Мидия

«Мидия»

 Я стала осознавать себя рано. Первые мои детские воспоминания связаны с летом и осенью високосного года. Петербург остался где–то далеко, в облаке бежевой пыли. Июль. Тает и плавится. Автобус мчит нас от Зеленогорска в сторону Красной долины. Три счастливых часа, когда из приоткрытого окна Икаруса в лёгкие стремительно врывается свежий воздух, наполняя сердце звенящим ликованием. За окном проплывают песчаные, золотые, высокие берега сосновых лесов. Смолистые просторы разрезает нитка дороги. Словно на "Американских горках" автобус летит то вверх, то вниз. Как неунывающий корабль, он выныривает и несётся, несётся в страну бутылочно–зелёного, голубого, солнечного. Я люблю этот путь едва ли не больше всего отдыха! Какая скорость, жизнь и свобода брызжет в меня ещё до нашего приезда в лагерь "Каравелла"! В лагере всё по–другому.  Как обычно…..
 Мне исполнилось пять лет. Сентябрь. Наше пребывание в "Каравелле" подходит к концу. Я помню один день, довольно неприятный: девочки постарше отобрали у меня мяч, с которым я играла, большой красный мяч. Не со злости, просто "собезьяничали". Какое–то время я стояла, смотрела, как лихо мой мяч летает по кругу, переходя то в одни, то в другие руки. "Как холодно на улице", – внезапно поняла я, грея руки своим дыханием. Мне казалось, я продрогла до глубины души. Я повернулась и направилась в комнату, там нашла свой пушистый свитер, одела. Стало  легче. Затем вышла на крыльцо и направилась в лес, который окружал территорию лагеря. Тогда, наверно, впервые я ощутила одиночество... Мои глаза скользят по желтому клену – с него так красиво кружась, опадают листья, а на ветке сидит, сощурив зеленые глаза наш толстый, рыжий кот Васька. Я иду вдоль деревянного забора по тропинке. Мне не нравиться общаться с детьми. Я люблю думать о своём, вспоминать сказки. Иногда я воображаю себя инопланетянкой, попавшей на Землю не надолго, и оправдываю этим "непохожесть" на остальных. Я понимаю, что такое отстранённое поведение многим не по душе. Я не с кем не дружу. Наша воспитательница, тетя Соня, предпочитает ребят побойчее, поразговорчивее. Впрочем, она так интересно пересказывает сказки на ночь или читает, укутавшись в легкую серую шаль. Особенно мне нравится, как она своим спокойным, монотонным голосом читает сказку, про принцессу, и тот момент, когда уколов палец веретеном принцесса заснула, вместе со всем замком, а потом ее разбудил прекрасный принц. Всегда зачарованно слушаю это и, уснув, вижу сказочные сны, будто принцесса это я и принц приближается ко мне. Сон никогда не удаётся досмотреть, но я верю, что именно поэтому, потому что принц еще не поцеловал меня, когда я просыпаюсь, его нет рядом, а я оказываюсь не принцессой, а опять, обычной  девочкой. Поэтому я очень не хочу просыпаться... Я хочу, чтобы кто–нибудь забрал меня отсюда. Желаю вернуться на свою родную планету. Исчезнуть из  детдома, где постоянно неуютно и шумно.
      Рыжий кот Василий соскользнул, с ветки и не спеша, по-кошачьи грациозно ступая по желто-оранжевым и красным листьям, направился ко мне. Я присела на корточки, и заглянула в его зелёные, мудрые глазки с "восточным" разрезом. Кот запрыгнул ко мне на колени и прижался своей ласковой мордочкой. Я погладила его мягкую шерстку. Василий был несчастен! Его то кормили, то "пинали''.
 – Вот бы кто-нибудь забрал нас с Васькой! – подумалось мне. – Вот, Катю-то недавно забрали. Приехали на машине двое... Такие приветливые и добрые, теперь у нее есть папа и мама. И дом! Настоящий дом! Своя комната! А почему они меня не выбрали? Я, ведь, так старалась, причесалась, бант приколола, надела красивое платье, свое любимое, с воланами, в горошек... А взяли весёлую Катю! 0на сразу им понравилась... Нет, меня, наверно, никто не выберет! Я никому не нужна. Вот так.
Я взяла кота на руки, и пошла с ним гулять, укачивая его, как ребенка. По дороге я говорила ему:
– Василий, котя, не грусти, у тебя есть я! Ты у меня самый пушистый, самый лучший!
– Хватит, ато зазнается! – сказал некто сверху весёлым голосом.
Я подняла глаза. На лещине сидел такой же рыжий, как кот, хулиган Вовка и ел сорванные орехи.
– Не вмешивайся, – сердито сказала я и пошла дальше.
– Подумаешь! – заявил Вовка в ответ и, рассердившись, метко запустил из рогатки в нас с котом орехом. Орех попал по хрупкому телу Васьки.  Кот испугался и, жалобно мяукнув, спрыгнул.
 – Дурак! – крикнула я Вовке и убежала, в моих глазах блестели слёзы.
Второе мое четкое воспоминание случилось в шесть лет. В Питерском детдоме. Тогда я нарисовала рисунок, где был изображен улыбающийся кот Васька. Я вложила в бумагу то тепло, с которым относилась к любимому коту. Учителям и ребятам моя работа понравилась! Рисунок повесили на стенде, а мне подарили большую шоколадку с орехами! Такую вкусную! И я, от радости, делилась ею со всеми, а потом, неожиданно, обна¬ружила, что  шоколадка закончилась. Я стояла, испытывая чувство вины, за то, что лакомство досталось не всем. Некоторые подумали что я спрятала часть шоколадки, и обиделись. Ребята, которые не получили ничего смотрели на меня укоризненно.
– Все? Нет, ты, наверное, еще что-то спрятала! А ну отдавай! А то, как дам! – грозно заявил мне наш хулиган, восьмилетний Вовка и толкнул.
– Бей! Шоколадку всю съели! – воскликнула я и заплакала от обиды. Никто ничего не сказал и не вступился. А я делилась с ребятами радостью! Они не близкие, а чужие! Им наплевать! Они меня предали! Я стояла, закрыв лицо руками, плечи мои тряслись от рыданий. Вовка сплюнул на грязный пол и, зыркнув на притихшую толпу подбитым глазом, смилостивился и сказал:
– Не реви, ладно уж. Возьми конфетку!
Вовка протянул мне большую шоколадную конфету в серебристой обертке. Я, как истинная сладкоежка, сразу обрадовалась, улыбнулась сквозь слёзы и взяла конфету. Лицо моё осветилось счастьем.
 – Она импортная! – гордо заявил мне Вовка и добавил. – Ешь на здоровье! А если кто-то обидит, мне скажи, я его побью, хорошо?
Я кивнула... Хулиган убежал... Я, смущенная тем, что стала центром внимания, незаметно для всех, просочилась сквозь толпу и ушла в спортивный зал. Уже позже, как-то, я случайно заметила  Вовку за таким странным занятием – он давил две шоколадные конфетки в одну, держал на морозе в укромном месте, заворачивал сначала в серебристую фольгу, потом в импортную обёртку (где доставал?) и угощал маленьких детей. Как я много тогда не понимала – даже Вовке, хулигану, хотелось, чувствуя нашу всеобщую обездоленность, как-то исправить это. Принести радость, пусть ненадолго. Вот он и заворачивал, конфетки. С тех пор меня стало тянуть к этому непонятному мальчику. В нём уживались рядом какой–то внутренний протест и тайна, жестокость и доброта, очень интригующие сочетания для меня. Впрочем, однажды мне представился случай лучше понять Вову.
Воспоминанье третье.
