Дмитрий Пряничников
Дмитрию Кащееву посвящается...
Мелкий противный дождь настырно моросил уже пятые сутки. Палатку перекосило от того, что колья то и дело выползали из размякшей почвы, вместе с дождевыми червями. Я вздохнул, натянул влажную вязаную шапку на голову, глотнул из алюминиевой кружки спирта, закусил холодными консервами и пополз наружу. Лес вокруг шумел. Тихо так, печально. Листва вздрагивала от попавших капель дождя, собирала в себе маленькие лужицы осенней влаги, а когда надоедало держать ее в себе, со стоном роняла вниз. Все живое попряталось, и от этого было одиноко и страшно. И не поверите, почему-то даже стыдно. Я заново натянул верхний тент палатки, заботливо переставив каждый колышек. Под ногами хлюпала жижа, в которой елозили червяки. Невольно поежился, то ли от холода, то ли от шевелящейся массы. Хреновое начало сентября, что тут сказать. Отросшая щетина чесалась, спирт заканчивался, костер никак не хотел разжигаться. Вообщем, хотелось завидовать даже червякам под ногами, настроение у них уж точно было получше моего. Я закурил. Последняя пачка. Заботливо прикрывая тлеющий уголек, стоял у входа в палатку и жалел себя. Хотелось петь. Выть. Даже поплакать. Я еще раз посмотрел на дрожащую листву леса, со злостью выбросил в жижу под ногами окурок и полез обратно в палатку. Налил из канистры разбавленного спирта, посмаковал, словно вино, или коньяк какой-нибудь. Вкусно. Упал на спину. Хрен с ним со спальником, все равно давно отсырел, хуже ему уже не будет. Спирт приятно обжигал глотку, слеза неуверенно ползла по виску… И я затянул охрипшим голосом старую, бесконечно печальную песню о черной птице. Дождь сочувствовал, как бы извинялся, вяло отбивая такт над головой. Вытянув, как смог, последний куплет, я замолк. И что-то случилось. Боже, воцарилась тишина! Закончился дождь. Я прислушался. Где-то рядом, у уха было слышно, как возятся червяки. Листва в лесу скидывала с себя последние капли, а где-то чуть дальше, со стороны тропинки, кто-то шел. Неспешные шаги звучали все ближе, и это явно был человек. Я соскочил, достал из рюкзака, который предусмотрительно положил под голову охотничий нож. Черт! Кто же это мог быть! Страх накатывал волной, а любопытство карабкалось ему наперерез. Тяпнув еще спирта, я выполз из палатки, крепко, до боли в суставах, сжимая нож.
Из леса, по размытой тропинке, опираясь на толстую палку, шел сгорбленный старик. Вполне себе обычный, бородатый и седой дед. «Ну все, подумал я, не иначе леший». И от чего-то стало смешно. Подумалось мне вдруг, что в бороде у неожиданного гостя непременно растут добротные грибы… Хорошая закуска, однако. Консервы-то приелись. Дед приближался, опустив голову, а я смотрел на него и улыбался, как идиот.
- Какими судьбами, папаша? – окликнул я его.
-Ох, - старик подошел поближе, поднял голову и вымученно улыбнулся, - да вот песню твою услыхал, дай думаю, поприветствую.
- Хм, ну привет. Саня, - я протянул руку.
- Григорич, - дед крепко и горячо пожал вытянутую ладонь.
- Уф, слава богу! А я уж подумал все, допился совсем, за лешего тебя принял!
Григорич засмеялся, но через некоторое время захрипел и зашелся продолжительным кашлем.
Я в это время как-то смутился, вспомнив, что до сих пор сжимаю в левой руке свой нож, и поспешно закинул его в палатку. Дед продолжал кашлять, а мне совсем уж стыдно стало.
- Ты это, Григорич, выпить хочешь?
Он аж подобрался сразу, кашель прошел, спина выпрямилась.
- От чего ж. Конечно, Санек!
- Ну, милости прошу в мое скромное пристанище! – я жестом пригласи его внутрь своей довольно просторной палатки.
Мы расположились. Я достал вторую кружку, открыл пару банок тушенки. Григорич снял свой рюкзак, тоже начал там копаться, достал какой-то тряпичный сверток. Пока я разливал спирт, с интересом наблюдал за его манипуляциями. Он как ребенок, прикусив от сосредоточенности язык, заботливо разматывал свой гостинец. Когда он закончил, я аж подпрыгнул! На божий свет появился самый настоящий домашний растягай, с румяной корочкой! От него исходил невероятный аромат свежего теста с начинкой и, могу поклясться, поднимался легкий пар, словно он только из печки. Тогда я не стал ничего спрашивать. Да он бы и не рассказал ничего по- началу, повременил.
Крепко мы с ним выпили. Пирог был что надо! Мама точно такие же пекла, ей богу! Тушенка моя тоже неплохо пошла, но на пятые сутки меня от нее тошнило. Беседовали тоже с интересом, вкусно. Хотя говорил только я. Рассказал, как в поход собрался, с женой поругавшись. Как дождь застал меня, ни ступить ни шагу… Вообщем, душевно.
Тем временем стемнело. Мы вылези на улицу. Листва уже давно не роняла капли. Червяки попрятались обратно в рыхлую землю, а взошедшая луна сказочно серебрила дрожащий ночной воздух. Я закурил последнюю. Григорич отказался. И так, говорит, кашель замучил. Старенький он, это уж точно. Я молчал, длинно затягивался, выдыхал. Григорич подошел ближе, положил руку мне на плечо и тихонько, почти шепотом заговорил: «Вот слушай, Санек. Расскажу тебе короткую историю».Я косо посмотрел на него, но промолчал, еще раз затянулся, коротко кивнув.
- Так вот, Сашка. Знавал я одного человека, доброго сердцем, да больно уж печального душой. Как и ты ушел он однажды из дома, оставив жену и детишек. Подумать ушел. Хлопнул дверью своего старого, но очень красивого дома и поплелся на просторы. Тосковал он, печалился. Пил, как и ты. Тосковали жена и дети. А еще тосковал дом. И вот однажды открыл это добрый человек глаза посреди леса, а прямо перед ним стоит родной дом, дверь приоткрыта, свет теплый льется из проема. Бросился бежать человек. Сквозь лес, напролом. Странно это было, посреди леса, далеко от цивилизации и тут родной дом! Успокаивал он себя, на алкоголь пеняя. Да только не помогло. С тех пор каждую ночь появлялось перед ним его старое жилище, скрипело дверью, но не пугал дом его, звал. Обратно. Человек перестал бояться, привык. А дом все настойчивее и настойчивее скрипел, из трубы валил дым и слышался запах сдобных пирогов. Заскучал человек, опечалился. И побрел он обратно, к жене и детишкам, к дому родному. Дошел. А дом давно покосился, согнулся в тоске и печали. На лавочке перед ним сидели жена и дети, плакали. Подошел он к ним, крепко обнял и зарыдал… А где-то вдали, у озера, звучала тихая песня про черную птицу. Вот такая история, Сашка.
Я посмотрел на истлевший окурок между пальцев и как-то само собой, крепко обнял старика.
- Спасибо, Григорич!
Дед отстранился, похлопал меня по плечу. Молча достал из рюкзака еще один тряпичный сверток.
- На, вот, утром, перед дорогой подкрепишься.
Я, словно во сне взял гостинец и вдруг почувствовал жуткую усталость.
- Иди, иди, отсыпайся, - сказал Григорич.
Я поплелся в палатку. Последнее, что слышал, были его отдаляющиеся шаги, скрип закрывающейся двери и тихая песня про черную птицу.