История тридцать восьмая
О том, что необходимость нахождения на борту комиссара – довольно спорный вопрос
Конечно, сейчас любой вправе сказать, мол, убрали комиссаров с флота, вот он и распетушился. Вполне вероятно, что он прав. Редко кто из членов советских экипажей мог в те времена сказать то, что он думает, и после сказанного быть уверенным в завтрашнем дне…
По-разному бывало. Некоторые комиссары не занимали должность, а были равноправными членами команды, деля все невзгоды вместе со всеми. Но таких было, к сожалению, совсем мало. В основном, на должность первого (!) помощника капитана приходили люди, далёкие от морских проблем. В лучшем случае, закончившие Вильнюсские трёхгодичные курсы. В последние годы на судах часто можно было встретить первых помощников, прошедших девятимесячное ускоренное обучение. Я их так и называл – доношенные в срок. И что может дать экипажу такой, с позволения сказать, комиссар? Ничего и не давали. Весь рейс загорали на виду у работающих моряков, улыбались и шутили, а за неделю до прихода становились гордыми и неприступными. Не выходили из каюты, строча характеристики. Хорошие и не очень. Знаете, какая была проблема, если в вашей характеристике отсутствовала фраза «физически здоров, политически грамотен, морально устойчив, политику Партии и Правительства понимает правильно»? Не знаете? И слава Богу! Потому что без этой фразы ты уже не человек, а так, заготовка. А ведь комиссары тоже люди! И не всегда хорошие. Сколько моряков ушло с флота по доносам и плохим характеристикам, выданных человеком, который тоже не блистал добродетелью?..
Понятно, что моряки не из сахара сделаны. И облизывать нас себе дороже. Не сладко совсем. И поддать можем, и носы друг другу расквасить иногда случается. И много народа ушло с флота правильно – по несоответствию. Но, лес рубят – щепки летят.
Вы помните, в одной из историй я лестно отозвался о первом помощнике? Так вот, таких были единицы. В остальном, как правило, стукачи по определению.
Я никогда чужих денег не считал. Более того, я всегда был уверен, что у старшего механика оклад должен быть вторым после капитана. Инженер, отвечает за все судовые механизмы. В случае поломки чего-либо сутками не вылазит из машинного отделения. Ведёт всю документацию по механической части в нечастых перерывах между поломками. Старпомовский оклад должен быть третьим. Хоть и объём работы огромный, но на такие дела надо смотреть трезво. А когда Горбачёв пришёл к власти, первые помощники по окладам сравнялись с окладами стармеха и старпома! За что? За приобретённый ровный тропический загар? Их приказами по министерствам объявили ответственными за безопасность мореплавания наравне с капитанами!!! А они в своём подавляющем большинстве в прошлом ни штурмана, ни механики!
Следуем вдоль побережья Португалии. Первые помощники часто по судовой трансляции делали маленькие доклады-информации о странах, вблизи которых проходит судно. Согласен, интересно. Но почему первый помощник начинает свой доклад фразой:
- Проходим траверз Португалии. ?
Я у него спрашиваю:
- Евгений Иванович, а почему траверз? И что такое в Вашем понимании «траверз»?
- Э-э-э… Ну это, когда рядом.
Ну-ну. А нас учили, что «траверз, это прямой угол по отношению к диаметральной плоскости судна». А он закончил КВИМУ по специальности «механик рефрижераторных установок» и единственный на судне неработающий холодильник находился в его каюте. Зато перед увольнением экипажа на берег в Лас Пальмасе он на полном серьёзе инструктирует:
- Э-э-э… Вот вы пойдёте в город, обязательно,э-э-э, зайдёте в туристическое бюро и, э-э-э, наберёте журналов целую кучу! Э-э-э, не позорьте звание советского моряка, не берите много!
- Евгений Иванович, а сколько можно?
- Ну, э-э-э, хотя бы столько, - и показывает на пальцах примерно на толщину в два сантиметра. Это же его где-то проинструктировали? Кто установил норму взятия журналов толщиной в два сантиметра – непонятно. Но зарплату отработал.
На плавбазе я добирал плавценз после мореходки, что бы получить рабочий диплом. Комиссаром был Пётр Кузнецов – толстый и неряшливый человек, от которого исходило амбре покруче, чем от рыбообработчика после четырёхчасовой смены на рыбфабрике. Раз в неделю кастелянша чуть ли не силой заставляла его сдавать одежду в стирку. А он читал экипажу лекции о правилах поведения за столом, сам при этом чавкая и роняя столовые приборы.