В тот год Володя, почему–то, постоянно с кем–то дрался. "Рыжик" (так я его про себя прозвала) и до этого дрался, но, чаще, за мелких. Хулиганить он любил всегда, но по мелочам. Мог кнопку под стул подложить, шмеля засунуть в сумку, ботинки на дерево повесить…. Однако " рыжик" видел в своих действиях не прикол, а шутку и через некоторое время по просьбе "жертвы", (или без неё), исправлял ситуацию. Такой вот смешной! Но что–то в нём изменилось в последнее время, я это чувствовала. Я услышала от девочек, что Володя сцепился с двумя пацанами, старше его на три–четыре года. Причём, пацаны до Вовки никак не докапывались, он сам их спровоцировал. "Рыжему" не понравилось, что у пацанов для него не нашлось сигареты, а может, их жадность? Девчонки слышали, как Вовке сказали ясно – " отвали, приятель". Володя ответил матерно. После этого и произошла драка. В результате Вова оказался на больничном отделении, с подбитым глазом, выбитой костяшкой на кулаке, многочисленными синяками и сломанным пальцем на ноге. ( Один из пацанов отлично крутил " чаки"). Их  вызывали в милицию, но повезло, никому не было и восемнадцати, Вова показания не давал, считая драку делом личным, и пацаны отделались лёгким испугом. Вовка стал героем детдома. Наши парни гордились им…. А девчонки восхищались. Многие ребята пытались попасть к нему в больничную комнату, но он мало кого к себе допускал. Многие завидовали нашему "рыжику". Ничего себе, отдельная комната, где это видано? Лежит, как король. Однажды я подслушала, что воспитательницы говорили о Вовке: они шушукались о том, что он опасен для окружающих, агрессивен и не адекватен. Мне стало понятно, почему его изолировали. Три дня я раздумывала, колебалась, а затем решилась. Я, с теми фруктами, которые не ела за завтраками, а прятала, шла к "рыжику". Длинный коридор, поворот, туда, куда для здоровых хода нет. Сердце моё колотилось, решительность почти иссякла. Что я ему скажу? Перед больничными палатами стоял стол, стул, на котором сидела толстая заведующая, Тамара Алексеевна. Самая главная преграда. Пропустит ли она меня? Я смотрела на неё вопросительно. Она взглянула на меня из–под очков, отвлекаясь от журнала, и поинтересовалась:
– Куда ты, девочка?
Тамара Алексеевна постоянно путала имена ребят и, вообще, славилась своей забывчивостью.
– Я к Володе, – робко ответила я. – Можно?
– Ему, в принципе, нужен покой, он такой нервный, – ответила заведующая и пожала пухлыми плечами.
– Я ненадолго, я не потревожу его, – осмелилась тихо возразить ей я.
–Угу, – задумалась Тамара Алексеевна, – а что в мешке?
Я вытащила на стол содержимое: два яблока, две груши и два апельсина.
– Возьмите себе что–нибудь, Тамара Алексеевна, – предложила я.
– Да нет, нет, что ты, детка, – замахала руками заведующая. – Убери обратно фрукты и присядь за стол. Я сейчас схожу и спрошу у Владимира, захочет ли он тебя видеть. Не захочет, не обессудь, ладно?
Я кивнула.
– Как тебя зовут, забыла? Как представить? – осведомилась Тамара Алексеевна.
– Лида Лебедева, – ответила я.
Заведующая улыбнулась и ушла. Я присела на её место. Вот "рыжий" то обалдеет от моего появления! Конечно же, отправит меня куда подальше. Девчонки посмеются! Мысли крутились в моей голове совершенно безрадостные. Заведующая, видимо, тоже думала так, потому–что вернулась удивлённая и сказала:
– Иди, он тебя ждёт!
– Ждёт? – не поверила я.
Тамара Алексеевна внимательно взглянула на меня, глаза её потеплели:
– Да, ждёт, он так и сказал. Иди, девочка! На его комнате, она слева, в самом конце коридора, сверху цифра четыре красуется. Найдёшь сама?
– Найду, – уверенно ответила я и пошла к Володе.
Перед его дверью я остановилась, мне стало страшно. Для меня проще было бы уйти. За дверью послышался смех. Потом Вовка крикнул мне:
– Заходи, Лида!
Я, ободрённая этим приглашением, толкнула дверь. Рыжие волосы, весёлое лицо, улыбающееся мне, только бинты на ноге и синяки на лице не вписывались в эту жизнерадостную картину. Я закрыла дверь, подошла и расположилась на кресле. Он сидел на кровати напротив меня, спиной к стене, подложив под себя подушки. Наполовину закрытый одеялом. Смотрел на меня выжидающе.
– Привет, – неуверенно произнесла я, не зная, что сказать, достала фрукты и положила на столик возле него.
– Здорово, мне нужны витамины, – сказал Володя и энергично закивал самому себе. – Да, рыжий? Да, нам витамины нужны для поддержки боевых сил!
Я хмыкнула и произнесла:
– Всё кривляешься?
– А что же ещё делать? – искренне удивился Вова. – Плакать? У–у!
Он стал вытирать несуществующие слёзы. Я сидела, поджав губы. Внезапно Вовка остановился и сказал деловито:
– Сходи, помой, пожалуйста, фрукты. Сделаем праздничный стол.
– Праздничный? – переспросила я, озадаченная внезапной сменой его настроения.
– Да, я потом скажу, что мы отпразднуем, – таинственно прошептал Володя. – Помоешь?
– Хорошо, – согласилась я.
– Бери тарелку в столе, раковина справа, на кухне, увидишь, – инструктировал меня Володя.
Я взяла фрукты и отправилась их мыть, а когда я вернулась, на столе стояли два стакана, лимонад, а рядом шоколадка.
– Сюрприз! – пропел Вова.
Я закрыла дверь ногой. Он помнил то, что доставляло мне радость! Я поставила тарелку с фруктами на стол, Володя налил нам лимонаду, разломил шоколадку напополам, пододвинул одну часть в фольге ко мне и сказал:
– Красивый стол получился! 
Я отпила лимонада, закусила сладким и кивнула.
– Так вот, у меня мама замуж вышла год назад и уехала в Швецию! Мы празднуем это! Я пью лимонад за её счастье!
Я поперхнулась и спросила, положив всё на стол:
– А ты? Она тебя бросила? Как так?
– А вот так, – Вова тоже поставил всё на стол и посмотрел на меня. Лицо его поменяло выражение. В его удивительных, голубых глазах вспыхнула боль, переплавилась в усталость и растворилась в пустоте. – Я, наверно, слишком буйный. Она говорила, весь в отца, а тот алкоголиком был. Помер от этого. Я очень отца любил, он, когда не сильно выпивши, рассказывал мне сказки, в цирк водил. Душевный такой. А пьяный крушил всё. Мама его терпела сначала, а потом возненавидела. Если бы он не умер, развелась бы. Во мне тоже что–то не так.
– Да нет же! – уверенно возразила я, взяв Володю за руки. – Всё так! Просто в нашем мире так мало доброты!
Я ласково улыбалась "рыжику". Как единственному близкому по–духу человеку. Мне нравилось, как топорщились его солнечные волосы! Вове очень шла серебристая футболка, что была на нём. На его щеках плясали две чудесные ямочки! Преобразившийся, с блеском в глазах, "рыжик" сказал:
– Я рад, что ты пришла, ты тоже немножко не такая, как все!
Я отняла руки, посмотрела на него подозрительно, думая, обидеться или нет. Володя пояснил свою мысль:
– Ты прячешься ото всех, как ракушка в домике. Как улитка. Я тебя про себя зову " Лидия–мидия"!
– Спасибо, – обиженно ответила я. – Мог бы и покрасивей прозвище придумать! А я тебя про себя зову словно кота, " рыжиком"!
– Неплохо, – лукаво отозвался Володя, – мне нравиться! А почему тебе не нравиться сравнение с ракушкой? Спряталась и всё! Никаких проблем, драться не надо, увечиться! Кстати, там иногда жемчужины встречаются! Только если очень повезёт! Хорошо, что ты сегодня вылезла из своего перламутрового домика!
– Да ну тебя, – рассердилась я и поднялась со стула.
Вовка улыбнулся и поддразнил:
– Лидия–мидия, а почему ты ко мне пришла? Пожалела?
