ЛИРЭЯ
Анна Радомирская, мой соавтор.
Все случилось словно бы в один миг: темнота, головокружение, жуткое чувство потери реальности, - и вот уже копыта Стрелы взбивают не туман, а серую пыль. Затем – толпа этих безумных оборванцев, и старик с дикими глазами… Я и понять не успела, как очутилась поперек седла с какой-то тряпкой на голове.
На дело рук Заслава-управителя это походило мало. Он, может, и негодяй, но чтоб умудриться сделать своих приспешников неуязвимыми к ведовской Силе, нужно что-то поболее затаенной злобы да черной душонки.
Я пошевелила руками, проверяя, насколько крепко стянуты веревки. Нет, бесполезно: не вырваться! Ослабить их мысленным повелением я тоже не сумела. Это обескураживало. Неужели нашелся в поляндских землях чародей, которому под силу разорвать невидимую нить, что связывает ведунью с Богиней?
Надеясь понять, кто стоит за моим похищением, я стала вслушиваться в то, что блажили эти ненормальные, которым пришло в голову наброситься на Посвященную. Впрочем, почему ненормальные? Факты доказывали, что их замысел оказался не таким уж и безумным.
- Многоцветие разум смущает, вызывает желанья безумные... Кто желает спокойствия высшего, тот не станет гнаться за призрачным... Мы отвергнем желаний неистовство: краски яркие, зори чистые! Только серое, незаметное, непроглядное, неприметное... Искушений мир полон и мерзости. Мы утешимся в Истинной серости...
Каждый куплет этой жуткой песни – если только вой и стоны можно было назвать пением – повторялся несколько раз, затем следовал новый, потом – еще, а через некоторое время все начиналось сначала. Убедившись, что ничего более толкового я не узнаю, я перестала слушать, но, как ни старалась, совершенно отгородиться от навязчивых стонов этих ревнителей Серости я не смогла.
От тряски начало болеть все тело. Стрела, умница, хоть и старалась ступать ровнее, но висеть на спине лошади – это висеть на спине лошади. Кто пробовал, тот поймет.
Совершенно одурманенная серыми виршами, измученная вынужденной неподвижностью в неудобной позе, я начала проваливаться в забытье. В короткие мгновения, когда особенно чувствительный толчок приводил меня в себя, мне уже не казалось, что окружающие меня люди безумны, а серость и безразличие начинали мниться желанными и притягательными.
«Становлюсь такой же… безликой?» - эта мысль меня напугала. Да что там: напугала! Привела в ужас! Огромным усилием воли я стряхнула наваждение. Видимо, исчерпав этим последние свои резервы, я окончательно потеряла сознание.
Очнулась я от того, что чьи-то руки швырнули меня на что-то твердое.
Первое, на что я обратила внимание: тишина. Никаких гимнов, никаких дурных голосов, настойчиво лезущих в сознание…
Впрочем, тишина длилась недолго.
Раздались чьи-то шаги, меня рывком подняли на ноги – только затем, чтобы вновь лишить меня равновесия…
- Как вы смеете, мерзавцы?!
Впрочем, в результате этих манипуляций мне освободили от веревок руки. Следовало ли счесть это хорошим знаком, я пока не могла судить.
- Молчи! – тот, кто снял веревки, больно ткнул мне чем-то в спину. – Здесь тюрьма, и значит, тебе следует молчать и думать о Вечном!
- О вечном проклятии для тебя, изверг! – я постаралась призвать Силу, но снова ничего не вышло.
- О Вечной серости, - уточнил тот же человек, грубо толкая меня куда-то вперед.
- Да чтоб вам из серости этой не выбраться!
Не знаю, что было смешного в моих словах, но тот, кто меня вел, или, скорее, тащил, только расхохотался.
Я продолжала выкрикивать проклятия, в надежде, что хоть кто-то услышит меня и придет на помощь, но тщетно.
Наконец, меня перестали пихать и дергать. По-прежнему болтающийся на моей голове мешок не помешал мне понять, что рядом открылась какая-то дверь. Через порог мене, по сложившейся традиции, нормально переступить не дали. Пришлось падать.
