Вместо предисловия
Я сидел перед «клавой» старенького «компа» и смотрел на белый экран монитора, придумывая начальную фразу для будущего шедевра. Ничего гениального не придумывалось, хотя уже несколько дней в голове крутился некий сюжетец, основанный на любовном треугольнике. Комп монотонно шумел, напоминая усыпляющий шум дождя. Звук открывающейся двери вывел меня из состояния творческой задумчивости. Даже не постучав, в комнату вошел сосед по квартире. Я сразу определил, что он был подшафе, не так чтобы сильно, но заметно. В таком состоянии люди ведут себя по-разному: одни становится мрачными и не разговорчивыми, а другие готовы излить свою душу даже телеграфному столбу. Вот и его потянуло поделиться с кем-нибудь своим прошлым, захотелось облегчить груз воспоминаний. Он рассказал мне одну любопытную историю из своей семейной, в недалеком прошлом, жизни. Это даже не история, а всего лишь случай. Он мог и не произойти, но ведь произошел. Вся наша жизнь складывается из разных случаев, больших и маленьких событий.
Я, конечно, добавил кое-что от себя, так сказать литературно обработал его рассказ, убрал ненормативную лексику, но суть сохранил. Когда я дал ему прочитать готовый рассказ. Он сказал: «Это не про меня, непохоже». Тогда я стал ему объяснять, что когда художник пишет портрет, то он (портрет) совсем не похож на фотографию – художник так видит. Он не понял этого сопоставления, положил листки рассказа на стол и, уходя, пробурчал: «Вот потому на картинках-то красиво, а в жизни по-другому. Между прочим, про ржавчину я тебе ничего не говорил».
Он, наверное, прав в том, что жизнь и литература не совпадают друг с другом. Но я уверен, что иногда они как два потока пересекаются и вырабатывают ту энергию, которая необходима любому мыслящему человеку.
Вот этот рассказ – на ваш суд.
Мы с Ксюхой работали в одном отделе уже рассекреченного при Горбачеве предприятия. Отпуск, как молодоженам, нам предоставили в августе. Решили махнуть куда-нибудь подальше от раскаленного городского асфальта.
Триста километров от областного центра на поезде – и уже другой мир. Районный центр – небольшой городишко, деревянными домами спускался к большому озеру. Мы собирались переплыть в одну деревеньку на противоположном берегу. Вечерело.
Дюралевая «казанка» слабо покачивалась на прибрежной волне. На корме в полулежачем положении дремал хозяин моторки. Сильная небритость и опущенная на глаза выгорелая кепчонка скрывали его возраст. Замызганная фуфайка и резиновые сапоги дополняли внешний облик.
На передней банке расположились двое рыбаков, по виду городских отпускников, на средней – я с Ксюхой. Наши рюкзаки и рыболовные снасти аккуратно лежали в носовом отсеке, и пора было отчаливать, но ждали ещё одного пассажира. Он ушёл в магазин и обещал вернуться «через семь секунд». Прошло более получаса.
– Вот собака, гад косой… Жди его… Он мне за простой заплатит, – заворчал хозяин лодки, очнувшись от дрёмы и яростно теребя заросший подбородок.
Наконец, «гад косой» появился на горизонте. С большой спортивной сумкой через плечо он спускался по тропинке к причалу. Основательно загруженная сумка водила своего владельца из стороны в сторону и тропинка уходила из-под ног, не совпадая с разболтанной походной опаздывающего. В сумке стеклянно позвякивало.
– Лёха, ты где блудишь? Я тебе не такси по часу ждать! С тебя магарыч причитается, – твёрдо заявил хозяин моторки.
– Анатоль, ты чё?! Я же завсегда с тобой… какие дела? Прими груз и заводи свой корабль-бль-бль.
– Язык прижми, видишь девушка едут… Соблюдай етикет! – со строгостью в голосе предупредил Анатоль. Теперь я знал, как зовут нашего моториста. Это был ни какой-нибудь Толян или в лучшем случае Толик, а Анатоль, тёзка знаменитого французского писателя Анатоля Франса.
