ПЕРЕСЕЛЕНИЕ ДУШ Э.Мальц
рассказ.
Весь день было душно, и все же гроза подкралась незаметно. Черная туча подползла к солнцу и вдруг заслонила его. Испуганно замолчали птицы, и в наступившей тишине туча, словно пробуя свои силы, осторожно уронила вниз первые капли, которые, упав на покрытый пылью карниз, весело скатились с него маленькими серыми шариками. Внезапно налетевший ветер сорвал с поникших было деревьев несколько увядших листьев, крутанул их в воздухе и бросил на дорогу. Капли сверху посыпались чаще; осмелевший дождь торопливо застучал в окно. Дождь барабанил все настойчивее; несколько раз чиркнула по облакам молния, и вода уже сплошным потоком обрушилась на иссушенную зноем землю.
Элен машинально отсчитывала секунды интервалов между молнией и громом. Интервалы становились все меньше, центр грозы приближался. Опять полыхнула молния; гром пушечным выстрелом ударил с ней одновременно. И в этот же момент через приоткрытую форточку в комнату влетел огненный шар. Шипя и потрескивая, он подплыл к лабораторному столу и замер на мгновение в нескольких сантиметрах от горлышка стоявшей на нем колбы, напоминая нерешительного джинна, который только что покинул уютную, тысячелетиями обжитую бутылку и теперь раздумывает, не вернуться ли ему в нее обратно.
Элен инстинктивно отпрянула назад и, прижавшись спиной к стене, с ужасом смотрела на висящее в воздухе огненное яблоко. В памяти пронеслось все, что она когда-либо слышала о шаровой молнии: редкое и малоизученное явление, перемещается и ведет себя непредсказуемо…
Жидкость в колбе вспенилась и засветилась фиолетовым цветом, а шаровая молния вдруг, резко сорвавшись с места, описала в воздухе какую-то замысловатую траекторию, вылетела снова через форточку и, задев своим сверкающим боком водосточную трубу, разорвалась с оглушительным треском.
Элен судорожно вздохнула: «Не убила все-таки. А вот препарат в колбе, уже совсем готовый, наверно, пропал. – Ведь если рассказать о молнии профессору, то этот педант скажет, что нарушена технология, и теперь в колбе вместо нужного состава плещется черт знает что. И тогда придется его лаборантке, – то есть ей, Элен, – снова четверо суток выращивать культуру, отфильтровывать, выдерживать по часам в термостате… А зачем? – только для того, чтобы профессор смог поднести стопочку созданного ею пойла этой мерзкой твари, которая вчера украла и чуть не проглотила сережку Элен. Все равно ведь эта гадина намного от пойла не поумнеет. Ну, а если профессору не рассказывать? Ведь Элен вполне могла в этот момент отсутствовать в комнате. Да к тому же и демонстрация действия препарата была назначена профессором на сегодняшний вечер - так не срывать же ему это мероприятие какими-то сомнительными сообщениями».
Размышления Элен были прерваны появлением профессора. Он почти вбежал в комнату, держа в руках мензурку, налил в нее немного жидкости из колбы, посмотрел на часы, сокрушенно покачал головой и, буркнув: "Спасибо", – бросился в свой кабинет. "Ну вот. Сейчас он ее поит, – подумала Элен. – Теперь уже и размышлять нечего – жребий, как говорится, брошен. А я, следовательно, сегодня уже свободна."
Элен направилась было к выходу из лаборатории, но в дверях нерешительно остановилась, вернулась к столу и перелила оставшуюся жидкость в стакан, а колбу сполоснула и убрала в шкаф. Будет ли разумно хотя бы потом признаться профессору в произошедшем, она пока так и не решила, но стакан с жидкостью на всякий случай унесла в свою комнату, смежную с помещением лаборатории. Затем, усевшись перед зеркалом, Элен начала старательно пудрить нос, с надеждой поглядывая время от времени в окно на постепенно затихающий дождь.
