Игра вслепую

Игра вслепую 

Глава 1

Лиза уже пять минут лежала на спине, расставив свои стройные ножки. Юрий Васильевич бил все свои прежние рекорды. Вспотевший, багровый, как помидор, он с силой ударял по Лизиному влагалищу своим брюхом и тем, что под ним находилось, роняя крупные капли пота на ее бледное лицо, заискивающе заглядывая в голубые незрячие глаза Лизы. Она же, глядя сквозь запыхавшегося партнера, сексуально открывала ротик и, завораживающе водя острым язычком, издавала мучительные стоны наслаждения.  И вот на глаза Юрия Васильевича наконец-то навернулись слезы умиления. Это был   верный знак скорого завершения его сексуальной битвы. Лиза выгнулась, судорожно комкая постель своими маленькими ручками, визжа и на ощупь тыкаясь губами в огромную харю своего пожилого любовника.  Юрий Васильевич, не в силах больше сдерживать свою мощь, выдохнул и пустил длинную слюну изо рта. 
….Лиза стояла у окна, отодвинув занавеску, тупо пялясь сквозь забрызганное дождем стекло и махала ручкой. Из подъезда выкатился Юрий Васильевич: обряд проводов нравился ему не меньше секса. Вот он привычно нашел заветное оконце на третьем этаже и, разглядев Лизу, старательно и как-то по-детски замахал ей в ответ. Лиза как раз смотрела в другую сторону, сохраняя улыбку Джоконды и как бы невзначай демонстрируя свой лакомый бюстик в распахнувшемся халате: ну что взять с бедной слепой девушки!
Белоснежная «Волга» пыхтя двинулась к выезду из двора, ныряя в лужи и лениво облизывая дворниками лобовое стекло. «Козел», - произнесла Лиза сквозь зубы, не убирая с лица невиннейшей,  девственно чистой улыбки. Она еще пару минут постояла у окна, вяло махая ручкой унылому дождливому вечеру, а потом плюхнулась на кровать и, закрыв усталые глаза, попыталась вздремнуть.
Почему-то на ум пришли слова преподавательницы театрального института: «Актер обязан играть, если даже в зале только один зритель…»
Лиза четко следовала этим указаниям почти что полтора года….

Играть слепую куртизанку сподвигла ее отнюдь не расчетливость и не женская мудрость, а Его Величество Случай.
Доезжать до института автостопом для Лизы было делом обыденным: у нее не было денег на тачку, более того, у нее не всегда хватало денег и на автобусный билет, но зато Бог наградил ее длинными ногами, узкой талией и шикарным бюстом, огромными голубыми глазами и   «качественно обесцвеченной» длинной  косой. Лиза тормозила только иномарки: во-первых, стопроцентная остановка; а во-вторых, щедрый водила, пуская слюну до пола и насилуя ее бесстыжими похотливыми глазами, всегда угощал хорошей сигареткой, иногда отдавал всю пачку и зажигалку впридачу. Расчетом за поездку традиционно служила многообещающая улыбка и дежурный ответ на вопрос «Что она делает сегодня вечером?» – «…А у меня, к сожалению, месячные…»
Но один такой подвоз резко изменил ее жизнь. Широко расставив ноги на огромных каблуках, Лиза манерно, словно в балетном зале, выбросила ручку в сторону, и тут же со скрежетом перед ней, как вкопанный, встал тонированный «шестисотый». Стекло плавно поползло вниз, и через секунду на Лизу смотрел огромный,  бритый наголо мужик в кожаной жилетке. Жителя любого другого российского города этот малый, как минимум, насторожил бы, но Лиза уже три года жила в Екатеринбурге, приехав из провинциального Ирбита учиться в Театральном, и она знала, что в ЭТОМ городе, как минимум, половина порядочных людей выглядит именно так.
- До театрального подбросите? На лекцию опаздываю…, - привычно промямлила Лиза.
- Садись! – прогромыхало ей в ответ, и «шестисотый», не жалея подвеску, погнал сто двадцать, моргая галогенками и оглушая все вокруг ревом сигнала. Лиза поняла, что добрый дядечка под кайфом, и он, словно читая ее мысли, откинул крышку бардачка и извлек из него пачку «Беломора», по всей видимости, уже заряженного. Это предположение подтвердилось тут же, когда салон наполнился сладковатым запахом травки.
Дорога шла мимо кинотеатра «Космос». Серая угловатая громадина в стиле соцреализма одной из своих сторон примыкала к небольшому скверику. Именно туда и свернул обкуренный рулевой, невзирая на все робкие возражения.
«Ну, миньет или тебе вдуть?» - ласково произнес добрый водила.
«Дяденька, я….», - попыталась закосить под дуру Лиза.  Но водила опустил руку под сиденье и вынул из-под него огромный черный пистолет: «У меня еще дела, давай пошустрее, в обиде не останешься…».
И тут - то ли дым, вовсю пыхающий из набитой папироски, то ли природная самоуверенность взыграла в Лизе, и она, невзирая на девятимиллиметровый ствол, направленный ей в лицо и, тем более,  не стесняясь его владельца, загнула такой витиеватый и складный мат, описывающий подробный маршрут, по которому стоило бы пойти стрелку, предварительно вставив свою пушку себе в … И, как минимум, до гланд…. Далее следовало перечисление всех мест, куда она его имела, и что при этом на него ложила.
Произнесенная на едином дыхании речь настолько поразила возжелавшего ее субъекта, что он, опустив ствол и выронив папироску изо рта, после долгой паузы изрек: «Годится! Меня Глебом зовут…».
Через две минуты Лиза уже входила в институт, стараясь забыть наглого олуха. А он, что есть силы, орал ей вслед: «Я тебя здесь подожду!». Глеб сдержал свое обещание и преданно стоял на своем «мерине»  до вечера напротив театрального. И когда Лиза в сопровождении подруг вышла на улицу, Глеб, совершенно вменяемый и даже галантный, предложил «заполировать» свою вину поездкой на дискотеку. Лиза, активно щипаемая и пихаемая жаждущими приключений подругами, согласилась. На дискотеке она оторвалась по полной, демонстрируя безупречную хореографию, а когда какой-то гопник, вынырнувший из-под руки Глеба, предложил ей таблеточку с изображением улыбающейся рожи, мир для Лизы вспыхнул тысячью фосфоресцирующих  огней, и она с детским восторгом принялась осваивать неведомые доселе чувства.
Освоение закончилось в кровати у Глеба. Невероятная сухость во рту, храпящий и абсолютно голый хозяин дома, а также – полнейшая амнезия по поводу вчерашнего веселья расстроили Лизу, и она принялась искать свою одежду. Шмотки были раскиданы по всем пяти комнатам шикарнейшей квартиры Глеба. Евроремонт не оставлял ни малейшего сомнения в материальном благополучии ее нового знакомого. Когда Лиза зашла в великолепную ванную комнату, размером в три раза превышающую  комнатуху, которую она вместе с подружкой снимала в грязной коммуналке, у нее перехватило дыхание, и не в силах бороться с искушением, она залезла в джакузи. Пузырьки нежно ласкали ее тело, откуда-то лилась чарующая музыка, и говорящая ванна что-то лепетала по-японски, демонстрируя разные режимы гидромассажа. В дверном проеме появился заспанный и по-прежнему голый Глеб. «Ну, ты, блин, вчера…», - протянул он. Лиза нервно сглотнула слюну. «Ты ведь настоящая актриса! Как ты здесь вчера, этого Шекспира и эту Макбет…. Я тебя уважаю:  ты, Лизка, - талант!» - с этими словами он бесцеремонно залез в ванну, и они целый час рассказывали друг другу свои биографии, знакомясь заново,  стремясь переорать занудную японскую джакузи. 
- Глеб, а ты с кем живешь? – робко и с тайной надеждой спросила Лиза.
- Щас-то один! Задолбало, спасу нет… Ты у меня не тормознешься? А то я совсем крышей здесь съеду…
И Лиза тормознулась, заодно тормознув свое обучение. Девчонки-однокурсницы завидовали ей черной завистью, в один голос ставили безапелляционный диагноз в отношении удачливой Лизки: «Жизнь, блин, удалась!»
Житие с Глебом состояло из нескольких обязательных составляющих. Первое – секс,   два, три раза в день без выходных и отговорок на месячные. Второе – занятие собственным макияжем, и третье – кормление ненасытного сожителя продуктами, которые, к счастью, он приносил в дом сам в огромных количествах с длиннющей змеей чековых лент поверх покупок. 
Род занятий ее нового друга был весьма неопределенным. Иногда Глеб уезжал, и  надолго, иногда люди приходили к ним. Тогда-то она в первый раз увидела Юрия Васильевича и первый раз сыграла «слепую».
После очередного бурного перепихода Лиза целый час расслаблялась в джакузи и не слышала, как к ним заявился «коллега» Глеба. Выйдя из ванной в гостиную, едва накинув на себя шикарный шелковый халат в ярко-красных драконах, она увидела следующую сцену:  весьма солидный,  приземистый и тучный человек в темном костюме и в галстуке увлеченно пересчитывал огромную кучу долларов. Лизу уже не удивляли большие суммы, которыми оперировал Глеб, но на этот раз количество пачек, насыпанных горкой на журнальном столике, поразило ее воображение. Толстые пачки стодолларовых купюр, аккуратно перевязанные резиночками, жирный мужик любовно укладывал в большую дорожную сумку и был так увлечен этим занятием, что даже не заметил появления нового человека в комнате. Зато когда в поле его зрения попала Лиза, он моментально побледнел и, заикаясь,  шепотом забормотал, обращаясь к сидевшему напротив него Глебу: «…Ну, ну…ну я же просил, ну.. ну…, ну я же обговаривал с Александром Петровичем, чтобы никаких посторонних, я же…»
Глеб среагировал моментально. Обернувшись  к Лизе и ехидно ей подмигнув, как всегда, громогласно протрубил: «Ах, эта.. Так это Лиза, она слепая». И, читая некоторое сомнение в глазах бледного собеседника,  добавил: «Угу! От рождения!»
Лиза тут же включилась в игру. Слепая цветочница из знаменитого чарличаплинского фильма «Огни большого города» была ее кумиром. И Лиза, резко врубив систему Станиславского, начала. Правая рука чуть вперед, блаженное лицо с девственной улыбкой, и вот она уже робко и в то же время удивительно плавно и грациозно идет на знакомый голос.
Глеб едва сдержался, когда Лиза, глядя сквозь него своими огромными голубыми глазами, нащупала его голову и, обнимая, медленно уселась ему на колени. «У нас гости, дорогой?» – божественно прозвенел ее голосок.
Ошарашенный посетитель, явно не ожидавший такого поворота событий, был растерян и очарован юной слепой девушкой.
- Юрий Васильевич, - наконец-то пробурчал он, судорожно глядя то на пустые Лизины глаза, то на довольного собой Глеба.
- Очень приятно, меня зовут Лиза, - с этими словами новоявленная слепая протянула свою изящную ручку к Юрию Васильевичу, разумеется, с небольшой погрешностью сантиметров в двадцать.
Тяжело дыша от восторга, Юрий Васильевич облобызал протянутую ему ручку и умиленно вздохнул.
- Выпьете вина? – неожиданно предложила Лиза и, не дожидаясь ответа, соскользнув с колен Глеба, пошла к буфету, иногда все так же божественно натыкаясь и обходя встречающуюся ей на дороге мебель.
Юрий Васильевич не отрывал от нее глаз. Вскоре Лиза вернулась, держа в руке пару бокалов и бутылочку израильского кагора. Поставив на стол бокалы, Лиза под пристальным вниманием ожидающих шоу зрителей  налила вино, не пролив ни единой капли и при этом также глядя куда-то вдаль и очаровательно улыбаясь.
- Не буду вам мешать, - прозвенел ее ангельский голосок, и, не выходя из образа, Лиза удалилась.
Глеб по каким-то причинам не стал раскрывать своей шутки, а,  наоборот, со знанием дела отвечал на многочисленные вопросы задыхающегося от любопытства гостя. Стоя у дверей, Лиза узнала о себе много нового. Например, что ей пятнадцать лет, что родом она из глухого сибирского села, которого и на карте-то нет, и что Глеб забрал ее из массажного салона в Кисловодске, куда ее определили через общество слепых.
Юрий Васильевич был поражен и очарован юной массажисткой. «..Да, я слыхал, что в Таиланде многих девочек в детстве ослепляют, чтобы пальцы чувствительнее стали, … первоклассные массажистки получаются», - показал свою эрудицию неугомонный толстячок. «А как   она, это.., ну..», - опустошив бокал, пробурчал разгоряченный вином и собственным любопытством гость.
В ответ на это Глеб очень серьезно и сосредоточенно отхлебнул из своего бокала и ответил: «… Я вот думаю, что те бабы, которые у меня до Лизы были, в сравнении с ней куклы резиновые из секс-шопа». И,  выдержав приличную паузу, добавил: «…. Это просто чудо какое-то, а не девка!»
Выслушав все, Юрий Васильевич еще долго не мог закрыть рот, а тем более – продолжить пересчет баксов.
Когда визитер все-таки убрался  и Глеб решил отметить это радостное событие нескромным ужином, Лиза не удержалась и спросила о Юрии Васильевиче: уж больно он отличался от других знакомых Глеба, таких же крепких бритых парней.
«Гнилой старикашка, тени своей боится. Все они, политики, такие: за деньги в жопу поцелуют, а при первой же возможности – сдадут».
«Зачем ему столько денег передали, если не доверяете?» – возмущенно  спросила Лиза.
Глеб чуть не подавился курицей: «Да ты что, мать? Не я же решаю, кому денег давать, а кому – нет. Шеф сказал! Я собрал «лаве» на эти гребаные выборы, а что да зачем, этим я не гружусь, ни к чему мне это. Хата, тачка есть, не голодаем -  и то хорошо. А разбираться в этой каше – дороже выйдет».
Глеб знал, о чем говорит. Он был одним из немногих, кто вырос в «бригадиры», самостоятельно завоевывая свой авторитет в уличных разборках в девяностые. Сейчас такие завидные посты занимали лишь многочисленные родственники босса, по большей части зажравшиеся и жутко тупые людишки, обладающие чрезвычайной ссыкливостью. Глеб, не имеющий высшего образования, но реально оценивающий ситуацию благодаря собственной сверхинтуиции, не одобрял действий Александра Петровича – своего непосредственного начальника и пахана. Идея отмыться от криминального прошлого, щедро поддерживая мэра, рвущегося на губернаторский пост, казалась ему абсурдной.
«Ему бы хоть на своем месте усидеть», - часто говаривал Глеб, видя по телевизору обрюзгшее тело Отца города и его отекшую, с поросячьими глазками физиономию.
Лизе почему-то не давал покоя их странный гость, ушедший с полной сумкой баксов, и она намеками пыталась вытянуть из Глеба побольше информации.
«Как я тебе в роли слепой цветочницы?» – справилась о своем дебюте Лиза.
«Супер! Ты извини, что я его развел, но так было надо: он же, блин, чиновник, да еще в Думе сидит этим … спикером что ли… Ему никак нельзя с нами якшаться: не дай Бог себя дискредитировать! Тьфу! Все они пидары!»
Вскоре этот странный чиновник вновь появился в их доме, и Лизе волей-неволей пришлось опять играть слепую,  а Юрий Васильевич,  твердо уверовав в ее слепоту, бесцеремонно и по-хозяйски оценивающе осматривал ее с ног до головы.
«Ты чего приперся сегодня?» – недоуменно встретил его Глеб.
«Давай заберу сколько есть, а  остальные, как договаривались - завтра», - промямлил Юрий Васильевич.
Глеб выругался, но вынес ему сверток с «зеленью». Уходя, чиновник как-то странно попрощался с Лизой, очень уж ласково и многообещающе. Откуда в этом толстяке отыскалось столько храбрости, поражалась Лиза: ведь Глеб грохнет его, не посмотрев на   депутатскую неприкосновенность.
Загадка разрешилась быстро. «Мерин» с Глебом и еще двумя братками разлетелся, словно новогодняя хлопушка, как объявили в «Новостях»,  от самодельного взрывного устройства. «Криминальные разборки, что тут сделаешь!» – констатировал мент с крупными звездами на погонах, давая интервью прессе.
Лиза рыдала несколько часов подряд. Она не любила Глеба как мужчину, а, может быть, еще не успела его  полюбить, но ей было так горько, как будто она потеряла единственного дорогого ей родственника в этом сером дымном прогнившем городе.
Телефонный звонок раздался резко и бесцеремонно. Лиза почему-то решила, что это звонят ей, и еще то, что от этого звонка зависит ее дальнейшая жизнь. Она сняла трубку. На другом конце провода, задыхаясь от чувств, пыхтел Юрий Васильевич: «Дорогая моя, Глеб был моим другом, я… я так Вам сочувствую…». Отдав должное покойному, он быстро перешел к делу: «Лиза, возможно, завтра к Вам придут органы: сами понимаете, Глеб погиб при весьма странных обстоятельствах…. И Вам будут задавать много вопросов о его  работе и знакомых… Мне почему-то кажется, что Вам будет неприятно это разбирательство, и я как неравнодушный к Вам и Вашему горю человек, можно сказать, друг семьи, предлагаю Вам временно пожить у меня. В тихом центре, три комнаты, очень уютно и солнечная сторона… Хотя, о чем это я, Вы же… у Вас же… извините…»
Лиза не сразу поняла, о чем идет речь, а когда поняла, ей почему-то очень захотелось отомстить этому жирному борову, который с легким сердцем лишил ее в одночасье и Глеба, и крова, и беззаботной жизни. «Приезжайте, приезжайте за мной, Юрий Васильевич, мне так плохо!» – прорыдала она в телефонную трубку.  И через пять минут Юрий Васильевич уже стоял на пороге. «Скотина! С сотового звонил, был уверен, что я соглашусь». Собрав свои шмотки, с трудом удерживаясь в образе слепой, Лиза налила Юрию Васильевичу чаю и, чтобы стереть с его жирного лица довольную торжествующую улыбку, пролила кипяток ему на колени, а потом, плача и долго извиняясь, вытирала его полотенцем. Юрий Васильевич не только не обиделся, а напротив, разомлел от прикосновений к его жирному телу, и даже позволил себе погладить рыдающую Лизу по голове.
Пока просыхающий Юрий Васильевич швыркал чаем, Лиза зашла в спальню и, поймав себя на мысли, что чуть не включила свет, что равносильно провалу ее легенды слепой массажистки, на ощупь открыла  секретный сейф в платяном шкафу. Наследство Глеба состояло из толстой пачки баксов, пакета травки и маленького дамского пистолета с запасной обоймой. Все содержимое сейфа перекочевало в спортивную сумку Лизы.
«Лизонька, нам пора»,  - заголосил из гостиной Юрий Васильевич.
«Иду», - ответила Лиза, подумав про себя: вот ведь настырный! И тут же поймала себя на мысли, что ведь придется с ним спать…. Хотя – это, конечно, лучше, чем жить в бомжатнике и питаться пирожками из институтского буфета, улыбаться обнаглевшим преподавателям, бесцеремонно щупающим тебя за зад под предлогом обучения театральному мастерству, или, напившись пива, давать раком прыщавому однокурснику в туалете. Выбор невелик. Другие девчонки стоят всю ночь в коротких юбочках и чулочках на тридцатиградусном морозе, да еще сутенерам отстегивают. А тут ведь совсем другое дело, это ведь почти что главная роль в сериале «Слепая куртизанка». Аутотреннинг помог, и через некоторое время Лиза уже рыдала на плече у счастливого Юрия Васильевича в его служебной "Волге".
Квартирка оказалась действительно неплохой, конечно, поскромнее Глебовой, но все же. Условия содержания оставались прежними. Юрик, как он позволил себя называть, появлялся четко во вторник и в четверг, продукты приносил его шофер, он же забирал белье в прачечную. Лиза из дома не выходила. Единственным ее развлечением был телевизор и куча видеокассет,  половина из которых была порнухой. Она бы давно уже удавилась от тоски, если бы не ее тайная миссия, которую она, отчасти, придумала себе сама. За шикарной копией Айвазовского у Юрика находился сейф с кодовым замком, код которого Лиза знала уже через месяц. В сейфе, к ее большому сожалению, были в основном бумаги, а не деньги. Бумаг было много, и они пополнялись. Различные списки ни о чем не говорящих фамилий и предприятий, расписки на получение наличных сумм,  с десяток аудио- и видеокассет, на которых кто-то кого-то пер в сауне и на рабочем столе. Словом, полный набор компромата, который трудами отдела экономической безопасности мэра накопали на «денежные мешки» Екатеринбурга. Выборы были на носу, и Юрий Васильевич, правая рука мэра, старался вовсю. Лиза тоже старалась, тщательно переписывая в тетрадь страницу за страницей содержимое сейфа.
«Бедный Юрик! Скоро я многим открою глаза. Странно, что для этого нужно было стать слепой», - подумала Лиза засыпая.



  Глава 2

Это был четверг, один из ничем не примечательных рабочих дней Лизы. Юрий Васильевич нарисовался как обычно около трех часов – он всегда приходил около трех. Расчет прост: десять минут на скучное нытье о том, как трудно жить честному чиновнику в этом безумном, безумном, безумном мире. Рюмочка коньячка, бутербродик с икоркой, а уж затем следовали постельные процедуры. Они, в свою очередь, делились на две части: активную – секс, и пассивную – послеоргазмовую релаксацию, сопровождаемую все тем же нытьем Юрика и на ту же тему. К счастью Лизы, обе эти части в сумме не превышали тридцати минут. Далее изможденный любовью Юрик полз в ванну  и тщательно смывал с себя собственный пот и запах французских духов. Из душа любовничек вылетал, словно пуля, шлепая босыми мокрыми ногами по полу, оставляя лужи по пути своего следования. Он ворчал, что опаздывает, опаздывает, опять опаздывает, и в шестнадцать нуль-нуль за донжуаном с грохотом захлопывалась входная дверь. Стремглав вернувшись на рабочее место, Юрий Васильевич усердно симулировал трудовую активность,  и уже в восемнадцать часов почтенный отец семейства отъезжал со службы домой, распластавшись на заднем сидении закрепленной за ним «Волги».
Но  этот четверг был особенным, и он снова переменил и без того непростую жизнь Лизы. Юрик пришел не один, за его пузатой фигуркой стоял молодой, хорошо сложенный мужчина. Вначале Лиза подумала, что это новый водила Юрия Васильевича, но уже через секунду она рассталась с этой мыслью. Молодой человек явно не претендовал на высокое звание «личный шофер Юрика». Нет, в его внешности было нечто аристократическое: не дешевый лоск, присущий разночинцам – приближенным к сильным мира сего, а врожденная, породистая интеллигентность и элегантность.
Так выглядят элитные борзые на выставке собак. Они держатся гордо и независимо, независимо даже от своего хозяина. Они знают себе цену, ведь это их маму возили в Лондон и Париж на случку к импортному кобелю, их, красу и гордость России,  увешивают золотыми медалями международных выставок, их кормят штатовскими кормами, теми, что в десять раз дороже отечественной тушенки. А то двуногое чмо, что стоит рядом, переминаясь на своих кривых ножках, и держится за поводок – лишь безродная, никчемная тварь, которой Господь доверил заботу о них.
Неотразимый зеленоглазый принц в упор смотрел на Лизу, а она краснела, что в ее положении «слепой нелегалки» было равносильно провалу.
       -     Юрик! Ты не один, - наконец-то выдавила из себя Лиза, и Юрик, сияя, как майский жук, покачиваясь от гордости, переполнявшей его, вызывающе взглянул в лицо зеленоглазому блондину.
А так как последний был выше Юрика, по крайней мере, на полметра, Юрий Васильевич, задрав голову, произнес куда-то вверх:
- Знакомься, Саша, это – Лиза.
Слово «Лиза» он произнес очень медленно и многозначительно, дабы гость успел вспомнить ту краткую характеристику, которую радушный хозяин дал данному объекту женского пола: «Ли-и-и-и-з-з-з-а-а». Что, должно быть, означало: «Это та самая слепая, смазливая, тупая, но страшно похотливая сучка».
Лиза не могла оторвать свой псевдо-слепой взгляд от гостя, и она готова была подписаться под последним пунктом в столь нелестной характеристике: она действительно хотела зеленоглазого.
Зеленые, как уральский малахит, глаза Саши бесстыже пялились на белоснежное, полное соблазнов, тело слепой девицы. Хотя за свои двадцать пять лет он, разумеется, имел близость с женщиной, более того, Саша  даже не мог вспомнить, со сколькими представительницами прекрасной половины человечества он ее имел, но бабником себя не считал.
Родившись во вполне благополучной семье (отец – адвокат, мать – врач), Саша имел все предпосылки   сгинуть на одной из кафедр медицинского, либо юридического института. Но «перестройка», талоны почти что на все виды продовольствия, «железный занавес», который хоть и со скрипом, но приоткрывался, внесли свои коррективы. На семейном совете постановили, что мальчик будет поступать в Свердловский Институт Народного Хозяйства, «поближе к продуктам», - так смущаясь, обосновала свой выбор мама.
СИНХ встретил Сашу с распростертыми объятиями. Поступить в него было несложно: во-первых, Сашин папа защищал многих, присевших на скамью подсудимых представителей советской торговли, во-вторых, мама Саши, по специальности своей – гинеколог, не раз спасала мир и спокойствие в семье декана института, когда его благоверная возвращалась с югов, несколько отяжеленная бурными курортными романами. Вступительные экзамены Саша попросту игнорировал, как, впрочем, и всю последующую учебу. Нет, кое-чему он, конечно, выучился. Дети торгашей, которые на девяносто процентов оккупировали данный институт, могли многому научить. Например, пить так, чтобы с утра не было похмелья, отовариваться после закрытия магазинов с заднего входа, а то и вовсе с базы, фарцевать и активно выступать на комсомольских собраниях. И уж, конечно же, немалую роль в образование Саши внесли девицы СИНХа.
Смазливый интеллигент был лакомым кусочком для будущих товароведок, и они углублялись в его изучение, как работник ОБХСС в кипу накладных на отпуск дефицита. Появиться на людях в сопровождении такого кавалера считалось  весьма  лестным. Саша не был алкашом, не курил, не нюхал и не кололся. Его атлетическая фигура и отсутствие мата  в лексиконе делало Сашу завидным женихом. Но он боялся продешевить и пробовал, пробовал и еще раз пробовал предлагаемые ему варианты. С учебой проблем также не было, потому как неоспоримые достоинства юного абитуриента оценили не только его сверстницы, но и преподавательницы учебного заведения. Так, пройдя уготованный ему судьбой и программой СИНХа срок, Саша вышел за стены «альма матер» с красным дипломом и длинным списком вакансий, где его уже ждали и грели ему и без того теплое местечко.
Было, конечно, в этих вакансиях одно «но» - большинство из них предполагали скорое исполнение свадебного марша Мендельсона, а в ЗАГС Саше не хотелось.
А если уж быть предельно откровенным, его просто выворачивало от этих торгашеских рож, хотя все его знакомые девицы не относились к разряду  дурнушек, а совсем и совсем наоборот. В постели они были не скучными «солежателями», а активными и находчивыми гейшами. Многие из них даже не были предрасположены к ****ству, и вполне возможно, с ними стоило бы создать крепкую ячейку общества, но….
Саша знал, что благополучие этих девочек напрямую зависит от их родителей. Дорогая косметика, яркие шмотки, полный холодильник дефицитной снеди, отдельная хата, видеокассеты с порунхой…. Помести в такую среду обитания любую особь женского пола, и она расцветет, как майская роза, озарив тебя светом своей необъятной любви, демонстрируя незаурядные способности в кулинарии и кама-сутре. С такой женщиной мужчина в рекордные сроки отращивает себе авторитетный животик, стильный двойной, а то и тройной подбородочек и начинает исполнять свой супружеский долг исключительно лежа на спине. И, слава богу, если его спутница знает, что такое оральный секс, иначе она рискует навсегда забыть, как выглядит достоинство ее избранника, а он начнет радовать им пухлые губки жриц любви в какой-нибудь сауне.
Может, наш герой пытался избежать столь унылой участи, а, может быть, он еще помнил, как в платяном шкафу его родители по полгода хранили маринованные болгарские огурчики и полкило шоколадных конфет, чтоб в Новый год поставить их на праздничный стол. Может быть, это чувство внушало ему неприязнь  к зажравшимся мордам его коллег, кто знает, но торговлю Саша при всех ее очевидных плюсах решил игнорировать.
На дне рождения у одной из одногруппниц Саша повстречал довольно странного, но несомненно умного человека. Незнакомец много пил, почти что не закусывая и оставаясь при этом трезвым, слушал и запоминал все, что происходило в разношерстной, практически, невменяемой компании. Так как никто из сверстников Саши не знал, кто этот странный гость, восседавший на почетном месте, напрашивался вывод, что импозантный, лет пятидесяти мужчина в безупречном костюме, с бриллиантовыми запонками  и неприлично дорогом галстуке от «Версачи» - свадебный генерал, приглашенный на банкет родителями именинницы. Он не был похож на работника сферы обслуживания, но количество спиртного, которое он вливал в себя не морщась, говорило о том, что ему пришлось пройти отличную комсомольскую и партийную школу активистов. Они были чем-то похожи:  Саша, свежеиспеченный краснодипломированный специалист, и старый зубр, достигший в этой жизни высших ступеней карьеры. И так как все подобное в нашей Вселенной сближается, двум похожим друг на друга людям было легко сойтись на веселом, ни к чему не обязывающем празднике жизни. По русскому обычаю топливом для кардинального сближения была выбрана водка.
Когда в молодом, крепком организме Саши сидело уже пол-литра, сколько к тому моменту влил в себя незнакомец, одному богу было известно. Саша решил-таки узнать имя своего собутыльника. «Валерий Палыч», - отрекомендовался сидящий напротив мужчина, и Саша понял, что случай свел его с серым кардиналом всей екатеринбургской торговли – Валерием Павловичем Корнеевым.
Валерий Палыч был фигурой в высшей степени примечательной. Он не только умел красиво говорить на партсобраниях, много пить и не болтать лишнего, он умел главное –   чувствовать конъюнктуру. Корнееву  еще не было сорока, когда он всего лишь за год сделал себе головокружительную карьеру от директора магазина до директора городского объединения «Продтовары», в чьем ведении находились все магазины города. Еще через год он уже был переведен в Москву и, разумеется, на перспективную руководящую работу. Многие прочили ему министерские портфели, но Валерий Палыч не был бы собой, если бы не почуял новые веяния времени. Он сделал, на первый взгляд, странный и даже безумный ход:  вернулся в Екатеринбург и создал, а позже и возглавил,  специальный Комитет по стабилизации торгового рынка города. За этим скромным, ни к чему не обязывающим названием скрывалась  неограниченная власть над всеми торговцами столицы Урала. Ни один киоск, ни одно летнее кафе, не то что магазин, и шагу не могли ступить без подписи господина Корнеева, а подписи в России, как известно, дорогого стоят.
На Валерия Павловича работал его непререкаемый авторитет, полученный им еще во времена застоя. Он карал и миловал своей властной рукой под лозунгом «За цивилизованный рынок», и это ему очень ловко удавалось. Валерию Павловичу вообще удавалось все. Единственным промахом в его жизни была его первая жена. Ее папа придал юному гению торговли начальное ускорение в карьерном росте, в благодарность  господин Корнеев десять лет терпел его дочь – психопатку, алкашку и откровенную ****ь, но в Москву это чудо, выпившее из Корнеева не одну цистерну крови, уже не поехало.
В данный момент Валерий Павлович был женат вторично, его новая жена оказалась на год младше его дочери от первого брака.
Собственно, на этой вечеринке Корнеев присутствовал из-за своей юной супруги, которая весело резвилась на танцполе в компании своих сверстников.
Саша пил с живой легендой советской торговли, он вовсе не пытался подхалимничать или заискивать перед великим Корнеевым. Саша был самим собой, компанейским, не по годам смышленым и учтивым юношей. Наверное, и сам Корнеев когда-то был точно таким же, еще небитым жизнью салагой с амбициями. Возможно, это обстоятельство или непомерное количество алкоголя смягчило каменное сердце Валерия Павловича, и он удостоил своего юного друга высшего знака отличия – своей визиткой.
Когда в конце вечеринки Саша, запершись в туалете, пер именинницу, та поведала ему благую весть – уходя, Корнеев справлялся о Саше у ее папы, и папа выдал о нем подробную справку в стиле «best of the best». Тогда Саша не придал этому должного значения, но Света, пьяная именинница, оказалась права – Корнеев ничего не делал просто так.
Через пару дней после достопамятной вечеринки Саше позвонили домой. И человек, представившийся Юрием Васильевичем,  интригующе коротко назначил ему встречу по ничего не говорящему Саше адресу.  Повинуясь природному любопытству, в назначенное время Саша явился на аудиенцию к таинственному незнакомцу.
Как выяснилось позже, адрес, по которому предстояло прибыть Саше, скрывал святая святых – Центр Экономической безопасности, штаб-квартиру опричников мэра. На центральной улице города, среди маленьких магазинчиков, лепившихся друг к другу стена к стене, практически, незаметно затесались массивные кованые ворота. За ними совершенно неожиданно открывалась огромная парковка с дорогущими иномарками и пара двухэтажных зданий, бог знает,  какого года постройки. Красные кирпичные стены загадочных строений осыпались и напоминали развалины Брестской крепости, и только с десяток видеокамер, натыканных по всему периметру парковки,  указывали на несомненную важность объекта.
Точно следуя инструкциям, Саша взошел по металлической лестнице на второй этаж и нажал на кнопку домофона. Мужской голос механически проскрипел: «Вы к кому?» «К Юрию Васильевичу», - ответил Саша. И через полминуты безмолвия услышал реакцию на свою фразу: «Вас ждут, заходите».
Щелчок замка говорил о том, что дверь отперта. Саша потянул ее на себя и с трудом протиснулся в образовавшуюся щель. С виду неприметная металлическая дверь, кои сейчас повсеместно украшают жилье среднестатистического обывателя, оказалась бронированной, засыпной, словно банковский сейф, и ужасно тяжелой. Сразу подле дверей в конторке с тонированным стеклом располагался охранник. К удивлению Саши все тот же механический голос откуда-то сверху произнес: «Идите прямо по коридору, Вас встретят». Саша повиновался, и, действительно, сделав несколько шагов по узкому, плохо освещенному коридору,   наткнулся на молодого человека в черном костюме и белоснежной рубашке, с безупречно завязанным галстуком и наушником в левом ухе. Парень очень сильно напоминал киношного секьюрити. Манерно выставив руку с широко расставленными пальцами, он пробурчал уже традиционное: «Вы к кому?». «К Юрию Васильевичу», - послушно ответил Саша. «Следуйте по коридору до конца и поверните направо, Вас встретят», - снова пробурчал человек в черном, и Саша двинулся дальше. Свет в коридоре сменился на более яркий, и перед Сашей предстал длиннющий коридор с паркетным полом, подвесными потолками, стенами, отделанными германскими панелями под красное дерево, и множеством дверей. Массивные глухие филенчатые двери с серьезными, совсем не офисными замками, без табличек и порядковых номеров. По ходу продвижения Саше встретились еще двое людей в черном, стоящих вдоль стен. Они были точной копией первого секьюрити, но никаких вопросов не задавали. Повернув направо, Саша уперся в рослого детину, который молча распахнул перед ним массивную дверь и жестом пригласил войти в нее. Саша зашел в огромный, богато и безвкусно отделанный самыми новомодными материалами кабинет, и дверь за ним беззвучно закрылась. За директорским столом, под портретом Президента сидел таинственный и нарочито серьезный Юрий Васильевич.
Обратившись к Саше по имени-отчеству, он предложил ему сесть и, нажав на кнопку селектора, отрывисто произнес: «Можно войти». Через секунду в кабинет вкатился человек еще более кругленький и плюгавенький, чем Юрий Васильевич, с толстой черной папкой подмышкой. Тяжело дыша, он уселся напротив Саши и, открыв папку, принялся вслух  зачитывать Сашину биографию. Говорил он четко, не сбиваясь, в особо интересных местах делал многозначительные паузы, где-то, напротив, ускорялся и повышал тон. Юрий Васильевич с каменным лицом внимал сухим  фактам чужой жизни и полностью игнорировал Сашу, как будто его и вовсе не было в кабинете. Столь суровая атмосфера и читка биографических данных вслух должны были произвести небывалое впечатление на человека, приглашенного в столь законспирированную организацию. И Саша бы, наверняка, испугался людей, которые запросто перечисляют ему все эпизоды его незаконной предпринимательской деятельности, пьяные дебоши, в которых Саша набил кому-то морду, девочек, у которых он ночевал, и имена мужей, которые не знали, что Саша ночевал с их женами. Да,  любой бы чувствовал себя подавленным в подобной ситуации, любой, но не Саша. С детства ему приходилось играть роль прокурора, когда папа-адвокат репетировал перед ним свою  блистательную защиту, по много раз прогоняя одни и те же фразы с разной интонацией и мимикой. Еще тогда Саша уяснил для себя, что оружие может быть не только холодным или огнестрельным. Мощнейшим и сокрушительнейшим оружием могло быть и слово. Словом можно было манипулировать, будто шпагой, им можно было колоть, оглушать, словно обухом по голове, пытать, как на дыбе, и отравлять существование не хуже, чем ядом кураре. Саша знал это и имел к словам иммунитет. К тому же, если быть честным, вся эта игра в ФСБ была весьма самодеятельна, банальна и киношна. Но Саша уважал чувства других людей и попытался отреагировать на их дилетантство весьма серьезно.
После столь внушительного пролога Юрий Васильевич, с трудом выкарабкавшись  из кожаного кресла, стал прохаживаться за спиной у своей жертвы и многозначительно рассуждать о смысле жизни, о России и о достойном существовании Саши, если он займет свое место в элитных рядах столь могущественнейшей организации, возглавляемой им. Если опустить всю словесную шелуху, предложение было таково: грядут выборы губернатора, в области денег куры не клюют (все-таки Урал – опорный край державы). Наш шеф – мэр, он умеет заботиться о преданных ему людях. Когда он сядет в губернаторское кресло, каждый вассал получит по заслугам. И он, Саша, через пару-тройку лет обязательно будет летать на выходные в Ниццу или Монте-Карло развеяться, дача у него будет непременно в Испании, телки будут стоять к нему в очередь, чтобы совокупиться со столь значимой фигурой. Пить он будет исключительно «Хенесси», ездить на «Мерсе», носить «Версачи» и прочее, и прочее, и прочее. Нужно только помочь шефу выиграть выборы. Что с ним будет, если он откажется, Юрий Васильевич не сказал, но время на размышление дал, аж целые сутки. 

