Недоброе случилось однажды с Геной Анашкиным. Довела его, простого трудягу, жизнь до секс-терроризма. Началось все с развода. Жена ушла к другому и унесла свои огромные сиськи, без которых Гена не мыслил существования.
Еще в ранней юности мечтал он примкнуть к какой-нибудь партии сиськопоклонников, но в те времена была однопартийная система. Потом партий стало много разных, но Анашкину уже не требовались единомышленники, чтобы любить сиськи.
Жизнь к Гене была щедра, и своевременно выделила ему все, что нужно: жену с огромными буферами, малогабаритную квартирку и замечательную работу — специфическую, тяжелую и не престижную, но самую для Гены лучшую и интересную.
Вроде, водитель-экспедитор, а не только. Тактильная у него была работа. И сам он весь был человек тактильный. Тело его постоянно желало прикосновений, а руки… Ох и любил же Анашкин что-то постоянно руками месить, тискать, трогать и перебирать.
Пальцы нервные у него были, длинные, узловатые. Крутит он, бывало, этими своими пальцами баранку, а сам думает: «Пора, пора», а кузов-то грузовика у него снизу-доверху «сиськами» забит, ну не настоящими, конечно, а так, сиськозаменителями. Тестом, в общем, заводским, дрожжевым, расфасованным в пакеты полиэтиленовые по полкило. И завязаны те пакеты специальным образом: с одного уголка пакет завязан, а с другого оставлена дырочка для выхода лишнего воздуха, который непременно образуется в тесте. И надо тесто развести по точкам. Но тесто-то постоянно пухнет, и необходимо его время от времени месить, не то из пакетов повылазит, и кто тогда примет у него такой товар?
По ночам Гене иногда снилось, как грузовик взрывается, оттого, что он тесто забыл помесить, и оно так распухло, что и фургон грузовика разворотило, и мерещился ему железный скрежет во сне. А с неба, по аналогии с американскими фильмами, когда взрывается тачка, в которой десять миллионов, и сыплются деньги, у Анашкина во сне, с неба сиськи летят. Волшебные, восхитительные, гладенькие, теплые сиськи.
Вот Анашкин вылезет из кабины, в кузов заберется, и давай там тесто месить, чтобы воздух из него вышел. Ну а теста немало, а много, прямо скажем. Пока месит, бывало, так возбудится, что и не хочет, а уже одной рукой тесто месит, а другой-то в штанах шурует. Бойца своего ублажает. Посмотрит в щелочку двери, никого нет, да и стрельнет прямо на трассу, чтобы соблюсти санитарные нормы. Хотя ой и хотелось ему порой спустить в пакет с тестом, чтобы какая-то хозяюшка это купила и испекла пирожки с мясом или хотя бы с яйцом и луком, и накормила ими своего муженька, да и сама покушала. Усвоиться в массах, в народе хотел Анашкин. Семя свое развеять на много верст вокруг, подсознательно желая, чтобы как можно больше семя дало побегов.
Анашкин был до недавнего времени мужем, и приходилось ему лишь одно лоно засевать да иногда и меж здоровенных грудей жену иметь.
А когда супруга его покинула, то мысль засеять как можно больше пространств мало-помалу овладела Анашкиным.
Стояла страшная жара, остался Анашкин один, в жаре, в пустой квартире, день-два страдал душой, а потом и тело подключилось, так уж ему стало нестерпимо хотеться сунуть член в теплую дырку, прямо до боли в коже гениталий, губ, сосков, кончиков пальцев. Усугублялось это желание душевными страданиями и ревностью, потому что жена его жила по соседству, и он видел ее каждый день, как она ходит мимо окон, гордо и высоко несет сиськи, гладкие щеки ее видел, пухло надутые и важные, вспоминал как розово, мягко и влажно у нее внутри.
Ходит и не хочет его, Гену, больше никогда, никогда, а несет все это другому и отдает каждый вечер, улыбаясь благосклонно или шаловливо, гладит по ширинке другого, по ягодицам, по спине. Дальше он думать не мог, потому что на этом уже вскакивал, если сидел, и матерился. А если за рулем был, то тоже матерился и по рулю ебашил рукой. Больно, дурно было Анашкину Гене. Иногда казалось, что вся голова от ревности в огне горит и член полыхает. Искать женщину на замену Гена был пока не готов, душа противилась. Переживал. И надеялся где-то глубоко внутри, тщательно глуша это чувство, чтобы не сглазить, что жена вернется.