– Дуй на нос, сядь и не маячь перед глазами.
Анатоль подал Лёхе руку и помог забраться в лодку.
– Етикет, так етикет, – мирно согласился Лёха, перебираясь в нос. – Мы тоже разные научные слова знаем.
Лёху штормило, и он, хватаясь руками за всё, что попадалось на пути,– в основном, за наши головы и плечи, – чтобы не потерять равновесие и не оказаться за бортом, благополучно добрался до указанного места и, благодушно улыбаясь, приземлился на наших рюкзаках.
– Ты куда путь держишь, милейший?– спросил его один из рыбаков.
– На кудыкину гору.
– Значит, попутчики. А чего это у тебя в сумке гремит? Не она ли, родная?
– Догадливый, однако.
– Продай бутылочку.
– Что же вы за рыбаки, коль без бутылки едете? – удивился Лёха.
– Обижаешь! Бутылка у нас есть, но одна, – оправдывался рыбачок. – Вдруг не хватит?
– Нет, мужики, не могу. Пуля пролетела… Этот продукт для завтрашней свадьбы у Пахомыча. Всё сосчитано… Чего же на здоровье экономить – надо было сразу две покупать. Рыбаки рассмеялись, оценив Лехин юмор.
– Нет, так нет, – треск заведенного мотора заглушил их разговор. Лодка плавно отошла от берега.
Чем дальше мы удалялись от него, тем неприветливее встречало нас озеро. Усилившийся ветер срывал с волн появившиеся белые гребешки. Иногда волна гулко шлёпала по днищу, опасно вскидывая нос лодки и опуская корму почти вровень с водной поверхностью. Брызги от рассекаемых волн летели на заснувшего Лёху.
– Косой, накройся! Промокнешь, змей…– пожалел Анатоль и протянул старую клеёнку рыбачку, чтобы передал Лехе.
– Не сахарный – не растаю, – вместо «спасибо» пробормотал тот, укрываясь клеёнкой.
Берег, погрузившийся в вечерний сумрак, был почти не виден и лишь угадывался тёмной полосой. Качало всё сильнее. Рыбаки перестали переговариваться между собой. Мы с Ксюхой тоже молчали. Наверное, все думали только об одном – поскорее добраться до места. Ксюха так сильно держалась за скрипящее, ускользающее сиденье, что пальцы её рук побелели. Только наш пятый пассажир сладко спал под надсадный вой мотора. Водная стихия, как заботливая нянька, укачала его.
Анатоль сидел, широко расставив ноги в резиновых сапогах, и всматривался в невидимый пока, но ожидаемый ориентир. Перегруженная лодка плохо слушалась руля. Анатоль то добавлял обороты, когда лодка с трудом вползала на пологую, но мощную своей водной массой волну, то сбрасывал, когда винт почти полностью выскакивал над водой, и лодка, как будто в бездну, скользила стремительно вниз. Только бы не заглох мотор. Случись такое – вёсла нас не спасли бы, будь мы даже все мастерами спорта по гребле.
Опасность миновала, когда лодка зашла за большой лесистый остров. Там волнение значительно ослабло, и Анатоль, добавив обороты, в скором времени доставил наших попутчиков к месту назначения. Рыбаки, попрощавшись, взвалили на плечи огромные рюкзаки и скрылись в прибрежном ивняке. Лёха тоже собирался сойти на берег, но Анатоль требовал с него бутылку за проезд. Лёха артачился – бутылку не отдавал, и между ними завязалась дискуссия с употреблением ненормативной лексики.
– Я чего… водка не моя. Я только кульер. Ты с Пахомыча получи или с жениха.
– С них хрен получишь. А тебя, косой, следующий раз утоплю,– пообещал Анатоль. – Утопил бы и теперь, да жалко Пахомычу праздник портить.
– Ну-ну, кончай из-за бутылки разоряться. Я тебе поставлю, когда разбогатею, – пообещал Леха.
