Абдувалиев Эдем Ибозерович
Рассказ
Мужчины не плачут.
Гриша рос самым, что ни на есть, обыкновенным парнем. И пусть благовоспитанность нередко уступала юношескому озорству, однако же, всё это с лихвой восполнялось его чрезмерным благодушием и сердобольностью. Внутри этого, казалось бы, незатейливого мальчика ютилась легкоранимая душа. Он мог вместе с ребятами выловить где-нибудь в парке обыкновенного тарантула с каким-нибудь пауком или жучком, и стравить их затем друг с другом под общий возглас и смех. Но после непременно наступали минуты, когда приходила жалость за так по-живодёрски растерзанных насекомых, от чего даже чаще всего затем, тайком от всех, с его глаз стекали неудержные слёзы.
Довольно велико было в Грише сочувствие чужому горю: плач над раздавленным бездомным котом или при виде растрёпанной, хромой, побирающей старушки в переходе нередко сменялся крупными слезами от доносящихся криков при очередном воспитании ремнём старшего брата, которому, впрочем, часто доставалось за то, что тот постоянно обижал его.
Проходило время, но, взрослея, печаль за все несправедливые моменты этой жизни только усиливалась в нём. В 22 года он встретил свою яркую и красочную любовь. Это была его мечта, воплощение давних грёз, безумное восхищение которой стало смыслом его существования. Ольге было всего 17, и изначально она даже восторгалась его задушевностью, но этот трогательно-милый оттенок, сперва так привлёкший её в Грише, вскоре справедливо показался ей несколько завышенным и вычурным. И потому однажды она сделала ему вполне уместное замечание по поводу его излишних стенаний по причине и без, сказав, что не очень-то приемлет, когда плачут парни. Гриша же не столько не внял ей, сколько не мог (а внутри и не желал) так просто переделывать себя.
Ровно через год их отношений Ольга решила расстаться:
– Пойми, мне нужен подле настоящий мужчина, за которым я могла бы почувствовать себя в безопасности, который, столкнувшись в жизни с несправедливостью, не пустит слезу, подобно хрупкой девушке, а защитит меня от неё. Он никак не ожидал подобной разлуки, а пытаясь оправдаться перед любимой, лишь всё более плакал навзрыд, – чем крепче усиливал в ней уверенность в правильности своего решения. Ей было очень больно за Гришу, но она понимала, что уже любит его только, может, как… лучшую подругу или сестру.
«Я не люблю, когда парни плачут»,– звучали у бедняги в голове в тот вечер, как заевшая пластинка, слова той, без которой он не видел для себя смысла жить дальше. Шатаясь, как призрак, после злополучного разговора по тёмным улочкам города, он случайно забрёл в какой-то задушенный кабак. За столом обслуживал клиентов седовласый с прозорливым взглядом мужчина.
– Вам чего-нибудь выпить?
Вернувшись на несколько секунд в реальность, Гриша ответил:
– Если честно, я плохо разбираюсь в напитках, но, пожалуй, мне что-нибудь покрепче.
– Всё ясно, – то ли с пониманием, то ли с равнодушием как-то загадочно улыбнулся бармен.
Прошло 20 лет. Гриша уже был женат на однокласснице Валентине. Семья, дети, работа – всё текло своим чередом. Как-то тёплым августовским вечером привычная идиллия была неожиданно нарушена. Сын Олег получил в этот день паспорт, и, что в порядке вещей, решили это дело отметить в кругу близких знакомых. То ли выпито было много, то ли отпрыск действительно перегнул палку, снова доказывая отцу какую-то свою юношескую правоту, но в самый разгар банкета Гриша вдруг, не выдержав боле этого нахального тона и не имея возможности дотянуться до язвящего сыночка, с бешеной силой ударил кулаком по столу. Конечно же, в порыве ярости, он не размышлял над траекторией движения руки, которая по злостному стечению обстоятельств была направлена аккурат к хрустальному бокалу. Осколков было мало… к счастью гостей, потому как большая часть разбитого стекла глубоко вошла в руку, разорвав сухожилие и задев одну из вен. Брызги крови, крики женщин, спешная поездка в ближайшую поликлинику – веселье было испорчено.
На следующий день с перебинтованной рукой, мрачный и понурый, Гриша долго сидел на кухне у окна, не в силах отогнать мысли и эмоции от вчерашнего происшествия. И не смотря на то, что сын извинился за свои слова, покой в душе ему обрести не удавалось. К обеду все домочадцы постепенно покинули квартиру, не выдержав, в конце концов, его непрерывно удручённого вида. И кто знает, сколько бы он ещё так просидел в своей неподвижной задумчивости, если бы в передней не раздался звонок. Это был сосед Андрей, проживающий этажом выше, с которым он изредка общался. Пригласив его, конечно же, по-дружески на чашку чая, между ними вскоре завязался небольшой диалог.
– Что у тебя с рукой? – учтиво поинтересовался Андрей. – Откуда гипс – неужто перелом?
– Бытовая травма, – усмехнулся Гриша, и вкратце поведал всю предысторию.
