась я сразу же.
-Ну, всё равно подумай, -просил настырный вожатый.
Еле-еле я улизнула к Дусе, которая уже сидела на качелях напротив пионерской комнаты, поглядывая в окно на нас. Вскоре мы с ней опять потихоньку шли за территорией лагеря и, обойдя турбазу, забрались в настоящий лес, где сейчас, в начале июня, белели последние ландыши. Мы решили не рвать это белое пахучее чудо, но нанюхались и налюбовались вволю.
Часов в семь вечера ко мне неожиданно приехал на мотоцикле папа. Отпросив меня у воспитательницы, папа вывел меня на берег озера, где никого не было, и поинтересовался, почему это я написала такое грустное письмо, и неужели я никого из подружек тут не встретила и ни с кем не познакомилась. Ах, вот что их всполошило! Своё первое письмо я написала в совершенно тоскливом тоне, но теперь-то всё изменилось. Я рассказала папе о своих новых подружках: Дусе, Тане, Марине и постепенно обо всех. Мы с папой прогулялись по всему лагерю. Он купался в чистой, как слёзка младенца, воде Святого озера, ныряя с запрещённой для нас вышки. Как я люблю папочку! Никого лучше нет на свете: ни к кому ещё никто из родителей не приезжал, а мой уже-тут, как тут. Спать я легла сразу, не слушая разговоров девчат, и уснула счастливая.
А они ходили на танцы под магнитофон, и, оказалось, что каждая девочка влюблена в какого-нибудь мальчика: Лена Краснова сохла по Серёже Мохову, который хорошо играл на гитаре, белобрысая Светка Мезиненко, оказывается, была неравнодушна к моему партнеру по танцам Саше Лукину, Маринке нравился спортсмен и солист хора Игорь Казанцев, а из-за красавчика Серёжи Громова две Светки и Люда даже разругались. Даже малюсенькой Танюше Короленко нравился сын директора их школы Дима Прокофьев из первого отряда. Но пока что это мне было совершенно безразлично.
Дуся отметила визит моего папы и опять завидовала мне потому, что мой родитель примчался на первый зов любимого чада, а её, небось, и рад, что дочку сбагрил: некому его стыдить и утихомиривать. Небось, распетушился там перед матерью и бабкой, разогнал их по углам. Парни женщинам—слабая защита, тоже пьют и безобразничают, хоть бы женить их скорее, что ли, а то в тюрьму попадут, —рассуждала Дуся. Мы уже проторили дорожку на свои места за турбазу, и Дуся часто без проблем там купалась.
Девчата же наши стонали и сохли. Подцепить Громова удалось самой бойкой из претенденток на дружбу с ним—Люде Швырловой—со второго танцевального вечера. Она надела шикарное коротенькое платьице всё в воланчиках и рюшечках, туфельки на каблучках, какие были далеко не у всех, и распустила свои длинные хвосты до пояса. Танюшка Короленко нарисовала ей чёрным карандашом красивые глаза, и Людка стала просто неотразимой. В такую не то, что Гром—все влюбятся. Нас с Дусей девчата тоже обязали быть на вечере, куда я пришла в неизменных брюках, а Дуся—в спортивных штанах.
Когда шла быстрая музыка и все вертелись и кривлялись в своих кружках: девочки—слева, а мальчики—справа, мы с Дусей тоже отплясывали. Но вот заиграли медленный танец, мальчики пошли приглашать девочек, и нас с Дусей, как малорослую Танечку, остроносую Светку Мезиненко и ещё нескольких девчат, никто не выбрал. В центре танцевало несколько пар в основном из двух старших отрядов, а из наших: Гром с Людкой, Лукин с Красновой, Юрик Мокеев со своей сестрой Мариной да квадратный Костик с хорошенькой Ирой Ждановой.
Я-то особо не расстраивалась, подцепила Дусю, и мы закружились с ней, а вот обе Светки и сёстры Синицыны, к примеру, восприняли это, как личное оскорбление. Танец сменился, и вновь парни, но уже другие, пригласили тех же самых девочек: Лукин-Людку, рыжий Веткин-Марину, Мокей-Иру, а Игорь Казанцев-Ленку Краснову. Старшая из Синицыных, более миниатюрная Надя, была вне себя:
—Сволочи, гады! Только и бросаются на тех, которые похожи на Мальвину!
Эта Надя обладала неяркой внешностью, вдобавок была грузноватой, носила короткую, не идущую ей стрижку и одевалась совсем немодно, а её сестра, что была моложе на год, по имени Вера была и полней, и выше, и нос у неё был, как настоящий рубильник. Ещё через два быстрых танца девчата, которых обошли вниманием парни, отделились в свой круг, а мы с Дусей так и танцевали вместе.
Наконец, когда Саша Лукин вдруг пригласил меня, я решилась рассказать о девчоночьих переживаниях:
—Слушай, Лук, тут некоторые чуть ли не топиться собрались, потому что их парни не приглашают, например, обе Синицы.
Саша согласился, что не дело девчатам в такие молодые годы топиться, и уже на следующий танец ни одной третьеотрядовской девчонки на скамейках не было-все до единой танцевали с партнерами! Лукин пригласил ту самую Надьку Синицыну, боясь её смерти. Меня почему-то выбрал длинноносый очкарик Шурик Липский, который мне совсем не нравился. Этим танцем танцевальный вечер и закончился.
Девчата пришли спать возбуждённые и обсуждали, почему это вдруг в последний танец всех расхватали. Надька Синицына влюбилась-таки в Сашку Лукина с одного танца! Её сестра сходила с ума по выбравшему её Ваське Веткину, а Светка Мезиненко повторяла:
—Девочки, а ведь Мокеев ничего, а?
За день до того она уверяла, что лучше Грома и нет парней. Но Людку Швырлову просто бесило то, что, по её мнению, этот Гром-дикий бабник. Мы уже знали, что крики в спальне к хорошему не приводят, уж тем более перед сном, поэтому и шептались. Все обсуждали своих пассий, молчала только я. Через полчаса болтовни Людка зашептала так громко, насколько это можно:
—Девочки! А почему это наша Люся ни в кого не влюблена? Так не бывает! Неужели, тебе никто не нравится?
Конечно, и мне нравился один мальчик из города из моей же школы по имени Витя, который приходил к моим соседям. У Вити были карие глаза, черные волосы и кудрявая тёмная челка. Но разве я могла доверить свою сердечную тайну этим сплетницам? Поэтому я и сказала, что мне тут никто не нравится. Но девчонки уже подыскали мне жениха—того самого Шурика Липского, длинноносого очкарика. Боже, зачем мне очкарик, если я и сама в очках?! Липский мне и так не нравился, а тут мне его прямо-таки совали, я ещё раз вспомнила его близорукие свинячьи глазки—и просто возненавидела его.
На другой день девчата устроили мне настоящую пытку. С утра мы пошли помогать соседнему колхозу полоть свёклу. Нахальные девчата построились в пары с теми, кто им нравится, а меня нарочно свели с противным Липским. Из последних сил я полола мотыгой траву вокруг свёкольных листьев, а по моей борозде навстречу мне еле полз, истекая потом, Шурик.
—Эй, Липа, шевелись!—наконец, завопила я. Шурик вроде зашуровал мотыгой побыстрее, но и Гром, и Лук, и даже увалень Костя его обогнали. Что за придурка мне подсунули, думала я, набирая темп, а Липский еле-еле полз. Многие пары уже закончили прополку, и, бросив мотыги, завалились в тень, когда мы с Шуриком, наконец-то встретились. Я уже кипела и набросилась на Липу с бурей ругательств. Он только пожимал плечами, слушая, что он—нежная баба, манная каша, копуша и размазня, а когда мы сели в тень ко всем, вдруг вообще хлопнулся в обморок. То-то было с Софьей Павловной страху!