Анатоль выставил сумку с бутылками на прибрежный песок, оттолкнул лодку, ловко вскочил на погромыхивающий под сапогами нос и, перейдя на корму, опустил винт мотора в воду. Двумя рывками стартёрного шнура завел «Вихрь» и мы продолжили наше плавание. Лёха что-то кричал нам вслед, но что – из-за шума мотора было не расслышать. Наверное, упражнялся в красноречии.
До Ильинки оставалось недалеко. Этот населённый пункт мы выбрали с Ксюхой, водя пальцем по старой километровке N-ской области. Деревушка располагалась вдали от шоссейных дорог. Добраться до неё другим видом транспорта было непросто. Лесные дороги, проходимы весной только для тракторов, да и летом не для любой машины. По совету одного приятеля, бывшего в этих краях несколько лет назад, выбрали водный маршрут.
Совсем стемнело. Анатоль заглушил мотор, и лодка мягко прошуршала днищем, въехав на песчаную косу чуть ли не до середины корпуса. На воде еще было относительно светло, а на берегу уже наступила августовская ночь. Я рассчитался с Анатолием по договорённости, добавив немного за плохие метеоусловия. Он выгрузил наши рюкзаки, помог Ксюхе выйти на берег и показал едва приметную тропинку, ведущую в деревню.
Мы не рассчитывали, что приедем так поздно. В темноте возиться с палаткой не хотелось; решили переночевать в какой-нибудь избе, а утром найти лодку и переправиться на ближайший остров, и обосноваться там окончательно.
Я усадил Ксюху на рюкзак, прихватил фонарик и двинул в деревню в поисках ночлега.
Когда я подходил к первому дому, с озера ещё доносился удаляющийся звук моторки, но вскоре и он стал неслышен. Меня окружила липкая и тревожная тишина. «Ни бе, ни ме, ни кукареку. Что же это за деревня, даже собаки не гавкают? Ни одного огонька в окнах. Все спят. Придётся нарушить чей-то сладкий сон» – размышлял я.
Не решаясь пройти за ограду, я направил луч фонарика в окно дома. Ждать пришлось недолго. Стук откидываемого дверного крюка сопровождало появление на крыльце дородного тела в ночной сорочке.
– Чё светишь? Убери фонарь, – раздался не слишком приветливый женский голос.
Я отвел луч фонарика в землю.
– Извините! Нельзя ли у вас переночевать? Мы с женой…
– Откуда ты такой взялся? Вот сейчас разбужу Семёна, он тебе ночлег устроит… на всю оставшуюся жизнь, – в голосе звучала угроза.
Хозяйка отправилась досматривать сон или будить своего Семёна, об этом мне было неизвестно, и я решил быстренько ретироваться. Мои надежды на русское гостеприимство провалились. Идти в следующий дом, после столь «гостеприимной» встречи, уже не хотелось. Кто обрадуется ночному незваному гостю?
Я возвращался к озеру, освещая фонариком петляющую заросшую тропинку, и не заметил, как сбился с пути, продираясь сквозь кусты ивняка. Песчаный берег озера появился неожиданно. Влажный прохладный воздух обдал моё разгорячённое от быстрой ходьбы лицо. Подойдя к самой воде, я наткнулся на бревно затянутое песком, а рядом увидел след от днища лодки, на которой мы приплыли. Ксюха должна быть где-то здесь, но ее не было. Может быть, она спряталась от меня – решила разыграть, или спит спокойно, подложив рюкзак под голову? Такой вариант тоже был возможен. Но, если Ксюха спала, то добудиться её было бы не просто. Я принялся орать, что было сил, и мой истошный крик, наверное, могли слышать в деревне. Ксю-ю-ша! Ксю-ю-ю-ша!!!.. Затихающий ветер тревожно шумел в кустах – никто не отзывался. Я пошёл вдоль берега, освещая слабым светом фонарика прибрежные кустарники и окликая Ксюху. С двумя рюкзаками она уйти не могла.
Слабый шорох камышей с озера казался мне зловещим. От мысли, что могло случиться что-то непоправимое, мурашки побежали по спине, а лоб покрылся холодным потом. Куда она могла деться? Я уже не шёл, а бежал вдоль берега. Хруст озёрной тресты под ногами, вынуждал меня останавливаться и прислушиваться, не отзовётся ли Ксюха.