В его шуточном вопросе мне послышались другие, страдальческие нотки. Я поняла, он боится показать свою уязвимость, боится вызвать жалость, а не сочувствие и дружбу. Я осторожно присела на кровать, стараясь не задеть его ноги, обвела взглядом  небольшую, уютную комнатку, оклеенную обоями с нарисованными розовыми цветочками, с тюлью на окне и геранью на подоконнике, стараясь запомнить мельчайшие детали и ответила:
– Нет, "рыжик", мне в шахматы не с кем играть, ты не составишь мне партию?
Вова явно обрадовался, растерялся и, взлохматив рукой волосы, признался:
– Я их одному пацанёнку подарил. Хочешь, дротики покидаем в круг! Такая игра классная!
– Давай! – согласилась я и улыбнулась. – Научишь?
– Прикрепи напротив кровати круг, он в столе, – сказал Володя.
Только я прикрепила круг, как в коридоре послышались шаги. Мы переглянулись. Дверь открылась, в комнату вплыла Тамара Алексеевна и заявила:
– Достаточно, больному нужен покой, он итак слишком нервный. Снимите этот круг сейчас же! Придумали же! Визит окончен. Даю минуту на сборы!
( Это относилось уже ко мне). С этими словами заведующая удалилась. Я убрала круг обратно, вздохнула и посмотрела на Володю виновато.
– Не обращай внимания, – улыбнулся тот в ответ, – не говори никому то, что я тебе рассказал.
– Я не трепло! – ответила я, переходя на его язык и засмеялась.
– Это похоже на жемчужину, – сказал "рыжик" и улыбнулся мне. – Наклонись, я тебе на ухо скажу ещё одну тайну.
Я наклонилась, он прошептал:
– Ты мне нравишься!
Я ошарашено молчала и смотрела на него большими глазами. Он быстро чмокнул меня в щёку.
– Теперь иди, – проговорил он с серьезным лицом, – когда–нибудь ты будешь моей невестой!
– У тебя веснушки! – улыбнулась я и пошла к двери.
– Некрасиво? – расстроился  мой "рыжик", забыв про пафос.
– Изумительно! – нежным голосом отозвалась я и удалилась, унося с собой его кошачью, мальчишескую, такую красивую улыбку!
Для меня же настал другой период. Я охладела к сладкому, чуть изменилась, похудела и стала целые часы проводить в спортивном зале. Конечно, стоит предположить, что мы с Вовой после его выздоровления стали дружить. Однако, к сожалению, этого не случилось. Почему? Я часто ловила на себе его взгляды, но он не подходил. Думаю, он, всё же, сожалел о своей откровенности со мной. Лебедева у Рыжева! Это был хит года! К моему огромному горю Тамара Алексеевна описала всё, что успела увидеть и услышать. Вовка устал драться, пытаясь прекратить вопросы, типа: "где твой голубок?"; "как твоя голубка?"; " где судьбу потерял?"; " где жена бродит?" и так далее. В конце–концов, драться Вова стал настолько отменно, что на соревнованиях между детдомами получил оказался на первом месте и получил грамоту. Разговоры затихли, появились другие темы, ребята взрослели. Я же "одела" на себя маску высокомерия. Да, мы так и не стали с ним общаться вопреки всем. Назло! Но тосковали друг по другу. Я чувствовала, что "рыжик" смотрит мне вслед, но продолжала удаляться, не понимая из–за раннего возраста, что теряю. Балансируя в реальности, ускользающая в ночь балерина. Бегущая по тетиве лука. Взлетающая. Падающая в сумрачное завтра без тебя. Игра, ноль или зеро. И я проиграла.
Четвёртое воспоминание.
Этот день пах дымом костров.  Повсюду жгли сухую траву, в глазах было едко от дыма, одежда пропитывалась серым запахом. Запахом горечи. Полынная отрава. Я стояла за тополем, думала, что меня никто не видит. Сердце щемило от жалости к этой никчемной жизни, от бессмыслицы всего, от потерянности…. Ещё от чего–то, что сама не могла понять. Странные, в общем–то мысли для моего возраста, двенадцати лет. Володя вышел из–за дерева, совсем внезапно. Я вздрогнула. Синий дым, тёмное лицо. Не знаю, почему мне оно казалось тёмным.
–Вот ты где, – сказал он мне.
Сразу же меня насторожил его глубокий, печальный взгляд. Глаза, не голубые, а такие же тёмно–серые, как и всё остальное.
– А что? – поинтересовалась я по обыкновению, надменно. – Нельзя?
– Можно, – тихо согласился Вова, помолчал, отвёл глаза и добавил. – А знаешь…. За мной мама приехала.
Он сказал это без восклицания, просто и заглянул мне в глаза. Я, почему–то, задохнулась от этой новости. Потом отвела глаза, вздохнула, спросила:
– Как? Она же тебя бросила?
– Мама жалеет об этом, а теперь у неё в жизни всё хорошо и она хочет забрать меня обратно, – тихо, но твёрдо ответил мне Володя.
– И ты простишь её? – с ужасом в голосе спросила я, хватая "рыжика" за рукав.
– Конечно, ведь это моя мама, – спокойно ответил он мне. – У меня больше никого нет!
Я закусила губу и смотрела на это драгоценное, единственное близкое мне лицо блестевшими, бриллиантовыми глазами. "Да, да, он прав, как это глупо, что мы не дружили, но потерять его?" – думала я в отчаянье. В ОТЧАЯНЬЕ!
НЕВОЗМОЖНО! ЭТО НЕВОЗМОЖНО! Похоже, он прочитал мои мысли и сказал:
– Мы так славно поболтали тогда в палате, да?
– Да, – прошептала я, глотая слёзы, и отвернулась.
– Жаль, что мы не… – начал Володя, но я поспешно перебила его. – Не надо.
Я прижала руку к горлу и спросила прерывающимся голосом:
– Когда она увозит тебя в свою поганую Швецию?
– Сейчас, я пришёл попрощаться, – тихо ответил мне он.
– И ты молчал! Готовился и молчал! – крикнула я и, толкнув его, побежала куда–то.
– Постой, я оставлю адрес! – крикнул он.
Но я неслась куда–то сквозь дымную пелену горя и ничего уже не слышала. Я не провожала его – это было выше моих сил. Он уехал. Со следующего дня детдом опустел для меня.

 Воспоминанье пятое.
Я не жила, я словно завязла в липкой пелене – паутине жизни. Я лениво барахталась в этой трясине. Все попытки предпринимаемые тётей Соней и девочками вытащить меня из состояния глубокой подавленности заканчивались ничем. Порою мне чудилось, что я сплю и мне сниться кошмар, который закончится, только если я проснусь. Мои сны нравились мне больше, чем явь. В них я смеялась и бежала на солнечную поляну, покрытую душистыми травами и цветами. Там я кружилась с кем–то, взявшись за руки, а вокруг красовались высокие горы, голубое небо сказочно блестело и манило, на поляне росли маки. Всё переливалось перламутрово–рыжей радостью. У того, с кем я кружилась, оказывалось такое знакомое, родное лиц. Мне мерещилось, что это Володя. Я просыпалась с бьющимся сердцем и с растерянностью смотрела вокруг, пытаясь понять, где я. Потом осознание того, что я в детдоме, одна, накрывало меня с такой силой отчаяния, что я рыдала, уткнувшись в подушку, и доходила до состояния, когда  меня всю трясло. Девочки из нашей  группы, особенно Нелли и Наташа, утешали меня. Приносили кота, Василия, знали, что это способствует моему успокоению. Кот меня обожал! Он прижимался ко мне и мурлыкал! Постепенно мои всхлипывания прекращались, я слушала спокойные песенки кота. Понимала, что в детдоме есть он, этот самый рыжий котище, есть создание, которое меня любит! К тому же Василий каким–то загадочным образом был связан с воспоминаньями относительно Володи. Как я любила гладить его мохнатые лапки, спинку, макушку, наблюдать как котяра, важный, как король, довольно прикрывает глаза и… Таинственно улыбается! Я могла бы в этом поклясться! В какой–то момент он словно подмигивал мне! Он знал недоступные нам, людям, тайны! Я в это свято верила и восхищалась. Но…. Кот пропал. Думаю, Василия выкрали, он был таким умным и красивым! Наверное, теперь у него новая хозяйка. Я чувствовала, что с ним всё хорошо и была этому очень рада. Пропажа моего любимого кота подтолкнула меня к хобби, в последствии ставшим смыслом моей жизни. Теперь все свои чувства я выплёскивала на  холст бумаги.