У нас была очень дружная палубная команда. Старшие матросы подтрунивали над нами, но учили ненавязчиво и мы были им за это очень благодарны. Мы – пять послемореходских салаг, добирающих ценз. А работали мы с шотладскими и валлийскими траулерами, стоя на якоре вблизи порта Фалмут. Рыбаки привозили нам свежьё, а мы принимали его на борт, морозили, солили, делали тушку и филе, пресервы и рыбную муку. Моя вахта начиналась в четыре утра и я с матросом Борей занимался палубными делами – швартовали рыбаков к борту, занимались приборкой огромной палубы, ремонтировали судовые дельные вещи. Иногда рыбаки просили скатить водой их палубу тоже, когда мы работали со шлангом. Какие проблемы? Две-три минуты – и всё! Мы ничего не просили, но рыбаки в знак благодарности давали то пару банок пива, то жвачку, то сигареты. На палубе, кроме нас, никого, а в восемь утра комиссар уже знает, что мы получили в этот раз! Я стал косо смотреть на Борю, а Борис на меня. Вместе мы стали плохо думать о наших сменщиках. В общем, в раздевалке мы перестали общаться – переоделся и на выход. А чего с потенциальным стукачом разговаривать? Так каждый думал про каждого. И было плохо, обидно, досадно и противно.
В каюте мы жили втроём. Стяли на разных вахтах и не очень общались по этой же причине. Матрос Витька отзывался на клички «Шуруп», «Блондин», «Кнехт», «Мухомор». Он был старше меня на одиннадцать лет и казался мне почти пенсионером. Но всегда пребывал в хорошем настроении и даже в сложившейся ситуации не унывал и не куксился.
Однажды он ворвался в каюту:
- Тёзк, а тёзк, посмеяться хочешь?
А кто не хочет? Я одел куртку и побрёл за Витькой на палубу. Вся палуба была заставлена столитровыми деревянными бочками в четыре ряда в высоту. Бочки эти заливались водой, чтобы разбухнуть, и потом через несколько часов освобождались и отправлялись на солёную линию. Витька приложил к губам палец – тс-с. Потом взял в руки «самолёт» - деревянную палку с поперечной доской для проталкивания рыбы на конвейер – и мы осторожно пошли вдоль борта. Проходя мимо одной из бочек, Витька неожиданно остановился, размахнулся и, что есть мочи, ударил «самолётом» по бочке. Из неё с диким воплем, держась за голову, выкочил матрос Богдан… Тайна утечки информации была раскрыта: Богдан садился в пустую бочку, накрывался сверху такой же и следил за всеми перемещениями палубной команды сквозь щель. Ясно, что он был не один – не мог же он, как Диоген, всю жизнь в бочке сидеть! К сожалению,сменщиков мы не выявили. Но больше утренних доносов не было. Мы не стали бить Богдана, просто потребовали у капитана отправить его с ближйшим транспортом в Ригу, что и было сделано в кратчайшие сроки. А в раздевалке опять стали шутить и прикалываться палубные матросы.
Наша каюта выходила иллюминаторами на палубу бака, то есть вперёд. С одной стороны плохо – не всегда откроешь иллюминатор потому, что ветер всегда встречный, будь ты на якоре или на ходу. С другой стороны хорошо – видно, куда судно идёт, хоть и не так чётко, как с мостика.
Я и Витька гоняли чаи. Он был на вахте, но работы не было и он зашёл погреться. Чай заваривали кипятильником в трёхлитровой банке. Я сидел на диване спиной к открытому иллюминатору, тёзка на стуле лицом к люмику. Говорили то ли о том, сколько на пай, то ли о женщинах. Не помню. Вдруг Шуруп резко сменил тему и стал нести что-то несусветное по поводу первого помощника, усиленно при этом моргая мне то левым, то правым глазом. Я не врубился в тему, мне было неприятно вообще говорить о Петре Филипповиче и я пытался вернуть Витьку к прежнему разговору. Но Мухомор ни за что не хотел меняться, только сделал паузу, задав вопрос:
- Тёзк, тёзк, посмеяться хочешь?
