На обл: Человек - как и мир - не погибнет, если не разрушит себя изнутри, если у него есть вера и цель. Ибо вера и цель - это движение, а движение - Жизнь.
Лилия Шульгина
Книга вторая
БЛАГОДАРНОСТЬ - ЛУЧШАЯ МОЛИТВА
В середине марта 2009 года на своей странице в Интернете я прочла такую рецензию:
«Какое невероятно женственное имя, какая прославленная фамилия, какая аристократическая внешность! И вдруг... такая романтическо-идеалистическая философия с прославлением коммунизма! Как странно все это, как странно...
Увы, желание, что бы «Миром правили мудрецы» - это из области детских представлений о Жизни, о Человечестве, о Мироздании, об Истории...
Коммунизм - эта сказка для простаков о возможности райской жизни на земле (одна попытка его построения уже обернулась кровью миллионов), второй уже не будет никогда...
ПОЙМИТЕ же, что История Жизни на Земле и История Человечества совершенно не предусматривает ВСЕОБЩЕГО счастья! И отдельному человеку счастья никто и никогда не гарантировал в этой Жизни! Всегда-Всегда на Земле (до ее неизбежной гибели) будут неразрешимые Проблемы, Угрозы и Катаклизмы и такие еще, что нам и не снились в кошмарных снах... Всегда будут миллионы несчастных, кому не будет хватать воды и пищи, крова и любви и много чего другого... Всегда у власти будут стоять СИЛЬНЫЕ, а не мудрые...
Но всегда на Земле будут и миллионы счастливых и удачливых, у кого будет и вода, и пища, и кров, и любовь...!!! Как и во все века, сейчас и в будущем все распределяется по простому принципу - КОМУ ПОВЕЗЛО, КТО СУМЕЛ...
Вы, кстати, об этом сказали, в другом, неверном контексте, правда.
Лилия, бросьте думать о Человечестве - оно Бессмертно и его жизни в миллионы лет можно только позавидовать! Думайте о себе и своих ближних - наслаждайтесь жизнью, ведь она так коротка - всего лишь несколько десятилетий... Ах, как жаль, что столь прекрасная жизнь так немилосердно коротка!... Любите и будьте любимой!
Целую Вашу руку. С уважением Евгений Романов (из «Свободного Журнала»).
И хотя поначалу я планировала книги, над которыми работаю с 1996 года, опубликовать в Интернете (по издательствам нет сил и желания бродить) в таком порядке: провести читателя вверх по ступенькам – от быта до Космоса, закончив бытописание «Эротическими играми», прочитав рецензию Евгения, изменила свои планы. На мой взгляд, так будет проще понять, отчего мир погряз в бедствиях и катастрофах, которые вовсе не являются непременным спутником Жизни.
Не ради же красивого словца, я дважды писала о Радуге двойной, возникшей в небе на стыке веков. Такая Радуга - символ чистоты, олицетворение Царства Небесного, построение которого на Земле в наши дни уже осуществляет Все Человечество.
Спрашивается, почему я возложила на себя столь нелегкую и крайне ответственную миссию «провести, ступень за ступенью, мой многострадальный народ, а вслед за ним и... все человечество».
Во-первых, у меня трое собственных детей, у которых огромное множество самых разных друзей во всех уголках земного шара, начиная от одноклассников и заканчивая политиками мирового уровня, включая олигархов; мой старший внук, родившийся в 1990 году, учится в Финансовой Академии при Правительстве РФ, сдает какие-то экзамены, но при этом не знает, как надо себя вести в этой жизни, чтобы избежать несчастий; двое младших, Лидочка и Том, ходят в московские школы и увлекаются… Чем они только не увлекаются: тут хоккей и лошадки, гимнастика и плаванье, рисованье и танцы…
Казалось бы, живи и радуйся – наслаждайся жизнью! Ведь она так коротка.
Но поскольку я из той редкой породы людей, кто слышит шопот стрекозы, и заранее, безо всяких на то астропрогнозов, знаю о том, что НАС ВСЕХ ЖДЕТ ВПЕРЕДИ, я не хочу, чтобы мои дети (а друзья моих детей тоже мои дети – так меня воспитала советская школа) повторяли одни и те же ошибки, ошибки всех родителей, надеющихся, как и я в свое время, на «лучшее будущее своих детей».
Такого «лучшего будущего» не может быть до тех пор, пока каждый из нас, начиная с сегодняшнего, день за днем, год за годом (и так - на протяжении хотя бы 12 лет), не станет грамотно выстраивать это самое БЕЗМЯТЕЖНО-СЧАСТЛИВОЕ БУДУЩЕЕ.
Что касается Счастья, согласитесь: родиться полноценным здоровым ребенком – уже большое счастье, что подтвердит каждая мать, имеющая ребенка «с ограниченными возможностями». Но когда я ежедневно слышу по радио, как чья-то мама, отчаявшись, умаляет оказать денежную помощь для дорогостоящей операции где-нибудь в Германии или в Израиле, у меня темнеет в глазах - от ненависти к нашим Отцам, включая президентов и премьеров, богомольцев и законописцев, политиков, чиновников, экономистов – к ЗАЩИТНИКАМ всех мастей и рангов с их манией величия, милитаристическими наклонностями и навязчивой идеей внешнего врага.
Думаете, отчего в день 70-летия начала Второй мировой войны они так уперлись лбами в злополучный вопрос о пакте Молотова-Рибентроппа? Ушли в дебри Истории, позабыв о наиважнейшем Законе Мирозданья – Законе причинно-следственной связи. А если о таком Законе не знают наверху, само собой, не будет конца и нашим страданиям.
В то время, когда миллионы дееспособных мужиков по всей стране (на пике финансового кризиса) питаются дарами Природы, первооткрыватель мира, блоггер Медведев в День Знаний (я сомневаюсь, что он знает о разнице между «нравственностью» и «духовностью»), читает нотации о «толерантности». О какой взаимотерпимости может идти речь, если даже я, бабушка и мать, выйдя из стен московского суда, где безуспешно пыталась отстоять свои так называемые гражданские права, первым делом подумала, что, прежде чем умереть, надо задушить кого-нибудь из «единороссов», погрузивших Россию в коррупцию?
Лев Толстой когда-то писал: спокойствие – это душевная подлость.
Нет, он и здесь был не прав.
Безволие, лень, инерция и равнодушие – вот душевная подлость. А Спокойствие и Уверенность, в основу которых положено Знание, – это душевная мудрость.
Быть же счастливым, действительно, просто. Ведь Счастье - всего лишь Гармония: между внутренним состоянием личности и внешней жизнью.
ЦИКЛ «НА КРЕСТЕ ПОКОИТСЯ СЧАСТЬЕ МИРА»
«В Евангелии сказано, что убивающих душу нужно бояться не меньше, чем убивающих тело». (Н.Бердяев)
«Доброжелательность друг к другу помогает всему народу быть защищенным от всякого зла» (К.Антарова)
Часть первая. «АДОВЫ КРУГИ»
«Каждое мгновение – мгновение летящей Вечности, - в которое ты выпал из полного самообладания, оставит не только тебя за бортом корабля, но и всех тех, с кем ты связан мыслями, делами, трудом, перепиской и даже временно случившимися встречами…» (К.Антарова)
ПООДИНОЧКЕ ЛЕГКО УНИЧТОЖИТЬ ДАЖЕ САМЫХ ВЫНОСЛИВЫХ
Как-то по инициативе одной из британских газет был проведен опрос, участники которого должны были назвать несколько стран, где они не хотели бы жить. Россия вошла в их пятерку. Британцы сочли ее страной небезопасной, недружелюбной, недемократической и непривлекательной во всех отношениях.
Я с ними, в общем-то, согласна. Мне тоже, особенно последнее десятилетие, все чаще хочется бежать из своей страны.
Кто этому способствует?
Российский чиновник – посредник между властью и социумом, олицетворяющий собой то, что мы называем «государством»: неодолимая полоса препятствий на пути любых преобразований; не имеющий своей головы и живущий чужой головой, с кем я не жажду общаться, а меня, как часть социума, супротив моей воли, с ним вынуждают общаться.
Он никогда не решит какой-либо ваш вопрос сам. Он будет ссылаться на сонмы законов, решений, ограничений, указаний, постановлений. Он напрочь лишен инициативы и, как черт ладана, боится ответственности. Если такое случится, считайте, вам крупно повезло.
Но он решит любой ваш вопрос – за определенную мзду. И количество дорогостоящих загородных домовладений, выросших на благодатно-обильном российском законодательном поле, словно грибы после хорошего дождя, яркое свидетельство тому.
Не будь его, исполнительного идиота, пресмыкающегося перед вышестоящим, не знающего о том, что у любого человека, в отличие от животного, всегда есть право выбора; не подозревающего о том, что за каждое телодвижение ему когда-то придется платить, потому как помимо законов федеральных и местных еще есть Высший Суд, уверяю вас, отношение к моей стране было бы иным: ее бы уважали настолько, насколько уважают тех, кто не унижает других.
Именно он, такой идиот, заложил мину замедленного действия под государство советское – самое перспективное государство мира. Именно он, такой идиот, вырубив виноградники, довел до абсурда антиалкогольную кампанию времен перестройки. Именно он, такой идиот, во времена приватизации, урвав свой кусок соответственно занимаемой должности, способствовал разорению могучей державы. Именно он, такой идиот, сам не осознавая того, зачастую и провоцирует социальный конфликт. Пресловутый закон «о монетизации льгот» (суть которого, так думаю, была все-таки благая: избавить человека от множества лишних бумаг, от лишнего «хождения по мукам»), также доведенный до абсурда, - не менее яркое тому доказательство.
И что особенно печально: исполнитель-идиот неистребим. Он, еще с петровских реформ, будто вирус, мутирует и мимикрирует вместе с любой Системой, как ты ее не называй. Вот та, в буквальном смысле, непробиваемая «великая российская СТЕНА», отделяющая народ от государства, о которую разбиваются все наши светлые надежды и все наши помыслы. И никогда еще эта стена не была столь высока, как высока она сегодня. Никогда еще (за исключением, может быть, времен первой гражданской войны) российский народ не был так разобщен, как разобщен он сегодня.
А поодиночке уничтожить легко – даже самых выносливых.
ВСЕ – ВО МНЕ И Я – ВО ВСЕМ
День выдался на славу. Как подарок за слезы накануне. Где-то далеко снег запорошил Землю. Где-то первые морозы. А здесь – солнце: бросило сверху палящие лучи. С юга подул теплый ветер, успокоивший бурчащее море. Мимо промчалась стая дельфинов. Над дельфинами курлычат вереницы журавлей. Мириады чаек кружат над побережьем.
Проходящий мимо военный объяснил: метр отхода на плавсредстве от рубежей родной отчизны, без разрешения на то властей, преследуется законом – для начала пять минимальных окладов. Сегодня у меня нет даже одного – потому и сижу на берегу, глядя в даль голубую.
Говорят, Бог любит дураков и влюбленных. Поскольку я всегда влюблена, мне часто перепадает от Его щедрот. Особой нужды, во всяком случае, не знаю. Избытка тоже не бывает – лишнее раздаю. Когда раздаю сверх меры, Он лишает дарованной милости: учит жить. Я же никак не учусь. Но дураков, мне подобных, он заботливо оберегает – они у Него на особом счету.
Сей раз бежала на окраину из центра, где люди кусаются. Видимо, от нервного перенапряжения. Однако здесь, на окраине, оказывается, люди едят друг друга не меньше. Видимо, от истощения. Голод же лечит болезни теоретически. Если стол обилен, а ты, тренируя волю, направляешь ее поток по назначению, болячка, конечно, рассосется. А если прозябанье затянулось во времени? Разумеется, боль обостряется, становясь хронической, и человек поедом ест всех окружающих.
Таким образом, крутясь, я прихожу к печальному итогу: в моем отечестве кусаются все и везде – в столице и на периферии, в хижинах и во дворцах, в малых селениях и в больших городах, на свободе и в заключении, на суше и на море, от избытка и от недостатка. Здесь никто никого не щадит: низы в оппозиции к верхам, верхи в оппозиции к низам. И при этом все - очень дружно! - за что-то сражаются.
Сражаются за квадратные метры, свободу, независимость, власть, тропы, финансы, заборы, грядки, решетки, участки, заводы, фабрики, шахты, границы, частную собственность, отстояв которые грудью, тут же, вместе со здоровьем и жизнью, все это теряют.
Моя порода иная. Большинство – меняет окраску и перья соответственно месту обитания. А мой везде одинаковый хвост вызывает удивление и недоумение. Смотрят, слушают, смеются…
Лишь бы не клевали. Но ведь клюют. И когда боль - превыше сил, я взлетаю. Взлетаю к солнцу: свысока лицезреть земные бои.
Чем ближе к заветному корыту, тем изощреннее битва. Наиболее ловкие стремятся урвать кусок покрупнее. Показывать добычу голодным опасно: могут напасть, убить, избить, взорвать, посадить. А самое страшное – кон-фис-ко-вать. Отчего выученные горьким опытом мои соплеменники предпочитают добытое прятать. Для своих детенышей, естественно.
Сверхупитанных детенышей, лоснящихся от переедания, я встречала много. Они глупы, наглы, высокомерны, поскольку уверены, что их запасов им хватит надолго. Самодовольная сытость затмевает им разум и, упиваясь собственным величием, они унижают тех, благодаря кому приобрели мнимое величие.
Снисходительно смотрю на них, думая: перед падением возносится сердце человека; погибели предшествует гордость, а концом веселья нередко бывает печаль.
Вижу простых мужиков, вкалывающих в поте лица и не имеющих ничего от трудов своих, потому что плоды их трудов вкушают другие. Этих работяг по возвращении домой терзают слабые создания с ядовитыми зубками.
С горечью смотрю на них, думая: в дом, где раздор, никогда не войдет Удача.
Вижу чиновников в дорогих авто, оставляющих авто вдалеке от работы. Они чего-то боятся. Меняют изысканную одежду на серенькую - спешат занять доходное место, чтобы стать официальным лицом. Тех казнокрадов по возвращении домой жены не терзают – они их предают: ведь обрученному со Страхом даже ночью не до любви.
С иронией смотрю на них, думая: люди ищут внешних благ, а надо иметь чистые помыслы; блага приходят и уходят – доброе имя пребывает вовек.
Вижу женщину, которая плачет: ее семья провалилась в глубокую яму долгов. Рядом с ней спит ее половина, утратившая формы и облик.
С грустью смотрю на них, думая: упадет один – второй поднимет, а иначе какой смысл быть вдвоем?
Вижу испускающих стрелы зловония, клеймящих всех инакомыслящих, инакоживущих. Эти – словно одичавшая стая на необитаемом острове.