Воспоминанье шестое.
Мне четырнадцать лет. Я хожу на кружок ИЗО три раза в неделю. Когда все прекращают рисовать, я  остаюсь  в классе. Это уже мания. Учительница, Варвара Павловна, женщина очень ласковая и отзывчивая. Она чувашка. Любит носить вышитые национально одежды, а, иногда, преображается в даму начала двадцатого века! Длинные платья от груди, шляпки, перчатки, бусы. Она элегантная женщина! За ней вьётся шлейф жасминовых духов. Нам, её ученицам, хочется стать такими же. Варвара Павловна пресекает подражание, считая своей задачей развитие индивидуальности. Нас, её учениц, десять человек. Я; Света–пончик; мелкая Ирка–хвостик; Лера–канючка; Зоя; Варя; Симка; Зорина; Светка–косичка; Астафьева Соня и Полина Дерезнюк. Те, которым я присвоила клички, вполне им соответствовали. Светка обожала пончики, ела украдкой, пачкала холст жирными руками. Ирка–хвостик, младшая из нас, постоянно липла с вопросами. Лера канючка любила вспоминать, как выпрашивала у своих многочисленных родственников ту или иную вещь в подарок. Леркино занудство всегда выигрывало для себя что–нибудь. Однако то, что у девчонок имелись свои плюсы и минусы, казалось мне абсолютно нормальным! Я также состояла из смешанных тонов. В целом, десять девочек, это не много для одной группы. Поэтому у нашей дорогой учительницы есть время позаниматься с каждой из нас. Варвара Павловна, показывая на промахи отдельной ученицы, обычно просит отойти и посмотреть на картину издалека и тут же объясняет, где картина перегружена эффектами или цветами. Она предлагает несколько вариантов решения и подчёркивает, что их гораздо больше. Она не делает свои утверждения аксиомой. Варвара Павловна пробуждает в нас мысль, воображение и анализ действия. Когда мы рисуем, она рассказывает нам об истории направлений в живописи, мировых шедеврах. Ну, как тут не проникнуться. Кроме всего прочего, мы раскрашиваем чашки, подносы, дерево и пытаемся делать чёрно–белые гравюры. Это очень интересно. Со мной постоянно общается Светка–косичка, (кличку я ей придумала, потому что она с двумя косичками). Мы со Светкой подружились. Я открыла для себя жизнь. Она прекрасна, когда имеет смысл! Я полюбила часы творчества, светлую комнату с мольбертами, себя и тех, кто составлял мой новый мир рисования. Мы, девочки, увлечённые одной идеей, не были особо многословны, но каждая чувствовала тепло, идущее от остальных и соединяющее нас в одно божественное полотно.
–  Ты знаешь, что очень талантлива? – как–то спросила у меня Света. –  Как тебе удалось так необычно и точно нарисовать эту ракушку?
– Мидию? – таинственно произнесла я и отвела взгляд от мольберта. – Не знаю, просто я вижу это как огромный дом в океане, а внутри гремит музыка, играют органы, мурлычут коты, светят люстры. Такое странное восприятие, признайся?
Я опустила кисточку на холст и сделала пару быстрых мазков.
– Да нет же! – убеждённо возразила мне Светка. – Ты не понимаешь своей уникальности! Знаешь, почему я с косичками хожу постоянно, хотя они меня достали?
– Почему? – я с интересом посмотрела на подругу. – Кстати, хорошо, что сказала. Теперь без весёлой клички, только по имени буду обращаться!
– Спасибо! Меня мама иногда забирает, а она любит, чтобы я ходила с косичками. Как раньше, в детстве, когда маленькая была, – вздохнула Света и внесла в огромного черного ворона хаотичное пятно из синих мазков.
– Измени это, ты же можешь! – уверенно и твёрдо сказала я.
– Да! – будто удивилась Света и, задумавшись, размыла водой синюю краску и плавно перевела её в более тёмный тон. – А ты можешь?
Света смотрела на меня с надеждой во взгляде, её смешные русые косички болтались по бокам, а солнечный блик играл на салатовой блузке.
– Я могу, – ответила я, кивнула, смыла краску с кисточки. – Кажется, мидия готова!
– Я отстригу волосы! Ночью! – уверенно сказала Светка. Я кивнула, улыбнулась. Я знала, что Света так же, как я, нашла в себе силы самой изменить свою жизнь. Варвара Павловна отошла от Светы–пончик, рисовавшей лужу ночью, отражающую в свете фонарей странные силуэты, подошла к моему мольберту. Остановилась и сказала:
– Лидия, молодчина! Это фантастическая ракушка! Ты её видела или придумала?
– И то, и другое, – я вздохнула, наши взгляды встретились. Глаза учительницы, такие добрые и радостные, словно пропустили через себя мой взгляд, не по–детски серьезный.
– У тебя есть талант, Лида, – тихо сказала мне Варвара Павловна и задумалась.
Светка, моя подруга, толкнула меня локтём, ибо учительница, обычно, так выражено нас не хвалила. Но я не обрадовалась, ничто не нарушило безмятежного спокойствия, в котором я пребывала. Я просто молчала и думала о чём–то, словно  бы и не слышала похвалы. Я стремилась к состоянию гармонии и творчества, а не к наградам.
– Ты будешь представлять наш детдом на конкурсе в Аничкином дворце. Всего соберётся двадцать ребят из других детских домов с разных городов и стран СНГ, – огласила свой вердикт Варвара Павловна. – Девочки, порадуйтесь за Лиду, она станет большой художницей!
– Поздравляю! – радостно воскликнула Света, к ней присоединились и другие голоса. Эта теплота и дружба со всех сторон отогрели меня. Я ожила.
– Я просто не знаю, что сказать! – растерялась я, мои глаза ярко заблестели.
– Можешь ничего не говорить, главное, рисуй! – проговорила Зорина и, засмеявшись, потрепала меня по плечу. – Ты этого достойна!
– Спасибо! – выдохнула я, закашлялась и спешно вышла из комнаты. Моё спокойствие нарушило волнение и…. Радость, которая затопила мои берега, омыла раны и открыла дверь к новому восприятию этого мира.            

Воспоминание седьмое.
Мне пятнадцать лет. ( Хотя, выгляжу я на двенадцать).
Сегодня торжественный день. Я еду выставлять свои работы в Аничкином дворце. Аничкин дворец с высокими сводами. Мы, юные дарования, маленькие, дерзкие жучки! Ужасно…. Хочется рискнуть и испытать свои возможности. У меня – шесть тем:
         1) Кот Васька на дереве.
         2) Петербург вечером, в дождь, и золотой лист на луже с пузырями.
         3) Ракушка–мидия.
         4) Наша тетя Соня, спящая в кресле, среди полумрака со съехавшей серой шалью.
         5) Поляна с цветами посреди гор, а вдали, посреди поляны, держащиеся за руки, кружащиеся, девочка с мальчиком.
         6) Спящая принцесса. Раннее утро. Тихие светотени. Широкая кровать, прозрачная вуаль балдахина. Спящий трехцветный кот на коврике, наполовину засохшее растение, другая половина которого зелеными колечками вьется по полу. Золотой шлейф платья, покрытый пылью и стелящийся по ковру. Длинные черные кудри принцессы. Поистертые тапочки.