Время на обдумывание ответа было дано чисто формально. У Юрия Васильевича не было и тени сомнения в том, что недавний студент не сможет отказаться от столь лестного предложения. С его точки зрения парень должен был ноги целовать за то, что сподобился приобщиться к «великому братству» - к сподвижникам мэра.
Саша брел по улице, тупо пялясь в витрины дорогих магазинов, отвлекаясь на стройные ножки идущих по тротуару девчонок, оценивающе приглядывался к проносящимся мимо него иномаркам. Вот они – блага цивилизации, за которые он, Саша, должен был заложить свою душу, ум и совесть ради личных амбиций чужого ему человека, который, как писал Александр Сергеевич Пушкин, «боле не хочет быть столбовой дворянкой, а желает быть вольной царицей». «Какая мерзость, - думал Саша. - Чтобы собрать это чахлое досье, эти мэрские доброжелатели прочесали все его окружение и вдоволь порылись в грязном белье. Хотя и интервьюируемые ими люди тоже хороши – послали бы их куда подальше, так нет же! Все, что знали, выложили! Тьфу, гадость какая! Тридцать седьмой  год, что ли?».
 Саша был явно уязвлен. Привыкший ценить себя достаточно высоко, он досадовал, что его покупают так дешево. Какой-то мэр ставит ему условия. А кто он такой, чтобы вести себя подобным образом? Он лично должен был просить, да нет, умолять Сашу вступить в ряды его масонской ложи, дабы Саша своим гениальным умом и величайшей работоспособностью привел его к власти. «А он посылает на встречу со мной каких-то пешек, уродов плюгавых!», - Саша еще долго негодовал и сокрушался по поводу бестактного поведения своих новых знакомых. И чем больше он культивировал в себе негатив в их адрес, тем больше осознавал он, что уже готов работать под началом этих мэрских людишек.
На следующий день он поднялся по уже знакомой ему железной лестнице и решительно надавил на кнопку домофона. Вместо вчерашнего «кто тама?» дверь четко щелкнула электромагнитным замком, и Саша зашел внутрь. Дверь в застекленную будку охраны была приоткрыта, и приветливый паренек в черном костюме, при галстуке по-свойски приветствовал Сашу и, предложив присесть, сообщил, что Юрий Васильевич задерживается, но скоро будет. Перед веселым пареньком в строгом костюме стояло с десяток мониторов, на которых транслировались все подступы к Центру, и, более того, часть камер вообще снимала улицу, прилегающую к нему. Саша поинтересовался, что за техника стоит на вооружении у Центра, и соскучившийся по общению паренек с живостью стал объяснять ему устройство хитроумных камер и магнитофонов, на которые круглосуточно писались унылая картинка парковки и пятачок перед входной дверью в здание. Кроме массы видеотехники в охранной каморке стояли  огромный углекислотный огнетушитель на колесиках и массивная вешалка, которая изгибалась под тяжестью доверенного ей груза – бронежилета, каски и автомата Калашникова.
- А гранаты есть? – в шутку поинтересовался Саша.
- Есть, - ответил паренек и, выдвинув ящик письменного стола, продемонстрировал ему пару РГДешек.
«Во,  попал, - подумал про себя Саша, - они что тут, кокаин фасуют? И почему этот в черном все ему запросто показывает? Либо он идиот, либо вопрос о его, Сашиной, службе в Центре уже решен и без его собственного согласия и доведен до личного состава».
Размышления Саши прервал приезд Юрия Васильевича. Паренек в костюме вытащил из кармана красную повязку с надписью «Дежурный» и, наскоро напялив ее на руку, вытянулся по стойке смирно встречать хозяина. Юрий Васильевич прошел по коридору, не обращая ни малейшего внимания на Сашу,  и, словно вспомнив о чем-то, буркнул через плечо:
- Саша, ты документы принес? Паспорт, диплом?
Саше захотелось  ответить: «Так точно!». Но он сдержался и произнес:
- Принес, Юрий Васильевич.
Удовлетворенный ответом босс кивнул головой и жестом приказал новобранцу следовать за ним.
Уже через десять минут Сашу ждало одно из сильнейших разочарований в его жизни.
Оказывается, в его должностные обязанности не входил пункт: давать советы мэру. Ему даже не предложили возглавить какой-либо из стратегических отделов Центра. Он – великий и могучий Саша,  с красным дипломом, становился одним из мальчиков в черном. Такое унижение Саша и представить себе не мог. Зато он должен был быть:
1) всегда опрятно одетым
2) готовым по первому требованию старших товарищей ринуться в бой и защищать унылое здание  Центра до последней капли крови
3) стоять истуканчиком в коридоре и спрашивать: «Вы к кому?», а когда дойдет его очередь, пялиться на мониторы с красной повязкой на рукаве
4) при виде мэра или его многочисленных замов он должен был вскакивать с места, как ошпаренный, и, вытянув  ручки по швам, громко и четко называть свою фамилию и должность, и
5) самое важное – он должен был хранить тайну Центра и, по возможности, унести ее в могилу.
От таких нехилых, и главное,  очень интеллектуальных обязанностей Саше стало так тоскливо, что он вспомнил про пару гранат в столе у охранника.
 Дни потекли унылой чередой. В качестве элитного секьюрити Саша чувствовал себя ущербно. Остальные люди в черном оказались весьма занятными,  все с высшим образованием, спортсмены и, как следствие, весьма неприхотливые и недалекие люди. Работали они за скромное жалование и большую идею, что было для Саши еще одним ударом.
Сашу так и подмывало спросить у кого-нибудь: а сколько ему нужно для счастья? Но такие разговоры не поощрялись. Вообще, всем предписывалось как можно больше молчать. Молоденькие девчонки из непонятно чем занимающихся отделов изнывали без внимания, но их, согласно инструкции, тоже следовало игнорировать. Общение между сотрудниками во внерабочее время запрещалось категорически, и самое главное – в Центре процветало стукачество, более того, оно культивировалось и поощрялось материально.
Но наш герой не был бы самим собой, если бы не послал все эти правила к черту. Правда, послал он их очень аккуратно. Переспав пару раз с девочкой из бухгалтерии, он узнал о Центре так много, чего ему самостоятельно, да на его пажеской должности и за десять лет не узнать. Их роман был величайшей тайной, даже оставшись наедине в Центре, не следовало говорить вслух: большинство помещений прослушивалось. Служба собственной безопасности Центра находилась здесь же, в подвале, и прослушкой телефонных разговоров и помещений занимались две очаровательные девицы. Впоследствии Саша переспал с ними  обеими. Проработав всего лишь месяц, он уже знал всех сотрудников по именам, знал их слабости и привычки, оклады и премиальные, тайные желания и прегрешения. Словом, Саша уже присматривал себе должность и имел серьезные намерения занять ее.
Так как Юрий Васильевич был человеком весьма посредственным, если не сказать, тупым, он четко выполнял указания вышестоящих людей, поставивших его на это место, даже не пытаясь проявлять инициативу. Вообще-то из Юрия Васильевича получился бы превосходный прапорщик, но судьба уготовила ему должность директора Центра, и он, Юрий Васильевич, очень страдал без военной-то дисциплины. Саша понимал, что подхалимажем в отношении своего босса он будет добиваться новой должности годами, и поэтому оставил эту бредовую затею, хотя каждый раз, видя в коридоре Юрия Васильевича, вытягивался в струнку и, прильнув к стене, делал щелчок каблуками. Шеф млел от счастья.
Корнеев мог все исправить, но! Выходить на господина Корнеева было хлопотно, и Саша пошел по своему излюбленному пути.
Одна из его многочисленных подружек ходила в один спортзал с Катей – молоденькой женушкой Корнеева. Это было то, что нужно. Саша намертво прилип к Светлане -  своей старой пассии, он клялся ей в верности до гроба, шептал ей на ушко очаровательные, развратные шалости, а позже претворял их в жизнь – в постели и не только в постели, в душе, на кухне, на балконе, на даче, по дороге на дачу, да мало ли где. Главного он достиг – затраханная до изнеможения девица делала рекламу своему бойфренду везде, где только можно, а уж крутя  педали на велотренажере или растекаясь по полке в сауне – обязательно.
И Катя Корнеева, как впрочем, и многие другие женщины, посещавшие этот спортзал, готова была встать в очередь к такому заводному и умелому любовнику. Но Саша был весьма нетерпелив и ускорял события, как мог.
Однажды, когда его боевая и затраханная им до одури подруга осталась дома, пропуская свою аэробику по причине похмелья, Саша преданно стоял у дверей клуба, якобы, ожидая ее скорого появления. Выходящие на улицу девицы сообщали ему, что его девочка сегодня не приходила, мило улыбались и уговаривали подвезти Сашу, куда он захочет. Но он отказывался, иногда даже весьма грубо, так как в его планы входила замена колеса на «Тойоте» Катеньки Корнеевой, предварительно проткнутого  им в трех местах. Так все и случилось. Катя сердобольно посочувствовала Саше по поводу отсутствия его зазнобы, потом, всплеснув ручками, ойкнула, увидев спущенное колесико, и, как женщина слабая и беззащитная, позволила Саше поменять его. А затем она повезла его к своей подруге помыть руки, и, как следствие, Валерий Палыч не видел свою супругу двое суток: ну может же его жена погостить у мамы. Саша же заблаговременно предупредил на работе, что заболел гриппом. Когда он появился в Центре, сомнений в его болезни ни у кого не было: он действительно был весьма изможден. Катя выжала его, как лимон, но и сама втрескалась в него по уши. Хотя, вроде взрослая уже, а туда же….  «Люблю-ю-ю-ю», - визжала она перед расставанием, клятвенно пообещав отделаться от этой мерзкой твари ВПК (так называла она своего благоверного)  и принадлежать только Сашеньке – заяньке, котику, лапоньке, мальчику, секс-машине, неуемному, выдумщику-Казанове и т.д. и т.п.
Для закрепления результата Саша демонстративно бросил Свету, и та, утопая в слезах и соплях, делилась своим горем со своими подругами по клубу. «Мне такого не найти, он… он… он… в постели – бог….», - рыдала она. И Катя мысленно соглашалась с ней: от недавнего знакомства с этим богом у нее ныли все рабочие точки, но, надо сказать, весьма приятно ныли.
Бросать своего большого и надежного ВПК Катя не хотела: к хорошему привыкаешь быстро, - но и обделять свое молодое тело удовольствиями, которые сулило ей знакомство с Сашей, она не собиралась. Все, что она могла и хотела сделать – это отблагодарить Сашу карьерным ростом. ВПК купился на историю о ее лучшей подружке и ее женихе, которого затирают на работе, а он – семи пядей во лбу и вообще… ВПК и сам вспомнил Сашу и легко согласился помочь талантливому юноше.
Однажды Юрий Васильевич вызвал Сашу в кабинет, и по его широченной улыбке на толстой физиономии Саша понял, что его повысят в должности.
Чувствовалось, что с Юрием Васильевичем провели хорошую воспитательную работу. «Ты ведь СИНХ закончил,  - вспомнил он, ни на секунду не переставая улыбаться. – А это то, что нам нужно». И Юрий Васильевич объяснил Саше, в чем будут заключаться его новые обязанности. Все было преподнесено достаточно красиво, но по сути – Саша должен был выяснять реальные доходы торговых точек Екатеринбурга, а это было нелегко. Россия – не Америка, и платить налоги считается последним делом. Центр экономической безопасности вовсе не ратовал за цивилизованную экономику страны. И те сведения, которые должен был добыть Саша, являлись основоположными для расчета оброка, оброка на выборы. Саше опять стало невыносимо скучно и противно. Роль фискала его совсем не удовлетворяла, он мечтал заниматься предвыборными технологиями, а не работать в ОБХСС. Правда, новое назначение сулило хорошее начало для карьерного роста, утроение оклада, служебную машину. И самое главное – Саша мог вообще не заходить в Центр, рабочий день у него стал, что называется, ненормированным. Но, несмотря на все приобретаемые привилегии, Саша был недоволен.
Однажды, когда он возлежал на широченной кровати, безвольно разбросав свои конечности, а голые девчонки из службы собственной безопасности делали ему массаж, он, одурманенный «Хенесси» и сорокаминутной оргией втроем, расслабился и посетовал на недальновидность Юрия Васильевича: «Какого хрена он назначил следить меня за этими барыгами? Взял бы в штат бывшего гэбэшника, этим ребятам такие игры по кайфу, хлебом не корми, дай только в чужом бельишке пошуровать».
«А кто тебе сказал, что у нас гэбэшники не работают? - оживились девицы. – Работают и бывшие, и настоящие, только Юрий Васильевич их прячет, они в Центре очень редко бывают, а встречаются на конспиративных квартирах. Он им задания дает и бабки, они – отчет. На Центр много кто работает, и менты, и братва, и военные, даже в резиденции губернатора «казачки засланные» есть. Но все это – за семью печатями, конспирация, как у Штирлица, а может быть, и круче».
«А на кой я ему сдался?» – не унимался Саша.
«А по тебе, Сашенька, у шефа расчет простой, - продолжали сливать информацию «девчонки-секретчицы», переходя от классического массажа к эротическому. – Ты, Сашенька, всех торгашей изнутри знаешь, кто дачу прикупил, кто – новую тачку, кто за бугор намылился кости погреть – жируют значит, бизнес в гору идет, бабки есть. С тобой-то они откровенничают за рюмкой чая или в постельке…. Они у тебя, Сашенька, как на ладони, словно голенькие». И «голодные» девки снова оседлали Сашу, касаясь своими возбужденными сосками его широкой груди, хохоча и постанывая, целуя взасос и запуская тонкие пальцы с острыми ногтями в белокурые волосы Сашиной шевелюры.
Теплая беседа с девицами заставила Сашу о многом задуматься. «Хотят замазать меня по полной. Да уж, стукачом меня назначили. Нужно отметить, лучшей кандидатуры им и не найти: у торгашей одни базары – кто сколько забашлял, кто на чем поднялся, уши же не заткнешь».
По большому счету, Саше было на них наплевать. От того, что кого-то чуть больше тряхнут, никто из них не обеднеет: махом цены задерут, на покупателях отыграются. Но сам факт – шпионить на Центр за зарплату – это было весьма нетипично для свободолюбивой натуры Саши и, если называть вещи своими именами, мерзко.

Глава 3

Вопрос с Сашиной совестью решился сам собой. Однажды, выйдя за ворота Центра и ожидая, когда служебная «Волга», прогревшись, подкатит к новоиспеченному начальнику, он услышал до боли знакомое: «Шу-у-у-у-рик!». Обернувшись, Саша увидел немного раздобревшую физиономию своего одноклассника Жени Иванова. Фамилия Иванов для Жени была форменным издевательством: Женя был махровым евреем. Черные, как воронье крыло, волосы, типичный массивный нос, пухлые, разбрызгивающие слюну губы, огромные карие глаза и совершенно неподражаемый «французский» прононс. Да! Это был Женя по прозвищу Рабинович. Кто из его предков раскошелился, чтобы сменить фамилию, неизвестно, но зато его потомки всякий раз поминали хитрого еврея недобрым словом. С такой фамилией и записью «русский» в графе «национальность» Израиль ни в какую не хотел признавать в Жене и его многочисленных родственниках одного из пропавших своих сыновей.
В тот момент, когда Женя-Рабинович уже собирался повиснуть на своем однокласснике, повинуясь сентиментальным воспоминаниям детства, напротив Саши остановилось его служебное авто, и Саша, не имевший ни малейшего желания принимать восторженные знаки радушия прямо напротив Центра, наспех соорудил некое подобие улыбки на своем лице и, открыв перед Женей заднюю дверь, впихнул его в машину.
«Ну ты, блин… Ну вааще… Уважаю… Я знал, что ты далеко пойдешь…». Пока Женя сыпал незаконченными, лишенными всякого смысла фразами, Саша высматривал ближайшее кафе: они не виделись пять лет, а это означало, что ему предстояло выслушать краткое жизнеописание своего товарища, начиная с тех самых пор, как они перестали сидеть за одной партой. Женя, словно читая его мысли, перехватил инициативу на себя.
«Старик, это нужно отметить, - и с этими словами он запросто, хлопнув по плечу водителя, начал руководить его действиями. – Счас прямо, тормозни, обо-обо-обгоняй, налево, правее». Женя был в своем репертуаре. Вся эта буря эмоций, вылившаяся на водителя, имела своей целью благое намерение – добраться до какого-то любимого Женей кабака кратчайшим путем. 
Через десять минут, чудом избежав, как минимум, двух ДТП, «Волга» остановилась в каком-то переулке, где в хлипком на вид павильоне, напоминающем склад стеклотары, расположилось кафе «Грузинская кухня».
«Хреновый у тебя водитель, города не знает, водит плохо, - бурчал Женя, стряхивая с липкого пластикового стола крошки. – Ты должен попробовать здешние хачапури, обязательно с ткемалевым соусом». Женя еще долго о чем-то трещал, потом не менее долго делал заказ, докапываясь до официантки, какой будет сыр в хачапури, требуя бутылку «Киндзмараули» определенного, чем-то достопримечательного для Жени года.
Саша смотрел на Женю и по-доброму завидовал этому жизнерадостному еврею. Он остался таким же балбесом, время его не меняло. Он был рубахой-парнем, несмотря на свои древние иудейские корни, не умел выражать свои мысли вслух и очень редко мог закончить начатую им фразу. Но Женя очень любил поговорить и мог достать любого собеседника. Еще Женя любил помечтать о шикарной жизни, как Остап Бендер, и поскулить, как Паниковский, а так как его интеллект был на уровне Шуры Балаганова, в сущности, он был неплохим человеком.
Саша пил «Киндзмараули», по вкусу мало отличавшееся от свекольного кваса, ел хачапури с ткемалевым соусом и делал вид, что внимательно слушает  Женю-Рабиновича. Женя был в ударе, он рассказал последние сплетни обо всех одноклассниках, любовницах и женах одноклассников и еще о массе незнакомых людей, факт существования которых для Саши уже был открытием. Женя  знал, что Саша работает  в каком-то клевом экономическом Центре, который составляет бюджет   не то города, не то всей области, что он скоро женится не то на дочке директора мясокомбината, не то на директрисе ликероводочного. Саше нравилось, что можно просто слушать, слушать и молчать, и он не стал ни в чем разубеждать Женю.
Через час, когда гиперактивность бывшего одноклассника начала давать сбои, Женя захныкал: «Все люди – как люди, устроились, женятся на директорах ликероводки, а я, блин…. У меня тесть деревянный: в Москве это оборудование из-за бугра за бешеные бабки закупают, а у нас стоит, ржавеет. Я ему говорю: «Давай кредит возьмем, выпустим пару остановочных комплексов, кафешку построим. Народ посмотрит на качество, с руками оторвут».
Саша уже наелся хачапури и решил поддержать разговор. Оказалось, что Женя-Рабинович сейчас работает главным инженером на каком-то машиностроительном заводе, где директором его тесть – умнейший человек, но очень застойный, инертный, блин, – как характеризовал его Женя.
Завод давно и безнадежно стоял, не было заказов. Между тем, оборудования на заводе было завались – хочешь, танки выпускай, хочешь – чайники. Женя отправился в Москву в поисках заказчиков и надыбал там клевую тему. В то время, как в Екатеринбурге все торговые палатки представляли собой весьма жалкое зрелище (так как внешне они напоминали киосочки по продаже проездных образца 65-го года), в столице нашей Родины был принят декрет, чтобы все киоски снести на хрен и всем купить за границей одинаковые шикарные павильоны. А один чувак-москвич прочувствовал тему, сгонял за оборудованием в Германию и стал их сам делать. Поднялся он с этого конкретно, потому как его павильоны в два раза дешевле выходили.
- А ты что, своего тестя фалуешь взять кредит и тоже купить немецкие станки? – вяло поддержал тему Саша.
Женя аж взвился от негодования:
- Ты чё, меня не слушаешь? У нас этого оборудования – целый завод. Этот хренов профиль гнуть ума не надо, а сырье – так на соседних заводах  его завались. Думаешь, как я про этого москвича узнал? Он, падла, связи налаживает с Уралом, хочет за нал алюминий у нас покупать, все сэкономить норовит, все ему мало. Знаешь, какая у него тачка…
Саша знал, что бредовыми идеями Женя-Рабинович славился всегда, но считать он, слава богу, умел и экономическое обоснование подготовить мог.
- Сколько можно наварить с этого? – спросил Саша с долей иронии в голосе.
- Если мы эти павильоны поездом в Москву отправим и там собирать будем, мы этого москвича хитрожопого сделаем через месяц. Наша продукция с учетом всех накладных расходов будет в четыре раза дешевле его себестоимости, а он процентов двести накручивает!
Саша знал, что ничто в этой жизни не происходит случайно, и сейчас он еще раз убедился в том, что судьба подбросила ему шикарную идею. И  он, Саша, хочет поставить все точки над «и», сделать паузу, как в фильмах Тарантино,  и еще раз медленно и спокойно все обсудить.
- Женя, ты что-то заговариваться стал. О чем ты говоришь, о цене для потребителя или о себестоимости? Наша цена будет ниже его себестоимости! -  Саша еще не верил в чудо.
- Саша, я тебя умоляю! Если мы сделаем на своем заводе это изделие и по примеру этого московского чувака накрутим двести процентов, то и тогда наше изделие будет в четыре раза дешевле его московской себестоимости. Я на эти расчеты месяц убил, - и Женя вынул из кармана пожамканную, как и он сам, общую тетрадь, испещренную корявыми столбцами чисел и формулами.
- Придется, блин, этому москвичу сделку предложить. А он, падла, хитрый: посмотрит наше производство, свистнет ноу-хау,  и привет -  еще больше бабок загребать будет, - Женя был, действительно, расстроен.
Саша взял Женину тетрадку в руки и задал последний, ни к чему не обязывающий, но откровенный вопрос:
- Женя, а на кой черт эти павильоны в Москву тащить?
Женя, допив то, что в кафе называли «Киндзмараули», ответил:
- Потому что у нас в городе их никто не купит. Из фанеры колотить еще дешевле, а от эстетики прибыль не увеличивается.
Последние детали плана окончательно нашли свое место в голове Саши, и он решил закрепить их, а заодно и приободрить поникшего Женю-Рабиновича,  и заказал водки.
Всю ночь Саша не спал, еще раз проверяя и перепроверяя расчеты своего однокашника, а утром лично навестил завод и, пройдя по всем технологическим цехам и попив кофе с коньяком в кабинете директора – весьма милого человека пенсионного возраста, еще раз выдержав общение с Женей, отправился на доклад к Юрию Васильевичу.
Саша зашел в его кабинет, суровый и важный, как член военсовета, и по-военному четко изложил ему стратегию и тактику грядущей победы.
- Юрий Васильевич, отбирать деньги у торгашей без всякого предлога – пошло. Мы должны им что-то дать взамен кроме нашей лояльности. На ближайшем же заседании в мэрии главный архитектор поднимет вопрос об убогости торговых точек, уродующих лицо нашего города. Его поддержит пожарная служба и СЭС. Эти ларьки с товаром, действительно, не пройдут ни по каким СНиПам. В пример мы всегда сможем поставить опыт Москвы, чем мы хуже их? И все торговые точки получат предписание выстроить павильоны один в один, как в столице. Организацию, которая быстро и качественно исполнит этот заказ, мы им укажем. Прибыль от этой сделки будет колоссальная, мы все сделаем дешевле, но вслух об этом не скажем.
- Во сколько раз мы сможем сделать эти павильоны дешевле, чем в Москве? – перебил Сашу Юрий Васильевич.
- В десятки , - продолжал Саша, - но и это еще не все. Через полгода мы признаем эти проекты неправильными. Предлог – любой: не проходят павильоны по теплоизоляции, зимы у нас холоднее, чем в Москве, - и все по новой. Еще через полгода распорядимся сменить, потому что цвет не тот, да мало  ли почему. По этому же принципу всем предпишем поменять вывески, витрины, кассовые аппараты, всем разбить газоны, поставить кондишены в торговых залах, и все заказывать только там, где мы сказали, остальная продукция нами будет забракована. Мало ли, что она дешевле, зато она хуже, а мы все делаем во благо покупателей, поднимаем уровень, догоним и перегоним, и так  далее.
Саша закончил, и в воздухе повисла напряженная пауза. Юрий Васильевич сидел в своем кресле и тупо смотрел в никуда. Еще не выйдя из этого состояния, он вяло произнес:
- А люди, которые продукцию будут производить, ты считаешь, им можно доверять?
- Поставим своего человека, есть кандидатура, - ответствовал Саша.
Пауза продолжалась еще пару минут, после чего Юрий Васильевич встал и, подойдя к Саше, по-отечески положил ему руку на плечо.
- А голова у тебя, Саша, варит. Проект, конечно, сыроват, но идея хороша. Только вот знаешь, не надо вот этого совдеповского «дешевле в десятки раз». Зачем? Еще, не дай бог, повысят цены на электроэнергию или на сырье, а ты уже отрапортовал – «в десятки»! Давай так: продавать эти ларьки будем процентов на десять дороже, чем в Москве, а высокому начальству отрапортуем, что, мол, нашими усилиями снижена себестоимость аж на десять процентов. Эти десять, да десять надбавки поверх цены – суммы вырисовываются немаленькие, они и пойдут в копилочку на выборы. А уж что сэкономим, то и поделим, только директор этих фирм, что будут продавать павильоны, должен быть своим в доску и не болтливым. Усек?
Саша усек, в одно мгновение превратившись в лучшего друга Юрия Васильевича и его зама по особым вопросам, при этом не став стукачом. Женя-Рабинович сменил своего тестя на посту директора, и закипевшая работа стала приносить свои плоды. Торгаши с легкостью расставались со своими кровными, понимая, что пора фанерных ларьков ушла в небытие. Женя, знающий о дальнейшем плане замены этих павильонов на другие, вообще не вкладывал в их стены утеплитель. Господин Корнеев передал, что работа Центра высоко оценена мэром, и после победы на выборах будущий губернатор воздаст всем тем, кто ковал победу в тылу. И все бы ничего, только вот прибыль, ту самую, сэкономленную, как называл ее Юрий Васильевич, делили совсем не по-братски. Шестьдесят процентов брал себе Юрий Васильевич, остальное делили пополам Саша и Женя-Рабинович.
Как ни парадоксально, Женя был всем доволен, а роптал Саша. Юношеский максимализм говорил и даже орал в его душе. Идея-то ведь по праву принадлежала ему. Женя объяснял своему амбициозному другу, что в нашей стране главное не идея, а связи и, опрокинув стакан водки, закусив бутербродом с густо, ломтями положенной черной икрой, замечал, что если бы не он, Женя Рабинович, ва-а-а-ще бы ни хрена не было. Но говорил он это шутя, без злобы, потому что он звезд с неба не хватал.
Душой Александра завладела ненасытная алчность. Он стал завистлив, груб и холоден. Даже Катя Корнеева, втрескавшаяся по уши в своего молодого любовника, не смогла растопить этот лед. Единственный человек, которого радовали изменения  в Саше, был Юрий Васильевич, он узнавал в этом тщеславном, жадном парне себя. Действительно, они были очень похожи, и они были повязаны, повязаны деньгами, а это – страшная сила.
Часто, нажравшись, Юрий Васильевич хлопал Сашу по спине и шептал ему на ухо, дыша перегаром: «Санька! Помни, ты работаешь на меня! На меня! Я тебе, сукин сын, доверяю».


В этот раз Саша сопровождал своего непосредственного начальника в один из приватных кабаков, а затем на какую-то хату, где проживала некая Лизонька, и, если верить Юрию Васильевичу, это была фея.



Глава 4

Лиза никогда не верила в любовь с первого взгляда, она никогда не ждала принца на белом коне, но тот, кто стоял за спиной жирного уродца, был ее мужчиной, и она почувствовала это, как только увидела его. Этот зеленоглазый герой пришел сюда, чтобы освободить  ее, он победит всех врагов, и они умчатся далеко-далеко из этого серого злого города за тридевять земель к синему морю и будут жить долго и счастливо, и умрут в один день.
А пока Лиза, борясь со своим волнением, играла слепую, осторожно наливала кофе мимо чашек, с идиотской улыбкой натирала и без того кристально чистые бокалы, отважный рыцарь сидел в своем кресле неподвижно, он даже не смотрел в сторону Лизы, как будто боясь смутить ее. Неужели он догадался, неужели он понял…?

Саша сидел в кресле, крутил в руках бокал с виски и старательно делал вид, что слушает пьяный бред Юрия Васильевича, но это у него плохо получалось. Все его мысли были связаны с этой слепой девушкой. «Какая неземная красота! Бог обделил ее зрением, дабы она не смогла понять, насколько она великолепна. Откуда этот бриллиант в толстых потных руках Юрия Васильевича?» - размышлял Саша, не в силах поднять глаза на слепую красавицу. Из этого транса его вывел все тот же Юрий Васильевич, который уже тянул его за рукав, увлекая в одну из комнат. Там за картиной шеф облобызал потайной сейф и со словами: «Все они у меня здесь, падлы, голубчики!» - в полном восторге сполз вниз по стене и, пуская сопливые пузыри, захрапел, распластавшись по полу.
Саша молча стоял над телом краснорожего свиноподобного начальника и едва сдерживал в себе желание наступить ему на шею, спрятавшуюся под тремя подбородками. Он представил себе, как пьяный храп перейдет в предсмертный хрип, жирная морда станет багровой и надуется, как воздушный шарик на первомайской демонстрации, белесый язык вывалится, и одуревшие круглые глаза будут выпрыгивать из орбит и умолять его о пощаде, жирные кукольные ручонки беспомощно обхватят башмак, а ножки быстро засучат и заколотят по паркету. Но Саша ни за что, ни за что не передумает, и эта гнида вскоре успокоится, обмякнет и, обоссавшись, издохнет.
- Саша, Юрик уснул? – вдруг услышал он у себя за спиной и с удивлением для себя обнаружил, что уже занес ногу над мирно спящим и пускающим слюну Юриком.
- Да! Утомился, спит, как убитый! – произнес Саша сквозь зубы и подумал про себя:
«Эх, девочка, твое счастье, что ты не видишь, с кем тебе приходится трахаться». 
Но Лиза, к сожалению, видела. Мерзкое пьяное существо на полу и стоящий подле красавец, дарованный ей судьбой, который сейчас презрительно смотрит на нее и испепеляет своим изумрудным взглядом, – такое неожиданное сочетание возвышенного и низменного сорвали едва державшуюся планку Лизиного терпения, и она, подняв полные слез глаза на Сашу, глядя прямо в его невозмутимое лицо, стиснув зубы, произнесла:
- Я его ненавижу!
У Саши было такое чувство, что его шарахнуло током. Не говоря ни слова, он, как заправский борец,  нагнулся и, обхватив пьяное, неподатливое тело, поднял его на ноги и выволок из квартиры. Все время, пока он одной рукой прижимал невменяемого шефа к кабине лифта, пока заталкивал его на заднее сидение служебной «Волги», Саша старался не думать и не анализировать сложившуюся ситуацию: слишком велик был соблазн, и он боялся обмануться.
Проводив взглядом отъезжающую машину, Саша медленно поднял голову  и посмотрел в сторону окон. Там, на уровне третьего этажа Сашу ждала судьба, она была обворожительна и, вытирая слезы одной рукой, другой просила его подняться. Вздохнув полной грудью холодный ночной воздух, Саша взлетел по узким лестничным проемам на третий этаж и…. Саша предпочел не задумываться над тем, что с ним происходило в ту ночь, он не хотел анализировать свое счастье.
Едва он показался на пороге, Лиза обвила его шею своими проворными руками, и ее влажные, соленые от слез губы приникли к его губам. Она пила его дыхание, топила свой язык в его гортани, кусала его мощную шею, упиваясь его запахами и смотрела, смотрела в его зеленые колдовские глаза, как будто она и вправду все это время была лишена зрения, и вот теперь этот человек вернул его. Он, за которым она готова идти  хоть на край света, на плаху или в рай, все равно, прямо сейчас, босая, в одном халатике, в дождь и в снег, по лужам, да хоть по острию ножа, только бы с ним и смотреть, смотреть в его изумрудные глаза.
Саше казалось, что он спит, и в этом странном сне заботливые руки Морфея перенесли его на жертвенный алтарь, где неведомая жрица любви дарила ему последнюю в его жизни земную радость. Огромные глаза гипнотизировали его, и он, словно кролик под взглядом удава,  повиновался ей беспрекословно. Ее тело обвивало его, как зеленый плющ обвивает могучий дуб, и пальцы, как зеленые листочки, шелестели, лаская слух и срывая одежду, впивались в его плоть.
Тело Лизы горело, и сердце билось так часто, что это биение превратилось в барабанную дробь. Под эту дробь она упивалась доселе неведомым ей чувством. В бешеной пляске страсти она была подобна волне, ударяющейся об утес. Царапаясь и цепляясь за него, она стремилась удержаться на нем и, бессильно сползая вниз, вновь обрушивала свою неотступную ярость желания на неприступный берег. Путаясь в собственных волосах, прижимаясь всем телом к его телу, она рыдала и стонала, вымаливая прощение у того, кому она принадлежала по праву, для кого она родилась в своей земной жизни, кого так долго ждала, и кого она так боится потерять. И время остановило свой безумный бег, дабы дать иллюзию бесконечности двум половинкам единого целого, так недавно обретшим друг друга.
Первые лучи солнца робко заглянули в окно. Саша проснулся, и впервые за долгие годы его бытия на этой грешной земле он был счастлив. На его плече мирно спала девушка, о существовании которой он не догадывался еще несколько часов назад. Медленно и робко Саша осмотрел нагую богиню безумной ночи, она была совершенна.  Длинные ресницы медленно приоткрылись, и огромные, пьяные от счастья глаза светились чудесным блеском.  Лиза придвинулась к его лицу, и ее губы, жаркие, страстные приникли к его губам. Она обняла его и снова заснула, мирно, как дитя. «Странно, - подумал Саша, - эта девочка стала мне дороже всего на свете   за одну ночь. Да нет, я с первого взгляда понял, что она предназначена мне судьбой».  Это очень, очень необычно, но ему было нестрашно, и он был готов отдать полжизни лишь за то, чтобы вот так просыпаться с ней каждое утро. Он снова закрыл глаза и заснул крепким безмятежным сном так, как засыпают счастливые люди или те, кто думает, что они счастливы.
Проснулись они уже после полудня, пили чай на кухне, пожирали друг друга глазами, целовались, снова падали в кровать, занимались любовью, как одержимые, шли в ванну и снова целовались под струйками душа,  и снова любили друг друга, смеялись и плакали  от избытка чувств и говорили, говорили, говорили.
Недоучившаяся актриска и жалкий прихлебатель коррумпированных чинуш, о! – они были страшной силой,  хотя бы потому что одному из них надоело быть незрячим, а второму – немым. И самое главное – и тому, и другому до чертиков надоело быть бедным.

Глава 5

Саша ехал в Центр. В машине, которую он поймал, громко играло радио, и пенсионер за баранкой крыл всех попадавшихся ему на дороге водителей матом, но Саше это не мешало, он размышлял. Что с ним произошло? Минутная слабость, соблазн запретного плода, страсть к приключениям или любовь? Может быть, это вообще подстава, проверка на вшивость. Лиза на чем свет кляла Юрика. Странная история: Глеб, слепая, сейф. Голова идет кругом. «Нужно слушать себя, свой внутренний голос», - рассудил Саша. А его внутренний голос говорил, нет, он просто орал: «Эта женщина создана для тебя, не потеряй ее!».
Центр встретил Сашу как обычно: люди в черном щелкали каблуками, девочки, проходящие по коридорам, заискивающе и многозначительно улыбались. Саша, не раздеваясь, проследовал в апартаменты Юрия Васильевича.
- Где тебя черти носят? – несколько раздражительно, но без злобы забурчал шеф. – Дома нет, мобильный выключил…. Что – все по девкам? Да шучу-шучу. Я и сам вчера перебрал. Как тебе Лизка? Хороша сучка, только с ней надо завязывать, щас начнут компромат собирать на всех, а эта дура слепая…. Короче, зрячих полно, через пару месяцев я ее обратно в Кисловодск отправлю, мол, тут неспокойно, туда-сюда. Отвезешь ее в Кисловодск?
Саша молчал.
- Да хрен с ней, - не дождавшись ответа,  выпалил Юрий Васильевич. – Поважнее дела есть. Я завтра в Москву еду частоту покупать, телеканал открывать будем. Тебя не беру, ты мне здесь нужен. Езжай по «денежным мешкам», сам знаешь, кого навестить можно, убеди их в соучредители телеканала пойти. Циферки, бизнес-планы возьмешь у… как же блин его?.
Порывшись в ежедневнике, он наконец-то нашел:
- Падлов. Дал же Бог фамильицу. Он у нас директором телеканала будет.
Саша оживился:
- А не жирно ли? Откуда он выпал?
- Что, тоже хочешь? – ехидно улыбнулся Васильевич. – Не облизывайся, воровать мы ему не дадим, да и канал-то нужен нам под выборы, а потом перепродадим, а может, и оставим, посмотрим. Твоя задача – деньги собрать. Вон, смотри, мне список аппаратуры принесли. Гляди, какие цены, что ни камера – то джип, магнитофон – «Жигули». Охренеть?
Позже Саша, действительно, охренел, узнав, сколько стоит сделать телеканал, но в тот момент он думал о Лизе и, осведомившись о том, что шеф уезжает, как минимум, на неделю, немало порадовался.
Лиза, добрая, милая Лиза. Как он мог подумать о ней плохо?  Разве может быть она подставой, разве можно сыграть любовь?


Раньше Лизе и в голову не приходило, что в ней живет отчаянная консерваторша. В ней проснулось то бабское, домохозяйничье чувство, которого она так недавно чуралась. Лизе уже грезилась свадьба, белоснежный лимузин, она  - в шикарнейшем свадебном платье с глубоким декольте и шлейфом, Саша – в смокинге, уютный домик с бассейном во дворе, улыбающийся карапуз и еще много того, что показывают в милых и наивных мыльных операх. Когда она спускалась с небес на грешную землю, железная логика беспристрастно осведомляла свою хозяйку, что баксов из ее заначки ей хватит лишь на свадебное платье, а в ЗАГС ей придется ехать на трамвае, и Лизиному взору представали остальные символы соцреализма, окружавшие ее плотным кольцом бытия.
«Саша – умный, Саша – супермен, он что-нибудь придумает. Выхлопаем Юрика, и – вон из города, или загоним компромат столичным журналюгам – они-то любят горяченькое. А лучше бы Юрик, тварь, гнида мэрская, набил бы свой сейф за картиной зеленью тыщ на сто… А почему сто…?».  И Лизино воображение услужливо рисовало толстые пачки стодолларовых банкнот, и, закрыв глаза, она чувствовала их запах, запах свободы и независимости.
Крадучись, на частниках, Саша добирался до знакомого дворика и, прошмыгнув, словно диверсант, в квартиру, упивался своей запретной любовью, и каждую ночь, обессилев от бешеного секса, он смотрел в потолок и отмечал в подсознании количество дней, оставшихся до приезда Юрия Васильевича. Саша скорее бы убил своего шефа, чем дал бы ему возможность хоть пальцем коснуться Лизы. Он гнал от себя поганые, грустные мысли и, ощущая холодок, пробегавший по позвоночнику, внушал себе заветные, но очень самонадеянные мысли: «Я спокоен, мне не страшно, мне не страшно, я все держу под контролем, я спокоен….».
Как и наказывал   отбывающий в командировку шеф, Саша встретился с господином по фамилии Падлов. Нужно сказать, будущий директор мэрского телеканала соответствовал своей фамилии на все сто. Более того, к столь нетрадиционной фамилии прилагалось еще и соответствующее имя и отчество – Владомир Павлович. Владомир Павлович Падлов  был крысой в человечьем обличье, в свои сорок пять успел он вылизать жопу всем чиновникам и приспешникам мэра до такого зеркального блеска, что когда встал вопрос, кто же сможет возглавить телеканал, все единодушно ткнули пальцем в Падлова. К телевидению же Владомир имел отношение косвенное, в его ведении были антенны, раскинувшие свои алюминиевые грабли на крышах рядовых екатеринбуржцев. А поскольку антенны эти были телевизионные, господин Падлов оказался самым телевизионным человеком в окружении будущего губернатора, и на его узкие костлявые плечики ложилась ноша телевизионной агитации граждан.
Когда Саша впервые увидел этого деятеля – повелителя голубых экранов, ему стало смешно. Когда господин Падлов подошел поближе, Сашу затошнило. Омерзительно худой человек с редкими всклокоченными волосами, скуластое, рябое от угрей лицо, большие глаза в синих провалах глазниц и тонкие губы, которые не могли скрыть кривые ряды желтых, откровенно гнилых и ужасно воняющих зубов. Если к этому прибавить потную ручонку, которую он протянул Саше, портрет Владомира Падлова становился совершенно полным.
- Юрий Васильевич говорил мне о Вас.
«Вот, сучонок, - подумал Саша, - говорили ему про меня».
- Вы, как я полагаю, должны обеспечить финансирование будущего телеканала.
«Полагай, полагай, и я на тебя положу», - ёрничал Саша.
А господин Падлов уже махал перед ним руками, дышал в лицо своим гнилым ртом и важно расхаживал по просторному и пустому помещению площадью в один гектар, которое добрый мэр презентовал своему телевизионному рупору.
- Вот здесь у нас будет виртуальная студия, здесь – монтажная, это – наш главный редактор, это – наш политолог, - представлял он пустые комнаты и интеллектуальный бомонд.
Бомонд был типичен: бородатая харя, длинные патлы, схваченные сзади резиночкой, засаленные и залатанные джинсики и видавший виды свитерок, плюс подтянутая с предыдущей работы модная, прожженная чинариками  в нескольких местах сумка из-под видеокамеры и сопутствующее «элитным» журналистам амбре – некая непередаваемая смесь дешевого табака с четко прослеживающейся темой пота и давно не стиранных носков.
После подробной экскурсии по будущим павильонам и монтажным, а также после короткого знакомства с некоторыми представителями личного состава Падлов вручил Саше увесистую папку, в которой покоились чертежи, сметы и прайсы, а также – длинные многонулевые ряды цифр, необходимые для того, чтобы телеканал  материализовался, выйдя за тонкие стены черепной коробки мэра и его прихлебателей.
Удобно расположившись в кожаном кресле Юрия Васильевича, который любезно предоставил кабинет своей правой и очень проворной руке, Саша вынул из папки список профессиональной аппаратуры, необходимой каналу. Да! Суммы и правда были более, чем внушительны. В подтверждение реальности четырехзначных долларовых цен к списку прилагался прайс московской конторы, обещавшей доставить все эти видеорадости в течение  десяти дней со дня предоплаты. Повинуясь своей интуиции и криминальному складу ума, Саша набрал московский номер, указанный в прайсе.
- А-л-е-о, здравствуйте, - ответили Саше на другом конце провода с характерным «маасковским» акцентом.
- Здравствуйте! – напуская на себя деловитости, произнес в трубку Саша. – Я   Владомир Павлович, насчет покупки комплекта аппаратуры для канала. Наша договоренность в силе?
Девушка с московским акцентом резко возбудилась и затараторила:
- Да! Да! Семена Семеновича еще в офисе нет, но он ждал Вашего звонка. Все в силе, мы даем Вам скидку за опт – двадцать процентов, Вы получаете ее неучтенным налом в день отправки аппаратуры.
- Спасибо! Передайте, пожалуйста, Семен Семенычу, что я ему перезвоню, - с ледяным спокойствием закончил разговор Саша и положил трубку.
Пощелкав на калькуляторе, Саша поразился размаху и наглости крысы по фамилии Падлов. За такое крысятничество ни мэр, ни Юрий Васильевич по головке Владомира не погладят. Эх, если бы не Лиза, Саша бы красиво вывел на чистую воду этого гнилозубого антеннщика, но на это нужно время, минимум, полгода, а этого времени у Саши не было, ведь они с Лизой твердо решили похоронить свое прошлое в дыму уральских заводов, двинув ближе к солнцу и, желательно, за океан.

«Скоро приедет Юрик, скоро приедет Юрик! - от этой мысли Лизу бросало в дрожь. – Будет опять лапать меня своими толстыми влажными ладошками, давить меня своим пузом и, закрыв от удовольствия свои поросячьи глазки, нюхать мои трусики. Не хочу, не хочу его видеть. Может быть, плюнуть на все и уйти к Саше? Он меня любит, ему я нужна, а не бумаги из сейфа, да и бумаги-то – вот они здесь, бери и дуй в Москву. А можно и здесь продать, но кому? Губернатор – ему это ни к чему, он мужик правильный, в грязные игры не играет. Может быть, тем, на кого этот компромат собрали? Рискованно. Боже! Как я хочу вырваться из этого замкнутого круга, как я хочу спокойствия, семью хочу, ребеночка, чтобы муж любил, чтобы все по-человечьи!».
Лиза была верующим человеком, и хоть в своей жизни она нечасто посещала божий храм, в Бога она верила всецело и без сомнений. Одно лишь смущало Лизу – она никак не могла понять ту грань, ту неведомую шкалу, по которой определялись  грехи человеческие. Иногда она страстно молила Бога, чтобы он вернул ее на путь истинный, и она с божьего соизволения доучилась в институте, а выпустившись, несла культуру в массы и, разумеется, сеяла разумное, доброе, вечное…. Взамен она обещала быть скромной, доброй, трудолюбивой, но …. Где-то в подсознании она понимала, что  не сдержит своих обещаний, а Бог глядит нам в души, и его не обманешь визгливыми стенаниями и земными поклонами. Наверное, поэтому с появлением в ее жизни Саши Лиза перестала лицемерить и просила у Господа того, чего желала всем сердцем.
«Пусть мы отберем у Юрика его грязные деньги, мы уедем далеко-далеко, обживемся, будем работать, дети у нас будут. Дети – это ведь хорошо, это ведь святое. Да! Это подло, это заповеди нарушит, но я все равно хочу этого, Господи, так помоги же мне, я ведь тоже создание твое, Господи, пусть не святая, жадная, слабая, но я ведь живу и должна получить свой кусочек счастья. Я уже не хочу блистать на сцене Бродвея, я не хочу Оскара за главную женскую роль, и мужа-сенатора тоже не хочу. Я Сашу хочу и детишек от него. А если я не заслужила этого, так убей меня, Господи, зачем же так мучить? А я не только себе хорошо сделаю, я эти бумажки и кассеты обнародую, и этот паскудный мэр не то, что губернатором, он и в управдомы не попадет. Будет на Урале губернатор справедливый, добрый, заводы восстановит, чиновников укоротит, от этого всем хорошо будет», - оправдывалась Лиза перед всевышним, но эти рассуждения на тему выборов губернатора тоже как-то не вязались с тем, что она просила у Бога, а Бог глядит нам в души, и его не обманешь.
В дверь постучали, это был условный сигнал. Так стучал Саша. Милый-милый Саша. С порога Лиза повисла у него на шее и, закрыв глаза, целовала взасос и душила в своих объятиях.
- Лиза! Я придумал! Мы тебе ногу сломаем, - уворачиваясь от поцелуев, прошептал Саша.
Эти слова были столь несвоевременны и так не подходили к данному моменту, что Лиза опешила и разжала свои тонкие пальцы, слезая со своего любимого.
- Да ты не бойся, мы ведь только скажем, что ты ее сломала, а гипс я и сам наложу, - робко успокаивал ее Саша.
Лизе было все равно, будут ей ломать ногу или нет. Она была согласна на всё, но, к счастью, остроумный план Саши не предусматривал таких жертв. Примитивная, как рисунок дикаря, легенда: «Шла, подскользнулась, упала, очнулась – гипс», - не требовала оправданий. Для Юрия Васильевича Лиза до сих пор была слепой.
- Нам еще пару месяцев продержаться, а там – поминай, как звали. Звони Юрику, хнычь, стони – все по плану! – приговаривал Саша, обматывая Лизину ногу теплым и мокрым гипсовым бинтом.
Лизин звонок застал Юрия Васильевича в «Метрополе», где он торжественно отмечал отъезд из Белокаменной.
- Юрик, я ногу ушибла, на мыле в ванной подскользнулась, ой-ей, болит… Водиле твоему звонила – не доступен: опять, наверное, на казенной тачке в сад укатил. Он без тебя совсем распустился…..
План Саши сработал на все сто процентов. Проматерившись, Юрий Васильевич дал Лизе телефонный номер своего верного опричника, а для перестраховки еще и сам перезвонил Саше на мобильный и, напомнив ему адрес своей слепой любовницы, попросил заехать к этой дуре, которая мыла, блин, под ногами не видит, хотя ей это, в сущности, простительно.
Таким образом, заговорщики решили две задачи. Первая: Юрий Васильевич сам свел их, что, собственно, сулило обязанности по дальнейшей опеке Саши над Лизой. И второе: Лиза со сломанной ногой будет нетранспортабельна, и ее нельзя будет отправлять в Кисловодск или куда бы то ни было. Но самое главное, о чем думали, но не произносили вслух Саша и Лиза, этот пузатый гражданин Юрик не сможет претендовать на место в постели с Лизой, ведь теперь она была калекой в квадрате, и раздвигать ноги ей было нельзя.
«Ничего, Лиза, будет и на нашей улице праздник, и на ней перевернется грузовик с пряниками», - Саша приободрял загипсованную по колено Лизу, хотя вся эта шпионская возня вокруг сейфа была ему противна, как никогда.
Вернувшись из Москвы, Юрик заехал к своей покалеченной массажистке, посетовал, поцокал языком, еще раз убедился со слов Лизы, что Саша вел себя геройски, таская ее на руках по травмпунктам, и ваще, он – парень, что надо, и на него можно положиться, и что таких сейчас уже не делают. И Юрий Васильевич был горд своим верным слугой и товарищем, потому как деньги с павильонов тырить всякий может, а вот со слепой девкой возиться другие бы побрезговали.
Саша чувствовал себя гадко. Его женщина, которую он любит и боготворит, сидит в чужой блатхате, придуривается слепой, а он вместо того, чтобы вырвать ее из этого дерьма, старательно накладывает ей гипс на ногу. «Тряпка, слабак, урод, да лучше грузчиком работать, но не испытывать такое позорище. Я ведь ее как проститутку использую, а сам с ней жить собираюсь, детей растить. Да это ведь все равно, что из унитаза пить…Да еще эта Катя Корнеева. Надо с ней завязывать, но не сейчас, а то подумает, что я ее благоверного испугался. Что я себя-то обманываю? Просто мне нравится двух телок иметь: одну - в обеденный перерыв на подружкиной квартире, другую – ночью, на хате Юрика. Что за жизнь?! Как будто во вспомогательном составе провинциального театра – то Корнеева подменяю, то Юрика. Интересно, Лиза догадывается обо мне и Кате? Хотя откуда ей знать? Если только Юрик насплетничал: он любит кости поперемывать. Надо что-то делать и с Катей, и с Юриком».
Жестокая депрессия сводила его с ума, хотелось что-нибудь разрушить, сломать и разбить, а когда что-нибудь хочешь, так или иначе это всегда сбывается.