Липский давно уж в себя пришёл, потому что я расстегнула ему рубашку, Лукин сбегал к воде и, намочив платок, обтёр ему лицо, а Стас, найдя нашатырь, сунул ватку с ним Шурику под нос. Софья Павловна сама была близка к обмороку и клялась больше не брать нас на помощь колхозу к нашей радости. Так и нужна была нам их свёкла, лучше бы на озеро лишний раз сходили. На обратном пути Липский было подошел ко мне, но я, демонстративно подцепив Дусю, опять прогнала его, назвав хлипкой бабой.
Вечером мы с Дусей на их дурацкие танцы-шманцы не пошли. Мне неожиданно ударила в голову идея сочинить стихотворение об озере Свято. Начало сложилось как бы само собой:
- Тихо озеро Святое
Улеглось в ногах у леса.
Шепчут травы под ногою:
Снова здесь я, снова здесь я.
Это возникло у меня в тихий час, когда другие девочки страдали о своих кавалерах, скорее горя желанием потанцевать с ними. Мы с Дусей снова сидели в своём райском уголке вдалеке от всех и любовались, как где-то далеко красное солнце сползает за синий лес. Дуся говорила, что все наши парни—малолетки и дураки, включая первоотрядников, и уж если влюбиться в кого, то только в нашего вожатого Влада, а не в этих сопливых Громов и Луков.
В этот раз Софья Павловна нас хватилась и предупредила, чтоб особо по кустам мы не прятались, так как на территорию лагеря могут проникнуть и турбазники, а те, бывает, ходят выпивши и могут пристать к старшим девочкам. Такие случаи раньше бывали. Ей и в голову не приходило, где именно мы шастаем.
Перед сном к нам в палату зашёл Влад:
—Ну вот, девочки, концерт уже скоро, а там и поход. Пойдём на озеро с ночёвкой на другом берегу. Не испугаетесь спать в палатках?
—Нет!—дружно рявкнули мы, и Влад, испугавшись, что прибежит воспитательница, зашикал на нас, а потом продолжал:
—А вы что-нибудь знаете о Святом озере? О том, когда и как оно возникло?
Девчата, бывшие асами в отдыхе у Святого озера в пионерлагерях и турбазах., загалдели:
—Говорят, что там было село и провалилось. А другие говорят, что церковь была и ушла под воду...
То же самое я слышала от своих родителей и бабушки. Влад не торопился уходить от нас. Прочнее усевшись на стуле, он начал свой рассказ:
—Тут, говорят, жили лихие разбойники. Целое село их было. Вроде село, как село, церковь на бугорке стояла. Но вот жители—сплошные пройдохи. Рядом шёл торговый путь из Мурома на Нижний, может, даже на Казань. Вот разбойники и устроили настоящий притон. Зазовут лестью и обманом к себе купцов проезжих, напоят до полусмерти, обдерут, как липку, да и вон со двора. Тем и живут. Надоело это Богу, он и решил наказать этих плутов. Напустил Господь над тем селом огромные чёрные тучи, в других местах нет дождя, а тут льёт целую неделю ливень, как из ведра. Так и утонули все там. Осталась только церковь, и та со временем под воду совсем ушла.
Но в лунные ночи, особенно перед церковными праздниками, тут, бывает, слышен звон, и видят люди эту церковь.
Мы лежали, притихшие, боясь пошевелиться, представляя всю картину рассказанной истории.
—Вот пойдем в поход, я ещё что-нибудь расскажу, — пообещал Влад, уходя от нас. Какой он замечательный! Мало того, что красивый—ещё и умный, сидит с нами, не стесняясь того, что мы—глупые девчата.
Наутро я пошла в библиотеку и попросила дать мне какие-нибудь книги о нашей области. Мне с удовольствием дали три книги по физической географии и истории нашего края, и до обеда я сидела над их изучением. Конечно, я, как и все, уважающие себя люди, слышала и читала легенду о граде Китеже, ушедшем от татар в воды чудесного озера Светлояр, которое не так и далеко от нас. Но тут я прочитала, что карстовые провалы образовались не 300-500 лет назад, а назад лет этак тысяч десять, когда тут, по-видимому, не было русских. Однако, на территории нашего района давно раскопаны Волосовские городища, где жили люди вообще в каменном веке, может, и кроманьонцы даже...Короче, маститые учёные делали вывод, что никаких провалов при татарах или тем более Иване Грозном тут не было, мол, люди не должны помнить провала этого озера. Мне стало грустно. Не должны. Но ведь помнят же! Значит, учёные с их методами ошибаются.
За обедом я поделилась своими соображениями со своими соседями по столу. Костик категорично заявил, что учёные оснащены самой современной аппаратурой. Она врать не будет, а вот люди выдумают что угодно, так что он не верит в досужие байки о провале озера на глазах людей лет 400 тому назад. Лукин согласился с ним, а Гром неожиданно поддержал меня: а как же, мол, легенды? Мы заспорили, сидя ещё за столом, а по дороге к нам присоединились другие ребята и Влад. Пришлось всем рассказывать о том, что я вычитала в справочниках.
—Ого, Люся, а у тебя уже задатки учёного: сразу же пошла рыться в учебниках, - похвалил меня Влад, но от этого легче не стало, и я пошла продолжать писать своё стихотворение о Святе в тихий час.
Корпела я над ним все два часа, исчеркала два листа бумаги, но вечером прочитала его Владу, и, к моей радости, услышала слова одобрения. Ещё два дня я старалась, спрячась от всех за кустами над водой, выучить этот шедевр моего ума, не особо любящего сидеть над сочинениями, наизусть.
И вот мы поехали не просто в город, а ещё и на завод, где работали мои папа, его сёстры родная и две двоюродные, моя двоюродная сестра Нина с мужем и куча другой родни, друзей моих родителей, соседей и знакомых. Приехали мы с одной, но важной миссией: чтоб дать концерт.
Для хора я с боем влезла в чёрную складчатую юбку и белую блузку с пионерским галстуком, но раз все девочки хора одеты так, никуда не денешься.
От волнения я не разобрала кто есть кто среди многочисленных зрителей, которые заняли все скамейки перед летней эстрадой, а также уселись прямо на травку под клёнами и заняли все проходы между рядами. Пропев пару приветственных песен, я ушла переодеваться для «Молдовеняски», и, страшно волнуясь, выскочила на эстраду с Сашей Лукиным, но, странное дело, музыка меня успокоила и завела на какое-то парение над зрителями.
Я весело смотрела в зал, выделывая ногами разные замысловатые кренделя, и видела своего папу, тетю Тамару, сестру Нину и других родных и знакомых, сидящих перед эстрадой. Папа хлопал и кричал: «Молодцы!» громче всех, наверное.
Отплясали мы, не спотыкаясь, а вот стихотворение читать я должна почти в самом конце перед выступлением гитаристов из второго отряда. Концерт вёл наш Влад, он и представил меня перед зрителями, как молодой талант. Выходя на сцену совсем одна в полной тишине, я опять тряслась и, наверное, совсем охрипла. Но, приказав себе не раскисать, я всё-таки неплохо прочитала своё стихотворение о Святом озере и получила гром аплодисментов.
Наконец-то, я могла спуститься к папе, который, обняв меня, посадил к себе на колени, но я нисколько не смущалась. Оглянувшись, я увидела, что ко мне пробирается и моя миниатюрная мамуля, попросившаяся на заводской вахте пропустить её на концерт. Совсем отлично! А концерт уже закончился, и родня ринулась ко мне со всех сторон. Тётки совали мне конфеты и пирожные, дяди хлопали по плечу, все хвалили и тормошили. Почти то же самое делалось со всеми из наших самодеятельных артистов. Только к Дусе никто не подошёл, она стояла одна у сцены. Пожалев её до слёз, я вырвалась из любящих объятий родни, взяла подругу за руку, и, увидев слезинки в уголках её глаз, от души обняла, утешая:
-Дусенька, не надо, идём к нам.
Моя жалостливая тётя Тамара, погладив Дусю по головке, сунула и ей пирожное и кулёк ирисок. Но нас уже звали в автобус.