         В общем, выставили мы свои работы. Понабежали иностранцы. Бродят и бродят, шушукаются. Все внутри переворачивается, душа от волнения в пятки уходит, а они стоят и смотрят, обсуждают. И так у каждой из картин. А говорят что-то по-своему, нам не понятно. Я заметила, что у моих работ останавливались чаще, чем у остальных и, судя по жестикуляции, вели ожесточённые споры. Я робко и выжидающе смотрела то на одного, то на другого. Хотя, что я могла ожидать? Нас оценивали признанные метры. В ореоле всемирной известности, мы были различимы для них. Я не буду вспоминать эти имена. Они уважаемы и всем известны. После персон особо важных, последовали другие, безусловно признанные, чуть менее, быть может. В числе прочих у моих работ остановилась пожилая пара. Я грустно смотрела на них. "Сейчас будут болтать на своём, разглядывать картины и меня", – думала я устало, больше всего мне захотелось вернуться обратно в детдом. В последнее время я пользовалась там популярностью – девочкам расписывала дневники и альбомы, а мальчики пытались ухаживать за мною, поскольку видели, что я особенная – одарённая. Владимир не написал нам из Швеции ни разу. Я часто думала об этом. "Он давно забыл про нас", – уверенно говорили Нелли с Наташей. Я кивала, но в глубине души оставляла себе что–то. Какой–то кусочек, обрывок надежды.
        Передо мной два приветливых, сердечных лица. Она – с красивым овалом лица; трогательными, голубыми, наивными, как у ребёнка или очень чистого человека, глазами; с высокой причёской. Женщина приятной полноты, одетая в персиковое платье и мужчина, седой, улыбчивый, чуть усталый. Мы, художники, наблюдательные натуры. Я отмечала всё. Впитывала ауру любви и доброты, исходившую от этих двоих. Внезапно я позавидовала их реальности. Тому, что они есть друг у друга. Так тепло и хорошо было в их светлом мире. Неожиданно женщина осторожно тронула мужчину за рукав и пробормотала что–то на ухо. Он отошёл в соседнюю залу и вернулся с переводчиком. Я шире открыла глаза – сердце у меня в груди колотилось, как сумасшедшее, виски вспотели. Что они хотят сказать мне? Что? Надежда. Ожидание. Страшно. Всё смешалось.
– Меня зовут Пьер, – переводил мне переводчик вслед за седовласым мужчиной, – а это моя жена Елена, я художник, уже двадцать лет выставляюсь в Лондоне, Париже, Берлине. У ваших картин интересные, неожиданные решения цвета и подачи сюжета. Ваша тетя мрачная. Можно было добавить больше серого и белого, это придало бы ей старушечью бледность и изможденность...
– Но, она не старуха…. В детдоме, когда тётя Соня дочитывает нам сказки, уже совсем темно и мрачно! – воскликнула я, объясняя лучше свои впечатления.
Переводчик перевел, Пьер кивнул и продолжил:
– Очень своеобразное восприятие вашего города. Как серого, мокрого в сравнении с красочной природой – кленовым листом. Это оригинально, но я не так представляю Петербург – это город красок, света, воды и энергичных людей. Замечательно получилась ракушка – очень фантастично! И кот…. Кстати, что это за кот? Такой мудрый и загадочный, будто ему только что  открылась истина жизни? Вы знаете его?
Мне пришлось сознаться:
– Мы с ним с детства дружили, это детдомовский кот – Васька! – ответила я и добавила. – У него изумительные зеленые глаза, очень добрые. Он потерялся, наверное, его украли.
Елена улыбнулась и заговорила что-то ласковым голосом. Переводчик переводил:
– Это замечательный кот! Нам очень нравиться! А ещё больше ракушка! Можно мы купим эту работу?
 Я растерялась.
 – Тристо евро вас устроит? – спросил у меня Пьер. – Кстати, есть ещё картины?
 Я, потрясенная совершенно, кивнула. Пьер вручил мне деньги, я, механически, убрала их в карман. Облизнула губы.
 – А можно нам приехать посмотреть их? – спросила у меня Елена.
– Да, конечно можно. А вы знаете адрес? – поинтересовалась я.
Женщина кивнула и, подмигнув, достала из изящной сумки ручку и произнесла что-то, но я отвлеклась – увидела, что на нас радостно смотрит вошедшая Варвара Павловна, моя дорогая учительница по рисованию, приехавшая на выставку позже. Варвара Павловна подошла, представилась и принялась хвалить меня, а переводчик переводил Елене с Пьером её слова:
–Лидия замечательная девочка, отзывчивая, добрая, талантливая. Она круглая сирота. Дети её любят.
Я была так рада знакомству с Еленой и Пьером, что даже не смутилась от хвалебных речей Варвары Павловны.
–Уес, – улыбнулась Елена. – Скажите, правильно у меня записан адрес вашего детдома?
Варвара Павловна взглянула и кивнула. Пьер протянул мне ручку, кивнул переводчику.
– Дорогое дитя, – переводил тот, – запишите, пожалуйста, ваше имя, фамилию, чтобы мы могли быстро найти тебя.
Я неловкими штрихами перьевой ручки кое–как запечатлела свои данные на бумаге и отдала каракули Елене. Варвара Павловна сказала:
– Лида – лучшая моя ученица, ей выпала тяжелая доля. Такие талантливые, редкие ребята скрываются в нашей "конуре", просто безобразие!
Варвара Павловна драматично закатила глаза. Елена с грустным видом слушала переводчика и кивала. Я удивлённо смотрела на учительницу. Детдом – "конура"? Что она несёт? Я рисую! Я всем довольна! Но Варвара Павловна продолжала расписывать детдом самыми мрачными красками. Я уже не слушала её и, почти что, улыбалась. Я знала, что Варвара Павловна так не думает. Но зачем моя любимая учительница врёт или лукавит? Зачем? Я следила в окно за птицей, пролетающей мимо. Варвара Павловна подмигнула мне и повела с Еленой и Пьером в другую залу. К другим работам? Или от меня? Что она задумала?

Воспоминание восьмое
Через день, после выставки в Аничкином дворце.
 Я всё поняла уже очень скоро. Варвара Павловна расписала меня во всех замечательных красках. Она задумала устроить мне жизнь! Чтож….
       Вместе с переводчиком Елена с Пьером приехали в детдом. Я была счастлива и встревожена. Они уедут, а я останусь, а цветные кусочки их жизни будут манить и мучить, как стёклышки в калейдоскопе. Пьер вытащил огромный торт, и мы решили пить чай. Пришла тётя Соня, ребята наши детдомовские собрались вокруг. Переводчик, Елена с Пьером и я, оказались в центре внимания. Мы пили чай и болтали через переводчика.
– Так, значит, есть ещё картины, да? – спросил у меня Пьер.
– Да, я очень люблю рисовать, – сказала я и улыбнулась. – Это для меня как…. Дышать воздухом. Нет, не так нужно. Когда у меня нет настроения, я не пишу ничего.
– У Лиды бывает хандра, – кивнула тётя Соня и протянула мне огромный кусочек торта на тарелочке.
– Да, бывает, – сказала я, уронив кусочек торта себе на юбку и, помрачнев, схватила салфетку и стала лихорадочно оттирать юбку. – Бывает…. Блин, пятно! Юбку испачкала!
Я с раздражением посмотрела на тётю Соню и заявила:
– Я не просила торт!
Тётя Соня уставилась на меня своими рыбьими глазами и произнесла:
– Не нервничай так! Торт тебе принесли в подарок, будь признательна гостям!
– Не указывайте мне, кому быть признательной и за что! – взбесилась я впервые за время пребывания в детдоме. Я вскочила, моё блюдце упало и разбилось. Елена испуганно смотрела на меня.
– За что мне быть признательной? – воскликнула я. – За равнодушие? Или за сказки, которые вы читали для ваших любимчиков?
Я зло смотрела на тётю Соню. В моих глазах горел гнев. Я не видела мешки под её глазами, не замечала то, как она постарела и ссутулилась.