Смотрю на них, думая: ничто не спасет от первой же бури, если не будет единения с людьми. Нравственное разложение хуже извержения вулкана, а знающий восторг избежит множества бед.
Вижу нелепую гибель окрыленной души, пытавшейся искренностью своей взломать лед человеческих сердец, пробудить в них естественность и правдивость, ценой собственной жизни доказавшей, сколь страшны внешние условности, ложь и лицемерие.
Смотрю на трагедию с болью и думаю: для чего нужны такие жертвы? Не для того ли, чтобы мы все содрогнулись и очнулись – правильно ли живем?
Смотрю на огромное количество молодых людей – детей состоятельных и детей неимущих, гибнущих от наркотиков, - и думаю: насколько же одинаково вредны роскошь и бедность. И это – плата за бездумность.
Свысока лицезрею земные бои и вижу, как тяжело дышать Земле, как задыхается она под бременем людских пороков, опутывающих ее черной пеленой.
Первый день зимы. Где-то далеко снег припорошил пашню. Где-то – лютые морозы. А здесь – стаи дельфинов. Над дельфинами курлычат вереницы журавлей. Мириады чаек с криком кружат над побережьем.
Запечатлев еще один день, солнце ушло.
На голубом небе, над синем морем, родился розовый месяц...
МЕРТВАЯ ЗОНА
«История любви» - эта мелодия преследует меня. В самые напряженные мгновения, когда все рушится, когда смыкается кольцо неудач, обступающих со всех сторон, она возникает невесть откуда: пронзительная и трогательная, льется из окон домов и автомобилей, из подземных переходов метро и с многолюдных рынков. Вот опять летит следом, умноженная эхом горных вершин, развеянная ветром по сказочной долине. И кажутся такими пустыми мелкие хлопоты - на фоне Мелодии Любви, парящей над миром.
Я помню, что было вчера. Я вижу сегодня, как измучена моя страна. И поэтому буду стучаться в каждое сердце, пока живу, вижу, могу.
А ты, мой читатель? Ты ждешь идеального правителя - властителя твоей судьбы? Но известно ли тебе, что никакая власть, никакие мольбы не изменят судьбы того, кто не знает, из чего и как она складывается? Известно ли тебе, что причиной всех мировых бедствий являешься ты сам?
Оглянись в прошлое. Вспомни хотя бы, чем обернулись людские тревога, депрессия и подавленность конца тридцатых - начала сороковых годов? И научил ли тебя чему-либо горький опыт былых поколений? Вспомни, как любые добрые намерения лучших представителей человечества перерастали в свою противоположность - благодаря тебе. Вспомни, как рвались сквозь Пространство и Время великие идеи творцов и гениев, радеющих о твоем благе, мечтающих о твоем благе, и как тонули те благие идеи в сером омуте твоих меленьких страстей.
Ради тебя, человека настоящего, живые всходили на костер. Ради тебя, человека настоящего, на протяжении веков шли ожесточенные сражения между Злом и Добром. Все жертвы, все страдания были ради тебя. А ты как был недоволен судьбою, так недоволен ею сейчас.
Обладая простейшими Знаниями, доступными всем, кто желает что-либо знать о себе и о Жизни, дабы иметь представление о том, что нас ожидает «завтра», попробуем окинуть взором наше «сегодня». Ибо наше «сегодня» - это результат того, что мы сообща творили «вчера».
Я приглашаю вас в путешествие – в РЭУ и ДЭЗ, на таможни и в министерства. Минбезопасности от самих себя, Минобороны друг от друга - все это будет потом, в конце пути. А вначале идем к тем, кто к нам ближе всех.
Вы уже устали, еще не ступив за порог оплеванной вами лестничной клетки? Ведь лифт не работает, двери и окна подъезда разбиты, а потолки и стены напоминают унылые своды тюрьмы.
Забежав в близлежащее РЭУ, глотнули очередную порцию позитивных эмоций. Тетеньки с потухшими глазами, оценив и прикинув, бесстрастно сообщают, что ваши проблемы с отоплением и унитазом – не их проблемы. У них - свои собственные. (Кстати, те же самые, что и у вас.) Да и надоели всякие просители, измучившие их пересчетом оплаты счетов за проживание на этом свете.
«Гнать надо всех», - подумали вы, оставшись наедине с текущим унитазом.
Далее держите путь к Чиновнику, в мэрию или управу. Просите помочь в обустройстве скотного двора, где вы ютитесь с чадами и домочадцами. Речи и тексты исполнительной власти вас повергают в такое уныние, что непроизвольно возникает желание кого-нибудь убить.
Затем вы мчитесь на свое рабочее место.
Рабочее место - благо, если оно обеспечивает вам достойную жизнь. Тогда это поистине великое благо. Тогда вы - живете! Уставая физически, не изнашиваетесь внутренне. У вас есть цель, интерес, задачи, смысл. Один из величайших смыслов жизни земной - трудиться на благо других, не забывая о собственном благе.
Пути «на работу» довольно разнообразны, но схожи в одном: вы агрессивны по отношению к другим. Вы плюете на правила хорошего тона, а заодно и на людей в милицейской форме, жаждущих кормить своих детей столь же сытно, как вы кормите своих. Ваши детки мало беспокоят тех людей, а на их потомство ровным счетом плевать вам. Кодекс чести – то моральный кодекс, а моралью нынче сыт не будешь.
Другой путь стелется железнодорожным полотном вдоль бескрайнего синего моря. Даже во сне вы завидуете людям, проживающим в столь дивных местах. С одной стороны, вы любуетесь фешенебельным комплексом оздоровительных сооружений, куда опасно приближаться из-за обилия охраны; с другой стороны, издыхающий поезд с полуживыми вагонами проводит рыночный эксперимент: стоимость проезда в таком «коммерческом» составе равна зарплате, которую, как дорогой подарок, возможно, вы получите через несколько лет.
Перекладными, чтобы дешевле, используя всевозможные удостоверения, в течение многих часов, наконец, вы добираетесь до своего рабочего места.
Кстати говоря, лично для меня по сей день остается загадкой, некой космической тайной, от которой чумеет даже всесильное небо: как простому россиянину, упившемуся в усмерть накануне, удается одолеть трехчасовой путь и прибыть вовремя на работу: тютелька в тютельку, ровно к восьми утра.
Здесь закрадывается скверная мыслишка: если бы у нашего россиянина не было шансов опохмелиться на службе, вряд ли бы он стал одолевать сей адский путь, не имеющий исторических аналогов и лишь слегка по своим масштабам напоминающий поход Македонского в далекую Индию или штурм Суворовым высокогорных Альп.
Тем не менее, это сущая правда. И подобные переходы я наблюдала ежедневно.
КОЭФФИЦИЕНТ ПОЛЕЗНОГО ДЕЙСТВИЯ
Мимо моих окон бегут на работу три женщины: одна - полная и высокая, вторая – худая и маленькая, третья – начальник.
Живут они в своих домах, на небольших клочках земли под картошку и прочую зелень, за много километров от места, где трудятся. Каждое утро, в любую погоду, в жару, дождь и холод, спешат они на работу и с работы домой. Тратя на дорогу - ни много, ни мало – почти семь часов.
Вкалывают - восемь.
Вручную, кургузым совком, женщины копают глубокую яму, куда позднее мужчины с техникой вмуровывают столбы под линии электропередач. Колодец столь узок, что развернуться там невозможно: щебень и камень они бросают наружу в позах, от которых скончался бы любой йог.
Иногда я хожу к ним в «бытовку» на чай. Обед, скромные свертки с едой, женщины привозят из дома. Перекусив кое-как, отдыхают: никогда не смеются, не шутят, не ссорятся. В основном, устало молчат. Молчат, когда ругаются мужики, работающие с техникой. Мужики, работающие с техникой, ругают, конечно же, не себя. Они кроют матом Высокую Власть, которая в ответе буквально за все: за то, что в стране нет гвоздей и бензина; что сломался автобус и рухнул башенный кран …
- Рит, - спрашиваю как-то у старшей, - а почему ваше местное начальство само не решит ваш транспортный вопрос? Ведь вы благоустраиваете железную дорогу. Можно же договориться с их руководством, чтобы ездить на работу поездом, а не перекладными. Это намного быстрее. Да и гораздо короче. Хочешь, я вам помогу?
(Осталась во мне уверенность, свойственная шизоидным личностям, что я - в ответе за все, и все - смогу.)
- Хорошо, - соглашается Рита.
- Узнай, пожалуйста, фамилии ваших начальников, а мы из редакции им позвоним. Ведь что-то же надо делать!
(Осталась во мне уверенность, свойственная шизоидным личностям, что пресса - в ответе за все, и может – все.)
- Хорошо, - отвечает Рита.
Проходит день, второй… Неделя проходит... Три женщины по-прежнему спешат мимо домика, где я живу. Спешат на работу и с работы домой.
- Рит, - вновь обращаюсь к старшей, - семь часов добираться и восемь трудиться – это ненормально! Коэффициент полезного действия, равный нулю!
Рита молчит.
- Бери бумагу, - продолжаю занудствовать я, - сейчас изложим суть вашей проблемы твоему непосредственному начальнику, который должен... Более того, обязан ее решить...
Рита молчит.
Она боится. Боится лишиться убогого и жалкого, но такого привычного, рабочего места.
Сгорали дни, и слышала я, как время от времени возникает у моих соседей старая, затертая до дыр, мелодия: правительство плохое, власть плохая, гнать надо всех...
И думалось мне: а вот на этой почве и произрастает достойная народа власть.
ШЛИ В МОСКВУ ХОДОКИ
Честное лицо губернатора, веселенькая рекламка шоколада: «Россия - щедрая душа» - все это также навеяло грустные воспоминания...
Славен интригами Кремль. Не менее славна и глубинка - местничеством и повязанностью, мздоимством и вымогательством. При подлете к любому городу из окна самолета видно, как вдалеке от дачных строений рядовых тружеников, особнячком, гнездятся крутые палаты высших чинов - отцов города иже с ними. Такие картинки всюду – от Москвы до самых окраин.
Несколько лет тому назад, на заре рекламного дела в России, по службе, мне довелось исколесить всю страну. Надо сказать, что столь нелюбимая в народе реклама - живая валюта, льющаяся в казну безо всяких на то усилий. Да и не только в казну. Реклама – «золотая жила» чиновников, ведающих справками на ее размещение. Многие из них подобными справками и выстроили свои загородные домовладения. Иностранные производители, вкладывая деньги в наш благодатнейший рынок, не ведая того, хорошо подкормили местных жучков.
Первая командировка была весьма памятной.
В Нижний Новгород, в одном купе со мной, ехал важный чин Министерства внутренних дел. Я видела, как суетилась на перроне сопровождающая его многолюдная свита. Потом свита отчалила и генерал, симпатичный мужик, переодевшись, направился в киоск - купить газетку на дорожку. Вернулся, сидит, молчит, глубоко задумавшись.
- Оплатите белье, - в купе вошла проводница.
Генерал, свернув белье узелком, отдает его проводнице:
- Нечем платить. Обчистили, - он хлопнул себя по карманам.
Тот смешной случай (по прибытии в город, где генерала встречала не менее пышная свита, он вернул мне деньги, которыми я спонсировала его путешествие) оказался своеобразной прелюдией к дальнейшим поездкам по стране, когда неоднократно чистили меня.
Таким образом, я имела счастье узнать доблестных блюстителей порядка на местах, среди которых (что также надо отметить) немало великолепных мужиков. Помогали, находили, возвращали. Краснодарские милиционеры вернули новенький, угнанный из Москвы автомобиль. Там же нашли украденную в Адлере видеоаппаратуру. Они, эти мужики (дай Бог им здоровья и честно заработанных денег!), не дают угаснуть надежде, что не все в России продается, не все покупается.
В город Самару мы отправились втроем: я и двое американцев, Нива и Курт. Стоял метельно-ветреный февраль. Домодедовский рейс постоянно откладывался, тем не менее в аэропорту нас встретил терпеливый водитель, доставивший поздней ночью в отель.
В отеле «Волга» (так назывался местный дом приюта) стоимость комнатки – без ванны и горячей воды - обходилась 80 долларов за сутки. Уплатив 720 наличными, мои иностранцы возмечтали почивать. Мылом в «номерах» не пахло. Но горничная, по моей просьбе, все-таки где-то его изыскала: одарила куском черного хозяйственного мыла, который надлежало разделить на троих: треть мне и две трети – заморским гостям, американцам Ниве и Курту.
Утром началось «хождение по мукам», вошедшее в историю рекламного дела не только в нынешней России. Фамилии чиновников Самары довольно быстро стали нарицательными среди многих других иностранных партнеров. Когда речь заходила об одном из них, Главном Художнике города, Нива сжималась комком, будто в сибирскую стужу.
Работал он в паре - с плотной энергичной дамой, выдававшей планы и справки.
Молодые ребята (из местных) с энтузиазмом взялись за новое дело – уличную рекламу. (Кстати, для знаменитой, некогда советской, шоколадной фабрики «Россия», основной офис которой, так полагаю, наравне с основными доходами, теперь находится в Швейцарии.)
Нашла тех ребят, как говорится, от фонаря: позвонила в первую подвернувшуюся организацию. Они заинтересовались, откликнулись. Но откуда мне дано было знать, что в городе Самара уже давно все схвачено, поделено, а стоимость услуг имеет определенную цену? Мальчишки, работавшие ночью и днем, через короткое время столкнулись с зубрами (опять же местной) администрации. Пока что было нести - несли. Пока что было давать - давали. Стесняясь и, по молодости, не привыкнув давать...
Не в характере автора утомлять читателя описанием мелочей. Цели-то у нас иные – глобальные. Скажу лишь коротко. Длительное противостояние полных искреннего энтузиазма молодых парней с исполнительной властью завершилось крахом первых и расцветом материального благополучия родственников последних.
Самара - заповедный город. Там, на волжских берегах, любят отдыхать столичные мужи. Там росли и оперялись многие ценные кадры, раздевшие впоследствии страну до нага.
А тем временем шли и продолжают идти в Москву ходоки - стучать касками об асфальт.
СИНДРОМ ЗАМКНУТОГО ПРОСТРАНСТВА
- Ну, сходи куда-нибудь. Сколько можно сидеть у телевизора?
- Отстань!
- С ума сойдешь от этих сериалов! Одно и то же. Одни и те же лица!
- Да замолчишь ты, наконец?! Если не заткнешься, вечером в «Дорожном патруле» будет сюжет на тему, как дочь придушила свою мать. Заткнись!
- Любимая дочь, найди мне, пожалуйста, телефон поликлиники. Здесь, в справочнике, мелкий шрифт и все по-английски.