Когда вечером Элен вернулась из кино, она вспомнила, что днем, разволновавшись из-за шаровой молнии, даже не пообедала. Есть хотелось ужасно. Но затевать ужин было поздно, и Элен, сунув в рот лежавший на хлебнице сдобный сухарик, начала стелить постель. Поперхнувшись и закашлявшись, она протянула руку к стоявшему на ночном столике стакану и, сделав несколько торопливых глотков, с отвращением поставила стакан на место: жидкость в стакане была тягучей и солоноватой и отдавала плесеныо. "Если бог не захотел убить меня шаровой молнией, так ему угодно было напоить меня этим дурацким зельем, – подумала Элен, вспомнив, что еще днем она перелила в этот стакан препарат из колбы. – Будем надеяться, что, по крайней мере, хоть не отравлюсь. Но то, что я теперь стану умнее всех профессорских обезьян, – это несомненно".
Аппетит пропал безвозвратно. Элен убрала недоеденный сухарь, разделась, погасила свет и легла в постель.
Сон не шел. В комнате было темно, но Элен казалось, что в глаза ей бьет яркий свет. Доносились чьи-то голоса, среда которых она отчетливо различала голос профессора. "Что за чепуха, – подумала Элен, – ну вот уж голос профессора я никак сейчас слышать не могу. Ведь я же знаю, что он сейчас находится в десятке километров от меня на собрании научного общества. Вот в эту минуту он делает доклад, рассказывает, как изменяются умственные способности обезьян от воздействия различных препаратов".
Психофармакологией профессор заинтересовался давно. Началось с того, что скорость закрепления условного рефлекса у обезьяны после приема фенамина оказалась не такой, какую ожидал увидеть профессор. Тогда он начал угощать своих четвероруких питомиц всеми известными стимуляторами нервной деятельности поочередно, каждый раз оценивая быстроту закрепления и стойкость рефлексов, а также – при помощи различных тестов – и сообразительность обезьян.
Научное любопытство профессора распалялось все больше, и вскоре он перешел с известных препаратов на изучение психофармакологического действия малых доз токсинов, выделяемых некоторыми бактериями. Один из этих препаратов дал очень неплохие результаты, и профессор решил повторить эксперимент с ним, чтобы продемонстрировать свои достижения коллегам...
При мысли об этом сегодняшнем эксперименте Элен стало не по себе – аж мороз прошел по коже, Элен зябко поежилась, но это странное ощущение не проходило – казалось даже, что вся кожа покрылась волосками, и поддувающий откуда-то сквозняк их колышет.
Элен представила себе, как голодная обезьяна, истекая слюной, сейчас будет пытаться достать близкий, но недоступный банан, напрягая до предела все интеллектуальные способности своего глупого обезьяньего мозга, несколько стимулированного дневным приемом сегодняшнего сомнительного препарата.
При мысли об этом Элен неожиданно обнаружила, что ей тоже ужасно хочется съесть банан. Ей казалось, что она даже видит его, – вот он, совсем рядом... Стоит только протянуть руку, и...
Резкая судорога болью пронзила левую руку Элен. От неожиданности Элен вскрикнула. Монотонный голос профессора теперь четко и внятно звучал у нее за спиной.
– Ну вот, – говорил профессор, – как вы видели, уважаемые коллеги, попытка оказалась неудачной: обезьяна коснулась контакта, и ее ударило током. Насколько я могу судить по экспериментам, проведенным ранее на другой особи, я предполагаю, что после одной или двух неудач обезьяна откажется от попытки достать банан рукой. Контрольное животное, не получившее препарата, как вы видели полчаса назад, посчитало банан недосягаемым и потеряло к нему интерес. А эта обезьяна, получившая препарат, наверно, вскоре поймет, что причина боли – неизбежное касание рукой конструкции, и воспользуется посторонним предметом, например, лежащей рядом палкой. А это уже будет проявлением повышенной сообразительности, ибо применение постороннего предмета там, где приманка лежит в кажущейся зоне досягаемости руки, – для обычной обезьяны нетипично.