– Да, хотя бы за сказки, – негромко ответила мне тётя Соня и глубоко задумалась. Я, вдруг, вспомнила, как плакала после отъезда Владимира, а она, тётя Соня, утешала меня. Как приносила лекарство, когда я болела гриппом. Как однажды услышала в момент хандры её тихое распоряжение для Наташи: " Принеси нашей Лидии кота".
Мне, вдруг, стало очень неловко. Я приложила пальцы к губам, не зная, как объяснить свои эмоции, взмахнула рукой, и плюхнулась на своё место с чувством вины, осознание чего–то нового накрыло меня. Тётя Соня через силу улыбалась, и я заметила, наконец, какой больной и измождённой в последнее время стал у неё вид.
– Извините! – выдохнула я. – Я всё уберу!
Я полезла под стол за осколками блюдца. Нелли с Наташей, тревожно следившие за всем происходящим, бросились помогать мне. Мы выкинули осколки.
– Ничего, девочки, – тихо отозвалась тётя Соня. – Ничего.
Вдруг она охнула, схватилась за сердце и повалилась на пол. Елена закричала. Ребята вскочили в ужасе. Пьер перенёс тётю Соню на диван. Я, вытирая слёзы, дрожащими руками вытаскивала из аптечки пачку валидола. Я успела, успела вовремя! Я дала тёте Соне таблетку, поднесла стакан воды.
– Что ты наделала! – в сердцах сказала мне Нелли. Мне стало ещё горче. В своей группе я дружила с ней и Наташей и они, мои подруги, меня не добрили, но…. Были абсолютно правы. Уверена, что Светка из соседней группы, моя закадычная подруга–художница, отреагировала бы точно также. Я не простила бы себе, если бы из–за меня тётя Соня умерла.
– Извините, я не хотела, – сдавленным голосом произнесла я и убежала в комнату, чтобы никто не видел моих слёз. Укор в глазах Елены, сердитые лица Нелли с Наташей, бледная тётя Соня. Я плакала навзрыд. Плохо! Очень плохо и неправильно всё! На моё плечо легла рука. Я вздрогнула и посмотрела наверх. Елена стояла рядом, прижимая палец к губам. Она сочувствовала моему горю! Я уткнулась в её плечо. Мне казалось, что это мама явилась ко мне через много лет. Всепрощающая, дарящая тепло и надежду. Дверь открылась, и в комнату вошёл Пьер с переводчиком. Пьер сел напротив и произнёс добродушным голосом:
– Не переживай, дорогое дитя, – переводил мне переводчик. – Главное, понять суть вещей. Ты осознала это вовремя. Ребята поймут со временем. Тётя Соня простила. Мы решили, что посидим с тобой одни, без ребят, с их согласия. Хотим пообщаться с тобой. Ты покажешь свои чудесные работы?
Я вздохнула, провела рукой по лбу, успокаиваясь, ответила:
– Да, да…. Конечно, сейчас. Они у меня в личном шкафчике спрятаны!
– Ого, таинственный личный шкафчик! – улыбнулся Пьер и подмигнул.
– Ну, да, он запирается, – повеселев, я подошла к своему маленькому шкафчику, открыла ключом с шеи и широко распахнула дверцу. Я вытащила картины и разложила на кровати перед Еленой и Пьером. Они восхищённо кивали: " очень хорошо"!
– А ещё у меня там спрятан дневник, – загадочно произнесла я.
– Наверное, там что–то очень личное, – с интересом разглядывая все мои картины, промолвила Елена.
– Да, но вам я скажу, – мне захотелось исповедоваться и стать для этих двоих людей открытой книгой. – Мне нравился один мальчик, но он уехал в Швейцарию. Его мама забрала. В дневнике я пишу свои мысли, которые посещали меня с пятилетнего возраста. Дневник я стала вести с тех пор, как научилась писать, но многое из раннего детства я ещё помню и фиксирую. В дневнике я пишу письма моему уехавшему мальчику, но не посылаю. Посвящаю и раскрашиваю рисунки, которые он никогда не увидит. Я люблю его лицо. На одном маленьком фото.
Елена с Пьером застыли. Переводчик кашлянул и ушёл в угол комнаты. Сел на табуретку. ( Деликатный?) Переводил оттуда:
– Ты ему не нравилась? – мягко и сочувственно поинтересовалась Елена. – Тогда он странный мальчик.
– Нет–нет, он не странный, – поспешно возразила я. – Это я странная.
– Да и бог с ним! – махнула рукой Елена и положила голову на плечо Пьера. – У нас нет детей. Ты нам очень близка по духу! Мы уже подружились, ты отличная, добрая! Просто, тебе нужны родители! Мама и папа! Дом, уют, своя комната, лучшие учителя рисования, дорогие краски. А нам нужна такая девочка, как ты. Ты станешь нашей дочкой? Я чувствуя себя так, словно нашла дочку. Сердцем я уже твоя мама, даже если ты откажешься. Скажи ты, Пьер!
Тот добродушно улыбнулся, погладил меня по голове и предложил:
– Соглашайся, дорогое дитя! Во мне ты найдешь отца–единомышленника, в Елене – обожающую мать. Мы так давно тебя искали! У нас прекрасный дом во Франции, будем рисовать, и выращивать виноград. Мы поставляем виноград в рестораны и магазины. Твою комнату мы обустроим так, как ты хочешь, да, Елена?
– Конечно, – обрадовано закивала та. – У тебя, доченька, будет всё самое лучшее! Мы наймём учителей по–Французскому, он не сложный, – скоро ты научишься ему, переводчик будет нам не нужен.
– Комната? – я сжала ладони, словно в молитве. – Своя комната? Я же мечтала об этом! Когда вы остановились у моих картин, так захотелось, чтобы вы не уходили! Вы такие добрые!
Переводчик переводил за мной из угла комнаты.
Я сглотнула комок в горле и выдавила:
– Я сроднилась с вами! Я….
Дыхание у меня перехватило, я чуть было не разрыдалась снова, но Елена с Пьером обняли меня. Елена сказала:
– Всё хорошо! Девочка ты наша! Дочка!
Мы застыли, обнявшись, прижав лбы.
– Мама, я с вами! Не оставляйте меня! Я выучу французский, переводчик будет нам не нужен! – всхлипывая, бормотала я, понимая, что сейчас, когда нашла родителей, любое постороннее лицо, пусть даже переводчик, совершенно лишнее. Переводчик почувствовал мой негатив и сказал
– Если я уйду, вы просто не поймёте друг друга!
– Ничего, идите, я позову вас, друг, – ответил ему Пьер по–французски.
Переводчик сердито надул губы и скрылся за дверью. Он боялся потерять выгодную халтуру. У него было такое забавное лицо! Незнаю, чего он там хотел выразить, но очень походил на хомяка с надутыми щеками. Обиженный хомяк! Я засмеялась, Елена с Пьером захохотали вслед за мной.
– Ты не знать английский? – на ломанном русском поинтересовался Пьер.
– Чуть–чуть, – ответила я и показала пальцами. – Изучали в школе.
Потом наморщила лоб и продолжила на английском:
– Меня зовут Лида. Я живу в Санкт–Петербурге. Мне пятнадцать лет. Я люблю кошек! Мне нравиться рисовать! Я хочу дом. Маму и папу. Я вас люблю!
Я весело улыбалась.
– Ты ешь…. – Елена показала пальцами. – "Ам–ам–ам"?
– Сладко ешь? – спросил меня Пьер и, нарисовав конфеты, добавил на английском. – У тебя будет много конфет!
– Кто сказал? – хитро прищурившись, спросила я по–английски.
Елена засмеялась, Пьер фыркнул и признался:
– Варвара Павловна.
– Давай играть в карты? – спросила я по–английски.
Елена с Пьером кивнули, улыбнулись. Елена азартно потёрла руки и весело спросила:
– Как?
– Я покажу, – кивнула я и разложила карты, – играем в дурака.
– Дурак, это…. – Пьер покрутил рукой.
Я радостно закивала.