Папа приехал ко мне через день после концерта, сказав, что мама велела привезти мои грязные вещи в стирку. А их, вобщем, не было: носки я стирала сама в озере, а платьица, известно, лежали спокойно в чемодане. На танцульки я уже не ходила: не красавица, нечего там делать, подпирая стенку и ожидая, когда, наконец, красавчики Громы и Луки пригласят меня, так как это унизительно, но ещё унизительней танцевать со всякими Липами и Мокеями.
Мы с папой ушли за турбаэу—Влад разрешил—и гуляли по полянке с цветущей земляникой.
—В июле приедем за ягодками для Ирочки, -мечтал папа.
—Хорошо, — соглашалась я, а потом спросила:— Пап, а когда, всё-таки, тут церковь провалилась?
Папа подумал, поглядел на блики солнца, скользящие по озёрной поверхности и повёл меня к воде— чистой, прозрачной, слегка красноватой и чуть-чуть терпкой на вкус.
—Я так думаю, что люди всё это видели, иначе б не стали легенды складывать. Не сказки всё это, а бывальщины.
Папа мой говорил по-нашему, по-окски, выделяя предударные «о». Он часто неправильно, ставил ударения, а слово «бывальщины» говорил «бывальшшины». Так говорят не только старики, а и многие молодые у нас в окрестных сёлах.
Я рассказала папе всё, что я знала о Святе, он внимательно выслушал меня и добавил:
-Вот-вот так, дочка, а ещё говорил мой дедушка Иван Васильевич, что ему его дедушка говорил, а тому—его, будто видел всё это наш уж не знаю сколько прадедушка, вобщем, предок наш Василий, что остался в той церкви батюшка, а когда случился тот потоп, то батюшку Господь спас, оставив его спасаться на куполе церкви. Вот наш прадедушка Василий с мужиками другими Окуловскими нашими да Новошинскими его и снимали с купола-то.
Папа вскоре уехал, а я долго размышляла об этом разговоре. Хотелось бы дождаться полнолуния, особенно если б оно совпало с каким-нибудь церковным праздником и поглядеть, не покажется ли купол церкви среди тёмных озёрных вод.
Приближалась лагерная спартакиада, а мою Дусю завалили тренировками. В отличие от меня, поэтично-артистичной, Дуся оказалась атлеткой, что и заприметил наш физкультурник Иван Васильевич. Дусю взяли в оборот, и она тренировалась не только в беге, прыжках и толкании ядра, но и в гимнастике. Я бы тоже могла заняться гимнастикой—гибкости и пластичности не занимать, но мне до чёртиков надоела ежедневная утренняя зарядка, и в протест этому я решила не лезть к Ивану Васильевичу с предложениями. В результате этого я больше стала общаться с другими девочками.
А у них, как я вскоре поняла, в головах было сплошное море любви. Все на разные лады вздыхали о всяческих Серёжах, Шуриках и Юриках.
—Ну, зачем ты отшила Липского?—журила меня Люда Швырлова, —Подумаешь: оба в очках. Парень он неплохой-хорошо учится, мой одноклассник. И зря ты, Люсь, не ходишь на танцы. Там даже Короленко приглашают, уж на что она—кнопка.
Но меня бесило одно только упоминание об очкарике Липском. Нет и нет! Люда красила ярко-алым лаком ногти и пожимала плечами: по её мнению мне обязательно был нужен мальчик, а я заявила, что уж лучше останусь старой девой, чем такой вот кавалер, как Шурик Липский.
А Танюше Короленко болезненно, потому что он совсем не обращал на неё внимание, нравился Дима Прокофьев. Девчушка совсем потеряла голову от любви, целыми днями вертясь перед корпусом первого отряда, но Дима либо шёл курить за кусты с другими пятнадцатилетними, либо цеплялся к своим же пятнадцатилетним девчонкам с фигурами Венер, а не плоскими спичками, какими являлись многие из нас, переходящих в шестые-седьмые классы.
В тихие часы Танечка рисовала многочисленные портреты любимого, выглядевшие, как ни странно, по-разному. Дима занимался баскетболом-в соответствии с ростом, а Таня ходила смотреть его тренировки. Увидев, что я без обычной своей сопровождающей Дуси, Таня тут же прикарманила меня, и, подцепив под ручку, стала заговаривать мне зубы своими проблемами:
—Люсечка, войди а моё положение. Я не могу без него жить. Ну, пойдем, поглядим на них, а? Так мне плохо, так тошно: ни есть, ни спать—ничего не хочется.
Пришлось мне входить в положение Кнопки и тащиться к баскетбольной площадке. Там же разминались и наши пацаны, которые, конечно, уступали в росте первоотрядникам. От нечего делать я стала глазеть на всех подряд. И вдруг неожиданно наткнулась взглядом на взгляд, похожий на Витин.
На меня пристально смотрел парень из нашего отряда, которого прозвали Сормовец, поскольку он был из Нижнего Новгорода, а точнее —из Сормова, как он нам сказал. Я даже не знала как его зовут, поскольку многих мы звали по прозвищам. У Сормовца были чёрные блестящие волосы и пронзительно-карие глаза с черными ресницами и бровями, что делало его похожим на того Виктора, который нравился мне. Кроме того, у Сормовца были хорошо развитые мускулы ног.
Я стала наблюдать за его игрой и увидела, что этот Сормовец отлично играет: высоко прыгает и точно посылает мячи в корзину. Он ловко уводил мяч из-под носа у длинного и немного неловкого Димы Прокофьева. Незаметно я только и глядела на Сормовца, на майке которого победно белела пятёрка.
Прыгал он просто божественно, и я залюбовалась. Куда там задавакам Грому, Ветке и Лёшке Макурину. Да, Сормовец-ещё тот фрукт. А как его зовут, интересно? Я спросила об этом у Тани, но та, вперив свой взгляд в своего бесценного Димочку, ничего вокруг не видела.
Тем временем Юрик Мокеев в очередной раз не попал в корзину, и Иван Васильевич воскликнул:
—Ребята, точнее! Виктор, покажи-ка всем, как это делается.
И Сормовец, которого, оказывается, тоже звали Виктором, именем, от которого у меня замирало сердце, несколько раз красиво и как-то грациозно при, вобщем, невысоком росте, послал мяч в корзину.
—Молодец!-похвалил физкультурник, а Виктор низким красивым голосом ответил:
—Мы же постоянно тренируемся во Дворце спорта, Иван Васильевич.
Я чувствовала, как краска заливает мне лицо. Достукалась! Заразилась той же дрянью по имени Любовь, что и наши лагерные дурочки. Не хватало мне ещё начать сохнуть по этому Витьке Сормовцу. Я закрыла глаза и представила себе взгляд его карих глаз. Открыв их, я увидела, что он опять смотрит на нас.
По правде говоря, из нашего отряда, вроде как болели за наших пацанов только мы с Таней—на кого ж нашим глядеть? Зато было полно других зевак. Но наши девочки знали, что вечером на танцах их Громы, Луки и Мокеи будут запросто у них на цепочках. По рассказам девчат даже Надька Синицына встречалась с рыжим Васькой Веткиным. Оба в веснушках от лба до подбородка—хороша пара!
Таня Короленко вновь повисла у меня на руке:
—Люся, я ему письмо напишу, а? Не могу больше.
—Взяла да написала, -отрезала я, —раз уж тебе так невтерпёж.
—Ой, невтерпёж, — согласилась Танюшка, -напишу, а ты—отдай.
—Я?—удивилась я, —Почему?
—Да ведь ты же запросто общаешься с пацанами, с тем же Луком, Мокеем, Громом. Вот и отдай им, ' — умоляла Таня, и мне пришлось согласиться.
Придя с тренировок, Дуся тоже не закрывала рта: её тренировал предмет её страсти вожатый Влад.
—Ой, Люсенька, он меня подсаживает на брусья, а я балдею, —делилась со мной заветными тайнами Дуся, —от него идёт такое тепло и сила. Уж, наверное, он не пьёт водку, как мой папаня.