Анатоль, высаживая нас на берег, говорил про какой-то причал. Он высадил нас на песчаной косе, только потому, что из лодки на причал не выбраться – высоко, а к берегу там на моторке не подойти – камней много.
Я бежал по песчаной кромке берега, то и дело оступаясь в воду, и вскоре увидел за береговым изгибом неяркий свет одинокого фонаря. Это был причал!
По словам Анатолия, там швартовался речной буксир, развозивший продукты по прибрежным деревням.
Подходя ближе, я услышал тихое поскрипывание. Небольшое судёнышко тёрлось своим железным боком о причальные покрышки дебаркадера. Часть причала была освещена, другая скрывалась в темноте.
– Ксю-ю-ю-ха! – заорал я, заметив, как из темноты вышел человек, могучий торс которого обтягивала тельняшка – было понятно, что он появился с буксира.
– Не ори, парень, рыбу в озере разбудишь, – искрясь, полетел щелчком брошенный в воду окурок. Человек в тельняшке помахал мне рукой.
– Топай сюда. Здесь твоя Ксюха.
Деревянный настил поскрипывал под тяжестью двухметрового гиганта. С пирса он сделал один широкий шаг и оказался на палубе, мне пришлось прыгать. Матрос открыл дверь кубрика и жестом пригласил меня спуститься вниз. Там за небольшим столом, прикрученным к полу на случай качки, сидел мужик лет пятидесяти, в тельняшке, в спортивных брюках и в тапочках на босу ногу. Я догадался, что это – капитан, он же (как потом выяснилось) штурман, он же механик и по совместительству грузчик озерного трудяги. Напротив него спиной к дверям сидела Ксюха. Она услышала шаги по железным ступеням лестницы, увидела меня и кинулась навстречу, изображая на лице и радость, и озабоченность.
– Где ты так долго ходишь? Наконец-то… Я уже начала беспокоиться.
–Я… долго хожу? Это ты бесследно исчезла. Я с ног сбился, тебя разыскивая, – прошипел я ей в ухо.
– Бедненький! Я потом тебе всё объясню, ладно? – Ксюха подтолкнула меня к капитану.
– Здравствуйте, молодой человек! – капитан встал, поймав ногой ускользавший тапок, и протянул мне руку. – Зря волновались. Прошу к нашему скромному угощению! Пополните трюмы своего организма, дабы восполнить энергию, затраченную в поисках супруги, – театрально приветствовал он меня. Я ответил на его крепкое рукопожатие и сел столу.
– Давай, пей чай. Я бутерброды достала, яйца. Вот видишь, добрые люди приютили.
Её бледность, после озерной качки, прошла, щёки порозовели, глаза блестели и вид был очень довольный. Капитан деликатно отошёл от стола:
– Ваша супруга отказалась от нашего угощения, а напрасно. Не желаете ли попробовать тушёнки, с хлебом нашей деревенской хлебопекарни. Уверяю – вкусно!
В уверениях я не нуждался – жрать хотелось неимоверно. Из стеклянной банки, слегка початой, шёл раздражающий мясной аромат.
– Спасибо, мы только что из ресторана, – ответил я гостеприимному капитану и незаметно проглотил слюну.
– Гордые… – хмыкнул матрос, растянувшийся на верхней койке. Просунув ноги между прутьями кроватной спинки, он накручивал транзисторный приёмник. Вслушиваясь в эфирный шум и треск, пытался поймать какую-нибудь станцию или делал вид, что занят приёмником, а сам то и дело посматривал сверху на Ксюху. Не на меня же ему было смотреть.
– Володя, давайте к столу. Как говорится, чем богаты… – обратилась Ксюха к матросу по имени и кокетливо улыбнулась. «С чего бы ей кокетничать с этакой дубиной стоеросовой? – подумал я. – Благодетели нашлись!»