Елена хихикнула и спросила у Пьера:
– Дураком будешь?
– А что делать? – улыбнулся тот в ответ.

Воспоминанье девятое.
Через три дня.
Мы сидели на лавочке во дворе. Я и Света, моя подруга с ИЗО. Узнав, что меня забирают в семью, Светка очень обрадовалась. Я рассказала ей о том, какие они замечательные, мои родители.
– Надеюсь, наша дружба не закончиться? – спросила меня подруга.
– Нет, конечно, я тебе буду часто писать, – ответила я, сглотнула комок в горле и добавила. – Ты отвечай, главное!
– Ага, – ответила подруга, чуть не плача, в восемнадцать дадут комнату, а ты приедешь в гости, договорились?
– Да, – кивнула я, мы обнялись и заплакали, поняв, что скоро между нами будет лежать огромное расстояние. Детство ушло, но, выбеленное крылом творчества, оно казалось прекрасным.

Воспоминанье десятое.
Прошло десять лет…. (Неужели?)
Я очень долго не писала в дневник. С тех пор, как переехала во Францию, в Прованс. Вчера мне исполнилось двадцать пять лет! Как весело прошёл этот праздник! Отец с мамой пригласили в дом соседей, с которыми мы дружим! А как мы с мамой готовились к этому! Делали салаты, пекли пироги, готовили ликёры и коктейли! Мне очень нравиться мой дом! Он стоит на холме, среди россыпи таких же славных, как наш, домиков. Чудесный дом – светлый, просторный, с красной черепицей на крыше. А какой сад вокруг! Мы с мамой помогаем отцу выращивать виноград на продажу, на нашем винограднике трудятся также два наёмных работника. Очень добросовестные и трудолюбивые ребята, (сыновья одного из старых папиных знакомых). Они, (Клод и С.), мне как братья, хотя, кажется, я нравлюсь Клоду, но у него мало времени, чтобы разозлить меня – мы с семьёй периодически ездим на художественные выставки в разные страны. Я, как и обещал отец, получила прекрасное художественное образование. Моя комната–студия на втором этаже – лучший подарок, который мог преподнести художник–папа художнице–дочке. Я постоянно переписываюсь со Светкой, своей подругой из детдома. Узнаю от неё все самые последние новости. Но…. Я так и не приехала на её восемнадцатилетие. Почему? Не готова увидеть Родину и вспомнить всё хорошее и плохое, что у меня осталось от неё в памяти. Постоянно думаю об этом и боюсь…. Боюсь тяги, поскольку сила притяжения, желание вернуться домой велики. Вот, только, не к кому возвращаться! К тому же, я искренне привязалась к Франции. Я прекрасно понимаю по–французски, хотя говорю с лёгким акцентом. Французы такие жизнерадостные люди! У меня много поклонников, которые обожают мои картины. Мои работы покупают с выставок очень солидные люди за хорошие деньги и рекомендуют знакомым. Я пишу на заказ. Первое время я жила творчеством, любовью родителей и была абсолютно счастлива этим. Однако, в последние годы, всё чаще какая–то тоска преследует меня. Я, даже, ходила в тайне от мамы с папой к психоаналитику. Спокойный такой мужчина. Расспрашивал о прошлом, о детдоме. Я не смогла передать ему свои переживания, психанула и вышла из кабинета, так и не поняв, зачем заходила. Разобраться в себе не получилось. Тоска, порою, почти затихает, но, иногда, нарастает так, что становиться трудно дышать. Тогда я запираюсь в своей комнате. Родители меня очень любят. Они не тревожат меня, объясняя это ностальгией по прошлой жизни. Бывает, я просыпаюсь в поту и зову кого–то. Мне сниться всё тот же сон: я бегу по солнечной лужайке среди маков, вокруг меня горы и пытаюсь догнать…. Догнать…. Что? Кого? Руки мои хватают пустоту, поляну окутывает туман. Я просыпаюсь, зажав в руках простыни. Иногда мне кажется, что я схожу с ума.

Новая запись.
Я дублирую её на видео–камеру, поскольку это крайне важно для меня. Радостное оживление и суета – отец  организовал выставку моих работ в небольшом городке N, там живут его старые приятели художники. Вокруг городка – Альпы. Что может быть прекраснее для молодой художнице, чем горы весною? Итак, собрались, погрузили всё в наш огромный Мерседес! Готовы выезжать!
Через два дня.
Устала! Приехали. Остановились в гостинице. Вечером – выставка.
Вечером.
Началось. Снимаю на видео–камеру торжественное открытие выставки, перерезание красной ленточки. Отец любезно забирает у меня камеру, (считает, что она мешает мне полноценно общаться) и подводит к заместителю директора  по культуре города и куратору выставки… Заместитель, тучный, черноволосый мужчина, целует мне руку и произносит со сцены речь. Остроносый, худощавый куратор льстиво поддакивает ему….Я около них и улыбаюсь, улыбаюсь. Мама радостная, болтает с подружкой, (их у мамы везде полно). Я старательно улыбаюсь. На мне эффектное платье, в меру декольтированное, фиолетово–чёрное. Туфли на высоких шпильках. На шее – изящное колье, на руках – украшения. Я так хотела признания и, получив его, поняла, что это не цель. Теперь главное, быстрее бы сбежать в горы и рисовать. Вот она, радость! Я устала от приёмов, хочется свободы. Как её не хватает. Любая известность, положение в обществе, предполагают присутствие весьма утомительной дамы – ОТВЕТСТВЕННОСТИ. А, вот те, кто постоянно портит мне настроение – репортёры. Я совершенно теряюсь, не умею отвечать на вопросы. Чувствую себя, как на иголках. Надо ретироваться! Срочно! Голова разболелась. Они идут ко мне! Я хватаю бокал шампанского, выпиваю залпом, по–русски, и спешу прочь от них. Скрыться! Мне нужно спрятаться! Народ смотрит мои картины, люди вокруг, в углу стоит моя мама с микрофоном в руке. Она обожает расхваливать меня, мой лучший и единственный менеджер. Мама завораживает людей зарядом оптимизма и своей харизматичностью. Я прячусь за колонну в углу, (глупо, конечно), закрываю глаза и пытаюсь отдышаться. Репортёры, потеряв меня из виду, устремляются к маме. Когда я открываю глаза, то вижу мужчину со шляпой молочного цвета на голове, в синей клетчатой рубашке и белых брюках со стрелочкой. Он пьёт виски со льдом и лениво рассматривает меня. Нет, не лениво, как–то пристально и проникновенно…. Целенаправленно и внимательно. Я поправляю волосы, облизываю губы. "Что–то не так?" – думаю я нервно.
– Вы – автор работ? – интересуется мужчина.
– Ну, – я смотрю на его ботинки, – да, собственно. Они, конечно, не совершенны. Далеко не всем нравятся и это нормально.
– Они великолепны, – хмыкает мужчина.
Я смущённо замолкаю, не зная, что говорить в такой ситуации.
– Оригинальны, как и вы, – добавляет мой собеседник.
– С–спасибо, – заикаясь, бормочу я и нахожу в себе силы посмотреть на него. Голова мужчины чуть наклонена, и шляпа наполовину скрывает лицо.
– Какое странное знакомство, – говорю я, нерешительно улыбаясь.
Незнакомец молчит. Я осторожно выглядываю из–за колонны. Мама с удовольствием общается с репортёрами. Я спасена! Вздох облегчения. Мужчина улыбается. Я вижу только кончик носа и эту чудесную, чувственную улыбку….