- Позвони «09» и оставь меня в покое! - дочь переходит на крик: на экране кульминационная сцена семейной разборки «Богатых», которые плачут.
Шлепаю в кухню.
- Справочная? Будьте добры, телефон поликлиники. Платно? Нет, справочник не нужен, у меня такой есть.
Возвращаюсь в комнату.
- Умаляю, найди телефон. По «09» не дают. Говорят - платно. Жалко же восемь тысяч...
- Ты оставишь меня в покое? - кричит дочь во всю глотку: на экране все та же кульминационная сцена, где те же самые лица решают все ту же проблему.
Шлепаю в кухню.
- Будьте добры, дайте мне телефон поликлиники. Платно так платно. Перезвоните? Хорошо.
Через полчаса раздается звонок.
- Да. Спасибо. Я оплачу.
Набираю номер:
- Какая квартира?! Мне дали ваш телефон.
Вновь – справочное:
- Извините, мне только что оказали платную услугу: вместо поликлиники дали телефон квартиры. Перепроверите? Перезвоните? Спасибо.
Возвращаюсь в комнату.
- Я тебя умоляю… Больше не могу… Издевательство какое-то… Счет выписывают мгновением ока, а телефон дать не могут!
- Давай свой справочник! - орет дочь, листая желтый гроссбух. - Здесь не поймешь ничего! Звони еще раз! - дочь швыряет гроссбух: на экране все та же кульминационная сцена, где все те же лица решают все ту же проблему.
Шлепаю в кухню.
- Извините, я просила у вас... Да, счет выписали, но телефон не тот. Как через неделю?! Через неделю мне будет нужен телефон сумасшедшего дома…
Трубка - пи-пи...
Возвращаюсь в комнату.
- Представляешь, они сказали, что перезвонят - через неделю!
Дочь напряженно молчит.
- Кстати, милая, ты сделала ключи?
- Сделала, – следует зловеще-угрожающий ответ: на экране все та же кульминационная сцена, где все те же лица решают все ту же проблему.
- И сколько заплатила?
- Тридцать тысяч.
- Сколько?! – подпрыгнула я. – Быть этого не может!
- Не веришь - сходи сама.
- Боже, еще пару заходов в «Бытовые услуги» и мы идем по миру.
Шлепаю в кухню.
Полдня ушло – дела ни с места. Когда же явится слесарь? Это кап-кап - прямая дорожка в дурдом.
- Здравствуйте, я звонила вчера... Да, кран течет. Обещали утром, но уже обед. Как не придет? Знаю, что платно. Завтра? Но у меня день сгорел зря. Из-за вас я не пошла на работу…
Трубка - пи-пи...
Так. Что еще? Счет за межгород - с космическими цифрами.
- Добрый день, вы прислали мне счет... Быть того не может! Начальнику?
Трубка - пи-пи...
У начальника - вальс Штрауса. Минута... две... по второму кругу...
Черт с ним, с начальником! Надо звонить на работу.
На работе - болеро Равеля. Минута... две... по второму кругу...
Черт с ней, с работой! Все равно день накрылся. Накрылся день медным тазом!
АДОВЫ КРУГИ
«Волшебный град! Там люди в деле тихи,
Но, говорят, волнуются за двух». (Н.Некрасов)
Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Дело на Руси, на самом деле, не спешит, не торопится - оно томится.
Смешались нынче господа, товарищи, граждане. Рассосалось в магазинах - переместилось в соцбытобустройство. В природе, известно, ничто не исчезает. Все переливается. Из пустого - в порожнее, из порожнего - в пустое. Там, глядишь, и совсем рассосется...
Заведения мягкого отсева населения, как-то: РЖУ и РЭУ, БТУ и БТИ, МРЭО и СВАО - берут измором очередями.
В ДЭЗе - перерасчет. Двух бухгалтеров обложили беспокойные старушки. Старушкам присесть негде, и граждане спят стоя, прислонившись к стене. Изредка открывается окошечко, ничем не отличающееся от окошечек заведений строгорежимных, старушка просовывает в окошечко книжечку и оно с треском захлопывается.
- Петрова! Следующий! – через некоторое время раздается голос из окошечка, которое затворяется вновь.
- Господи, неужели нельзя не мучить людей? - вздыхает тяжело старушка.
- Бесполезно, - устало откликается очередь.
В БТИ - объявление: «Господа! Будьте взаимовежливы!». Господа, юридические и физические, по одному просачиваясь в комнатенку, садятся на стульчик, где им вежливо говорят:
- Идите оплатите, потом вернетесь.
- А куда идти?
- По трамвайным путям - прямо, затем - направо, далее - налево за угол и снова по ходу троллейбуса вперед.
- Но пока я дойду, там наступит обед. Когда вернусь, закроетесь вы.
- Сегодня оплатите - завтра придете.
- А почему нельзя оплатить у вас?
- У нас не положено!
- Но...
- Следующий!
- Неужели нельзя не мучить людей?! - выходит ни с чем господин.
- Бесполезно, - вздыхает усталая очередь.
В БТУ - давка. Здесь - товарищи. Безработные. Стыдливые и буйные - вместе. Стыдливые вначале. Пока не обтесались. Дней через десять, привыкнув к перекличке и лицам, ставшими родными, стыдливый становится буйным и зычным голосом кричит:
- Пушков!
- Здесь!
- Горохов! Нету Горохова?
- Нету. Вычеркивай!
- Усов! Есть Усов?
- Ухов! Я - Ухов!
- Сто тридцать девятый!
- Есть где записать?
- Пиши на руке, - всколыхнулись товарищи.
- Скажите, а сколько за день проходит?
- Говорят, десять-двенадцать...
- Ёж твою мать! И сколько их там?
- Две барышни на компьютерах.
- Ёж твою мать! Скажите, а как они принимают?
- С 10 до 17, перерыв с 14 до 15, в среду до 13 и в пятницу до 16, и еще два раза - технический перерыв. Суббота и воскресенье - выходные.
- Е ка ла ме не! Неужели нельзя не мучить людей?!
- Бесполезно, - тяжело вздыхает посиневшая от холода очередь, - порядка нигде нет.
О, мама миа, пресвятая дева богородица! Хоть и говорят, что пороки верхов отражаются на нравах низов, а на недоумстве низов расцветают пороки верхов, еж твою мать, доколе ты нас будешь мучить?!
О ТАМОЖНЕ И КОЗЕ
Рано утром Егорыч ведет на выпас двух коз. Когда-то он держал корову. Но теперь, вместо коровы, некогда поившей молоком весь дачный люд, завел мечущуюся на привязи козу, дающую в полдень кружку молока. Коза агрессивна по непонятным причинам: то ли скучает по старому двору, то ли ей не нравится новый ландшафт. Блеет она, во всяком случае, громко и навзрыд, почти без передышки.
С завидным упорством, каждое утро, Егорыч привязывает козу около тропинки, спускающейся к колодцу, что в самой низине глубокого оврага. Склоны оврага, поросшие земляникой, клевером, тысячелистником и ромашкой, он время от времени скашивает. Основной сенокос стоит в июне, когда разнотравье брызжет целебными соками.
Всякий раз держа путь по воду, деревенские утыкаются носом в козу. Сорвавшись с места, стремглав, та настигает идущего. Защищаясь пустыми ведрами, матерясь и бранясь, некто прорывается к заветному колодцу, назад возвращаясь обходными путями – через дикие заросли жгучей крапивы. Идут к Егорычу - жаловаться. Тот доброжелательно рассказывает о судьбе строптивой козы, о безвременно ушедшей корове, обещая, что завтра переведет ненормальную в другое место.
Утром все повторяется в той же последовательности – коза пасется на прежнем месте.
Дело в том, что богатые травоугодия бывшего колхоза нынче распроданы частникам под строительство дач. Из-за тех клочков деревню периодически и сотрясают крики. По окончании летнего сезона, на какой-нибудь свадьбе или гулянке, народ благополучно мирится, танцует, пьет, ест, дружелюбно зимует, а с приходом весны страсти разгораются вновь: споры и склоки достигают пика – как и чем деревенским прокормить свой домашний скот?
- Ну что, покурим? – Егорыч, утерев ладонью потный лоб, сел рядом со мной.
- Ты же бросил.
- Где тут бросишь - при такой-то жизни, - взмокший до нитки, он снял с головы спортивную кепку.
- Откуда кепка?
- Спортсмен подарил. Из Марокко. Специально привез для меня, - Егорыч горделиво демонстрирует заморский подарок.
- Ты в этой кепке как настоящий бизнесмен. Хорошо вписываешься в сегодняшний день.
- Где там вписываюсь... Вот эти, да, - кивнул в сторону краснокирпичных особняков, вокруг которых кипела работа: скрежетала пила, стучали топоры, сновали люди, - здорово вписались.
- А кто строит? С таким-то размахом!
- Говорят, таможенник. Платит - тысячу долларов каждому. А там человек десять украинцев. Откуда деньги такие? - Егорыч потянулся к сигаретам. - Дворец же. Одного кирпича сколько!
- Егорыч, таможня – это государство в государстве. Там деньги не берут - им сами несут. Чтобы не свихнуться. Там можно сойти с ума - уже в первые минуты. Я, между прочим, на грани помешательства, была готова отдать им чуть ли не жизнь. За маленький ящик с такими вот, как у тебя, кепками.
Егорыч взял в руки яркую кепку, внимательно осмотрел, натянул потуже на седую голову. А я, вспомнив блуждания по коридорам таможни, начала свой рассказ.
- Когда-то в наш офис пришла срочная посылка из Англии. С обычными кепками - для одной из телепередач. Это, Егорыч, так называемая скрытая реклама, когда спонсор, оплачивая какое-либо мероприятие, одновременно рекламирует себя. А кепки, в которых вся соль спонсорской затеи, не могли взять с таможни недели две.
- Как так? - недоумевает Егорыч.
- Чтобы их получить, надо собрать ворох бумаг: пройти экспертизу на предмет отсутствия вируса, иметь разрешение от высокой инстанции... Бумаги-то ладно. С противоположных концов города собрать бумаги все-таки можно. Бензина, правда, сожрешь цистерну. Страшно, Егорыч, другое. Страшен распорядок работы наших российских контор. И таможни, в частности. Не зря Бунин говорил, «письмоводители и делопроизводители - племя хитрое и многоопытное при всей своей видимой простоватости»...
- Правда, - засмеялся Егорыч.
- Это хитрое подлое «племя» столь виртуозно выкачивает денежки из чужого кармана, что им позавидует черт. Суди сам. Высокая инстанция, которая дает письменное разрешение, трудится лишь до полудня. До полудня ты должен успеть принести свое заявление. На следующий день, в это же самое время, ни раньше, ни позже, ты, возможно, получишь ответ. Считай, два дня ушло. Затем несешь образец содержимого посылки на экспертизу в какой-нибудь Росмоспромтекстуголь, где тебе говорят, что результат экспертизы сообщат через несколько дней. Считай, еще плюс три дня. А тут грядут выходные. Сколько получится?
- Уже семь дней, - считает на пальцах Егорыч.
- Но и это не все! Все только и начинается. Ползешь за своей посылочкой в исходную точку: пункт номер один, где она лежит на хранении. Здесь узнаешь, что пошлину наличными не принимают, а деньги надо переводить на расчетный счет промежуточного пункта номер два. Приходишь в пункт номер два за подтверждением об оплате, а тебе говорят, что результат получишь только на четвертый день в пункте номер три.
В промежуточном пункте номер три с длинными-предлинными, запутанными до дурноты коридорами, наглухо закрытыми дверьми - ни единого стула. А вдоль стен - огромная очередь понурых людей, заживо готовящихся к кремации. Стоят здесь долго, молча, смирно. Изредка из кабинета в кабинет снуют деловые, холеные, великолепно питающиеся высокомерные люди. Их лица – это не изможденные лица работяг или каких-нибудь там полуголодных деревенских призывников, которых специально, перед призывом в нашу доблестную армию, откармливают крупами и насыщают белками, и которых ты, порой, созерцаешь на ТВ.
О, Егорыч, ты бы видел те лица! Они холодны и величественны, словно льды Заполярья. Они неприступны, словно стены вражеских бастионов. Это лица египетских фараонов, царей, властителей мира, сочащиеся сытым презрением к бессловесным человеко-рабам.
Смекнув быстро, Егорыч, внимательно слушающий мой рассказ, кивает в сторону леса:
- Это и есть их дома.
- О, Егорыч, ты бы видел тех нелюдей в человеческом облике! Они как пиявки, присосавшиеся к жирным местам. Они сбились в стаи, дабы держать круговую оборону против своих же соотечественников. Они как пауки, опутавшие липкой сетью все государство – снизу до верху. Они как неистребимые тараканьи гнезда - способны испакостить любую Систему. Они как ржавчина, с которой начинается разложение всякого здорового предмета. Их распорядок работы – это неодолимая полоса препятствий, которую невозможно осилить. Их бюрократическое иго, поверь, страшнее любого ига на свете.
О, Егорыч, когда мне говорят о каком-то мировом правительстве, мечтающем поставить Россию на колени, я лишь улыбаюсь в ответ. Да мы уже на коленях – перед своими бюрократами. Когда Илья Глазунов или Никита Михалков рассуждают о реставрации монархии, я тоже смеюсь. Да все монархии взрывались только их руками – руками чиновников и бюрократов. Все революции происходили только из-за них.
Чиновничество же – это опорно-двигательный аппарат государства. Если такой аппарат порочен, если в нем осели червивые людишки, о каких реформах можно помышлять? В одну конторку – ОВИР – мы ходили более года: то запятая стояла не там, то шрифт был не тот, то вместо римских цифр должны быть арабские. Каждый раз мы уходили оплеванными: с нами даже не разговаривали – на нас попросту рычали.
О, Егорыч, мы толкуем о реформах, но какие тут к черту реформы, если существуют они, эти зловещие стаи, перед которыми бессильна любая власть. Да они дискредитируют всякую, даже самую совершенную, власть. И что особенно печально, они уверены в том, что столь сытно и безбедно, как сегодня, они будут жить всегда. Им даже в голову не приходит, отчего разрушались могучие империи и сколь высокую цену - в будущем - они за все заплатят.
Каким тоном они с тобой говорят! Это тон небожителей, снизошедших к тебе, сирому и убогому. А терпеливый проситель, униженно кланяясь, стоит перед ними с распростертой дланью: на! бери! только не мучь! Стоит – века! Ожидая отца-благодетеля, который придет и, вместо него, сирого и убогого, наведет порядок в его собственном доме.
