КОНЕЦ СВЕТА
(Из цикла «Знаки судьбы»)
Этот город сейчас умирает – золото кончилось. А тогда, в далекие военные годы он пыхтел, выбивался из сил, чтобы наскрести окоренок золотишка, но не было у жителей его нынешнего уныния. Он был нужен фронту. Стране.
…Деревянный город уютно устроился в распадке трех облысевших гор. Когда-то здесь шумела тайга. Но суровая жизнь поселенцев Альховки не пощадила вековые Саянские сосны, кедрач. И теперь крутые склоны одной безымянной горушки облюбовала дикая малина, пологие другой – зарастали летом картофельной ботвой частников. А вот третья гора, в которую упиралась единственная мощеная улица имела свое название – Колокол. В недрах ее и был найден драгоценный металл. Но я бы дал ей другое название – Медведь-гора. Уж больно она походила на спину огромного медведя.
Жили мы втроем: мама, сестра и я. Отец воевал. Старший брат учился на военного летчика. Все были при деле, кроме меня: сестра училась в школе, мама работала. Работа ее была очень даже непыльная – заведовала производством в столовой горняков. Стыдно признаться, но мы в войну до отъезда из Артемовска не знали, что такое голод. Заелись, можно сказать. У нас в тумбочке пылились банки американской тушенки. И мы не притрагивались к ней – жирная была и пахучая. Фу-у. Другое дело - малиновое варенье, которое целыми бочками хранилось на складе столовой.
Безымянная гора кормила малиной весь город. Ее было столько, что люди не знали, куда девать – сахару не хватало. Каждую осень крыши домов превращались в сушилку этой очень сладкой лесной ягоды. Кормила тайга еще смородиной, голубикой, жимолостью, грибами, черемшой. Горожане, начиная с весны, не забывали дорогу в тайгу, выходили на заготовки организованно группами и по одиночке.
У мамы была одна серьезная забота: куда меня день, с кем оставить, пока она - на работе, а сестра - в школе. Детсадов в городе не было. Нужна была нянька. Так, однажды в нашем доме появилась очень старая бабка. Ходить без посторонней помощи она уже не могла, больше лежала на печи. Я не помню, чтобы она спускалась и садилась за стол или выходила на улицу в туалет. А вот крючковатый перст ее мне не забыть никогда. Он был моим поводырем и воспитателем.
Всякий раз, когда я садился у окна, бабка, показывая костлявыми пальцами иссохшей длани на окно, приговаривала:
- Не ходи, милай, на тую гору. Там – конец света.
Я не поворачивал головы и не смотрел на Колокол. Чего глазеть на гору, которая занимает половину неба и маячит перед глазами, куда бы ни пошел, чтобы ни делал. Вот посмотреть бы, как выглядит этот самый конец света, – это другое дело. Я строил планы, как сбежать из дома и добраться до вершины горы. Но планам и мечтам моим не суждено было сбыться. Мы вскоре уехали в Минусинск.
Прошли годы. Они принесли много перемен в личной жизни. У меня появилась новая семья. А с нею и новые книги. Наше с Валентиной имущество, которое стало общим, состояло в основном из книг. Как-то однажды я решил познакомиться с пополнением библиотеки, которое прибыло вместе с супругой. И первой книгой, которая оказалась у меня в руках, был роман красноярского писателя Алексея Черкасова «Хмель».
Чтобы познакомиться с новым для меня автором, я поступаю просто: открываю книгу и читаю первый абзац. Мне этого бывает достаточно, чтобы понять, буду я его читать дальше или нет. С Черкасовым я поступил точно так же. Прочитал первый абзац, второй, третий… И был сражен. Предлагаю почитать и вам, дорогие мои земляки, друзья.