 Я смотрел на неё, мою сапфировую, взволнованную фею…. Неужели!!! Сколько лет ожидания и чудесный миг прозрения – она не изменилась, только стала ещё совершеннее в своей диковинной, редкой красоте! Напоминала орхидею среди пёстрых пионов…. Украшения из белого золота подчёркивали изящество кистей её божественных рук, волосы вились мягко, как у флорентийской девы…. Какое счастье видеть скольжение тени на лебединой шее!!! Длинные бархатные ресницы, закрывшие глубины  глаз–океанов! Ресницы взмахнулись, как крылья бабочки…. Я утонул в ней, целиком и полностью…. Сердце моё билось, как тогда, когда я впервые увидел мою нимфу и влюбился раз и навсегда…. Огромное счастье колотилось в висках, в венах вместо крови бродила амброзия любви! О, это волнение! Чувства мужчины гораздо острее чувства мальчика…. Они созревали годами….Мучили, переворачивали душу…. Она, только она, моя королевна, могла убежать от меня! После я мстил женщинам…. Все они любили меня, но я оставался, холоден…. В сердце жила другая, единственная, недоступная и такая желанная…. Неужели, судьба подарила мне ещё один шанс? Всё было вчера, сегодня, завтра или тысячи лет назад, но я остался прежним, а она превратилась в знакомую незнакомку…. Словно колдун сотворил мираж мечты на моём пути…. Её ресницы трепетали….
– Вы так красивы! – шепотом выдохнул он.
– Ч–что? – потрясённо спросила девушка. – Правда? Вы так думаете?
– Вам этого не говорили? – удивился  мужчина, глядя на неё жадно. – Я чувствую это на уровне подсознания. Я…. Вы словно цветок огня в камине….
Он не совсем понимал, что говорит, на ум приходили точные и необычные образы…. Камин, огонь, двое…. Розовые губы, алый шиповник нежных щёк, малахитовая бездонность глаз…. Вокруг них медленно наэлектризовывалось пространство …. Пролетали невидимые молнии белых лучистых энергий…. Двое в центре круга…. Заколдованное место встречи…. В точке альфы и омеги, созданной высшим богом опять по внезапному порыву сочувствия…. Златорунные нити  из пяльцев бога закончились, он так и не дошил узора–арабеска и уснул утомлённый…. Никто не знал, как трудно вышивать вновь историю судеб на волшебных пяльцах…. Бог не любил возвращаться к тому, что люди однажды не захотели или не поняли…. Но, почему–то, сентиментальность заставляла его иногда переделывать зигзаги разноцветных линий на пяльцах…. Бог уставал и боялся ошибиться, его терзали сомнения, что он зря старается, но никто на свете не знал этого….
– Вы нарисуете мне картину? – спросил мужчина…. Его глаза мерцали так нежно…. Голос звучал фаготно* и ласково….
– Картину? – почему–то прошептала девушка, взяла из рук незнакомца шампанское и, выпив, пробормотала невразумительное. – Ну, я не знаю….
"Какие тонкие у неё пальцы, само произведение искусства", – думал я, мне так хотелось прикоснуться к ним, что я сходил с ума…. Как трудно сдержать себя, когда она рядом…. Мидия с жемчужиной внутри….
– Вы…. не берёте заказов? – спросил собеседник прерывисто. – Я мечтаю…. иметь у себя дома вашу картину. Я знаю, это будет шедевр!
Девушка засмеялась…. В его душу влился серебристый, переливчатый ручей её смеха…. Напитал, наполнил до краёв новыми, свежими силами…. Радость девушки отразилась в его глазах сказочным фейерверком! Эмоции переполняли его! Вихревый столб  приближался и восходил  к небу….
– А на какую тему? – почему–то поинтересовалась она и затаила дыхание.
– Видите ли…. я архитектор, живу в горах, и поэтому хотел бы видеть у себя на стене картину, где изображен дом, поляна с цветами и двое…. Мужчина и женщина…. Вы меня…. понимаете?
– Да–да, – девушка закашлялась, вспомнила повторяющийся сон, подавилась. – Что, простите?
"Дом, где я буду любить тебя", – подумал он, сладостно вбирая её  глазами в своё сердце. – "Где буду любим тобою!"
– Моя мама с отчимом, живущие в Швеции, мечтают, к тому же приписать в картину как минимум двух внуков, – вкрадчиво произнёс мужчина и снял шляпу.
"Он рыжий! Золотистый! Он…."
Бокал шампанского упал на пол!
– Во–ло–дя, – прошептала она по слогам, не веря в это.
Глаза девушки заблестели от счастья. В них ясно читалось потрясение и лилейная аура восторга!
– Как ты узнал о выставке?
– Света рассказала…. она постоянно, по моей просьбе, твои фото посылала! Я про твою жизнь знаю всё! – порывисто выпалил он.
"Бог мой! Я сказал! Она потрясена! Глаза удивлённые,  огромные! Неужели, уйдёт?" – мысли мужчины в голове молниеносно сменяли друг друга…В солнечном сплетении билось, словно маятник, волнение…
– Мы со Светой переписываемся…. Да…. и, иногда, созваниваемся….
– бормотала девушка невразумительно.
"Что я говорю ему?" – думала она. – "Как–же…."
 – Ты…. здесь надолго? – взгляд её ускользнул в сторону. Нервные пальцы перебирали, как зёрна чёток, камешки браслета….
– Я…. Да…. Я дом купил неделю назад, – он одним глотком допил виски и поставил стакан на поднос официанту.
" Зачем? Случайно? Какой у него взгляд! Боже мой! – вихрем проносилось в голове у девушки….
– Ты…. не написал мне…. – выдохнула она и осеклась…. Испугалась своей откровенности….
"Он прекрасен! Близкий и далёкий…. Чужой и такой родной…. Единственный! Неужели, он уйдёт?" – ужасающие мысли….
– Писал, но не отправлял…. Я не знал, захочешь ли ты меня видеть, – хрипло отозвался мужчина.
" Он помнил обо мне!" – мозг пронзило и обожгло…. Она закусила губу…. Вопросы – бомбы на минном поле…"
– А сейчас? – хитро сузив глаза, спросила девушка и улыбнулась….
– Сейчас? – Владимир ласково взял в свои её ладони. – Просто…. я не хочу снова…. жить без тебя!
Она не знала, как реагировать, плакать или смеяться…. Сердце билось, как африканский барабан….
– Я не купил кольца…. не знаю размера…. и не уверен…. но пытаюсь….
– быстро и скомкано бросал мужчина, "взвинченный" до крайности. – Я тебя…. безумно люблю, моя жемчужная Мидия! Выходи за меня замуж! Прошу тебя! Я так устал без тебя!
– Боже! – радостно воскликнула девушка и, не сдержавшись, обняла его…. Из океанов её глаз на нежные долины щёк побежали бирюзовые струйки ручейков…. Он запрокинул голову любимой и смотрел в размытую хрусталём фиалковость её нежной души, устремлённой к нему…. Взглядом умным, обожающим и проникновенным…. В их всё громче звучала торжественная, небесная мелодия…. Бог проснулся и лицо его озарилось!
"Сумасшедший! Дикий жених! Прижав к колонне, он страстно целовал меня в губы. Наверно, дай волю, полюбил бы меня у этой самой колонны! Дошло до того, что нам все захлопали, я очень смутилась, но была довольна".
Репортёры всё это щёлкали. Девушка подвела Владимира к родителям. Они объявили о помолвке. Отец, на радостях, выпил две бутылки водки и заснул в коридоре выставочного зала на диванчике. Невеста звонила Свете, свадьбу решили справлять в России…. Света, конечно же, станет подружкой и на свадьбе….
– Почему ты всё же согласилась? – прошептал жених, лукаво…. Он всё понял, ему хотелось услышать слова любви…. Очень хотелось! Его глаза мерцали, как драгоценности инородного происхождения ещё неизвестные науке….
– Чтобы…. обменяться письмами, – прошептала она. – Мои тоже не отправлены, но в них сказано всё!
В ответ любимый посмотрел на меня так нежно, с чувством, большим чем обожание! В этот момент я поняла причину своих мучений!  Я  нашла смысл жизни! Свой смысл! Я благодарна за это  дорогой Родине, России, которая познакомила меня с НИМ и, через лишения, вела к пониманию истинной себя! На огромной духовной планете Земля я одна из   многочисленных ростков! Я живу любовью!