В далекие дни детства, когда память моя фиксировала только выдающиеся события,запомнился один день, когда мы радостно ждали праздника Рождества Христова. "Скоро пойдем колядовать, гости-и-и-нцев будет!" - Нам, рожденным в 50-х годах сладостна была сама
мысль, что вволю наедимся всякой вкуснятины. Нет, настоящего голода, конечно,
уже не было, но конфеты, пряники, печенье мы ели только на Рождество, на Пасху
и на выборы. Вот три праздника моего детства.
Я хорошо помню ряженых, которые ходили по домам. Были там мудрецы и цари, но
больше было пастухов и простого люда - наверное, костюмы обходились дешевле.
Только для меня в причудливых костюмах не было ничего загадочного, потому что
отправной точкой ряженых был наш дом. Моя мама в молодости была большая
выдумщица и затейница. У нее получались самые смешные и забавные костюмы. Она
делала последние штрихи к своему образу, поправляла какие-то детали в костюмах
подружек, и смеющаяся толпа взрослых тетей отправлялась по соседским домам.
Возвращались они с румяными от мороза щеками с гостинцами и массой
впечатлений: "А вот у Ердаковых... А помнишь как мы в сугроб?.. А кум-то,
кум!" - и дом наш снова наполнялся звонким, радостным смехом.
Дети ходили колядовать отдельно. Память моя сохранила один день из бесконечной
череды дней. Мама говорит, что мне тогда было пять лет. Стоял дивный безлунный
тихий вечер. Снег хрустел под ногами так приятно, что мы старались посильнее
давить его своими растоптанными валенками. Падали такие крупные снежинки, что
можно было рассмотреть удивительные узоры каждой. Я разглядывала их, потом
слизывала с варежки. "Ужасно вкусные снежинки Боженька делает и такие
красивые, наверное, специально для Рождества", - думала я. "Зинка, ты опять
"ворон ловишь"!" - сердились мои старшие сотоварищи-колядовщики. "Посмотрите,
честное слово, ни одной не поймала", - оправдывалась я, недоумевая - отчего
они смеются?
Наши котомки, сшитые мамами специально для такого случая, были уже полны. Но
не всем соседям мы еще прославили Христа, да и домой идти не хотелось в такой
чудесный вечер. И мы снова пели свои колядки, последним двустишьем пугая
хозяев: "Коль не дашь пятака - мы корову за рога".
Напоследок решили зайти к угрюмому, больному туберкулезом деду Кузьме.
"Пошли прочь, поганцы, добрых колядок не знаете, - кашляя и задыхаясь кричал
хозяин. Все мигом исчезли, только меня страх приковал к полу. - А тебе чего?
Чего стоишь?" - "Ну хоть хлебушка дайте", - пролепетала я.
Много лет прошло, но часто дразнили меня дома "хоть хлебушка дайте". Рассказал
все-таки родителям вредный дед Кузьма о моем неудачном колядовании.
Прошли годы. Но до сих пор у меня сладко замирает сердце при слове
"Рождество". Я вижу деревенские дома с огоньками керосиновых ламп в окнах и
горьким дымом из печных труб, неясным контуром выступающие в вечерних
сумерках; на моих щеках - еле ощутимое дыхание морозного январского ветра, и
вкус рождественских снежинок на моих губах. "Рождество Твое, Христе Боже наш,
возсия мирови свет разума" - от этих слов уходит из сердца память о первой
незаслуженной обиде и приходят покой и тихая радость.