«Было так…
1941 год, канун Октября. Напряженное ожидание чего-то важного, чрезвычайного, что должно произойти не сегодня-завтра. Белые и красные флажки на географической карте столпились возле Москвы и вокруг Ленинграда. Каждое утро, после того как с телеграфа приносили в редакцию сводку Совинформбюро, мы собирались у карты, молчали и угрюмо расходились по своим углам; шли бои за Москву…
В один из таких дней в редакцию пришло довольно странное письмо из деревушки Подсиней, что близ Минусинска. Письмо попало ко мне. Я читал его и перечитывал и все не мог уразуметь: о ком и о чем в нем речь? И что за старуха пишет в таком древнем стиле:
«Вижу, яко зима хощет быти лютой, сердце иззябло и ноги задрожали. Всю Предтечину седмицу тайно молюся, чтобы сподобиться, и слышу глас Господний. Время не приспе: и анчихрист Наполеон у град Москвы белокаменной на той Поклонной горе, где повстречались с ним малою горлинкою несмышленой, и разуметь не могла, что Москве гореть и сатане гибели быть. Да пожнет тя огонь, аще не зазришь спасения. Погибель, погибель будет. И лик Гитлеров распадется, яко тлен иль туман ползучий, и станет анчихрист Наполеон прахом и дымом…»
… Письмо было большое, написанное с буквой ять, с фитой, ижицей, прямым, окаменелым почерком. Мы его называли «письмом с того света». Под письмом стояла подпись: «Ефимия, дочь Аввакума из Юсковых, проживающая в деревне Подсиней у Алевтины Крушининой».
Далее автор писал, как он побывал в деревне Подсиней, как встречался с древней старухой. Бабка говорила ему тогда, что она действительно сидела на коленях у Наполеона. А Черкасов все не мог в это поверить, потому что с тех пор прошло 129 лет. Я читал дальше, но уже плохо воспринимал прочитанное. Мне почему-то вдруг подумалось, что Ефимия и была та бабка на печи, которая пугала меня концом света. Эта мысль занозой вонзилась в мое сознание, хотя я понимал, что это вряд ли возможно: где деревня Подсиняя и где город Артемовск? И вообще, бредовая эта мыслишка.
И вот прошла целая жизнь. Работаю над книгой под условным названием «Личная жизнь в Пространстве». Одна из глав в ней отведена экстрасенсам, ясновидящим, предсказателям. В ней я рассказываю о Нострадамусе, Эдгаре Кейси, Николо Тесле, Ванге, Артуре Кларке, Жуль Верне. Но все эти ясновидящие, предсказатели для меня являются «литературными» персонажами. То, что мне стало известно о них, я почерпнул из журналов, книг, Интернета. Мне захотелось привести примеры из нашей повседневной жизни. И тогда я вспомнил про Ефимию, предсказавшую плачевный конец Гитлера, которого она отождествляла с Наполеоном.
Мне нужно было выписать цитату из романа Черкасова «Хмель» дословно. Но дома этой книги не оказалось, пришлось искать ее в городской библиотеке. Нашел. Стал читать и тут…
Не знаю, с вами бывает такое, а со мной случается нередко: читать читаю, а не усваиваю прочитанное, будто и не читал вовсе – отвлекают посторонние мысли. Вот и тогда, когда я читал роман в первый раз, я, размечтавшись, что бабка Ефимия – это моя бывшая нянька, не воспринял написанное далее. Теперь же эти строчки дошли до моего сознания. Вот они:
«Я невольно заинтересовался, сколько же ей лет.
- Да вот с предтечи сто шестой годок миновал. Год-то ноне от сотворения… Зажилась, должно. Аще не днесь, умрем же всяко. И рече Господь: ходяй во тьме, невесть камо грядет. Не сделай беды, да не сгинешь во зле.
- И паспорт к вас есть, бабушка?
- Лежит, лежит пачпорт. Не мне – на ветер дан. На пришлых да встречных. Покажу ужо. Глянь. Глянь…
Паспорт советский, самый настоящий, и выдан был в городе Артемовске в в 1934 году. Год рождения – 1805-й!»
Вот теперь, друзья мои, что хотите, то и думайте. А для меня сегодня уже и неважно, была ли та старуха Ефимией или не была. Для меня важно другое. Эти строчки дошли до моего сознания, много-много лет спустя, в тот самый момент, когда у меня возникли сомнения, надо ли писать книгу, успею ли я ее закончить.
- * -
Я все-таки побывал на вершине Колокола. Это случилось в год, когда мне исполнилось 33 года. Я наконец удовлетворил свое любопытство, посмотрел, как выглядит конец света. Передо мной раскинулись красивейшие сине-зеленые сибирские дали.