Глава 6

Мобильник противно заверещал в кармане, номер, высветившийся на дисплее, ни о чем не говорил. «Алло! Сашок, привет! Узнал? Это Игореша, нам бы встретиться, посидеть, вспомнить молодость…».
Это был Игорь Лимонов, более известный своим однокурсникам как Лимон. Жизненным кредо этого человека были две вещи, одну он культивировал самостоятельно, другая была заложена в нем генетически. Одну звали «жадность», другая носила имя «подлость».
Саша с удовольствием бы реализовал свою потребность в физическом выплеске энергии, сломав Лимону его длинный противный нос, но,  вспомнив о том, что он джентльмен, Саша решил не пачкать рук и сломать Игорьку его сладенькую жизнь.
Через двадцать минут он уже сидел в шикарном кабаке единственного в Екатеринбурге пятизвездочного отеля. Если бы в природе существовал шести- или, не дай бог, семизвезвездочный отель, Лимон назначил бы встречу там. Сияющий и неотразимый Игорек трещал что-то о веселых студенческих годах, о тёлках, но Саша, глядя на ничуть не изменившуюся рожу, вспоминал совсем другое.
Игорь Лимонов был сынком директрисы крупной продовольственной базы. Напившись, он часто плакался о своем загубленном  детстве, мол, маму он свою толком не видал, бабушка воспитывала, а мама все на базе, да на базе. Мама у Лимона была  и впрямь женщина незаурядная. Родившись в глухом уральском селе и,  с трудом, с помощью своего обаяния и здоровой печени заочно окончив техникум совторговли, она доросла до очень хлебного места, при этом не будучи членом  партии и не имея высшего образования. Лимон же – дитя, лишенное материнской ласки, в пять лет мог позволить себе швыряться с балкона в прохожих не бумажными бомбочками, а мандаринами – все одно гниют. Еще бы: в семье Лимоновых понятия «дефицит» не существовало. В шестнадцать лет Игорек получил в подарок новенькую «шестерочку», благополучно ее раздолбав  - «девятку», к совершеннолетию – трехкомнатную хату и дачу за городом. При всем при этом Игорек считал свою маму сквалыгой и падшей женщиной и неоднократно угрожал ей застрелиться, если маманя не потакала его дорогостоящим прихотям. В институте Игорька не любили, но Саша его просто ненавидел, и на то были свои причины.
Однажды  Лимон устроил на своей даче пикник, своевременно взяв со всех приглашенных предоплату. Напившись и обкурившись анаши, он представил своим друзьям новую девочку из соседней деревни, дородную русскую красавицу двухметрового роста. Еще покурив и потанцевав, Игорек предложил своим гостям познакомиться с дамой поближе. Его пьяная подружка не возражала, и вскоре пятеро энергичных ребят окунули свои плохо к тому времени стоящие члены в дуплообразную промежность деревенской дурочки. А через три часа они уже сидели в местном КПЗ и через решетку рыдали в телефонную трубку своим родителям, мол, что они больше не будут, и все произошло случайно.
Лимон в клетке, разумеется, не сидел, потому что не участвовал в групповом изнасиловании несовершеннолетней девственницы. Родители же попавших пацанов выложили столько денег за это совокупление своих чад, что девица могла тысячу раз восстановить свою девственную плеву, которой была лишена лет пять назад с помощью своего пьяного папаши. Местный участковый с ходу купил себе новехонькую «Волгу», а третий участник концессии, остававшийся в тени, который, собственно, и был организатором всего этого шоу, смог наконец-то расплатиться с карточными долгами. Этим третьим действующим лицом был, как нетрудно догадаться, Игорь Лимонов. 
Саше вся эта история стала известна от своего отца. Родители «злостных насильников», устав от поборов, кинулись в ноги к авторитетному адвокату, и тот не обманул их надежд. Вскрыв столь изысканный подлог, Сашин папа, конечно, не вернул потраченных денег, но шантаж прекратил и, следуя адвокатской этике, не стал оповещать всех о роли Лимона в этой грязной подставе. Сашу папа предупредил остерегаться таких знакомств и никогда не иметь никаких дел с Лимоновым.
Эта  история до глубины души поразила юную неопытную душу Саши, но, будучи связанным словом, он не мог вывести Лимона на чистую воду. Саша вовсе не был Че Геварой, и в его душе не жила всепоглощающая страсть к справедливости. Его бесило другое: в ту злополучную тусовку на даче мог попасть и он сам, во всяком случае, Игорек Лимонов долго звал его прошвырнуться и развеяться….
Лимон не затыкался, махал руками, шлепал официантку по заднице, нарочито поправлял золотой «Ролекс» на запястье, короче, рисовался по полной. Саша сидел молча, ничего не ел и изредка поднимал бокал с бешено дорогим французским вином, стоимость которого господин Лимонов объявил, по меньшей мере, раз пять.
Через полчаса голосом, исполненным ледяного спокойствия,  Саша произнес:
- Игорь, по-моему, ты хотел меня о чем-то спросить?
Неловкая пауза повисла в воздухе, но вскоре опешивший Игорек, скорчив кислую мину, заговорил:
- Ну,  ты, я вижу, высоко взлетел! Говорили всякое, но я сомневался – сам знаешь, верить никому нельзя…. Я теперь на базе при маме работаю, замдиректора, сеть магазинов открыл, шесть мини-рынков…. А ты – правая рука Корнеева? Конечно, ты не скажешь, но у меня тоже люди там есть, так что я-то знаю. Когда «главный папа» на губернаторство сядет, Корнеев в мэры пойдет, а ты на его место. Не спрашивай, откуда я все знаю, я слово дал, сам понимаешь, старик. Но, может быть, ты по старой памяти поможешь, по-дружески, так сказать…. Местечко… в новом кабинете… Я бы и мэром в какой-нибудь городок пошел…
Лимон, словно бездомная собачка, смотрел на Сашу – своего благодетеля, и Саша не стал обманывать его ожиданий. Глядя в глаза приятелю, с элегантностью Ален Делона и весомостью Марлона Брандо он отложил салфетку на край стола и пригвоздил собеседника своими словами к самому полу:
- Хочешь остаться с тем, что имеешь, это будет стоить пятьдесят тысяч зеленых. Хочешь большего – умножь на три, а я подумаю. Все, кто при делах, свои доли уже сдали, мамы твоей в этом списке нет. За соответствующее вознаграждение я эту оплошность могу исправить. Срок – неделя, потом поезд уйдет. А теперь – извини, старик,  я спешу.
И, не подавая руки, Саша вышел из-за стола и направился к выходу. Бледно-зеленый Лимон сидел, как завороженный, и только его губы быстро и беззвучно двигались – Лимон матерился. На Сашу, на Корнеева, на мэра, на маму и еще бог весть на кого, на всех, кроме себя.
Вечером того же дня Сашин мобильник снова зазвенел, и потерявший оптимизм голос Лимона процедил сквозь зубы:
- Я умножил на три, когда можно передать?
Саша понял, что его представления о морали, его интеллигентские понятия и чистоплюйство безнадежно устарели. Самое малое, что он сможет сделать для Лизы – это обеспечить ее безбедное существование за счет таких подонков, как господин Лимонов.
Если и существует сарафанное радио, то у торгашей самые чувствительные приёмники и быстрые передатчики. Саша еще до конца не решил, какую часть из Лимоновских денег засветить в Центре, а ему уже поступило с десяток заявок на ведущие должности в будущей резиденции губернатора. Саша, словно инкассатор, объезжал жаждущих власти простофиль, пил коньяк, принимал кейсы, полные «зелени», обнадеживал скорой победой мэра и,  сдерживая  приступы тошноты и истерического смеха, продолжал свой нелегкий путь.
Через десять дней у него появился устойчивый абстинентный синдром по утрам и два больших кожаных чемодана денег.
- Вот, Лиза, мы и миллионеры, - заявил Саша, выстроив цифры столбиком  в своем блокноте пожертвований. – Ну что, собирайся, поехали?
В его голосе была некая печаль и обреченность.
- Нас будут искать? – как бы между прочим поинтересовалась Лиза.
Саша   кивнул головой в знак согласия.
Лиза понимала, что Саша борется сам с собой. С каким бы удовольствием он вложил эти деньги в предвыборную агитацию и выиграл бы для мэра эти долбанные выборы, но ему уготовили лишь роль сборщика налогов и не более того.
Перед Сашей лежало больше миллиона баксов, и это была лишь малая часть денег, пылившихся в чулках зажравшихся горожан.
- Меня определили взимать пожертвования с торгашей. Я уже собрал миллион, вернее, не собрал, мне его принесли, а в городе еще есть и банки, и казино, и кабаки, и заправки, и бани, и братва, и наркобарыги. Сколько же гнилых, грязных, как вакса, денег впитал в себя этот серый городишко?
Размышления Саши прервал телефон. Юрий Васильевич, чертыхаясь, упрекал Сашу в беспечности. Мол, с такими деньжищами только чудак на букву «м» ходить будет, и велел срочно поменять всю наличную капусту на векселя, а то господин Падлов переживает, что аппаратуру, им заказанную, кто-нибудь перехватит. Выключив мобильник, Саша помянул недобрым словом Юрика, но отметил про себя, что осведомителей у Центра хватает. Так, чего доброго, он и Лизу засветит, хотя отмазка всегда готова: решил слепую потрахать, таких, мол, в коллекции не было.
- Все, Лиза, побарствовали и хватит. В Центре тоже считать столбиком умеют. Эти чемоданчики засвечены, с ними нас из города не выпустят, но зато я знаю, что смогу собрать, по меньшей мере, еще десять таких же, - Саша знал, о чем говорит.
Уже через год Саша вспоминал об этих, полных «зелени» чемоданах и о той возможности спереть их, как о поворотном этапе в своей жизни. Возможно, тогда все сложилось бы по-другому.

Глава 7

В машине было накурено и воняло потом, но водителя, который уже десять часов не вылезал из-за руля, гоня свою чумазенькую, некогда белую «шестерочку» по трассе, это обстоятельство не смущало. За рулем сидел Николай Иванович Степанов, более известный в узких кругах как дядя Коля. На службе у мэра он был уже лет шесть, куда его взяли сразу после позорного увольнения из ГБ. Когда дядя Коля вышел из здания суда с оправдательным приговором, он готов был целовать асфальт, по которому шел. Но уже через несколько часов ему объяснили, что целовать придется руку своего нового босса, усилиями которого все так благополучно закончилось. Человеком, чья добрая душа и влиятельная должность помогли дядя Коле избежать заслуженного наказания, разумеется, был мэр.
Если героями не рождаются, а становятся, то в случае с дядей Колей было все иначе. Он был чекистом в третьем поколении, и службу впитал в себя с молоком матери, а может быть, дал согласие на сотрудничество еще внутриутробно.
Нет, его предками не были эрудированные виртуозы разведки. Дедушка особо отличился в раскулачивании несознательных крестьян, папа во время войны служил в заградотряде, а сам Коля Степанов начинал свою карьеру простым опером КГБ в ничем не примечательном периферийном городке. К большим звездам, которых, впрочем, он все равно лишился, его привел Его величество случай, и о нем дядя Коля очень любил порассказать, когда на столе появлялась третья-четвертая поллитровка.
… Утро двенадцатого апреля тысяча девятьсот шестьдесят первого года юный сотрудник Комитета Государственной Безопасности СССР Николай Степанов встретил на дежурстве. Ночь была спокойной, как впрочем, и все остальные: шпионы и мировые агрессоры никак не могли набраться духу, чтобы нарушить неприкосновенные границы наших рубежей, а все прецеденты свободомыслия четко фиксировали многочисленные и добровольные осведомители, которых было пруд пруди. Так что никто и ничто не могло помешать Коле Степанову выспаться на обшарпанном дерматиновом диване в дежурке. Идиллия лопнула в пятом часу:  в контору ворвался взмыленный и небритый капитан, непосредственный начальник Коли, и, кроя все встречающееся у него на пути матом, заверещал: «Степанов!!! Общая тревога, собрать весь личный состав, даю пять минут, потом поедешь со мной, «Волга» у подъезда!». Ошарашенный таким порывом эмоций со стороны капитана Коля Степанов был уверен, что началась война, и даже пукнул пару раз от страха. Но четкая инструкция и гены чекиста, засевшие в стволовых клетках спинного мозга, помогли ему побороть шоковый ступор, и он выполнил приказ на «отлично».
ГэБэшная «Волга» неслась по еще темным улицам, визжа на поворотах тормозами и освещая мощными фарами блестящие лужи на асфальте. Коля сидел на заднем сидении рядом с двумя взъерошенными и неумытыми оперативниками, капитан на переднем сидении  разговаривал только матом, поэтому ситуация для Коли не прояснялась, а наоборот, усугублялась, мистифицировалась.
В мыслях он уже шмалял из своего ПМ-а по диверсантам, посмевшим оккупировать доверенный ему город. Он четко представлял себе, как раненый капитан, истекая кровью, шепчет ему на ухо: «Коля, сынок, они не должны уйти!». И Коля-сынок не дает им это сделать. Одной рукой придерживая раненого начальника, другой – стреляя во врагов по-ворошиловски, он выполняет задание партии и правительства и предотвращает третью мировую войну. Болезненные фантазии Коли рассыпались от резкого торможения авто.
- Ё…. Вашу мать, гондоны. В какой халупе живут. Какого же, б…дь, хрена они в такую пи…у залезли, куда, на хрен, все эти мудни глядели?
Капитанские реплики по поводу засранного дворика и трехэтажного дома дореволюционной постройки мало что объяснили. Коля понял одно – в цокольном этаже, за хлипкой ободранной дверью засели какие-то гондоны, их, очевидно, и предстояло брать.
- Приведите себя в порядок, мать вашу. Двое на входе, ты – со мной!!
Коля чуть не захлебнулся от счастья, когда кривой, желтый от «Беломора» палец капитана больно ударил в его грудь. Мечты сбывались, и Коля сильнее сжал шершавую рукоятку ПМ-а своей потной ладошкой. Капитан негромко, но очень доходчиво и требовательно постучал в дверь, из-за которой несло сыростью и недавно кипяченым бельем.
Вскоре послышались шаркающие шаги, и, щелкнув щеколдой, дверь отворилась, и из темной дыры подвала, щурясь,  на Колю и на капитана смотрела небритая худощавая рожа  - мужика в семейных трусах и мятой, не претендующей на белизну майке.
- Валентин Алексеевич?  - четко произнес капитан.
- Да-а-а-а, - промямлила рожа.
- Мы пройдем! – капитан отодвинул мужика в семейниках, и они нырнули в черноту дверного проема.
Глаза Коли не сразу привыкли к тусклому свету желтой лампочки в коридоре. Собственно, этот тамбур нельзя было назвать коридором, потому что он тут же переходил в комнату с низенькими потолками и крохотными оконцами вровень с землей. Посреди комнаты стоял круглый, покрытый клетчатой скатертью стол,  в правом углу раскорячился платяной шкаф, в левом стояла металлическая кровать с панцирной сеткой, комнату разделяла ширма, за которой угадывались детские кроватки. «Негусто для врагов народа, - поразмыслил Коля, - маскируются, твари». И потихоньку начал вытягивать из кобуры  пистолет.
- Вы, Валентин Алексеевич, брата имеете, Юрия Алексеевича? Летчик он у Вас,   –  в голосе капитана чувствовался не то сарказм, не то подобострастие. Мужик в семейниках затрясся и обмяк, в желтом свете лампы его худощавое лицо казалось бледно-зеленым.
- Да! Юра, братишка мой, Юра….. , - прошептал испуганный мужик.
- Собирайтесь, с женой и детьми, вещи не берите, - слова капитана звучали четко и зловеще.
Свинцовая душная тишина повисла в воздухе, и вдруг из кровати, той самой, что стояла в углу, словно перепелка, выпорхнула женщина. Оглушая всех истерическим воем, она рванула к остолбеневшему мужу. Спотыкаясь и подымаясь вновь, она добежала до него и, обхватив его костлявые дрожащие колени, запричитала: «Вааа-аа-аля! Валечка, это не Юрка, Юрка не мог улететь, он не такой. Валечка, скажи ты им, Валя!!!».
Слезы бурными потоками лились из ее глаз, она размазывала их, царапая лицо, кусала сухие губы, билась головой об пол, рвала на себе и без того жидкие волосы. Коля уже был готов успокоить истеричную бабу, но команды от капитана не последовало. «Успокойтесь, гражданка, собирайтесь, вещи не берите», - голос капитана зазвучал мягко и вкрадчиво.
«Не-е-ет!» - женщина соскочила с колен и задом попятилась к ширме, ее ночная рубаха сползла с одного плеча, обнажая обвисшую грудь и воскового цвета тело с синей паутинкой жил. Она светилась в тусклом свете лампы, будто привидение. «Нет, детей не дам, нет, не дам, они за Юрку не в ответе. Валя, Валя, Валя, скажи ты им, у тебя ведь даже награды имеются. Детей не дам, нет…».
Вся эта ситуация с арестами и обысками для  Коли была весьма обычной и не доставляла ему никакой тревоги. Напротив, в такие моменты Коля Степанов ощущал  власть, не прописанную в тоненькой брошюрке «Конституция СССР», а реальную, с тяжелыми стальными наручниками, с черным «воронком», с пресс-хатой и апофеозом этой самой власти – чистосердечным признанием.
Внезапно около дверей раздался скрип тормозов автомобиля. Коля подумал, что это приехали за задержанными и на всякий случай перегородил дверной проем. Но мужик в семейниках  и не думал бежать, он тихо стоял и, чуть согнув колени, трясся, обводя пустыми глазами свое жилище. Баба в ночнушке завыла еще пронзительнее, и тоненькие детские голоса поддержали ее.
Чья-то тяжелая рука опустилась на плечо Коле, он повернулся и обомлел: за ним стоял генерал, настоящий генерал. «Неместный. Очевидно, московский», - подумал Коля.
Отстранив Колю, генерал зашел в комнату и, придвинув табуретку, сел за круглый стол. Заткнувшаяся на мгновение баба одним рывком долетела до генеральских сапог и, вцепившись в них, запричитала, как и раньше, что дети, мол, ни за кого не в ответе, Валя и мухи не тронет, а Юрка,  он не мог улететь, он не такой.
Генерал резко встал, одернул свой китель и, испепеляя глазами капитана, рявкнул: «Вы что, им ничего не объяснили?!». Подняв женщину с холодного пола, генерал    оправил на ней ночнушку, по-отечески пригладил разлохмаченные космы, кинул снисходительный взгляд на мужика в семейниках: «Ваш родственник Юрий Алексеевич Гагарин стал первым космонавтом в мире….. Че смотришь? В космосе твой Юрка, герой он!»
Коля не совсем понял, как Гагарин попал в космос, но то, что товарищ генерал назвал его героем, кардинально изменило все происходящее.
Семья брата космонавта нуждалась в охране, и Коля, как земляк, стал членом этой почетной экспедиции. Этапирование семьи в столицу прошло без сучка и задоринки. Около месяца Коля пил и ел за казенный счет, посещал театры и музеи, в общем,  был ординарцем при брате космонавта. При желании можно было бы остаться при них навсегда, но Коля понимал, что вскоре этих космонавтов будет пруд пруди, и халява кончится.
Коля поступил в академию КГБ. Поскольку языками он не владел, курсант  усиленно изучал хозчасть. Эта же хозчасть ждала его и на новой должности. Может быть, Николай Иванович и стал бы столичным жителем, но природная жадность подвела его, и не в последний раз.
КГБэшники, а особенно московские, жили неплохо, свой хлеб с маслом и черной икрой они получали всегда. Только вот машины распределялись в личное пользование крайне редко. Очередь на новое авто была длиннющей, и в нее попадали лишь те, кто оттрубил в конторе не менее десяти лет.
Коля решил пренебречь этим правилом, и так как ответственным за список был он сам, ему не составило труда накарябать в нем и свою фамилию.
В те времена автомобиль был совсем не средством передвижения, автомобиль был роскошью. Колю моментально вывели на чистую воду и отправили в Свердловск, якобы с повышением.
В Свердловске Николай Иванович заскучал, здесь уже не было этакого московского размаха. Работа оказалась скучной. Руководство полагало, что ежеквартально каждый должен изловить по пять шпионов, и – шабаш. Николай Иванович свой план выполнял, и «добрые» граждане, отдыхающие на лесоповалах, поминали своего кума недобрым словом.
Но однажды где-то в Берлине сломали стену, а мы не послали туда танки,  эта лояльность  в лице «меченого» президента-демократа обрекла на развал весь Союз.
Николай Иванович стал очень востребованным, когда из-под железного занавеса понесли и повезли иконки, камушки, золотишко, какие-то редкоземы и трижды проклятую красную ртуть, она и спалила дядю Колю. Собственно, он не знал, что с собой у человека, которого он везет в обход таможни прямо к трапу. За те три месяца, проведенные им  в КПЗ, следователи рассказали, скольким миллионерам он посодействовал. Дядя Коля расстроился до слез – его, проходимца из проходимцев, так легко сдали. На те щедрые благодарности, что ему презентовали, он купил лишь бэушную «Тойоту» и однокомнатную квартиру  для дочки.
Срок карячился неслабый, но откуда ни возьмись появился адвокат, который был уже оплачен и при некоторых условиях обещал отмазать дядю Колю начисто. Условие первое: забыть парочку таких вот проводов, потому как человек, возивший туда кое-что, всегда возвращался и сейчас борется за пост депутата, вернее за депутатскую неприкосновенность. Вторым условием было – поработать на одну конторку, легально и небесплатно. Дядя Коля принял условия на «ура» и вскоре встал во главе спецотдела Центра экономической  безопасности.

Глава  8

… «Шестерка», пилотируемая дядей Колей, неслась к Екатеринбургу. От шефа поступило задание сопроводить дензнаки до мэрского банка и получить в нем вексельное обеспечение.
Задание было весьма прозаичным, если бы не новое лицо в конторе – Саша: уж больно скорый да ладный этот парень, знают его все, все уважают, побаиваются. А чего ради? Ну, папа у него адвокат, не сегодня завтра  в Москву, в какую-то комиссию уедет. Ну, любовницы у него денежные, ну, Катя наверняка его между своих ножек пригрела. Да, связей много, но все это не то. Скорее всего, Юрий Васильевич свою маленькую игру вблизи большой сообразил, а теперь своими людьми обставляется.  Ох, с огнем играет Юрий Васильевич: попадется на крысятничестве, головы не сносить.

Дядя Коля опаздывал, ему нужно было проверить одну наколку: выяснить адрес, откуда Саша понесет деньги в банк, но так как операция все равно срывалась, умный чекист сделал ход конем.
«Алло, Саша? Это тебе от Юрия Васильевича привет. Я за тобой заезжать не буду, поеду сзади, так надо, ничего не бойся, мои орлы за тобой следят. Если что – вмешаются. А мы с тобой в банке встретимся да поговорим. Пока, Саша, осторожнее будь!».
Саша понимал: про орлов, наблюдающих за ним – это, конечно, бред, но вот то, что сегодня ему установят четкие рамки его финансовых полномочий, это точно.
Саша вышел в колодец до боли знакомого двора, в котором не было ни единой души. Около площади,  напротив городской администрации Саша позвонил по определившемуся на сотике номеру. «Здравствуйте, Вы мне сегодня звонили. Я с чемоданчиками, хотелось бы, чтобы встретили». В трубке послышалось нерешительное бурчание: «Мне пришлось оставить Вас без наблюдения. Ну, Вы заметили, конечно, пару кварталов за Вами синяя «десяточка» двигалась, но, по…. Это не важно. Все, все, все …. в порядке, Вы к банку, к банку подъезжайте, я щас…. Щас там буду».
Вот теперь Саше действительно все стало ясно: надо было валить с «зеленью»-то, служба эта ГэБэшная на уровне сыщиков-разбойников работает.

Глава 9.

Лиза плакала, расплескав по дорогому персидскому ковру свои пышные локоны. Ведь было все, как в Голливуде: любовь, деньги, храбрый и смелый. «К чему все это? Мне ведь скоро придется уроки зрячей жизни брать, я ведь даже лук нюхаю, чтобы убедиться, что в руках именно он. Мата Хари какой-то стала!». Лиза долго плакала, пока белки ее глаз не подернулись красной паутинкой воспалившихся капилляров. Потом она, не совладав с собой, полезла в сейф и вынула плотно запечатанный конверт с надписью «Бани». В конверте лежали  две видеокассеты. Первые же кадры поразили Лизу своей откровенностью.
  Съемка была скрытой, и большую часть экрана занимала толстая, с красным прыщом жопа  шестнадцатилетней проститутки. Но так как рот девочки постоянно был занят, аудиозапись оказалась изумительной. На полочке сидел с широко расставленными ногами господин Корнеев и его маленький дружбанчик, который собственно и занимался организацией такого вот отдыха. Корнеев называл его Олежкой. Олежка – типичный  жульман  начала восьмидесятых: коротенькая стрижка, большие сальные губы, крысиные глазки.
Он почему-то мешал юной толстозадой нимфе работать, давал   какие-то несуразные советы. Корнеев хоть и был пьян, но  предложил Олежке прогуляться. Олежка согласился и на полусогнутых сбегал за пивом  и бутербродом, но, слава богу, Корнеев уже успел налить в розовые щеки девицы, и кое-что из нее даже выливалось, а глотать ей, видимо, было западло. «Все нормально, нормально, да…..». Олежка не знал, как угодить гостю: «Может быть, других вызвать, а …. Хочешь, вызовем?». Олежка был так назойлив, что в конце концов Корнеев послал его на х..й.
Вот это съемочки! У Лизы перехватило дух. Но это не было лучшим перлом  в коллекции Юрика, которая пополнялась день ото дня.
Два здоровых пьяных мужика отперли друг друга в зад в знак скрепления одного им ведомого союза. «Ты что срал недавно?» - брезгливо рыкнул один из них, вынимая обосранный член из жопы оппонента. «А ты чё, вообще не срешь?» - парировал ему другой. Самое прикольное, что чувак с жирным пузом и обосранным концом недавно красовался на первой страничке «Вечернего Екатеринбурга». Сделав немало усилий над собственной пищеварительной системой, Лиза еще раз лицезрела увлекательные кадры передачи спермы изо рта в рот, пускание миловидного костлявого педика через толпу пузатых депутатов и еще много такого, что в сознательном, а точнее сказать, в состоянии, далеком от наркотического, не то, что не сделаешь, а и не выдумаешь.
«Вот они, мои «зеленые»», - решила Лиза и принялась сортировать просмотренное по статьям Уголовного кодекса Российской Федерации.
В замочной скважине привычно залязгал ключ, а так как таких замков было три, и Лиза предусмотрительно защелкнула бронированную дверь квартиры на щеколду, то она без труда успела спрятать все «смердящее» содержимое сейфа в его чрево. Лязганье ключа прекратилось.  «Это Юрик?! Какого черта его принесло?» - подумала Лиза, открывая дверь. То, что лежало у порога, не просто потрясло ее, а откровенно напугало. Дрожащими пальцами она набрала номер Саши: «Саша, Сашенька, с тобой все в порядке? Сашенька, быстрее приезжай! Это не блажь, это не мои страхи, это все, все, Сашенька!».
Саша примчался мгновенно. Лиза открыла входную дверь, такое впечатление, что она не отходила от нее. Первое, что бросилось ему в глаза, это чьи-то волосатые ноги, беспомощно распластавшиеся, с задранными штанами. В прихожей неподвижно лежал мужчина, это был Юрий Васильевич. Правильнее было бы сказать, это был его труп.
«Как это произошло? За что, за что ты его, как?» - Саша обрушил на Лизу град вопросов. «Не-е-е-е знаю, не-е-е-е знаю», - стонала она в ответ, не в силах что-либо объяснить. Труп был уже холодный, бледно-зеленый и мерзкий. Радости от того, что его шеф окочурился так скоро, у Саши не было никакой. Осмотрев тело, он не нашел ни единой царапины на этом борове. Лиза сквозь сопли клялась, что и пальцем к нему не прикасалась. Версий столь загадочного ухода из жизни было три – либо у старика случился инфаркт, банально – не выдержало сердчишко. Либо он приехал к Лизе  из какого-нибудь притона уже нагруженный и под клофелином – это было гораздо хуже, значит, хата провалена. Либо Юрика очень профессионально убрали, но кто и зачем? В пользу последней версии говорили пара синяков в районе сонной артерии и кровь, запекшаяся в мохнатых ноздрях босса.
«Может, его зонтиком кольнули, знаешь, с цианистым калием?» - предположила едва успокаивающаяся Лиза. «Да! А Пьер Ришар здесь случайно под окнами не шлялся?» - резко оборвал ее Саша. Хотя цианид бочками стоял в любом гальваническом цехе и достать его было проще, чем кокаин -  у дяди Васи за пузырь: мол, собака старая измучилась вся, хочу облегчить страдания четвероного друга, а на живодерню вести стремно.
Но это был не цианид: язык чистый, запах миндаля зловеще не летал над трупом убиенного. Честно говоря, от трупа чертовски воняло коньяком, который мог замаскировать что угодно, и не только цианид.
«Что делать?» - уже спокойно с чашкой черного кофе в руке произнесла Лиза. Звонить ментам – отпадает, под подозрение наглухо попадает Лиза. Тащить эту груду навоза в соседний подъезд – банально и глупо. Первый же опрос любопытных бабушек опять выведет на Лизу.
В тот момент у Саши уже созрел план, но он не стал разглагольствовать о его плюсах и минусах, а четко, по-военному приказал раздеть труп. Когда дело дошло до трусов, Лиза остановилась. «Что, не видела там чего-то?» - резко обломал ее Саша. Лиза стерпела обиду, не произнеся ни слова. Через десять минут дохлый Юрик был завернут в ковер, а его шмотки, за исключением массивной золотой цепи и пары штук баксов, уместились в  пластиковых пакетах.
Спина ужасно болела: перетащить «коврик» в машину оказалось делом нелегким. «Надо ходить в спортзал», - подумал Саша. А  внутренний голос ответил ему с иронией:  «Трупы таскать меньше надо».
Дорога была ухабистой и шла вдоль железнодорожных путей. Всего пятнадцать минут, и Саша стоял на своем родном дачном участке в поселке Широкая Речка. Новый пятисотлитровый  кессон под выгребную яму, вкопанный заботливым родителем пару месяцев назад, оказался как нельзя кстати. Коврик с упакованным в него Юриком и шмотки в пакете рухнули в нержавеющую глубину бака с гулким эхом. Теперь оставалось самое главное – то, что Саша должен был сделать сам и именно сейчас, под покровом ночи. Открыв деревянное строение, в простонародье называемое «садовый домик», он тщательно сложил все снятое с себя на кровать и облачился в резиновый костюм химзащиты, купленный при царе Горохе по случаю – идеальная одежда для рыбалки. Обрядившись в химически защищенного солдата, Саша двинул в чистое колхозное поле, где метрах в трехстах разваливался сарай. Если ему повезет, и два года назад сторож, он же завхоз дядя Петя не распродал свое богачество, то он найдет в старом дощатом сарае с десяток двадцатилитровых запылившихся бутылей Н2SO4. Концентрированная желтая маслянистая жидкость запомнилась ему пару лет назад, когда он сводил татуировку со своего загорелого тела. Татуировка та была что надо: цветная, величиной со спичечный коробок, она была видна только в очень откровенных плавках. Но знающий человек, увидев ее в бане, посоветовал Саше как можно быстрее избавиться от этого произведения искусства. Ее сюжет – Дьявол, совращающий девственницу, может и изысканно украшал накачанное  бедро своего владельца, но на «зоне» истолковывался однозначно -  пидарская партачка. Саша был поклонником русских народных поговорок и не зарекался ни от тюрьмы, ни от сумы. Свести татуировку кислотой предложил именно дядя Петя. В знак своей правоты он продемонстрировал полустертую надпись «Петя + Н… = любовь». Что скрывал аккуратный шрамик – Наташу, Нину, Надю ли – было покрыто тайной и кануло в лету с помощью концентрированной серной кислоты. Отлитая из тяжелого пузыря  щедрой дядипетиной рукой кислота навсегда удалила эксклюзивную работу татуировщика из Чехии, которая в свое время обошлась Саше в пятьсот баксов. Зато о вновь появившемся шраме он придумал массу занимательных историй, которые с удовольствием рассказывал девочкам в постели. Хитом были, разумеется, ножевые ранения в драке за девичью честь. С такими вот воспоминаниями Саша добрался до сарая, и к его радости вся запыленная батарея бутылей была на месте.
Две ходки по два бутыля за раз, и – разламывающаяся спина. Солнце уже озаряло верхушки сосенок на пригорке, когда Саша опрокинул последнюю бутыль в бак. Ему еще предстояло отнести пустые, плотно закрученные емкости назад в сарай и аккуратно треснуть их по дну. Конспирация была полной. Бутылки треснули, содержимое впитала многострадальная уральская земля.
 Красные лучики солнца освещали ухабы проселочной дороги, по которой пробирался в город Сашин автомобиль. План удался, костюм химзащиты вернулся на чердак, а если верить учителю химии и собственной практике, Юрика, Юрия Васильевича уже не существовало, даже на уровне ДНК.
Как он избавился от тела, Саша решил оставить в полнейшей тайне от Лизы, хотя Лиза меньше всего хотела об этом знать и не задала ни единого вопроса вернувшемуся под утро любовнику. Три часа она растирала его затекшие мышцы и натруженную поясницу, мыла в ванной с морской солью и любила, любила, любила.
Обессилевшие, пьяные от секса и «Смирнофф» Саша и Лиза размышляли о том, что изменится в их жизни с уходом Юрика. Первое: Саше не придется  убивать лысеющего негодяя преклонных лет за то, что он подло поработил его единственную и навеки любимую женщину. Второе: Женя-Рабинович зловеще потрет руки при дележе гешефта с ларьков. Третье: Владомир будет смотреть в рот непосредственно Саше, минуя Юрия Васильевича. И, наконец, если у господина Корнеева и Кати, его дражайшей половины, нет других претендентов, Саша имеет шанс возглавить всю эту свору под названием Центр экономической безопасности. Все складывалось как нельзя лучше, за исключением одного маленького, но очень въедливого вопросика: «Кто убил Юрика? Кто? И зачем? Или за что? А может быть, за сколько? И почему?».
У Лизы никак не выходили из головы эти записи: толстые мужики, позирующие перед камерой, педики и прыщавые нимфоманки. Она была уверена, что Юрик доигрался  со своим компроматом. Саша при беглом просмотре этих видеозаписей мог бы поседеть: половина городской думы лежало у Юрика в кармане в виде кассеток в сейфе за Айвазовским.

Саша был вне подозрений, деньги он исправно поменял под чутким присмотром ФСБэшного дяди Коли на сбербанковские векселя. Завтра – суббота, Юрика хватятся только в понедельник, а то и позже. Через какое время выйдут на Лизу и выйдут ли вообще? Напившись в умат «Смирноффа», Саша решил развеяться и отправиться в Ревду. Промышленный городок с сотней тысяч жителей давно был запланирован им в своем вояже в пользу мэра. Завтра он поедет с Лизой, со слепой любимой и единственной, и Юрик не восстанет из атомов и не погрозит им тухлым пальчиком вслед. Юрик сдох. А они живы, и у Саши стоит, и Лиза хочет, значит, они выиграли хотя бы эту ночь.

Глава  10.

Ревда встретила Сашу с Лизой солнцем и свежим смогом с медеплавильного завода. После бурной ночи Сашу трясло с похмелья, у Лизы болели ноги и промежность. Их путь лежал  к начальнику милиции общественной безопасности, депутату городской думы и просто конченному взяточнику Константину Ивановичу Мозаеву.   Константин Иванович был в звании полковника и, занимая столь высокую должность, в жизни   не прочел ни единой книги,  не касающейся собаководства. Да-да! Мозаев был страшным собачником, более того, собачником номер один в СНГ (если под собаками подразумевать единственную заслуживающую его внимания породу питбультерьеров).
Личный питомник Мозаева занимал ни много - ни мало  –  два гектара. За пятиметровым бетонным забором располагалось все самое дорогое в жизни полковника – около сотни племенных питов, о каждом он мог рассказывать легенды: «Этот выиграл в Шанхае пятьдесят штук баксов, а эту суку я поменял на новенький «Черокки»», -  и так далее и тому подобное. Встречи он всегда назначал на питомнике: во-первых, он был на своей, именно на своей земле, во-вторых, массивные ворота питомника могли запросто остановить БТР, не то, что легковушку с непрошеными гостями.
Хозяин встретил Сашу с Лизой радушно, показав им весь свой собачник от первого пса-чемпиона до последней кучки говна, которую наложила самая неперспективная его собака, хотя таких у Мозаева не было по определению. По манере обращения Константин Иванович напоминал пацана, и две нашивки за ранение в Чечне и пара орденских планок на груди совсем не сочетались с широкими распальцовками полковника в дорогом «Ролексе» и перстне в триста граммов золота в виде головы питбуля с бриллиантовыми глазами. Но при всей несообразности своего бытия господин Мозаев очень хотел жить именно в Ревде. Завод, который красил ласковыми тонами радуги небо над его питомником, кормил и поил депутата  и отца огромного по нынешним временам семейства: три сына и две дочки для милиционера с окладом в три штуки рублей – это либо подвиг, либо вызов обществу.
Подсознательно Лиза по-прежнему играла слепую, а скорее всего, уже подслеповатую. Огромные черные очки не могли скрыть тот безудержный интерес, который она проявляла к собачкам.
А собачки были загляденье. Не каждая сборная по футболу могла похвастаться тренажерным залом и медперсоналом, которые были у этих собачек-гладиаторов. Итальянские беговые дорожки, специальная амуниция из телячьей кожи с утяжелителями, еженедельные анализы мочи, кала и крови. При питомнике состояла на службе пара дипломированных ветеринаров с окладом по триста баксов, но, надо сказать, они их отрабатывали. Лиза гладила соскучившихся по людской ласке собак, а полковник мысленно оттрахивал стильную екатеринбургскую телку в темных очках и в мини-юбке леопардового цвета.
- Хотите посмотреть бой? – выпалил Мозаев.
И Лиза, как последняя дура,  запрыгала на месте от удовольствия:
- Хочу, хочу, хочу!
Дальше играть слепую было просто дико, хотя на ее  слепоту в Ревде было всем наплевать. Цель визита Саши в  этот градообразующий центр цветной металлургии была чисто формальной: полковник Мозаев, личный  консильери главы  завода, должен был на словах побожиться в любви к новому, будущему губернатору и ответить всеми острыми углами своих пятиконечных звезд, что проголосуют все, как надо. Но до разговора был бой. Бой, а значит, азарт, ставки, баксы и кровь. Кровь, правда, собачья, но все равно красная…
Длинный ряд иномарок по негласному правилу остался за забором. Там, за этим бетонным забором питомника шел бой, а значит, все остальное не имело ни малейшего значения. В одном углу пита – маленькой, десять на десять коробке – стоял, дожидаясь своего звездного часа фаворит мозаевского развода  - Леня, черный коротконогий кобель с отбитыми клыками. В другой угол несли свежепомытого,  тигрового окраса Авраама. Резвый Авраам казался более щуплым по сравнению со своим соперником, и его ребра часто и глубоко вздымались в ожидании команды. Страсти накалялись. Кто-то уже кричал: «Что ты ее моешь, ее через полчаса хоронить будут». Кто-то молча делал ставки. Сегодня играли по маленькой. Азер из города Березовский, который не был уверен в своем тигровом Аврааме, ставил всего три штуки баксов, и, несмотря на всеобщие уговоры, больше не давал. Судья дал отмашку, и кобели сцепились. Бой питбультерьеров – это не самбо и не классическая борьба, в боях питбулей надо разбираться. Судья прыгал от одного кобеля к другому, высматривая закусы, три любительские видеокамеры безучастно поливали схватку. В  самом питу, как и полагается,  кроме  судьи и пары собак было еще по одному человеку с каждой стороны (так называемые хэндлеры).
Что можно было услышать на этом бою, кроме мата? Ничего не говорящие постороннему человеку: «кусь-кусь», «сделай лапочку», «молодец, молодец», «жуй, жуй», «ай, молодца!». Хозяин Авраама сам лично руководил схваткой и к своему кобелю иначе как «сынок» не обращался. Куски мяса, хруст костей… Через пару часов непрерывной схватки стало понятно, что Леня, любимчик Мозаева, сдает. Три перекушенные лапы, вывалившийся от усталости язык – собака была еле жива. На полковника было больно глядеть. Нет, ему не было жалко проигрываемых трех тысяч баксов, не жалко ему было и Леню:  вокруг бесновались в пылу азарта его будущие покупатели, а щенка меньше, чем за полтора косаря баксов Мозаев не отдавал. Проигрыш Лени был плохой рекламой.
Через два часа десять минут полковник остановил бой для победного скретча (это вроде проверки силы духа собаки: собак разводят по углам, и более слабую пускают первой). Леня, не колеблясь, пополз на перекусанных лапах  к своему противнику. Победа была упущена, но честь питомника спасена. Да, питбули – это машины смерти, и за своего хозяина они дерутся до конца. Далее, по обыкновению, собак растащили ветеринары на капельницы и уколы. А расстроенный полковник дал понять Саше, что сегодня разговора не будет.  «Гондон он, ваш шеф, - отозвался он о мэре Екатеринбурга, -  и у нас его не любят. Но если с нашим мэром у них всерьез срастется, все будет тип-топ».
Глядя на Лизу, у которой из-под черных очков лилась тушь, Мозаев что-то буркнул своему помощнику, и через пять минут в руках у него появилось очаровательное трехмесячное существо: «Дочь Лени! Дарю!», - и с этими словами любвеобильный лысоватый полковник всучил  щенка Лизе, наградив  ее долгим  поцелуем взасос.
Всю обратную дорогу Лиза возилась со щенком, словно со своим собственным первенцем.
- Как назовешь? – не вытерпел полного игнорирования себя Саша.
- Линдой! Будет у тебя Лиза и Линда…
Чуть помолчав, Лиза добавила:
- А я беременна, и аборт делать не буду.
Хорошо, что на трассе было мало машин: от такого обилия информации у Саши нарушилась координация движения.
Семья, маленький карапуз, собаки, кошки, горшки…. Как он был далек от всего этого. В детстве Саше подарили щегла, щегол был достаточно жизнелюбивой птицей и прожил около недели. Рыбки, в отличие от птички, всплывали кверху брюхом уже через день
«Лиза беременна, Лиза играет с почти что игрушечной, бархатной собачкой Линдой. Юрик – сдох. Завтра дядя Коля будет играть в Шерлока Холмса и искать труп. Я идиот – отдал два чемодана денег», - мысли роились в голове Саши,  и он гнал их от себя с той же бешеной скоростью, с которой его черная «Вольво» гнала по шоссе из Ревды в Екатеринбург.