Профессор закашлялся, и Элен показалось, что она затылком почувствовала его дыхание. Она резко обернулась: профессор стоял в метре от нее. В глаза бил резкий свет. В отдалении сидели какие-то люди и смотрели на нее с любопытством. От неплотно закрытой зеркальной двери тянул легкий сквозняк. Посмотрев с досадой на эту дверь, Элен увидела в зеркале отражение обезьяны. Элен удивленно вскинула брови – обезьяна повторила ее движение. Элен подняла руку – обезьяна сделала то же самое. И тут Элен осенило: «Так это я сплю, – подумала она, – и мне снится, что я – подопытная обезьяна. А в зеркале – мое отражение. Ничего себе, сон! И как все кажется реальным! Надо же – миловидная девушка с платиновыми волосами - и вдруг обросшая коричневой шерстью обезьяна! Да еще разгуливающая нагишом перед какими-то мужчинами! Ну и сон!». – Элен стало смешно, и, несмотря на ноющую боль в руке, она весело фыркнула.
Профессор, глядя на нее, говорил:
– Вот, смотрите, сейчас она, вероятно, снова потянется к банану, и ее снова ударит током,
«Ах да, банан, – вспомнила Элен, – Боже, как хочется вонзить зубы в сладкий тающий во рту банан!». Банан, действительно висел рядом, но, чтобы взять его, надо было отодвинуть в сторону кольцо, к которому тянулся провод от небольшой коробочки, подключенной к штепсельной розетке,
И тут Элен вдруг стало обидно. Ну, хорошо, пусть это – только сон, пусть ей даже снится, что она – обезьяна (чего во сне не бывает!), но ведь на самом-то деле она – представительница рода гомо сапиенс! И притом довольно симпатичная представительница! И чтоб ее било током ради удовлетворения научных интересов этих лысых ученых мужей! – Ну, вот уж нет!
Элен подошла к розетке и выдернула из нее штепсельную вилку. Затем она аккуратно завязала электрошнур бантиком, положила его на пол, бросила кокетливый взгляд на профессора и игривой походкой направилась к банану. В зале наступила мертвая тишина. Элен взяла банан, торопливо раскрыла его и с наслаждением откусила кусок. Ей стало безумно весело. Она подошла к профессору и оставшуюся половину банана великодушным жестом протянула ему. Профессор смотрел на нее, не мигая и беззвучно шевеля губами. Элен снисходительно похлопала профессора по лысине, покрытой бисеринками пота. Во взгляде профессора застыл ужас; рука его потянулась к жилетному карману, откуда он наощупь достал валидол,
Элен вспомнила, что у профессора больное сердце, и ей стало его жаль. «Не хочу, чтоб даже во сне мне приснился его сердечный приступ, – подумала она. – Нет, пусть я теперь лягу спать сию же минуту, пока с ним не случилось ничего плохого». Она подошла к стоявшему в стороне глубокому мягкому креслу, залезла в него, свернулась калачиком и заставила себя заснуть.
Элен проснулась совершенно разбитой: всю ночь ей казалось, что она слышит сквозь сон чьи-то голоса, потом – что ее куда-то несут... Часы показывали полдень, но это был полдень субботнего дня. Впереди было целых два выходных. Минутой позже Элен вспомнила, что намеревалась провести эти выходные за городом у подруги. Быстро собравшись, она захлопнула дверь своей комнаты, прошла через лабораторный корпус и, никого не встретив, вышла на улицу. Где-то в подсознании мелькнуло удивление: профессор, не признававший для себя выходных, в это время обычно возился со своими обезьянами; странно, что она не встретила его сегодня.