– М-да, дела, – протяжно проговорил сосед, – а ведь и со мной всего пол часа назад произошло нечто подобное. Если честно, я пришёл к тебе, чтобы хоть немного забыться и развеяться. А тут – надо же – у тебя то же самое. Только в моём случае вместо сына оказалась жена. Мы крепко повздорили с ней сегодня (что, в общем-то, за последний год происходит довольно-таки часто), и в самый разгар ссоры, когда она особо колко задела меня за живое, я впервые захотел… ну, не знаю, ударить её, что ли. Но так, как дело
происходило за столом, и мы сидели на противоположных сторонах, я, от переполнившего меня гнева и уже особо не соображая, не придумал ничего лучше, как со всей силой толкнуть на неё этот самый стол. Ей, думаю, было очень больно… (Отведя глаза в сторону, Андрей отрывисто продолжал) И пусть мне даже, признаюсь, немного стыдно за свой поступок, но извиняться перед женой точно не стану, а то ведь не поймёт же ничего, окаянная, а так, хоть немного поразмыслит над своим поведением.
Гриша задумался немного и вдруг спросил:
– Слушай, а ты не ощутил, случайно, в то мгновение, когда она довела тебя до такого состояния, желания заплакать от кажущейся несправедливости услышанных тобою слов?
– Что за чепуха?! Мужчины не плачут. Да я уже и позабыл, когда в последний раз плакал-то.
– Нет, ты попробуй, всё же, ответить искренне. В тот момент, когда ты весь кипел от негодования и понимания, что не в состоянии уже что-либо объяснить речью, почувствовал ли ты, как в глазах хочет навернуться слеза, но которая, всё-таки, сдержалась, трансформировавшись в грубую физическую силу?
– Не знаю, – после некоторого замешательства заговорил Андрей, но ещё лет 5-10 назад, возможно, нечто похожее, я бы даже сказал, секундное помрачение, и происходило в таких ситуациях, однако же, сейчас всё во мне уже настолько загрубело – в плане отношения к реальности – что всё мужское взяло абсолютный верх надо мной, сделав, таким образом, слёзы лишь пережитком прошлого. А почему, собственно, ты спросил об этом у меня?
– Знаешь, просто раньше, в юношеском возрасте, я считал, что слёзы – это признак человечности, и теряя ментальную связь с ними, приглушив их в себе (как это часто делаем мы, сильная половина, под влиянием многовековых предубеждений относительно того, каким должен быть настоящий мужчина), люди, на мой взгляд, многое теряют в духовном плане. Может иногда стоит вместо криков, ссор, ругани и побоев просто немного прослезиться? Ведь, насколько я помню, это успокаивало получше любого лекарства. А после этого, словно священного действа, даже если что-то и казалось до этого неправильным, всё в жизни, якобы, приобретало мягкий, всепрощающий и всепонимающий оттенок.
– Эх, Гриша, Гриша, – дружески улыбнулся Андрей, – как бы ни была права твоя философия, ничего не изменить. Как били мы веками, чуть только возмужав, и посуду, и жён, и детей, так и будем, верно, продолжать, глубоко не задумываясь над корнями своей ярости, и уж тем более над тем, чем можно было бы последнюю заменить. Какой, скажи, уважающий себя человек, в особенности мужчина, познавший вдруг всю глубинную суть необходимости проявления слёз во благо своей человечности, на грубую выходку какого-нибудь забияки, вместо крепкого мата и рукоприкладства, просто откровенно разрыдается? Или, считаешь, вместо того, чтобы накричать по-мужицки на свою жену, когда она скажет или сделает что-либо, что будет противоречить твоим принципам, необходимо тихонько пореветь ей в платочек?.. Глупо ведь.
– Это-то верно. Но может можно найти какой-нибудь другой выход? – тут Гриша стал судорожно перебирать пальцами. – Когда-то давно, вместо того, чтобы проплакаться от свалившегося на меня горя неразделённой любви, я два года, не просыхая, заменял слёзы спиртным. С трудом, помню, мне удалось вырваться из сетей Бахуса. А ведь всего этого могло и не быть, как, впрочем, и вчерашнего инцидента, – перенеся взгляд на перебинтованную руку, он неожиданно замолк, и по выражению лица была заметна какая-то внутренняя борьба. – Хотя, наверно, всё это действительно чепуха. Ведь если бы тогда, юношей, со своей первой настоящей любовью я проявлял бы не сентиментальность, а твёрдость и мужество, то, скорее всего, был бы сейчас с той, о ком моё сердечко до сих пор не может позабыть.
– Ну вот, совсем другое дело! – оживился Андрей. – Наконец, здравый смысл в тебе одержал победу над минутной слабостью. Это же жизнь так поворачивается к нам, что волей-неволей приучаешься быть сильным и стойким. Даже моя жена – нужно отдать ей должное – никогда не видел, чтобы хоть раз всплакнула за время нашей совместной жизни. До побоев, конечно, у нас ещё не доходило, но сегодня, когда я причинил ей боль, на что она не в силах была чем-то ответить, даже не всхлипнув, просто мо;лча встала и ушла. И это притом, что я обещал ей ещё до свадьбы, что, мол, до такого у нас точно никогда не дойдёт. Ах, каким я был тогда романтиком, чёрт побери!.. Так что, думаю, подобную силу воли необходимо вырабатывать, начиная с юных лет, и, прощаясь с детством, оставлять все свои слёзы в прошлом, иначе в этой жёсткой реальности ты становишься субтильным и никому ненужным элементом.
Глубоко вздохнув, Гриша лишь кивнул в знак согласия. А через несколько дней, после повторившихся рукоприкладств, не имея возможности как-то защитить себя, в своей собственной спальне тихо и безмолвно повесилась легкоранимая романтичная душа – жена Андрея. Вот и она нашла выход… слезам.
Апрель, 2010 год.