Глава  11

Екатеринбург – серый город, да еще в понедельник это -  страшное зрелище:  все равно, как сорокалетняя женщина в мятой юбке с глубокого похмелья.
Саша заехал в Центр. Дядя Коля уже вовсю писал, опрашивал, подозревал. Саша тоже что-то там наплел, но главное – он был вне подозрений, на Саше лежало табу: «А, Саша? Тот идиот, который собрал почти что два миллиона «зелени», так, ради уважения к мэру?».
Можно себе представить, что думал дядя Коля о тех, с кого эти «зеленые» были сострижены.
Из всего хлама подозрений и предположений Саша вынес одну очень важную вещь -   дядя Коля был человечком Юрия Васильевича. К Корнееву, как к таковому, он отношения не имел, более того, дядя Коля побаивался Корнеева.
Почему дядя Коля боялся Корнеева? Однажды он сильно лажанулся,   вернее, лажанулся дважды. Один раз, когда обнаружил кое-что, о чем его совершенно не просили, а второй раз – когда доложил об этом через голову Корнеева наверх мэру.
С тех пор прошло года два, но у дяди Коли и по сей день сводило желудок от того дельца. А дельце было особое, так сказать, вкусное и очень конфиденциальное было то дельце.
       В пору военного лихолетья, во время Великой Отечественной войны на Урал, а значит, большей частью в Свердловск эвакуировали кучу заводов. Места им давали кому сколько нужно. Вообще можно сказать, что Урал тогда своей землицей не дорожил, чуть что – сосенки под пилу, и вот вам место под новые стройки социализма. Да о чем тут говорить: стране тогда нужны были танки. Урал эти танки исправно давал. И только в пору повальной чубайсовской ваучерной приватизации, когда огромные монстры-заводы перешли в частные руки, выяснилось, что за земельку, на которой все это хозяйство раскинулось, нужно платить. Нужно так нужно, только согласно старинной русской традиции, платить у нас не любят.
Дядя Коля-то сдуру решил тут подкормиться: замахал своими корками Центра экономической безопасности. А большие директора больших заводов ему и говорят: «А в чем вопрос-то? Кейсы с «зеленью», как и положено, переправляем туда-то и тому-то». Ну, дяде Коле бы извиниться, да помалкивать в тряпочку, так он решил все досконально проверить: всё ли до казны доносят. Вышло, что не всё. В конечном счете боком вышло это дяде Коле.
Однажды ночью его выволокли из квартиры в одних семейниках и привезли на славное озеро Шарташ. Парни, которые дядю Колю в джип усаживали, крепкие такие были да ладные, что дядя Коля сразу смекнул:  «телки» чьи-то, - и не ошибся. У самого берега Шарташа - а надо отметить, на дворе было минус тридцать по доброй январско-уральской традиции - жарко топилась ладно срубленная банька, в ней восседал господин Корнеев и его человечек, фамилия его настолько малозначительна, что и упоминать её всуе – только время тратить. И дел-то было у этого бесфамильного человечка – только что кейсы с заводов «Уралмаш», «Химмаш» и другой «…маш» через кабинет Корнеева проносить. А уж как там дальше «город» деньги промгигантов за аренду делил – тайна, покрытая мраком.
Банька топилась жарко, но только дядю Колю туда не пустили. На льду была устроена палаточка, а в ней – полынья, чтобы, значит, после баньки моржеваться. Дядю Колю завели в палаточку и заставили пару раз укрепить здоровье, окунув его в одних трусиках в ледяную водичку. После, минут через десять, вышел из баньки и сам Корнеев, а сотрудника его вели под руки оттого, что он не в меру водки накушался. Зашли, стало быть, они в палатку, там дядя Коля - зуб на зуб не попадает. Один из складных рослых телохранителей из кармана литровую «Финляндии» достает и почти что бессознательному сотруднику господина Корнеева вливает, а после – его в ледяную купель. Помогать даже не пришлось – сам камешком на дно ушел: легкая смерть, царствие ему небесное. Дядя Коля в свои мокренькие трусики даже слегка накакал, а Корнеев ему и говорит по-доброму так, с улыбочкой: «Вот видишь, до чего ты человека своими подозрениями довел. Ну тебя е...т что ли, сколько там в этих кейсах было? Смотри, дядя Коля, я тебя совсем для другого с кичи вызволял, ай-яй-яй!»
Ну, тут дядя Коля, ясно дело, в ножки к барину: мол, как лучше хотел и так далее. Ну а Корнеев пописал на него и снова париться пошел. Дядю Колю взяли под руки, прополоскали его в той же лунке от фекалий и вернули домой.
Когда через пару недель, не долечив воспаление легких,  дядя Коля вернулся домой из больницы, он дал себе зарок активность свою запихать в одно место, и покуда Корнеев не скажет, и пальцем не шевелить. 
Этим и объяснялось флегматичное расследование по поводу пропажи Юрия Васильевича. Корнеев-то Юрика не терял?! А про себя дядя Коля подумал: «Ну и х…й у этого чертового Сашка, раз он Катю Корнееву до того допер, что ее благоверный Юрика куда-то «потерял». Рупь за сто – сядет Сашка во главе Центра: ишь, как глазки бегают, чует Сашок за собой косяк, чует!».
Но Сашок больше волновался за беременную Лизу и за свои проценты, которые должны были лихо подскочить без вмешательства Юрика в процесс разделения доходов с киосочного бизнеса.

Глава  12

А город преображался на глазах, заводик Жени-Рабиновича пыхтел в две смены: Екатеринбург – третья столица, так сказать…. В общем, борьба с фанерными ларьками пришлась кстати и всем понравилась. Даже губернатор, мужик рассудительный и от бога мозговитый, понимал, что и на этом городские чинуши греют руки, но ничего не предпринимал, потому как знал, что в России всегда воруют, а лицо города и впрямь давно пора было менять. Город был серым и в прямом, и в переносном смысле, а женькины белоснежные остановочные модули и павильоны его ужасно украшали.
Ночью Саша не прячась мирно спал с Лизой. Это было здорово, необычно и по-семейному. Лиза не изменилась: гладкая кожа, пышная грудь и упругие твердые соски, аппетитная попка и волосы… Волосы, длинные волосы, в которых он сотни раз задыхался, испытывая оргазм, утопая в ней, сливаясь с этим чудным идеальным телом. Лиза спала, прижав к себе собаку, как девочка прижимает свою куклу к груди. Лиза, Лизонька, милая девочка, она скоро сама станет мамой.
Тишину лирических ночных бдений Саши нарушил сотовый.
- Саша, это дядя Коля. Ты с бабой?
- С каких это пор…, - начал Саша.
- Саша, ты час назад где был?
- Час назад я, как последний лох, стоял в очереди в кассу круглосуточного супермаркета с банкой щенячьего корма, ни с кем о Центре не разговаривал, Юрия Васильевича не видел
Дядя Коля прервал монотонную, полную сарказма речь Саши:
- Спи спокойно, сопель, надеюсь, за банку собачьих консервов ты не прогнал. Значит, алиби у тебя есть.
- Что случилось? – холодок пробежал по спине Саши.
- Ну, если хочешь сегодня спать с кошмарами, изволь. Катю Корнееву замочили, две пули, киллер работал, промеж глаз и в ухо. Что, ссыкнул? Хоронить в закрытом будем. Знаешь, где ее кончили? От подружки выходила, от той самой, где ты ее обычно пёр. Корнеев сам чуть не застрелился, лимон «зелени» дает за убийцу. Не хочешь поучаствовать? Ах, да я забыл, ты ж у нас идейный, а я вот забор на даче достроить не могу, поэтому извини, старик, помчал я: волка ноги кормят. А тебе – чтоб стоял всю ночь, что тебе еще пожелать? А Катька-то, наверное, сладенькая была, уж больно Корнеев убивается. Оказывается, тоже плачет, когда больно, о как! Будь на связи, мобилу не выключай.
У Саши бешено колотилось сердце, и плечи словно подернулись ледяной коркой, будто бы ледяной человек обнял его сзади. Катя! Кто? За что? Почему теперь? Почему сразу после Юрика?
Что сейчас начнется! Корнеев точно не успокоится, пока не найдет и киллера, и заказчиков. Да и хоронить-то будут уж точно не в закрытом гробу. Потребуется – трупу новую голову из воска вылепят, и специалист из музея мадам Тюссо будет. Два выстрела в голову… ужасно – два в голову. В эту чудную головку, которая так много о себе мнила и в которую Саша все-таки засовывал свой член, а теперь в нее засунули пару «маслин». Какой хоть калибр? Надо было спросить. Хотя зачем, завтра весь Центр будет об этом гудеть, и все – под страхом смертной казни. Кстати, дядя Коля тут недавно грозился всех через детектор лжи пропустить. Катенькина смерть – хороший повод. Так, глядишь, чего доброго, и лишнего скажешь. Хотя про Юрика сейчас все забудут, главное – Катя. Скорее всего, это предупреждение Корнееву, последнюю радость у мужика отобрали. Но кто? Мэр? Несерьезно: Корнеев - его правая рука, он его не сдаст. Да и кому сдавать-то – губернатору на всю их мышиную возню насрать, он, вон, оборонку подымает, того, глядишь, скоро в Кремле сидеть будет. Хотя, наверное, к убийству Катеньки своих людей подключит, так, из интереса или чтобы нос утереть «мэрским», если найдет вперед них. А искать сложно будет: убийц Листьева, вон, до сих пор ищут.
- Саша! Кто звонил? – проснулась Лиза, и щенок беспокойно заскулил рядом с ней.
- Дядя Коля пожелал спокойной ночи, не спится ему, пню старому. Ты спи, Лиза, спи.
«Завтра я расскажу ей, что произошло, но сегодня ночью она будет спокойно спать, без этих «зачем?» и «почему?»», - решил Саша.

Глава 13

Утро началось с трех чашек черного кофе. Ночью уснуть не удалось. Лиза была счастлива, она кормила свою Линду кормом, тем самым, за которым Саша вчера гонял на другой конец города в круглосуточный. Щенок жадно поглощал корм, и это приводило Лизу в детский, ничем не обузданный восторг.
- Я сегодня буду очень занят,  - попытался начать трудный разговор Саша, - и с Линдой в обед погулять не успею.
- Это ни к чему, я с ней уже давно гуляю, - огорошила своей откровенностью Лиза.
- Как - гуляешь?
- Как слепая! В черных очочках и с палочкой. Да брось ты дуться, мне тут дойти-то три метра до ближайшего газона, а конспирацию я так соблюдаю, на всякий пожарный – мало ли кому Юрик про мою слепоту натрепал.
Саша вспомнил о Юрии Васильевиче. Предательски заныла поясница – результат ночных перемещений пузырей с концентрированной серной кислотой. Нет, сегодня он ничего не будет рассказывать Лизе, пусть улыбается, пусть играет с собакой. Зачем ей знать, что в судебно-медицинском морге на улице Волгоградской все стоят «на ушах», чтобы хоть как-то слепить раздолбанный вдрызг черепок молодой девушки. А начальник криминальной милиции Ленинского района господин Петров дрыхнет в своем кабинете, потому что он понятия не имеет, где взять этого долбанного киллера, который, тварь, грохнул тёлку именно на его территории. Петров спал крепко, в Екатеринбурге часто убивали из ПМов, ТТ, «калашей» и даже из гранатометов. Кто это был, все равно не узнать, а сон – это важнейшая часть жизни человека, и поэтому Петров спал, закрыв  обе двери своего громадного кабинета.

Когда Саша приехал в Центр, тот жужжал, как роящийся улей. Командовал авралом дядя Коля, и в отличие от расследования безвременной и удивительной пропажи Юрия Васильевича все было по-другому. Все кипело и бурлило, и дядя Коля чувствовал себя Жуковым при взятии Берлина. Видимо, он получил те самые единственные и неповторимые ЦУ от убитого горем Корнеева.
Дядя Коля восседал в кресле покойного Юрика и читал докладные записки сотрудников, вернее их алиби на вчерашнюю ночь.
- Припозднились! – вежливо поддел он Сашу, протягивая ему чистый лист бумаги.
- Весь день и желательно по минутам! – не скрывал свой сарказм дядя Коля.
- Отчего ж не по секундам? – неловко парировал Саша.
- Ты еще Корнеева не видел, он тебя все вспомнить заставит. Нравишься ты мне, Сашок, я сам когда-то таким же был. Ты не напрягайся, главное – дыши ровнее:  начальство оно всегда недовольно, всегда виноватых ищет. Вот знаешь, когда Юрка Гагарин пьяный разбился….. Приехали мы тогда с его братом в лес – я при Валентине вроде телохранителя что ли состоял. Там уже самолет выкопали, он под углом шестьдесят градусов в землю воткнулся…. Хороший такой истребитель, «двойка», впереди Юрик сидел, а сзади генерал. Управление переключалось то на генерала, то на Гагарина. Юра пьян был в умат, так, покататься захотел. Приехали они с генералом в часть, а начальник полетов – майор – загрубил, мол, не дам я пьяному Герою Советского Союза в истребитель сесть. Генерал видит, что Юру не остановить – пьяный-то он жуть какой заводной был, за пистолет хватался…. Ой, дурной был бродяга, хоть и смелости необыкновенной. Так вот генерал говорит майору: ты, мол, рапорт пиши, так мол и так, я не дозволял, а генерал своей властью заставил, а мы, мол, как приземлимся, так этот рапорт порвем да на охоту поедем. Генерал, видишь, сильно следующую звездочку хотел, вот и прогибался перед Гагариным. Думал: ну что там, подыму его в воздух, дам за штурвал пару минут подержаться да и на посадку, а оно эвон как вышло. Юра-то – когда записи переговоров слушали – пике отрабатывать начал, а силенок штурвал на себя взять у пьяного не нашлось. Так в земельку и воткнулись. Когда самолет выкопали, Гагарина в первую очередь достали. Глядь, а головы нету: мешок с костями в комбинезоне, а головы нету. Но потом нашли – она от удара через грудную клетку прямехонько в таз ушла. Ах, да к чему это я? А-а-а, про майора… Этот майор, который рапортом себе жопу прикрыл, внеочередное звание получил, а стрелочниками тогда механиков назначили. Ой, Россия – страна чудес! Так вот, я тебе и говорю, Сашок, ты пиши, и пиши подробно, как тот майор. А то, что ты Катеньке «трубы чистил», это не надо – так, мол, хорошая знакомая моей подруги.  Да о тебе с Катей, кстати, мало кто и знал. Юрий Васильевич?! Так он уже, поди, давно окуньков где-нибудь в озере кормит. Не дрейфь, Сашок, у тебя же алиби есть! А то, что ты присовываешь кому ни попадя, это еще не преступление. Садись пиши!
Дядя Коля говорил по-доброму, даже можно сказать, по-отечески: в глубине души он был рад. Он видел Корнеева и знал, что ему очень, очень хреново, а дядя Коля -  мужик злопамятный, он  не простил того воспаления легких на Шарташе, поэтому на душе у бывшего ГэБэшника было хорошо, просто здорово.

Глава  14

Саша вернулся домой поздно, но Лиза, конечно, не спала. Она по неписаному закону уже набирала теплую ванну и, усадив в нее усталого любовника, села рядом на табурет, играя с неугомонной собакой, демонстрируя белоснежные бикини, от вида которых Саше хотелось вырваться из сладких объятий теплой пенящейся ванны и утащить Лизу в постель. Мобильник зазвонил прикольной мелодией «Союз нерушимый…». Ею Саша обозначил звонки с домашнего телефона, то есть от родителей. Страшно вспомнить, но последний раз он видел их месяца два назад и то так, урывками, завозил какие-то продукты к празднику. А так – стабильный звонок – раз в неделю. Банальные фразы: «Как здоровье?» - и тому подобное. В этот раз звонил папа,  у него были серьезные и радостные новости. Они – Сашины родители – переезжали в Москву. Папа как-то упоминал, что ездил пару месяцев назад по какому-то делу в столицу, там он встретил своего друга, скорее всего, бывшего подзащитного. И друг свел его с какими-то своими корешами,  из Думы что ли. А так как Сашин папа был человеком контактным, он скоренько получил предложение занять хорошее место где-то в Совете Федерации. Саша понятия не имел, что это такое, но судя по служебной квартире и машине, которые получал его предок, место было непростое. Разговор затянулся на полчаса, и когда у Саши откровенно вспотело ухо, он начал прощаться с папой. «Сашенька, а ты знаешь, что те сварщики из сада нас надули? Я про кессон якобы из нержавейки, что они нам сварили. Он сгнил весь, как консервная банка времен гражданской войны. Вот народ… Ну ладно, счастливо, Сашенька, адрес в Москве запомни, приезжай. Мама тебя целует и передает, что в ее возрасте уже многие становятся бабушками». Саша отшутился, что  намек понял, но карьера превыше всего.
Значит, кессон с Юриком сгнил. Ну, хоть одна хорошая новость, хотя папа в Совете Федерации - тоже ничего. Саша посмотрел на табурет рядом с ванной, на котором, распластавшись и широко расставив ноги, спала Лиза, машинально хлопая по морде также мирно спящей у ее ног собаке. Вот оно – семейное счастье. Интересно, как чувствует себя сейчас Корнеев – один в пустой квартире, уставленной венками от услужливых лизоблюдов?

Корнеев «умирал». Он сидел перед огромным экраном домашнего кинотеатра и смотрел на  хронику их с Катей семейной жизни. Время от времени он отхлебывал из огромной бутылки «Смирнова» с ручкой в боку. Каждый новый глоток еще более отрезвлял его. На экране Катя трясла своими пышными грудками, танцевала и радовалась жизни. «За что? За что!» - думал Корнеев и снова прикладывался к бутылке. «Кому я перебежал дорогу, где я нарушил незримый расклад политического пасьянса?» - он пил, думал и не находил ответа. «Лучше бы дочку грохнули, твари, - пришел он к выводу после пары десятков глубоких глотков. -  По живому, по живому резанули. И главное, мне их не найти. Это ход такой. Это такое предупреждение. Думай, мол, за что и почему? С кого много взял, кому не додал, с кем не поделился? Катя, Катя, ебливая девчонка. Может быть, твоя судьба сложилась бы иначе и ты прожила бы много больше, выйди ты замуж за гаишника или братка…. Катя, как я без тебя жить-то буду, да и зачем мне жизнь эта: брюхо свое черной икрой набивать, к стилистам ходить, в бане «Хэнесси» из горла хлебать?!» - Корнеев выл, и этот вой был слышен далеко за пределами хорошо охраняемого особняка. Корнеев «умирал», но в последние минуты своей духовной кончины он старался утащить с собой всех, кто был хоть на йоту счастливее его: «Они отняли у меня Катю, я заберу у них все!».

Похороны прошли пышно, как и предполагалось. Гроб был открыт, и Катя, словно живая, загадочно улыбалась. Дядя Коля с десятью своими подручными шарил по толпе скорбящих миниатюрными видеокамерами в надежде запечатлеть убийцу. Но все эти оперативные действия и со стороны господина подполковника Петрова, которого генерал Обшлагов посулил лично выиметь в жопу, если он не найдет убийц, были тщетны. Подполковник Петров давно бы стал активным геем, если бы его имели за каждый «глухарь» на его участке. Он, конечно, делал все, что мог, но такие преступления не совершают для того, чтобы их раскрывали. Да и кто работал у Петрова? Вчерашние курсанты школы милиции – их самих можно было бы всех пересажать. Честных были единицы, да, по правде говоря, лучше бы их не было вообще. Таких «непрорубаемых дубов» в милиции мало, но избавиться от них практически невозможно. А если у такого сотрудника еще и папа в прокуратуре работает, вообще – туши свет!
Поминки были соответствующие. Проходили они на   продбазе, где Катя имела свой офис и тысячу метров складских помещений, за которые никогда и никому не платила. Там на базе, в шикарном восточном ресторане, отгроханном прямо на территории азербайджанской диаспорой,  почти что триста человек, напялив на себя лучшие фирменные шмотки черного цвета, пришли посочувствовать Корнееву, его невосполнимой утрате. Базу на этот день закрыли, словно на санитарный день, и южане робко жались вдоль заборов, тщетно уговаривая облаченных в черное и пьяных с утра кладовщиков вынести из склада хоть ящичек своих кровных мандаринок, апельсинок. Но пьяные, источающие перегар и дикое количество французских духов, залитых во все места, мычали и показывали на огромные траурные банты черного шелка, помпезно висящие над вывеской базы. «…Траур у нас, ****и черножопые, непонятно что ли? Не сгниют ваши апельсины за день, ни хера им не сделается. Тут у человека жену, на хер, убили, а они все за свои педерастические фрукты трясутся!» - отвечали арендаторам хозяева базы, посылая их на три буквы. И южане тихо, понурив головы, уходили восвояси.
Количество иномарок, прибывших на поминки, было огромным – они не могли разъехаться, для этой цели даже поставили пару регулировщиков, которые как могли расталкивали затор на многострадальной улице, где раскинула свои широкие территории продбаза. Груженые фруктами КАМАЗы выстроились в ряд, ожидая окончания траура, и владельцы «Ауди» и «БМВ», ругаясь матом, протискивались между ними, чтобы попасть на поминальный обед.
Обед был выдержан в восточной кухне, якобы, покойница ее обожала. Честно говоря, Катя обожала любую кухню и, практически, после каждого ее приема без сожаления расставалась с ней, засунув пару пальцев в рот. А что делать – один велотренажер не способен сохранить первозданную красоту голодной студентки.
Скорбящие с аппетитом ели и впрямь превосходный плов, баранину, цыплят табака, хачапури, люля кебаб, шашлык и все, что обычно едят на корпоративных попойках. О том, что сегодня в последний путь провожали Катю, напоминал только огромный, в черной рамке портрет покойной, заказанный в свое время у очень модного, но жутко дорогого, теперь уже столичного художника; наличие трех батюшек, уминающих за обе щеки скоромную пищу, да повальное черное одеяние присутствующих на поминках господ.
Убитый горем вдовец сидел во главе стола. В его остекленевшем взоре все происходящее отражалось как дурной сон. По правую и левую руку от вдовца сидели штук по пять подруг Кати, юные и соблазнительные штучки. Все рассчитывали на то, что Корнеев вскоре свалится от бессонных ночей и алкоголя, превышающего все разумные нормы в крови вдовца, и скорбящий отдохнет наконец-то на теплой силиконовой груди одной из подруг. «Мерин» уже пару часов стоял заведенный, готовый умчать Корнеева на одну из блатхат, где бы ничто не напомнило ему о трагедии. ****и были тоже заказаны, так как никто не знал, как поведет себя убитый горем вдовец. Вполне возможно, Корнеев мог возжелать и вакханалии, но он тихо сидел во главе стола, не пропуская ни одного тоста, и расслабившаяся толпа, собравшаяся проводить в последний путь одну из своих многочисленных торгашеских душ, разгулялась, развеялась, заголосила фальшиво народными песнями, договариваясь о ближайшей попойке и перепиходе. Многие уединялись и продолжали пить в кабинетах, расстегивая стильные черные лифчики крашеных блондинок и делая затяжки на черных кружевных чулках, радовались жизни прямо на столах, вгоняя в обворожительных, безупречных и пьяных подруг свои члены с такой остервенелостью,  как будто делали это в последний раз. А девчонки исполняли миньет, порой, даже незнакомым парням, но тоже скорбящим – это было видно по черным пиджакам – как будто по окончании этого занимательного процесса их, как и Катеньку, виновницу поминального шабаша, обязательно должны были пристрелить. И видимо поэтому они так охотно вставляли в свою голову живую трепещущую плоть, предпочитая ее холодной стали ствола. Впрочем, поминки удались на славу, закончились они дискотекой и отправкой впавшего в ступор вдовца домой. Кто ночевал в постели с Корнеевым в ту ночь, так и не стало всеобщим достоянием. Однако новой подружки у него не завелось, и это всех озадачило и, прямо сказать, напугало.

Глава 15

Саша исполнял обязанности Юрия Васильевича, что, собственно, никого не удивило. Дядя Коля за пятидесятипроцентный откат сдал Саше еще с десяток доходных и потаенных от чужих глаз источников канувшего в лету Юрия Васильевича. Лиза уже показала маленький животик, где развивался, как и назначено природой, первенец. Собачка из питомника Мозаева росла не по дням, а по часам, и все, собственно, было хорошо и даже можно было съехать с поганой Юриковской хаты и легализовать Лизу, но Саше что-то мешало, что-то подсказывало ему, что это – затишье перед бурей. И корни свои Саша пускать в промерзлую уральскую землю никак не хотел. Нужно было эвакуироваться, но куда и главное – с чем?
Нет, деньги, конечно, были. Благодаря давно отработанным поборам Юрика Саша совершенно «легально», не привлекая ничьего внимания, обнаружил, что сколотил достаточно солидный капитал. Может быть, Юрик и делился  с Корнеевым, но Корнеев сейчас был весь поглощен другим. Он стал одержим идеей найти заказчика по Катенькиному делу и прибегал к самым парадоксальным и непредсказуемым ходам. Бывало, дядя Коля, надравшись из барчика Юрия Васильевича, хлопал Сашу по плечу и пугающим тоном заявлял ему: «Вот, кинешь меня, старого пердуна, обязательно сдам тебя Корнееву, что ты Катьку его трахал. Может, он тебя и простит, подрочите вместе на видеокассетки с Катькиными сиськами, а может, и прикончит, как Юрика, царствие ему небесное». Но вскоре старый ГэБэшник трезвел, извинялся, говорил, что с Сашкой бы он в разведку пошел, и вообще, он его шибко уважает.
Неизвестно откуда в Екатеринбург стали просачиваться сведения о столичных успехах Сашиного отца, и это, несомненно, прибавляло весомости Сашиной персоне.
 
Лиза жила тем, что росло у нее внутри. Беременна. Лиза беременна, иногда ей казалось, что это сон. Где ее стремление к самостоятельности, где та карьера, которой  кичилась она так недавно и которую не глядя она спустила в унитаз? Часами она могла сидеть, еле дыша, прислушиваясь к низу своего живота и чувствуя малейшие изменения в своем теле. Вместе с Лизой, насторожив свои ушки, сидела и слушала тишину Линда, питбуль с добрыми, как у бабушки глазами. Лиза будет мамой, Лиза скоро будет мамой. Природа брала свое, Лизе хотелось вязать, шить, короче, вить гнездо для будущей своей семьи. Даже Саша ушел для нее на второй план, она жила тем, что он ей подарил и что уже росло там, внизу живота, росло, жило, шевелилось и вскоре  должно было выйти наружу, на белый свет, полный черных теней. Одной из таких теней оставался для Лизы Юрий Васильевич.
Два дня назад Лиза обнаружила новый тайник. Под ванной, завернутая в полотенце, лежала кассета, ничем ни примечательная VHS-ка с размашистой надписью почерком Юрика. На кассете было лишь одно слово: «Гоша».
Когда Лиза просмотрела эту кассету, ей стало ясно, почему она лежала отдельно: это тебе не баня с ****ями и толстыми гомиками. 
На кассете были не просто оргии с марихуаной, где подростки, укурившись в дым, драли друг друга во все щели, нет. Вернее, это тоже было, но главное, зафиксированное на видео  – личное поручительство Гоши перед ментами за точку в Цыганском поселке. Патлатое свиноподобное хайло плевало в камеру и орало: «No comment!», целовалось с черными, как смоль, барыгами, и дрожащими пальчиками Гоша набирал папенькин сотовый. На этом пленка не кончалась. Мэрскому сынку кололи в пах свежую ханку и под кайфом везли домой в хитрый поселок Окуневка, где вневедомственная охрана встречает любой автомобиль тремя КПП. Одной этой пленочки достаточно было бы, чтобы вытряхнуть из мэра чемоданы с «зеленью» назад.
Лиза вновь и вновь просматривала эту пленку, и о ужас, в зеркале отразился оператор с любительской камерой, это был Юрик. «Какой козел! Интересно, он сам себя в зеркале не пугался?  Компромат на мэра у себя держать, все равно, что жопой на муравейнике сидеть». 
Вторая часть триллера про Гошу рассказывала о том, что случилось с конченным наркоманом, семь из своих двадцати трех лет сидевшим «на игле». Съемки были также любительскими и сопровождались соответствующим картавым комментарием. Гоша уже три года безвылазно пребывал в третьем отделении двадцать пятой психбольницы города Екатеринбурга.  Отдельные палаты, элитные клиники, даже за бугром - все это было, но все это было в прошлом. У семьи опустились руки, и Гоша, «однофамилец» мэра просто мирно жил в первой общей палате на втором посту третьего отделения, маленький, безобидный, с катетером на горле - истуканчик. Федор – санитар третьего отделения, куда вход простым смертным, разумеется, запрещен, выполнил свою задачу на все сто процентов, отсняв все этапы жизнедеятельности мэрского сынка.  Вот Гоша идет по коридору, шаркая своими безразмерными тапочками по вытертому линолеуму психушки, вот Гоша кушает левой рукой алюминиевой ложкой, пихает геркулесовую кашу себе в рот и запивает ее из зеленой пластмассовой кружки чуть теплым чаем. Взор его подернут дымкой -  побочным действием галаперидола, пуговички на фланелевой пижамке тщательно застегнуты нянечкой: застегнуть самостоятельно Гоша их не может, у него дрожат руки. Вот кадр, где Гоша занимается самолечением – он вытягивает вперед руки и приказывает им не дрожать, а стоять на месте и не шелохнуться, но предательские кисти рук сами собой начинают вибрировать все сильнее и сильнее, и Гоша плачет, плачет, потому что добрый начмед психушки Александр Сергеевич, внешностью один в один напоминающий Антон Палыча Чехова, включая и стильные пенснеобразные очки, пообещал легковерному Гоше, что выпишет его после того, как у него перестанут дрожать руки. А руки у Гоши дрожать не перестанут. Зато ими удобно дрочить. На видеокассете этому моменту невинной слабости слабоумного Гоши посвящено было немало моментов. В разных ракурсах, пуская слюну, в туалете и под одеялом Гоша дрочил, дрочил, как автомат, дрочил остервенело, словно вымещая на своем обвисшем коротеньком члене всю обиду своего растениеобразного существования.
Кроме ехидных и пошлых замечаний санитара – автора этого бестселлера - на кассете имелось и эксклюзивное интервью самого Гоши.
- Кто твой папа?
- Папа – мэр, он городом управляет!
- А ты че в психушке?
- За наркоту!
- А че ты принимал?
- Все, все попробовал, нюхал клей, ацетон, пластилин курил, экстази, кокаин нюхал, «винт» колол…
Гоша еще долго перечисляет, что он пробовал в своей непритязательной наркоманской жизни, на вопросы о папе отвечает с неохотой, помнит только, что папка ему машину подарил, а Гоша ее разбил. Помнит, что папка, когда напьется, маму бьет за то, что она такого ублюдка на свет родила. А мама, по заверениям Гоши, у него хорошая, она ему передачи носит, конфеты и сосиски.
- Мама хорошая, - твердит, словно дятел, Гоша.
Лиза не знала, до какой же подлости нужно дойти, чтобы снять такое кино. Она часто думала, сможет ли она отправить эту кассету куда надо. Сможет или нет? Однажды ночью ответ нашелся сам собой. Лиза встала посреди ночи, разбуженная каким-то страшным кошмаром, а потом остаток ночи, словно занимаясь аутотреннингом, вытаскивала из пластикового корпуса кассеты черную блестящую пленку и резала ее на сантиметровые кусочки маникюрными ножничками.
«Никто, никто теперь не узнает, что в третьем отделении на втором посту живет такой тихий псих по имени Гоша, маленький и безобидный, с примотанным к горлу катетером, потому что иногда он перестает есть, и его кормят через трубочку. Никто не увидит, как он маструбирует своими вечно трясущимися руками и пьет чай из пластмассовой кружки. Никто не услышит его шаркающей походки, и уж точно никому и в голову не придет, что он вовсе не однофамилец мэра, а его сын».

Глава  16

Саша ехал в ресторан китайской кухни с незатейливым и многообещающим названием «Китайская стена». Заведение располагалось в самом центре, и красные, круглые, как баскетбольные мячи, китайские фонарики манили к себе прохожих. Бывало, что в ресторане не было ни одного свободного места, но на Сашу это не распространялось. Хозяйкой ресторана была Мэй Чжоу Ши, что в переводе с китайского, кажется, означало «Пума», но Саша, не ломая язык, звал ее просто Маша, впрочем, как и все остальные.
Познакомились они при весьма странных, если не сказать, мистических обстоятельствах. Саша помогал своему другу отмазаться от санитарной милиции. Разумеется, он привлек к этому папины связи. И когда вопрос с помощью нескольких телефонных звонков был отрегулирован, Саша со своим другом помчал в эту чертову санитарную полицию или милицию, бог ее разберет. Дело плевое – нужно было передать коньяк начальнику и показать Вовика - так звали друга - в анфас и в профиль, дабы его хорошо запомнили и никогда и ни при каких обстоятельствах его фруктово-овощные палатки не трясли.
Когда они уже выполнили миссию мелкого подкупа должностных лиц, в кабинет начальника этой вымогательной конторы нагло влезла сытая и красная харя мента. «Товарищ майор, мы тут монголку какую-то с травой прихватили, она по-русски ни бум-бум», - с этими словами он бесцеремонно втянул за рукав Машу. Саша был сражен ее азиатской красотой. При небольшом росте Маша обладала пропорциями настоящей модели, она была прекрасно сложена, но все это было в миниатюре, как японская нэцке. Особенно выразительными были глаза перепуганной китаянки – огромные, карие, в обрамлении длиннющих густых ресниц. Они удивленно смотрели на окружающих, и сладенький ротик, алеющий на смуглом личике, что-то лепетал по-китайски, по-русски и по-английски одновременно. Ручки этой китайской куколки беспрерывно мяли толстую черную косу, в которую были заплетены ее блестящие волосы.
Краснохарий мент объяснил, что прихватил ее с баулом, который она тащила с вокзала. Для порядка решил поинтересоваться, что, так сказать, в сумочке. Думали, что шмотки-носочки там, тапочки и прочая дребедень на продажу – ну, хотелось ментам отмести себе по паре вьетнамских тапочек, вот и остановили девчонку. Баул-то вскрыли, глядь – а там все мешочки да баночки, травки, корешочки,  все иероглифами написано,  вот и подумали бравые служители Фемиды: «Так, блин, на все ж это сертификат, однако, требуется. Может, эти корешки нерусские заражены какой-нибудь  чумкой?».
Маша была напугана, и Саша, так как он находился в кабинете злых и ужасных полицейских, вызывал у нее неменьший страх, чем остальные люди в форме. Не зная почему, но Саша повел себя очень странно, повинуясь инстинкту, а может быть, выполняя неведомую ему роль ангела-хранителя. Коротко кинув по-английски в сторону китаянки: «Скажи, что я твой друг, я тебя вытащу», - он расплылся в улыбке от уха до уха и, схватив в охапку миниатюрную, напуганную безумным русским девочку, заорал на весь кабинет:
- «Чина вернулась, Чинка, где ж тебя носило?
 Когда через минуту дружеских излияний иностранке он поставил ее на место, изумленные лица ментов и Вовчика явно требовали объяснений, и Саша понес:
- Это же моя однокурсница, ну, из СИНХа. Домой она ездила в Китай, она родом из Харбина. Ну, Харбин – центр русской иммиграции, ну, блин, Вертинского помните?
 И Саша исполнил куплет «В бананово-лимонном Сингапуре», картавя и с прононсом, как и положено, цитируя Вертинского. «Это трава – чай. Ну, чай у них такой, страна-то бедная, корешки, грибочки, ящерок сушат, а потом – в суп и хавают. А супец у них мировой получается, Чинка нас даже как-то угощала, мировой супец!». Чина понемногу вошла в роль и, натужно улыбаясь, оскаливая свои белоснежные изящные зубки, даже похлопала Сашу по плечу. Ментам моментально надоело быть свидетелями «этой встречи на Эльбе», и они посоветовали Саше сгребать свою «косоглазую» подругу и вести в общагу, пока ее опять не прихватили. Еще они посетовали, что студентка такого престижного ВУЗа так хреново знает Великий и Могучий Русский язык. Саша, едва подняв тяжеленный баул и задом выталкивая из кабинета Машу, раскланивался с ментами и обещал исправить все остро подмеченные ими недостатки. 
Уже в машине он узнал имя Чины, узнал, что она из Бейджина, что означало – «Пекин», что русский она знает действительно хреново, а баул набит приправами для первого, только собирающегося открыться ресторана китайской кухни. В те времена раскосых иностранцев можно было встретить в изобилии лишь на центральном вещевом рынке, где вьетнамцы и китайцы сбывали за недорого плоды своего труда – разваливающиеся прямо на ноге тапочки и отороченные собачьим крашеным мехом пуховики.
Маша жила у знакомых, куда, собственно, ее и вез добрый спаситель азиатов Саша на своем авто. К его немалому удивлению везти очаровательную Машу пришлось не в общагу, а в частный дом. За шикарным двухметровым забором возвышалось трехэтажное добротное строение под медной крышей. На звонок под оглушительный лай волкодава вышла открывать ворота русская женщина, жена хозяина дома господина Юй Ши, который, собственно, и давал  приют землякам и, разумеется, небесплатно. Сам же Юй Ши занимался не экспортом, а импортом продукции, составами отправляя в Поднебесную алюминий и лес. Женившись на русской, он решил многие свои проблемы, в основном, языковые, потому что, несмотря на пятилетнее безвылазное житие в промышленном гиганте России, в славном  граде Екатеринбурге (в ЕКБ, как прозвали его китайцы) Юй Ши говорил по-русски, мягко сказать, плохо, но понимал все и даже, порой, больше, чем ему говорили вслух.
Узнав о столь благородном поступке молодого юноши, господин Юй Ши был приятно удивлен. Он сразу понял, на чем зиждется интерес Саши и, желая закрепить эту связь со столь нужным – а Юй Ши сразу определял нужных людей – человеком, он пригласил Сашу и Машу на ужин. Обычно Маша питалась отдельно, но при сложившихся обстоятельствах она была необходима, как связующее звено.
За ужином, выпытав у Саши все, что тот мог знать в свои молодые годы, поинтересовавшись всеми его родственниками, включая прапрабабушку и прадедушку, Юй Ши дал-таки насладиться Саше изысками китайской кухни и созерцанием неотразимой азиатки, которая, буквально, свела с ума Сашу.
Дружба Саши с Машей была крепкой, но омраченной неудачным сексуальным опытом. Однажды Саша, набравшись смелости, увез Машу на дачу, где она, сразу все поняв, мгновенно разделась и легла на кровать, раздвинув ноги. Саша любил секс, он знал в нем толк, он мог завести любую, растопить лед любой снегурочки. Но,  наткнувшись на азиатский менталитет, осложненный стереотипом о китайских сексуальных премудростях, Саша сдался. Никакие ласки не могли заставить прелестную Машу принять участие в происходящем. Нет, она меняла позы по указанию овладевающего ею мужчины, брала, куда нужно, садилась, гладила, целовала, но все это по приказу, словно деревянная. Ее имя обозначало Пума, но в постели ей было далеко до этого хищника. Позже Саша узнал от Тамары Петровны, жены господина Юй Ши, что дело не в Маше и даже не в воспитании. Секс для китайцев – это суровая необходимость, диктуемая законами природы, и стоит он, действительно,  на последнем месте в жизни любого китайца. «Так что ты, Сашенька, поимел бревно, а я вот вообще забыла, что значит член и как он выглядит», - сетовала жена типичного китайца. Из своих бесед с Машей, которая все же открыла свой ресторан, с Тамарой Петровной и господином Юй Ши Саша понял, что истинные трудоголики и жлобы – это китайцы. Прикрываясь своим буддизмом, они просто маскируют культ денег, которому они отдаются всем своим существом.

Но сейчас Саша ехал в китайский кабак не отведать псевдопекинской утки, потому как настоящая-то утка по-пекински готовится на персиковых дровах, которых на Урале нет по определению. Саша ехал забрать заказ – острые и соленые салатики, которые требовал беременный организм Лизы. Саша готов был угождать всем ее прихотям, и поэтому капризы в еде будущей мамы его первенца, будущего отца нисколько не отягощали. 