За городом время прошло чудесно. Элен хорошо отдохнула; правда, в первый день ее преследовали воспоминания о ее необычном сне. Всплывающие в памяти картины раздражали своей реальностью. Иногда у нее даже возникало впечатление, что сон продолжается наяву, а один раз ей вдруг показалось, что она видит перед собой решетку вольера. Впрочем, странные ощущения становились все слабее и возвращались к ней все реже, а к концу дня исчезли совсем.
В город Элен возвращалась в понедельник утром. В электричке было довольно свободно, можно было бы и почитать, но Элен забыла свою книжку дома. От нечего делать она скосила глаза на газету, которую читал сидевший рядом мужчина. Две статьи с броскими заголовками привлекли ее внимание. Первая называлась: «Ограбление притона». «Вчера, – сообщала статья, – ограблена загородная вилла. Когда хозяйка виллы, услышав подозрительный шум, вошла в кабинет, грабитель, застигнутый на месте преступления, нанес ей сильный удар кастетом и выскочил через окно в сад. Пострадавшая, находясь в состоянии тяжелой депрессии и считая свою рану смертельной, сообщила полиции, что похищена огромная сумма денег, нажитая ею длительной подпольной торговлей наркотиками. Остаются неясными два вопроса: во-первых, как удалось притону наркоманов просуществовать несколько лет под носом у ничего не подозревающей полиции, и, во-вторых, кто был этот дерзкий грабитель, действовавший в маске и в перчатках и не оставивший никаких следов, кроме зацепившихся за оконный шпингалет нескольких ниток от одежды».
Вторая статья под заголовком «Наука или шарлатанство?» – в резких саркастических тонах рассказывала о работах ее шефа-профессора. Завершалась статья словами: «В последнюю пятницу потерявший чувство меры ученый муж решил окончательно ошеломить своих коллег. Его подопытная обезьяна, выпив какого-то снадобья, поумнела на глазах у изумленных зрителей настолько, что без труда разобралась в электротехнической схеме. Осилив закон электромагнитной индукции, сознательное животное по-братски поделило с профессором добытый банан, затем снисходительно потрепало лапой по загривку своего осчастливленного патрона и для большей убедительности устроилось на ночлег в кресле председателя научного общества. Присутствовавшие ученые были возмущены тем, что эти результаты цирковой дрессировки были им грубо предложены как самодеятельное проявление умственных способностей обезьяны. Когда их зарвавшийся коллега понял, что перегнул, он попытался спасти положение, сделав вид, что и сам поражен своими достижениями настолько, что у него, якобы, начался сердечный приступ. Но эта симуляция, разумеется, никого и ни в чем не убедила. Грустно констатировать, что человек, в прошлом уважаемый как крупный ученый, на старости лет прикрывает свой истощившийся научный потенциал примитивным шарлатанством».
Элен прочитала эту заметку дважды, но мозг ее отказывался что-либо понимать. Ей казалось, что она сходит с ума. Мысли лихорадочно перескакивали то на текст заметки, то на ее необычный сон накануне, то вдруг ее воображение начинало рисовать умирающего от сердечного приступа профессора. Она не помнила, как, наконец, дождалась прибытия электрички в город, как, выбежав на площадь, бросилась к такси, как доехала до дома и, задыхаясь, нажала кнопку звонка в квартиру профессора, расположенную во флигеле, пристроенном к лабораторному корпусу. На звонок вышел сам профессор. Впустив Элен, он закрыл дверь на замок и пригласил пройти в гостиную.
Торопясь и сбиваясь, Элен рассказала ему о шаровой молнии, об испорченном препарате, о ночном сновидении и о том, как ее потрясло прочитанное в газете. Выслушав Элен и засыпав ее целым потоком вопросов, профессор высказал предположение, что из-за каких-то изменений, произошедших в препарате под действием поля шаровой молнии, теперь этот препарат стал вызывать резкое обострение телепатических способностей, в результате чего и Элен, и обезьяна начали воспринимать чувства и ощущения друг друга, как свои собственные.