- Посиди тут, еретичка! Может, хоть напоследок смиришь душу свою да отринешь греховные помыслы! Небось, в яме-то со змеями недосуг будет! – напутствовал меня сиплый голос тюремщика под аккомпанемент скрипа дверных петель и лязганья засовов.
Я сорвала с головы пропыленное тряпье, вскочила на ноги и застучала кулаком в дверь.
Зачем? Ну, не то, чтобы я надеялась, что мои крики и проклятия хоть как-то изменят мое положение, но нужно же было отвести душу?
- Негодяи! Чтоб вам пусто всем было!
- Да! И чтоб сгорели ваши серые души в огне полыхающем! – поддержал меня кто-то из-за спины.
Я вздрогнула.
Из глубины погруженной в сумрак камеры выступил высокий мужчина:
– Полностью разделяю твои чувства к этим… Но кто ты, прекрасная незнакомка, и каким судьбами занесло тебя в это безотрадное место?
Я в изумлении не сразу нашлась, что ответить.
- Я… Я как-то привыкла, что мужчины первыми называют свое имя, беседуя с дамами, - не слишком хорошее начало для светского знакомства, но ничего более умного мне в тот момент в голову не пришло.
Незнакомец слегка улыбнулся и с поклоном представился. Имя у него было хорошее, звучное: Златобор. Почему-то хотелось довериться ему: среди тех бездушных и злобных нелюдей, что окружали меня, этот случайный знакомый, узник и, возможно, преступник, казался единственным нормальным человеком.
Воспользовавшись любезно предложенным платком, я постаралась придать себе вид, подобающий служительнице Богини. За этим занятием я исподтишка разглядывала своего товарища по заключению.
Очень светлые, почти белоснежные волосы – довольно длинные и слегка вьющиеся. Волевое лицо. Решительный взгляд с проблескивающей то и дело искоркой лукавства. Я уже упоминала, что Златобор был высок ростом, и к этому он обладал мускулистой фигурой сильного, выносливого человека. Одежда на нем была совершенно обычной для какого-нибудь охотника или путешественника: тонкая, бывшая когда-то белой рубаха, добротный камзол синего сукна, кожаные штаны и сапоги, лоб охватывал тонкий кожаный же ремешок.
Держал он себя так непринужденно, словно мы находились сейчас не в темной сырой камере, а на торжественном приеме по случаю именин ритенийского герцога.
Пока я присматривалась к нему, он стал рассказывать о себе, о том, как попал в эту тюрьму… Я слушала, задавала вопросы…
Это было интересно, но не настолько все же, чтобы отвлечь меня от грустных дум о моих собственных трудностях, - до тех пор, пока он не обмолвился о… другом мире! Если верить словам Златобора, все, что окружало нас, было совсем не тем миром, в котором я родилась…
Эта информация была не то чтобы совсем невероятной: в любой деревушке можно было услышать рассказы о пропавших людях, вот так же, как я, отправившихся в незнакомый лес, да неосмотрительно забредших то ли в болото, то ли в пещеру… или в туман. И попадали эти горемыки, если верить россказням, прямиком в гости к феям! Ведуньи на счет этих сказок придерживаются того мнения, что, дескать, от пары лишних кружек хмельного не только в тумане заблудиться можно, а чтобы и впрямь в мир духов попасть – на то способности надобны.
Да ведь отличила бы я мир духов от этого… Не похоже это место на тонкий мир!
Значит, правда?.. Вот только как осознать, что все происходящее – не сказка, не легенда, а на самом деле случилось, и не с кем-то, а со мной, и не когда-то, а прямо сейчас!? Это было так… так…
Додумать мне не удалось. Размышления были прерваны лязгом засовов и монотонным бормотанием вошедшего тюремщика. Теперь я смогла его рассмотреть: такой же невзрачный, ничем не примечательный тип в сером балахоне, как все, кого я успела повидать в… этом мире. За его спиной маячили такие же в точности фигуры: две или три.
«Монахи, что ли? - подумала я, вспоминая диковинное слово, некогда услышанное от торговца из дальних восточных земель. - Точно, боевые монахи».
- Вставайте! – скомандовал тюремщик.
В моем воображении нарисовалась полная змей яма.
- Куда это? – стараясь не терять самообладания, я подчеркнуто обратилась к Златобору, игнорируя серого.
