Увидев на берегу Нику с Ледой на руках, катерист вернулся. Кто-то из неместных пассажиров пытался возразить, но катерист пригрозил высадить «бузотёра» прямо в реку, если не на берегу, и оставить его там до полного ледостава, - это может до завтра, или ещё на несколько дней, поэтому «бузотёр» замолчал и больше не пытался вступать в разговоры или давать какие-нибудь указания. Ему явно не хотелось неизвестно сколько торчать на берегу, либо возвращаться в ночи обратно в город. А то, что катерист может выставить на берег – сомнения не вызывало. Так, ненавязчиво, катерист преподал урок заботы о ближнем: это вам не город, господа, у нас здесь все свои! И мы друг за друга в ответе.
Только взошла на катер Ника, и он отошёл от берега, как на берег из темноты вынырнула конторская учётчица. Пришлось ещё раз вернуться за ней: не оставлять же её в ночи на берегу.
Перейдя Сысьву, некоторые более шустрые товарищи заторопились по верховным мосточкам к Курье, держа в голове мысль о том, чтобы успеть первыми переплыть Курью. Нике было тяжело нести Леду, это заметил один из попутчиков и взял Леду на руки. Та пара человек, которая спешно шагала, уже была далековато и выглядела чёрным прыгающим пятном, так как фонарей вдоль этих мостков не было, они были только вначале, у Сысьвы, посередине острова и у самой Курьи.Остальные люди шли размеренно,неторопясь.
Подошли к Курье, лодочник Шилов был настороже, ждал всех. Спешившие и пришедшие раньше остальных, сидели в лодке, дрожа, кутаясь в лёгонькие осенние пальтишки. Шилов распорядился хорошо посмотреть, все ли сидят в лодке, может кто по нужде или ещё по какой причине припоздал. Поглядели друг на друга, решили, что все на месте.
- Благослови, Господи! – сказал кто-то, и лодка тронулась в темноту. Она пересекала Курью, вписавшись в воду до самых краёв. Казалось, вот-вот вода ринется в неё и зальёт, заполнит, после чего лодка медленно, а может и быстро, пойдёт ко дну. Народу в ней было столько, что один активный вздох мог, перевернув, затопить её, вытряхнуть всё содержимое в эту жуткую снежно-ледово-водную массу.
Лодочник Шилов, казалось, был спокоен как удав, остальных, сидевших в лодке, трясло от страха. Шилова ругали за перегруз, говорили, что мог бы сделать второй рейс. Словоохотливым пассажирам несловоохотливый Шилов совершенно спокойно объяснял,что ему его жизнь тоже дорога, что для такого случая он взял самую большую лодку, что вторым рейсом были бы они, если бы успел вообще состояться второй рейс, и что раскатываться туда-сюда по такому пути ещё опаснее, чем посидеть сейчас молча, не паникуя.
Как только очередной кусок этой ледово-снежной массы ударялся о борт лодки, все, испуганно ахнув, цепко хватались за её борта, окуная пальцы в ледяную воду и царапая их в кровь шершавой субстанцией шуги, испуганно, скорчив ужасные гримасы, вполголоса кричали:
- Не доедем! Перевернёмся! - ну и ещё что–то в том же духе. Шилов,сам щуплый мужичок, привычно управляясь тяжеленными взбухшими от воды заледенелыми вёслами, спокойно, едва слышно, отвечал:
- Доедем! Как же не доехать! Доедем! Не бойтесь! - Глаза его при этом начинали бегать, будто он сам был не уверен, доедут ли, но желал вселить надежду, причём не столько в себя, сколько в сидящих в его лодке пассажиров. Такой диалог повторялся раз пять, пока нос лодки не упёрся, наконец, в песчано-снежное туловище берега.
Впрочем,видимо река Шилова любила и уступала ему. Казалось даже, что шуга на время переправы Шилова слегка успокоилась и ожидала, пока он догребёт, явно в последний раз в этом году, до берега, высадит людей.