У Дуси всё о том же—всех сравнивает со своим забулдыгой-папой.
За обедом кто-то за соседним столиком нечаянно задел меня стулом, я обернулась и застыла: спиной ко мне сидел мой неуклюжий одноклассник Мокей, а рядом—черноглазый Витя Сормовец, который опять мельком полоснул по мне своим пронзительным взглядом. Неужели, и Виктор глядит на меня, или это только мое воображение рисует бог знает что? Я решила пойти вечером на танцы. Если Сормовец меня пригласит, то я ему нравлюсь, нет—забуду навеки глядеть на него!
Вечером я к удивлению всех девчат в нашей комнате не только никуда не исчезла, но и неожиданно попросила самую первую модницу Люду Швырлову завить мне волосы её электрощипцами. Девчата с интересом глазели, как Люда прилежно колдует над моими короткими вихрами, делая из меня ангелочка. Она же подкрасила мне и глаза, удлиннила их черным карандашом. Я вытащила из чемодана ворох платьев и выбрала весёленький шёлковый сарафанчик весь в оборочках по подолу.
Увидев, какой хорошенькой я стала, девочки ахали, а когда мы пришли на танцплощадку, это заметили и парни: не успела заиграть музыка, как Саша Лукин, наш первый танцор, пригласил меня, спрашивая:
—В чём дело, мисс? Каким ветром вас занесло на наш скромный деревенский бал? Обычно вы с телохранителем Дусей проветриваете свои поэтические мозги на соседней турбазе.
Ого-го! И это знают все, а я-то надеялась, что нас не засекли. Я сказала, что мама дала мне много нарядов, а я их не ношу, вот и решила показать их. Следующим был рыжий Веткин, который оставил Надюху сидеть на лавочке и тайно показывать мне кулаки, а потом сошёл со своего пьедестала и красавчик Сережа Гром, который восхитился моей прической, сделанной его подружкой.
Но Сормовца нигде не было, и моё сердце уже разрывалось на части: где же он? Я уж хотела, было сбежать, но заиграла быстрая музыка «Синий иней», и моего плеча коснулась смуглая рука Вити Сормовца.
—Какая ты красивая сейчас, -восхищенно произнёс он, -просто супермодель. Танцуем!
После двух танцев мы с Сормовцем ушли к озеру. Мои девчата были в отпаде. Наверное, думали, что неприступная гордячка сломалась от любви, но мне-то это было совсем безразлично.
—Ты совсем не ходила на танцы, -говорил мне Витя, —ну и я перестал. Мы с братом Лехой, а он на два года моложе, ходили на рыбалку. Идём назад, гляжу: ты. Ну, я и оказался тут.
Он рассказал ещё, что путёвки в наш пионерлагерь им с братом достали родственники, им тут очень нравится—бесподобное озеро. Мы спустились к воде и сели на поваленное старое дерево. Я рассказала Вите всё, что знаю об озере.
—Наверное, ты хорошо учишься?—спросил меня он, и я кивнула.
—А я ловлю порой двойки по русскому, —признался он.
—Почему? Наверное, не любишь читать?—спросила я.
—Да, не люблю. Лучше телевизор или размяться в футбол, баскетбол. А ты хорошо, просто классно стихи читаешь. Да ещё и пишешь.Мне так никогда не суметь, —говорил мне Витя, глядя прямо в глаза, да что в глаза—в душу.
Танцы закончились, все пошли спать, а мы всё сидели у озера, увлечённо разговаривая, и только после сигнала горна к отбою, побежали к корпусам. Я сообразила, что Софья Павловна уже заперла изнутри нашу дачу, и постучала в закрытое на ночь окно, из которого высунулась взлохмаченная голова Людки Швырловой. Мы с Витей стояли у кустов сирени. Людка широко распахнула окно, и Витя, легко подняв меня, посадил на подоконник. Сильный, хотя и не высокий. Я помахала ему:—До завтра!
Девчата мои уже ждали рассказа от меня, но я решила их заинтриговать и молчала, раздеваясь.
—Люсь, как быстро ты его зацепила, а вот я с Димочкой-ни с места, -шёпотом ныла Таня Короленко, — письмо я написала. Передай, ладно?
Я согласилась и юркнула на прохладную простыню. Мне было жарко и я, мечтая и грезя, быстро уснула.
На другой день нас повели на экскурсию в село Дедово. Венцом этой экскурсии было посещение церкви, одной действующей в нашем районе, поэтому Софья Павловна просила девочек не надевать брюк и взять с собой головные платочки. У многих их попросту не было, и мы надели пионерские галстуки, надеясь использовать их, как красные косынки.
По дороге, петляющей среди прямоствольных сосен, уходящих сине-зелёными кронами в небо, Софья Павловна нас наставляла:
—Конечно, и безусловно, религия-опиум народа по словам Владимира Ильича Ленина. Все мы—атеисты, бога нет, не было и не будет. Человек произошел от обезьяны путем естественного отбора и эволюции по учению Чарльза Дарвина, но всё же церковь—это часть нашей русской культуры. Прошу вас вести себя там пристойно и по-пионерски. Будете безобразничать-в поход не пойдёте. Кроме того, через три дня—родительский день. Имейте это в виду.
Как ни пыталась Софья Павловна построить нас парами, ничего из этого не вышло—все сбились кучками. Я шла рядом с Витей с одной стороны и Дусей— с другой. Тут же были Лукин, Громов, Швырлова и обе Светки.
—У вас тут так хорошо, -говорил нам Сормовец, —А у нас—шум, гарь, воздух какой-то тяжёлый. Машины гудят и дымят, заводы—тем более. Сами не замечаете, в каком чудесном месте вы живете.
-Ну, -возражал ему Гром, —зато у вас—театры и музеи, вон—даже катки с искусственным льдом—чего только нет. А у нас что? Нас в городе, небось, на дискотеки не пустят—таких сопливых.
Они заспорили, но в лесу закуковала кукушка, все примолкли и мысленно задавали ей один и тот же вопрос: «Сколько лет мне жить?» И она куковала долго, обещая всем большую жизнь.
В церкви было очень красиво и торжественно. Суровый батюшка в длинных одеяниях подозрительно рассмотрел нас, а потом сказал, что он рад приходу детей и добавил, что эта церковь построена в 1614 году-самая старая в районе. Мы все притихли и стояли, глазея на расписные иконы и резную церковную утварь, а когда, наконец, вышли на яркое летнее солнышко, то почему-то почти все ощутили какую-то тяжесть, усталость от пути и почти молча шли обратной дорогой.
Теперь на танцах я стала завсегдатаем, хотя кудряшки больше не завивала, глаза удлинняла и наряды стала менять день ото дня. Сормовец восхищался моим умением читать и складывать стихи. Мы садились с ним над водой на дерево, корягу или просто траву, и он просил меня рассказывать ему что-нибудь, утверждая, что у меня красивый голос.
Против наших встреч с Витей взбунтовалась Дуся. Она дня три, молча, терпела присутствие городского нахала, а потом терпение её лопнуло.
—Хватит, ему с тобой шашни разводить, —отрезала мне она, —он скоро уедет, и ты его, может, никогда не увидишь. А я хоть не в твоей школе, но всё-таки в твоём городе живу. Мы, может, до старости будем дружить с тобой, как наши бабушки. Правду говорю, Люсь, -уговаривала меня Дуся, -А этот цыган или еврей или грузин твой черномазый найдёт себе кучу красавиц у себя в большом городе.
Дуся была права, но верить ей не хотелось, и вскоре я передала этот разговор Вите.
—Конечно, -согласился он, —если ты мне не будешь писать, мы затеряемся, поэтому давай-ка мне твой адрес и вот мой, —говорил он, протягивая мне листок бумаги.