- Кто ж их знает? – пожал плечами мой сокамерник.
- Шевелитесь, вы! И без разговоров! – тюремщик протянулся, чтобы толкнуть меня к выходу, но Златобор стремительным жестом перехватил его руку, отводя от меня удар.
- Чего? Да ты… - начал серый, натолкнулся на тяжелый взгляд узника и осекся. Златобор недобро щерился - и даже мне на какой-то миг вместо человеческого лица увиделся грозный звериный оскал.
Почуяв неладное, из коридора внутрь нашей камеры заглянули монахи-стражники, сжимающие в руках тяжелые суковатые посохи, которые с успехом можно было бы использовать как оружие.
Златобор шагнул им навстречу – те посторонились, пропуская его.
- Ну, ведите, - процедил он, сплевывая под ноги серым. – Если допрос, то советую говорить поменьше и ничего не пытаться им доказывать, - тихо произнес он уже в коридоре, дождавшись, пока я поравняюсь с ним, - их не убедишь, только обозлишь еще больше.
Сопровождавшие нас монахи зашикали, и дальнейший путь мы проделали в молчании. Толкать меня, правда, никто больше не осмелился.
Комната, куда серые привели нас со Златобором, была, хоть и плохо освещенной, но просторной и сухой. Это могло бы сделать ее почти уютной – в сравнении с нашей темницей, но странные приспособления, расставленные и разложенные вдоль стен, навевали нехорошие мысли. Пахло вездесущей пылью и… кровью, что ли?
В углу располагался высокий узкий столик с письменными принадлежностями, за которым восседал жилистый горбоносый мужчина в неизменном сером балахоне.
Нас вытолкнули на середину комнаты, так, чтобы мы оказались непосредственно перед горбоносым.
«Значит, все-таки допрос… - с облегчением подумала я. – Змеиная яма откладывается. Пока.»
Я оглянулась, и мой взгляд снова упал на зловещие приспособления у стен. «Возможно, я поторопилась обрадоваться,» - от этой мысли меня зазнобило, но Златобор тайком сжал мою руку, и его спокойный, уверенный вид вернул мне утраченное мужество.
Горбоносый, внимательно осмотрев по очереди меня и моего сокамерника – и, очевидно, не удовлетворившись результатом, с брезгливым видом прокашлялся:
- Начнем, пожалуй,.. – он смахнул что-то рукавом с поверхности стола, переложил с места на место какие-то бумаги, явно затягивая время.
Как ведунье, мне приходилось присутствовать при разнообразных дознаниях, учиняемых поляндскими и ритенийскими правителями для разбора жалоб и тяжб своих подданных. Поэтому я ожидала, что нас расспросят о том, кто мы, откуда, чем занимаемся… Но все это, кажется, не интересовало серых монахов. Горбоносый перешел сразу к тому, что считал самым важным:
- А скажите-ка Ордену, что еще, кроме распространения ереси многоцветия, вы замыслили учинить против святой Вечной Серости?
Я растерялась.
- Учинить? Вообще-то я ведунья, Лирэя из Ритении. Я здесь случайно и вообще ничего не…
- Молчать! – рявкнул горбоносый. – Отвечать только то, что велено!
Отдав это несколько противоречивое приказание, он принялся что-то записывать на лежащем перед ним листе бумаги.
- Вот ты, еретик, - ткнул он кончиком пера в Златобора, - говори, что за замыслы тайные ты скрываешь? Против Серости, против спокойствия, против святого Ордена и его магистрата?
Златобор только пожал плечами в ответ. Молчала и я.
- Не хотим говорить, али не помним? – горбоносый склонил голову к плечу и ехидно скривил губы. – Должен пояснить: ваши ответы ровным счетом ничего не значат. Ни-че-го-шеньки! Ваша вина доказана и очевидна, стоит только на ваши одежды взглянуть. Но Серый Орден чтит традиции, и все, что положено, сделает: и суд, и допрос, и яму змеиную – все чин по чину! Что, любите змеек-то?
- Что ж, делайте, - Златобор снова равнодушно пожал плечами. – Только кто в итоге на своем поставит – это вопрос спорный. До Серости вашей дела мне нет, но и мешать себе я вам не позволю.