– Вероятно, – продолжал профессор, – состояние, в котором трудно отличить свои чувства от чужих и команды своего мозга от команд мозга чужого, – такое состояние оказалось неустойчивым. Боль и страх, испытанные обезьяной от удара током, перевели систему в новое – устойчивое состояние: вы стали четко воспринимать ее ощущения, а она стала четко выполнять команды вашего мозга. Я предполагаю, что если бы не обезьяна, а вы в этот момент испытали чувство растерянности, страха или боли, то тогда ее мозг стал бы управлять вашими поступками. Представляю себе, чтобы вы натворили в лаборатории… Судя по вашему рассказу, препарат довольно быстро выводится из организма – примерно за сутки.
– А как же теперь с этой газетной статьей? – растерянно спросила Элен.
– Плюньте на нее! Какое значение может иметь газетная брехня, когда мы с вами на пороге потрясающего открытия?!
– Какого?
– Элен, девочка, да неужели вы не понимаете, что если удастся стабильно получать этот эффект телепатического управления, то перед человеком откроются неисчерпаемые возможности! Ну, представьте себе, например, кальмара, опускающегося на большую глубину; его глазами человек сможет видеть морское дно, его щупальцами можно брать пробы грунта, находить различные предметы на затонувших кораблях. Или глазами летящей птицы можно отыскать в горах попавшего в беду альпиниста; можно даже ему медикаменты доставить. И таких применений – множество. И заметьте – не требуется никакой предварительной дрессировки: одна столовая ложка препарата – и, как только вам удается болью или испугом вывести животное из нормального психического состояния, так сразу оно – это животное – полностью подчинено вашей воле. И каждым движением неразумного существа теперь уже командует тот, кто умнее.
– Господи, прямо переселение душ какое-то, – прошептала Элен.
– Перселение душ, говорите? – Да, религиозный человек так бы это, наверно, и назвал, воображая, что в тело животного временно переселилась ваша душа, и теперь именно она управляет его поступками и поведением. Ну, скажите, разве могут с этим сравниться какие-нибудь биороботы или киборги, которые человек еще только собирается изобре... Элен, что с вами?
Элен сидела неподвижно, бледная как полотно, и с ужасом смотрела через плечо профессора на занавеску у входной двери.
– Там... там кто-то есть, – прошептала она.
– Вам показалось – я же запер дверь, – ответил профессор, но в этот момент чья-то рука отбросила портьеру в сторону, и в комнату вошли двое мужчин.
– Кто вы? Что вам надо? – крикнул профессор.
– Для вас – я лейтенант полицейского управления, – заговорил один из вошедших. Считайте, что мы – поклонники ваших научных достижений, и ваша работа вызывает у нас такой большой интерес, что перед ним не могут устоять даже ваши дверные запоры. Кстати, именно благодаря этому мы имели удовольствие прослушать вашу лекцию, и вас это избавило от лишних расспросов. Пожалуй, я даже смогу продолжить ваши мысли о возможностях применения препарата. Я присяду, не возражаете? – он подошел к столу, за которым сидел профессор, и уселся на его край. – Так вот, представьте себе, например, акулу, которая несет на себе мину и, подходя к каравану судов, выбирает себе наиболее ценную цель. И это куда надежнее и проще, чем атака торпедного катера или подводной лодки. Или птичку (вы, кажется, говорили о птицах, профессор?) Так вот, ее птичьими глазами человек, может рассмотреть очень много полезного. И заметьте, при этом никаких криков о нарушении границ воздушного пространства! А как вы смотрите на разведчика, который, не выходя из дома и не рискуя ничем, совершает диверсии руками какого-либо весьма доверенного и уважаемого лица, изучает нужные документы, участвует в его образе в важных совещаниях? А? А затрат-то – всего ложечка вашего препарата, да пара хороших оплеух для приведения системы в состояние, названное вами устойчивым. Я правильно излагаю, профессор? Так вот, милейший: нам это интересно. И поэтому мы изолируем вас и в обстановке строжайшей секретности мы создадим вам идеальные условия для продолжения работ. И заплатим вам обоим столько, сколько вам и не снилось. Ну, не качайте головой, не упрямьтесь и подчинитесь. Ведь командовать, как вы только что объясняли, должен тот, кто умнее, не так ли? И к тому же, дорогуша, у вас нет выбора. Вы останетесь здесь и через четыре дня – я правильно понял срок из ваших разговоров? – через четыре дня подготовите новую порцию препарата. А мы найдем специалистов с электроаппаратурой для его обработки – вместо шаровой молнии. И не вздумайте куда-нибудь смыться: найду хоть под землей. Кстати, если кто-нибудь узнает о нашем разговоре, то последствия будут для него трагическими. И для вас – тоже. До скорой встречи, господа.