Я успокоилась. Писать я, конечно, буду, лишь бы он отвечал. Тем временем Танино письмо мы с Витей отдали длинному Диме самолично, но никакой реакции от него не последовало. Таня даже всплакнула пару раз, а перед ней то и дело вертелся очкарик и её ровесник Шурик Липский, всячески уговаривая её не думать о тощей оглобле Димке, а поглядеть на него, несравненного хлюпика Липского. Танюшке от этого нисколько не полегчало. Весь лагерь ей сочувствовал, но противный Димка и не думал. Таня сохла прямо на глазах, и дошло до того, что перед родительским днём с ней произошло нечто странное. С вечера Софья Павловна, естественно, запирала изнутри нашу дачу, но к утру, мы с девчонками, бывало, могли захотеть в туалет и бегали туда за корпуса к воротам часа в четыре, так как в июне в это время уже светало, —вдвоём-втроём.
В тот день наш отряд дежурил по кухне, и мы с девчонками после ужина, добравшись до компота, выпили его по пять стаканов. Естественно, уже в час ночи пятеро из нас собралось идти в туалет. Луна приближалась к полнолунию, и было совсем светло, когда я, Люда, две Светы и Марина вышли на улицу, а когда мы возвращались, то увидели, что нам навстречу идёт одна Таня Короленко. Мы удивились ещё больше, когда Таня не пошла к заветному зданию, а направилась в сторону озера.
Я негромко позвала её, чтоб не будить спящую воспитательницу, но Таня, не реагируя, продолжала спускаться к воде, и мы с Мариной Мокеевой подбежали к ней. Таня шла, вытянув руки и слегка покачиваясь. Я вдруг сообразила: да она же—лунатик, я недавно читала об этом. Взяв Таню за руку, я попыталась её остановить, но она смотрела на меня какими-то невидящими глазами, но руку не вырвала и послушно пошла рядом. Мы уложили её в постель, а наутро, как и следовало ожидать, она ничего не помнила. Я блестела перед девчонками познаниями в области лунатизма. Но ведь раньше-то Таня не ходила ночами!
Однако, это был воскресный день, и мы ждали в гости родителей. Одними из первых, уже после завтрака, приехали на машине Красновы и на мотоцикле— мой папа. Папа сообщил, что ко мне едет целая делегация: приехали из Москвы мои тётя Нина, дядя Гриша и их дети: Светлана, Татьяна и Виктор. Они, как и моя здешняя родня, рвутся отдохнуть на нашем чудесном Святом озере.
Вскоре нас построили для торжественной встречи автобусов, и один из первых же их изверг из своего чрева целую кучу моих родных. Помимо пятерых москвичей приехали моя мама с маленькой Иринкой, папины сестры Нина с Тамарой, мамина сестра Нюра с мужьями и моя взрослая двоюродная сестрица Нина с мужем и сыном Мишей на год моложе меня. Бабушки за преклонностью лет остались дома.
Гостей сразу же повели к эстраде, где директор лагеря предупредил их, что детей нельзя перекармливать и давать некачественные продукты, чтоб завтра никому плохо не было, так как родительский день—головная боль для лагерного персонала. Потом мы дали небольшой концерт, и целый день до ужина, смяв тихий час, на который почти никто не явился, ребята скрывались на берегах озера в окружении своих родных.
Мои дяди, только и ждавшие случая выпить на природе, для чего и приехали сюда, торопили женщин, ракладывающих на земле содержимое сумок и пакетиков. Меня тормошили москвичи—Витя, Таня и Света, давно не видевшие меня. Они говорили, что скоро уже уедут, так как Таня, Светлана и дядя с тётей работают, а у Виктора—сессия в техникуме, дней через пять—экзамен. Очень уж хотели они к нам в гости съездить, а тут и случай подвернулся на Свя-те побывать.
Вскоре, уединившись от взрослых за развесистыми кустами ив, мы с моими молодыми родственниками, сидели над чудесным озером, как огромная перевернутая чаша с водой лежавшим перед нами, и я упоённо рассказывала родственникам красивые легенды о Святе. Мой кудрявый кузен Виктор сидел вплотную от меня, когда я увидела проходящих мимо Сормовца с его роднёй и инстинктивно отодвинулась от брата, здороваясь с ними и боясь, что Сормовцу может не понравится, что я сижу рядом с таким красавчиком, ведь он не знает, что это—мой родственник. Мой брат Виктор, ловящий всё на лету, тут же подтрунивал надо мной:
—Ага, Люсёк, кавалер, кавалер.
Я предательски покраснела и попыталась отговориться тем, что это просто парень из нашего отряда.
Безобразия по нарушению режима при родителях продолжались до пяти вечера, пока автобусы не увезли надоевших педагогам родных. Некоторые из пап и дядь уже весьма оздоровились целебным сосновым воздухом, что еле-еле влезли в автобус, подталкиваемые супругами. Назавтра мы убрали с берега кучи пустых бутылок, бумаг и пакетов после родительского дня.
—Ну, у тебя и родни—пол-автобуса, —завидовала мне Дуся. У неё была только мать и новости привезла не больно радостные: отец спять пропил зарплату и цеплялся к бабушке Анне.
—Приеду-разберусь, —обещала Дуся.
Витя пришёл ко мне после тренировки по баскетболу и увёл к озеру.
—Знаю, что это был твой двоюродный брат, но все равно как-то неудобно было, —объяснил мне он.— Он тебя обнимает—такой взрослый красавчик в модных «клешах». Ты бы хоть предупредила меня заранее, а то, пока Гром не объяснил, что это—твой родствен-, ник, я ходил какой-то сам не свой.
—Да я, Вить, сама не знала, что москвичи приедут, —оправдывалась я.—Они вроде бы не собирались и приехали всего-то на три дня. Братец мой после сессии в стройотряд собирается, вот они и приехали все вместе, пока не разъехались.
Дусе вконец надоело, что Витёк постоянно находится возле меня, ведь других подруг у неё не было. Она нагрянула после очередных танцев и, оттолкнув его, влезла между нами.
—Все! Хватит тебе, цыган, лезть к моей подруге, —грозно заявила она Вите, показывая немаленький свой кулачище. Я попыталась её успокоить, но она потащила меня к озеру. Витя стоял в недоумении, не зная, куда идти.
—Вали-вали к своим городским, —прокричала ему грозно Дуся, волоча меня за кусты, а там неожиданно разревелась.
—Люсь, плохо мне. Я так люблю Владика, а он встречается с вожатой второго отряда Тамаркой. Гуляют после отбоя. Я видела, что они целовались. Ужас!
Я моментально вошла в положение подруги. Ей же не Витёк не по душе—ей самой плохо. Владу уже лет двадцать, можно жениться. Не будет же он ждать пять лет, когда Дусе исполнится восемнадцать. Но как вдолбить это подруге? Как её успокоить?
Неожиданно к нам подобрался Шурик Липский.
—Чего это вы тут?
—А ты чего тут?-заорала я на него.
—Надо, —заинтриговал меня Липа, и я заподозревала, что у него, длинноносого очкарика, тут свидание, но, увидев удочку, сообразила, что он- просто рыбак. Господи, что за дурочки эти Дуся и Таня— расстраиваются из-за всякой ерунды. Мне хуже всего из них. После окончания лагерной смены я могу больше никогда не увидеть Витька Тимофеева по прозвищу Сормовец.
Сведя всё к шуткам, я увела Дусю в корпус, и уложила спать, как маленькую. Поскольку Дуся спала в соседней комнате, как только я вернулась в свою комнату, на меня с упреками налетели девчонки, ругаясь, что я слишком много времени уделяю этой вшивой Дуське. Я буркнула, что ни одна самая маленькая вошка не перебралась ко мне от неё и кто ещё раз назовет так Дусю, двину по лбу.