Кончил Гена как-то в пакет с тестом от обиды на жену, в порыве, а потом-то не знает чего и делать. Себе оставить можно было бы, но тут незадача такая — два последних лотка осталось. И продавщица, которая принимать будет товар, такая уж баба дотошная, всегда пересчитывает, не доверяет что ли, или такая у нее натура просто. Так что делать нечего, пришлось Анашкину хорошенько сперму свою в тесто вмесить, да и сдать этот пакет наравне с остальными.
— А, вот и ты наконец, — сказала дотошная продавщица, увидав его и отворяя дверь служебного входа в магазин, — что ж ты опять запаздываешь, опять небось остановился на полпути да «сиськи» мял? Ха-ха-ха-ха-ха!
Любила она пошутить грубо, эта продавщица, а звали ее Валей. Жопа у нее была широкая, пышная, сиськи здоровенные, и на лицо хорошая, голубоглазая, но язык острый ей всю жизнь испоганил, а так-то баба была незлобивая, добрая даже и ранимая по-своему. Но Анашкин обиделся на нее в этот раз, и представил даже, как она ползает перед ним на коленях и просит, чтобы дал ей пососать, а он не дает. Мучайся, стерва! Вот так тебе. Но Валя сказала вдруг:
— А тесто-то у вас хорошее какое, я брала вчера, замечательное. И сама такого не сделаешь. Ты там на хлебозаводе узнай для меня точный рецепт.
— Да где же я узнаю? Мне выдают товар и везу, — сказал Анашкин, выгружая последний лоток, и шаря по нему глазами. Вон он, тот пакет, в который он кончил, вон он.
А Валя глаза голубые подняла на него и заявила:
— А вот узнай для меня. Можешь ведь узнать. Кабы я сама там работала, я бы легко узнала, а ты что, не можешь?
Взяв в руки пакет с тестом, в котором было семя Анашкина, она машинально помяла его и погладила прохладную упаковку. Гену словно молния внутренняя поразила, закипело, забурлило внутри.
— Ну, постараюсь узнать. Постараюсь. — Пробормотал он, лишь бы она от него отстала и не смотрела больше. Она кивнула и бросила пакет с семенем Анашкина на прилавок, перекидала остальные и, погрузившись в кулинарные мечты, от чего в глазах у нее заиграли искорки, сказала:
— Хорошее тесто, хорошее, сегодня тоже возьму и испеку, пожалуй, пирог с клубникой.
Анашкин нервно сглотнул, почуяв шевеление члена в штанах, и поискал глазами «свой» пакет на прилавке.
— Сам-то брал? — спросила Валя вдогонку.
— Чего? Я? Нее…
— А, ну конечно, зачем тебе. Ты, небось, и пироги жрать не можешь, опротивело оно тебе, небось, тесто-то.
Взволнованный Анашкин переминался с ноги на ногу и не знал, что сказать, он хотел видеть, какой пакет Валя возьмет себе, но она резко повернула голову:
— Ну, чего тебе надо-то? Накладные я отдала, иди уже.
И Анашкин ушел. Несколько последующих дней он приезжая к Вале старался выспросить, словно между делом, как покупатели, не жалуются ли на товар? Ему казалось, что сперму в тесте кто-то почувствовал и может пожаловаться. Валя отвечала, что все нормально. Тесто хвалят и покупают с радостью. Ради интереса Анашкин снова кончил в пакет с тестом и снова привез Вале, и снова ждал реакции покупателей, но никто не жаловался. И тогда Анашкин, окрыленный своей безнаказанностью, поставил это дело на поток. Запрется он бывало в кузове грузовика, и кайфует, месит тесто, месит, мнет, чуть ли пакеты не разрывая, оставляя от пальцев на пакетах растянутые следы, что есть силы мнет, стонет, наслаждается, шишку теребит, грудь и живот тестом гладит, прохладненькое и одновременно с тем теплое, мягкое, словно живое, нежное, дрожжами пахнет, как живот любимой, покинувшей его женушки. Пухнет оно, живое, процессы там идут, бактерии там живут и вот теперь его сперматозоиды, миллиарды его потенциальных детишек. Тоже там. Кончит Анашкин в дырочку в пакете, сперму вмесит хорошенько, пот со лба вытрет, да и вылезает.