Припарковавшись около солидного ряда иномарок, Саша зашел в кабак. Охранник приветливо улыбнулся и освободил проход к двери, которая открывалась в  длинный коридор, уставленный ящиками и коробками. Коридор,  в свою очередь, заканчивался еще одной дверью. Дверью, за которой расположился крохотный кабинет Маши.
Маша была великолепна. За все эти годы, проведенные на Урале, она не растеряла ни капли своей азиатской обворожительности. «Саса! Я о тебе неидавно думала. Ты сосем мения забыл, я тебе боисе не нлавлюся», - она придвинулась вплотную к Саше и, высоко закинув голову, чтобы видеть его зеленые глаза, зашептала что-то по-китайски, вытянув руки, коснулась его шеи и мочек ушей. «Саса! Сто с тобой плоисходит? У тебе плоблемы. Саса, я могу тебе помось. Ты похудел. С кем ты сесяс зивёс, ты ее любис?». Саша нагнулся, опустив голову в черные волосы Маши,  и вдохнул то благоухание, то загадочное азиатское благоухание ее волос, тяжелых, черных. Он обнял ее и, закрыв глаза, прошептал: «Да, Маша, у меня неприятности, и я живу с женщиной, которую люблю». «Я снала, сто ты в опасности, снала», - слова китаянки звучали сквозь слезы. Саша предполагал, что в глубине души Маша надеялась на продолжение их романа. Любила ли она Сашу? Наверное, любила бы, если бы не была китаянкой. А так как мудрейший Лао Дзы однажды изрек: «Не привязывайся ни к чему, и не испытаешь горечь потерь», - все подданные Поднебесной зачерствили свои сердца, и Маша не была исключением. Но все же маленькое кукольное тело Машеньки дрожало, она плакала, и из ее огромных глаз катились не менее огромные соленые слезы.
- Я ходила каздый день в селкоф, ставила са тебя, Саса, свеськи, стобы твой бог тебя белег. Пахой селовек спласивал пло тебя, осень пахой. Если он так спласивал, сначит беда, сначит, тебе поха, осень поха.
- Что за человек, Маша? – спросил Саша у испуганной и рыдающей китаянки, но ответ он уже знал наверняка.
- Саса, о тебе спласивал Колнеев. Это пахой, осень пахой селовек. Гласа змеи, хватка тигла, поватка коски…., - Маша еще долго что-то несла о плохом человеке Корнееве, плача и срываясь на китайский.
- Ничего, Маша, прорвемся, у меня папа в Кремле, в большом доме сидит, вот Корнеев ходы ко мне и ищет…
- Нет, Саса, Колнеев пахой, пахой он, оделзимый. У Колнеева зына умелла, Катя, я их месте видела. Колнеев сильно-сильно Катя любил, она для него была Дао. Сисяс он злой и опасный. Если он сам не помлет, сильно мстить будит. Катя зына его была, детей не было. Катя для Колнеева сама как лебенка, как доська была. Сильно мстить будет  Колнеев за Катя, никого ни посядит, себя убьет и всех убьет, кто Катя обидеть мог. Ты Катя знал? Ты спать с зыной Колнеева. Ты Катя знал?
- С чего ты взяла Маша, что я с ней спал? Я знал ее, видел пару раз, с подружкой ее хорошо знаком. И зачем мне с ней спать?! Подумай своим буддийским умом, - Саша как мог маскировал свой страх.
- Ты влешь, ты с Катя спал, ты и Катя много секса хотеть, я ее видела, Катя была ****ь…
- С чего же жена такого уважаемого человека и ****ь?
- ****ь, глаза похотливые, мезду ног влазно, всех музыков хочет!
- Ты че у нее между ног лазила, очнись, Маша, что ты гонишь?!
- Катя была не плосто ****ь, она высоко сидела, потому со всеми   музыками не спала. Ты, Саса, ей подходись. А если она спала с тобою, то она пло это говолила, лассказывала, как с тобой хоёсё было. Как Саса ее любил, где тлогал, как на уско ей ласковые слова септал. У лусских  о покойном дулное говолить нельзя, а сами так и здут, как селовек помлет, все о нем пахое говолят и влут все с тли колоба. А ты Катя спал, спал, тебе Колнеев мстить будет.
- Не будет! – строго оборвал ее Саша. – Не спал я с ней, не спал! А у Корнеева крыша съехала. Мало ли около него девчонок крутится, бери любую и трахай, если хочешь – Катей назови, они не против, даже в паспорте переименуются.
Маша немного пришла в себя, и ее огромные раскосые глаза просохли.
- Я…, я зе за тебя пелезываю. Плости, плости меня. А Катя ****ь была, я снаю, у таких есё метка есть мезду ног, над влагалищем лодинка….
Хитрые глаза уже не плакали, но жадно изучали Сашу. И ему большого труда стоило скрыть свою реакцию на последнее высказывание Маши. Дело в том, что у Кати под жестким пучком лобковых волос, над самым клитором красовалась огромная черная бородавка величиной с горошину, и рассмотреть ее можно было при весьма пикантных обстоятельствах. Маша была права, покойница и впрямь любила потрахаться, но ****ью бы он ее не назвал.
Что нужно Машке? То ли азиатская кошка и впрямь соскучилась по мужику, а спать со своими поварами субординация не позволяет, вот и льнет к нему, чтобы переспать. То ли Будда ей чего на ухо нашептал, а то и Корнеев поручил выяснить связи Саши. Одно было очевидно – доверять Маше, как впрочем, и всем остальным, было нельзя.





Глава  17

Нагруженный пластиковыми коробочками с китайскими салатами, Саша вышел из «Китайской стены». Ему было тошно от этого неожиданного разговора с Машей, но если бы он знал, что от этого ресторана его «поведут», то волновался бы совсем о другом.
Из черного тонированного «Гранд Черокки» на Сашу смотрел отставной майор спецназа по прозвищу Кока. Майорство Коки кончилось пять лет назад, когда он вернулся из Казахстана. Что там делала его часть, он так и не понял, но однажды его вызвал  командир и приказал отрезать все головы у местных духов. Тогда-то у Коки открылись глаза. Он понял, что интернациональный долг кончился и началась работа. Вернее, зарабатывание денег. Платили исправно за каждую голову. Из-за этих голов даже случилась одна смешная, если так можно сказать, история.

Война на самом-то деле шла между двумя могущественными кланами. Баи имели деньги, но не имели бойцов, поэтому противоборствующая части Коки сторона наняла казаков, настоящих - с лампасами на шароварах, с чубами и шашками – казаков. С одной стороны, казачки вроде бы исполняли роль миротворцев, но в бескрайних степях они лихо скакали на своих кониках и сшибали бошки у тех, кто исправно платил Коке. По такому случаю командир в сопровождении Коки отправился на казачий круг, ну, типа сходняк. Казачки оказались тоже достаточно реальными пацанами, у многих из них за спиной был Афган, и вострой шашке и нагайке они предпочитали калаш и миномет. Платили казачкам также, как и федералам – за головы. Смекалистые казачки, которые, собственно, и приехали в Казахстан за деньгами, быстро нашли компромисс. Военные операции согласовывались, и головы после пересчета и оплаты на одной стороне перекочевывали на другую и тоже считались и оплачивались.
Всем было хорошо, но Россия славится своими дураками. У Коки командир был реальным, пацанами дорожил, под пули их не гнал, а вот казачкам не повезло. В казачью сотню прислали нового командира, есаула или хрен знает, кто там у них по званию он был – не разберешь, но короче, какая-то шишка из потомственных казаков. Стрелять умел только из трехлинейки, которую его дед закопал еще с гражданской. Но с шашкой, пикой и нагайкой есаул был виртуозом. Джигитовал лихо на своем вороном…. Смешной был мужик, но только сдвинутый на своем казачестве, через это и погиб в первом же бою. Решил он организовать психическую атаку,  на полном скаку с шашками наголо ворвался в местный аул и попал под перекрестный огонь из автоматов. Так все казачки головы и сложили из-за одного придурка.
Баи обрадовались, давай головы мертвым казачкам резать, праздник устроили. Ну тут у Коки крышу и снесло, сел он на БТР и устроил баям красивую жизнь. Накурившись травки, по локоть в крови Кока приехал сдаваться своему командиру. Командир Коку пожалел, снабдил его липовыми документами, отдал «бабки» за головы и вывез в Ташкент. Оттуда Кока полетел в Екатеринбург, к бабушке, единственной родственнице, оставшейся у Коки. Однажды папа на новеньком мотоцикле с коляской повез рассаду в сад, и так как драгоценная рассада была в коляске, мама села сзади. Больше пятилетний Кока своих родителей не увидел, пьяный водитель самосвала раздавил их «Урал», размазав пассажиров по мокрому асфальту.
Коку воспитала бабушка. Дальше его воспитывала армия. Попав на срочную службу, он уже через год учился в школе прапорщиков, потом – военное училище, Афган и серия, так называемых, локальных конфликтов на территории Союза. Армия научила Коку многому: убивать из всего, что стреляет, режет, колет и взрывается, убивать голыми руками. Кстати, голыми руками или в крайнем случае ножом Кока убивал виртуозно.
На екатеринбургскую землю Кока приземлился пьяный, но с полным чемоданом «бабок». «Бабки» были – Кока хорошо воевал.
Что делать дальше, Кока не знал. Последнее письмо от бабушки он получил пару лет назад. Бабушка писала из больницы, что шибко болеет и уж, скорее всего, внучека своего не увидит. Наверное, от этой безвыходности Кока и залетел в «катушку»: дурацкая игра, какой-то телевизор, высвечивающий якобы случайные цифры.
Одичавший на войнах Кока и не подозревал, что играет с подставными - ладные, крепкие парни в кожаных куртках, «бабок» у них куры не клюют. Игра завязалась серьезная, кто больше денег вкинет, тот и банк сорвет. Это Коке подходило, Кока любил отчаянную рубку. Два часа вкидывал Кока бешеные, кровавые «бабки» на кон, у парней из катушки даже лаве кончилось. Они, бедные, всю выручку с окрестных киосков собрали, но у лоха, коим на тот момент являлся Кока, бабла было просто немеренно, и парням пришлось, что называется, ломать, то есть они с Кокой начали бороться его же собственными деньгами. Пьяный и доверчивый Кока даже в какой-то момент заметил, что пацаны его же деньги в кон вкидывают, новенькие немятые бумажки. Но окружающая интригующую борьбу толпа в один голос заверила старого вояку, что он не прав и что все «по чесноку», и братва своими деньгами башляет, а пацан, что с ним за кон борется, вообще свой рейс пропустил – в Германию летел за «Мерсом», а тут такая игра…. Фортуна, можно сказать, мечется между двух огней, страсти кипят бешеные – куда там Лас-Вегасу.
Короче, купился Кока на эту постанову и всё до копейки выложил и проиграл. Сидит на лавке с пустым чемоданом и с пацанами, теми, что тоже в катушке подставные, игру обсуждает. «Чуть-чуть, - говорит, - не хватило бабок дожать». У катушечников так принято было – сразу-то клиента не отпускать, а то многие от эйфории игры отойдут, да к ментам. А так – побеседуешь с человеком, денег на билет одолжишь, пусть себе летит от греха подальше.
Но с Кокой все оказалось по-другому. Распили с Кокой за знакомство водочки, он и поведал, откель у него такое богачество. У пацанов аж челюсти поотвисли. Разные деньги к ним в руки попадали – и те, что на золотишке, и те, что на нефти сделаны, но такие,  за головы полученные, в первый раз. Да только деньги не пахнут, и порассовала их братва по карманам, не охнула, а заодно и Коку к нужным людям определила. Стал наш Кока телохранителем у большого босса по фамилии Корнеев, и жизнь расцвела для него всеми своими красками. Скучнее, конечно, чем на войне, зато что пойла, что дури, что ****ей – завались, всегда в чистом и на крутой тачке. Коке жизнь такая нравилась, только вот убивать редко приходилось, больше драться – и то в полсилы, чтобы не наглушняк.
Вот только шеф в последнее время не в себе, того и гляди – шмальнет себе промеж глаз. Далась ему эта Катя… Ну баба-то, конечно, справная была, и жопа, и сиськи – все на месте, но мало ли таких сисястых по городу шлындает, хватай любую и дрючь – им-то это только по кайфу. Нет, шеф на дохлую запал. Если уж так любил, надо было и к ней охрану ставить, да не лоха какого-нибудь с ПМом, а знающего пацана с УЗИ. Катьку-то профи убирал, чисто сработано. Кока иной раз думал, а смог бы он своей грудью в легком бронежилете хозяина прикрыть или там, ну, хоть Катьку эту, покойницу. И каждый раз что-то ему подсказывало, что мог он и ссыкнуть чужую пулю в себя поймать. Не рожден был Кока телохранителем, отцы-командиры всегда учили его стрелять первым, дабы не дать противнику возможность осуществить свои коварные планы. А на этих курсах долбанных, где прыщавых молокососов учат, тех, что по здоровью в менты не прошли, все уши прожужжали: первый предупредительный – в воздух, потом – по конечностям. Вот такого двинутого после курсов и надо было к Катьке приставить, только не одного, а двух или даже трех. Пока бы они там по инструкции вверх шмаляли, Катька бы хоть убежать успела. Хотя нет, хрен бы она убежала. Развели ее в тот раз, факт – развели. Выстрел-то был почти в упор. Значит,   знакомый Катьку порешил, а может, и под мента ряженый. Махнул палкой, она – по тормозам. Знамо дело – уже сотенку гаишнику приготовила, а он – хлобысь ей в башню – и привет.
Да ну ее, эту Катьку. Она бы к себе не то, что мента, любого смазливого пацана без опаски подпустила. Сколько её переимело-то в городе, мама родная - не сосчитаешь. Вот хоть и этот Саша, ну, ихней же стаи зверюга. В костюме вечно, че-то там с торгашами за мэра трет. Ну, вдул он пару раз этой Катьке, и че такого – а то шеф не знал. Все он знал, и где она дает, и кому.
Кока медленно следовал за объектом, четко выполняя  полученные от Корнеева инструкции: выяснить о Саше по максимуму -  с кем живет, с кем общается и т.д. и т.п.
Вообще-то у Корнеева дядя Коля со своими охламонами по этим делам шустрили, но раз шеф решил их не привлекать, значит, за объектом, то бишь за Сашей, стремный косяк тянется, и для него дело уже землей пахнет. «А мне-то че! Проследить! Слежу! Убрать! Уберу. Кто он мне, Саша энтот? Интеллигент хренов…», - рассуждал Кока.
Машина объекта нырнула во двор сквозь неосвещенную арку, разгоняя блудных котов и влюбленные парочки. Кока последовал за ним. Саша, навьюченный пакетами с китайской едой, вошел в подъезд, и Кока стал зорко вглядываться в окна дома, куда запрыгнуло его задание. Спустя десять секунд окна были вычислены. Хозяйка зажгла свет на кухне и захлопотала с пакетами. Кока прильнул к окулярам своего армейского бинокля, и у него пересохло во рту от увиденной им картины. Саша, сняв пиджак, мацал бабу, которая силилась что-то собрать на стол, одновременно целуясь взасос с Сашей и отгоняя оглушительно гавкающую, словно взбесившуюся, собаку.
Кока не верил своим глазам. Бабой была Лиза, слепая телка Глеба. Того самого Глеба, «Мерс» которого Кока вместе с его хозяином и тремя его приятелями поднял на воздух.
Глеб был правильным пацаном, но много знал. Кока даже жалел пацанов, когда прилаживал к «Мерину» пластид, но работа есть работа, и шефу виднее. Но его телка! Лиза, она ведь была слепой, на нее еще этот урод жирный, Юрий Васильевич, запал. Что тут за хрень творится? Кока не был аналитиком, и мозги у него закипели. Его на секунду посетила трезвая и весьма полезная в данных обстоятельствах мысль позвонить шефу. Но бог или дьявол шепнул в оттопыренное ухо Коки, что такую информацию негоже сливать по мобильнику. Лихо развернувшись, окрыленный сенсационной новостью, Кока вдавил в пол педаль газа, но самое прискорбное, что то же самое сделал и водила КАМАЗа-мусоровоза, который с закрытыми глазами мог проскочить сквозь темную арку во двор и наощупь найти заветную помойку.
Глухой удар констатировал их встречу прямо посередине злополучной, темной, как черная космическая дыра, арки.
Кока лежал на капоте своего черного «Черокки». Из раскрывшегося в височной доли черепа плавно и размеренно вытекали мозги, а стеклянный взгляд Коки выражал полное недоумение. От удара он вылетел через лобовое стекло и ударился головой о кабину КАМАЗа, пробив в ней огромную вмятину, но двигатель музоровоза оказался крепче Кокиной головы, и исход столь жесткого столкновения был предрешен. Гаишники подъехали нескоро и без лишнего шума и мигалок, оформили ДТП с одним трупом. Так что Саша и Лиза ничего не узнали об этом происшествии, потому как протрахались всю ночь напролет, пугая своими оргастическими криками свою собаку и соседей. Утром, когда Саша проезжал под аркой, он, конечно же, заметил осколки стекла на асфальте и свежеразлитое машинное масло, но кроме мата в сторону пьяного дворника, мирно ковырявшего в носу у мусорных баков, у Саши это не вызвало никаких эмоций, а тем более – реакций.

Глава 18

- Вот и славненько, третий, - этими словами встретил Сашу вездесущий дядя Коля. – Бог троицу любит: Юрий Васильевич, Катенька, царствие им небесное, я жду, ну кто же третьим будет? А ты что, Саш, не знал – примета есть, коли пошла такая масть, то обязательно до третьего жмура! Что скукожился? Не боись! Кока откинулся, а ты его плохо знал, это Корнеева «телок» личный. Сильный, падла, да хрюкнул по глупости, с размаху под КАМАЗ залетел, урод лысый. Обкурятся, а потом гоняют, туда ему… прости господи!
И дядя Коля чинно перекрестился на портрет Президента, видимо, за неимением иконы.

Корнеев не разделял радости дяди Коли по поводу безвременной кончины своего боевого  телохранителя Коли Коновалова, в простонародье Коки. Парень он был проверенный и, что редко сейчас встречается, очень исполнительный. «Какого хрена делал Кока в этом дворе, если он должен был пасти Сашу, - размышлял Корнеев. – Потерял? Проводил до лежки? Гнался за ним? Просто заехал во двор поссать?». Что толку сейчас гадать, Кока мертв, и его разлитые мозги не собрать и не заглянуть в них. Смерть Коки немного остепенила Корнеева. Он, как человек религиозный, а, скорее всего, просто  суеверный, искал во всем тайный смысл, то бишь провидение Господне. И если Кока расстался с жизнью,  выпасая одного из бывших любовников Катеньки, значит, решение это было неправильное. И если он, Корнеев, не придет в себя и не перестанет оплакивать бывшую гулящую суку – жену, бог и его приберет, чтобы он сдуру дров не наломал. Переродившись от таких событий и последовавших за ними умозаключений, он тут же позвонил своей давней несовершеннолетней подруге Женечке, которую пользовал еще и при жизни законной супруги, и назначил ей стрелку прямо в сауне, чтобы заодно и помыться. «А что! Женечка – девочка хоть куда, не ****ь, родители порядочные, я ее девочкой взял. Между ног у нее не дупло рабочее, а бутончик. Пусть переезжает ко мне. Конечно, замуж я ее не позову, а от скуки спасет». И так возобладавшие в Корнееве гормоны и наличие смазливой замены Катеньки спасли Сашу от многих проблем, хотя Саша этого даже не заметил.

Глава  19

Саше предстояла поездка в Москву, он сам ее себе запланировал. Последнее время господин Падлов насел на Центр капитально. Его оборудование для мэрского телеканала стояло костью в горле у всего мэрского окружения. Владомир Падлов напрямую выходил на мэра, а правильнее сказать, очень часто входил в его кабинет и, используя все свое красноречие, обещал золотые телевизионные горы. Мэр слушал и млел. Ему очень хотелось свое, городское телевидение. А господин Падлов ждал свои комиссионные с покупки оборудования, но Саша имел на эти комиссионные свои планы.

Москва встретила Сашу неласково. Самолет «Внуковских авиалиний» приземлился почему-то не в Шереметьево, как планировалось, а во Внуково. Как следствие – автомобиль, посланный Сашиным отцом, не мог его встретить, так как добрая бортпроводница объявила о том, что посадка будет во Внуково,  после первого касания шасси о посадочную полосу. Пришлось ловить машину, правда, это было несложно.  Саша, пройдя сквозь стройные ряды жуликоватых шоферов с золотыми фиксами в спортивных костюмах, быстро нашел частника, который жался вдалеке от бригад, и, договорившись по деньгам, преспокойненько отправился в столицу.
Уже миновав шлагбаум аэропорта, Саша увидел голосующего на обочине мужчину довольно грузного телосложения и с таким же бесформенным раздутым кожаным чемоданом. Сам не зная почему, Саша предложил взять попутчика. Водила вякнул, мол, дело хозяйское, но с каждого – отдельная такса,  и остановился у голосующего. Мужчина недоверчиво оглядел салон «девятки» и сел почему-то не рядом с водителем на переднее свободное сидение, а заперся вместе со своим огромным чемоданом рядом с Сашей – на заднее. На предложение убрать чемодан в багажник он, кряхтя и смущаясь, отказался:  «Ничего, я его вот так на коленочки». Саша уже пожалел, что попросил подобрать голосующего «чемодана», но вскоре неуклюжая тишина, повисшая в воздухе салона, нарушилась все тем же грузным мужчиной.
Немного покряхтев, он обратился к Саше, у которого на руках был лишь легкий кейс с бумагами и векселями на покупку телевизионного оборудования для Городского Телевидения под руководством господина Падлова:
- Вы тоже никогда не садитесь на переднее сидение?  - задал вопрос новый пассажир.
- Иногда сажусь, но на заднем обычно просторнее, - ответил Саша с сарказмом, водворяя сползающий чемодан попутчика ему на колени.
- Вы уж меня простите за подозрительность, - извиняющимся тоном замямлил попутчик. – Я уж наученный горьким опытом, словом, на молоке обжегся – на воду дую. Валерий Иванович.
Толстяк протянул руку Саше. Саша в свою очередь тоже отрекомендовался, пожимая влажную руку незнакомца.
- Я однажды, зимой было дело, так лихо доехал из аэропорта, что до сих пор трясет, как вспомню. Мороз был – градусов двадцать пять не меньше, да с ветром. Я выхожу ловить машину, только руку поднял – откуда ни возьмись – «Волга». Двери-то водительские открываю, а оттуда теплом в лицо так и пыхнуло…  Тепло, музыка играет. Водила давай заряжать. Ну, поторговались для порядку. Дорого он, конечно, попросил, но я думаю: хоть доеду с комфортом. Только тронулись, смотрю – мужик голосует с чемоданами, солидный такой. Водила и скажи, давай, мол, попутчика возьмем, вот тебе и экономия, в два раза дешевле доедешь. Ну, я, болван, и купился. «Давай», - говорю. Так человек-то с виду очень приличный, воспитанный такой, одеколоном от него таким дорогим пахнет. Водила вышел, чемоданы они в багажник погрузили, мужик за мной сел, на заднее сидение. Едем, значит, болтаем про погоду, будь она неладна, про машины чего-то там. Вдруг посреди трассы водила начинает тормозить, и так с упреком на нового попутчика: что же Вы, мол, багажник не дозахлопнули, слышите, как бьет, вот так замки и ломаются. Ну, попутчик ему с неудовольствием: твоя, мол, машина, откуда мне знать, как твой багажник захлопывать. Водила вышел, багажником хлопнул и для верности еще и ключом его закрыл. Садится обратно, начинает заводить машину, а она не заводится, тарахтит так, знаете, и не заводится. Ну, водила распсиховался: так, мол, говорит, и знал, что аккумулятор подведет, плотность в нем, говорит, что ли маленькая, в морозы моментально сдыхает. Ну и говорит нам, мол, мужики, такое дело, толкните, пожалуйста, здесь под горочку, махом с толкача заведется. Я уже давай вылезать, а мужик этот солидный начал возмущаться: вот, мол, еще я машину не толкал, я деньги платил за то, чтобы ты меня вез, а не я тебя. Ну, поругался он, а делать нечего, тоже вылез и – давай мы вдвоем «Волгу» толкать. Сначала-то она тяжело пошла, а потом, как водила и обещал, под горочку и махом завелась. Завелась и без нас поехала. Мы вроде как опешили. А потом как током дернуло обоих сразу. Солидный-то мне говорит: «Ты хоть номер-то запомнил?». Я ему говорю: «Нет». А он матюгается, на чем свет стоит.  «У меня ж там в этих чемоданах шуба норковая, жене купил, плащ кожаный, документы, а у тебя чего, - говорит, - уехало?». Я говорю: «Да так, шмотки по мелочи, но деньги там все, и командировочные, и те, что попросили передать». Сказал ему, сколько. Солидный мне и говорит: «Ты не местный, тебя менты и слушать не будут, ты тут стой, а я щас в аэропорт, и там заявлю. Я, вроде, последние цифры и буквы запомнил, а ты стой здесь, не уходи никуда, это важно, я мигом счас  с ментами вернусь». Вот я, как дурак, на морозе два часа и отстоял, потом люди добрые подобрали, до милиции довезли. А там таких как я уже человек десять. Дознаватель сказал, что это меня развели в эту… тьфу, как её?
- Погонка! – присоединился к разговору водитель.
- Да, да, точно, подтвердил рассказчик, - и что этот солидный, он заодно с водилой, развод это такой для лохов вроде меня. Ой, чего я тогда в милиции только не наслушался: кого в карты обыграли, кому вообще на шею петлю накинули. Ужас – тихий ужас!
- Да, - оживился водитель. – Сейчас с аэропорта приезжему, да и местному по-нормальному не уехать. У них, у братвы, все поделено. Кто на картах, кто на погонке деньги делает. А беспредельщиков, что вообще петлей душат, тоже тьма развелось. Я бы нипочем в аэропорту не работал, да по городу больше бензина в пробках сожжешь, чем заработаешь, да еще братве ежемесячно отстегиваешь. За право, мол, работать, будь они все неладны. А я ведь токарь-универсал, - грустно закончил водила, и все виновато замолчали, хотя чья это вина, что беспредел захватил всю страну? Может быть, совсем не тех, кто сидел сейчас в «девятке» и молча ехал в столицу по делам.
Вскоре молчание нарушилось, пара анекдотов скрасили поездку. Валерий Иванович угостил всех образцами своей продукции: он возглавлял отдел сбыта Челябинской кондитерской фабрики. Саша зачем-то наврал, что работает на телевидении в Екатеринбурге. Сказать, что он мытарь его величества мэра, было стыдно. На прощанье земляки-уральцы обменялись телефонами и, рассчитавшись с водилой, разошлись по своим делам.

Глава 20

Мама с папой безумно обрадовались приезду блудного сына: несмотря на высокую должность, которую папе устроили его бывшие подзащитные, они оставались все теми же мамой и папой. Старики, мечтающие нянчить внуков. «Если бы они знали, насколько они близки к исполнению своих желаний, если бы они знали», - рассуждал про себя Саша, поедая за обе щеки мамины фирменные булочки.
Визит к Семен Семеновичу, директору той самой щедрой фирмы, которая вместе с комплектом оборудования презентовала двадцать процентов от его стоимости налом в виде отката, Саша наметил на следующий день. Ночью, закрыв глаза, он почти что реально видел зеленое от злости личико Владомира Павловича Падлова. «Хорошо, что он не знает о моей поездке в Москву, а то нашел бы способ увязаться. Еще бы, ведь его здесь ждали  около трех сотен тысяч  «зеленых» - целое состояние. Бедный Падлов, если бы он был самураем, сделал бы себе харакири», - Саша еще долго смаковал подробности лишения Падлова его сладенькой доли и, уснув с этими мыслями, улыбался даже во сне.

Ровно в двенадцать Саша развязно постучал в шикарную дверь с надписью «Директор ООО «Теле-Про». За дверью его ожидал огромный кабинет, не уступающий роскошью предшествующей ему двери. В конце длинного стола, в удобном кожаном кресле тянул крохотную ручонку навстречу Саше Семен Семенович Шапиро. Маленький, круглолицый, с огромной лысиной, тщательно замаскированной длинными прядями жиденьких черных волос: казалось, он утопал в огромном кресле, и вообще он совсем не вписывался в интерьер своего собственного кабинета.
- Уважаемый Владомир Павлович, - уже было заблеял он, но Саша достал свою визитку с золотым орлом и помпезной надписью «Центр Экономической Безопасности» и протянул ее вместо рукопожатия в руку Семен Семеновичу.
Надо было видеть, как исказилось лицо директора «Теле-Про». Пугающая фраза «экономической безопасности» моментально напомнила господину Шапиро долгие и пугающие разговоры в кабинетах ОБЭП. Дело в том, что своим благосостоянием Семен Семенович был обязан далеко не знанию японского языка, владение которым сделало его дилером столь мощной японской корпорации, вовсе нет. Стартовый капитал Семен Семеныч сколотил, убирая территорию завода.
Как ни парадоксально, Шапиро, как и многие жители Первопрестольной, не был коренным москвичом. Более того, Шапиро был Сашиным земляком. Семен Семеныч родился на родине первого президента России,  в деревне Бутка, и лишь в пятилетнем возрасте его родителям, преподавателям сольфеджио и математики, удалось переехать в Свердловск. Сам же Сема, как ласково звала его мама, не проявил влечения к музыке: говоря проще, Сема не имел музыкального слуха. Но в математике Семен был силен, ему даже пророчили Бауманку, но стесненность в средствах не позволили Семе поехать учиться так далеко от дома, и, окончив родной политех, Сема с ходу попал в знаменитое и жутко засекреченное КБ «Новатор», находящееся за забором не менее секретного завода имени Калинина.
Делал Сема, как поется в песне, ракеты, и делал их неплохо, а зарплата ну никак  не отвечала запросам молодого, талантливого конструктора. Поэтому через пять лет давно уже не молодой специалист Сема перевелся в отдел снабжения завода, и он считал это крупной удачей. Например, в обязанности отдела сбыта входила шефская помощь овощебазам в период сбора урожая. Когда профессоры перебирали картошку на базах, а студенты собирали ее на полях, Семен Семеныч обеспечивал доставку дополнительных средств механизации нуждающимся. То есть Сема брал прямо с конвейера завода новенькие электропогрузчики  и вез их на прорыв, на овощебазы, которые  в три смены занимались закладкой овощей, именуемых картофелем, в свои закрома, именуемые закромами Родины. Но после окончания битвы за урожай обратно Сема забирал не данные во временное пользование средства механизации труда, а черт знает какого года, переломанные старые погрузчики. Заводу было все равно: металлолом, который возвращал Сема, шкурили, перекрашивали, переоборудовали и ставили обратно на конвейер, детали списывались, как погибшие в борьбе за урожай. Все было чинно и солидно. Дали овощебазе № 1 на период закладки сельхозпродукции десять единиц электропогрузчиков, десять и вернули.
Таким образом, овощебазы обновляли свой автопарк, а Семен Семеныч получал с каждой такой сделки машину картошки, плюс ежемесячная отоварка на десять человек.
Отоваркой - для тех, кто не жил при социализме - назывался набор дефицитных продуктов. Надо ли говорить, что вся семья Семы молилась на своего домовитого отпрыска. Но деньги на этих бартерных операциях Сема, конечно, сделать не мог. Деньги приплыли к нему случайно.
Однажды осенью на заре перестройки Сема сидел в кабинете главного механика овощебазы и ждал хозяина кабинета, который ушел на склад за сахаром для Семы. Сахар в ту пору был большущим дефицитом. Сема планировал грандиозную операцию: менять кило сахара у садоводов на два кило ягод, - и жопа в эту зиму у семьи Шапиро, судя по всему, должна была слипнуться от варенья. Неожиданно на столе зазвонил телефон. Это не был местный аппарат, по которому полупьяные кладовщицы сообщали механику: «А кова хера у меня в складе свет потух!» - или еще что-нибудь в таком же роде. Звонил городской, и притом межгород. Сема из добрых побуждений снял трубку, чтобы объяснить, что хозяин кабинета вышел и скоро придет, но едва он произнес «Алло!», жизнь Семен Семеныча резко переменилась. В трубке звучал приятный мужской голос с не менее приятным прибалтийским акцентом.
- Алло! Я имею к Вам предложение по стааарыыым щеелоочным аккумуляторррам. Вы понннимаетее, о чёём иддёт рэчь?
Семен Семеныч было хотел сказать, что главный механик вышел, но не посмел, так как он и сам знал, о чем идет речь. Он превосходно знал эти аккумуляторы, именно щелочные, какие идут на родные и до боли любимые его сердцу электропогрузчики. Новую батарею, в которой было тридцать две банки, Сема менял на тридцать две бутылки водки, из расчета бутылка за банку.
- Я понимаю, понимаю, - поспешил ответить Семен Семеныч.
- Преекррасно, мы их у вас купим! - продолжил прибалтийский голос в трубке.
  Для Семы предложение  о покупке старых аккумуляторов, которые годами лежат вдоль забора в уродливых штабелях на любой базе, а тем паче – на самом заводе, было в высшей степени странным.   Все технические службы постоянно получали за эти старые аккумуляторы нагоняй почти что на каждой планерке. А вывезти эти аккумуляторы было и впрямь делом непростым, потому как из каждого льется этакая дрянь под названием электролит. Да если и найдется шофер, который разрешит это в кузов грузить, так ни одна свалка это дерьмо не принимает. Короче, эти слова, произнесенные из трубки с мягким прибалтийским акцентом, для Семы были как гром среди ясного неба. Такой же эффект, наверное, производил на всех гоголевский Чичиков, предлагая купить «мертвые души».
- Как, ка-а-ак вы сказали? – прошептал Сема в трубку.
- Что-о плоохо слышно? Мы у вас их куупим. Доллар за банку вас устроит?
 Сема знал, что соглашаться на первое предложение нельзя:
- А, а куда везти?
- Везти наа склад при железной дороге, дальше – заагрузка, раазгрузка наша заабота.
- Два доллара за банку, и мы договорились!
Сердце Семы билось как у воробья, попавшего в руки кошке, на том конце провода молчали.
- Хоррошо, но сливайте тщательно эллектролит, наш представитель будет приинимать аккумуляторы по вессу, вы всёёо поняли? – закончил голос.
- Да, все понял, по весу, без электролита.
- Тогда пиишитте теллефон, его зовут Максим.
Дрожащими руками Сема записал телефон на пачке сигарет и, не веря в свою удачу, уселся на стул, разинув рот и бешено считая барыши от этой сделки века.
Неожиданно вошел главный механик с ящиком фасованного по килограмму сахара.
- Извини, старик, пока все, что смог. Директор и так ругается, говорит, эти шефы больше просят, чем дают. Еще масло есть подсолнечное, надо?
- Надо, надо! Мне все надо! – затараторил Сема. А в голове у него уже созрел   хитроумный план.
- Слушай, Костя, - обратился он к главному механику. – Ты говоришь, директор ругается, мол, не помогаем. А если я тебе за каждые сто старых банок одну новую дам, тогда сахаром отоварят, но только по нормальному, чтобы я с заводскими поделиться мог?
- Это типа уборка территории что ли? – задумался Костя. – Наверное, пойдет. Это лучше, чем каждый раз штрафы платить пожарникам и СЭС.
Ну, Костя, конечно, кривил душой, уж штрафа-то они сроду не платили, так, отоварочку устраивали да давали письменное заверение все убрать до…
- А машин много дашь банки собирать? – глаза Кости подозрительно заблестели.
- Два КАМАЗа, грузчики твои, - безразличным тоном ответствовал Сема.
- Ну, так не пойдет, мои за так грузить не будут, это ж всей одежде хана: в них же электролит. Или… Или давай так – я грузчиков даю, но для директора - вроде я тебя сахарком отовариваю за уборку, так сказать, территории. А вот те банки, что ты мне дашь, -  это, типа, я у тебя купил, ну, за водку.
- Ишь ты, какой прыткий! Пополам, а то сопьешься! – в Семиных словах появились угрожающие нотки.
- Договорились, у меня этих банок по территории растыкано тысяч десять, еще от предшественников осталось!

Костя был счастлив, ему светило около двух ящиков водки на халяву. Сколько светило «бабок» Семе? Семен Семеныч боялся себе и представить. Но, как человек дела, он решил действовать и работать на опережение. То есть обогнать прибалта и собрать все бэушные аккумуляторы с подшефных ему баз. И ему это почти удалось. Латыш успел дозвониться еще всего лишь на две базы, но, несмотря на это, там его послали: «Хрен какой-то металлолом скупает, поди, с ОБХСС». Дело в том, что на этих базах главными инженерами были женщины, и больше всего в жизни они ценили стабильность. Сема купил у них эти злосчастные аккумуляторы по рублю за банку. А что вы хотите – такова цена страха.
Но все это были мелочи. Пока Сема чистил базы и угрюмый Максим тщательно взвешивал каждый новый привоз здоровенными весами, которыми был снабжен кран, на заводе Калинина кипела работа. С огромных территорий, с которыми ни одна база не сравнится, стаскивали старые, а еще больше – бракованные аккумуляторы.
Максим рассчитывался всегда честно – доллар к доллару из огромной пачки с сотенными купюрами. Но даже он, после того, как передал хитрому лысеющему еврею больше сотни тысяч зеленых, заявил: «Шеф сказал, что за опт можно брать и по одному баксу». «А ты передай шефу, что за мной много народу стоит, только люди все умные – светится не хотят». Максим был поражен такой наглостью и продолжал принимать по два бакса за банку. Иногда Сема сам поражался своей наглости, он понимал, что чуть что – ему «вышка» гарантирована. Но с другой стороны, в стране начинался хаос, и вообще он за баксы нигде не расписывался. Мешок долларов рос, как на дрожжах. Сема прятал его на антресолях. По его подсчетам, когда он вывезет все аккумуляторы с завода, у него будет пол-лимона «зелени», и это страшно пугало его.
Но только с заранее подсчитанной суммой у Семы вышла промашка. Директор того самого КБ «Новатор», которое разработало добрую половину ракет, что стояли на вооружении СССР, заприметив огромную гору старых аккумуляторов и зная, что в Латвии уже медной проволочки на дороге не найдешь, быстро смекнул, ради чего Сема территорию чистит. После долгого и сложного разговора с Семой начальник КБ получил пятьдесят процентов с этой, еще не вывезенной кучи.
С одной стороны, Сема потерпел позорное фиаско, но с другой стороны, перед ним открылись огромные перспективы. Дело в том, что кто-то в Кремле подписал добрый и мирный договор о сокращении ракет, и их нужно было утилизировать, попросту сломать, уничтожить. А о том, сколько серебра, меди и золота находится в каждой приговоренной к уничтожению ракете, знали очень немногие. И Сема получил допуск к делу утилизации бывшей мощи СССР со всеми вытекающими из этого материальными поощрениями. Но на всякий случай, Сема отправил маму и папу в Израиль, благо мешок на антресолях был полон, и отоварил весь завод сахаром, за что был всеми любим и выдвинут в депутаты. Но до депутатства дело не дошло.

Руководитель КБ «Новатор» так увлекся выполнением приказа Кремля, что буквально все КБ работало лишь на  утилизацию. Через сеть подставных фирм разукомплектованные блоки, содержащие огромное количество драгметалла, уходили на Запад. Основная прибыль доставалась, разумеется,  не Семе, но он не трепыхался, потому как и его ежемесячная доля с лихвой перекрывала годовую зарплату, аккуратно получаемую им в заводской кассе. Все шло ровно, пока зажравшийся начальник «Новатора» не стал пристраивать утилизированный с ракет плутоний. Вознаграждение за столь оригинальное утиль-сырье было вызывающе огромным, а делиться он не хотел. Его пристрелили прямо в собственном подъезде. Ох и досталось же тогда Семе! Его трясли и менты, и ФСБ, и какая-то неведомая никому контрразведка. Но Сема держался молодцом и валил все на мертвого. И хоть адвокаты говорят, что ссылка на мертвого – это мертвая ссылка, такая тактика помогла. Около года Сема боялся собственной тени, но потом купил путевку в Израиль и был таков.
Израиль встретил Сему ласковым солнцем, в момент позолотившим его лысину, и огромным количеством евреев. Нет, Семен Семеныч был, конечно, готов к тому, что в государстве Израиль преимущественно проживают евреи, но… Разве можно в таких условиях работать? Сема понял, что на земле обетованной быть ему последним шлемазолом, и дернул в США.
На другом континенте ему не понравилось еще больше, а пуще всего – законопослушность граждан. Налоги, налоги, налоги – разве можно столько платить государству? Кроме того, за полгода Семе не удалось даже мало-мальски выучить английский – просто не хватало практики, кругом были соотечественники. Порядком поиздержав свои капиталы, Сема вернулся в Россию, но, конечно же, не в Екатеринбург. С его заграничным шиком, приобретенном на Брайтон Бич, Сема мог позволить себе лишь столичное проживание.
Как только Сема ступил своими усталыми ногами на родную землю, все сразу стало на свои места. Кругом были лохи, и Семе срочно нужно было их разводить. Сначала он создал небольшую конторку, где такие же бывшие оборонщики, как и он, на коленках собирали разные хитрые штуки для телевизора: декодеры, усилители сигналов и прочее. Бизнес процветал, и вскоре зарубежные контакты Семы принесли свои плоды. Сначала он завязался с корейцами, которые поставляли ему телевизоры любой марки, правильнее сказать, с любой фирменной наклейкой, а затем на Семен Семеныча вышли и японцы, которые жутко боялись сумасшедших бандитов-русских, однако рынок отдавать корейцам не собирались. В общем, Сема процветал, только-только начал уходить он от бытовухи к профессиональной технике, что сулило огромные доходы, и тут появляется какой-то мальчик из какой-то экономической безопасности. Сема огорчился до кончиков своих пальцев на ногах такому обороту дела.
Саша, увидев откровенное разочарование на лице господина Шапиро, постарался выровнять ситуацию: «Простите, что не предупредил Вас, но господин Падлов приехать не смог, на то есть свои веские причины. Я один из учредителей нового телеканала, и поэтому буду вести дальнейшие действия по приобретению комплекта телеоборудования».
Нужно было видеть, как просиял, как расцвел Семен Семеныч, лицо его стало столь милым и благопристойным, что впору икону с него писать: «Присаживайтесь! Что ж Вы так официально сразу, с визиток, с деловых разговоров. А Вы знаете, что мы с Вами, молодой человек, земляки. Да-да, представьте себе, всю свою юность посвятил, так сказать, защите рубежей Родины. Трудился, так сказать, в меру сил над ракетами, так сказать, «земля-воздух», «воздух-земля», так сказать. Да! Всю жизнь с карандашом в руке на заводе Калинина. Как там заводик-то, не растащили? Шучу, шучу! У нас, дорогой Сашенька – можно я уж Вас так по-отечески буду называть – для Вас целая культурная программа запланирована. Мы Вам столицу покажем, так сказать, с лучших ее сторон. Сейчас ресторан, далее – сауна и прочее, что полагается. Ну-с, поехали!».
Саша вовсе не хотел в сауну, и кушать он тоже не хотел, но то, что ему предстояло провернуть, предполагало и подобный ход событий. Он, словно рыбак, должен был чуть-чуть поводить хитрого купчишку с змеиной шипящей фамилией Шапиро, а после - навязать ему свои правила игры.
В мягком кожаном салоне «Мерседеса» Саша расслабился и внутренне настроил себя на так называемую культурную программу. Семен Семеныч болтал без умолку что-то о новостройках  Москвы, о Нетании, Чикаго, Нью-Йорке и Токио, где он недавно побывал как единственный официальный дилер. Он вспоминал свою юность в Екатеринбурге, хлопал Сашу по коленке, сорил анекдотами, то есть претворял культурную программу в жизнь.
«Мерседес» мягко притормозил у каких-то помпезных дверей, Саша даже не успел прочитать название на вывеске. Услужливый швейцар радушно распахнул перед ними двери, и маленький уютный ресторанчик, видимо, тоже принадлежавший Семен Семенычу, принял их в свои объятия.
Особым изяществом обстановки заведение не отличалось. Зал с десятком круглых столиков, барная стойка, белоснежные салфетки, тщательно начищенные, увесистые столовые приборы. «Это, так сказать, мой буфет, - искренне смущаясь, оправдывался господин Шапиро, - я лишней помпезности не люблю, знаете ли, научен горьким опытом, а такой тихий уголок всегда нужен. Можно посидеть, не торопясь предаться вкушению пищи, немножко выпить, расслабиться, потрепаться, наконец, без лишних глаз и ушей». Насчет «без лишних глаз и ушей» Семен Семеныч слукавил. Скрытые камеры были установлены по всему залу и во всех остальных многочисленных помещениях хозяйства Семен Семеныча. Так как он считал себя стреляным воробьем, в чем, собственно, не приходилось сомневаться, столь деликатное дело как видеонаблюдение за своими гостями, он никому не доверял. Профессиональные магнитофоны писали все подряд, скрытые от посторонних глаз в специальной сейф-комнате. Ключ от «волшебной» комнаты был лишь у ее хитрого и мудрого господина - господина Шапиро. Раз в неделю он отпирал ее и, включив все записанное на воспроизведение в ускоренном режиме, предавался немыслимой блаженной, порой, детской радости наслаждения от подглядывания. Правда, иногда эти записи были весьма нужными компрометирующими материалами, вернее, они могли бы ими стать, но лежали мертвым грузом в кладовых Семен Семеныча, потому как Семен Семеныч считал себя мудрым человеком и не обострял ситуацию до степени откровенной войны, но, как старый оборонщик, предпочитал держать порох сухим.