Я кивнул утвердительно головой. Кнехт схватил банку и выплеснул её содержимое в иллюминатор. Потом потащил меня из каюты. Мы выскочили в шкафут и воткнулись прямо в мягкий комиссарский живот. Голова Петра Филипповича была сплошь залеплена заваркой. Мне стало тоскливо, а Витька встревоженно спросил:
- Пётр Филиппович, что с вами?
- Да вот, решил проверить состояние швартовых концов на баке (?!?!), а кто-то заварку в иллюминатор вылил! Ну что за моряки такие!
Нам ничего за это не было. Я Витьку чуть не убил. Но в конце рейса на комиссара была написана коллективная жалоба судовых женщин и его убрали с действующих судов, направив на повышение в райком партии. Он меня потом ещё пару раз прихватывал на перевизировании.
На судах всего мирового флота первый помощник – это первый офицер, то есть, старпом. Только на советских кораблях была такая аномалия – первый помощник капитана - комиссар.
Нужны ли были они на судах? Думаю, что нужны. Ведь экипажи на транспортных рефрижераторах были от пятидесяти до семидесяти человек, а на плавбазах и добывающих судах вообще больше сотни. Капитан занят навигацией, производством, перепиской. Офицеры тоже согласно своим заведованиям расписаны. Конечно, в таких больших экипажах должен быть человек, который может следить за порядком, поднимать настроение, организовывать разные мероприятия. Он должен быть «строгим, но справедливым». И счастье, если именно такой человек есть на борту. А если он не такой? А «не таких» было в разы больше, чем «таких».
В шведском Гётеборге у меня пропал пропуск на выход в город. Я обыскал всю каюту, облазил коридоры и мостик – глухо. Проблема… Во-первых, будет штраф. Во-вторых, разбор на совещании комсостава и дисциплинарные выводы. В-третьих, настроение испорчено. Ну ничего, голь на выдумки хитра! Помучавшись остатками совести пару дней, я вытащил из ниоткуда заныканный лично мной чистый бланк пропуска, заполнил, поставил судовую печать и, о, ужас!, подделал капитанскую подпись! Получилась лучше оригинала! С этим пропуском я счастливо просуществовал три недели. Потом меня вызвал комиссар и вручил мне мой настоящий пропуск.. При этом он пытливо смотрел прямо мне в глаза, шевеля бровями а-ля-Брежнев. А мне не было стыдно. Потому, что я уже знал, что пропуск был взят с моего стола, когда меня не было в каюте. Проще говоря, украден первым помощиком.
- Виктор Александрович, как вы объясните подделку пропуска?
- Юрий Георгиевич, как вы объясните, почему вы вор?
- Виктор Александрович, эдак вы начнёте деньги подделывать?
- Юрий Георгиевич, не вижу необходимости, вы же всё-равно их украдёте.
Такой вот тупиковый разговор состоялся. Каждый остался при своём мнении.
В Санта Крусе на Канарах зашли в антиалкогольном 1986 году в знакомый магазин купили пиво, вышли на ступеньки и прихлёбываем, наслаждаясь жизнью. Вдруг появляется мой знакомый механик с другого судна:
- О, старый, привет! Как дела? Дай пива хлебнуть.
Я дал. Он отхлебнул, воровато оглянувшись по сторонам, и быстро вернул бутылку. Через пару минут опять попросил. Я не жадный человек, но:
- Игорь, а не проще зайти к Мише Зандеру купить? А то как-то непонятно.
- Да ты что! Первый узнает – хана! Уже шестнадцать алкогольных актов составил, семь человек домой отправил.
Ни фига себе! Я даже онемел от такого. А Игорь воспользовался и допил остатки. Потом я узнал, что их комиссара уволили за несоответствие. Дескать, вместо профилатических мероприятий он только карательные проводил.
Когда на флоте решался вопрос об упразднении института комиссаров, мнения разделились. Кто-то голосовал за их оставление искренне, кто-то из-за вбитой в нас многими десятилетиями боязни. Я был против. И не из-за множественных конфликтов, надуманных самими первыми помощниками. Голосовал «против» потому, что уже начались сокращения экипажей с подачи «щёкинского метода» и держать на борту лишний рот, который выйдет на работу только при условии оплаты в твёрдой валюте, по моему мнению, было противоестественно.
Август 2010, Нуадибу