Мне было двадцать с половиной лет. До половины оставалось тринадцать дней и шесть часов. Молодых сусликов, просыпающихся позже своих матерей, моя арифметика не интересовала. Они вычесывали блох, греясь под солнышком в расплескавшейся тюльпанами степи. Последние в этом году ягнята сменили материнские сосцы на зеленую травку и посыпали землю шариками.
Я вышел послушать южный ветер, одолжил ему правое ухо и брел, не поднимая глаз, пока жажда не склеила мне рот. Горизонт вздыбился акациями и тень их принесла новую мелодию, пять глотков солоноватой воды, девушку и юношу, чей смерти она одалживала свои дни.
Парень нюхал клей, а она была рыжей - слишком высокой и бледнолицей для обладательницы скуластого калмыцкого лица. В глазах ее жили лисята и майское солнце. Зрачки располагались на разном уровне, отчего казалось, что стрелки ее часов всегда спешат. Пахла она полынью и озером, где в северных оврагах ветры поют свои песни.
Лицо и запах достались ей от матери. Отец был русский, и его не было.
Я хочу есть, - она прыгала на цыпочках и задорно смеялась.
Пошли, Безумная, с ним ничего не случится, - сказал я, кивнув в сторону того, чье имя мне так и не довелось узнать.
Парой километров ниже, в балке, там где заканчивалась последняя лесополоса, лениво пережевывая отрыгнутое, паслась отара. В это время дня овцы сыты и, пряча свои морды от солнца, сбиваются в кучу.
Ветер теперь подпирал наши спины и ее длинные волосы казались языками пламени бегущими впереди. Она взяла меня за руку, точно хотела что-то сказать. Слева, возмущенно каркая, взмыла ворона и воровато оглядываясь удалилась, словно стащила у нее слова — саму потребность в них. Молчание обрело естественность и где-то там в своей глубине обернуло наше время вспять, сделало нас детьми божьими - Адамом и Евой, еще вкусивших запретного плода.
Спустившись, мы присели на корточки помочиться. Мы держались за руки и были похожи на целующихся лягушек. Наши струи соединились и, стекая, впитались в жадную до влаги степную глину.
К тому времени я имел наглость думать, что женщина лишь дырка, а все остальное цитаты из книги «Как украсить праздничный стол». Дырок было слишком много, и я занялся поиском сумасшедших.
Мы целовались, и ее глаза дважды сменили оттенок. Она заплакала и вернула трусики на место. Я вылизывал ее глаза пока вода не иссякла, затем мы молчали о своем и курили «Космос».
… Через час мы вернулись под удлинившиеся тени акаций с ягненком зачатым под знаком Льва. Она перерезала ему глотку, жадно облизав молодую кровь с ножа, и мы пожалели, что у нас нет времени на «хото».
- Обещай, что в следующий раз ты заберешь жизнь у барана, как настоящий кочевник. Одним ударом рассечешь его грудь и, глядя в глаза, остановишь сердце рукой, - она грустно улыбнулась, рассматривая баранью лопатку.
- Обещания лишают свободы,- прочавкал я в ответ жирными губами, - впрочем ты знаешь. Уже знаешь...
Насытившись мясом я ушел в свою ночь, где встретил друга и наступил ему на ногу.
Видит Бог, я этого не хотел. Виной всему была теплая водка, которую он пил мелкими глотками, сидя на скамейке возле моего подъезда.
Виски его поблескивали серебром, и прежде чем обнять меня, он следуя традиции наступил на мою ступню.
Так мы стояли и плакали - он на моей ступне, а я в тесноте объятий. Оба искренне.
У нас было общее прошлое разрезанное чужой войной, с которой он вернулся скорее мертвым, чем живым. Впрочем - это другая история...
Лето истощилось. В открытом кинотеатре шел индийский фильм.
Девушка на экране танцевала жалостливую песню на непонятном мне языке, сидящие впереди женщины всхлипывали в такт и промокали слезы уголками темных платков. Я вспомнил о «Безумной». У меня встал и ведомый жаждой любви я вышел в тьму улицы. На небе гирляндами висели звезды — жирные и не очень.
Одна из них взяла меня за руку и привела в незнакомый подвал, где на старом матрасе лежал тот, кто спал, когда мы мочились, сидя на корточках. Она была рядом и смотрела на меня кошачьим взглядом пока не погасла спичка.
- Пошли, Безумная, с ним ничего не случится, - сказал я, кивнув в сторону того, чье имя мне так и не довелось узнать.
Всю ночь наши лобки, чередуя нежность с жестокостью, были неразлучны, а на утро она задала глупый вопрос: «Как ты меня нашел?».
С тех пор, я перестал смотреть на женщин как на нечто, что могло бы иметь хоть какой-то смысл, а за ней закрепилось прозвище "Безумная".