«Пейте чай, Саша. Вы уж позвольте я Вас так по-свойски, по имени, как земляка». Чай был и вправду вкусный, обычный цветочный китайский чай, и Саша в душе надеялся, что остальные блюда не будут принадлежать этой древней, заслуживающей уважения китайской кухне, так как Саша в свое время наелся ее до отвала и не то, чтобы разочаровался в ней, скорее всего, просто считал ее обычной, обыденной пищей. Сашины мысли «были услышаны», и все остальные блюда торжественного междусобойного банкета были явно не китайского производства. Фруктовый салат в длинных стеклянных вазочках под йогуртом, пельмешки в горшочках, жульен с шампиньонами, курочка, солянка – все и вправду было очень вкусным. Чувствовалось, что готовили с душой. Когда же принесли блинчики с черной икрой, Саша и впрямь почувствовал к Семен Семенычу искреннее расположение. То ли обилие кулинарных шедевров, то ли пара рюмок ледяной водки, выпитых под дичь и под соляночку, расслабили, растопили Сашину волю, и он, вальяжно развалившись на удобных диванах, слушал ласковое чирикание хитрого еврея, и ему совершенно не хотелось думать о коммерции. Да этого от него сегодня никто и не требовал. Внизу, в подвале уже готовили сауну, и шесть девчонок, пока еще в бикини, томились в ожидании уральского клиента.
«Ой, Саша, если бы Вы только знали, как готовила мне в детстве моя мама. На праздник она всегда жарила курочку. Что это была за курочка! Я после такой за всю жизнь не едал. А рыба?! Фаршированная щука… Саша, ой, если бы Вы могли ее попробовать, Вы бы сказали, Саша, я Вас уверяю…». Семен Семеныч был уже пьян, молол без умолку, словно, в кругу своей семьи на еврейский Новый год, и его совсем не смущало, что его собеседник не поддерживает беседу и чокаясь не всегда опрокидывает ледяную «Смирноффку», а лишь пригубляет ее. Сема не обижался, нет, он знал, что завтра они вцепятся друг другу в глотку и будут торговаться за каждый доллар. А сегодня этот парнишка был его гостем, которого спослал ему бог. Бог – единственный свидетель, который знал, как страшно живется Семе с деньгами, почти что также страшно, как и в ту пору, когда их вовсе не было. Сема пил, он любил такие моменты в своей жизни: страх отступал от него, ледяные руки ужаса, часто возлагавшиеся на его сутулую спину, таяли, и все люди казались добрыми и чистосердечными. Ради таких моментов стоило жить, ведь нельзя же все время бояться.
Официант, выросший словно из-под земли, шепнул что-то на ухо Шапиро, и Саша в сопровождении своего нового знакомого проследовал в сауну. Он и не пытался сопротивляться, он просто плыл по течению, как обычное командировочное бревно.
Сауна своим великолепием превосходила все мыслимые ожидания. Мало того, что она, минимум, в три раза превышала размеры ресторана, находящегося над ней и имела массу закутков и отдельных кабинетов, в ее бассейне запросто можно было устраивать любительские соревнования по плаванию. Семен Семеныч гордился своей «банькой». Еще бы – ведь дизайн этого чудного заведения  был  слизан столичными дизайнерами из фильма «Калигула». Готическое великолепие римских терм перекочевало  в подвал господина Шапиро, и этим фактом действительно можно было гордиться.
Юные купальщицы в бикини уже плавали в бассейне, придавая интерьеру недостающие детали императорских оргий. Девочки тоже были подобраны со вкусом: блондинистые пышногрудые русские красавицы, что называется, кровь с молоком, китаянки, роль которых играли две молоденькие буряточки, короткостриженая, плоская, как доска, нимфетка и даже мулатка с обворожительными чувственными губами. Семен Семеныч не содержал этот бордель на постоянной основе, просто он был в хороших отношениях с директором одного из стриптиз-клубов, а тот, в свою очередь, не мог себе позволить такой роскошной сауны. Таким образом, два деловых человека помогали друг другу. Сема предоставлял помещение, а директор клуба – персонал для вечеринок. Все были довольны.
Саша вдоволь напарился, отведал раков, как уверял Сема, только что выловленных, выпил пивка, и по дурной русской традиции все равно заполировал все водочкой. Побултыхавшись в бассейне с уже обнаженными купальщицами, Саша сам не понял, как очутился на массажном столе, где сразу три девчонки натирали его какими-то маслами и действительно очень профессионально массажировали обмякшее пьяное тело. Саша знал, чем все это закончится, и мысли о Лизе, словно сварившиеся красные раки, всплыли в его задурманенном алкоголем мозгу: «Я изменю ей? Изменю? Но разве это измена? Это же часть моей работы. А сейчас я работаю? Конечно, работаю! Я пытаюсь заработать много денег, чтобы моя милая Лиза ни в чем не нуждалась и чтобы я мог уединиться с ней в каком-нибудь райском уголке земного шара и любить, любить, любить ее, только ее до конца своей жизни».
Саше стало так хорошо от этих мыслей, что душевный восторг медленно, но верно стал переходить в физический. И когда он лениво приоткрыл свой глаз, то увидел, что в этом ему не слабо помогала мулаточка, трудившаяся своим чувственным ротиком над его членом. И Саша, как пьяная институтка, расслабился и стал получать удовольствие, не в силах бороться с алкоголем, поселившимся в его горячей голове, и спермой, настойчиво просящейся наружу.

Глава 21

Утром молодой организм не без труда справился с похмельным синдромом. Покачиваясь у зеркала, Саша тщательно выбривал свой подбородок, а в тихо гудящей голове медленно, словно в киселе, плавали тягостные мысли: «Вот она – банальная измена! Измена! Конечно, измена. Можно придумать себе сколь угодно много оправданий, но факт останется фактом. Сегодня – баня, завтра – встретил старую знакомую, секретарша слишком смазливая, просто подвез телку, экзотики захотелось и прочее, и прочее». Но самое главное – от чего у Саши ныло под сердцем и холодок бегал по спине: «Ведь она тоже может мне изменять, так, не всерьез, не переставая любить меня, мимоходом, словно в шутку, в насмешку…»
Задумавшись, Саша машинально скреб и скреб свою физиономию бритвенным станком, и лишь когда на гладко выбритой коже выступили первые капли крови, он пришел в себя. Холодная вода коснулась его лица, и вместе с ней в затуманенный разум пришло долгожданное отрезвление и покой. Словно грязную салфетку, Саша выкинул из головы мысли по поводу супружеской верности, и все его существо мобилизовалось перед решающей, значимой схваткой с хитрым и ловким коммерсантом Семой.

Господин Шапиро встретил Александра в своем роскошном кабинете, как всегда, бодр и весел, без тени усталости и уныния после вчерашнего продолжительного застолья, с горящим взором и распростертыми объятиями.
- Саша, ну наконец-то. Как ты вчера? Хотя, что я? Вы молодые  - что перепёлочки: скок-поскок, ни сна вам, ни отдыха не надо, а мы – старики…
- Ну, Вас бы я стариком не назвал. Это Вы, скорее, как перепелочка, - в словах Саши не было и намека на подхалимаж, он искренне завидовал тренированной печени Семы. - Семен Семеныч, может быть, к делу? У нас там люди зрелищ жаждут, а без вашей аппаратуры телевидение не получается!
- Это точно! Саша, дорогой мой, я начинал заниматься этим бизнесом с мурашками по коже. Господи, телевидение… Кому это нужно? Я полагал, что дальше кабельных порнушек наш непритязательный обыватель не пойдет. И слава богу, я ошибся. Знаешь, сколько уважаемых людей захотели иметь свое телевидение? У-у-у…А все почему? Денег на нем много не сделать, игрушка это дорогая. Аппаратура-то – это еще полдела, есть еще, батенька, такая штука, как эфир, а его заполнять надо. Фильмы, новости, ток-шоу, погоды там всякие – это, я тебе скажу, таких затрат требует, что аппаратура по сравнению с этим – просто слезы. Но люди идут на эти затраты, потому что телевидение – это четвертая власть. А за власть человечество испокон веков готово было платить любые деньги.
- Вы, конечно, правы, Семен Семеныч, но слезы, о которых Вы сейчас говорили, имея в виду аппаратуру, у Вас гораздо выше, чем у конкурентов.
- Саша, дорогой, что Вы мне лечите? Я Вам сейчас покажу все их прайсы.
- Семен Семеныч, прайс, как говорится, не догма. Давайте не будем торговаться, словно на колхозном рынке. Я Вам приведу свои аргументы, и если буду не прав я, с удовольствием расстанусь со своими заблуждениями.
Семен Семеныч позеленел от злости, но все же молча и одобрительно кивнул.
- Наш зритель не искушен в качестве предлагаемого ему телевидения, я имею в виду качество картинки, и если Вы еще помните родной Екатеринбург, то понимаете, что ни приличных антенн, ни телевизоров в нашем городе нет. Вы предлагаете мне DVS-pro. Безусловно, это передовые технологии, качество картинки и т.д. и т.п. Но у Ваших конкурентов за формат DV, который вполне подойдет для нашего города, условия гораздо приятнее в финансовом отношении. А если бы я просто поставил своей целью глобальную экономию, я бы приобрел сэкондхендовскую аппаратуру S-VHS и сэкономил бы кучу времени и денег. А фирмы, занимающиеся продвижением таких форматов как digital S  и DV-cam, вообще засыпали нас своими предложениями.
Лицо Семен Семеныча выражало непередаваемую муку. Его терзали сомнения, откуда этот «уральский валенок» нахватался всей этой телевизионной канители, ведь он же кроме родного Свердловского ГТРК и телевидения-то в глаза не видел.
Отчасти Сема был прав, и этой неслыханной осведомленностью Саша был обязан своему отцу, вернее, его знакомому видеоинженеру со столичного канала, который проконсультировал Сашу и за пятнадцать минут дал ему полную картину технических новинок, царящих в телевизионном мире.
А самое главное – Саша выяснил, что Семе все эти телеприбамбасы достаются за тридцать процентов от цены прайса. Такие сладкие условия японцы дали ему всего лишь на год с целью продвижения нового формата на российский рынок. Поэтому Сема мог опускаться в цене бесконечно. Ведь непроданная аппаратура  не давала ему вообще никакой прибыли.
Оправившись от такого неожиданного оборота дела, Сема быстро собрался и, вымучив на своем лице натянутую улыбку, изрек:
- Ну что ж, узнаю уральскую хватку, этакую демидовскую жилку. На золоте сидите, на меди, на никеле, нефть вон даже добывать стали, а все жметесь, боитесь лишнюю копейку потратить.
- Так на том стоим: копейка-то, как известно, рубль бережет, - парировал Саша.
- Но-но, бережливый ты наш землячок, и на сколько ты мечтаешь опустить старого еврея дядю Сему?
- На шестьдесят процентов, Семен Семеныч!
- Да ты что, Саша! Саша, ты что, от вчерашнего не отошел что ли? Погоди, я попрошу тебе кофейку сварить. Шестьдесят процентов. О чем ты, Саша? Шестьдесят процентов! Тебе что, денег дали на видеодвойку «Самсунг», а ты решил на эти же деньги канал обустроить? Шестьдесят процентов! – Сема давно уже посчитал свои десять процентов со сделки, но уступать  этому мальчику он не собирался. – Саша, Саша, я считал тебя деловым, деловым человеком. Почему ты просто не пришел и не попросил у меня денег? Зачем эти сказки про телевизионный канал? Шестьдесят процентов. Изволь, я готов тебе как земляку скинуть, ну, пятнадцать, ну, двадцать процентов, и то с категоричным условием, что расходные материалы ты будешь покупать только у меня. Но, Сашенька, даже двадцать процентов – это совсем не шестьдесят! Шестьдесят процентов!
Саша сидел и молчал. Он испытывал терпение Семы, и Сема, не имея оппонента, стал переигрывать. Покопавшись в куче прайсов, он с задумчивым видом промычал:
- Ну, пожалуй, на некоторые позиции, я подчеркиваю, на некоторые позиции я готов дать двадцать пять процентов, но не больше. Пойми, Саша, я коммерсант, вслушайся – коммерсант, это совсем не меценат. Ты согласен, что я не могу подарить тебе эту аппаратуру?
Саша безмолвствовал, как будто он присутствовал на представлении какого-то камерного театра.
Сема, побегав по кабинету, бессильно опустился на диван рядом с Сашей и усталым, поникшим голосом тоскливо завыл:
- Саша, ну чего ты хочешь, давай я тебе лично телик подарю. Нет, правда, не барахло какое-нибудь – плазменная панель. На стенку повесишь, будешь, так сказать, вспоминать дядю Сему. Хороший телик, десятку баксов стоит. Я клянусь тебе. Саша, что ты хочешь?
- Я, Семен Семеныч, хочу нормальную цену.
- А подожди, подожди. Давай разберемся. А что ты понимаешь под нормальной ценой? Нет, ты мне ответь, что ты понимаешь под словом нормальная? Ты на этих косоглазых выходил, ты в министерстве взятки давал, ты в таможню денег каждый месяц засылаешь? Нет, ты скажи мне, что ты подразумеваешь под словом «нормальная»? Для меня твои шестьдесят процентов – это не нормальная, это сумасшедшая просьба. Но я ведь не сижу и не выплевываю в воздух этакие пафосные речи. Изволь, только из уважения к твоей наглости я даю тебе на все скидку тридцать процентов. Вставай, подписывай контракт, изверг уральский, бандюга екатеринбургский. Ну что ты сидишь, что тебя опять не устраивает? Тридцать, тридцать процентов даю ему, а он сидит ухмыляется.
Сема бессильно опустился в свое шикарное крутящееся кресло и замолчал, переводя дух. Саша встал и, подойдя к столу, за которым сидел обиженный на жизнь Шапиро, тихо и вкрадчиво обратился к выдохшемуся коммерсанту:
- Сорок процентов и черным налом.
В потухших глазах Семы блеснул огонек, но он, не меняя позы, ответствовал:
- Тридцать пять, больше не дам. Это будет справедливо. Дяде Семе тоже нужно жить.
Саша протянул руку, и Сема пожал ее, вяло, но пожал.

Глава  22

Внушительные пачки «зелени», полученные от Семен Семеныча, перекочевали на пластиковую карту. В кармане лежал билет на утренний авиарейс до Екатеринбурга. Свободного времени было предостаточно, но Саша предпочел отправиться домой. Как бы это было непатриотично, он не любил Москву. Столица напоминала ему вокзал, не холеный, блистающий мраморными полами, европейский, а наш, российский, заплеванный, с окурками и шелухой от семечек. Все эти тщетные попытки привести столицу  к мировому уровню были обречены: разве что цены в магазинах приблизились к стандартам остальных столиц Евросоюза. Можно было бы поехать в Третьяковку, но бескровная дуэль с Семой не оставила в Саше сил на созерцание великих и незыблемых ценностей, и он отправился к родителям. В конце концов, если всему задуманному Сашей суждено было свершиться, он еще долго не увидит своих стариков, а ведь они уже без пяти минут бабушка и дедушка.
Отец пришел поздно и после ужина сел рядом с Сашей на мягкий, обволакивающий своими формами диван.
- Трудно, Саша? – неожиданно произнес он.
- Трудно, папа!
- Это ничего, это проходящее. Главное – не перепутать ничего в этой жизни, не запутаться в ценностях. Деньги, положение, власть – все это преходящее и зыбкое, как дымок из трубы. Ветер дунул – и нет ничего. Ты уж пойми это поскорее, а то жизнь-то такая короткая штука, оглянуться не успеешь – уже старик. Да что это я лекции тебе читаю, в коем веке увиделись, а я ну тебя учить… Вот она старость-то, на скамеечку мне надо кости соседям перемывать, а я сына своего пилю, - отец застеснялся своих слов. Он всегда был для Саши железным, непреклонным человеком, и разговоры по душам просто не вписывались в тот образ, который отец создавал себе в глазах единственного сына. Он уже собирался встать и уйти, но Саша задержал его, ему действительно нужен был этот разговор с отцом.
- Я запутался, папа! Где чужие, где свои, что хорошо, что плохо? Где предел человеческой наглости и жестокости?
- Мне это знакомо, Саша, и не потому что я адвокат. Знаешь, самое дорогое в этой жизни – это люди. Мы считаем, что есть хорошие и плохие, но все это условности. Плохих людей не бывает вовсе. Кто-то запутался, кто-то озлобился, испугался, но это все равно люди, люди из плоти и крови. Им также, как и всем бывает больно, они тоже плачут, влюбляются, страдают. Если сможешь, не забывай об этом, не иди по головам к своей цели. Чаще всего это того не стоит, а людей, которых ты обидишь, ты будешь вспоминать всю свою жизнь.  Не сразу, но ты вспомнишь тех, кого ты подставил или кому не помог, хотя мог помочь. Мне было четыре года, когда началась война. Мы всей семьей гостили у бабушки в Ленинграде. Родителей срочно вызвали, а меня оставили на попечении бабушки. Поначалу-то все было не так уж плохо, во всяком случае, мне так казалось – я ведь не понимал, что такое война. А потом – блокада, холод, бомбежки. Бабушка заболела, ее положили в госпиталь – наверное, это отец каким-то образом похлопотал, иначе нас с бабушкой в госпиталь бы не взяли. Но там тоже было не сахар. Когда Ладога замерзла, раненых стали отправлять на Большую Землю. Бабушка упросила одну санитарку, девчонку лет шестнадцати, злую и вредную деревенскую девку,  взять меня с собой. Та долго отказывалась, махала руками, мол, еще ей ребенка на руках не хватает, и только когда бабушка зарыдала, Поля – так ее звали – скрипнув зубами, согласилась. Нас вместе с ранеными погрузили в открытую бортовую машину. Холод был страшный, дышать было больно, холодный, мокрый воздух проникал под все мои сто одежек. Ночь, машина скрипит,  и кажется -  вот-вот развалится на ходу. Водитель матюгается на чем свет стоит. Выехали на лед, ползем, фары почти что не светят, впереди, метрах в ста  едва угадывается силуэт еще одной машины. За нами тоже кто-то едет. Страшно, холодно. И тут – самолеты, бомбардировщики! Тетя Поля крестится, чтоб мимо пролетели, но они не пролетели. Засвистели сброшенные бомбы, лед затрещал, водитель дал газу, и машина, визжа и буксуя покатила вперед. Одна бомба взорвалась метрах в пятидесяти от машины, что шла впереди нас, и лед под ней проломился. Шофер пытался выбраться из этой полыньи, но тщетно. Раненые, те, кто мог, начали спрыгивать прямо в воду. Люди тонули, но никто их не спасал. Те, кто выбирались из ледяной купели, мгновенно покрывались толстенной ледяной коркой и падали замертво. Едва мы миновали это страшное зрелище, наша машина резко стукнулась и накренилась, мы тоже попали в раскол между льдин. Раненые сразу стали прыгать из кузова. Я заплакал. Поля тоже могла выпрыгнуть. Она бы дошла, молодая девчонка в валенках и в ватнике. Наверняка, она дошла бы до берега. Но у нее был я, закутанный в бабушкину шаль, орущий шарик, обреченный на смерть. Водитель открыл дверцу и тоже приготовился прыгнуть, но Поля схватила его за ватник и заорала: «Водила, миленький, выручай, вывози, родной!». Она выдрала из своих ушей золотые сережки и силой сунула их за пазуху водителю. Тот замешкался на секунду, а потом, матюгнувшись и крикнув что-то вроде: «Эх, мамаша, понаплодили…», - полез обратно в кабину. Каким-то чудом, треща коробкой передач и заваливаясь то на один, то на другой бок наша полуторка вылезла из ледяного плена, и мы переправились на Большую Землю. А я потом еще полгода жил с тетей Полей при госпитале на один ее паек, пока за мной не приехала мама.
Я забыл эту историю, забыл, как страшный сон, как больной бред. Но чем старше я становился, тем чаще всплывали в моей памяти эти воспоминания. Ведь тете Поле было тогда шестнадцать, шестнадцать лет – и такая любовь к совершенно незнакомым, чужим людям. Ты знаешь, а мне по жизни в самые тяжелые, безнадежные моменты помогали совершенно посторонние, чужие люди. Совершенно бескорыстно, иногда последнее отдавали, а меня выручали. Я, наверное, так никому по-настоящему в своей жизни не помог, гнался все за чем-то – то за мифическим положением в обществе, то за стенками какими-то, за кухонными гарнитурами, за машиной. А где теперь все это? Всю жизнь с чем-то боролся, а на душе осадок, что большую часть времени коту под хвост пустил. Ты, вот, бывало, подойдешь ко мне: «Папа,  пойдем в зоопарк в воскресенье!». А я тебе: «Иди с мамой, Саша, у меня в понедельник процесс». А теперь вот ты меня в зоопарк не зовешь. Да я тебя совсем заболтал, наверное, – тебе отдыхать нужно….
Саша прикрыл глаза не потому, что они у него слипались, он прикрыл их для того, чтобы отец не видел слез, навернувшихся так внезапно. «Папа, папа, - думал Саша, - если бы ты знал, в какой зоопарк я хожу ежедневно, и как бы я хотел быть добрым к людям, любить их и помогать им. Где ж ты раньше был, папа? Отдал бы меня в художественную школу, я ведь неплохо рисовал. Сидел бы я сейчас в своей мастерской, бородатый, в потертых джинсах, писал бы маслом натюрморты, и мэр и Корнеев, и Падлов были бы мне бесконечно далеки. Как много бы выиграла моя душа, избежав столь влиятельных и значимых знакомых».

Глава 23

Огромный ИЛ-86 взмыл в воздух, унося в своем громадном чреве Сашу и еще три сотни пассажиров в Екатеринбург, назад к проблемам, к Лизе и вечному страху разоблачения. Полет на самолете – это давно   привычная вещь, вместе с тем в этом есть нечто загадочное и мистическое. Если не брать во внимание черные дыры иллюминаторов, то все находятся в герметично запаянной, шумящей коробочке, которая обещает перенести наши грешные тела в пункт назначения за тысячи километров от места старта. Люди, зависшие на несколько часов между небом и землей, становятся ли они ближе к богу, или это вознесение на небеса - всего лишь одно из достижений цивилизации? Задумываются ли об этом люди во время полета?
Саша задумывался. Он никогда не мог заснуть в самолете, в отличие от поезда, ритмично стучащего по рельсам колесными парами и укачивающего своих пассажиров, склоняя их ко сну нудно бегущим пейзажем за окнами. Самолет всегда держал его в напряжении. Ему не было страшно, нет, скорее всего, его одолевала скука и бесконечно медленно текущее время. Стрелки часов зависали, будто в невесомости, и,  казалось, гул авиационных турбин проникает в мозг, и голова гудит в такт этой летающей коробке. Через несколько часов он будет в Екатеринбурге, через несколько часов он увидит Лизу, обнимет ее тонкие плечи, прижмется к ее губам, запутается и задохнется упоением ее длинных, благоухающих волос. Лиза, как ты жила без меня эти дни? Господи, хоть бы ничего не произошло!
Кто-то сказал, что лучшие новости – это отсутствие всяческих новостей. Саша готов был подписаться под этими словами миллион раз. А случится могло что угодно. Блаженны люди, родившиеся и умудрившиеся умереть при социализме: в их совдеповском сознании были четкие установки, заметно облегчающие жизнь. Болит горло – иди в больницу, больница бесплатная, туповатый врач выписывает тебе голубой больничный листок со знакомым  до боли диагнозом ОРЗ. За одну копейку в аптеке покупаешь таблетки от кашля, и у тебя наконец-то появляется время покрасить дверь в туалете или сходить в кино в полупустой зал на дневной сеанс, выспаться и дочитать детектив братьев Вайнеров. Сперли шарф в гардеробе – звони в милицию. Конечно, его не найдут, но все равно – приятно: моя милиция меня бережет. Течет кран – звони в ЖКО, и пьяный сантехник, протопавший в ванну в своих кирзовых сапожищах, починит его, может быть, не сразу, раза с третьего, но обязательно починит. На службе тоже все ясно, очередь на квартиру двигается, медленно, но двигается, можно ожидать законного продвижения по службе, все по плану, в свое время. А если еще не бухать и вступить в партию, появляется отличный шанс на бесплатные профсоюзные путевки в Сочи, а в пионерлагерь детей можно отправить хоть на три смены - все бесплатно.
В Екатеринбурге, конечно, жить было всегда холодно, несмотря на социализм, но если заклеить окна, в квартире будет даже жарко, потому что 15 сентября повсеместно включают отопление - об батарею обжечься можно. А на улице в валенках и шапке-ушанке вполне терпимо. Да и каждый уралец получал от правительства за погодные неудобства пятнадцатипроцентную ежемесячную надбавку к зарплате,  они так и назывались «уральские». Закончить институт было таким же бесплатным и обыденным делом, как получить аттестат об окончании школы. Да, было всего два телеканала, но по ним шли фильмы, которые ждали и любили. И на концерт заезжей звезды вроде Карла Готта билеты были страшным дефицитом, но они все-таки были и стоили пять рублей.
Теперь же заболеть означало лишиться работы, потому что хозяин – не благотворительное общество. Если идешь в аптеку, готовь пару тысяч. А если тебя ограбили или швырнули на пару тысяч баксов, не один раз подумаешь – обращаться ли к ментам. Ведь какой-нибудь голодный, но борзый лейтенант выпьет из тебя все соки: «Откель, мол, у вас такое богачество? Я проверял через пенсионный фонд, официальная зарплата у вас – полторы тысячи рублей».
Девчонки, чтобы закончить институт, уже не могут выйти на панель – их вытеснили те, кто остался без работы в родном колхозе. Конечно, в условиях «диких джунглей» действовал естественный отбор,  и выживал сильнейший, но те, кто оказывались в роли жертв, были тоже людьми. Людьми! И они также, как все, родились на этом свете для счастья. А счастье за деньги не купишь. С такими вот философскими размышлениями Саша подлетал к родному городу, и «мастер-кард» в его бумажнике вселяла в него хоть и вялую, но надежду на светлое будущее, его индивидуальное будущее, потому как в душе Саша уже давно считал Россию проклятой страной, и о ностальгии знал лишь из романсов Вертинского. 

Как это было ни парадоксально, но Сашу встречали. Едва он ступил на родную уральскую землю, оставив позади себя трап, два  человека среднего роста с абсолютно незапоминающимися лицами обратились к нему по имени-отчеству и, получив утвердительный ответ, махнув красными корками у Сашиного лица, ловко, словно Копперфильд, щелкнули наручниками на его запястьях.
Серая «Волга» с тонированными стеклами везла Сашу в город. Люди в костюмах, пленившие его, составляли ему компанию, сидя с обеих сторон на заднем велюровом сидении. Все происходило словно во сне, все тело Саши обмякло, ноги стали словно ватными, а язык прилип к пересохшей гортани.
«Соберись, соберись!» – твердил себе Саша, но аутотреннинг в подобной ситуации в компании молчаливых, суровых незнакомцев не помог. Прокашлявшись, Саша мобилизовал весь пафос, на который он только был способен, и обратился к присутствующим: «Надеюсь, мне скоро объяснят, что все это значит?».
В ответ он получил лишь ухмылку от соседа справа и глубокий многозначительный вздох от левого сопровождающего.
«Думай, Саша, думай! Возможно, больше времени на размышления у тебя не будет. Сейчас привезут  на допрос, и нужно будет отвечать сразу, сразу и очень уверенно и правдоподобно. Интересно, куда меня везут? Не успел рассмотреть удостоверение, ну и болван же я. Запаниковал, задергался, а кто меня взял даже не знаю. Хотя зачем я себя обманываю: конечно, это связано с Юриком. Рано или поздно его должны были искать. Водитель или еще кто-нибудь проболтался про Лизу, а дальше – дело техники. Поквартирный опрос, Лизу задержали, попарили ее часок-другой на допросах и все… Она сломалась, сдала меня… Нет, Лиза бы не сломалась, не тот характер. Если кто меня и  сдал, так уж не она. Не она, а кто? Кто угодно. Дядя Коля – ссыкливый чекист, Корнеев – безутешный вдовец, господин Падлов – урод телевизионный. Стоп, а причем тут Юрий Васильевич, растворившийся в суете своей чиновничьей жизни, да так, что о нем никто особо и не вспомнил. Да! У меня еще есть шанс. Эх, если бы сообщить отцу. Адвокат, точно! Я буду требовать адвоката: слава богу, не тридцать седьмой год. В конце концов, я имею на это право. Да, конечно, кроме того, я работаю в таком учреждении, что не могу вот так запросто подвергаться допросам: вдруг еще какую-нибудь тайну нашего горячо любимого мэра выболтаю. А может быть, все так и есть. Может быть, это губернаторская команда решила завербовать меня, но зачем так грубо?! Я с удовольствием сдам всю эту крысиную конторку. Но на вербовку это не похоже, нет! Губернатор – это слон, мэр – это моська. Губернатор в такие игры не играет, ему это незачем – и так вся область на него Богу молится. А вот наши обалдуи инсценировку с арестом в рамках проверки на вшивость устроить могут. От них чего угодно можно ожидать. Но с такой постановкой я справлюсь, лишь бы не по Юрику… Лишь бы Лизу не трогали…»

Машина проехала по площади мимо тупо размахивающего руками Владимира Ильича Ленина на высоком гранитном пьедестале и повернула в сторону Главного Управления Внутренних Дел. «Разумеется,  ГУВД, не в районное же отделение меня повезут. Об этом сразу можно было догадаться. «Волга», опера в костюмах. Это тебе не грязный УАЗик с ментами в засаленной форме. Ничего, посмотрим, что нам готовит тяжкий жребий». Саша вполне пришел в себя и был готов к любым вопросам. Но вопросов ему в этот день не задали. Его вели по бесконечным коридорам с множеством поворотов и лабиринтов лестниц. Запомнить этот хитроумный маршрут было попросту невозможно, да Саша и не ставил перед собой такой задачи. Наконец, забравшись под самую крышу, пройдя мимо каких-то вентиляционных шахт, они стали спускаться по узкой темной лестнице вниз и шли так долго, что, скорее всего, спустились в подвал. Часовой в форме и с АКМ-ом козырнул сопровождающим Сашу пиджакам и широко распахнул тяжелую железную дверь, одну из немногих в длинном тусклом коридоре. Сашу завели в камеру. Трудно сказать, была ли это типичная камера или нет, раньше Саше не приходилось посещать такие заведения. Комната около шести квадратных метров, без окон, выкрашенная в грязно-зеленый цвет,  освещалась лишь лампой над входом. Кровать –  предмет, похожий на верхнюю полку в плацкартном вагоне,   крепилась к стене, в углу стоял ржавый умывальник, а подле него располагалась дыра, из которой жутко несло канализацией. С Саши сняли наручники, и тяжелая дверь захлопнулась за его спиной, отделяя его от всего внешнего мира, словно швабру, поставленную в шкаф до следующей уборки.
«Прекрасная возможность почувствовать себя графом Монте-Кристо», - пошутил про себя Саша, и почему-то ему не стало веселее.
Железная дверь снова лязгнула, и в камеру вошел человек в штатском. Может быть, один из тех, кто так любезно встретил Сашу в аэропорту, а может быть, и совсем другой человек: они все были безликими, словно клонированными. В его руках была картонная коробка. С совершенно безразличным видом он протянул ее новоиспеченному узнику, предложив сложить в нее содержимое карманов, а также – ремень и шнурки. Саша подчинился без лишних вопросов: задавать вопросы было также бессмысленно, как разговаривать со стеной. После легкого шмона Сашиных карманов служитель темницы удалился, зловеще хлопнув дверью.
«Видимо, я попал сюда надолго, - прикинул Саша, рассматривая свой нелепый расшнурованный ботинок. – Скорее всего, неугомонный Юрий Васильевич достал меня с того света и жаждет мщения за то, что я растворил его обрюзгшее тело в кислоте».
Саша еще долго ходил по камере из угла в угол, размышляя о своем незавидном положении. Часов у него уже не было, а в камере не было окна, поэтому чувство времени исчезло, испарилось, как вода на солнцепеке. Он был один,  наедине со своими мыслями, со своим отчаянием, страхами и вялым оптимизмом. Спать не хотелось, напротив, хотелось двигаться. Как только он останавливался, грязные стены начинали зловеще давить на психику, капающий кран оглушал своей нудной капелью, а вонь от параши заползала в нос и отравляла дыхание.
«Посидишь тут дня три, и признаешься в чем угодно, даже в убийстве Кеннеди. А сколько я здесь нахожусь, сколько мне еще находиться в этом каменном мешке без окон, наедине с полным неведением?».
Дверь лязгнула и лениво распахнулась. На пороге стоял человек в штатском, но это не был один из тех, что конвоировали Сашу. Седой, как лунь, полноватый мужчина с каменным широкоскулым лицом, едва раскрывая рот, выдавил из себя: «Евгений Иванов – Вам это имя о чем-нибудь говорит?». «Слава тебе, Господи! Это как-то связано с долбанутым Рабиновичем. Значит, Юрий Васильевич, упокой бог его душу, мирно впитался в землю, не вызывая нездорового интереса к своей персоне. Значит, Лиза вне опасности. Ну, после такого радостного известия я готов посидеть еще. Все остальное, за что органы могут привлечь меня к ответу, я с удовольствием свалю на любимый Центр экономической безопасности».
Саша едва не рассмеялся от радости, но, сдерживаясь, ответил как можно тверже: «Это мой одноклассник, а что с ним?».

Глава  24.


С Женей случилось то, что и обычно. Будь он голливудским продюсером, цены бы ему не было. Но, к сожалению, Женя по прозвищу Рабинович не был беззаботным обитателем Беверли Хиллз, злая судьба угораздила его родиться в славном городе Свердловске. Без сомнения, не развались Советский Союз, Женя сильно бы продвинулся по профсоюзной линии, но в эпоху развивающегося капитализма авантюрный предпринимательский талант Рабиновича часто выходил ему боком. Еще в студенчестве  его посетила гениальная мысль производить рыбные пельмени с начинкой из минтая. С мясом в стране была напряженка, минтай же распластался по всем полкам всех без исключения магазинов, стоил копейки и покупался добропорядочными уральцами исключительно как корм для кошек. Может быть, эти рыбные пельмени и впрямь могли озолотить начинающего предпринимателя, но пофигизм персонала – бабушек-лепщиц -  в конечном итоге разорил всю концессию. Кто-то подавился огромной рыбной костью, сообщил, как и положено, куда следует, и вскоре всех реализаторов, в тридцатиградусный мороз торговавших этими изысканными варениками, прихватили компетентные органы в лице санэпидемстанции и участкового милиционера. Вся прибыль плюс еще столько же пошла на откуп, но Женя не переживал. Получив диплом и устроившись на один из многочисленных заводов начальником цеха, Женя развернул-таки широкую коммерцию под благим намерением создать заводской магазин.
Целью заводского магазина являлась забота о пролетариате этого самого завода. Каждый желающий мог отовариться непосредственно в рабочее время, не выстаивая огромную очередь в гастрономе после конца смены. Голодные до продуктового изобилия люди сметали все подряд: сахар и муку, расфасованные по три килограмма, яйца, которые им не удавалось довезти до дома в их первозданном виде благодаря автобусной давке, печенье, конфеты, фарш, сигареты и крем для обуви. Словом, все, что Жене удавалось достать на близлежащих продовольственных базах и наценить от десяти до пятидесяти процентов, многотысячный коллектив завода отрывал с руками.
Правда, у Жени совсем не оставалось времени на свои непосредственные обязанности начальника цеха, но он нашел оригинальный выход из этого положения. Свою зарплату он передавал -  конечно, неофициально - непьющему мастеру, который после прободной язвы расстался с пагубной привычкой злоупотреблять алкоголем и стал передовиком производства. Именно он и обеспечивал дисциплину во вверенном Жене цехе холодной штамповки и гарантировал стабильное выполнение и перевыполнение плана. А систематическое спаивание дорогим пятизвездочным коньяком главного инженера, начальника отдела снабжения, начальника транспортного цеха и директора заводской столовой делало Женю всеобщим любимцем и давало возможность беспрепятственно отлучаться в рабочее время, заручаться официальными письмами с просьбой отоварить пролетариат, брать в свое пользование автомобиль и припахивать столовских работников на расфасовку продовольствия. Все шло великолепно. Жене даже удалось устроить себе шикарный офис. Он расположил его прямо в помещении склада готовой продукции, где, разумеется, вместе со сверлами, фрезами и насосами хранились Женины мука, сахар, рис и водка. Справедливости ради нужно отметить, что Женя-Рабинович был настоящим предпринимателем. Несмотря на солидные прибыли с продовольственного бизнеса,  он отказывал себе во всем, все деньги шли  на покупку новых партий съестного. Карл Маркс гордился бы им. Товар-деньги-товар – Женя не отступал от этой формулы ни на йоту.
Ничего не предвещало провала. Компетентные органы никак не могли пробраться за забор с колючей проволокой, окружающий завод, руководство души не чаяло в шустром брюнете, но… Случилось страшное. После очередной vip-попойки в Женином офисе кто-то, а скорее всего, сам Женя не затушил окурок. Результатом этой маленькой небрежности стал пожар, распространившийся не только на кабинет Рабиновича с сейфом, полным налички, не только на склад готовой продукции - продсклад, но и на два производственных цеха завода.  Убытки были колоссальными, Жене грозил суд. Завистники тут же подняли вопрос о сомнительной деятельности Жени. Но, слава Богу, коньяк, так часто распиваемый с руководством предприятия, принес-таки свои плоды. Женю отмазали и, замяв скандал, уволили шустрого молодого человека по собственному желанию.

Такие взлеты и провалы преследовали Женю на протяжении всей его жизни. Но так глупо и так глубоко, как сейчас, он еще не влипал. Производство остановочных комплексов и торговых точек давало стабильный доход, но мятежная душа Рабиновича все время подталкивала его к поиску приключений на свою жопу. Вскоре такие приключения нашлись, благодаря почти что случайному знакомству со Славой Быковым, более известным в узких кругах  как Славик Легионер.

Глава  25

Несмотря на свою бычью фамилию, Слава был весьма приятным человеком. Среднего роста, среднего телосложения,  с типичным, каким-то среднестатистическим лицом, он ничем не выделялся из толпы среднеозабоченных граждан, счастливо существующих в суровых условиях среднего благосостояния. Но эта обманчивая среднесть мгновенно рушилась, словно Берлинская стена, едва Слава раскрывал рот. В его хорошо поставленном голосе сквозил недюжий интеллект профессора университета образца одна тысяча девятьсот пятого года. Изысканность манер, пунктуальность, неподдельная вежливость выдавали в нем интеллигента в третьем поколении, для которого совершенно не подходила тупая и рогатая фамилия Быков. Впрочем, это была его вымышленная фамилия, вернее, одна из многих фамилий, под которыми Славе пришлось скрывать свою утонченную личность за тридцать с лишним лет, с тех пор, как его матушка, урожденная баронесса со стреляющей фамилией Маузер  извергла Славика на свет божий. Кроме немецкой педантичности Слава ничего не унаследовал от нордического характера своей матушки и во всем был точной копией своего родного отца, романтика и авантюриста, с благозвучной и многоговорящей знатокам русской поэзии фамилией Гумилев.
Муж госпожи Ахматовой, действительно, приходился славиному папа каким-то родственником, но каким точно, не знал никто, и ветвистое генеалогическое древо семьи Гумилевых-Маузер навсегда сохранило эту тайну в своей могучей кроне. Первый свой вздох Слава произвел в цветущих садах Западной Украины, где его родители искали лучшей доли, вырвавшись из Карпинска, маленького уральского городка, а вернее сказать, предместья этого городишки, сплошь населенного сосланными немцами. Первые три года своей жизни Слава провел на солнечной и хлебосольной Украине, но вскоре компетентные органы посчитали, что семейка с такой знаменитой фамилией не должна жить в непосредственной близости от границы, пусть даже эта граница с Польской Социалистической Республикой. Вскоре Гумилевы-Маузеры вернулись в Карпинск, и все осознанное детство и юность Слава провел в заснеженном и всеми забытом медвежьем углу, о котором можно было сказать словами бессмертного классика Николая Васильевича Гоголя: «Отсюда хоть три года скачи,  ни до какого государства не доскачешь…». Спокойная и умиротворенная жизнь Славы кончилась на призывном пункте Советской Армии, где Славу по причине отсутствия хронических заболеваний зачислили в ВДВ. Слава, конечно же, мечтал стать пограничником, но его модная фамилия в очередной раз обломала юношескую мечту.