С Витей я встретилась у теннисного стола наутро и извинилась за Дусину выходку, рассказав о её семейке. Витя сказал, что и он хотел поговорить со мной по душам, и мы отправились за территорию лагеря. Гуляя по лесу, Витя рассказал, что его мать родом отсюда, а отец—с Сормова. Пять лет назад отец попал в автокатастрофу, на него наехал пьяный, а он, шофер тяжелого грузовика, вынужден был упасть в кювет, чтоб не наделать бед похуже. И всё—перелом позвоночника, отец не встаёт. Было много больниц и врачей, долгое и дорогое лечение, но всё равно отец не ходит. Он у них—мужик сильный и умный: чтоб не быть семье в тягость, научился сапожному делу и на дому ремонтирует обувь. Заказов у него много.
Но вот беда, мать в юности тут гуляла с каким-то парнем. Сейчас этот дядька разошелся с женой и уговаривает мать бросить отца и жить с ним. Мать у них, как неразумный ребёнок, не знает, что делать. Я спросила, что же Витёк думает по этому поводу, и он ответил, что отца не бросит. Его брат тоже так думает, а вот тётя Катя по-всякому хвалит этого дядю Мишу и уговаривает Витину мать подумать о своей ещё молодой жизни, которую она губит с инвалидом.
Почему-то по рассказам Витька мне его мать сразу стала несимпатичной. Я представила себе, что мы с Витьком поженились, завели детей, и с ним такое же случилось. Нет, я бы его ни за что не бросила. Но тут же я оборвала свои мысли: размечталась! Двенадцать лет, а у меня дурь в голове, как у наших девчат. Неужели, я влюбилась а Витю? Надо прекратить эти слюни.
Решив больше не поддаваться на провокации собственного разума и не мечтать о любовях, я подумала, что совсем скоро мы с Витей расстанемся, и эти глупости забудутся. Но по-дружески я посоветовала ему уговаривать мать не бросать отца.
Влад объявил нам, что на следующий день после завтрака мы выходим в поход, и кто не может идти, пусть сразу скажет, чтоб потом не ныли. Таковых у нас не нашлось, —в поход все собрались идти дружно. Полдня мы распределяли, кому что нести, и Дуся, как мощная девица, вызвалась нести восьмиместную палатку. Вообще-то путь вокруг озера не так велик, не особо устанешь его обходить в один день, а уж если делать привал на ночь, то весь поход—просто лёгкая экскурсия, не более. Но наши педагоги думали иначе и нагрузили себя и нас не только палатками и котелками, но и одеялами и множеством продуктов и кухонной утвари. К нашей большой радости Софья Павловна с нами не пошла, но и без неё педагогов хватило: физкультурник Иван Васильевич, музыкант Сергей Сергеевич и, разумеется, Влад.
Идти по лесу в ясный жаркий июльский день— просто удовольствие. Если б ещё не заставляли брать тёплые джемпера, которые нам ужасно надоели. Мы без особых приключений добрались до места привала, где ночевали и до нас такие же туристы. Там было оборудовано и место для костра с железками для котелков. Сбросив рюкзаки и одеяла, мы занялись, кто чем: собирали хворост для костра, устанавливали палатки и просто бегали по лесу, шумя и удивляясь всякой ерунде, как Людка Швырлова, увидевшая ящерицу. Людка подняла крик на весь лес, будто та ящерка была динозавром.
Мы с Дусей, а с нами Витя, Мокей и Веткин устанавливали Дусину палатку довольно успешно, а вот Громовская компания что-то перепутала с колышками, и их палатка сразу рухнула, пришлось возиться снова. Девчата под руководством Сергея Сергеевича чистили картошку и варили суп на костре.
Вскоре мы все собрались у костра, установив все пять палаток. Сергей Сергеевич вовсю нахваливал девчат, особенно Светку Мезиненко и Любу Берестову, которые отлично начистили картошки на всех. Я такими талантами никогда не блистала, считая приготовление пищи досадной необходимостью, и возилась дома на кухне не по велению души, а по приказам мамы и бабушки, пытающихся всё-таки сотворить из меня, мятежной бунтарки против всего бабского, кухарку.
Но суп с дымком и каша с тушёнкой, сваренные на костре, действительно оказались изумительными, каких я ещё в жизни не едала. Мы черпали из общих мисок, и это было гораздо веселее, хотя и не очень гигиенично. Ничего, никто не заболел.
Время в лесу летело стремительно, и вот наступил вечер, когда солнце село за озеро. Уха, сваренная из рыбы, наловленной нашими пацанами в озере, с аппетитом съедена, в большом котелке булькал чай из родниковой воды, и этот чай можно пить и пить, никто не загоняет в спальни и не ругается.
На гитаре играли по очереди Влад, Сергей Сергеевич и Игорь Казанцев, а пели от души все, что нравится, что по сердцу—от общеизвестных пионерских до бардовских о смысле жизни. Потом гитара смолкла, потому что уже поздно. Некоторые разбрелись по палаткам, остались самые стойкие. Надвигалась ночь полнолуния, кроме того, —самый длинный день в году, в эту ночь могут быть чудеса над озером. Как я могу спать?! Влад подмигнул мне и начал:
—Ну что, братцы, кто-то тут с учёными во главе спорил, что озеро Святое образовалось до нашей эры и вообще бог знает когда? А как же легенды? Тут, говорят, при монголо-татарах ещё не было озера. А вот наступают эти гады, наседают на русских—русские молятся богу, и он помогает русским, делая преграду этой нечисти в виде озера...
—Ну, это вы, Владислав, уже путаете наши места с градом Китежем, —спорил с ним Сергей Сергеевич, несомненно, зная оперу об озере Светлояр, но Влада не так-то легко было переубедить, и он выдвинул ещё козырь:
-Тут в селе Дедово все рассказывают легенду о девице Насте, которую подкинули в монастырь. Будто её полюбил богатый князь. Молодые тайно встречались, не слушаясь приказа отца князя. Старый князь сговорился с тёмными силами погубить Настю и провалить её под землю. Но Настя-то осталась, а вот весь монастырь с монахами и молодым князем ушли в провал. А Настю бог уберёг, потому что она ждала ребёнка, так что род Насти и князя остался у нас тут. Кровь их течет в нынешних жителях Дедова—в Митиных и Яшиных.
Все, не сговариваясь, поглядели на тихого худенького Женю Митина, сидевшего у самого края. Женя покраснел, как варёный рак и заулыбался. Мне надоело носить свои тайны в себе, и я рассказала то, что я знала о Святе от папы, своей бабушки и её подруг. Папа рассказывал, что провал озера видел наш предок Василий вместе с другими мужиками, а бабушка говорила, что купол церкви не только виден сквозь толщу вод, но и выглядывает из воды. Раз катались на лодке барышни с кавалерами, видят - красная ленточка на воде. Наклонилась одна девушка, потянула ту ленточку к себе - показался купольный крест, а там и сам купол церкви. Испугалась девушка, отпустила ленточку, закричали все, поплыли скорее к берегу. Потом собрали народ—ныряли смелые, но нигде никакой церкви не обнаружили.
Сергей Сергеевич и Иван Васильевич, как старожилы лагеря, рассказали, что несколько лет назад, когда интерес ко всем чудесам, как «летающие тарелки», привидения и прочее, возрос и особо не пресекался властями во времена, которые потом назвали «Хрущёвской оттепелью», прибыла то ли с Мурома, то ли с самого Горького целая научная экспедиция с аквалангистами и водолазами, которые ныряли на дно озера, но ничего, кроме чёрных коряг, не нашли.
—Однако, —продолжал Сергей Сергеевич, —на дне под берегом нашли, говорят, какие-то глубокие бездонные то ли ямы, то ли пропасти.