О, Егорыч, когда мне говорят о «духовности» великого русского народа, называя в качестве примера Иоанна Кронштадского или Александра Невского, я зловеще молчу. Да ни один народ мира так не унижает свое государство, как это делает мой «великий русский народ». Мы привыкли почем зря склонять государство, обвинять его во всех грехах, но скажи, причем здесь государство, если граждане хамы? Каковы граждане – таково их государство. Изменятся граждане – станет другим государство.
О, Егорыч, и такой поноптикум – лишь одна сторона проблемы. Есть и другая. Не знаю, чем объяснить, но попадая в стены административных учреждений, я катастрофически тупею. Я мгновенно теряюсь – среди огромного количества указующих и разъясняющих постановлений и объявлений. Может, аура у них такая, а, может, со мной что-то не в порядке, но я перестаю вообще что-либо соображать.
Там постоянно кто-то, проявляя обо мне отеческую заботу, на непонятном языке, пытается мне что-то разрешить. Меня охватывает паника и начинает казаться, что я никогда из их коридоров не вырвусь на волю живой. Уже загодя, перед тем как идти туда, настроение ужасающе падает. Потому что предвидишь встречу с людом озлобленным и подневольным, с длинным перечнем определенных обязанностей, за исполнение которых им платят малые гроши.
Тот нищий и злобный чиновничий люд, равно как их высокое начальство, также не дарит человеку здоровье, а, напротив, будто вампир, выпивает его. Он привязан к месту, будто животное к дырявой клети: у него нет желания хоть как-то свое место обустроить и очеловечить, придать месту, что называется, божеский вид. Ибо он, сей мелко-чиновничий люд (и это самое страшное!) уже свыкся со своим положением. Он уподобился винтику громадной Административной Машины, обслуживающему не Человека, а саму Машину.
Вот так-то, Егорыч. С одной стороны, диктат разрешительных, с другой – указательных контор. А мы – в жерновах. Между этими двумя. Но ты слушай дальше историю с кепками... Наконец, дня через четыре подтверждение об оплате у тебя в руках, и ты мчишься с ним в пункт номер один, где пылятся твои кепки. Здесь, опять вдоль стены, но уже на стульях, долгая живая очередь.
Стульчики, конечно, не от большой любви к человеку. Видно, по необходимости: там периодически кого-нибудь выносят на носилках. Очередь сидит лицом к дверям, захлопывающимся перед носом то на перерыв, то на перекур, то на обед. Оформить бумаги, естественно, не успеваешь. Процедура интенсивного сгорания нервных клеток переносится на следующий день. Утром снова спешишь занять очередь. Тут тебе радостно и сообщают, что новый курс валюты, по которому идет расчет, будет известен не раньше, чем через два часа. А тут и обед. А после обеда оказывается, что в канун выходных рабочий день укорочен. Ты подсчитал, Егорыч, сколько дней лежит, пылясь, и во что обходится твоя заграничная кепочка?
- Уж недели две с гаком! - ахает Егорыч.
- Теперь догадался, откуда кирпичик-то на домишко?
- Ясное дело. Земля, значит, дает нам силы, а мы их друг у друга, как кровопийцы, высасываем, - посмотрев на свои мозолистые руки, Егорыч вздохнул, поднялся и заковылял к лесной опушке: сенокос был в разгаре.
ТАЙНЫ ЗОДИАКА
С Дашкой мы спорим редко - почти всегда она согласно кивает головой и молчит. Она приходит ко мне в одном и том же штопанном-перештопанном халате, в одних и тех же тапочках, стоптанных и залатанных, приходит курить.
Работает Дашка простым чиновником в планово-финансовом отделе министерства, жизненно важном для каждого из нас. Она считает деньги, распределяет деньги, любит деньги и, судя по всему, их много имеет. Потому как деньги, ежели их любишь, отвечают взаимностью.
Я к деньгам равнодушна. Они мне платят тем же. Но Дашка из этого - из любви к деньгам - делает страшную тайну. Когда ее муж Вася просит на мелкие расходы, жена божится, что у нее нет ни копейки, занимает у меня, дает взаймы мужу, тут же возвращая долг мне. Вертится, короче. Как и подобает истинно российскому чиновнику, запутавшему всех и вся.
Просить у Дашки что-либо - дело бесполезное. Она скажет, что в доме нет соли, нет хлеба, нет снега, нет сигарет. Затем уйдет, будет где-то долго рыться, копаться, искать; вынесет штучку крутого «Кардена» и сопроводит словом «последнее». Ну, а коли меж нами все-таки возникнет спор, Дашка, забывшись, снова мчится к себе, находит еще пару «Пьеров» и мы продолжаем сражаться.
- Люди почти не меняются, - говорит Дашка, - какими были сто лет назад, такими остались.
«А чем-то она, и правда, напоминает Коробочку», - думаю я про себя.
- Как были жлобами, так жлобами остались, - убедительно доказывает Дашка, незаметно извлекая очередного «Пьера».
- Люди, в основном, добрые и хорошие, но только слепые, - возражаю я, спрашивая, нет ли у нее чего-нибудь выпить. Дашка уходит, приносит в кружке немножко, и мы опять затеваем спор.
- Все же раньше лучше жилось, - утверждает она.
- Чем же лучше? Раньше в лаптях все ходили, теперь - при машинах. Раньше в центре Москвы петухи кукарекали, теперь...
- Дешевле все было.
- Зато не было ничего. Теперь все есть. Денег пока, правда, нет, но когда-то же будут, - не совсем уверенно заявляю я.
- Деньги-то есть, - пряча глаза, она тянет свое.
Дом ее переполнен старьем - негде ногу поставить. Забиты шкафы, полки, углы, балконы. Время от времени пустые коробки выстраиваются в прихожей; с наступлением дачного сезона баррикада, разбираясь, увозится за город. Коробки часто - не местного происхождения: из южных областей. Куда - в обратном направлении - следуют мои узлы. Дашка, по службе, финансирует кормильцев; те, натурой, возвращают ей долг. Я - подкармливаю; меня - бьют, подбирают, обогревают и пускают плыть дальше.
Надо отметить, что по знакам зодиака мы с Дашкой чуть ли не близнецы. В реальности же – совсем наоборот. Она, выдрюченная министерской школой, под пыткой не скажет лишнего; я рассказываю обо всем, даже если меня об этом не спрашивают. Она, умея планировать и экономить, купила несколько машин, вторую квартиру, построила дачу, имеет личного водителя. Я, имея космический ум, потеряла машину, подаренную своим ребенком и разбитую всмятку чужим; беспризорным родственникам отдала деревенский дом; квартиру, где нет места собственным детям, делим пополам со знакомым беженцем.
Но, самое поразительное, мы с Дашкой оказались еще и родственниками. В буквальном смысле. Жили-жили, бок о бок, лет двадцать, а однажды в ее кухне я увидела связку лука. Лук тот, надо сказать, особый, фиолетового цвета, воронежский. А поскольку корни моего ветвистого древа раскинулись и там, я спросила Дашку, откуда лук. Выяснилось, что моя свекровь и Дашкина мать – двоюродные сестры. А наши, значит, дети - самые что ни на есть тоже братья и сестры.
Узнав все это, мы с Дашкой другими не стали. Тем не менее, нежно любим друг друга. Я - завидую ее земному уму, она - сочувствует мне, оторванной от реалий.
Остается, правда, еще одна тайна: почему с меня денег никто не берет, а она за все платит?
БОСИКОМ ПО ЗОЛОТУ
Лешка - симпатяга. Есть же обаятельные мужики! Говорят, глаза - зеркало души. Его глаза чисты, словно у младенца: доверчивы, наивны и смешливы. Нет в них того налета пыли, который к тридцати уже у многих.
Пару лет назад Лешка работал в органах. Не прижился - ушел. Где тут – с такими чистыми глазами! Теперь - с камнем. Он любит камень и относится к нему словно к живому.
Моя обитель на берегу моря - между Лешкиной новой работой и домиком его престарелой бабки, которую он навещает ежедневно. Возвращаясь от бабки, парень забегает ко мне, и мы обмениваемся продуктами и новостями: Лешка мне дарит свежие куриные яйца, я ему - апельсины, купленные на рынке. Новости же приморского поселка сводятся всегда к сообщению о приезде наших общих знакомых.
Мне нравится такая замкнутость небольшого пространства, где все так просто и все так размеренно. В Москве – иначе. В Москве народ выжат и раздражен: вечным бегом и вечной погоней. Бегут и бегут, пока не упадут. Марафон - по одному и тому же замкнутому кругу: от роддома до кладбища.
- Кит приехал, - Лешка, закурив, положил на стол маленький сверток.
- А это что? – любопытствую я.
- Глина. Бабке несу. Раны затягивает. У нее тромбофлебит. Сказала, помогает.
- Взял-то где?
- В горах. История - уникальная! Дед, три года назад, ходил охотиться, и забрел на какой-то источник. Вернулся туда этой весной, а следы как были, так и остались, будто вчера ступал. Он заинтересовался, взял глину на пробу. Оказалось, лечебная.
- Леша, – мгновенно возгорелась я, - давай анализ сделаем! Вдруг что-то необыкновенное?
Прошло немного времени, и я вернулась в Москву - с цветами и тяжелым куском Лешкиной глины. Не успела раздеться - на пороге соседка, работающая, между прочим, в Минздраве.
- Маринка, - вдохновенно начинаю я, - где можно сделать анализ глины? С юга привезла. Я мазала лицо - кожа становится гладкой, морщины разглаживаются. Представляешь, какое чудо?!
- Есть один институт. Физиотерапии. Звони туда. Сейчас.
И мы набираем номер телефона института.
- Скажите, пожалуйста, у вас можно сделать анализ глины? У нее замечательный эффект...
- Соединяю с начальником отдела, - отвечает милый голос. Судя по всему, секретарь.
В трубке возник голос, от которого сразу захотелось уснуть. И не просыпаться - никогда. Это был голос очередного Вершителя Судеб, безжизненного робота, осевшего в кресле, и непробиваемого, как Лешкин гранит.
- Чтобы сделать анализ, вам следует обратиться в органы того места, где найдена глина...
- Но мы же не поедем обратно! Это далеко. И дорого. Мы заплатим наличными здесь, - пытаюсь доказать свое.
- Здесь не положено. У нас такой порядок. Вначале обратитесь к местным властям: там создадут комиссию, комиссия осмотрит место и даст заключение; потом перечислите деньги на наш расчетный счет и уже с заключением и с ходатайством на руках идете к нам...
Прислушиваясь к беседе, Маринка топчется рядом.
- Скажи ему, - кричит она в ухо, - что на бланке Минздрава мы сделаем такое ходатайство!
- Мы соберем нужные бумаги, - вслед за Маринкой, повторяю я. - А заплатим наличными. Сразу же, по результату.
- Мы не берем наличными. У нас - по перечислению.
- Тогда, прошу вас, пожалуйста, дайте нам телефон аналогичного заведения, где можно...
- Такие организации есть, но телефон дать не могу, - упорствует гранит.
- Почему? Это, что, государственная тайна? - тихо закипаю я.
- Тайна не тайна, а телефон дать не могу.
- А если это – национальное богатство? Клад! Люди же не просто так слагают легенды...
- Вы, что, не понимаете, у нас такой порядок?!
- Пенсионер, - шепчет на ухо Маринка, - боится потерять свое место. Умрет, но не попятится.
- А если это в буквальном смысле «золотоносная жила», которая принесет здоровье больным и валюту стране? Мы потому и обращаемся к вам, чтобы, в случае хороших результатов, превратить уникальное место в достояние государства! И потом, - продолжаю настаивать я, - вы хоть представляете себе все это: ехать на край земли; искать местные органы и объясняться; создавать комиссию и тащить ее к источнику; ждать заключение; потом с заключением, черт знает где, брать ходатайство для вас; затем перечислять деньги, которых там, на периферии, ни у кого нет; и снова возвращаться к вам обратно?!
- Мы - учреждение всесоюзного масштаба! – всесоюзный робот-гранит кладет трубку.
Маринка и я, долго и молча, смотрим друг на друга.
- Страна идиотов, - выговорила, наконец, она. - Страна дураков, где голодные, босиком, ходят по золоту.
ОДУХОТВОРЕННОСТЬ
У метро продают цветы: гладиолусы, алые астры - первые намеки на раннюю осень.
- И где же мужчины, одаривающие цветами? – я остановилась возле торговых рядов, любуясь многоцветьем.
- Вот я их вам и подарю, - улыбнулся старичок в белой кепке.
- Что вы, я же пошутила. Целый день на солнце... Ради мизерных копеек... Я не приму столь дорогой подарок.
- Берите! - старичок торжественно протянул мне букет гладиолусов. А далее последовал текст, который вознес меня к облакам.
Не зря говорят, что добрый комплимент подобен теплому лучу – я расцвела. С охапкой цветов, ослепительно сияя, будто за спиной неожиданно выросли крылья, полетела дальше - в химчистку.
Здесь, томясь бездельем и пустотой, меня поджидают две скорбные тетеньки.
- Не было этих пятен, - я разглядываю неузнаваемо-знакомую вещь.
- Мы, что же, их вам нарисовали? – дружно засмеялись повеселевшие тетеньки. На их смех вышла третья прискорбная.
- Измято все. Лучше бы сдала в американскую...
- Вот и везите туда! - сходу вступило в беседу лицо из группы поддержки. - У меня зарплата четыреста рублей!
- Ежели у вас будет четыреста тысяч, от этого ничто не изменится, - тихо ответила я, предчувствуя опасность: пышные, как мой букет, тетеньки мигом сгруппировались в единый фронт по другую сторону барьера.
- Мы тебя сюда не приглашали!
- Цены-то у вас дороже, чем в американской. А там все чистенько, все упаковано, - про себя бормоча, пытаюсь опознать знакомо-неузнаваемую вещь.
- Вот и вези туда! – хором воскликнул коротко-стриженый букет.
- Мне что же, платить еще? Как раз получится ваша зарплата.
- А нам какое дело?! – фальцетом откликнулся хор.
- Но у вас так дорого! Я думала, если дорого, значит, качественно. А тут - даже количественно убыло.
- Ей подавай новое! Как в универмаге! - просолировал цветок из пышного букета.
- Тогда хоть упакуйте...
- У нас (у них) нет вешалок! - взвились костром хор и группа поддержки, скопившаяся за моей спиной.
Я оглянулась.
Те, что за спиной, ничем не отличались от тех, что по другую сторону барьера. Вместе они представляли большую лужу, опасную не только для моего (а, может, и не моего) пальто, но и того восторженного состояния души, подаренного у метро старичком в белой кепочке.
Пора было смываться.