А потом он впал в такое состояние, в такой дрочильно-тестовый раж вошел, что стал во время перерыва на обед оплодотворять по три-четыре пакета с тестом. Приедет домой, прихватит несколько пакетов, бросит на полку в прихожей, и с порога прямо раздеваться начинает, а уже и дрожь от предвкушения удовольствия, и член уже поднимается. Разденется догола. Тесто покидает на кровать и сверху ложится, елозит по нему, шуршит пакетами, трется. Пакетом с тестом член оборачивает и гладит. В один пакет кончит, передохнет, полежит, потом на кухне доширак заварит, и приступает ко второму пакету.
Во второй раз подольше, но и послаще оргазм. Как-то раз Анашкин не сдержался и, наяривая член, пальцами другой руки проник в отверстие пакета, тесто потрогал, погладить попытался, липкое, и пришла ему в голову мысль тесто трахнуть в полном смысле этого слова, и аж в глазах помутилось от восхищения. Весь дрожа он аккуратно развязал пакет, руки вымыл, на руку капнул масла растительного, тесто смазал и член, чтобы не прилипали друг к другу и вступил в прямой контакт, уже не предохраненный полиэтиленом. Такого дикого наслаждения Анашкин не испытывал никогда прежде.
Как ни странно, а может и не странно вовсе, с приходом в жизнь Анашкина секс-терроризма, застенчивость, свойственная Гене с малолетства, отступила, и он стал вести себя с женщинами развязно. Помногу времени теперь он проводил в магазине у Вали, стоял просто, облокотившись о витрину, смотрел на нее долгим взглядом, мурлыча что-то под нос, и она, поймав его взгляд, улыбалась, словно их связывает что-то. Главным образом, его интересовали покупатели теста, его возбуждала мысль, что они будут есть его сперму, член сразу поднимал голову, и мутнели глаза. Валя воспринимала возбуждение Анашкина на свой счет, и это ей было приятно, хоть она и делала вид, что сердится, что он подолгу у нее торчит и пялится на грудь ее и на попу. Но она-то ему была не нужна, и ему втройне было приятно, что она, кажется, готова влюбиться.
Страх, что кто-то узнает, дико возбуждал. Анашкин внутренне по сто раз на дню то возносился к небесам, то рухал в пропасть, такая бурная внутри него кипела деятельность, так он накручивал себя, наслаждался и мучился своим преступлением.
Однажды приехал Анашкин к Вале чуть раньше положенного, а магазин ее закрыт, на обед что ли убежала, или по делам своим. И дожидаясь ее, занялся Гена любимым делом прямо в кабине. Разнежился, растопился в удовольствии, глаза прикрыл, голову запрокинул и только чудом очнулся от наслаждения на секундочку, глянул в зеркало дальнего вида для страховки и увидел Валю буквально в метре от себя. Она уже ногу на подножку поставила, чтобы в кабину заглянуть. Вот тогда Анашкин очень напугался, встрепенулся, тесто к члену прилипло и к волосам, кое-как он снял тесто и прикрылся рукой, одуревшими глазами глядя на нее. Она как-то ошарашено посмотрела и один раз стукнула пальцем в мутное стекло. Гена не знал, видела ли она тесто на его члене или нет, внутри все трепетало от ужаса, руки тряслись, перед глазами плыл гадкий, тошнотный туман. Она спрыгнула с подножки и ушла.
Как только он вошел вслед за ней магазин, весь трепеща и боясь поднять на нее глаза, она сказала тихо:
— Знаешь, жаловались на продукцию с вашего завода. На тесто. Там они, видите ли, волос нашли и как будто лобковый, и вкус у теста был прогорклый. Я удивилась и говорю, не знаю, не знаю, брала, и хорошее было. И два раза, представляешь, такое уже было, во второй раз назад принесли, и меня попробовать заставили…
Анашкину поплохело от этих слов, ноги задрожали, побледнел он весь. Попытался собраться, да и собрался бы, если бы Валя не заметила сразу и не отреагировала:
— Что это с тобой? — она посмотрела взглядом быстрым, снизу-вверх, сверху-вниз, и сказала:
— Ты чем занимался в кабине? Я-то не осуждаю тебя, но если бы кто другой увидел? Что с тобой происходит-то? — и как будто укоризненно добавила, — а то тебе баб не хватает. Вот же живые бабы повсюду. Что с тобой-то?
