Мой отец всегда разделял и принимал мою боль как свою, и несмотря на то, что между нами часто лежало расстояние, он, как мог, помогал мне найти свое место под солнцем. Было это в самых критических ситуациях моей жизни.
В школу я ходила всего три месяца. Затем - воспаление легких, больница, капельница, уколы... По возвращении домой об учебе в школе не могло быть и речи. Учителя стали ходить на дом. Но и тут папа хотел, чтобы мое образование было полным. Вместе мы отнесли мои рисунки в местную художественную школу, в которую меня приняли без конкурса и раньше положенного для поступления возраста. Правда, проучилась я там тоже не долго. Родители развелись. Болезнь прогрессировала, надо было рисовать на мольберте, но руки для этого были очень слабы... И отец уезжал все дальше и дальше. Я глубоко страдала из-за этого. Зато встречи были наполнены путешествиями и разговорами.
Жаркое лето 80 года. Я на каникулах в городе Пушкине, Царском Селе, в гостях у бабушки; рядом за окном бушует такая благодатная природа этого края, и как же хочется всем существом туда, где детский смех, а главное - простор! Эту жажду свободы, наверное, может понять лишь тот, кто долгие годы провел в застенках. А четыре стены, как бы хорошо они ни были обставлены и украшены, неминуемо превращаются в панели твоей тюрьмы, скрывающей мир. А вообразить там себе крохотного ребенка, так сердце сразу наполняется грустью.
Все общение было с двоюродным братом и сестрой, которых я ласково прозвала «спиногрызы». Они были младше меня, но ненамного. Я очень любила сестричку Любочку, которой на балконе рассказывала выдуманные сказки. И, наверное, они были не так уж и плохи, раз Любаша засиживалась со мною допоздна, забывая про строгий режим своей мамы. Тетя Галя была строгой женщиной, это мягко говоря, она очень любила своего младшего сына Диму и почему-то относилась к Любе, словно к падчерице. Я же, наоборот, видела в Диме мелкого подленыша и один раз, когда он стуканул на свою сестру, решила его проучить. Подозвала к себе и стукнула рейкой по голове, рейка была легкая, но Димка вопил очень громко, мне это доставило неописуемую радость. На меня ябедничать он побоялся, но все понял.
Как же я была одинока, мне не хватало отношения на равных, бабушка с дедушкой были заняты работой, тетя всерьез меня не воспринимала, а дядя Вася только в очередной раз женился, и ему было на все «вертолетово».
Дядя Вася служил в вертолетной части и как он рассказывал, спустя много лет, моему мужу за «рюмкой чая», когда мы в 2005 году гостили у него в Пушкине:
– Ваня, работа у меня была интересная. Как лопасти у этой стрекозы крутану, так у всех фуражки со шлемами и слетают.
Я с улыбкой вспоминаю моего дядю, он был остряк, любитель женщин, у него были золотые руки, вспыльчивый характер, который с годами поугас, к нему пришла тоска, почему-то потерянному, он стал немного выпивать, но никогда не терял бодрого расположения духа.
А я чувствовала себя как незнакомка в чужом краю. Детям тяжелее, чем нам, взрослым. Мы можем рассуждать, интерпретировать события на свой лад, язык же ребенка косноязычен, что вовсе не говорит об узости восприятия им его окружающей жизни. Он понимает значение многих событий куда тоньше и точнее, чем мы, взрослые, словно владея секретом чистоты, и доброты юдоли сей земной.
Как сейчас помню, я сидела за тарелкой жирного борща, и вдруг в дверь раздается звонок. Я слышу голос отца и ушам своим не верю, ведь он должен быть далеко, в диких степях Казахстана, где бегают сайгаки, на военной службе (написала, прочитала и улыбнулась своим словам, получилось, что сайгаки у нас на военной службе, а вовсе не папа). Но предо мной его лицо, и начинается праздник, приходит совсем другое на смену унылым дням.
(Продолжение читать здесь http://www.proza.ru/2010/09/19/614)