КАК МЕРКНУТ ЗВЕЗДЫ
- Ничто так не убивает в наших людях, как необязательность и безответственность. Вот к чему никогда не привыкну, – сказал мне однажды знакомый, известный композитор. - Причем, на всех уровнях: сверху донизу. Будто круговая порука. Ну, не можешь что-то сделать - позвони, предупреди. Не держи в напряжении. Многократно помноженное, столь дикое свойство характера русского человека – необязательность и безответственность - способно угробить любую Систему. Взорвет, в чем я не сомневаюсь, и Систему нынешнюю.
- А там, где ты живешь, разве иначе?
- Что ты! Обманул раз, подвел два - на третий с тобой говорить не будут. Четкость и обязательность - визитная карточка человека. Там ценят не только свое время, оно дороже денег, но и время партнера. «Твердо держи слово и будь верен ему - и ты во всякое время найдешь нужное для тебя»: эта библейская фраза - стержень их жизни.
Здесь же, в России, меня не покидает ощущение, что большинство граждан поражено некой специфической болезнью - «разжижжением мозгов». Я слышал, врачи объясняют такой феномен врожденной вялостью надпочечников. Не знаю, так это или не так, но за всю свою жизнь в России я встретил только двоих пунктуальных. Остальные - просто кошмар! Скажут, что «позвонят завтра», и это «завтра» можно ждать годами. А ты сидишь, как истукан, в напряжении: ждешь дни, месяцы, годы...
Приятель мой казался удрученным. Живя в Нью-Йорке, наезжал он на землю отцов - пообщаться с друзьями. Возвращался, разочарованный.
Там, в эмиграции, многие звезды шоу-бизнеса и бизнесмены, люди в нашей стране известные и почитаемые, находили приют в его гостеприимном доме. Для многих он был учителем, причалом, откуда затем отправлялись они в большое плаванье. Здесь же, на родине, он был одинок.
- А почему ты не вернешься совсем? - спросила однажды его.
Он улыбнулся, и было что-то в этой улыбке потерянно-отрешенное, какая-то горечь или сожаление.
Мне нечего было сказать. Да и что я могла возразить? Неопределенность обещаний, с легкостью даваемых и с такой же легкостью забываемых, подобны стихийному бедствию, от которого на родине некуда скрыться. Я представила на мгновение, войди обязательность в наш повседневный быт, стань частью характера каждого, насколько проще будет жить. Сколько лишних узлов будет распутано! Сколько камней исчезнет с пути!
Необязательность – родная сестра безответственности. Ничто не приводило меня в такое отчаянье, как эта массовая болезнь. С годами научившись терпеть чужие недостатки, я не могла привыкнуть к тому, что заставляли терять, в ожидании, драгоценное время. Закрывала глаза на явную тупость, прощала озлобленных и злопамятных, амбициозных и надменных, но необязательность и безответственность повергали меня в смертную тоску. Такое пренебрежение к чужому времени и жизни казалось мне дикостью, варварством, чему оправдания не было.
Я теряла друзей и уходила от людей, для которых слово было пустым звуком. «Как же они, - думала я, - не уважая других, требуют уважения к себе? Как же они, негодуя и обижаясь на кого-то, сами ненадежны, трепливы, размазаны?»
В какой-то момент я даже поняла, отчего у моего народа столь нелепая судьба - она иной быть не может. Не зря же говорят: «Посеешь привычку – пожнешь характер; посеешь характер – пожнешь судьбу».
Мы долго еще с моим приятелем беседовали о жизни - здесь и там, в эмиграции; о наших «звездах», чьи лица на снимках журналов и книг, с подписями и надписями, автографами и посвящениями, мелькали в его комнате. Это были люди известные миру: наши кумиры - его ученики.
- Возвращайся, – повторила я, уходя.
Он улыбнулся. И вновь улыбка, молчаливая и печальная, сказала то, о чем он обычно никогда не говорил вслух.
«АНГЛИЙСКАЯ РАЗВЕДКА»
Кто следит за моим повествованием, догадается, к чему я веду. А веду я к тому, чтобы показать наглядным примером, сколь всё в этой жизни взаимосвязано и каким образом такая взаимосвязь, рано или поздно, непременно аукнется.
В самом начале своей деятельности в одной из международных контор, именуемой моими недоброжелателями «английской разведкой», для совместной плодотворной работы я имела глупость рекомендовать высокому начальству несколько деловых, инициативных, надежных и честных, так мне казалось, знакомых и друзей. Не подразумевала, конечно, что подобной акцией, загодя, рублю сук, на котором сижу.
Доверчивые и обязательные иностранцы, тогда еще, в начале 90-х, не знали, что наш дом Россия – это не их дом; что здесь, если в чем-то клянутся, вовсе не значит, будто дела обстоят именно так; если берут в долг, вовсе не значит, что вовремя его отдадут; если кому-то что-то обещают, вовсе не значит, что сдержат свое обещание; если кому-либо кланяются в пояс, вовсе не значит, что здесь его любят и ждут; если к миру призывают, вовсе не значит, что к миру стремятся и мира хотят...
Словом, у них - это не у нас.
У нас - все с точностью до наоборот.
Как сказала моя подружка, француженка Каролин, если у них 95% работы дают результат, а 5% уходит в корзину, то наши пропорции прямо противоположны их пропорциям: 5% всеобщей трудовой суеты дают результат, а 95% – золотым песком – оседает неведомо где.
Итак, двум хорошо известным на мировом рынке фирмам, для совместной плодотворной работы, я рекомендовала своих друзей. Могла ли предвидеть тогда, что друзья окажутся «бомбой замедленного действия», которая впоследствии тяжко ранит не только меня?
Первая пара супругов, страдающая хроническим отсутствием денег, едва получив аванс, бросив дела, в самый разгар запланированных мероприятий скрылась на яхте - путешествовать по знойным местам. Вторая пара превзошла фантазией первую.
- Слушайте, - я позвонила супругам, - вам дали огромные деньги. Нужен отчет...
Трубка разродилась красноречивыми гудками.
Шло время. Руководители «разведки» не успевали объясняться пред высоким лондонским начальством. Своим капиталистическим умом, в котором чувство ответственности присутствует с раннего детства, они не могли постичь специфику «русского дома», где чувство ответственности отсутствует напрочь. Причем, на всех этажах.
Тучи над московским филиалом «английской разведки» медленно сгущались. Сгущались они и надо мной. Когда понадобилась помощь лично мне, доверия уже не было. Оно было подорвано. Моими русскими друзьями. Которые, урвав на старте малый кусок, в итоге лишились большего - честного имени, перспективы, работы, стабильного заработка.
И думалось мне: жить одним днем – явление, типичное для России. Талантливы – чуть ли не все, а умных и дальновидных – катастрофически мало.
Умный живет «сегодня», не забывая о том, что было «вчера» и наступит «завтра». Дурак живет «сегодня», не помня о том, что было «вчера», и не задумываясь над тем, что его ожидает «завтра».
«ХАЛЛОУИН» С РУССКИМ АКЦЕНТОМ
Пожалуй, за исключением Нового года, наши праздники резко отличаются от их праздников. Праздник везде – фейерверк, карнавал, игра, театрализованный бал. Бразильские граждане, например, все поголовно в белых одеждах, высыпают на берег океана – бросить в седьмую волну наступившего белую розу.
Праздник в нашем многопартийном содружестве – это пламенное утверждение очередной великой идеи, ради которой, низвергнув все предыдущие, мы страдаем и мучимся в данный момент. С обязательным шествием под разноцветными флагами и стягами, финал коих завершает массовый мордобой.
Получается, таким образом, некий замкнутый круг. Страдая, мы сеем трудности, с которыми боремся. В борьбе и страдании обретаем новый смысл жизни. Тем утешаемся. И вновь продолжаем страдать, бороться, преодолевать…
В первых числах ноября, когда россияне отмечают годовщину революции, американцы устраивают костюмированное действо под названием «халлоуин». А поскольку нынче мир слился в потребительском экстазе, американские традиции стали всеобщими традициями.
Русский «Халлоуин» проходил в Шахматном клубе на Гоголевском бульваре. Особенность веселого праздника заключалась в том, чтобы каждый из его участников, помимо карнавального костюма, приносил с собой спиртное.
Русских собралось больше, чем иностранцев. В полутемном зале, увешанном гирляндами и шарами, танцевала молодежь. Заправляла балом Джинни, очаровательная американка, влюбленная в Россию и ее стариков.
На столах красовались бутылки всевозможных форм и цветов: французское шампанское, итальянские портвейны и сухие вина, шотландское виски, коньяки, водка, пиво. Казалось, этикетки всех континентов объединились в желании превратить «халлоуин» в незабываемое зрелище.
Под шумок, с танцами и розыгрышами, напились все изрядно. «Халлоуин» достигал своего апогея. Уже вручили призы за лучший костюм и участие в конкурсах, как среди радостного суматошья появилась плачущая Джинни. Она села в темном углу грохочущего зала, прикрывая рукой свое нежное плечико.
- Что с тобой? - спросил ее Сева.
- Укусили.
- Кто?
- Охрана внизу. Там старый человек хотел взять бутылку пива. Они его избили. Я заступилась. И вот, – она показала плечо со следами укуса.
Трезвый, как стеклышко, Сева помчался на первый этаж, где назревала постпраздничная битва: два молодых человека, сцепившись мертвой хваткой, задавали друг другу один и тот же вопрос: «А ты кто такой?».
- Ребята, там наших бьют! - крикнул кто-то из зала.
Толпа парней кинулась к лестнице: потасовка двоих грозила перейти в интернациональное рукоприкладство. Что и случилось - в просторном холле завязалась драка.
Подруги и жены участников «халлоуина», Юлька, Джинни и Нина, бросились разнимать молотящую рать. Нина, втиснувшись между трезвым мужем-спортсменом и его неприятелем, пыталась вырвать у охранника мужа. Юлька, первая жена, и Джинни, новая подруга, обороняли с тыла своего возлюбленного Димку.
- Кажется, пора открывать второй фронт! - англичанин Дэвид прыгнул со второго этажа в центр колышущейся массы. Следом за ним - белозубые американцы, немец-фотограф, канадский дизайнер, мексиканец-художник, любвеобильный француз.
Засучив рукава, не различая «своих» и «чужих», «союзники» русских молотили всех подряд. Летели в стороны галстуки; кто-то старался извлечь путающийся у всех под ногами малиновый пиджак; кто-то сверху корректировал направление ударов, осуществляя руководство общим боем.
Наконец, раздался крик:
- Милиция!
Джинни, схватив любимого в охапку, умчалась на такси. Нина и Сева - за ними. Следом - остальные: канадский дизайнер, мексиканский художник, немецкий фотограф и потрепанный француз. Последними с поля боя бежали белозубые американские парни.
Через пару минут Шахматный клуб опустел. Мраморный холл и лестница были усыпаны оторванными пуговицами, воротничками, манжетами, галстуками. В углу валялся малиновый пиджак.
Жертв не было. Лишь на плече у Джинни остался след от зубов русского охранника - в память о «халлоуине».
СЫНОК, ТЕБЕ НАЛИТЬ ВОДОЧКИ?
Раскинулась деревня у истоков Оки. Река здесь мелкая, можно перейти вброд. Что и делают летом, когда стоит сенокос, а сочные травы на противоположном берегу манят своим обилием.
Рыбы в Оке много, но хитра и лукава, словно орловский мужик: играет, ходит кругами, взлетает над водой, а, поди, поймай. Странная она тут: удочкой - кота не накормишь, зато руками, если пройтись вдоль тихих заводей, соберешь ведро мелкоты – ершей, плотвы, окуней. Любимое развлеченье подпитых деревенских парней.
И леса здесь редкие: в основном, береза, сосна в виде просек, укрепляющих склоны оврагов. Сами овраги глубокие, с крутыми обрывами и щедрой землей. На подворьях, где ее удобряют навозом, вовсе как пух: ступишь на свежевспаханную пашню и провалился по колено; воткнешь веточку - приживается легко, через год уж и деревце.
Чернозем - дороже серебра и злата! А народ живет бедно, одинаково. Садов мало, на многие километры тянется картошка, картошка, картошка - главный продукт здешних мест. Крупная - на продажу, мелкая – скотине, остальная - себе.
За деревней, среди высоких тополей, находится погост, вплотную подступивший к огородам. В последние годы погост разрастается столь быстро, что захватил и часть бывших колхозных полей, и часть сохранившейся помещичьей усадьбы, в двух шагах от которой - монументальный остов полуразрушенной церкви со сверкающим на солнце куполом. Старожилы любят рассказывать, как в войну немцы содержали здесь русских пленных, строивших дорогу. Затем власти поменялись местами и уже немцы, посаженные в церковь, достраивали сельский тракт.
Около церкви, по одну сторону - буйно заросшее крапивой и репейником немецкое кладбище, по другую - обнесенная железной оградкой братская могила советских солдат. Так и спят они, по обе стороны разрушенного храма, примиренные вечным сном враги, что-то когда-то делившие, превратившиеся в прах, осененные единым крестом и единым небом на многострадальной русской земле.
Новое кладбище, не в пример старому и запущенному, довольно ухожено. На холмиках - сплошь мужские имена. И все больше - в расцвете лет. И все - случайность: сбит машиной, раздавлен краном, утонул, упал, убили...
Святыми праздниками на кладбище идут с узелками, в которых несут конфеты, вареные яйца, яблоки, печенье, пироги. Поживиться сюда позднее слетается не только воронье, но и кое-кто из местных выпивох: пропустят стопку-другую… и по домам. Отчего-то распитие, даже в обычные рабочие дни, происходит на подступах к деревне. В село же вплывают расслабленные, словоохотливые, много говорят и обещают. Наутро, конечно, не помнят.
Однажды кто-то из выпивох плюхнулся в свежевырытую яму, отсидел там ночь, а на рассвете, продрогший и очухавшийся, так перепугал шедшего мимо, что деревня долго не могла успокоиться. Минуло менее года, отнесли страдальца на прежнее место. Теперь уж навечно: рухнул с трактором под откос.
Деревню дотоле выручал здорово: то уголь привезет, то дрова, то сено. Деньги не брал - все больше водкой или самогоном. Да и не водились деньги в деревне. Брага же стояла в каждом дворе.
- Сынок, водочки-то выпей, - несет, бывало, под фартучком бабулька запотевшую в погребке бутылку.
Тот примет дар, закусит огурцом и - к стальному коню: домой, в соседнее село. Как-то спьяну стал разворачиваться среди узкой дороги, что тянулась вдоль обрыва, и уволок прицеп тяжелую махину вниз. Погибал мужик на глазах у всех. Причитая, суетилась деревня вокруг упавшего трактора, а поделать ничего не могла, не могла спасти парня. После похорон приезжала семья: криком кричала жена, кляня старуху, отправившую водочкой кормильца на тот свет.