Воздушно-десантные войска предстали перед Славой в облике старшины по фамилии Подсапун. Гигантских размеров дядька в голубой беретке и майке в полосочку, осмотрев молодое поколение, призванное голубыми молниями обрушиваться на противника с небес, смачно плюнул, матерно выругался и оптимистично заявил: «Ниче, я, бля, из вас, бля, сделаю, на хрен…». Что именно он из них сделает,  в ту первую их встречу призванные «голубые береты» не поняли, но насторожились,  и, как показало время, не напрасно. Утром свежеобритых призывников выгнали на покрытый серебряным инеем плац, где дрожащим от холода мальчикам заявили, что теперь эта экзекуция под названием «утренняя зарядка» будет неотъемлемой частью их боевых буден. И чтобы они привыкали к оригинальной форме одежды – «голый торс», потому как теперь данная форма одежды будет способствовать их возмужанию, а следовательно, распространяется на все сезоны календарного года. Впоследствии на глазах мужающие рядовые убедились, что это была не шутка, и их накачанные торсы с легкостью встречали тридцатиградусный мороз и, вопреки всему здравоохранению СССР, пневмония не вселялась в тела ВДВ-шников. 
После зарядки старшина Подсапун устроил новобранцам пятикилометровый кросс. Добежав до какой-то стройки народного хозяйства, он остановил выдохшуюся толпу и велел каждому из них взять по три кирпича. Ничему уже не удивляющиеся десантники безропотно подчинились и притаранили груду кирпичей в расположение части. Каково же было их удивление, когда старшина велел им обшить каждый принесенный ими кирпич плотной тканью и подписать соответственно: «взъеб один», «взъеб два», «взъеб три». И только двух здоровенных парней, которых старшина тут же назначил пулеметчиками, он освободил от этого рукоделия, выдав им по паре блинов от штанги.
Смысл этой кирпичной операции был прост, как все гениальное. Каждый день после зарядки будущие «машины смерти» должны были водрузить на свой голый торс вещмешки с заветными, любовно обшитыми кирпичами. Первую неделю, соответственно, в вещмешках болтался одинокий «взъеб один», далее к нему присоединился «взъеб два» и «взъеб три». Пулеметчики же довольствовались запчастями от штанги. Как ни парадоксально, но никто из призванных на защиту Родины не помер, а наоборот, открыл в себе доселе скрытые резервы и немало улучшил свою физическую форму.
Будущие десантники постигали военную науку не спеша, во всяком случае, оружие им долго не выдавали. Турник, брусья, серый асфальт, на который так часто ронял их старшина, обучая рукопашному бою, стали для них родными. Служить было несложно, главное требование - отключить мозг, у кого он был, и тупо выполнять команды. Приветствовались скорость и беспрекословность, остальные качества необходимо было спрятать и хранить до надлежащего указания старшины.

В армии все было не так, как на гражданке. Например, о том, чтобы есть, не торопясь, тщательно прожевывая пищу, пришлось забыть раз и навсегда. Показателен метод, которым пользовался старшина, чтобы ускорить прием пищи. Пока он выковыривал из тарелки со вторым блюдом мясо, подопечные десантники должны были  поглотить первое, второе и третье, потому как по окончании своей трапезы старшина громогласно объявлял: «Команда «воздух»!», - и мирно кушающие бойцы обязаны были, заслышав команду, поднять тарелки над головой донышком кверху, при этом содержимое тарелок по закону всемирного тяготения падало на их головы. Такой убедительный прием действовал гораздо лучше придуманного Владимиром Ильичом Лениным «Общества чистых тарелок».
Слава, добрый домашний мальчик, по зрелому размышлению должен был загнуться от такой жизни, но не загнулся. Методы воспитания десантников из сопливых школьников были столь стремительны и беспрекословны, что на хандру просто не оставалось времени. Тонкие музыкальные пальцы Славика уверенно сжимались в кулак, который, в свою очередь, с легкостью разбивал красные прямоугольники кирпичей. Длинные и худые руки стали толще, и на них явственно прочитывались мышцы, именуемые в народе не иначе как «банка». Да, интеллект Славы не развивался, но о деградации не могло быть и речи. К невероятной радости новобранцев им наконец-то выдали «калаши», но уже через месяц и Слава, и его товарищи смотреть не могли на вожделенное ими раньше оружие. Постоянная сборка-разборка АКМ, стрельбы и марш-броски с полным боезапасом за спиной напрочь уничтожили весь романтизм автоматов, превратив их в весьма неудобные килограммы, намертво приросшие к телу, и не более того.
За полгода Слава многому научился: стрелять, кидать гранату, метать ножи и саперную лопату, но главное – он покорил воздушный океан под куполом своего белоснежного парашюта. Славе казалось, что это событие навсегда врежется в его память, будет покрыто дымкой романтизма и принесет с собой целую гамму новых, доселе неведомых ощущений, но в армии умеют плюнуть в душу поэта. Под отборный мат старшины Славу выпнули под зад из самолета, как и всех остальных, и моментально раскрывшийся купол исключил возможность свободного падения, о котором грезил Слава. Кроме того, при приземлении он не смог сразу погасить парашют, и его долго тащило мордой по камням, так что впечатления от первого прыжка остались самые негативные. 
Когда все вооружение Советской Армии, способное стрелять, летать и ездить было досконально изучено, отцы-командиры провели короткую, но полную большевистского задора политинформацию. Бойцы узнали о том, что империалисты только и ждут, как вторгнуться в священные просторы СССР и превратить цветущий социализм в ненавистный человечеству капитализм. Узнали они и о том, что советская армия готова к их наглым выходкам, но на всякий случай им нужно изучить оружие врага. После пламенной речи десантники на месяц погрузились в тайны арсеналов предполагаемых противников.
Мог ли провинциальный паренек предположить, что в Советской  Армии ему придется вдоволь настреляться из оружия проклятых буржуинов? М-16, УЗИ и прочие НАТОвские и азиатские стволы прошли через мозолистые Славины руки. Именно тогда Слава почувствовал какую-то связь с этими стреляющими механизмами. Изголодавшийся по работе мозг  впился мертвой хваткой  в мудреные  схемы автоматов и винтовок, которыми предполагалось порабощать непреклонный советский народ. Справедливости ради нужно было отметить, что ничего практичнее, чем «Калашников», человечество еще не изобрело, но знать и владеть оружием противника…. В этом был особый шарм, и Слава откровенно ловил кайф, стреляя с двух рук из израильских УЗИ, плюющихся пулями куда бог пошлет, или с закрытыми глазами разбирая и собирая «Беретта» – огромный тяжеленный пистолет, пугающий одним своим размером.
Мудрые отцы-командиры заметили в юном бойце этакие полезные склонности к стрелковому оружию и сделали из него инструктора. Военная карьера Славы складывалась удачно. В то время, как его однопризывники разбивали  об свою голову бутылки, он ломал голову над переводами с английского инструкций к новым видам вооружения. Нельзя сказать, что Славе нравилось корпеть над бумажками: он привык доходить до всего сам, так сказать, методом научного тыка. В конечном итоге эта самоуверенность и привычка познавать все на практике и сыграли трагическую роль в судьбе Славы.

Все началось с того, что один весьма ушлый новобранец, будучи дежурным по оружейной комнате, мучаясь от безделья, решил побаловаться с новинкой отечественной оборонной промышленности, существующей в единичных экземплярах и отправленной в войска для испытаний и доработки. Массивный деревянный ящик уже больше года пылился в оружейке одной из рот десантного полка. В его чреве любовно запакованные лежали – длинная трубка, около десяти сантиметров в диаметре, массивная тренога с тяжелющей плитой, вроде минометной, пара наушников, три диковинных, ни на что не похожих снаряда и подробная инструкция от производителя. Молодой десантник решил примерить снаряд к трубке ствола, и к его немалому удивлению, едва он вставил хвостовую часть заряда в указанное стрелкой место, в нем что-то треснуло, и он намертво засел в стволе. Пренебрегая всеми правилами безопасности, паренек в течение четырех часов пытался достать снаряд из ствола, и лишь когда закончилось его дежурство, ему пришлось сдаться на милость командира роты, молодого лейтенанта, только-только окончившего военное училище. Тот еще пару часов пытался вынуть снаряд из орудия. Глубокой ночью решено было послать за инструктором, то есть за Славой. Заспанный Слава быстро и по-военному оценил ситуацию и, глянув одним глазом в инструкцию, выяснил, что данное чудо военной техники именуется не иначе как «Василек». Оценив юмор изобретателей, Слава продолжил беглое изучение инструкции, в которой говорилось о том, что единожды засунутый в ствол снаряд не может быть вынут из него, кроме как с помощью выстрела. Далее по тексту шло объяснение о том, что в хвостовике снаряда находится специальная стеклянная часть, которая разбивается и намертво фиксирует снаряд в стволе, что, собственно, и произошло. Кроме того,  мудрые оружейники предупреждали, что не гоже оставлять снаряд в стволе более, чем на восемь часов. А так как из отпущенных восьми прошло уже шесть, Слава отбросил инструкцию и, найдя на «Васильке» гашетку «пуск», поспешил на полигон.
В черной тишине летней душной ночи при тусклом свете Луны к полигону, находившемуся в пяти километрах от полка, двигались трое. Первым шел виновник этой ночной прогулки – любопытный рядовой, на плечах которого лежал ствол, уже заряженный им же собственноручно. Следом за ним шел лейтенант, проклинающий все на свете и время от времени подпинывающий своего нерадивого подчиненного под зад. Замыкал весьма странную пешую колонну Слава, беспрерывно зевающий и мечтающий поскорее пальнуть из этого чертового «Василька» и лечь спать.
Когда троица достигла полигона, измученный тяжелой ношей рядовой передал ее инструктору. Слава, конечно же, мог привязать к гашетке проволочку и дернуть ее из окопа, запустив заряд в черное безмолвное небо, но самоуверенность и любопытство заставили его сделать весьма необдуманные шаги. Углядев в пятидесяти метрах танк -  списанную, давно уже не стреляющую машину, в которую десантники кидали металлические болванки учебных гранат - Слава не удержался и, вскинув «Василька» себе на плечо вроде фауст-патрона, быстро прицелился и нажал на спуск. Когда Слава очнулся, в его голове играла целая симфония шумов, напоминающих то звук прибоя, то тревожный вой паровозного гудка. Из ушей и носа тонкой струйкой сочилась липкая кровь, впереди ярким факелом горел танк, а сзади лежали не подающие признаков жизни попутчики с обгорелыми дочерна рожами. Спотыкаясь, падая, блюя в придорожные кусты, Слава доковылял до своей части, а через двадцать минут в нее привезли и двух остальных пострадавших от ночных стрельб. Вся троица получила сильную контузию, но лейтенант и рядовой, стоявшие в метре сзади Славы, в момент выстрела еще и поджарились, попав под огненный столб, вырвавшийся из тыльной части ствола. Более предметное изучение инструкции специальной комиссией показало, что наушники и установочная плита, проигнорированные Славой, являются неотъемлемыми составляющими стрельбы из «Василька», так как он стреляет миниатюрными реактивными снарядами. К слову сказать, от танка, по которому пальнули из «Василька», остались лишь пара чугунных катков – составных ходовой части. Все остальное железо, включая броню, как бы это ни было странным, сгорело. Изобретатели «Василька» даже приезжали в часть посмотреть на   останки  танка  и остались весьма довольными.
Слава пролежал неделю в госпитале и вернулся в полк. Десантник, который и заварил всю эту кашу, тоже остался жив, хотя и сильно обгорел. А вот лейтенанту повезло меньше: он впал в кому, и шансы на его выздоровление были крайне невелики. На Славу было наложено взыскание, он был разжалован из сержантов в рядовые, но дальше дело не пошло, так как в момент несчастного случая с десантниками был старший по званию офицер, а следовательно, он выпустил ситуацию из-под контроля. Слава, конечно же, был рад, что отделался сержантскими лычками, но его фамильное честолюбие пострадало глобально. Желания реабилитироваться, сменить обстановку, попутешествовать и прославиться подтолкнули его написать рапорт с просьбой отправить его в Афганистан. Тогда подобные добровольческие порывы не были редкостью, и их, как правило, поощряли.  Славино прошение было удовлетворено, и через месяц огромный транспортный самолет взлетел с военного аэродрома под Ташкентом, увозя в своем чреве сотню десантников.

По честолюбивому замыслу командования  новичков с ходу планировалось бросить в бой, десантируя их в район, контролируемый душманами. Десантники должны были показать свою высокую выучку и посеять панику в рядах несознательных афганцев, воюющих с советскими интернационалистами. Увлекшись общественно-политическим значением операции, генералы ВДВ забыли согласовать ее с наземными родами войск, уже присутствующими в Афганистане. В результате столь малой и незначительной оплошности весь десант был выброшен на свежезаминированные поля.
Советские мины в клочья рвали ВДВшников, пропитывая их горячей кровью белоснежные купола парашютов, словно саван накрывающие ребят. Именно тогда Славе стало по-настоящему страшно, и в то же время он понял, что родился «в рубашке». Он прыгнул одним из последних, и это вовсе не зависело от него: просто он так стоял в строю при погрузке в самолет, - но именно это обстоятельство и спасло его. Уже в воздухе он услышал, а потом и увидел, как подрываются на минах те, кто прыгнул раньше. Осколки буквально свистели рядом с ним, земля, а вместе с ней и мины, была неотвратима, но приземлившиеся раньше ребята разминировали ее своими телами. Слава приземлился на один из девяти кругов Дантова ада. Нет, он не боялся мертвых, изуродованные куски тел не вызывали в нем страх, хотя он первый раз видел смерть так близко. Славу пугали живые.
Квадрат, куда упал десант, стонал. Многие раненые, находясь в предсмертной агонии, палили из автоматов. Кто-то шел, не разбирая дороги, и снова подрывался на мине. Слава вжался в тот кусочек земли, который послал ему бог,  и, вдавливая себя в нее с бешеным неистовством, орал, чтобы заглушить чужие крики и не сойти с ума. Так он пролежал сутки. За это время к минному полю подъезжало несколько грузовиков, и странные бородатые люди в светлых одеждах палили из всех стволов в воздух и кричали: «Аллах акбар!». Слава смотрел на них, цепенея от ужаса, и, повинуясь армейской выучке, машинально брал на прицел то одну, то другую ликующую фигурку, но стрелять, стрелять в людей, празднующих гибель его товарищей, а скорее всего, и самого Славы, он не стал. Грузовики уехали, а рано утром из-за гор прилетели две вертушки. Покружив над погибшим десантом, они улетели, а через несколько часов на горизонте показались КАМАЗы и  БТРы.
Слава был спасен. Он единственный не получил ни одного ранения, напротив, он получил медаль «За боевые заслуги». Официальной версией гибели десанта была – неравный бой с душманами, обстрелявшими десантников из минометов. В штабе за эту операцию кого-то даже наградили орденом.
Слава был рад, что остался жив. Он также был рад и медальке, которой его наградили. В своих мечтах Слава представлял свое возвращение в родной поселок, счастливых и гордых за него родственников, пионеров, отдающих ему салют, и самого себя в парадной форме с медалью на груди. Иногда ему грезилось, что домой он приедет с двумя наградами, а может быть, и тремя, и его фотография будет висеть на почетном месте в военкомате.

Свою вторую награду Слава получил очень скоро, правда, случилось это при весьма трагических и глупых обстоятельствах. Батальон, в котором он служил, передислоцировался в какую-то забытую богом и аллахом  афганскую провинцию и, банально заблудившись, вошел в первый попавшийся ему на пути аул. К полной неожиданности десантников, миролюбивые крестьяне открыли по ним огонь. Заняв оборону, батальон выпустил из миномета по осажденному аулу весь боезапас. Когда пыль рассеялась, а в ауле пронзительно завыли бабы, бойцы углядели, что по одному из склонов примыкающих к аулу гор карабкается вверх с два десятка «духов». Половину из них сняли, когда они едва доползли до середины, это было несложно: душманы предстали перед батальоном, как мишени в тире. Остальные духи, понимая безвыходность своего положения, начали спускаться обратно. Десантники прекратили огонь и приготовились принять пленных, но плен вовсе не входил в планы «духов». Спустившись, они принялись молиться, а когда десантники подошли к ним метров на пятьдесят, «духи» вынули из-за поясов ножи и, выстроившись в цепь, медленно пошли навстречу. Можно было бы расстрелять этих фанатиков, в конце концов, можно было бы дать очередь по ногам, но командир батальона решил по-другому. «Покажите «духам» рукопашный!» - задорно, со смехом крикнул он. Бойцы с энтузиазмом восприняли такой призыв и, искренне стремясь продемонстрировать свои недюжие способности, десять десантников, раздевшись до тельников, виртуозно манипулируя штык-ножами, пошли крошить в капусту оборзевших «духов». Эта сцена долго вставала у Славы перед глазами в его кошмарных снах. Многие говорили, что те бородатые «духи» были пакистанскими наемниками. Кто знает… У них не было никаких документов и выяснить, что помогало им в той схватке: долгие тренировки или милость аллаха, - не представлялось возможным. Махая руками и ногами, выписывая в воздухе мудреные восьмерки, десантники подошли вплотную к неподвижно стоящим «духам», а потом… потом произошло невероятное: несколько молниеносных движений, и семеро бойцов упали замертво, остальные, истекая кровью, успели отскочить и,  забыв все комплексы спецназовской рукопашки, махали ножами перед собой. «Духи», все до единого, также молча стояли на месте, яростно сжимая в руках окровавленные ножи.
 Все произошло так быстро, что комбат не сразу пришел в себя, а когда до его сознания дошло, что же случилось, первое, что он произнес, была команда: «огонь!», - и он сам  начал садить длинными очередями. Десантники поддержали командира,   как в анабиозе высадили по «духам», а заодно и по своим беспомощным товарищам по рожку патронов. Слава тоже стрелял, стрелял не по  злобе, а со страха. Животный страх овладел им при виде этих неуязвимых бородачей. В батальоне не любили вспоминать эту историю, может, презирая в глубине души собственное малодушие, либо просто не хотели позорить свои награды. Каждый из участников той нелепой бойни получил медаль «За отвагу», комбат, как и полагается, орден «Красной Звезды».

Служба шла своим чередом. Когда в Славу стреляли, он открывал ответный огонь, когда убивали кого-нибудь из однополчан, пил спирт и курил травку. Боялся ли Слава на войне? Конечно, боялся. Боялся, что кончатся патроны, боялся, что «духи» собьют их вертушку, боялся, что БТР наскочит на мину. Но больше всего Слава боялся попасть в плен. Он знал, что в плену быстро не умирают: им приходилось находить трупы военнопленных без голов, без членов, без кожи. У «духов» не было чувства меры, не то, что милосердия, и поэтому плен для Славы был крайне ужасным и немыслимым делом. Был ли он трусом? Пожалуй, нет. Когда надо, он шел вперед, кидая гранаты и поливая из АКМа все вокруг. Получая жесткие удары пуль по бронику, чувствуя, как хрустят его ребра, он все равно шел вперед и стрелял, пока было чем стрелять.
Однажды патроны кончились, а граната, рванувшая слишком близко, посекла осколками ноги и контузила. Когда Слава пришел в себя, он ничего не увидел перед собой, кроме непроглядной темноты.  «Ну вот! Я ослеп», - предположил он, но когда сознание снова вернулось к нему, «духи» уже сняли с его головы мешок. Слава был в плену. То, чего он так боялся, все же случилось. Его не допрашивали, не пытали, его просто методично избивали ногами и прикладами, палками и цепями. Били, бросали в глубокую земляную яму, потом снова вытаскивали и снова били. Сколько времени продолжалась эта экзекуция, Слава не знал, потому как очень часто терял сознание. Но однажды  его перестали бить и даже начали кормить, если можно назвать едой кусок лепешки, которую ему бросали в яму. У Славы появилась надежда на то, что его поменяют, но – увы! – «духам» он был нужен совсем для других целей. Слава стал подопытным кроликом.
Наркотики приносили «духам» немалую прибыль, но покупатели желали убедиться в качестве товара. Тогда из ямы доставали Славу и проверяли товар на нем. Слава проваливался в мягкую тягучую нирвану, где не было боли, не было войны и вообще ничего не было. Он смирился со своей участью и уже ничего не ждал от жизни, кроме новой вожделенной дозы. Наркотики, которые испытывали на Славе, шли в Россию. Жадные до денег погранцы пропускали наркообозы через Таджикистан и даже подсвечивали им тропинки прожекторами.
Наркотиков переправляли так много, что однажды произошел весьма курьезный случай. Один рядовой пограничник, принимавший непосредственное участие в охране священной границы СССР, получал от контрабандистов, согласно своему званию и должности, весьма щедрую плату. Парень был деревенский и не обремененный интеллектом. Однажды он сложил толстые пачки дензнаков во вместительный посылочный ящик, набив его доверху, и отправил в родной колхоз мамане. В письме боец сообщил, что денжищи эти он заработал, и наказал мамане схоронить их до его дембеля. А уж как он возвернется и женится на Натахе, так уж они новый дом отгрохают и мотоцикл с коляской купят. Маманя не хотела, чтобы ее сынок женился на такой шалаве, как Натаха. И вообще, она шибко переживала за своего кормильца, а посему поехала в военкомат узнать, до каких пор ее кровиночка своей грудью будет границу защищать и по какому такому праву его в отпуск не пущают, а все деньгами откупиться норовят. Военком, услышав про деньги, немало изумился и стуканул дальше по цепочке про посылочку с денжищами. Когда через три дня местные особисты выехали на заставу пленять чудо-богатыря, он тут же упал со скалы и убился насмерть. Тайна его немыслимого богатства умерла вместе с ним. Зато остальные товарищи недалекого погранца были посообразительнее: деньги посылками на родину не слали, а потому благополучно дослужились до дембеля и в большинстве случаев просились на сверхсрочную. Вот и говори потом, что армия молодому человеку ничего не дает. Дает! Еще как дает! Только каждому свое!!!

Через полгода плена Слава стал законченным наркоманом, и по его поведению и реакциям уже нельзя было судить о качестве товара. Поэтому когда представители Красного Креста предложили выкупить его за медикаменты, «духи», не раздумывая, согласились. Проделав путь в сотни миль, практически не приходя в сознание, Слава оказался во Франции. Франция – несбыточная мечта любого жителя Совка. Для Славы она стала новой родиной, но произошло это очень нескоро.

Чтобы отвыкнуть от наркотиков, которые крепко держали в своих объятиях измученное тело, Славе пришлось пройти через ад. Ему хотелось умереть, но врачи и скрытые резервы молодого организма сделали невозможное. Слава остался жив, он был здоров, он был свободен,  и он был за границей.

Если бы Слава был освобожден Советскими войсками, его дальнейшая судьба была бы весьма туманной, но предсказуемой. В своем новом положении, по сути дела – нелегального иммигранта, он, конечно же, мог пойти в Советское посольство, а после, на родине объяснять дотошному следователю в течение нескольких лет, что он не предатель и не работает ни на ЦРУ, ни на какую другую разведку мира. А с его фамилией и весьма подозрительными родственными связями шансы отправиться на лесоповал были весьма велики. Кроме того, дома Славу не ждали. Конечно, его никто не проклял и никто от него не отрекся. Его просто похоронили с почестями в закрытом цинковом гробу. Когда представители Красного Креста пытались связаться со Славиными родными, привыкшие к провокациям родители четко и безапелляционно заявили, что Слава умер, как герой, выполняя свой интернациональный долг, и шутки по этому поводу весьма и весьма неуместны.

Какое-то время Слава работал в госпитале, там же, где недавно лечился сам. Мыл посуду в кафе напротив. Работал грузчиком в магазине. Но все это было временно, нелегально и ненадежно. Соотечественники более пугали Славу, чем притягивали к себе. Они делились на две группы. Первые – иммигранты послереволюционной и военной волны,  манерные русскоговорящие интеллигенты, брезгливо созерцающие все окружающее их безобразие, ненавидящие Союз, Францию и весь этот мир. Вторые – молодые ребята, которым чудом удалось сбежать из Совка.  Их легко  можно было найти в парке, где они вели ниочемные, бестолковые  беседы. Они тоже были разочарованы во Франции и в мечтах видели себя уже в Штатах, где их ожидала слава и успех. Они нигде не работали, жили на так называемый «социал» и всегда были там, где Армия Спасения раздавала благотворительный суп.
Как сложилась бы Славина судьба, неизвестно, но однажды в его руки попал журнал французского иностранного легиона. Порасспросив о легионе патлатых русскоговорящих пацифистов, Слава понял – это его шанс. Приемные пункты в легион были во всех крупных городах Франции, в журнале были адреса и даже схемы, показывающие, как добраться до легиона кратчайшим путем. Когда Слава  робко прошел через КПП и оказался на территории приемного пункта, он понял, что это его судьба. Стены пестрели наглядной агитацией на всех языках мира, обещая интересную, полную приключений и путешествий жизнь.
Всего лишь за одну пятилетку можно было заработать кучу денег, выучить французский язык и побывать в самых диковинных уголках нашей планеты, а по окончании контракта получить французский паспорт и массу воспоминаний о дружном и славном братстве, имя которому «Легион».
Но поступить в легион было не так уж просто. Нет, с физической подготовкой у Славы было все в порядке. Подтягивание на турнике, кросс - для Славы это были семечки: нормы, в которые нужно было уложиться, соответствовали нормам БГТО. Трудность заключалась в другом. Времена, когда в легион набирали все, что могло держать винтовку, канули в лету. Конечно, разношерстная публика, валившая в легион со всего света, пыталась оставить в прошлом свою старую жизнь, а заодно и долги, алименты и неотсиженные тюремные сроки, но зоркие психологи тщательно следили за тем, чтобы к ним не затесался наркоман, психбольной или резидент иностранной разведки.
Легион давал каждому новую жизнь в прямом и переносном смысле этого слова. Каждый получал новое имя и новую легенду своей жизни. Так, Слава стал Станиславом Коваленко, родом с Украины. Славе не очень нравилось быть хохлом, но, к сожалению, легенды и имена не выбирались, а назначались специалистами легиона. Славе вообще повезло, что его приняли. Он был честен с приемной комиссией и рассказал им все без утайки. Конечно, все эти сведения проверялись и перепроверялись, но тогда Слава об этом даже не думал. Он вступал в новую семью и не хотел начинать с вранья. То, что он принимал наркотики, хоть и не по своей воле, автоматически отчисляло его из ряда соискателей прямиком на гражданку, но военные награды и сила воли, помогавшая ему пережить плен, были несомненным плюсом.
Будущие легионеры ждали решения своей участи в казармах. А чтобы их содержание не было благотворительным, их вывозили на виноградники отрабатывать потраченные на их содержание деньги. На сборе винограда Слава встретил много соотечественников. Были среди них и «афганцы», только в отличие от Славы они сами сдавались в плен, убегая от армейской дедовщины, а после – раздавая обличительные интервью иностранным журналистам, проклиная свою бывшую родину и ее внешнюю политику, вывозились в Европу или Америку. В глубине души Слава презирал их, но не высказывал свое мнение вслух, так как и сам был далеко не ангелом. Искреннее умиление вызывали у Славы европейские мальчики, приехавшие из Бельгии, Италии, Испании и других благополучных стран Евросоюза в поисках романтики. Хилые, не имеющие ни малейшего представления о военной службе, они все, как один, хотели стать парашютистами и дослужиться до генералов. Выходцы из африканских стран были гораздо проще: они приехали в легион за деньгами, каждый из них должен был кормить целую семью, отправляя на родину часть жалования, а по окончании контракта – перетащить в Европу всех своих сородичей. Каждый приехал в легион со своим интересом, но все они стали единым целым, потому как легион не терпел личностей, легиону нужны были солдаты, четко и безоговорочно выполняющие приказы, а какого цвета была их кожа и что за мысли роились в их коротко остриженных головах,  командование не интересовало.
Правда, Славе не пришлось мучиться от отсутствия духа демократии, он попросту не мог себе и представить, что в армии можно иметь собственное мнение. И когда ему предложили выбрать воинскую специальность, он даже не поверил своим ушам. Конечно, Слава бы мог пойти в парашютисты и ничего нового и экстраординарного ему бы делать не пришлось, но приземления на минные поля и рукопашные говорили будущему легионеру Славе, что свою дань десанту он уже отдал. Душа просила чего-нибудь спокойного, не терпящего суеты, и Слава решил стать снайпером.
Его выбор всячески приветствовали, и опытный инструктор, родом из Финляндии, в течение полугода, не торопясь, тщательно преподавал Славе снайперскую науку. Позже Слава узнал, что выбрал еще не самое сладенькое и непыльное место службы. Если бы он заявил, что мечтает играть на скрипке в военном оркестре, ему бы наняли профессора из консерватории и обучили профессии с нуля, сколько бы времени  это ни потребовало, а служба до окончания контракта заключалась бы непосредственно в игре на скрипке, и уж, конечно, никто бы не позволил скрипачу копать траншеи или ломать кирпичи своими музыкальными ручками.
Но быть снайпером тоже оказалось неплохо. Отличное питание, умеренная физподготовка. По сравнению с Советской Армией это был рай. Обучение французскому шло очень быстро благодаря специальной методике, которая выработалась в легионе десятки лет назад. Нужно было учить французские песни, а вечером, построившись в коридоре, петь их хором. Капрал тщательно следил за тем, чтобы пели все, он даже прикладывался ухом к каждому рту, чтобы понять, поет легионер или только открывает рот.
Вообще, самым большим начальником для легионеров был капрал. Его приказы выполнялись беспрекословно и на полусогнутых. Офицеры были особой кастой и непосредственно с рядовыми не контактировали. Славе, конечно, было не привыкать подчиняться приказам, он хорошо помнил своего старшину, но даже он изумился тупизне и фанатизму европейских легионеров.
Как-то его вместе с восемнадцатилетним итальянцем отправили в дом ветеранов: шикарный замок, где в почете и уважении доживали свои дни престарелые легионеры, которые всю свою жизнь посвятили легиону и так и не создали семьи. Капрал приказал выкорчевать несколько кустов шиповника. Так итальянец схватился за эти кусты голыми руками и, несмотря на исколотые руки, тащил намертво вросшие в грунт растения, приказывая Славе присоединяться. Как только Слава ни объяснял ему, что надо сходить за лопатой и рукавицами, все было впустую. «Капраль, капраль!» - верещал итальяшка, давая понять, что приказ капрала – закон. В конце концов, итальянец попал на месяц в госпиталь, но при этом заслужил особое уважение за ревностное выполнение приказа. Славу же даже немного пожурили. Правда, он так и не понял, за что. То ли за то, что сам не искололся о колючки, то ли за то, что не остановил молодого придурка.
В легионе многое было странным. Казалось, главной задачей легиона было – привить особый легионерский квасной патриотизм. Честь нужно было отдавать не только старшим по званию, но и знамени легиона. Каждый легионер носил нашивки своего рода войск, своего полка и даже роты. Говорить следовало только по-французски даже между земляками. На первых порах к новобранцу приставлялся опекун, владеющий его родным языком. И если плохо знающий французский язык легионер что-то делал не так, наказывали его опекуна. Даже берет, столь привычный Славе со времен десантуры, в легионе носили, сминая в другую сторону. При каждом удобном случае им рассказывали о великих легионерах, сыгравших огромную роль в международной политике. С немалым удивлением Слава узнал, что родной брат Якова Михайловича Свердлова, чье имя носила родная Свердловская область, тоже был легионером и дослужился до высших офицерских чинов. Пропаганда была столь сильна, что не поддаться стадному чувству легиона было невозможно.
 Отслужив во Франции  положенный срок, Слава отправился в длительную служебную командировку. В мечтах Слава видел себя в Африке. Знойные мулатки, авокадо, шум океана… Яркие фотки из легионерского журнала обещали нескучную жизнь за пределами Франции. Но – увы! – Африку Славе увидеть не удалось, он поехал на Балканы.

Миссия  иностранного легиона в этом регионе носила чисто мирный характер – сопровождение автоколонн с гуманитарной помощью. Элегантные красавцы-легионеры чинно следовали впереди и позади грузовиков, и поводов для применения силы, не то, что оружия, у них просто не было. Но, видимо, Слава притягивал к себе неприятности, и однажды на горном перевале колонну обстреляли из автоматов. Легионеры сработали чисто по инструкции, и весь караван замер минут на десять в ожидании новой атаки, но ее не последовало.
Когда расслабившиеся бойцы считали дырки в тентах грузовиков, с гор лупанули опять, и на этот раз били прицельно. Трое легионеров и два наблюдателя из благотворительного фонда скончались на месте. Откуда стреляли, понять было невозможно: горы окружали дорогу со всех сторон, а эхо разносило звук выстрела на несколько километров. Если для прибывших из благополучной Франции миротворцев ситуация была запредельно критической и они откровенно паниковали, то для Славы с его фронтовым опытом обстрел колонны был делом весьма привычным и даже обыденным. Бегло оглядев упавшие на дорогу трупы, Слава определил огневую точку противника. Удобно устроившись за колесом автомобиля, он тщательно обследовал склон и без особого труда нашел дилетантскую, ничем особо не замаскированную лежку стрелка. Через несколько минут он произвел два выстрела, и пара трупов в горах безвольно выронили оружие из своих рук.
Стрелками оказались албанские подростки.  Многим бойцам, увидевшим расколотые пулей черепа, стало нехорошо. Слава же был невозмутим и в душе радовался удачным выстрелам, достигшим своей цели. Угрызения совести, чувство вины и остальной бред он навсегда похоронил в Афгане. Он по-прежнему был хорошим, смелым солдатом, только теперь он воевал за деньги, а не за идею. Подобное хладнокровие было высоко оценено командованием, и Славу наградили сразу двумя французскими медалями.
Через месяц Славу пригласили охранять какую-то встречу местных политиков. Встреча проходила на загородной вилле. Слава расположился на крыше и в рабочем порядке осматривал свой квадрат. Террористами и не пахло, местность была окружена двумя рядами оцепления, сверху то и дело пролетали вертолеты, контролирующие ситуацию сверху. Где-то вдали показалась машина. Она спокойно подъехала к КПП, водитель, видимо, предъявил пропуск, и автомобиль проследовал дальше. Вскоре авто снова остановилось, и водитель вышел из машины и направился к кустам, чтобы облегчиться. В оптику Слава разглядел, что на лацкане у этого человека нет значка, который являлся условным знаком для служб охраны. Каждый, у кого этот значок отсутствовал, мог быть застрелен на месте. Слава не стал стрелять, он лишь сообщил об увиденном по рации, и тут же с КПП выбежали автоматчики и положили мирно ссущего мужика на землю. Все это оказалось недоразумением, и у этого человека был треклятый значок, он просто забыл его прицепить, но факт остается фактом – охрана на шлагбауме пренебрегла проверкой условного знака, а снайпер, сидящий на крыше почти что в километре от КПП, заметил отсутствие крохотной детали на лацкане пиджака. Этот факт просто сразил сдержанных на похвалы командиров, и Славу, как очень ценного специалиста, отправили назад в о Францию, где он получил звание капрала и весь оставшийся срок своего контракта как сыр в масле катался, изредка сидя на крышах по маршрутам следования Президента Франции.
Военно-французская карьера Славы удалась, и он решительно собирался пойти на второй контрактный срок, но судьба приготовила ему новый сюрприз. Однажды его вызвал полковник. Войдя в кабинет, Слава козырнул, как и следовало, всем символам воинской славы иностранного легиона и приготовился получить новое задание, то есть инструкцию, на какой крыше придется сидеть ему в этот раз. Полковник был не один, рядом с ним сидел человек в штатском, и его колючие глаза сверлили Славу, не отрываясь. Полковник встал и,  молча похлопав Славу по плечу, вышел из собственного кабинета, а пожилой незнакомец в штатском знаком предложил Славе присесть.
 
В кабинете царила мертвая тишина, лишь огромные напольные часы нарушали ее своим монотонным тиканием.
- Курите? – произнес незнакомец по-русски с сильным акцентом, протягивая Славе сигареты.
- Нет, спасибо, я не курю, - ответил Слава по-французски.
Тишина снова повисла в воздухе кабинета.
- Остаетесь на второй контракт либо мечтаете обзавестись семьей, купить домик, завести ферму, а может быть, хотите открыть кафе? – незнакомец упорно говорил по-русски.
Слава решил придерживаться заведенных правил и отвечал ему на французском.
- Я хотел бы остаться в легионе. Возможно, в будущем я получу должность инструктора. О семье и ферме я не думал, ресторанный же бизнес явно не для меня, - слова, произнесенные им звучали четко и отрывисто, по военному лаконично и исчерпывающе.
Незнакомец не стал больше утомлять себя русским языком и уже по-французски спросил:
- Сколько человек вы убили за свою жизнь?
Слава понял, что от его ответа зависит многое, но так как он вообще не знал, к чему приведет весь этот разговор, ответил честно:
- Я их не считал.
- Ну что ж, иного ответа я и не ожидал. Значит, мы в Вас не ошиблись, - произнес с иронией человек в штатском.
Слава стоял на месте и без малейшего намека на беспокойство тупо смотрел на собеседника. Пауза затянулась. Человек в штатском молчал, молчал и Слава. Наконец, загадочный господин погрузил свою руку во внутренний карман пиджака и извлек из него визитную карточку, протянув ее Славе.
- Вы свободны, капрал. На карточке есть вся необходимая информация, чтобы связаться со мной. Когда у вас будет увольнительная, вы позвоните, и я встречусь с вами.
Господин в штатском был весьма доволен собой и говорил повелительным тоном. Слава отсалютовал ему и вышел из кабинета. По дороге в казарму он решил посмотреть на визитную карточку, полученную им при столь странных обстоятельствах. На визитке красовалась надпись «Жан», далее следовал номер пейджера. Конечно, Слава понимал, что самоуверенность его нового знакомого чем-то оправдана, и его вопросы относительно убитых – тоже неспроста, но все самые смелые догадки Славы рухнули после второй встречи с Жаном.
Когда Слава звонил на пейджер, его сердце бешено колотилось, а по спине то и дело пробегал холодок. Но едва он увидел Жана, мирно идущего ему навстречу через пять минут после звонка, Слава понял, что особенно выбирать ему не придется: за него уже все решили. Единственное, что он может – это смиренно выслушать условия нового контракта. 
Условия оказались шикарные. Славе предстояло работать на правительство. Место деятельности – планета Земля. Оплата – двадцать тысяч долларов за каждое удачно выполненное задание. Орудие производства – снайперская винтовка. Время на размышление по поводу данного предложения – ноль.
Слава стал агентом правительства, а если быть более точным – киллером международного масштаба. Правда, до выполнения первого задания Славе пришлось закончить ускоренные трехмесячные курсы спецподготовки, где будущего супермена учили самым разным вещам, казалось бы, бесконечно далеким от стрельбы: основы актерского мастерства, грим, правила этикета, история, география, английский язык и многое, многое другое. Слава был очень способным учеником. Все, что ему преподавали, уже хранилось в витиеватых цепочках его ДНК, и теперь, попав на плодородную почву, ранее не востребованные способности юного дарования расцвели пышным цветом.
Первое задание было весьма несложным и, в какой-то мере, знаковым. Слава был отправлен на Балканы, где еще совсем недавно миротворствовала его родная легионерская рота. Более того, огневая точка Славы располагалась напротив виллы, на крыше которой он так удачно базировался. Пролежав на голой скале полтора часа, приникнув к оптике, он откровенно обрадовался, когда по рации сообщили, что объект выходит из дома. Едва на пороге показался мужчина, наушник, вставленный в ухо, крякнул: «Это он!». Слава четко произвел выстрел на поражение. Пуля ровно легла над переносицей, и объект зашвырнуло обратно в дом, а Слава наконец-то слез с этой холодной скалы.
Перед посадкой в самолет человек в штатском вручил новоявленному агенту правительства конверт. В конверте, как и полагалось, было двадцать тысяч долларов наличными. Самолет летел в Тунис. После задания Слава никогда не возвращался сразу во Францию, только транзитом, иногда через две, три страны – таковыми были жесткие правила конспирации.
Когда Слава оказался в Африке, о которой он так долго грезил, ему дали неделю отдыха. Пляж, теплые волны Средиземного моря, публичный дом и огромная сумма наличных за пустяковое задание. Слава был на седьмом небе от счастья. Он понимал, что платили ему не за меткий выстрел, а за угрызения совести, которые, судя по всему, Слава должен был испытывать. Но – увы! – в тот момент Славе было откровенно насрать, что он угрохал объект, который недавно сам же охранял с такой нарочитой бдительностью.
Задания следовали одно за другим. Иногда по два-три в месяц. Менялись страны, альпинистское снаряжение сменялось смокингом. Менялись легенды прибытия в страну – от банального туриста до миссионера баптистской церкви. Менялись объекты – от мафиози до сенаторов. Неизменным оставалось только вознаграждение – двадцать тысяч наличными. За два года работы Слава сколотил себе приличное состояние, купил шикарный особняк в пригороде Парижа и уставил его  антиквариатом со всего мира, благо средств и возможностей путешествовать у него хватало. Побочными эффектами работы на правительство стали – привычка жить на широкую ногу и три европейских языка, которые пришлось выучить по служебной необходимости, разумеется, не считая французского, на котором Слава говорил без малейшего акцента, и родного русского. Хотя в Россию Славу не посылали, а ему иногда очень этого хотелось.
Глядя в прицел на очередной объект, Слава изо всех сил старался не видеть в нем человека. Но воображать себя на войне становилось все труднее. Люди, которых он убивал, были безоружны, полны сил и планов на дальнейшую жизнь. Слава превратился в банального киллера, хитрого, опытного и алчного убийцу по найму. Иногда, зависая в каком-нибудь борделе, пьяный в дым, с двадцатью тысячами в кармане, он задумывался о своей горькой судьбе человека без Родины, без семьи, без совести и чести, стреляющего из-за угла в людей, совершенно ему не знакомых, виновных лишь в том, что их заказали. Слава гнал от себя эти унылые мысли, но они вновь и вновь возвращались. Какие вопросы решает правительство, заставляя его убивать? Вопросы безопасности? А может, вопросы передела собственности, вопросы политических групп, вопросы ценовой стратегии или ставит кровавую точку в семейных вендеттах?
Слава много пил, он не принимал наркотики, и поэтому алкоголь был единственной альтернативой, не считая секса. Хотя сексом Слава пресытился довольно скоро. Трудно описать или с чем-нибудь сравнить то блаженство, которое испытываешь в руках опытной японской проститутки. В тот момент, когда твои яйца покоятся в горячем травяном чае, эта бестия делает тебе минет. Ее острый язычок возбуждает, но не дает кончить, и эта сладостная пытка может длиться часами. Но если в твоем мозгу, словно в немом кино, проходят объекты, которые ты удачно ликвидировал, эти лица с пробитыми в области переносицы черепами, эти искореженные от ужаса и боли лица мертвых людей, ни секс, ни алкоголь не спасают. Становится страшно. Боишься сойти с ума, боишься промахнуться на новом задании, боишься запомнить еще одно лицо, лицо убитого тобой человека. В конце концов, ситуация выходит из-под контроля,  это лишь вопрос времени.

