*****
С самого рождения он знал, что отличается от других. И кличка только подтверждала это: Зверь. Нет, он не был жесток, не мучил кошек, не стрелял голубей, не дразнил собак и злобных ловчих кречетов, наслаждаясь потом их бессильным яростным писком. Просто при взгляде на него сразу возникала мысль о хищнике. Он чем-то походил на ласку и одновременно – на ягуара, и никто не мог уже отделаться от этого ощущения. Зверь. Так и называли его в поселке, причем не только дети, но и взрослые. Зверь. По-настоящему его звали Соннери, но так его называла одна только мать.
Отца Соннери почти не помнил. В памяти всплывал неясный образ высокого сильного человека и рубец на левом плече, на который всегда непроизвольно ложились детские пальцы, когда отец брал мальчика на руки. Мать говорила, что его забрал лес – однажды он не вернулся с охоты и потом никто ничего не слышал о нем. Отец был егерем, смотрителем княжеского заповедника неподалеку от того поселка, где они жили.
Поселок слуг. Тех, кто так или иначе был обязан князю Терну. Тех, кто служил ему верой и правдой, кто давал клятву Низшего, клятву, нарушив которую человек ставил себя вне закона на территории содружества Объединенных Королевств.
Соннери привык к тому, что его называют Зверем. Он почти не обижался на это, только легкая досада на несправедливую судьбу теплилась в его глазах, ярко-синих, точно весеннее небо. И мальчик знал, что когда-нибудь он займет место отца, станет егерем князя Терна и главой его охоты. Князь тоже знал это. Ему чем-то нравился одинокий мальчишка, диковатый в силу недостатка общения, немного угрюмый и мечтательный настолько, что порой не замечал ничего вокруг. Князь вообще любил детей. Он был странен для своего титула, но именно эти странности и привлекали к нему людей. К нему шли обделенные, обиженные, испуганные, шли, готовые принести клятву Низшего и, если придется, пожертвовать жизнью ради своего повелителя. Все знали, что князь Терн никому не отказывал в покровительстве и помощи, если таковая требовалась. Ему служили не за страх, а за совесть, и даже клятва на верность значила меньше этой любви-обожания, которую к нему испытывали. Князь расширял поселения, снижал налоги и обязательные работы, давая людям возможность заниматься собственным хозяйством, в меру чудил, в меру любил девушек и молодых женщин из Низших (правда, никогда не действовал силой), в меру гулял с друзьями, развлекаясь охотой, и никогда не забывал данных обещаний, даже если они были высказаны в пылу ссоры или на не совсем трезвую голову.
Так шли дни, однообразные, похожие друг на друга, как бывают похожи ничем не примечательные минуты, в течение которых ничего не происходит. Соннери рос. И росла необъяснимая неприязнь, окружавшая его.
А потом произошло то, что раз и навсегда перечеркнуло его представления о хорошем и плохом, о добре и зле, о человеке и звере…
Охота на ведьм.
Люди боялись всего, чего не в силах были объяснить, не делая различий между знахарями и травниками, астрологами и гадалками. Все они умели что-то, что превосходило понимание среднего класса населения, все они в чем-то стояли выше остальных, все они знали больше, чем нужно для спокойной жизни, - и именно это и погубило многих из них. Слишком многих, прежде чем они поняли, что ни оправдаться, ни защититься иным способом им не дадут. И тогда вспыхнула война. Та самая, которая позже получила название Колдовской и которая так и не утихла до того дня, когда Соннери исполнилось семнадцать лет.
-Смотрите! Зверь идет! Вернулся!..
-Нара, домой! Домой!.. Вот негодница… Не слышишь, что ли? Домой, говорю!..
-Зверь!..
-Слыхали? Говорят, Нарк, отец-то его, оборотнем был…
-Да брешут, поди?
-И вовсе не брешут! Оборотень он, а домой не вернулся, потому как в звериной шкуре ему удобнее, чем в человечьей…
-А семья-то как же?..
-А что семья?.. Выплодил – и в сторону. Не зря выплодка его с детства Зверем кличут. Поди, передалось отцово-то проклятье…
-Да ну?! Взаправду?
-Сожри меня ведьмак, если брешу!.. А Стейна, мамаша-то его, потому и замуж больше не пошла, даром, что красивая, стерва… Поди найди такого в постели-то, как оборотень! Говорят, сильны они не только в драке, но и по мужскому делу…
-А верно, что она с ихним кобелем жила? Он у них здоровенный…
Соннери шел, подняв голову и глядя перед собой остановившимися глазами. То, что его считали оборотнем, его мало трогало, но мама!.. Они осмелились ТАК говорить про его маму, единственное родное существо на свете! Единственного человека, которого он любил!
И ненависть стыла в его глазах.
ххххххххххххххх
Сегодня люди что-то уж слишком откровенны. Обычно такое предпочитали говорить за его спиной, да и мать прежде не затрагивали.
Соннери ощутил легкий укол беспокойства. Он не был дома всего два дня – охота была очень удачной и вернулся он гораздо раньше, чем рассчитывал. Сворачивая в их переулок, он ощутил слабый запах дыма – и страх швырнул его вперед, заставив сорваться на стремительный легкий бег.
Вихрем парень пронесся по притихшей улице, повернул к их тупику – и замер, остановившись так резко, будто налетел на стену.
Дома больше не было. Только торчали обугленные балки обвалившейся крыши и пепел, жирный черный пепел взлетал от малейшего движения, тяжелыми хлопьями оседая на плечах Соннери.