Но время шло и все забылось. Как и прежде, спешат бабульки навстречу мужику-помощнику, неся под фартучком бутылку:
- Сынок, водочки-то выпей.
С ЧЕГО НАЧИНАЕТСЯ РОДИНА?
«Русская, брат, музыка: жить по-свинячьи скверно, а все-таки живу и буду жить по-свинячьи!» (И.Бунин)
Для кого-то она, возможно, и начинается с картинок в букваре. Моя же родина начинается с подъезда дома, в котором живу.
Лестницы, окна, двери, лифты моего московского дома убедительно доказывают, что культура - явление массовое. Как там раньше говорили? «Культуру - в массы народа!» Сегодня массовая культура, за отсутствием иных способов самовыражения, выплеснулась на заборы и стены домов.
Каждое утро и каждый вечер, уходя из дома и возвращаясь домой, я думаю о том, что завтра – непременно - куплю краски и кисточки, чтобы нецензурную брань сменить на библейские фразы. К примеру, такие: «Человек познается в детях своих»; или «Работник, склонный к пьянству, не обогатится, и ни во что ставящий малое мало-помалу придет в упадок»; или «Вино полезно для жизни человека, если будешь пить его умеренно. Что за жизнь без вина? Оно сотворено на веселие людям. Отрада сердцу и утешение душе - вино, умеренно употребляемое вовремя; горесть для души вино, когда пьют его много».
Почему-то все афоризмы, мысленно мною лелеемые, носят воспитательный характер. Причины, конечно, для этого есть. Дом пьющий. От того и подъезд такой...
Когда-то давным-давно, лет тридцать назад, знаменитая, воспетая блатными поэтами уголовная Марьина Роща переселялась из коммуналок и ветхих строений в отдельные квартиры. Неподалеку строили Телецентр, дорога к которому проходила через Марьину Рощу, поэтому деревянные дома снесли, а на их месте возвели... вытрезвитель. Определенная символика в том вытрезвителе все-таки была. Новое бело-голубое сооружение как бы стирало с лица земли воспоминания о прошлой жизни - с удобствами во дворах и склоками в кухнях, - и призывало к жизни иной, комфортной и осмысленной.
Шумная дворничиха, что обитала в нашей коммуналке, от случая к случаю отправляла пьющего мужа в заведения строго режимные. Времени зря не теряла. Освободившееся койко-место тут же занимал страстный плотник из домоуправления, где трудилась она. А поскольку фанерные стенки предательски доносили соседям о новом жильце, те, в свою очередь, не теряя времени даром, доносили обо всем мужу, выпущенному на волю через пятнадцать суток. Муж, разумеется, с этим смириться не мог: сразу же, по выходе, устраивал грандиозный погром. За борт семейного гнезда вначале летел телевизор, затем – шкаф и его содержимое. Потом супруги мирились. О чем всех оповещала та же шаткая фанерная стена.
И так жили, пока не расселились.
Что с бывшими соседями вновь оказались соседями, узнали вскоре. По почерку. Через месяц опосля новоселья наткнулись во дворе на новенькие телевизор и шкаф. Содержимого, правда, уже не было, или еще не было.
Соседские дети, как, впрочем, любые дети, быстро растут. У них родились свои дети. «Здесь были Аня, Галя, Рустам» - расписались на стенах всех этажей: от первого до самой крыши. Сорвали замки с почтовых ящиков, а сами ящики, вместе с почтой, выбросили за борт теперь уже общественного гнезда.
Подъезд - лицо дома. Лицо моего дома приобрело со временем ужасающий вид: металлические трубы связаны в узел, лифты – сломаны, лампочки – разбиты, мусоропровод вывернут наизнанку, штукатурка осыпалась, масляную краску поглотили надписи и рисунки. Без всяких справочников информация интимного характера о жильцах стала доступной всеобщему обозрению.
И во дворе с собаками - все знакомые лица. Митингуют. Лозунги прежние: власть плохая, правительство плохое, жить стало плохо. Раньше было лучше! Раньше, хоть и не было ничего, но у всех все было! Раньше, хоть и были очереди, но каждый дом ломился от изобилия! Раньше можно было жаловаться, а тепереча куда идти?
Лидер оппозиционеров - постаревшая соседка. Рядом с ней учительница-пенсионерка, призывающая «вешать на столбах всех новых».
- Но они же не с Луны к нам свалились. И Думу сами выбирали, - робко возражает красноносый дяденька.
- Я их не выбирала! Я не ходила на выборы! - звонко кричит бывшая соседка.
- И я не ходила, - добавляет учительница.
- Тогда откуда они? - недоумевает старик.
- Мировое правительство...
Шмыгнув мимо бунтарей, я помчалась к метро.
Снег – белый и чистый. Как в детстве, когда ходила в школу. Давно все было, за тысячи верст отсюда. Ходили далеко, через пустынную степь, километров за шесть, в другой казахский поселок. Если наметало сугробы, шли по замерзшей реке - там дорога одолевалась легче. Да и река просматривалась до самого дна. Идешь, бывало, и смотришь, а под ногами живет, колышется, дышит зеленое царство.
И вот сейчас – вроде тот же белый снег. В ночь перед Крещением, насобирав, поставила таять. Говорят, особой энергетикой обладает крещенская вода. Утром ужаснулась: на чистой посуде - черные разводы. Не есть ли то наша грязь, в том числе и духовная грязь, низвергаемая Природой на наши же головы?
Но коли бы так было только в столице! Езжайте в любой город – наугад. Везде вы будете как дома. В Сочи и Ярославле, в Ростове и Туле, в Смоленске и Орле. Сидят россияне у грязных подъездов и клянут вороватую власть. Ждут пришельца, способного навести порядок.
МУДРАЯ БЕСЕДА ЗА ПИРШЕСТВЕННЫМ СТОЛОМ
Необъятные просторы родины с непредсказуемыми людьми... Хотя, что значит «непредсказуемыми»? Напротив, легко верящими любому печатному слову. Уж так мы привыкли. И еще привыкли не доверять - никому.
Этот немыслимый парадокс - совмещения несовместимых вещей – поражал и поражает более всего. Наших и не наших. На протяжении многих веков. С одной стороны, россиянин безмерно критичен: он все понимает и знает; с другой же, надуть его и облапошить, ничего нет проще. Такая странность удивляла многих. А воз, как говорится, и поныне там...
Я выхожу с ведром в коридор - выбросить мусор. Около мусоропровода, тесно прижавшись друг к другу, лежат трое слепых котят. Пока смотрела на котят, у лифта появилась толпа: соседка Маруся с мужем шумно провожали гостей.
Когда лифт с гостями загудел вниз, Маруся двинулась ко мне.
- Что там? – спросила с интересом.
- Подбросил, кажется, кто-то.
- Сейчас много бездомных кошек, собак. Возле метро уберут, через день глядишь - опять стая, - Маруся берет на руки дрожащего котенка.
- Страшное дело - отречение от домашних животных. Они ведь предупреждают хозяев о беде. У моих знакомых, за три года до трагического события, на протяжении всех лет, по осени, погибали животные: сначала собака, затем - другая, потом кошка упала с балкона. На четвертом не стало отца...
- Случайность, - говорит Маруся.
- Да нет, - возражаю я. - Животное, с его обостренным чутьем, загодя чуя несчастье, часто принимает удар на себя. Оно, таким образом, защищает хозяина, которого любит.
- Кто ж его знает, - сомневается Маруся.
- В нашей деревне был интереснейший случай. Хоронили скотника. Километров за пять от деревни. Так коровы, которых он очень любил и жалел, он даже разговаривал с ними, когда гроб опускали в могилу, ревом ревели. Они плакали. Самыми натуральными слезами!
- Совпадение.
- Нет, не совпадение, - снова возражаю я. – Просто-напросто животные и растения более чутки, чем человек. Они первыми подают сигнал о беде. Обрати внимание на деревья...
- Деревья гибнут из-за машин. Угарные газы и соли. Особенно в Москве.
- Про этих мучеников я уж вообще молчу: они в настоящей осаде! То жара, то холод, то дождей нет совсем, то сплошные дожди. У человека на градус повысится температура, и то он болеет.
- Идем лучше выпьем, - обняв за плечи, Маруся повела меня к себе, отмечать ее шестидесятилетие.
Достала из шкафчика непочатую бутылку, разлила коньяк по стопкам:
- Ну, давай!
- Поздравляю, - я взяла стопку. - Прекрасно, что годы не коснулись тебя...
- Эх, - обрывает меня именинница, - годы-то годами, а все же раньше лучше жилось!
- Конечно, - бросает с кресла усевшийся у телевизора муж. - Грызни такой не было. Этого вызвали в суд, - он кивает на экран, - а ему крыть нечем.
- И ты все принимаешь за чистую монету? – я опускаю стопку.
- Нет, ты подожди! – взбрыкивает с места муж. - А что же он ничего не сделал, когда власть имел? Что ж не навел порядок? Не можешь - нечего там сидеть!
- Легко рассуждать. Возьмем простой пример...
- Давай, - утвердительно кивает муж.
- Может, выпьем сначала? - Маруся держит стопку на весу.
- Нет, ты подожди! – мертвой хваткой впивается в меня сосед. – Ты говори.
- У нас грязный подъезд, - я отвожу руку соседа. - И я, допустим, полна желания облагородить его.
- Ну, допустим…
- Сколько у нас квартир?
- Больше ста, - замечает Маруся.
- Собираем народ и говорим: ребята, так-то и так... Пора наводить порядок. Вместо нас этого никто не сделает. Красим заново стены, моем лифты... А я, допустим, буду руководить. Все, вроде бы, согласны. Смотрим далее... Кто у нас на первом этаже?
- Семь квартир - одни пьяницы, - Маруся накладывает в тарелку винегрет. - Эти делать ничего не будут.
- Второй этаж. Там кто? - муж смотрит на жену.
- Три квартиры - старики-пенсионеры. То же – на третьем. Четвертый, пятый и шестой - инвалиды да ветераны войны. На седьмом - Надька-пьянчужка со сворой собак и котов. Деньги у всех занимает. Да что считать-то! Одни старухи. Стариков даже нет. Все перемерли, - качает головой Маруся
Язвенник, вытянув шею, с головой уткнулся в голубой экран: там кого-то судили.
КАБЛУЧКОМ ПО ТЕМЕЧКУ
«Каблучком этой изящной туфельки она, как молотком, ударила Дмитрия по голове, пробив черепную коробку, не забыв вдавить каблук в голову всей тяжестью своего тела. После этого она беспрепятственно завладела желанной сигареткой и с наслаждением ее выкурила. Наконец-то она достигла полного блаженства» - этот бред я прочла на обложке книги В.Шитова «Эхо былой вражды», изданной тиражом 30 тыс. ЗАО «ЭКСМО».
Поразительно, что подобные перлы печатают. Уж кто-кто, а труженики литературного фронта просто-таки обязаны знать, что ни одно слово – произнесенное или написанное – не исчезает бесследно. Будучи услышано или прочитано, косвенно или прямо, оно воздействует на сознание человека, формируя его отношение к жизни. Особенно это касается молодых, чье сознание еще не окрепло и сравнимо с губкой, одинаково впитывающей прекрасное и уродливое, доброе и злое…
Под впечатлением шедевра, я продолжила текст.
Дмитрий, которого пытались убить, все-таки выжил. С перевязанным бинтами черепком, он лежал в постели, перелистывая справочник. Его взгляд остановился на телефоне, обещавшем стекло для разбитой машины, и Дмитрий набрал указанный номер:
- Здравствуйте, я звоню по объявлению. Вы продаете стекло для «Москвича»?
- Остались еще запчасти от украденной машины.
- О, - обрадовался Дмитрий, - тогда я приеду.
К вечеру юноша стоял на пороге моей квартиры.
- Входите, пожалуйста, - я распахнула перед юношей дверь. – Кофе желаете?
- Спасибо, - оторопел травмированный Дмитрий. Испуганно, бочком, вошел в прихожую, оставив в коридоре пыльные ботинки.
- И кто вас так? – кивнула на черепок.
- Да Блин с Бунтылом за лидерство в банде Бугра. Бунтыл не сомневался, что по хитрости и подлости я давно превзошел родного отца. Не тут-то было!
- А.., - растерянно протянула я, подавая долгожданный кофе.
За чашечкой кофе, сопровождаемой желанной сигареткой, испытывая доселе невиданное блаженство, мы с Дмитрием втянулись в беседу. Молодой человек, к моему удивлению, оказался приятнейшим, весьма эрудированным собеседником. «Черт побери, - подумала я, - такие мужчины гибнут в разборках! Тогда как их место – в Государственной Думе. А, может, и выше».
- Дмитрий, вы образованный и неглупый человек! – воскликнула громко, пытливо глядя ему прямо в глаза.
- Да, - он стыдливо потупил взор, - я окончил Плехановский.
- Это школа великих людей!
Еще больше смутившись, поднявшись из-за стола, Дмитрий подошел к окну, закурив и думая о чем-то своем. Потом повернулся и резко сказал:
- Всю жизнь я стремился к справедливости. А где она, справедливость? Ее расстреляли из танков. Даже большевики холостыми палили по Зимнему. Теперь же ни во что не верю. Даже в себя. Полнейшая апатия. Честных людей душат. Цвет нации уничтожен. Малые народы страдают более всего, - взволнованный юноша с возмущением присел на краешек стула, но под тяжестью собственного веса вынужден был упасть на пол. – Остались одни ловкачи, - сказал он, подымаясь. – С Кротом и Шпаком мы следили за Кнехтом и Серым – сплошной сион. Знаете, что это такое?
- Знаю, - тяжело вздохнув, ответила я. – Это когда один нечестный еврей подставляет тысячи честных евреев. Богатый еврей умыкает, а оставшихся бедных скрипачей и сапожников бьют кубанские казаки.
- Ну, примерно, - кивнул забинтованный Дмитрий.
- Не смотрите, юноша, столь мрачно на жизнь. Все идет к мировой интеграции…
- Какая-то извращенная интеграция, - он с тоской смотрел на окно, за которым накрапывал дождь. – Пока Чумак лечил страну, Чубайс умело ее чистил. А средства массовой информации служат лидеру. За деньги могут напечатать что угодно. Нет честности, нет любви к народу. Да, страну разбить – не стакан уронить...
- Вы правы, Дима, - с пониманием откликнулась я.