В голосе было сочувствие, хотя Анашкину было трудно сейчас различать оттенки в чужих интонациях, он одно точно знал, что она не осуждает, а сочувствует. И самопроизвольно вышло у него, что на это, на жалость он и стал напирать словами и действиями. Вроде как игра началась, а потом он и сам себя понял и поверил в то, что говорит:
— Я не знаю, не знаю, — сказал он и заходил на месте, затоптался, руки обе поднял и схватил себя за голову, то ли почесался, то ли волосы поправил. Руки были сухие, в сгибах фаланг пальцев засохло тесто, и Анашкин резко спрятал руки в карманы. Он стоял в подсобке, а Валя в проеме двери, ведущей в торговый зал. Она видела, как лицо его моментально осунулось и почернело от печали, напряжение, словно громкие звуки в музыкальной гамме, растворилось, и остались послезвучия, дребезжащие и режущие.
— Черт, да я сам не знаю что творю. Наверное, это от одиночества, от тоски. Наверное, с ума я сошел. Жена меня бросила, Валя, к другому ушла. Наверное, ебарь он знатный или не знаю почему. Чего не хватало ей? Я ведь любил ее крепко.
На этих словах Валя опустила глаза, как будто желая оборвать его монолог, как будто не желая знать, что он все еще любит жену. Как будто из-за ревности. А потом тихонько спросила:
— А теперь? Любишь ее еще?
— Не знаю. Больно так. Так больно, — и уже не стыдясь теста на своих руках, он потер рукой лицо, чувствуя, что сейчас заплачет.
— Нуу, не надо, что ты, что ты? — Валя шагнула к нему, с губами сложенными в трубочку в утешительной гримасе, мясная, пышная, протянула руки, словно собираясь по голове погладить, и дальше он не понял как и что, но в следующее мгновение он прижал ее массивное тело к стене и принялся целовать страстно и безумно, изо всех сил. Она не противилась, а наоборот, как будто этого и ждала, или сперва удивилась, а потом поняла, что ждала этого. Ощупав ее ладное тело, ловко находя лазейки во все женские, интересные места, словно не было на ней никакой одежды, Гена едва не кончил тут же. Но и она, возбудившись и дыша горячо и тяжело, как печь из мультика, выпекающая пирожки, ощупала его приветственно, изучающее, осторожно-нежно-раскованно, и проникла в келью к естеству, погладила рукой ствол и профессионально взвесила в ладони мошонку. Анашкин охуел, почувствовав, как дернуло что-то — в его слипшихся от теста волосах застряли ее пальцы.
Валя подняла на него глаза, что-то нащупав там. Он схватил ее за руку, не давая вытянуть наружу маленький липкий кусочек теста. Анашкин увидел, как на ее лице написалось удивление и быстро видоизменилось в гримасу отвращения, губы скривились, она попятилась, пытаясь вырвать руку:
— Это что, тесто? Так ты что?..
— Нет, нет, Валя, Валя, — заговорил Гена, глядя на нее безумными глазами, — не вырывайся. Я с ума сошел, женщину хочу, тебя. Я сдохну, сдохну, если ты… — и Анашкин заплакал, Валя резко вырвала руку, брезгливо отерла о халат, тяжело дыша. Гена заревел в голос, все было кончено, и все то напряжение, что так долго копилось в нем, вырвалось на свободу. Внутри было никак, ни страшно, ни больно, ни хорошо, хотелось просто реветь, как зверь, бессчетное количество времени.
В магазин вошел покупатель, покосился на рыдающего мужика, сидящего на полу, а Валя отпустила покупателя быстро, закрыла за ним дверь на ключ и вернулась к Гене.
— Да полно, полно тебе, — сказала она жалостливо, наклоняясь над ним. Он тут же сунул руку ей между ног под халат, она усмехнулась:
— Вот дурак озабоченный. — Но не отстранилась.
Трусы были влажные. Гена встал на колени, стянул с нее трусы, и, сунув голову под халат приник к лохматой, пухлой ****е, развел пальцами в стороны губы и принялся лизать соленый клитор. Валя снова хихикнула, обозвав его дураком, но положила руку на его затылок под халатом и погладила, а потом уселась на край стола, чтобы было удобнее и проговорила томно, в перерывах между стонами:
— Закрою сейчас все… гори оно все… ко мне пойдем, я пирог спеку… клубничный.
Анашкин только промычал в ответ согласие, баюкая себя сосанием клитора и ощущая, как душа потихоньку оттаивает и наполняется счастьем.