Несомненно, в разговорах на подобные темы я была не последней, так как мой интерес ко всему таинственному, загадочному, аномальному, возникший в раннем детстве, развивался с каждым днём, я перелопачивала все имеющиеся в наличии книги о чудесах в библиотеках и у знакомых. У меня имеется с детства одно свойство, нужное при изучении этих явлений—неверие в обыденность, то есть читая книгу, например, о тех же шаровых молниях я пропускаю мимо глаз и мозга скучно-научные разъяснения маститых учёных, что все вышеописанные случаи—это цепь совпадений, случайностей, галлюцинаций и самовнушения. Нет-нет! Уже лет в десять я вычитала в переводах с английского, немецкого и итальянского, что есть на земле, а может и в космосе, некие плазменные разумные существа-плазмоиды, представляющие из себя сгустки разумной плазмы и большинство этих шаровых молний, по рассказам очевидцев, ведут себя именно как разумные... Я читала научные статьи вперемешку с научной фантастикой и по уши была влюблена в «Воспоминания о будущем» Эриха фон Деникена и поддерживающего его нашего фантаста и ученого Александра Казанцева... Я и тут полчаса, если не больше, рассказывала ребятам и старшим об этом, плавно перейдя на эту тему от озера.
—Ну, девочка, ты сильна, —похвалил меня Сергей Сергеевич, от чего я просияла, —а вот я был в армии и видел, я думаю, те самые плазмоиды воочью. Причем, было их много. Служили мы на границе в Таджикистане, в горах Памира. Знаете «Крышу мира»? Вот там и были. Как-то раз мы с другом и собакой Бураном оказались возле какой-то пещеры. Нам был дан приказ осмотреть ту местность: вдруг есть нарушители. Ну и забрались туда, где только горные козы бегают. Собака наша вдруг заупрямилась, не хочет идти внутрь пещеры. Мы на неё заругались, но она -ни в какую. Друг мой Вася говорит: «Да чёрт с ней, пойдем сами».
Входим, темно, зажгли фонарик, видим: пещера огромная, внизу вода—то ли ручей, то ли озеро целое, а под потолком от нашего света зашевелились летучие мыши, которые спали вниз головой. И тут Васёк оступился, фонарик уронил, и тот погас. Ищем мы его, шарим. Пригляделись, а от воды идёт какой-то слабый свет. И вдруг вынырнул шар, похожий на апельсин, мы их в садах таджиков ели—яркий такой. За ним-ещё и ещё—штук десять. Поплыли они над водой стайкой, поднялись вверх и в какую-то щель в горе ушли. Мы стоим, рот разиня, тут Вася опомнился, перекрестился, нащупал фонарик, и—бежать оттуда без оглядки. Буран обрадовался нам, лает виновато, руки лижет и тянет от этого места. Мы вполне его поняли. Потом уж узнали от местных, что мы были в пещерах шайтанов, куда они и не суются, говорят, что там шайтаны эти—черти по-ихнему—кишмя кишат. Все эти правоверные мусульмане молятся своему Аллаху по десять раз в день и на каждом шагу видят шайтанов, духов, дэвов и прочую нечисть.
Перешли к разговору о наших леших незаметно. Иван Васильевич рассказал, что он-заядлый грибник и было с ним раз в детстве такое, что они с друзьями зашли в их дремучие леса за Монаковом и заблудились, было им лет двенадцать тогда, за год до войны. Бродили- бродили лесом, уж и слезу пустили: нет дорожек и тропинок —всё чаща. Сели втроём и не знают что делать, вдруг видят старичка седого, длиннобородого. Подошел: и спрашивает: «Что, заплутали, ребятки?» «Да, дедушка, где тут наше село не знаем.» Он: «А вы ребятки добрые, я знаю, помогу вам.» И вывел на тропинку. Оглянулись—пропал, как в землю канул. Прибежали мы домой, рассказали. А нам отвечают, что был это Лесовик—он добрый и на дедушку похож, а Леший—злой, вредит всем и похож на пугало, весь лохматый.»
Я рассказала, что моя бабушка Акулина слышала от своего отца такой рассказ: дед Степан— мой прадед—был ещё подростком, когда они с ребятами пошли в ночь на рыбалку. И вот они уже спать в стог сена собрались, как слышат в лесу мужской голос вдалеке: «Ау, ау!» Те зааукали, голос ближе-ближе, и вот затрещал лес и вышел к ним мохнатый весь великан. А пареньки-то с крестами на груди были—их все раньше носили. Он и говорит: «Я к вам не могу подойти, вы все с крестами». Тут пареньки опомнились, стали молитвы читать, он и пропал. Какая уж там рыбалка была...
Все притихли, Дуся вцепилась мне в руку. Вообще, у костра сидели почти одни мужчины и пацаны, кроме нас только почему-то Лена Краснова. Остальные девчонки дрыхли без задних ног. Наши воспитатели, опомнившись, уговорили нас лечь спать. Но мы с Витьком уже состряпали свой план: как всё утихнет, вылезаем и идём смотреть на озеро. На Витиных наручных часах уже шёл двенадцатый час.
Мне, естественно, было не до сна, а Дуся уже дремала рядом со мной, когда поскреблись в нашу палатку. Я разбудила Дусю Мухину, и мы тихонько выбрались к Витьку, Грому, Луку, Липе, Косте Петрову и Игорю Казанцеву. Компания собралась порядочная. Из палатки воспитателей раздавался какой-то басовитый храп, когда мы, крадучись, миновали её.
Светлая самая короткая в году ночь полнолуния, плыла перед нами над озером и лесом во всей красе, серебря тихие тяжелые воды блестящей дорожкой. На противоположном берегу светились неяркие огни турбазы, а сзади нас смолистым духом навалился, казалось, монолитный лес. После душещипательных рассказов Дуся трусила и обнимала меня. Мы напряжённо всматривались в ночное озеро восемью парами глаз и ждали чуда, а если ждёшь, то оно, разумеется, явится. Первым заметил его певец и гитарист Игорь Казанцев: «Глядите между лесом и островом Любви, видите?» Мы обернули головы и действительно увидели льющийся из вод, какой-то бледно-голубоватый свет. Тут в моё плечо вцепился и Витёк, и все замерли, разинув рты. Как мираж над озером, слабо мерцая, показалась однокупольная, похожая на храм Покрова на Нерли во Владимире, церковь. Мгновение, другое мы её разглядывали, и вдруг всё пропало, и вновь—только лунная дорожка на воде. «Видали?— восхищенно говорил Лукин, —а ведь никто не верил!» «Видели, видели!- тихонько воскликнула Дуся, -настоящее чудо!» Сзади нас хрустнула ветка, от чего мы все вздрогнули, но это оказался Влад: «Ох, деятели, что делать с вами? Видел это и я, конечно, но если расскажем, то все походы отменят». Мы пошли по своим местам, поражённые и ошарашенные увиденным.
Наутро мы с Дусей дрыхли аж до завтрака, а, проснувшись, узнали, что о ночном происшествии знают все парни, но никто из девчонок. Влад и преподаватели предупредили нас, чтоб ни Софье Павловне, ни другим учителям мы ничего не говорили, мало ли что: отменят походы. Ещё мы узнали, что наши Влад, Сергей Сергеевич и Иван Васильевич после того, как уложили нас, распили заветную бутылочку на сон грядущий и теперь боялись, что это узнает начальство. Влад собрал нашу боевую восьмёрку исследователей и ещё раз провёл разъяснительную работу, что, мол, мы все просто были в стрессовом состоянии, наслушались страшных рассказов и любой блик луны или фонаря уже готовы были принять за привидение. Может, оно так и есть, но всё же хотелось верить в чудо, которого мы не зря очень жаждали.
Так или иначе, рассказы об этом странном явлении все-таки дошли до ушей девчонок, а когда мы вернулись в лагерь, то разлетелись и по всему лагерю.
Мы ходили героями и, конечно, меня нарекли профессором парапсихологических наук, что меня обязывало ко многому. До конца лагерной смены оставалось меньше недели, и я думала об этом уже с большим ужасом. Я боялась расстаться, как с Сормовцем, так и с чудесным озером, которое постепенно стало для меня каким-то имеющим свою душу живым существом, и эта душа меня притягивала к себе и завораживала.