- Кремль, Белый дом, Дума – бермудский треугольник, поглотивший в пучину страну. Об отсутствии мозгов у наших политиков можно судить уже по тому, что Дума – в полном составе – принимает закон, а Совет Федерации – тоже в полном составе – его отвергает. Конституция Америки существует двести лет, а нашу каждый раз переделывают под личность лидера. Это не демократия – это законы, которые пишутся для себя. Они не для нас, - оторвав взгляд от серого окна, - добавил Дмитрий. – А, вообще, простите меня, негодяя: что-то я немного фраернулся. Мать лежит в больнице, а лечить не на что. Такса не по зубам, - он снова поднялся со стула: его синие глаза при этом потускнели. – Надо возвращаться на бандитскую тропу…
- Не спешите, Дима, делать глупостей. Жизнь скоро наладится, - с уверенностью идиота сказала я, прощаясь.
- А вы книжки, значит, пишите? Если будете субъективны, никогда не напишите правды.
- Вот поэтому и записываю то, о чем говорите вы и о чем поют в электричках.
Наступившее похолодание, шквальный ветер, дождь и снег принесли с собой осеннюю тоску. Они навевали грустные мысли о слабости человека, в частности, и неизбежности конца света, вообще.
ЧТО Ж ТЫ, БРАТЕЦ, МЕНЯ ПОЗОРИШЬ?
Дабы рассеять гнетущие мысли, включила телевизор. На одном из каналов демонстрировали исторический фильм о Великой отечественной войне.
В комнате стоял лютый холод. Горячей воды не было: ее отключили, когда нагрянули морозы. По местному ТВ выступил чиновник. Глядя мне прямо в глаза, так задушевненько сказал: надо терпеть! Мы, мол, блин, меняем трубы. Сгнившие на новые. А трубы, между прочим, меняют дважды в год. Подолгу. И так - ежегодно. Отойдет февральская жара, вслед за которой идут жгучие морозы, и сразу же начинают менять. Три недели, по холоду, меняют; на четвертой, когда приходит зной, включают кипяток. Но коли сверху велено «терпеть», надо терпеть.
В позе эмбриона, на диване, предвкушая наслаждение высоким искусством, я уткнулась в голубой экран. Через пару минут наслаждение отравила реклама.
Восемнадцать телесюжетов, где, друг за другом, промелькнули: мужской дезодорант, пылесос, маргарин, жвачка, зубная паста, пиво, губная помада, печенье, йогурт, фотоаппарат, телефон, магазин, микроволновая печь, бритва для ног, телевизор, гель для бритья, стиральный порошок, автомобиль – заставил напрочь забыть, о чем шла речь в начале фильма.
90-минутный патриотический сюжет столь щедро сдабривался мини-сюжетцами (их общий итог, как подсчитала, составил 83 товаро-единицы), что спровоцировал выделение желчи в огромном количестве. На смену осенней тоске пришло оно – то самое РАЗДРАЖЕНИЕ.
Поза эмбриона не согревала. Сбегав за пуховым одеялом, выключив ТВ, я погрузилась в программу телепередач на ближайшие дни: «Обострение криминальной обстановки в Москве и Питере... Хроника убийств – за каждый день: на всех, без исключения, каналах.
Комедия. Пожилой грабитель банков и его молодой коллега бегут из тюрьмы и садятся на самолет в Италию, где зарыта баснословная сумма денег от последнего дела...
Триллер. Четверо молодых парней провели ночь в компании с девушкой, а утром нашли ее мертвой...
Фильм ужасов. Молодая женщина удушила подушкой малолетнего сына и покончила с собой...
Боевик. Криминальные авторитеты, живущие по волчьим законам, делят сферы влияния...
Боевик. Полицейский выходит на след маньяка, убивающего элитных манекенщиц Сан-Франциско...
Мелодрама. Мелкий жулик и крупный неудачник, виновный в скупке краденого, освобождается под залог...
Детектив. После загадочного убийства сына месье Коллинза в его доме появляются никому не известные супруги Харворд. Оказывается, прошлое семьи Коллинза хранит множество нелицеприятных тайн...
Боевик. Криминальные авторитеты решают разделаться с несговорчивым и честным бизнесменом – бывшим «афганцем»...
Комедия. Четыре мошенника решили похитить дочку бизнесмена Билли Гордона и запросить выкуп. Но нечаянно выкрали вместо дочки маму...
Боевик. Банда террористов жаждет завладеть новейшим секретным компьютером, но на пути преступления встает шеф службы безопасности неотразимая Нэнси Болван...
Триллер. Уличная проститутка убила высокопоставленного чиновника...
Боевик. Ливанские террористы захватили американский пассажирский самолет...»
Уф! Верно кто-то сказал, что «о вырождении общества служат по деградации его культуры». Если культура уподобилась духовному киллеру, стоит ли удивляться, что каждый наш следующий день начинается с того, чем заканчивается день предыдущий?
А именно – криминалом.
P.S. Миновали семь лет, и бывшие мальчики стали мужчинами. В январе 2006 года россиян всколыхнули два страшных скандала: юноша, без видимых на то причин, с ножом ворвавшись в синагогу, ранил девять человек; в Челябинском танковом училище военнослужащие подвергли пыткам своего товарища...
ВАГОН ПОВЫШЕННОЙ КОМФОРТНОСТИ
- А сколько здесь стоит билетик? - спросила пожилая.
- На 20 процентов дороже. Вагон повышенной комфортности.
- Вот, дают сухой паек, - молодая откинула салфетку, под которой лежал упакованный в целлофан набор: булочка, сыр, колбаса, китайский суп, пакетик чая.
- Да, но какая мерзкая бабенка, эта наша соседка, - не могла успокоиться пожилая. - Хорошо, что ее перевели в другое купе.
- Не обращайте внимания. У нее вещи тяжелые. Взвинченная она.
- А кто сейчас не взвинчен? Что ж теперь, есть поедом других?
- Да успокойтесь вы, - молодая разложила бутерброды на столе. - Угощайтесь.
- Схожу-ка я за чаем, - пожилая, дернув ручку двери, застыла у входа: та не открывалась.
- А ну давайте я, - встала рядом молодая.
Вдвоем они усиленно начали дергать дверь, но дверь не поддавалась.
- Что же нам делать?
- Надо кричать.
И они стали громко кричать - звать проводницу.
На вопли и стук пришла проводница: дверь открыли.
Сходили за чаем, напились, наелись, разделись, легли. Поезд дернуло - дверь с треском захлопнулась.
- Как же теперь в туалет? - сокрушалась пожилая.
Сунув в шлепанцы босые ноги, накинув халат, вновь взялась за ручку двери: та оставалась глухой.
- Давайте вместе, - встала рядом молодая.
Пыхтели-сопели: дверь не открывалась.
- Кричать надо.
И они стали кричать - звать проводницу.
На вопли и стук пришла проводница: дверь открыли.
Сходили в туалет, успокоились, снова разделись, легли. Поезд дернуло - дверь с треском заклинило.
- Ладно, - вздохнула пожилая. – Однако так надежнее. Зато не обворуют.
- Будем спать, - согласилась молодая.
Утром, нежданно и дико, взревело радио: Альбано и Рамина Пауэр пели о Свободе.
- Значит, скоро приедем, - заворчала пожилая.
Накинув халат, взялась за ручку двери: та не открывалась.
- Давайте я помогу, - встала с места молодая.
Дергали-дергали, пыхтели-сопели, дверь оставалась неподвижной.
- Надо кричать.
И они стали кричать - звать проводницу.
На вопли и крик пришла проводница: дверь открыли.
- Да не закрывайте вы ее! - выругалась матом. - Скоро же вокзал!
Поезд подходил к конечной станции. Пассажиры вагона повышенной комфортности с узлами устремились в тамбур. Состав дернуло, остановило. Дверь купе, где находились женщины, с треском захлопнулась.
«ЭЛЕКТРОПОЕЗД ДО СЕРГИЕВА ПОСАДА
ИДЕТ С БОЛЬШИМ ОПОЗДАНИЕМ»…
Во дворе блистал бомонд - сливки дома и его высший свет. Беседовали полукругом: Валя с первого этажа, скрывающая под черными очками фиолетовый глаз, Таня со второго (выпивши, но аккуратно одетая: говорят, у нее появился мужчина), и несколько женщин-собачниц.
Тяжелые низкие тучи предвещали дождь. Помахав рукой соседям, я вспомнила о зонтике, забытом на стуле. Но возвращаться не стала: моя электричка шла через час - надо было спешить.
Чтобы не терять времени, решила вначале ехать до Пушкино. Там у платформы продавали хлеб. Совершив небольшой променаж меж близлежащих ларьков, помчалась к платформе, где ожидающих оповещало радио: «Электропоезд до Сергиева Посада идет с большим опозданием». Вскочив, не глядя, в какой-то уже отходящий состав, оглянулась – за спиной ахнул ливень.
- Сергиево-Посадский в Мытищах застрял. Дым шпарит из-под колес, - обсуждали старушки аварию электрички, которой собиралась я ехать.
Через несколько минут вышла на своей станции – дождь прекратился. Неподалеку от шлагбаума, где обычно ловила попутку, стоял грузовик, за рулем которого сидел молодой мужчина с умными глазами.
- Садитесь, подвезу, - он приветливо распахнул дверцу настежь.
Пока ехали, болтали: о взбесившейся погоде и Боге.
- Что-то есть, конечно, - говорил мужчина, - не просто же так морозы, пожары, наводнения. Я читал Библию, но многое не понял. Не зря ее мусолят две тысячи лет. И каждый - на свой лад.
- Остановитесь, пожалуйста. Мне здесь выходить, - я протянула водителю деньги.
- Нет, нет, деньги не надо, - он отвел мою руку. - Вам пригодятся. Счастливо! – грузовик тронулся с места.
Я двинулась вдоль дороги - к автобусу. Машин почти не было, мимо промчалась лишь дряхлая «Волга». Неожиданно затормозив, резко подалась назад.
- Вам куда? – на меня смотрели веселые глаза.
- В сторону Икши.
- Я не туда. Но садитесь же, садитесь! Сейчас дождь ливанет, - убрав с сиденья роскошный букет, доброжелательный водитель освободил мне место. - Это – жене, - кивнул на букет, - сегодня у нас день серебряной свадьбы.
- Я вас поздравляю! Вы – счастливый человек!
- Еще бы! – воскликнул он, улыбаясь. - Жена – есть, семья – есть, работа – есть. Все есть! Сын пошел учиться. В милиции служит. Был в Дагестане четыре года назад. Да вы эту историю, наверное, помните. Когда в Хасавьюрте из 15 бойцов 11 погибло. Живыми остались четверо. Мой сын – в их числе.
- Вы, точно, счастливейший человек, – повторила я. – А в церковь-то ходите?
- Нет, не хожу. Я живу с Богом в душе. Мне ни к чему богослужители и освятители храмов, построенных олигархами на деньги шахтеров. У них даже есть своя агитбригада из трех десятков попов: хор с иконостасами и кадилами. Смотрели сегодняшние «новости»? Главная новость дня – везут очередные мощи. Как артснаряды несут: бережно и осторожно. Но первым номером программы идут теракты. Ну, а уж когда нет терактов, несут мощи. Торжественно и трепетно. А Библию я пробовал читать – ничего там не понял. Я вообще нынче ничего не понимаю. Что такое Союз Независимых Государств? По моему, глупость - уже в самом названии. От кого и от чего «независимость»?! Мы же все зависим друг от друга. Разве не так?
- Вы правы. Поэтому и счастливы, – я положила деньги на бардачок.
- Не понял, – водитель, взяв деньги, бросил их в мою сумку.
- Вы – сильный, цельный человек. А сильный цельный человек – это счастливый человек, - выходя из машины, я вновь положила купюру на прежнее место.
- Не надо, не надо! У меня всего хватает, - он снова возвратил мне купюру.
И белая «Волга» рванула вперед.
Перебежав наискосок поляну, я остановилась у проселочной дороги.
- Садитесь, подвезу, – из-за распахнутой дверцы на меня смотрели печальные глаза.
- Осталось совсем немного, - запыхавшись, я плюхнулась рядом с водителем. – Такие люди! Такие судьбы! И хотя бы один дурак! – взахлеб, начала рассказывать новому собеседнику о своих попутчиках.
- А у меня – сплошь дураки, - хмыкнул он.
- Так не бывает. Кем вы работаете?
- Клоун. Знаете такого - Полунина? Работаю с ним.
У нас оказалось много общих знакомых. Перечисляя их имена, не заметили, как пролетели километры.
- Вы не обидетесь? – я потянулась к сумке.
- Нет, нет. Счастливо! - «Жигуленок», развернувшись, покатил назад.
К деревне шагала через картофельное поле. В стороне накрапывал дождь, что было отчетливо видно по ряби на заросшем камышами пруду. Сергей, с которым воевала моя соседка Галка, из свежевыструганных елей мастерил новый забор.
Я вошла в свой дом. И загрохотал ливень – колоколом по крыше: «Люби людей и будешь ты жить подле Бога»!
КАТЕГОРИЧЕСКИЙ ИМПЕРАТИВ
За забором, на грядке, усердствует Люба, женщина с философским складом ума.
Обаяние женщины в ее искренности и сердечности. Любаша - эталон обаяния. Ее теплый ласкающий голос - та самая приятная нотка, дающая настрой на удачливый день.
- Сколько живу, такого не помню. Ну и ледник! - вытерев руки о фартук, Люба направилась ко мне. - Как дела?
- Хорошо.
- Странно... А по лицу не видно.
- Все замечательно.
- Странно. Чем ты добиралась?
- Перекладными. Вначале - на электричке, потом – грузовик и две легковые. Остальное - пешком. Но все - очень хорошо. Представляешь, никто денег не брал.
- Странно...
- Что ж тут странного? Человек, у которого дыра в кармане и в перспективе дыра в ботинке, нередко становится обузой для бывших друзей. Но все возвращается - на круги своя, И помогают другие - случайные люди. Это и есть категорический императив. Не хочешь быть обманутым – не лги сам. Не хочешь быть отвергнутым – не предавай сам. Не хочешь быть униженным – не унижай сам. Не хочешь быть больным – не отравляй жизнь другим. Не хочешь, чтобы судьба была к тебе жестока, не будь жестоким сам. Хочешь быть счастливым – одаривай радостью сам. В итоге – меркантильная хрень отсеялась, осталось – самое лучшее. Ты, например.
- Умные на века запасы сделали, а дурак, отдавши, радуется: довезли бесплатно, - рассмеялась Люба, согласившись с императивом. Но привычка глубинного осмысливания даже самых мелких событий тут же всплыла на поверхность:
- Да, деньги - это не все, - Люба, закурив, уселась на бревно. - В Америке культ денег, к ним все стремятся. И потому там деньги есть. У нас же неприязнь к деньгам генетическая. И формировалось это на протяжении веков. Древний обмен натурой на три столетия сменился крепостным правом, когда гнули спину задарма. Через сто лет крепостное право сменили «трудодни» - с мукой, дровами, углем. В России к деньгам не привыкли. Здесь ждут отца-благодетеля, который накормит.