Меня шокировал поступок Ксюхи. Уйти к незнакомым людям, да ещё ночью. Я не понимал, что это – легкомыслие или поиски приключений на свою голову? Два здоровых мужика (особенно двухметровый матрос)… изнасилуют, и кричи не кричи – никто не услышит. Я потом спрашивал у неё, не боялась ли она идти на этот буксир. Ксюха рассказывала так:
«Когда матрос неожиданно появился на берегу, мне показалось, что он вышел из озера. Стало страшно. А он присел на корточки и стал разговаривать со мной, как с маленькой. Узнал, что я жду тебя, что нам негде ночевать и предложил пойти с ним на буксир. Не дождавшись моего согласия, он взял рюкзаки и пошёл. Мне ничего не оставалось делать, как идти за ним».
Эти объяснения я выслушал потом, на следующий день. Не могла же она оправдываться в присутствии незнакомых людей. Да и передо мной она не оправдывалась. Ей даже было интересно это маленькое приключение, так хорошо закончившееся. «Ну, подумаешь, побегал муженек по берегу, поволновался, ножки промочил».
После чаепития стали располагаться на ночлег. Капитан с матросом отправились на палубу перекурить, предоставив в наше распоряжение двухъярусную койку. Я забрался наверх и, показывая всем своим видом, что обижен, повернулся лицом к стене.
– Ну, что ты дуешься, как мышь на крупу? – спрашивала Ксюха. – В чём я виновата?
– Ты даже не понимаешь – в чём? Это и есть самое ужасное, что ты не понимаешь.
– Ну и дуйся… Только то, о чём ты думаешь – это глупо.
– Давай не будем выяснять, кто глупый, а кто умный. Если бы ты была умной, то не пошла бы с незнакомым мужиком, ночью, неизвестно куда.
– Дурак! – Ксюха разделась и нырнула под одеяло. Я, получив впервые «дурака», решил разговор на этом интересном месте закончить.
– Ну, как устроились, голубчики? – поинтересовался капитан, вернувшись в каюту после перекура.
– Очень хорошо. Как в гамаке, только не качает, – отозвалась Ксюха.
– А как там наверху, не жарко? – обратился он ко мне. – Можно люк приоткрыть, только тогда берегись комаров.
Я притворился спящим и не ответил ему. Такой заботливый, как отец родной.
– Спит уже? – удивился капитан. Он понизил голос до шёпота. – Кислороду наглотался – это как наркоз. В ваших загазованных городах кислород в дефиците. Чем вы там дышите, страшно подумать! – он щелкнул выключателем за перегородкой, и единственная лампочка под потолком погасла.
– А на меня кислород как снотворное не действует.
– Люди разные, потому и действует на каждого по-разному – развивал свою теорию капитан. – Вот взять, к примеру, алкоголь: один выпьет и только песни поёт или целоваться лезет, другой драку затеять хочет, а третий просто спать заваливается.
Ксюха тихонько засмеялась, а капитан зашептал ещё тише, так, что я смог разобрать лишь отдельные слова – пусть спит… рано… за соляркой…
Шёпот то возникал, то растворялся в темноте. Обида и ревность клокотали во мне пол ночи. Уже давно посвистывал носом матрос спавший напротив меня. Изредка поскрипывала койка под капитаном. Чего ему не спится? Какие-то бредовые мысли стали приходить в голову. Может быть, он выжидает, когда я усну, чтобы перебраться в постель к Ксюхе? Ну, дурак, – ругал я сам себя, – неврастеник. Чего, спрашивается, распсиховался?
Постепенно сон начал одолевать, но иногда мне казалось, что я снова слышу шёпот. Я открывал глаза и таращился в кромешной темноте, пытаясь разглядеть то, что не должен был допустить, и что могло произойти, если я усну. Равномерное сопение матроса усыпляло. Иногда он смешно чмокал губами, как младенец, сосущий соску. Снизу перестал доноситься шёпот, и только сверлящий вой комара то приближался, то снова удалялся, как будто зануда не мог определиться с местом посадки или потерял пространственный ориентир после выпитой дозы крови.