Услышав это, монах-дознатчик разразился хриплым каркающим хохотом:
- Не позволишь? Ну-ну… не позволит он! – вдруг, резко оборвав смех, горбоносый принял очень серьезный вид. – А в каком таком деле мог тебе помешать Орден вечной Серости? А? Небось, ва-а-ажное дело? И, готов поспорить, богоугодное!
Златобор с непроницаемым выражением лица отвернулся от дознатчика.
Тот снова застрочил по бумаге.
- Поня-а-атно. У-пор-ству-ет… Храбрый, видать! Да все тут смелые да храбрые, на допросе-то, а как рядом с ямой окажутся… и куда только смелость девается?! – Тюремщик и конвойные, до этого со скучающим видом подпиравшие стены по сторонам от двери, при этих словах оживились и захихикали. - Ну-ка, к столбу его!
Трое дюжих монахов, весело переругиваясь друг с другом, подскочили к Златобору, поволокли к установленному вертикально деревянному бревну, прижали к нему, прикрутили руки к верхушке.
Я почувствовала, как холодею внутри:
- Стойте! Не трогайте его!
- Ась? – горбоносый обернулся ко мне, но заговорил, обращаясь к конвойным, – Еретичка рот открыла, видали? Этот пока пусть повисит, подумает, а мы с девушкой побеседуем… - и снова гаденько заулыбался, словно происходящее чрезвычайно его забавляло. – Ну, еретичка, излагай, чего ради в одежды непотребные вырядилась?
Я постаралась ответить как можно спокойнее:
- Черный цвет вестальи – это символ. Тьма материнского чрева земли, откуда все в этом мире народилось на свет, - страдальческий стон Златобора заставил меня запнуться. Мой сокамерник выразительно вращал глазами, пытаясь дать мне понять, что я говорю не то. Поэтому продолжила я совсем не так уверенно, как начала. - Я служу ей.
- Что-о-о? – дознатчик даже привстал с места. – Служишь? Так значит, подослана!? Я так и знал! Так и знал! – кажется, он и сам не верил в такую удачу. – Оба! Вы оба подосланы! О, Серость вечная! Заговор! Говори, кто послал тебя и этого злодея беловолосого растлевать умы и души смиренных теней Серости? Где гнездо еретическое?
Я молчала – даже не потому, что на лице Златобора явственно читалось все, что он хотел, но не мог мне высказать, а просто потому что не знала, какой из домыслов горбоносого опровергнуть в первую очередь.
- Ну? Что молчишь?
Подражая Златобору, я пожала плечами.
Серый сделал знак конвойным, кивая на моего сокамерника:
- Так. Три удара этому… Для начала. Может, девушка снова говорить научится?
Монахи перехватили поудобнее свои посохи, приготовившись выполнить распоряжение, и я торопливо заговорила:
- Нет! Подожди, я объясню… Ты не понял! Нет!
Дознатчик покачал головой.
- Поздно, милочка, одумалась! Выполняйте, тени Серости! – я зажмурилась, но не услышать звук трех глухих ударов и сдавленное рычание Златобора я все равно бы не смогла.
- Ну, теперь слушаю тебя, - обратился ко мне дознатчик. – И впредь не забывай, что от твоих ответов зависит здоровье твоего сообщника.
- Мы не сообщники, я его и встретила-то… - увидев, что горбоносый вновь поворачивается к конвойным, я осеклась. – Ладно, сообщники! Я и он.
- Так, записываю… заговор. Продолжай, - горбоносый удовлетворенно покашлял. – Сразу бы так!
- Мы служим Богине, той, которую зовут Землёю-Матерью, и… - я задумалась, не зная, что бы такое ввернуть, чтобы этот блюститель интересов Серости вновь не приказал истязать узника, но неожиданно Златобор сам пришел мне на помощь:
- Это она, наша Госпожа, послала нас, чтобы насадить здесь греховное многоцветье! Она вообще цветы любит! Растут они у нее повсеместно…
- Да, - поддержала я. – В… в чертогах. Черные, как ночь, белые, как снег, и красные, как горячая кровь!
Мои слова произвели неожиданное впечатление на серых: монахи-конвойные побледнели и ахнули, и даже дознатчик перестал улыбаться.