Я опять ринулась в лагерную библиотеку, но почти ничего по волнующим меня темам не нашла, не считая одной книги известного уже мне Владимира Комарова. В той книге автор, как и обычно, разоблачал всякие чудеса и, по его словам, шарлатанство, но я по своему обыкновению, читала только описание этих чудес, совершенно не вникая в их научное, а значит и скучное объяснение, что сыграло мне потом большую службу в овладевании уфологическими и парапсихологическими науками, объясняющими различные чудеса совершенно с иных точек зрения, чем официальные сухие и атеизированные науки.
Лагерь усиленно готовился к последним мероприятиям—большому ночному костру и карнавалу, а ещё - ночи привидений и пугал. Лагерная спартакиада состоялась, и наши парни, благодаря Вите Тимофееву, забившему больше всего голов, получили первое место по баскетболу, а моя верная подруга Евдокия Мухина победила в пятиборье к её да и моей великой радости.
Танюша Короленко целыми днями рисовала то лагерную стенгазету, то расписывала маски к заключительному карнавалу, а обе Светки, как подмастерья, наносили разноцветные краски по нарисованным ей контурам.
Меня после моих геройств зауважала Лена Краснова и в отсутствие Дуси на её соревнованиях, не отходила, задавая мне различные вопросы на волнующие меня темы. Постепенно и я потеплела к ней душой.
В ночь пугалок, как обычно, девчонки решили накрасить парней, а пацаны же сговаривались выкрасить нас, и в эту ночь, разумеется, никто не спал. Наша комната, завернувшись в простыни, дружно вылезла в окно на берег озера, оттуда с шумом была изгнана Софьей Павловной. И не успели мы отойти от роли русалок, танцующих в свете месяца, почти как в «Майской ночи» Н.В.Гоголя, как к нам в комнату скользнули две тени мальчишек. Я села на кровати, увидев Лукина и Грома, а они прошлись по рядам и наутро почти все девчонки за исключением меня и Лены Красновой увидели, что у них на лицах сверкают разноцветные акварельные полосы. Зато Дуся ухитрилась выкрасить под утро Липского, Витьку Сормовца и Грома-одна из всех девчат, ей даже не пришлось брать свою краску, окно у парней было приоткрыто, Дуся влезла туда и увидела спящих мальчишек и коробку акварельных красок. Она и выкрасила тех, кого недолюбливала, но Гром зашевелился и испугавшаяся Дуся вновь выскочила в окно. Простыни и подушки тоже цвели разноцветными пятнами, но нас никто не изругал—такова традиция.
Весь последний лагерный день у нас шумел веселый переполох. Вместо тихого часа завертели шумный праздник Нептуна, на который весь лагерь обязан был явиться в купальных костюмах на берег озера. Нептуном нарядили полного директора лагеря Василия Федоровича, обернув его зеленой паклей, изображающей водоросли и надев на голову блестящую корону из фольги, как и трезубец морского владыки. Многие пионервожатые и молодые воспитатели изображали свиту Нептуна—русалок и водяных, завернувшись в зеленые бумаги, мочалки, тряпки—кто что нашёл—или рыбацкие сети. Все поливали друг друга водой от всей души, шумели, смеялись, веселились и комкали режим дня.
Вечером предстояли ещё карнавал и прощальный костёр. Многие задолго до этого вечера мудрили над карнавальными костюмами. Мама предлагала мне быть Золушкой-служанкой или Красной Шапочкой. У меня имелся чёрный корсаж, блузка с широкими рукавами и красный капор, но я, выпросив у Влада чёрную сатиновую занавеску из кинозала нашила на неё серебряных звёзд из фольги и с помощью Дуси склеила себе черную шапочку с квадратным верхом и кисточкой на одном из углов, как у профессоров. Вниз, под плащ, я надела узкие чёрные брюки, чёрный свитер, чёрные туфли и даже носки. На грудь я повесила подвеску-медальон из фольги же в виде шестиконечной каббалистической звезды. И кем же я стала? А профессором магии, алхимии и оккультных наук, что я и говорила всем. После моих заумствований в походе, этому уж никто и не удивлялся.
Витя Тимофеев ходил грустным, пожалуй, один из всего отряда. Я тоже тосковала, но старалась этого не показать. Зато Мухина откровенно радовалась нашему с Витей расставанию, не отходя от нас ни на шаг. К нам приехал городской ансамбль, который показал нам концерт, а теперь ребята из вокально-инструментального играли нам, в перерывах устраивались игры и конкурсы. Ведущая объявила, что объявляется конкурс на королеву бала, но выбираются по одной девочке из четырёх старших отрядов. Малышей потихоньку отправляли по своим корпусам. Каждый писал на бумажке имя той, кто ему нравится и отдавал это вожатым. Мы с Витей стояли рядом, когда подвели итоги, и у меня на глазах прыгали слёэы от близкого расставания с мальчиком с карими глазами, который был мне очень дорог уже. Влад зачитал мои имя и фамилию, как набравшей 32 голоса из 50... Позже я узнала, что оценивали совсем не по красоте лица и особенно мальчишки. Из девочек мою фамилию написали Дуся Мухина, Таня Короленко, Лена Краснова и обе Светки, зато парни отдали мне почти все свои голоса. Влад тоже голосовал за меня. Но когда я, волнуясь, вышла на сцену и Влад с Сергеем Сергеевичем водрузили на мою голову красивую корону из фольги, то я просто расплакалась: в трёх отрядах королевы были весьма-весьма хорошенькими на лицо. Подлые слёзы капали из моих глаз, застревали на очках и стекали дальше, а я не знала что делать. Влад заметил это и, наклонившись ко мне, попытался меня подбодрить: «Ваше величество, почему вода на вашем прекрасном личике?» «Ой, милый Владик, другие королевы такие красивые, а я...- прохлюпала я носом, но он сказал мне, что это наш отряд так решил, потому что у нас ребята—умные и выбрали по уму, а не по лупоглазости и глупости. «В конце концов ты пишешь красивые стихи, много знаешь, ни с кем не воюешь, никого не предаёшь», —утешал он меня, провожая в зал, где мы стали танцевать с ним королевский танец. Корону мне оставили до конца карнавала, и я гордо ходила в ней. Но, танцуя с Владом, я попросила его пригласить танцевать Дусю Мухину, она одна стояла у окна, а Витя Тимофеев один же сидел на скамеечке. Он не приглашал Дусю потому, что она была выше его, да она бы и не пошла с ним по той же причине. Влад пожал плечами, но всё-таки исполнил моё желание, и мы с Витей во все глаза наблюдали за этой парочкой, особенно, разумеется, за Дусей, которая, не скрывая, во всю улыбалась, радуясь, что вожатый, наконец-то отметил её. Она так и не узнала, что это было моё, королевское, желание.
От Влада же мы узнали, что тот, кто увидит церковь в озере, будет потом счастлив, но вот сейчас даже корона не стопроцентно радовала меня, и причиной моего уныния было, конечно, расставание с другом, и под конец бала, когда мы, королевы, разрезали королевские торты для своих подданных, я вновь капнула на торт солёными слезами, будто с ними отдавала им, своим друзьям, частицу своей души. Мне стали милыми и дорогими даже рыжий Васька Веткин, с которым год назад я дралась в классе, и очкарик Шурик Липский, которого я отвергла, как кавалера. А нас уже ждал большой лагерный костёр, швыряющий искры в темь небес над озером. Обнявшись, мы пошли к шумному огню, и рядом со мной шёл Сережа Громов—самый красивый мальчик нашего отряда, обнимающий другой рукой самую красивую девочку нашего отряда Люду Швырлову, так и не ставшую королевой. У нас, очевидно, красивого лица недостаточно, чтоб царствовать.
Я разревелась-таки в эту ночь на плече у Дуси, когда мы уходили спать от костра. Корону, сдерживающую мои бурные эмоции, я отдала Владу, и не дойдя до корпуса, свернув к кустам сирени, минут десять помочила слезами полу своей профессорской мантии. Дуся успокаивала, как могла, и Софья Павловна уж спохватилась нас.
Наутро мы покинули берега Святого озера. Сказка закончилась.
1999г.