Сколько времени было проведено мною в этом борении со сном – час, два, больше? Мысли стали путаться. Я понимал, что через несколько секунд усну. Через 13, 12, 11, 11, 11 – заклинило. Я забыл, какая цифра следующая, пока не вспомнил, что за 11секунд пробегал стометровку на городских соревнованиях. Что такое секунды? Что за секунду можно сделать? А, между прочим, из секунд складываются часы, дни, года, века, а из веков… Что века складываются в эпохи – это уже было не под силу решить моему отключившемуся сознанию. Я уснул.
Утром зазвенел будильник. Такой раритет я давно ни у кого не видел. Гремел он, как литавры большого оркестра, и его грохот (звоном это назвать нельзя) мог поднять на ноги даже мёртвого. Матрос спустил свои длинные маслы и проворно спрыгнул вниз. Капитан уже сидел на койке и почёсывал пониже лопатки, весьма энергично. Потом кэп встал, не стесняясь своих семейных синих сатиновых трусов, влез в растоптанные тапочки и открыл люк на палубу. Холодный утренний воздух ворвался в душный кубрик и окончательно разогнал сон.
Остатки ночи я проспал так крепко, что, проснувшись, не сразу понял где нахожусь. Белый крашеный мелом потолок и засиженная мухами лампочка напоминали деревенскую избу. Грохот будильника и несуразная команда матроса – «рота, подъём!» – вернула меня к действительности. Я посмотрел вниз и увидел Ксюху сидящую на кровати и приводящую в порядок причёску перед карманным зеркальцем, прислонённым к стене.
– Ну что, дутик, выспался? – ласковая улыбка светилась на её лице и казалась мне особенно фальшивой. – Буксир уходит в районный центр за продуктами и соляркой. А нам пора на берег.
Я быстро оделся, покидал в рюкзак всё, что Ксюха вытащила вчера и ждал, когда она закончит «наводить красоту».
Капитан с матросом готовили судно к отплытию. Увидев нас на палубе, кэп вышел из рубки. Ксюха поблагодарила его за гостеприимство и предложила за ночлег деньги. Он отвёл её руку в сторону.
– У нас не плавучий отель – денег не берём, а помочь такой симпатичной девушке (про меня он как-то временно забыл) – готовы всегда. Затем капитан отдал команду матросу – тот нырнул в рубку и запустил дизель.
– Места у нас здесь наикрасивейшие. Вам понравится, – перекрывая грохот двигателя, капитан давал нам последние наставления и советы. – Переберётесь на дальний остров – грибами и ягодами будете обеспечены. Собирай – не ленись.
Наверное, Ксюха вчера успела рассказать ему о наших планах на отдых.
– А лодку спросите у Левашовых. Как поднимитесь в горку – третий дом слева. Там калитка-инвалидка на веревочной петле. Во! Стихами заговорил, – удивился капитан. – У деда есть лодка. Он сейчас не рыбачит – болеет. Он дед не жадный, даст вам лодку. А вы его чем-нибудь угостите.
– Чем? – поинтересовался я.
– А чем мужика угощают? – хохотнул капитан. – Дедушка он еще не старый, и от бутылочки не откажется.
– Так он же, вы говорите, болеет.
– Вот и полечится, кровь прочистит.
Дизель уже разогрелся и молотил на холостых оборотах так, что судёнышко, казалось, дрожало от нетерпения. Ксюха еще раз поблагодарила капитана, и мы спрыгнули на деревянный помост дебаркадера.
За не слишком чистыми стёклами рубки маячила фуражка нашего благодетеля. Моя Ксюха долго махала вслед уходящему озёрному трудяге, пока он разворачивался удаляясь от берега.
Дед Левашов лечился от неизвестной болезни весьма усердно и видимо не первый день. Но, несмотря на усердие, всё же смог понять чего мы от него хотим. Он принёс из сарая весла, ключ от лодки и якорь, сделанный из железной арматуры. Плату за прокат дед принял не ломаясь, без уговоров и спрятал денежку за подкладку старой фуражки, натянув её поглубже на голову.