- Да. И повелевает нам Госпожа наша каждодневно славить чудеса ее: зори алые, реки лазурные, зелень сочную и звезды ясные! – Златобор вдохновенно вещал, расписывая привольный полет чаек над морскими просторами, шелест прибоя и ласковое тепло золотых пляжей. Я невольно заслушалась, понимая, что мой товарищ описывает сейчас свою родину.
- Хватит! – перебил вдруг его горбоносый, скрежетнув зубами. – Все понятно. Орден вечной Серости постановляет…
Но дознатчик, в свою очередь, был прерван появлением в дверях еще одного монаха, который, торопливо к нему приблизившись, начал что-то шептать, оживленно жестикулируя и тыча посохом куда-то в потолок.
Выслушав его, дознатчик нахмурился, вновь повернулся к нам со Златобором, и слегка помявшись, возвестил исполненным серой заунывности голосом:
- А-кхм… ммм… значит, постановляет… Орден… Постановляет: вашей ересью займется Великий Магистр вечной Серости, чье досточтимое прибытие наполнит наши сердца безмыслием в самом скором будущем! Уведите еретиков до прибытия его серейшества!
И нас увели.
Очутившись в камере, я первым делом хотела осмотреть ушибы Златобора, но тот мягко, но решительно отстранил меня.
- Неужели госпожа ведунья за всю свою полную приключений жизнь так и не удосужилась научиться держать язычок за зубами? – тон был светским, но в словах сквозило неприкрытое ехидство. – Что, так необходимо было поведать Ордену о таинствах Богини?
- Прости… Трудно так сразу привыкнуть к здешним нравам. Я не думала, что мои слова поймут именно так… Я испугалась за тебя!
- Ой, я растроган до глубины души! Буду признателен тебе вечно! Теперь от нас и костей не оставят, понимаешь? - Златобор не обращал внимания на мои попытки оправдаться. – Просил же не откровенничать! Впрочем, о чем я? Я ведь всегда подозревал, что к хорошеньким белокурым головкам уши прилагаются исключительно для того, чтобы слушать любовные серенады!
- Пожалуйста, прости, - повторила я, являя самой себе чудеса смирения. За свою долгую жизнь, как выразился мой собеседник, мне не так уж часто приходилось просить прощения, тем более – дважды.
- Служит она Госпоже Земной! Ха! – не унимался Златобор. – Тьма порождающая у нее! Какая у этих Серых тьма?! Ни тьмы, ни света – одна серость эта вековечная, чтоб ее! Обратить их, что ли, в веру свою надеялась? - он горько усмехнулся. - Когда только высокодуховные жрицы усвоят: незачем о своей Богине каждому встречному в уши жужжать – собственная зад… голова целее будет!
- Вот как? – не выдержала я, - Хочешь учить меня, что мне делать? Да что ты о себе возомнил?! Предупреждал, да? А почему, хотелось бы мне знать, я вообще должна тебе верить? Что ты тут понарассказал? Что я в мир иной прямиком сквозь туман въехала? Да такому только трехлетнее дитя поверит!
Златобор хмыкнул:
- Трехлетнее? М-м-м… Ну, судя по твоему поведению на допросе, ты должна быть постарше… Лет на пять.
Я подскочила, задохнувшись от возмущения.
- А!.. А ты!.. Ну, раз ты тут большой и умный, может, ты уже как от Ордена уйти придумал?
- Гм… не исключено.
- А! Ты, небось, и дорогу в Ритению знаешь?
- И такую возможность я бы не исключал.
- И все это, - я обвела широким жестом каменные стены, зарешеченное окошко и окованную железом дверь, - тебе нипочем?! Да?
- Да! – он упер руки в бока и вперил в меня порнзительный взгляд. – Госпоже ведунье угодно сомневаться?
- Угодно! Может, тебя эти… Серые нарочно ко мне подсадили, чтобы… ну, не знаю… чтобы выведать у меня что-нибудь!
- Значит, сомневаешься? – глаза Златобора вдруг налились желтоватым свечением. – Отлично! Так я покажу!
Он начал стаскивать с себя камзол, запутался в рукаве, рванул его с проклятием. Следом за камзолом на пол полетели рубаха и сапоги. Мужчина принялся расстегивать ремень.