- Все ты знаешь, Любаша...
- Недавно одного генерала тоже в лужу посадила. Удивлялся: откуда все знаю?
- Твоя эрудированность на самом деле способна без выстрела убить любого генерала. А если бы у всех генералов были жены такие, войнам давно бы пришел конец. Тебе чай или кофе?
- Кофе, - рассеянно ответила Люба, прислушиваясь к радио, комментирующему очередной «беспрецедентный обвал». - Кроют почем зря несчастных, а ведь сами во всем виноваты. Какой, к черту, лидер способен вести такое разноголосое стадо? Каждый - только для себя. И все кричат: власть плохая! Нет, Советский Союз рухнул не потому, что у нас власть плохая была. Рухнул, потому что мы, сидя в кухнях, под рюмку портвейна, крыли Союз. Хотели свободы, а когда нам дали свободу, не смогли ее проглотить. Смотри, ветер какой. Даже птицы не могут летать.
Над полем, паря, завис крупный сокол, размахивающий крыльями. Пытаясь одолеть резкие порывы ветра, постоял минуту-другую и рухнул камнем в колосистую рожь. Из соседнего поселка выехал белый «Мерседес». Сверкнул белизной за деревней и… осел – в скользкой траве. Два мужика в сапогах и телогрейках, с лопатами в руках, двинулись навстречу буксующей машине.
- Зрелище, достойное России, - усмехнулась Люба. - Выстроили резиденции, обнесли их высоким забором, а вздрагивают от капели, стучащей по крыше. Въехали-то - по солнцу. А как выбираться по дождю?
Радио, после небольшой музыкальной паузы, прорвалось сообщением: «Американская актриса с мужем-магнатом приглашают посетить их ранчо. Звезда будет сама готовить и даже обещает развлекать беседами. Стоимость удовольствия - 50 тысяч долларов»...
- Ни хрена себе! - воскликнула Люба. - Это нас-то приглашают, питающихся бутербродами сердобольных старух!
- Не нас, - засмеялась я, подавая кофе. - Мы с тобой на их поезд опоздали. Ту ушлую юную поросль, что превратила нашу с тобой собственность в «ценные бумаги», а «ценные бумаги» - в свой капитал. Недавно спросила у знакомого, он живет в Нью-Йорке: «Где наши деньги?» Долго смотрел на меня, потом, знаешь, что сказал? «Там. Хранят на случай перемен». «А как тебе там?» - спросила его. «Там никто никому не нужен». «А здесь?» «И здесь теперь тоже никто никому не нужен».
- На Западе вывели новую породу пчел, - продолжила Люба, - скрестив обычных с дикими, получили мутанта. Теперь не знают, как избавиться. Так и у нас: вместо цивилизованных реформ получили общество мутантов. Да, преступность заполонила все информационные щели. По-моему, жизнь не так страшна, как нам показывают. У меня ощущение, что такое нагнетание страха кому-то очень выгодно.
- Не догадываешься, кому?
- Отчего ж? Я давно поняла. Перед выборами чего только не обещают - лишь бы к власти прорваться. Тут тебе и трогательная забота о малоимущих, и борьба с коррупцией, и увеличение пенсий, и снижение налогов, и повышение зарплаты нищим, и обустройство социальной сферы... Чего только не обещают! А вот почему - по истечение срока - не держат отчета перед людьми, убей меня, не понимаю.
- Люб, а к чему отвечать, если некому спрашивать?
БЕЗВРЕМЕНЬЕ
Как правило, приступы тоски случались дважды в год: поздней осенью и ранней весной. Не зря на Руси это серое время сгноило немало людей. Безвременье - темень, слякоть, холод, мрак. Лежишь по утру, смотришь в окно, за которым ни солнца, ни неба, ни детского смеха - сплошная мгла, и размышляешь: для чего вся суета? Не живешь, не радуешься, а так... Будто рыба, выброшенная прибоем на берег: хлопаешь глазами, едва дышишь и делаешь вид, что живешь.
И я впала в депрессию, тяжелую и затянувшуюся, как ноябрь во дворе. Убивало отсутствие перспектив, работы, средств, ненужность и невостребованность.
Невостребованность - самое страшное: после войны. Ничто так не ломает человека - молодого и старого, юную девушку и зрелого мужчину - в одинаковой степени. Врагу не пожелаешь. С чем сравнить эти чувства? Леденящая холодом пустота и ты один, наедине с пустотой.
Знакомые, торгующие справками, не выползали из-за границы - путешествовали. Распаляясь в любви к отечеству, набивали карманы. Их карман был бездонным. Слушали, кивали, ругали негодяев, разоривших страну. И снова хапали, хапали, хапали. Глаза их были невинны, как у младенцев, только что явившихся на свет.
А мне снилось невесть что: голодные глаза Валиных детей, выглядывающие из-за печи; полные муки глаза моей ровесницы-грузинки; глаза просящих милостыню таджиков среди автомобильных пробок; отчаявшиеся глаза беженок, живущих в холодных вагонах.
Моя душа вбирала вселенскую скорбь...
На седьмой день я вышла из дома - отправилась к подруге. Ее муж, талантливый ученый-патриот, уехал к друзьям - брать в долг деньги. Их холодильник был пуст и гол, как берег безлюдный. Из пары меленьких картошек она взялась творить обед. Поговорив о преимуществах наших с ней жизней (в сравнении с беженцами), сводившихся к крыше над головой, мы разошлись. Теперь, вместо способов ухода из жизни, я искала возможность помочь - хотя бы ей одной.
Вернувшись домой, достала грибы и банку варенья - сложила в пакет. Холодильник опустел, словно берег морской в ненастную погоду.
Зазвонил телефон, и я взяла трубку.
- Выгляни в окно: моя машина внизу, - это был сын.
Через пару минут мой холодильник ломился от продуктов, будто приморский пляж в разгар курортного сезона.
Безденежье и разобщенность - прямая дорога к отчаянью и потерянности. Наш человек не пойдет в гости с пустыми руками. И чем он беднее, тем острее воспринимает безденежье. Переживает с болью, глубоко затаившись, уходя от друзей и контактов. И складывается впечатление, что связи оборвались, прежнее отошло, ты никому не нужен.
Ломается человек: поэт, стихи которого не находят читателя; пилот, мастерство которого не имеет применения; шахтер, силы которого уходят в песок; еще полный энергии пенсионер, опыт которого не нужен... Ломается человек - ломается семья, ломаются семьи - рушится государство.
Но вдруг откуда-то издалека - голос старого друга. И ты воскрес - надеждой и верой. Каким воистину пустым кажется все то, что минуту назад имело смысл - дырявый карман и худой кошелек. Все блекнет. И остается радость, ни с чем не сравнимая радость. Какое счастье, что у тебя есть старый друг и его милый голос!
А если все это есть, что нам еще надо?
ПОСТУЧАЛА В ОКНО ТИШИНА...
Надо же человеку немало. Нужна половинка - не только любящая, но и здоровая. Нужно питание - качественное, чтобы быть здоровым. Нужны друзья - преданные: в одиночку падает даже самое высокое дерево. Нужна крыша дома – да такого, чтобы не терять силы в борьбе с непогодой. Нужно любимое дело, которому самозабвенно служишь, приносящее достойные деньги, открывающие Двери Возможностей…
Не будет чего-то одного - и человек болеет: он не может быть счастлив. Ибо полноценное СЧАСТЬЕ потому и называется так, что состоит из нескольких частей.
Болеет человек - болеет семья; болеет семья - болеет страна; болеет страна - болеет Природа; болеет Природа – болеет Земля; болеет Земля - болеети человек.
Прописные истины. Тем не менее, их надо кувалдой вбивать!
Началось все в понедельник. Были планы, была энергия. И вдруг -Пустота. Вокруг люди. Много. А ты один.
Я вышла на балкон, посмотрев вниз. Мгновение - конец всему. Конец потугам младенца, мечтающего писком своим заставить мир вздрогнуть. Дрогнула сама - от высоты закружилась голова. Вернулась в комнату. Ощущение тревоги не покидало.
Вчера была у ребят в офисе. Перепуганные девчонки, двадцатилетние цыплята, обнаружили у дверей офиса записку с таинственным текстом и воткнутой туда иглой.
- Что за игла? Что за текст? – я взяла сверток в руки. - Надо показать Ирине.
И я отправилась к Ирине, целителю - женщине, о которой писала.
- Ужас! - воскликнула она. - Зачем ты взяла?
- А ты считаешь, было бы лучше, если бы все это осталось в руках детей? Я же плевать хотела на всякую муть!
- Да ты знаешь, что только в России шесть тысяч черных колдунов?!
- Ну и что? Плевать хотела на всех – на черных и белых.
- Иди к Нине. Потом ко мне.
Нина, дочь Ирины, в соседней комнате завершала какие-то процедуры. Был Духов день - первый после Троицы, и в коридоре толпилось много посетителей. Обрызгав водой, Нина зажгла три связанные пучком церковные свечи. Водила вокруг, что-то приговаривая.
- Теперь - к маме. Это лишь часть обряда, - она протянула мне бутылочку с водой, которой ранее крапила.
К Ирине тем вечером я не попала. Пришел мужик из ДЭЗа и что-то за дверью, нудно и долго, выговаривал ей. Дома сожгла записку, а иголку бросила в мусор.
Наутро - смутные признаки тоски. «Не впервой, - подумала я, - одолеем. Все более чем отлично. По крупному счету, я баловень судьбы. Бедные женщины таскают тяжести на себе, - вспомнилось ежедневное зрелище у метро: разбегающиеся дворами, при виде милиции, женщины и девушки с объемными сумками. - А у меня? Один ребенок к осени привезет новорожденного, - я с нежностью представила Нину и Севу с малышом на руках. – Вторая общается с такими людьми! Не люди – россыпи драгоценных камней! Третий - тоже прекрасно. Ах, если бы не эта чертова квартира, которую снимает у алчной богомолки: она сжирает всю его зарплату. Но ничего, Лужков что-нибудь придумает. В Москве понастроено много - нужды в жилье еще больше. Денег, правда, нет. Те, у кого они есть, уже скупили все, а те, у кого нет, купить не смогут. Значит, что-нибудь придумают. Не будут же стоять пустыми эти дома», - настраивала себя на положительное отношение к жизни.
Прошло еще несколько дней. Тоска по-прежнему стояла рядом. Она не уходила. Толкала к пропасти – манила и звала.
«Нет, скорее на дачу. Там соловьи и солнце. Я буду работать, писать», - мелькало в голове.
- Писать? - откликнулась вслух Пустота. - А кому это нужно? Это никому не нужно. До тебя множество писало, а толку-то что? И детям ты не нужна. В вашей теперешней жизни, кроме денег, никто никому не нужен.
«Правда, - подумала я. - Все плохо. Димка месяц на дачу не может отвезти. Раздражается, когда звоню. Кому пожалуешься, что жизнь угроблена на кухне - ради них», - из глаз моих хлынули слезы.
Я взглянула на фотографию мужа, вспомнив 91-й год. Первый президент России на сцене Кремлевского Дворца съездов принимает присягу - клянется в верности народу. Новоиспеченный министр, начальство мужа, день и ночь топчется в приемной президента. Через короткое время займет кресло вице-премьера, нахапает денежек и тихо канет в тень. Газеты писали-писали и, как водится, забыли. «А этот глупец, - еще раз скользнула взглядом по фото, - вроде сильный, но быстро сломался. Бросил все и ушел. В никуда. Предвидел, предчувствовал - на многие лета вперед, чем обернется президентское правление»...
Вышла опять на балкон, где ждала Пустота, вступив с ней в молчаливый диалог:
«Люди ждали Антихриста. И он пришел, незаметно подкравшись. Проник в каждый дом, в каждое сердце, разъединив души людей. А разъединение – это начало краха. Не имея представления о Боге, денно и нощно безуспешно взывают к Нему. К чему взывать, если Он внутри каждого, лишь пути к Нему разные»?
- Ты знаешь, каковы эти пути?
«Первый – массовый: путь большинства, не умеющего самостоятельно мыслить;
второй - путь человека, задумывающегося над основами Бытия: такой человек верит «в нечто», но ему - из-за внутренних противоречий и отсутствия душевной гармонии - еще не дано почувствовать влияние этого «нечто»;
третий - путь Личности, когда человек, сливаясь с окружающими людьми, осознает свою связь с каждым из них; когда он слышит и видит то, что неведомо всем остальным. Такой человек понимает, что Бог – един. Он только носит разные имена»…
И тут раздался звонок в дверь.
- Собирайтесь, едем на дачу! - Рамиль, милый друг дочери, улыбаясь, стял на пороге.
- Знаешь, если бы не ты.., - я вытерла слезы. - Мне так хотелось сейчас умереть. И в твоем лице явился реальный Спаситель.
Мы выбрались за город. Поля, желтеющие одуванчиком, покрывались нежным пухом. Белый пух летел с тополей. Сирень, замерзшая месяц назад, цвела слабо - болела.
Прошло некоторое время. Я жила в деревне, на даче. Июнь вступал в свои права. По вечерам заливались трелью соловьи, на рассвете будила кукушка. Я кормила парочку трясогузок, не один год обитающих под крышей дома. Не сегодня-завтра здесь появятся птенцы. И, вправду, вскоре, проснувшись, увидела неподвижно сидящего на форточке трепетного птенчика. Он учился летать. Прыгал с крыши на форточку, а оттуда в густую траву и... исчезал.
Дни стояли жаркими, а вечера росистыми. Розовые зори, алые закаты, благоухающая, с такими же яркими, как звездное небо, цветами, укутанная туманом Земля, - все наполняло покоем и желанием жить.
Пустоты не было. Она покинула меня навсегда.
И лишь однажды, в соловьиную лунную ночь, когда была совсем одна, постучала в окно Тишина. Без слов я поняла, о чем говорила она. А Тишина сказала, что дело было вовсе не в колдовских чарах воды и бумажек. Злые чары имеют силу тогда, когда в них сам веришь и сердце не чисто. Только тогда, когда в душе мелькнет тончайшая трещинка сомнений, зло проникает.
Несколько лет назад, после гибели мужа, я хотела умереть.
Минули годы, и мне представилась такая возможность.
Время - живое. И пространство – живое. Они не любят шуток и пренебрежения. Они воспринимают все, вбирая абсолютно все: каждое слово, каждую мысль. И возвращают - назад.
Если плохо, не надо отчаиваться. Надо верить и знать, что к лучшему – все! В спокойных и тихих гаванях спит душа человека и не крепнет дух человеческий. А самое тяжкое, непреемлемое, зачастую и служит той самой точкой, откуда начинается путь - к Истинному Счастью.
1996-2000 г.