Несколько минут он не мог сдвинуться с места, бессмысленно шаря глазами по выжженному двору.
-Мама… - одними губами позвал он, не надеясь на ответ. Он сделал шаг, другой. Подошел к тому, что два дня назад было резным наличником над крыльцом, поднял, повертел в руках, осторожно положил обратно. Обошел пепелище, подволакивая ноги, как дед Скиль, у которого вечно опухали колени. На заднем дворе он наткнулся на обгоревший труп Тоя, огромного лохматого волкодава, который почему-то наотрез отказался сопровождать хозяина на охоту те же два дня назад. Теперь Соннери понял, почему: пес чуял беду, но не смог объяснить этого. Матери нигде не было и это давало некоторую надежду: может быть, она успела уйти, когда все произошло.
Соннери вернулся назад, постоял посередине двора.
-Прости меня, мама, - выдохнул он. – Прости, я не понял… Той ведь пытался сказать, а я… Простите меня оба…
-Не горюй, милок, - внезапно прозвучал за спиной старушечий голос. Соннери резко обернулся. Возле сгоревшей калитки стояла бабка Скилиха. По непонятной причине она никогда не боялась мальчишки со странной внешностью, всегда была ласкова к нему, называя Рысенком, и ребенок тянулся к ней. Мать не возражала. Старики жили одиноко и отверженный Соннери, видимо, напоминал им о детях, которых у них никогда не было.
-Не горюй, Рысенок, - повторила бабка Скилиха, делая шаг к парню. – Про мамку твою ничего не скажу, не знаю, но Той твой дрался отчаянно, долго не давал им к дому подойти, может, и успела она выбраться.
-За что ее, бабушка? – хрипло спросил он. Пепел родного дома жег ему горло.
-Не знаю, внучек, - пригорюнилась бабка. – Может, кто сказал что, языки-то у людей эвон какие… А может, кому помешала, дорогу перешла… А верней всего, за тебя, Рысенок. За лицо твое, на зверя похожее, за улыбку твою, что проще за оскал принять, за зубы белые, крепкие…
-Она же не была знахаркой! А я… разве ее вина в этом?! Или вина в том, что не утопила меня, как котенка, когда родился… вот такой?!
-Не кричи, - остановила парня Скилиха, и неожиданное твердое спокойствие ее голоса отрезвило его. Не слышал он раньше от старушки такого голоса, голоса мудрости и… умиротворения, что ли? И ему неожиданно стало легче от одного взгляда выцветших глаз. – Не кричи, внучек. Лучше подумай, как тебе дальше жить. Здесь тебе опасно оставаться, сам понимаешь, да только что ты умеешь, кроме охоты?
-Разве охота и армия Объединенных Королевств – не одно и то же? – криво усмехнулся Соннери и усмешка эта впервые заставила старую Скилиху отшатнуться. Это был уже оскал не хищника, но убийцы.
-Это не для тебя, Соннери, - Он вздрогнул, впервые в жизни услышав свое имя из чужих уст. – Это не твое. Война и охота – далеко не одно и то же. Иди к Терну, он поможет тебе, но не вступай в армию, если душа тебе дорога! Слышишь меня?! Не вступай в армию! Там перестают быть людьми, охотясь на людей. Там – только звери, только те, для кого жизнь ничего не стоит, хоть своя, хоть чужая. Не калечь себя, Соннери. Ради матери, которая, может быть, еще жива. Я знаю тебя, ты вырос на моих глазах и я знаю твою душу. Ты не убийца… - легкие подвели Скилиху. Она задохнулась и замолчала, хрипло дыша.
Соннери не двигался, но страшный, безумный огонь мало-помалу угасал в его глазах.
-Хорошо, - с трудом выговорил наконец он. – Хорошо, я пойду к Терну. Но не вступать в армию не обещаю… не перебивай меня! Послушай. Я никогда не мог понять этой войны и, возможно, мне придется сделать то, что так претит мне – стать солдатом. Наемником. Но только для того, чтобы понять: зачем все это? В соседнем поселке толпа забила камнями старика – астролога. Он рассказывал детям сказки про звезды… Что он сделал плохого? Может, если я пойму, зачем, я смогу что-то сделать, чтобы остановить… Ведь раньше же этого не было! Я знаю, мама рассказывала! Почему же началось теперь? И, может, когда я пойму, я смогу простить… их. Теперь – не могу. И если я не уйду – сегодня, сейчас, немедленно – прольется кровь. Наверное, я потом пожалею, но это будет потом.
-Наверное, ты прав, - раздумчиво сказала старушка. – Но если ты попадешь в армию, обратно ты уже не вернешься. Вернее, вернешься не ты. Не Соннери. Это будет уже совсем другой человек.
-Пусть другой. Но я не отступлю, бабушка.
-Храни тебя Земля, внучек, - Скилиха вздохнула, привстав на цыпочки, поцеловала парня в лоб, отступила, отерев слезинку. – Иди. И не забывай нас с дедом.
-Я вернусь, бабушка, - Соннери быстро поцеловал старушку в щеку и пошел прочь.
Он стремительно вышел из ворот сожженного дома, словно боясь передумать – и сначала удовлетворить месть, которая кричала в нем, раздирая в клочья остатки выгоревшей души. Он шел по пустым улицам, с пустыми руками, в том, в чем ушел на последнюю охоту, короткий тугой лук, "оружие зарослей", хлопал его по спине, а старая женщина, стоя в воротах пепелища, смотрела ему вслед, пока он не скрылся за поворотом.
Она ждала, что он оглянется, но он не оглянулся.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