Я в изумлении наблюдала за его действиями.
- Ну, сейчас увидишь! Сейчас ты увидишь! – повторял, кипятясь, Златобор: ремень не хотел поддаваться.
- Что?.. Что ты делаешь?
- Раздеваюсь. Одежду жалко портить. Еще секундочку. Только, умоляю, не пойми меня превратно. А то еще крик поднимешь, а я бы этого не хотел… - он нарочито кашлянул.
- Что? – только и смогла выговорить я.
Мой сокамерник как раз справился с ремнем.
- Отвернулась бы? Я, вообще-то, не достоинства свои показать собрался… Хотя смотри, не возражаю… - он вдруг весело подмигнул мне. Я почему-то тоже непроизвольно улыбнулась, заразившись, должно быть, его бесшабашным весельем. – Только предупреждаю: не пугаться и не вопить на всю тюрьму! Так ты отворачиваешься? Или как?
Я в некотором замешательстве покачала головой и встала лицом к стене. Златобор чем-то зашуршал, громко засопел…
- Ну? – не выдержала я. – Можно уже?
Ответом мне послужил не то рык, не то клекот. Я обернулась.
Передо мной стоял зверь.
Подобного чуда мне никогда раньше видеть не доводилось. Даже в самом подробном бестиарии, из тех, которыми располагал Ведовской Круг, о таком упоминалось лишь вскользь, да и то, скорее, как о плоде человеческой фантазии, нежели как о существующем животном.
Грифон!
О да, теперь я совершенно точно знала, что они обитают где-то в далеких мирах, отделенных от нашего чем-то большим, нежели пространство и время.
Стоящий передо мной грифон горделиво переступал когтистыми лапами, точно приглашая полюбоваться им. Он был так великолепен, что я не почувствовала ничего, кроме восторга – хотя, возможно, и стоило бы испугаться: грифон так и лучился силой и мощью грозного, уверенного в себе зверя.
Белоснежные крылья, нежно-палевая, почти золотистого оттенка шкура, мускулистое тело, янтарные глаза на благородной морде, оканчивающейся сильным острым клювом.
- Златобор? – с запинкой произнесла я.
Зверь лукаво посмотрел на меня и кивнул.
Демонстрируя себя во всей красе, он вскинул голову, и я, ахнув, отскочила: из-под гривы встопорщились длинные острые иглы, образующие шейный гребень. Не удовольствовавшись, видимо, произведенным эффектом, Златобор щелкнул хвостом, и из кисточки на конце выскочила такая же поблескивающая золотом игла.
- Сударыня убедилась? – прозвучала в моем сознании чужая речь. Он был сейчас полностью открыт мне, и я могла видеть: все, что говорил мой сокамерник, было правдой.
- Так ты с самого начала мог… так!? – я, как и грифон, попыталась перейти на безмолвный обмен мыслями, но это мне не удалось – как не удавалось ни одно колдовство с тех пор как я попала… сюда.
- Мог, в принципе. Когда меня фанатики эти хватали– не успел. А потом поздно было. В камере, как видишь, не полетаешь. Я собирался выбрать момент завтра, когда нас поведут… ну… казнить.
Я покивала головой, осмысливая увиденное.
- Значит, вот как ты нашел путь в этот мир, да?
- Все грифоны чуют места, где истончается грань между мирами.
- Как тот туман? А дорогу в мой мир ты найти смог бы?
- Боюсь, Лирэя, - мысли Златобора затеплились неподдельным сочувствием, - здесь все врата открываются только внутрь… Но это не значит, - торопливо прибавил он, - что отсюда нельзя выйти. Просто путь из сна будет… более долгим.
- Ты сказал: из сна?
- О, госпожа ведунья, не все сразу! – грифон потряс головой и подмигнул мне. – Надеюсь, ты достаточно увидела, чтобы не обвинять меня в пособничестве Ордену? Тогда, с твоего позволения, я хочу вернуть себе человеческий облик.
Он переступил лапами.
- Так ты не возражаешь? – еще раз спросил он.
Я кивнула.
- Ну так…
- Ах, да! Конечно же… - спохватилась я, отворачиваясь к стене.