Говоривший повернулся к своему спутнику.
– сержант, надо забрать остатки препарата в комнате лаборантки. А я пойду к машине.
Через несколько минут сержант, садясь за руль, спросил:
– Везем препарат к нам?
– Нет, выгоднее сперва заехать в управление и доложить полковнику.
– Простите, но полковник сейчас на расследовании. Разве вы не в курсе дела? Вчера ограбили торговку наркотиками, а эта дамочка, говорят, ежемесячно выплачивала нашему полковнику кругленькую сумму за то, чтоб ее не беспокоили. Наверно, ущерб, нанесенный бюджету господина полковника, очень велик, потому что он пришел в ярость и на место происшествия выехал собственной персоной.
– Хороший переплет! Тебе бы, дураку, раньше мне это рассказать. – Лейтенант на секунду задумался. – Ну, вот что: сейчас быстро в отдел. По дороге остановишься у зоомагазина – вот тебе деньги – и купишь ворону. Приедем – я буду испытывать профессорский препарат сам.
…В кабинете лейтенанта было жарко, но окно он открыл настежь не поэтому. В помещении никого, кроме него, не было. Он пододвинул к окну стол со стоявшей на нем клеткой; между столом и подоконником поставил свое кресло и снова сел. Руки, израненные птичьими когтями, кровоточили, но все же ему удалось насильно влить в клюв вороны ложку препарата. Выпив свою порцию отвратительной на вкус солоноватой жидкости, он подумал: как удачно, что именно его отделу поручено наблюдение за передовыми достижениями этих непрактичных ученых мужей. И как хорошо, что он работал оперативно и добросовестно – ведь этот профессор со своей телепатической микстурой подвернулся так кстати!
Прошло полчаса. Лейтенанту начало казаться, что он ощущает тело птицы как свое собственное, но подчинить своим мысленным приказам поведение вороны ему не удавалось. Надо было переводить систему, как говорил профессор, в устойчивое состояние, и он начал колоть птицу иглой. Он чувствовал своей кожей боль, испытываемую его жертвой, но и на его пальцы обрушился град яростных ударов крепкого клюва. А тут еще этот дурацкий страх при мысли о полковнике, которого надо было во что бы то ни стало опередить...
В отчаянии лейтенант вытащил ворону из клетки и, схватив ее за ноги, размахнулся и с остервенением ударил ее головой о подоконник… Тяжелый удар по затылку тупой болью отозвался во всем теле лейтенанта. Он обмяк в кресле, пальцы бессильно разжались и выпустили птицу. Через несколько секунд он пришел в себя. Боль в голове еще не прошла, но ненавистный подоконник был уже далеко. Ощущение удивительной легкости и свободы охватило его. Он чувствовал за спиной два мощных крыла, легко рассекавших плотный упругий воздух. Он летел. «Получилось» - мелькнула радостная мысль.