Мы перебрались на остров, разбили палатку и две недели жили дикарями, как Робинзоны. Август был на излёте. Дождей не было, и жара не донимала. Я занимался рыбалкой, а Ксюха целыми днями пропадала в лесу, собирая грибы и ягоды. Иногда я брал её на рыбалку. Червяков насаживать на крючок она категорически отказывалась, это приходилось делать мне. Подсечь в нужный момент не умела, а если какой-нибудь жадный окунь засекался на крючке, резко дергала удилище, и тот летел ей за спину и, сделав несколько кругов в воздухе, плюхался за борт или в лодку, это уж дело случая. Снимать с крючка она тоже не могла. Ей было очень жалко пойманную рыбку, и она гладила её и приговаривала: «бедненькая, зачем же ты попалась?». Уху Ксюха любила, а рыбалку – нет. Она ни раз повторяла, что столько рыбы, как здесь, она не съела за всё предыдущее время своего существования.
В отличие от рыбалки, лес – это Ксюхина стихия. Ориентировалась Ксюха хорошо, и заблудиться не боялась. В лесу она могла пропадать сутками. А про грибы и говорить нечего – ни она находила их, а они её.
Я тоже ходил с ней пару раз, но результат был не в мою пользу. Когда я находил первый «беленький», в её корзине лежало уже не меньше десятка. Мы высыпали грибы прямо на землю у палатки, чистили, крупно нарезали их и развешивали сушить.
Дни мелькали за днями. Постепенно забывалась, притуплялась обида на Ксюху за её необъяснимый для меня поступок, но какой-то неприятный саднящий душу осадок от случившегося оставался. Умом я понимал, что ничего плохого в реальности не произошло, но это могло произойти, попади она в руки более сексуально озабоченных мужиков. Она была на краю, даже не понимая опасности, и когда я думал об этом, на душе становилось так паскудно, как будто я потерял что-то и притом безвозвратно.
Я не приставал к ней с вопросами, а она делала вид, что всё прошло и время успело сгладить эту неприятную для нас историю. Но в последний вечер нашего пребывания на острове эта история опять напомнила о себе.
Грибов было насушено изрядно, рыбы навялено на бочку пива – завтра домой. Мы сидели у догорающего костра и пили чай заваренный листьями дикой смородины. Ксюха положила мне голову на плечо и смотрела, как бледнеют и подёргиваются сизым пеплом темно-малиновые угли. От костра шло убаюкивающее тепло, а спина чувствовала холод наступающей августовской ночи.
– Ну что, предательница, засыпаешь?
– Почему – предательница? – лениво спросила Ксюха
– Потому что ты покинула боевые позиции и перешла на сторону врага.
Ксюха сразу поняла, о чём я заговорил.
– И кого же ты считаешь врагом? Уж ни тех ли людей, которые дали нам место для ночлега?
– При чём здесь ночлег? Ты представь ситуацию в зеркальном изображении: не я, а ты разыскиваешь меня. А я сижу в избе, предположим, с молодой вдовушкой, пью парное молоко из глиняной крынки и нисколько не беспокоюсь, как там моя Ксюша. Ну?
– Красиво излагаешь. Придется и мне купить глиняный кувшин.
Ксюха не хотела никакого серьёзного объяснения и свела всё к шутке.
– Дурачок, я люблю только тебя, и буду любить всегда. Ревнуешь – значит любишь.
Ксюха бросила в костёр небольшую сосновую ветку. Ветка загорелась не сразу. Сначала её окутал белый дым, потом она ярко вспыхнула, и сноп искр поднялся высоко в воздух.
– Посмотри мне в глаза. Ну, видишь, видишь? – допытывалась она.
Я ничего не видел там, кроме, как мне казалось, коварства.
Кто-то сказал, что ревность разъедает любовь, как ржавчина – железо. Тогда я не знал этого афоризма, но если бы и знал – не поверил. Я любил Ксюху. И чем больше любил, тем больше ревновал. Повод для ревности мог найти «на ровном месте». И это случалось всё чаще.
Всего два года мы прожили вместе... Мудрец, сравнивший ревность с ржавчиной, оказался прав.
Даже сейчас, через много лет, стоит мне припомнить её весёлое раскрасневшееся лицо в полутёмном кубрике речного буксира, мне становится как-то не по себе.
И когда эта ржавчина превратится в пыль? И превратиться ли?