Он висел в подъезде около дверного проема.
Тело качалось на сквозняке и несильно ударялось о косяк, при ударе с подошвы ботинка время от времени отпадали кусочки засохшей грязи, рукав светлой рубашки цеплялся за торчащий из рамы гвоздь. Веревку повесившийся предусмотрительно надежно продел в металлическую решетку поручней лестницы, сверху через разбитое и загаженное голубями стекло на его лицо падал серый мутный свет. Лицо было молодым, но уже посиневшим заострившимся, рыжие спутанные волосы придавали ему сходство с заброшенной куклой из дешевой пластмассы. Решимость и злая покорность читалась на нем, если бы кто-нибудь пожелал не спеша его разглядеть. Но желающих не было. Дворничиха Анна Васильевна, которая вошла сюда минут пять назад, заверещала не своим голосом и ринулась на улицу с воплем «Повесился! Повесился!»
Милицию вызвали нижние жильцы, которые всю ночь громко гуляли и пели нестройным хором про поворот, и истошные крики обычно каменно-суворой дворничихи оборвали их первый неглубокий сон.
***
- Депрессия – это болезнь и ее надо лечить, - сказал Саша веско, но тихо. Все здесь говорили тихо, странно, что никто пока не напился, хотя начали еще на кладбище, прямо над свеже-наваленным холмом рыхлой земли и бумажными бессмысленными венками разлили по пластиковым стаканчикам водку, закусывали зелеными сладкими яблоками, которые кто-то принес в большом пакете. Людей пришло много, очень много. И Кристина сказала вдруг – надо же, как много нас было рядом, мы все его любили, и все-таки он повесился. После похорон поехали в летнее кафе около парка, и там уже всех прорвало, говорили, говорили. И не могли понять – почему? Успешный дизайнер, поездил по миру, молодой совсем, веселый, девушки его обожали, слава, деньги, никаких проблем, печалей. Хотя, кто это знает, про печали? Наверняка что-то скрывал. Что-то точило его изнутри и доточило до конца. Ведь сам же это сделал, сам. Эксперты говорят, что никакого насилия не было, убийство исключено. Хоть бы записку оставил. В последнее время, правда, он почти ни с кем не общался – кивали по углам. Месяца три где-то. Так, вешал фотографии в свой жж, молча, без комментариев. И фотографии уже с год делал только черно-белые, безлюдные, тоскливые. Летающие занавески, одинокий голубь, пустое невыносимое небо. Болезнь, депрессия, да – согласились все с Сашей. Единственное объяснение. А иначе глупость получается какая-то, без причин, иначе – страшно. Когда непонятно.
***
- Я постоянно думаю, думаю... Он позвонил вечером, говорит – пойдем искать лестницу в небо. Я ему говорю – какая лестница. Поздно, ночь... Было около одиннадцати, у меня утром пробы... Если бы я знала… – Даша снова ссутулилась и беззвучно затряслась в рыданиях. Кира обняла ее, ощутив свежее тепло через ткань блузки. «Эх..» - пронеслось где-то под ребрами совершенно без всякой связи. – Ну что ты, что ты... Разве же ты могла догадаться, что он себе надумал?... – Нет, ты только представь! – Даша резко выпрямилась и напряглась струной – Он засмеялся! По-хорошему так. И говорит – ну, увидимся, кубик. Мы так называли друг друга – кубик, все прикалывались про суккубы... Увидимся. Время, говорит, время это... – Даша нахмурила высокий лоб, тряхнула темными локонами, прокручивая последнюю запись знакомого голоса в своей голове. Запись затиралась с каждым днем сильнее, от нее теперь мало что осталось, и уже было сложно разобрать - это оригинал или искаженное эхо давно исчезнувших мыслей. А то и вовсе - случайные помехи в эфире. – ...время - это свободное падение, свободное, но без права выбора. А надо выбирать!.. Так сказал... И трубку повесил! Я подумала – обиделся что ли. Легла спать. А уже утром, я как раз выезжала со стоянки, звонит Вадик. Говорит – случился ужас, никто не верит... – Даша опять плакала и сморкалась в салфетки. Рядом с девушками за соседний столик подсели трое молодых коротко стриженых ребят в спортивных куртках и штанах, они пили вино и говорили очень быстро о малопонятном, бросая на Дашу с Кирой прямые взгляды оценщиков автомобилей. Кира надвинула на глаза огромные кутюрные очки с золотыми буквами Bogart, впечатала докуренную сигарету в полную пепельницу, накрыла узкой ладонью Дашин дергающийся кулачок. – Пойдем ко мне, – сказала она. – Тебе надо поспать.
***
Конечно, первое, что скажут - депрессия, одиночество. Или на работе что-то не получилось, не поняли, не признали. Будут перечислять одно и то же - деньги, секс, самолюбие, карьера. На большее фантазии не хватит ни у кого. И ведь это еще не самые глупые люди, те, которые придут попрощаться с его пустым телом. В чем-то ему близкие. И даже они не могут выглянуть из своей клетки, открыть глаза по другую сторону привычного, что ли. Боятся? Он почти смеялся. Он представлял их таких ошарашенных - будут жалеть, искать объяснений. Никто, никто не подумает банального, что ему стало скучно наматывать монотонные бесполезные круги. Вокруг да около, счастливым осликом за морковкой: радостями, славой, теплом. Окно, офис, утренний кофе, банк, бутик, теплый дождь, ресторан, виски, горячий душ, простыни, плечи, объективы, вспышки, беккет, подиум, муляж, снова офис, дежавю. А выйти из этого механического игрушечного круга на свободу и пойти домой – это же так просто. Так просто и светло. Что невозможно поверить. Остановиться и наконец-то упасть вверх, не ждать сто лет, пока предложат выйти, а самому открыть дверь. Зачем еще человеку дана свобода воли? И кто решил, что пойти в настоящий мир без приглашения – это плохо? Вдохнуть свободу полета, больше не видеть эти нелепые улицы-фонари–аптеки и свое связанное тысячами искусственных веревок тело. Это веселее, чем сбежать с уроков в детстве или прогулять тоскливый рабочий день среди сотен бегающих биологических трубок. Таких же как он. Но воспринимающих окружающие декорации, нелепо и случайно расставленные, за настоящую осмысленную жизнь. Не верящих до конца в другую настоящую реальность, которая совсем рядом, стоит только протянуть руку. «Хочу на волю, задолбало чужое кино», - сказал он вслух. Голос уткнулся в белые обои и мягкие кресла, которые он когда-то подбирал с таким удовольствием. Он улыбнулся, выдохнул и пошел собирать простое приспособление для свободного падения из бредовой иллюзии материального.
***
Он родился шестым у дворовой кошки. Он был самый маленький и совсем слабый. Единственный рыжий из всех котят, остальные получились черными с белыми там и сям пятнами. «Мама, я его заберу себе, - сказала Ника, когда они поставили в гараж машину. – Посмотри какой смешной». Оставшихся котят сторож Егорыч утопил у дверей гаража в большой выварке. «Чтоб не мучились от голода и холода, как все эти бродячие», - сказал он, накрыл крышкой, чтоб они не могли выбраться. Они немного побились о крышку, жалобно пища, потом замолчали, в выварке плавали темные тельца. Егорыч выловил их большой миской, закопал в дальнем углу и до утра молча пил, пока совсем не отключился. Ника сидела на диване, завернувшись в одеяло, поила рыжего молоком из пипетки. Он смешно сворачивался в калачик. «Я назову его Кубиком», - сказала она вдруг.