А теперь надо было спешить к вилле. Он точно помнил, где он потерял запонку: в саду около второго окна. Когда он ночью выпрыгивал в сад, он зацепился рукавом рубашки за оконный шпингалет. Рукав порвался, и запонка упала на землю. Но было темно, искать было некогда – старуха орала, как недорезанная свинья, и в любой момент его могли обнаружить. Надо было торопиться. Он решил, что зайдет снова сюда в форме через пару дней и незаметно подберет запонку – ведь полиция не станет всерьез искать человека, ограбившего какую-то торговку наркотиками. – Ну, откуда он мог знать, что эта паршивая баба связана с самим полковником? А полковник, черт бы его побрал, искать умеет. Да еще на беду запонки лейтенанта он знает очень хорошо. Эти сделанные на заказ запонки с изображением обнаженной русалки появились у лейтенанта с полгода назад, и с тех пор при каждой встрече полковник смеялся, что никогда в жизни он ни у кого не видел такой безвкусицы. А теперь... Надо спешить. Надо, чтоб ворона нашла запонку раньше, чем полковник, А потом находку нетрудно и унести в клюве. И командовать дурой-судьбой будет он, точнее, как выразилась эта лаборантка, его душа, вселившаяся в тело птицы.
Он бросил насмешливый взгляд направо – туда, где находился дом профессора. У подъезда стоял какой-то автомобиль, профессор вместе с лаборанткой что-то торопливо загружали в багажник. «Ничего, далеко не сбежите, – подумал он, – через полчасика я к вам вернусь».
Мерные взмахи крыльев несли его навстречу спасению. Вот и вилла. Как хорошо она смотрится с высоты птичьего полета... Вот то окно. Запонка должна быть здесь, в клумбе. Он опустился на землю. Как приятно – никакой усталости. Вот под окном камень – наверно, это об него он споткнулся, выпрыгнув из окна. Но что это? Рядом еще чьи-то следы. И запонки нигде нет. Вот отпечаток на мягкой земле – здесь что-то лежало и это что-то было аккуратно взято пинцетом, тоже оставившим на земле след.
Теперь было всё равно. Спешить было больше некуда. И вся эта воронья телепатия была уже ни к чему. Если б только можно было самому куда-нибудь смыться...
Дверь кабинета, в котором сидел лейтенант с грохотом раскрылась:
– Так это, значит, ты, подонок? – загремел над ухом голос полковника.
Лейтенант почувствовал, что его охватывает липкий страх, лишая его сил и воли. Очертания виллы и клумбы под окном начали вдруг становиться неясными и размытыми. Перед самым своим носом лейтенант увидел руку полковника с черными каемками грязи вокруг ногтей на пальцах, сжимавших запонку с изображением голой русалки. Лейтенант хотел что-то сказать, но не смог. Он не мог ни о чем думать, мысли путались и куда-то ускользали от него. Разъяренный полковник размахнулся и влепил ему здоровенную оплеуху. О том, что произошло дальше, полковник всегда вспоминал с недоумением. Взгляд лейтенанта вдруг стал каким-то бессмысленным. С ничего не выражающим лицом лейтенант внезапно забрался на письменный стол и замахал руками, хлопая себя по бедрам. Затем, издавая какие-то нечленораздельные картавые звуки, он спрыгнул на пол и забегал кругами по кабинету, продолжая отчаянно размахивать руками, потом вскочил на подоконник и уверенно шагнул наружу...
Лейтенант падал с четырнадцатого этажа. Но ему не было страшно. Чувство, которое он испытывал, можно было бы скорее назвать удивлением. Это ощущение свободного падения уже существовало в его памяти: он испытал его много лет назад, когда однажды его – еще подростка – вытолкнула из гнезда ворона-мать. Но в тот раз он почти сразу понял, что надо чаще и сильнее махать крыльями. И тогда он полетел – первый раз в жизни. Но только почему же сейчас земля приближается так стремительно?
*************
Напечатано в сборнике Лит. объединения ленинградского Дома Ученых
в 1987 году.