ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ
Было это очень давно, чтобы все помнить, но слишком памятно, чтобы забыть.
Шел 1948 год. Мы уже не голодали, не ходили по весне на колхозные поля, не рылись в холодной грязной жижи в поисках невыкопанных с осени гнилых картофелин, не варили затируху из отрубей и не заправляли ее трансформаторным маслом. Но родители по-прежнему должны были проявить хитрость голи, умудряться пошить одежонку, прикрыть наготу детей, да так, чтобы сорванцов не путали с нищими на паперти.
Моя мама, еще вчера работавшая уборщицей в ФЗО (фабрично-заводское обучение – прообраз нынешнего ПТУ), пошла на повышение, стала комендантом, но мы все так же ютились в общежитии, где в комнате, площадью 18 кв. м., кроме нас, жили еще четыре женщины. Вот на этом фоне я познал радость первой любви.
Наш двор представлял вытянутый прямоугольник из шести двухэтажных домой. Лишь три из них были целиком заселены жильцами. В трех других располагались и само ФЗО с учебными комнатами, красным уголком, библиотекой, столовой, которая по вечерам превращалась в клуб с настоящей сценой и занавесью, где ставились спектакли про партизан и Зою Космодемьянскую, а после устраивались танцы, и… и вот что странно. В то время никто не удивлялся тому, что в этих домах еще и жили. Три квартиры занимали обычные жильцы, бывшие беженцы с Украины, а одна использовалась по специальному назначению. Квартиросъемщики в ней постоянно менялись. Обычно это были какие-то начальники, на длительный срок командированные из Москвы. Так однажды в ней поселилась семья Мочаловых из трех человек. Младшую, девочку моих лет, звали Люда. Из ревности или зависти, не знаю, из-за чего больше, мой друг Олег Миркин дразнил меня потом, даже тогда, когда Мочаловы уехали, Русланилюдмила.
Когда Люда в первый раз вышла на улицу, ее тут же окружили наши девчонки, а мы, пацаны, встали поодаль, «не проявляя» к новенькой никакого интереса. В какой-то момент новенькая бросила на ребят деланно равнодушный взгляд, который вдруг остановился на мне. Какое-то любопытство, особый интерес, как мне показалось тогда, мелькнул в этом взгляде. Потом она еще раз украдкой посмотрела на меня, потом еще. Меня это начало волновать. Такого интереса к себе со стороны девчонок я раньше не чувствовал, не испытывал и сам подобного волнения. Ночью я долго не мог заснуть.
Через день или два, точно не помню, мы всей гурьбой девчонок и мальчишек нашего двора пошли в клуб смотреть мультфильм. Это, видимо, был самый первый опыт мультипликации. Мы все были в восторге. В особом восторге был я. Люда, которая с девчонками, сидела впереди, часто оборачивалась, пока не погас свет, и наши взгляды встречались. Больше я ее не видел. Вернее, видел, но лишь в окне. Родители перестали отпускать ее на улицу. Они не могли позволить, чтобы их любимое чадо общалось с голодранцами. Два окна второго этажа квартиры Мочаловых выходили во двор, который для нас, пацанов, был одновременно и стадионом, где мы играли в футбол, волейбол, городки, попа-гоняла, и «театром военных действий».
Я часто поглядывал на эти окна, и когда в одном из них появлялась она, у меня будто вырастали крылья. Я шутя забивал голы, пронзал своей «шпагой» гвардейцев кардинала, которые были старше меня и выше ростом, одним ударом биты выбивал из квадрата «бабушку в окошке». Внимательный Олег Миркин заметил, когда именно у меня особенно хорошо все получалось. И однажды решил поставить меня на место. Мы были вдвоем во дворе, когда в окне показалась она. Олег заметил ее и стал провоцировать меня на борьбу. Мне не хотелось с ним бороться, потому что он был крупнее меня, старше на полгода и сильнее. Обычно он легко клал меня на лопатки, когда устраивали борьбу у него дома. На улице, во дворе мы не боролись – больно падать и грязно. Но он потащил меня ближе к стайкам, где лежал неубранный коровий навоз. Быть замаранным в дерьме мне тем более не хотелось. Но Олег все же пошел на меня буром и с какой-то даже злостью. У меня не было выхода, пришлось сопротивляться. Какое-то время мы топтались на навозе. Я чувствовал, что вот-вот буду повержен, краем глаза посмотрел на окно и увидел, как она качнула головой сверху вниз, понял – она болела за меня, «помогала» мне. И помогла. Не знаю даже, как это вышло, Олег будто поддался мне, будто сам лег на навоз. Мне почему-то стало жаль его. Я не ощутил радости победы. Напротив, почувствовал себя виноватым за то, что все так вышло. Он потом не разговаривал со мной несколько дней.
Любовь и свобода. Какая между ними связь? Самая прямая. Любовь – это несвобода. А свобода – это не любовь.
Я не случайно привел пример из далекого прошлого. За детскими увлечениями нет ничего меркантильного. Их даже нельзя отнести к разряду чистых помыслов, потому что в них нет вообще никаких помыслов. Просто очень хочется видеть, лицезреть предмет своего обожания и только. И вот, несмотря на независимость от побочных расчетов, материальных тем более, любовь этих чистых душ повязывает, делает их зависимыми друг от друга. Я целыми днями, в любую погоду торчал во дворе, чтобы увидеть свою Людмилу. Одно это говорило о том, что я не свободен от самого себя. А она была к тому же заточена в собственной квартире.
Но вот дети вырастают, становятся юношами и девушками. На смену платонической любви приходит эротическая, а с нею появляется и деловой расчет, не всегда явно выраженный, однако в конечном итоге достаточно конкретный. Какая уж тут СВОБОДА?
К чему весь этот разговор? А к тому, что пора прекращать этот очень вредный, никому не нужный разговор о свободе. Он приводит к нелюбви, вражде друг к другу, порождает конфликты не только на бытовом уровне, а и в масштабе гражданского общества. Когда революционеры прошлых веков под лозунгом СВОБОДЫ и ДЕМОКРАТИИ поднимали наших предков на баррикады, а нынешние демократы на борьбу с ТОТАЛИТАРИЗМОМ, который сами же породили, они лишали наших отцов и дедов вчера, а нас нынче ЛЮБВИ взаимной. Не случайно, после революций и переворотов, разворачивались гражданские войны, пышным цветом «благоухает» она и нынче. Не замечаете?
Скажите, Вы за что: за любовь или свободу?
По закону жанра я должен вернуться к тому, с чего начал. Люду Мочалову я увидел, восемь лет спустя. Я шел в институт на занятия, когда увидел их вдвоем, Люду и ее маму. Они шли мне навстречу. Мы узнали друг друга. Они обе покраснели. Люда оказалась крупной девушкой и очень полной, даже слишком, я бы сказал, полной для своего возраста. Откормили девочку. Я не решился сказать им: «Здравствуйте». Пусть думают, что я их не узнал.