Это было обычное задание, если можно назвать обычным убийство. Слава быстро нашел арендованную для стрельбы комнату, вынул из-под кровати винтовку и рацию, собрал винтовку, засунул в ухо наушник. Все, как обычно, ничего не предвещало того ужаса, который овладел Славой через четверть часа. Наушник глухо буркнул, уведомляя о приближении объекта. Слава отдернул занавеску и приник к прицелу. Напротив помпезно раскинулось здание оперного театра. В тот день была премьера, но людей у входа не было – спектакль уже начался.
Огромная черная машина, своей мрачной солидностью напоминающая катафалк, подкатила к театру. В наушнике снова буркнули, сообщив, что объект в автомобиле. Словно спаниель, учуявший добычу, Слава замер в ожидании выхода объекта. Двери авто открылись, и из него, словно звезда, ослепляющая своим испепеляющим светом, появилась она -  высокая брюнетка в алом платье с блестками. В прицел были видны мельчайшие черты ее божественного лица: прямой греческий нос, длинные загнутые ресницы и глаза, огромные, карие глаза, они светились ничуть не меньше, чем ее бриллиантовое колье. Алые, в тон платья губы божественно раздвигались в улыбке, обнажая белоснежный жемчуг зубов. Таких женщин нет, да и быть не могло. То, что видел Слава в свой прицел, напоминало кадр из довоенного кинофильма. Так очаровательны и безумно красивы могут быть лишь воспоминания о далеких и недоступных женщинах.
Из авто показался мужчина в смокинге. Маленький, лысый толстячок, со своим ростом он едва доставал до бюста красавицы и от того задирал свою мордочку вверх, чтобы поговорить с ней. Слава представил себе, как вгонит пулю в блестящую лысину и как кровь забрызгает даму. Он уже взял в перекрестие эту белую, круглую проплешину, но… Потом Слава много раз  видел во сне этот момент своей жизни. Во сне ему даже удавалось предотвратить то, что случилось дальше, тот роковой, тупой выстрел. Наушник буркнул: «Объект – женщина». Слава мгновенно перевел прицел на высокий лоб брюнетки и нажал на спусковой крючок. Все произошло мгновенно, и тут не было ничего странного. Старшина-ВДВшник и капрал легионер не зря ели свой хлеб. Мгновенное и четкое выполнение приказа – единственное, что они требовали от своих солдат, и Слава был лучшим, образцово-показательным супер-солдатом. Он лишь машинально выполнил приказ, но в тот момент, когда злополучная пуля вырвалась из ствола, в нем проснулся человек. Славе казалось, что пуля летит вечность, он был готов на все, чтобы остановить ее, но чудо не произошло. Как надломленная роза красавица рухнула на ступеньки, и лысый в смокинге недоумевающе трогал свое забрызганное кровью лицо. Слава не мог оторваться от прицела. Он смотрел на труп, бездыханный и великолепный труп убитой им мечты. Алое платье задралось, обнажая стройные ноги и бедра, высокая грудь кокетливо выставляла себя на показ из огромного декольте, а лицо женщины по-прежнему украшала улыбка. Она была похожа на нимфу, задремавшую в райских пущах. И лишь бордовая кровоточащая точка во лбу придавала ее европейскому лицу индийский колорит. Слава пристально смотрел ей в глаза, теша себя надеждой, что это кошмарный сон, и он скоро проснется. Да, он почти что поверил в это, но бурчащий в ухе наушник и визжащий мужчина на ступеньках театра не смогли разбудить его. Он убил ее! Убил! Ее больше нет и не будет никогда!
На ватных ногах он спустился по узкой лестнице на улицу. Он должен был следовать по определенному маршруту, но собраться с мыслями Слава не мог. Он просто побрел вниз по улице, озираясь, ежась от переполнявшего его страха. Сознание отказывалось подчиняться – Слава то крался вдоль стен, то без всякой причины переходил на бег, вновь останавливался, менял направление и снова бежал. Очнулся он на пляже, когда первые лучи солнца робко показались из-за сонной глади моря. Он понял, что этой ночью в нем погиб киллер.
Руководство восприняло эти известия в штыки. Максимум, что они предложили Славе – это трехмесячный отпуск. Слава умолял их отпустить его, клялся, что навсегда уйдет за толстые каменные стены своего особняка и до конца жизни будет выращивать розы. Его попытки спрыгнуть с пожизненного контракта были тщетны. Напротив, они здорово усложнили его жизнь. Уже через месяц в него стреляли, но, видимо, стреляла весьма посредственная замена Славы – пуля едва коснулась шеи, не более того. Из больницы Слава сбежал, не дожидаясь следующей попытки. Через два дня в Германии он узнал, что остался без средств к существованию: все его банковские счета были заморожены. Конечно, он мог бы переквалифицироваться в автослесаря и спокойно ждать, пока его не найдут – а это обязательно бы произошло – но Слава вспомнил о Родине.
Через неделю с купленным у поляка паспортом он достиг Варшавы, а через пару дней бодро шагал по Киеву. На свободной к тому времени Украине дела не заладились, и вскоре Слава, вооружившись сносными документами на имя господина Быкова, двинул на Урал.
Познакомившись с официанткой из ресторана аэропорта, он решил все свои проблемы: частный дом в пригороде Екатеринбурга в поселке Кольцово, молодая вдова с трехлетней дочкой и работа охранника на автостоянке.
Несколько месяцев Слава искренне наслаждался колоритом русских просторов. Баней. Блинами. Засахаренным клубничным вареньем. Отборным русским матом, на котором разговаривали аборигены, но… Как говорил царь Соломон: «Все проходит, и это пройдет». Новоявленная супруга начала ныть от нехватки денег, долбанный снег осточертело чистить на вверенной ему стоянке, а местное питание добавило к сбалансированной фигуре Славы лишние десять кило и устойчивую изжогу. Афганцы не раз предлагали бывшему десантнику идти в братву, но пацифистские настроения и слабые документы заставляли Славу вежливо отказываться.
Помог, как всегда, Его Величество Случай. Однажды Слава стал свидетелем весьма нелепой, но очень опасной сцены. Пара плотных лысых парней, ставящих на стоянку «Мерин», тщетно пытались выковорить заклинивший патрон из «Макарова». Делали они это настолько по-дилетантски, что Слава решил помочь им, дабы они не перестреляли друг друга и не испортили охраняемые Славой авто. Поглядев, насколько профессионально Слава обращается с оружием, обалдевшие пареньки начали зазывать его на работу. Слава, было, приготовился вежливо отказать, но оказалось, речь идет о вполне легальной, хорошо оплачиваемой службе.
Получив расчет на автостоянке, Слава переехал в Екатеринбург и стал преподавателем огневой подготовки в школе телохранителей. Работа была творческой, платили прилично, конечно, не так, как во Франции, но по местным меркам на жизнь хватало. Шарм и обаяние Славы не оставили равнодушной юную дочь директора школы, и вскоре Слава съехал со съемной квартиры на территорию тестя – папы своей гражданской жены.
Василий Иванович Картавкин, директор школы телохранителей, был бывшим полковником МВД. Поэтому когда Слава заявил, что у него сперли паспорт и поэтому он не может законно оформить брак с горячо любимой им дочерью Василия Ивановича, будущий тесть без лишних проволочек изладил Славе паспорт с местной пропиской, а в подарок к будущей свадьбе приложил к паспорту водительские права и документы на свой потрепанный «Шевроле». Слава расцеловал тестя, но со свадьбой решил не спешить. Теперь, когда у него в кармане лежали настоящие документы, он наконец-то мог реализовать свой капиталистический опыт в бизнесе. Школа телохранителей значительно расширила спектр предлагаемых услуг.
Стрельбе стали обучать всех желающих, и тир был забит до отказа «новыми русскими». Школа предлагала любые консультации, а самое главное – пристрелку оружия. Усилиями Славы на базе школы появился цех по ремонту оружия и прочее, и прочее, и прочее.
В благодарность Василий Иванович не стал настаивать на немедленной свадьбе и произвел Славу в свои замы. Однажды в Славин кабинет зашел мужчина в камуфляже, на рукаве его куртки красовалась эмблема СОБРа. Вошедшим был капитан Трупов. Конечно, фамилия у СОБРовца была невеселая, но так как капитан был снайпером, фамилия приобретала зловещий характер. Прослышав о мастеровитом сотруднике школы телохранителей, Трупов обратился к нему с вполне обычной просьбой установить оптический прицел на СВД. В принципе, процедура была достаточно рутинной, если бы не прицел, который Трупов бережно вынул из футляра. То, что лежало на столе перед Славой, нельзя было назвать прицелом. Вернее, тот прицел, который лежал перед ним, не мог существовать в природе. Мастерство снайпера заключается в его выдержке, сильных руках и отличном зрении, но главной и неотъемлемой чертой любого снайпера является молниеносная оценка расстояния до объекта, а следовательно, и точность прицела. Снайперы наизусть учат мудреные таблицы прицеливания и годами на практике добиваются предельной точности попадания. Стрельба по движущейся мишени  - вообще высший пилотаж. Слава знал об этом не понаслышке и поэтому сперва не поверил своим глазам.
Черная коробочка с окуляром имела тумблер. Под тумблером красовались выгравированные «ВКЛ» и «ВЫКЛ». Когда Слава щелкнул тумблером и посмотрел в прицел, сердце его замерло. Прицел определял расстояние до цели и красной точкой на прозрачной жидкокристаллической панели высвечивал перекрестие. Все, что необходимо было для стопроцентного попадания – просто посмотреть на объект через прицел: электроника все делала сама.
Капитан пояснил ошалевшему Славе, что прицел сам выдает упреждение. Высунувшись в форточку и наведя хитроумное приспособление на мимо проезжающие машины, Слава убедился и в этом: точка стала смещаться по горизонтали, ведя объект. Нет, конечно, ничего волшебного в этом прицеле не было. Такие прицелы стояли на современных бомбардировщиках, на некоторых кораблях и подводных лодках, да только весили они не меньше пятидесяти килограммов и стоили около полумиллиона долларов. Как удалось запихнуть эту чудо-машину в столь миниатюрную коробочку, было уму непостижимо. Едва скрывая свой восторг, Слава заверил капитана, что установит прицел на винтовку и как бы между прочим поинтересовался, где можно приобрести эту игрушку. Оказалось, что этот прицел изготовлен в единственном экземпляре, а капитану его дали на испытание в боевых условиях, так как он уезжал в командировку на Кавказ. Именно там на просторах воюющей Ичкерии Трупову предстояло испытать прибор. Поразительным был и тот факт, что изобретателем и изготовителем прицела был безработный инженер, бывший конструктор оптико-механического завода.  Тридцать лет он отдал любимому предприятию, а когда ему перестали выдавать зарплату, ушел в коммерцию, но так как ничего в торговле не понимал, очень быстро прогорел.
Прицел он изобрел и собрал от нечего делать, буквально на коленках. Такая наколенная технология, конечно, не могла дать высокую производительность, поэтому-то изобретатель очень хотел заинтересовать своим прицелом армию и получить за это хоть какие-то деньги. Но безработный гений брался сделать этот прицел и на заказ, в штучных экземплярах, по цене триста баксов за  штуку. Меньше не выходило, хоть детали к прицелу были и вынесены с  завода за бутылку, себестоимость прицела была весьма высока. Это обстоятельство весьма разочаровало изобретателя, потому как он мечтал, что его прицелы с руками будут отрывать охотники, которые спецподготовки не проходили и самостоятельно целиться с простым оптическим прицелом не могли. Но отдать за прицел триста долларов охотникам было не по карману.
Закончив рассказ о незадачливом инженере, Трупов дал Славе домашний телефон Михаила Алексеевича – так звали изобретателя, и, оставив прицел и винтовку, удалился.
Около часа Слава крутил в своих руках чудо техники и, только окончательно убедившись, что он не спит, прикинул, сколько таких прицелов он смог бы втюхать своим толстосумам, оккупировавшим его тир каждые выходные. Полторы тысячи «зеленых» за прицел для них были семечками. Посчитав предполагаемую прибыль, Слава смело позвонил изобретателю с предложением о сотрудничестве. Голодный гений, узнав, что речь идет, как минимум, о трех десятках прицелах, на радостях сбросил цену до двухсот пятидесяти за штуку, но попросил подыскать ему мастерскую, где можно было бы свободно пользоваться фрезерным и токарными станками. Слава сразу вспомнил о хитром и жадном еврее Жене, который за неучтенный нал изготавливал входную группу из алюминиевого профиля для школы телохранителей. Узнав о том, что Женя на самом деле – директор завода металлоконструкций, Слава нимало удивился. «Если ему не впадлу лично заниматься «левыми» заказами, то мастерскую в аренду этот жидок отдаст с закрытыми глазами», - подумал Слава и не ошибся.
Работа закипела. Первые десять прицелов ушли за неделю. Неизвестно откуда про прицел узнали в Казахстане и заказали оптом двадцать штук. Капитан Трупов похвастался своим прицелом в Чечне, и оттуда прибыл гонец за десятью прицелами. В кого они собирались целиться у себя в Грозном, оставалось только догадываться. Словом, от клиентов не было отбоя.
Однажды к Славе обратился очень солидный промышленник с необычной просьбой. Ему, как и многим, был необходим прицел, но заказчик пожелал, чтобы корпус прицела был непременно серебряным. Слава выкатил клиенту огромную сумму, на которую тот согласился, не торгуясь, и тем самым обрек легкомысленного Славу на огромные по своим масштабам неприятности. Серебряный прицел был установлен на карабине и подарен Президенту России. Такое чудо техники не осталось без внимания, а когда в Чечне взяли иранского снайпера с аналогичным аппаратом, машина ФСБ закрутилась по полной.
Спецподготовка Славы дала свои результаты. Когда он заметил слежку, то не стал дергаться и пороть горячку. Отчасти Слава даже обрадовался тому, что попал в разработку. Размеренная семейная жизнь и скромное, лишенное приключений существование изрядно поднадоели, поэтому он даже не стал анализировать, кто и зачем ведет его. Для себя он решил, что слишком загостился на Родине и с его-то способностями он гораздо лучше устроится в Европе. Чтобы усыпить бдительность следящих за ним оперативников, Слава стал усиленно готовиться к свадьбе, а именно – подыскивать шикарную дорогую квартиру для создания в ней уютного семейного гнезда. Под этим предлогом ему удалось занять кучу денег у всех родственников будущей жены. Кроме того, Слава взял кредит в банке под строительство еще одного тира. Складывалось впечатление, что молодой способный бизнесмен прочно укоренился на уральской земле и его дело процветает. На самом же деле Слава сколотил приличную сумму наличными. Ее вполне хватало на первое время заграничного вояжа, но главной ценностью в багаже неисправимого авантюриста был чудо-прицел, а также – подробные чертежи и электронные схемы его устройства.
Однажды Слава пошел ставить машину в гараж и не вернулся. Через два дня его «Шевроле» нашли на стоянке аэропорта. Спохватившиеся контрразведчики выяснили, что господин Быков вылетел в Испанию. Правда, к тому времени Слава уже был в Германии с весьма сносными документами гражданина Израиля. Бундесвер не на шутку заинтересовался предложенным ему  прицелом, так что Слава заключил довольно выгодный контракт с бюргерами. Значительно укрепив свое материальное положение, он не стал испытывать судьбу, и,  чтобы замести следы, растворился в Соединенных Штатах Америки. В то время, как ФСБ в бессильной злобе арестовывало не только неудавшегося тестя Славы и его безутешную невесту, несчастного изобретателя прицела и арендодателя мастерской – Женю-Рабиновича, капитана Трупова, официантку из Кольцово, с которой Слава когда-то жил, словом, всех тех, кто хоть как-то контактировал с легионером,  Слава, скорее всего, получал лицензию на открытие оружейного магазина или тира где-нибудь в штате Аризона или в Техасе.

Глава  26

Женя-Рабинович, попав в такой жесткий переплет и просидев в камере больше недели, рассказал следователю все свои прегрешения, начиная с первого класса начальной школы. Разумеется, во всех красках он расписал и аферы с остановочными комплексами. Саша в рассказах Жени, как и полагалось, предстал гением криминального сообщества под всемогущей крышей мэрии, так что в аресте Саши не было ничего необычного.

В комнате было невыносимо душно, Лиза не могла сомкнуть глаз: «Что-то случилось, что-то произошло непоправимое, ужасное, безвыходное. Саша, где ты? Как помочь тебе?». Нет, это не была банальная истерика беременной бабы. Лиза не плакала, не кричала, она сидела на кровати, раздвинув ноги, обхватив руками живот. Она часто сидела так, ей казалось, что она просто держит на коленях своего ребенка. Ребенка, которого никто не ждал в этом жестоком и бессмысленном мире.
«Господи! Как мне спасти его? Молиться! Конечно, молиться, обязательно молиться». В мозгу завертелись давно забытые старославянские слова:  «Как же там.. ведь бабушка-то учила меня, учила же. Отче наш, иже еси на небеси…. Не помню, не помню!». Бабушка. Лиза закрыла глаза, и образ сухонькой морщинистой старушки в белом платочке предстал перед ней с такой невероятной правдоподобностью, что Лизе стало немного жутко. Бабушка. Лиза любила ее. Может быть, так любят своих бабушек все внуки и внучки земного шара. Может быть, любовь к этим милым женщинам продиктована генным кодом. «Родная, как же мне было хорошо и спокойно с тобой, как бы я сейчас хотела снова разлечься на твоей пуховой перине, укрыться стеганым одеялом и слушать, слушать твои волшебные сказки и страшные истории, которые происходили в вашей деревне. Я помню твой голос, твой уральский окающий говорок. Я помню твои руки, худые, с длинными пальцами. Кожа на них была такая тонкая и гладкая, как пергамент. Я часто спрашивала, почему у тебя, бабуля, такие руки. А ты мне – от работы, от работы, Лизонька. Что же я тебя не слушала, бабушка? Сколько ты меня учила молиться и божьей матери, и святому духу, и ангелу-хранителю. Не помню, ничего не помню. Сказки твои до сих пор в мозгу сидят, истории разные, а молитвы – ни одной. А ведь ты мне говорила: «Учи, учи, Лизка, придет беда, что делать-то бушь? Молитва-то свята – горы свернет. Да попросту у бога не проси, токо когда прижмет тя, токмо тогда. Ой, господь-то добр да велик. Он нам один защитник, одна надежа. Он чудеса творит, как мы чай пьем. Ему невозможного нету, он и по воде, аки по суху ходит. Но смотри, не проси, чё не попадя, а то сама спужаешься, че выпросила. Вона, случай-то был у нас в деревне, аккурат война началась сорок первом-то годе….
Жила у нас в деревне одна баба Настька, она еще внучкой поповской была, а мать-то у ней за татарина вышла. Поп-то, знамо дело, дочку-то за нехристя не отдавал, дык татарин-то энтый ее увозом из дому взял, без благословения. А оно токмо для Настькиной матери еще лучше получилось, потому как всю ейну семью в революцию-то постреляли, она одна осталась-то со всей семьи. Токмо тем и в живых осталась-то, что за татарином жила, дескать, супротив воли отцовской пошла, со старой жизнью порвала. Но она все равно шибко набожна была. Молитв знала,почитай, все. И Настьку-то тоже всем молитвам-то научила. А ешо у Настьки икона была старинна. Когда церковь ломали, батька-то ейный, татарин, тожна ломал, значит. Но не гляди, что нехристь, одну иконку-то за пазухой схоронил и дома в подполе сберег.
Так вот, значит, когда война-то началась, Настька-то токмо замуж выскочила, довольна-то была, спасу нет, все под ручку с мужем-то ходила. А мужик-то у нее справной такой был, на трахторе работал, Серегой звали. Как Сталин про войну объявил, он, Серега-то,  пошел в военкомат, мол, на фронт добровольно. Он ентот комсорг был, идейный вродя. Ну его и отправили, а через неделю Настька-то узнала, что на сносях. Ух она рявела, рявела. Ей-то людя говорят, что Сереге бы броню дали, как он трахтористом робил. Его бы и на войну ба воще не взяли, пахал бы, да и все, на трахторе-то на своем. Настька ревет, не унимаеца, а ей хто-то возьми да брякни, мол, чё щас реветь-то, слезы-то проливать, да сопли на кулак мотать. Молись, мол, деваха, авось господь-то сжалится, да Серегу-то  твово возвернет,   возвернет, говорят, с фронту-то на трахтор. Ну, она и впрямь выть-то перестала, образок схороненный вынула да давай молиться-то. Да молится-то и день, и ночь, аж белая уся, молится да молится беспрестанно.  И на работе глядишь за нею, она губами-то чёй-то перебирает, бормочет чёй-то. Ну, усе-то думали, че она, мол, за Серегу молит, мол, чтобы сым ниче на фронте не случилось. Полгоду прошло,  у Наськи ужо живот-то   здоровый был. Сидит она в избе,  гыть дверь скрипнула, на пороге стоит  ейный Серега. И че, значит, с фронту сбег. Она-то обрадовалась, а он ей грить: «Ты че, мол, надо мной сделала, я ить ни есть, ни спать не могу, не токмо воевать, меня все к тебе тянет, спасу нет». Она-то и говорит: «А я молилася, чтоб ты домой вернулся, вона ты и вернулся». Серега-то ей и говорит: «Ну усе, теперь мяна поймают и к стенке, так что я теперь дезертир. Че, грит, не могла молиться, чтоб меня с фронту по закону домой отозвали али по ранению». Настька-то и прямь поняла, че наделала. Опять реветь, че делать-то не знат. Ну, добро, господь-то надоумил Серегу-то пойти в сельсовет сдаться, а тадысь еще двести двадцать седьмой приказ-то аще не ввели. Это, что, мол, ни шагу назад. Ну и свезло Сереге, его, ишь, не расстреляли, а токмо в штрафбат. А кода он уезжал-то, крикнул Настьке: ты, мол, молись, чтобы не убили меня. Ну, Настька-то, понятно, стала молиться, чтобы не убили. И, знать, опять все исполнилось. Серегу-то малость поранило, дык его опять в нормальну-то армию перевели, а потом еще на танке ему ездить разрешили. Он и всю войну-то на танке проехал и в медалях весь вернулся. Он и сам, ишь, говорил, что смерть-то в глаза уж видал, и не раз, грит, и не два, а господь, знать, его берег. Грит, за тебя шибко молятся дома-то. И вот такой справной мужик домой вернулся. Молитва-то она че делает. Токмо, знать надо-то, че просишь, а то совсем несуразица-то исполнится, че делать-то бушь тода?»
Эх, бабушка, я бы попросила, мне бы только молитву вспомнить!»

Лиза легла и постаралась уснуть, надеясь, что, может быть, во сне она сможет  вспомнить бабушкины молитвы. «Господи, услышишь ли ты меня тогда? Все, чего прошу я от тебя – это он. Пощади моего Сашеньку, господи, только бы с ним ничего не случилось!».

Глава   27

Человек в штатском был незыблем, как скала, но это была лишь показная непреклонность. Саша смотрел на него, с трудом изображая страх на своем лице. « Этот болван секунду назад произнес мой оправдательный приговор. Знаю ли я Женю Рабиновича? Лучше бы он сразу сказал: «Один еврей вляпался в дерьмо и прикрывает свою жопу разными, хоть что-то значащими именами, а поскольку вы – единственная его связь с промэрскими кругами, он ссылается на вас». Какой он важный, этот мент в штатском, прямо-таки полубог. Откуда такие берутся? В школе-то, поди, был тихим троечником, фискалом и трусом, а получил погоны и ксиву в красной корочке и возомнил себя орлом. Какая жалкая у них жизнь, да даже не жизнь, а существование. Ну, раньше можно было понять: в воздухе витали какие-то идеалы, значит, были и фанатики, готовые за светлое коммунистическое будущее жизнь положить. А сейчас-то что? В России больше миллиардеров, чем во всей Европе, а где они взяли свои капиталы? Вот то-то и оно! И этот ментеныш в пиджаке никогда не сподобится у них это спросить. Все, что ты можешь – это прихватить какого-нибудь придурка вроде Жени за то, что он по дешевке ворованный алюминиевый профиль скупал. Глазки-то у него какие строгие, будто он и не человек вовсе, а робот. Нет, врешь, дядя, ты человек: также, как и все жрешь, пьешь и ходишь в уборную, завидуешь богатым парням на «Мерсах», пускаешь слюни по длинноногим девицам, боишься за своих детей, ненавидишь жену и тещу, мечтаешь о красивой жизни. Так что одно из двух – либо ты чисто формально будешь проводить очные ставки и корябать дешевой шариковой ручкой протокол, либо постараешься вышибить у меня денег.  Ну, пожалуй, на понт ты меня не возьмешь, но мне лучше сделать вид, что я жутко тебя испугался. Потешу твое самолюбие. Хотя это так мерзко – унижаться перед этим глистом. Да я бы первый стал налоги платить, чтобы в милиции нормальные, честные люди работали с хорошими зарплатами, а не такие кровососы. Как хочется плюнуть ему в харю…. Нельзя: там, на воле Лиза, она одна, и мне нужно выйти отсюда, как можно скорее».
- Товарищ полковник, произошла какая-то ошибка. Я – работник одного очень ответственного общественного аппарата, меня должны были встречать. Мои коллеги, наверное, волнуются, я хотел бы позвонить, - голос Саши звучал тихо и очень жалостливо. Судя по всему, серьезный мужчина в штатском очень обрадовался, что с ним говорят в таком изысканном, подобострастном тоне.
 «Вот гнида, обрадовался, гад, что я его полковником величаю. Сам-то он,  поди, от силы майор», - подумал про себя Саша, а вслух добавил:
- Позвоните моему папе в столицу, он разрешит эту нелепую ситуацию.
Мужчина в штатском нарочито кашлянул и молвил:
- Вы напрасно волнуетесь. Для вашего задержания у нас были все основания, и в ваших же интересах ответить на все наши вопросы, тем самым значительно облегчить свое положение.
«Вот, падла, да будь у меня сейчас ствол в руках, ты бы передо мной ужом вился, чтобы в живых остаться. А коли мы по разные стороны решетки, можно из меня кровь пить». Саша побледнел от злости, но его оппонент воспринял эту бледность по-другому:
- Ну, Вы так уж не волнуйтесь. Может быть, вам воды? Присядьте. Я думаю, что мы довольно скоро все выясним, разумеется, если вы нам поможете. Вы готовы дать показания?
- Да, конечно, я готов. – Саша приготовился к нудному, многочасовому допросу, когда мент будет медленно писать на желтых листках бумаги вопросы, просить расписаться под ними, а потом также медленно записывать ответы. Ожидания Саши не оправдались, в камеру внесли магнитофон с микрофоном.
«Вот те на, - удивился Саша, - не иначе как техническую поддержку от коллег из Америки получили и, наверное, недавно: еще не успели магнитофон домой спереть. Ну что ж, давайте писать на кассету. Правда, это очень странно и пахнет какой-то провокацией».
- Вы готовы? – произнес мент и нажал на запись. Далее Саша подробно рассказал, где, когда и при каких обстоятельствах познакомился с Женей, сколько они не виделись и когда встретились снова.
Мент часто перебивал Сашу и просил заострить внимание на деталях. Сашу это искренне удивляло, но он подчинялся и вспоминал мельчайшие подробности. Мент одобрительно кивал головой и задавал следующие вопросы. Саша ждал, когда же ему начнут предъявлять получение взяток за лоббирование интересов завода Рабиновича. Но мент удивил его в очередной раз. Выключив магнитофон, он так и не коснулся этой темы. Неужели у Жени хватило ума не колоться насчет распределения прибыли, или это хитрый ход со стороны так называемых блюстителей закона? Саша терялся в догадках, а мент с невозмутимым спокойствием сворачивал микрофон.
- Теперь я могу идти? – робко спросил Саша.
- Еще нет, но чтобы вы не скучали, сейчас вы сможете увидеть своего друга, он задержится у нас надолго, так что будьте к нему снисходительны.
Довольный собой мент вышел, а через пару минут в камеру завели Женю. Это было страшное зрелище: худой, с болезненно бледным, небритым лицом, он выглядел как настоящий профессиональный революционер.
- Женя, как дела? – Саша от неожиданности задал достаточно глупый вопрос.
Женя, словно затравленный зверек, бегло осмотрел камеру, а потом, вплотную придвинувшись к Саше, затараторил:
- Ты давно здесь? А, не важно…. С тобой уже говорили? Тебе дали позвонить? Хотя, конечно… Но они тебя отпустят, они связываться с мэром не будут, это точно, они не будут. Я – уже давно… Они меня давно держат, я им все, все рассказал. Они все знают, а меня не выпускают. А тебя выпустят. Я-то кто? А ты! Тебя выпустят. Попроси, попроси за меня. Я… Я… Пусть им позвонят насчет меня. Они…, они мне шпионаж, торговлю и изготовление оружия, они мне – шпионаж.
Женя трясся как в лихорадке. Казалось, он сошел с ума и бредит.
- Объясни толком, причем тут шпионаж? За что тебя взяли? За что тебя взяли менты? – Саша с силой встряхнул исхудавшего Женю.
- Саша, какие менты? Мы с тобой в ФСБ.
Женя был прав. Здание УВД соединялось со зданием ФСБ, и хитрые контрразведчики часто пользовались мудреными переходами между строениями, дабы ввести в заблуждение недалеких граждан, вроде Саши.
- Женя, ты что – родину продал? – от неожиданности Саша во второй раз сморозил глупость.
- Я… Я… Они у меня в аренду, за нал, за неучтенку, я… Я не знал. Какие-то прицелы. Оружия я не видел, не видел. А они мне – изготовление и торговлю, и шпионаж. А я.. я… Саша, спаси меня, Саша, они тебя выпустят, они против мэра не пойдут, - Женя был близок к истерике, по его впалым щетинистым щекам текли крупные слезы.
- Что ты им сказал? Что ты им сказал, Женя?
- Все. Все. Я все им рассказал.
- Слушай, ты, урод, а ты случайно меня к своему шпионажу не приплел?
- Нет, я все по правде рассказал, но они и так все знали, они и так все знали. Саша, спаси меня.
Тяжелая металлическая дверь лязгнула засовами. На пороге стоял все тот же мужчина в штатском.
- Гражданин Иванов, вам пора в свою камеру,  - Женя вздрогнул, как будто его ударили электротоком, и попятился к выходу.
Женю увели, но ФСБшник остался:
 - Как вы сами понимаете, мы знаем все. И ваш напуганный друг Женя тут совершенно ни при чем. Он лишь еще один свидетель, не более того. Ваш, так называемый, «Центр» давно находится в зоне нашего пристального внимания. Вы заметили, я нарочно не задал вам ни единого вопроса о вашей профессиональной деятельности. Я просто не хотел заставлять вас врать. Повторяю, нам известно буквально все. Для меня не секрет, что  многие из сотрудников нашей конторы работают на мэра, да мы не препятствуем этому, пока не препятствуем. В вашем Центре также достаточно людей, работающих на нас, и вы о них никогда не узнаете. Со стороны может показаться, что мы пустили вашу деятельность на самотек. Но это не так, мы просто придерживаемся нейтральной позиции, - голос самоуверенного ФСБшника  звучал размеренно и монотонно, гипнотизируя Сашу. - Вы, разумеется, считаете, что деньги решают все, но это не так . У нас достаточно компромата на весь ваш предвыборный штаб. Нам известны точные суммы взяток, отданных  за телевизионную частоту, так что оборудование, за которым вы ездили в Москву, запросто может остаться не у дел.  Мы знаем, во сколько обошелся контракт на приобретенные вами газеты. Нам известны особые условия подписания мест на установку щитовой рекламы. В период предвыборной кампании все щиты города будут в вашем распоряжении. Мы знаем о журналистах, которые находятся под вашим покровительством и на вашем содержании. И разумеется, мы знаем, где вы берете деньги на столь активную деятельность. Вы, лично вы, контролируете поборы с торговых точек. Ваши старшие товарищи собирают деньги со строительных организаций за землеотводы в центре города, другие люди берут мзду за лицензии, и этот список можно продолжать. У нас есть все адреса, фамилии и явки. Возникает вопрос, почему мы до сих пор не прихлопнули ваше осиное гнездо? У вас возникает этот вопрос? - ФСБшник в упор сверлил Сашу глазами.
- Возникает! – промямлил Саша, как нашкодивший школьник.
ФСБшник одобрительно кивнул головой и продолжил:
- Ваше удивление было бы еще большим, если бы вы узнали о всей полноте нашей осведомленности. Мы знаем, каким образом вы собираетесь победить на выборах. Не удивляйтесь, все ваши «засланные казачки» у нас посчитаны. Хотя придумано оригинально. Насколько я понимаю, вы к этому тоже руку приложили, этим и объясняется такой стремительный рост вашей карьеры. Когда я узнал, что мэр собирается на губернаторские выборы, я ушам своим не поверил. Он бы еще в Президенты России намылился. Но когда нам стало известно, что ваша, с позволения сказать, контора купила трех министров из областного Правительства, все встало на свои места.  В час «Ч» министры  начинают каяться во всех смертных греха и, утирая слезы раскаяния, показывать пухлым пальчиком на губернатора, мол, это не мы, он нас заставил. Промэрские СМИ подхватывают эту тему и утопят губернатора в дерьме. Вы и в Москве журналистов прикупили. Не удивляйтесь, нам и это известно. Конечно, губернатор чист, но для шумихи всероссийского масштаба министров с их покаянием хватит. Мы могли бы посадить этих иуд в соседние камеры, возможно, мы так и сделаем, но в наших же силах и закрыть глаза на грязные игры. И от вас зависит, как будут развиваться события. Вы – человек достаточно новый в мэрской команде, но к вам прислушиваются. Возможно, это связано с вашим отцом, либо вы внесли свежую струю в загнивающее болото мэрии, для моей организации это не важно. Главное – какие выводы вы и ваши старшие товарищи сделают после нашего с вами разговора, на что будет опираться новая областная власть. Насколько я понимаю, мэр идет на выборы не из любви к народу. Мы поделимся с ним информацией, он поделится властью, и все будут довольны. Не скрою, ныне здравствующий губернатор на контакты с нами не идет. Но он человек старой закваски, принципиальный, честный, справедливый. Ему наша поддержка не нужна, а вашему кандидату, извините, без нас не обойтись. У нас такие архивы, что ваша чахлая коллекция компромата в сравнении с ними и яйца выеденного не стоит. Кстати, а куда вы своего Юрия Васильевича дели? Отправили за кордон или сразу закопали? Ваш Юрий Васильевич – человечишка-то премерзостный. А вы как считаете?




Глава  28.

Такси везло Сашу по пустым Екатеринбургским улицам. Его принудительное знакомство с «бойцами невидимого фронта» продолжалось в общей сложности шесть часов. Саше показалось, что прошла вечность.
Сев в машину, Саша машинально назвал адрес родительской квартиры. После он не раз размышлял над тем, что поступил правильно: ехать к Лизе было бы непростительной глупостью. За ним мог быть «хвост», да и вообще машина с шашечками как-то подозрительно удачно проезжала по улице Ленина в момент его выхода из парадного Главного Следственного Управления. Согласитесь, пустое такси в четыре часа утра – несколько странновато. А может, это галлюциногенный бред и не более того. Но точно – чекисты следили за ним.  По их мнению, Саша обязательно должен был жутко напугаться. Наверное, так и нужно было сделать – немедленно звонить дяде Коле, а тот уж как профессионал сумел бы  накалить обстановку по максимуму. К несчастью или к счастью, Саша не стал никому звонить. Он просто тупо сидел на кухне, созерцая бодрую струю пара, вырывающуюся  из носика давно вскипевшего чайника. У него была какая-то тихая истерика, он не мог ни о чем думать, анализировать, сопоставлять факты, он просто сидел и смотрел на кипящий чайник. Система. Саша впервые столкнулся с системой, и это было ужасно. Отец не раз рассказывал ему о своих подзащитных, которых откровенно «заказали», но Саша не понимал всю глубину и трагизм этих рассказов, пока сам не оказался в камере.
Любого, абсолютно любого человека можно вот так вот запросто схватить на улице и запереть в клетку без всяких объяснений, замордовать допросами и «повесить» на него любое преступление.
В памяти всплыл один из таких случаев, рассказанный отцом за чашкой чая. Они сидели всей семьей на кухне и ужинали… на этой самой кухне, где сидел сейчас одинокий и впавший в ступор Саша. Мама разливала чай, накладывала в вазочку клубничное варенье, отец читал прессу, то и дело отвлекаясь на тихо бурчащий телевизор. Вдруг он , резко отшвырнув газету, подбежал к телику и прибавил звук.
В программе «Время» сообщили, что Букеровскую литературную премию получил наш соотечественник и земляк. Отец смачно щелкнул пальцами и, не скрывая своего восторга, воскликнул: «Молодец, чертяка, не сломался-таки!». После отец, возбужденный услышанной новостью, поведал историю своего знакомства с Букеровским лауреатом.

Жил в Екатеринбурге один талантливый парень Алексей Вольский. Был он, что называется, самородком от литературы, хотя, разумеется, как настоящий гений, сам он этого не осознавал. Как только он научился говорить, начал он рассказывать разные истории. Откуда он их брал – одному богу известно. Родители сначала, было, стали их записывать: шутка ли – сын вундеркинд, а потом плюнули, потому как из Леши эти истории лились нескончаемым потоком, как из рога изобилия. Возможно, юный талант так и остался бы местным литератором коммунальной квартиры № 27 у доме 5 по улице Ленина, но случилось несчастье, подтолкнувшее маленького писателя обнародовать свои сочинения.
Лешин отец умер. Умер тихо и скоропостижно от сердечного приступа. Мама, далеко нестарая еще вдова, осталась с шестилетним ребенком на руках. За утерянного кормильца положили пенсию в тридцать два рубля сорок одну копейку. Хотя все, о чем идет речь, случилось во времена социализма и глубокого застоя, на тридцать два рубля невозможно было выжить и в те времена. Мама работала в две смены, а шестилетний Алеша с целью поддержать семейный бюджет начал рассылать свои произведения по газетам и журналам. Запихивая листочки в клеточку, исписанные кривым детским почерком в желтые дешевые конверты, он сам относил их на почту и бросал в синие громоздкие почтовые ящики, а после ждал, ждал и снова писал рассказики на тетрадных листочках. Так продолжалось несколько лет. Мама относилась к такому хобби снисходительно: все лучше, чем по улице шататься – район-то самый что ни на есть хулиганский,  и дом тоже, одним словом, «пятак». «Пятаком» называли огромный П-образный пятиэтажный дом грязно-желтого цвета. Квартиры в этом доме были сплошь коммунальные, и населены были они отборными пролетариями, непросыхающими семь дней в неделю, так что тихий одаренный мальчик был весьма и весьма вычурной фигурой на фоне местной шпаны. У Леши даже кличка была соответствующая – «Интеллигент», но во дворе его не обижали, даже, напротив, «Интеллигент» пользовался заслуженным уважением как непревзойденный рассказчик. Чтобы не разочаровывать сверстников, Леша выдавал свои произведений устного творчества за пересказ художественного фильма, и публика была в восторге, а юный рассказчик млел от столь яркой и непредвзятой оценки своего творчества.
Однажды – было это накануне первого апреля – Леша открыл газету «Комсомольская правда». Среди множества карикатур и фельетонов  взгляд выхватил до боли знакомое заглавие. Сомнений не было – это был  его юмористический рассказ. Дрожащим пальчиком он провел по ровным строчкам типографских букв, и – о чудо! – в последней строчке жирным шрифтом была напечатана его фамилия – «Алексей Вольский (Свердловск)».  Мама едва сдерживала слезы радости, а когда на Лешино имя пришел почтовый перевод – гонорар за рассказ, оцененный в двадцать семь рублей 00 копеек, Леша понял, что не ошибся в выборе профессии. Та первая публикация в «Комсомолке», газете с многомиллионным тиражом словно бы пробила брешь в молчаливом, игнорирующем пренебрежении редакций. Публикации посыпались одна за другой: «Вечерний Свердловск», «Уральский рабочий», «Юный натуралист», «Пионерская правда» - и так далее, и так далее.
Перестройка не только не прервала литературную карьеру Алексея, а, наоборот, открыла новые грани его таланта. Популярная газета «Спид-инфо» через номер публиковала его эротические рассказы, для большей интриги подписывая его произведения иностранными псевдонимами с обязательной строчкой: «перевод с английского – В. Вебер». Алексея, как человека не тщеславного, его инкогнито, скрываемое под псевдонимом, совсем не раздражало. Он был искренне рад любым публикациям и гонорарам за них.
К тридцати годам Алексей Вольский стал вполне состоявшимся писателем, которого знали не только в России, но и за рубежом. Кроме того, он был владельцем и главным редактором популярного в Екатеринбурге журнала «ПФД – Приключения. Фантастика. Детектив». Было все – семья, дети, машина, дача, любимая работа. И все это благополучие рухнуло в один момент.
Лешу «заказали». Разумеется, заказ шел не от конкурирующих собратьев по перу. Политика была здесь тоже ни при чем. Все было гораздо банальнее. Вольский считал себя человекам зажиточным, что, собственно, ни у кого  и не вызвало сомнения. Кроме того, он очень часто выезжал за границу и нахватался там разных буржуйских привычек, одна из которых – страховать все и вся – сыграла с ним злую шутку.
Теплым июньским вечером Алексей вышел из ресторана, где состоялась презентация его новой книги, и не увидел на парковке свой «Мерседес». Машину украли. Алексей очень расстроился, но выполнил все необходимые действия: позвонил в ГАИ и страховую компанию. В ГАИ честно ответили убитому горем владельцу, что машина, скорее всего, не найдется, а страховая бодро заявила, что расстраиваться незачем: она, мол, ценит таких клиентов, как Алексей, и за семь лет, что он страхует у них свои авто, что-то да должно было случиться. Алексей воспрял духом и уже стал подыскивать себе новое авто в надежде на скорую компенсацию от страховой, но время шло, а страховая  компания не спешила платить. Предлоги не платить были самые разные – то нет какой-то справки из милиции, то ждут денег от перестраховочной компании и так далее, и тому подобное.
Когда Вольский через полгода допер, что его попросту разводят, он решил жаловаться. С этой целью он нашел в телефонном справочнике координаты местного представительства Росстрахнадзора и поспешил на улицу, носящую громкое имя знаменитого русского баснописца Крылова, где и располагалась данная контора. Название улицы было весьма символичным, потому как Вольского от души накормили баснями и, пообещав, что всех накажут, отправили восвояси.
Когда через месяц Алексей еще раз заявился в Росстрахнадзор, он совершенно случайно угодил на день рождения председателя этой конторы - седовласого, нервно курящего мужичка, по виду более напоминающего сварщика, нежели чиновника. В контору шло настоящее паломничество от страховых компаний. Розы несли охапками, коньякам и конфетам не было числа. Кроме того, воображение поражало количество и цена подарков, подносимых председателю. Видеомагнитофоны, музыкальные центры, телевизоры.  Одна дама так суетилась, что сунула мирно сидящему в приемной Алексею в руки корзинку с цветами: «Ой, подержите, пожалуйста, а то я никакая, хоть прическу поправлю». Алексей смиренно взял на колени корзину с бесчисленным количеством роз, которые закрыли его, как ширма. В этот момент в приемную ворвалась директриса страховой компании, на которую Алексей и пришел жаловаться вторично. Она, заметя взбудораженную даму, всучившую Алексею цветы, подбежала к ней и быстро затараторила: «Привет, ты чё, уже была?». «Да нет, вот хоть морду поправлю. А ты чё с пустыми руками? Мы вот телик «Сони» дарим». «Везет! - отвечала ей директриса, а мы – «девятку» - вон, у окна стоит». «Нулевую?» - дама с растрепанными волосами широко выпучила глаза.  «Конечно! Ты, поди, слышала, у нас «Мерс» угнали, так этот козел уже жалобеху деду накатал!». «Ну а дед чё?». «А чё дед? У него обычная такса. Заплатили. А теперь вот внучка у него на права сдала, так мы «девятину» ему на день рождения решили подогнать, чтобы верняк был, а то клиент-то у нас нервный, писатель, бля, хренов»,
От услышанного Алексей и впрямь стал, бля, какой нервный и, сбросив с колен цветы, сказал, что он думает обо всех страховых компаниях, и вышел. Будучи человеком, не искушенным в юриспруденции, Вольский подал на страховую компанию в суд, наивно полагая, что в здании суда можно найти справедливую защиту своих прав. На следующий же день его вызвали в ОБЭП Ленинского района и допросили в качестве подозреваемого. Страховая компания подала заявление с просьбой расследовать обстоятельства преступления господина Вольского, который обманным путем намеревался получить деньги со страховой, инсценируя угон автомобиля. Абсурдность ситуации была полнейшей.
Тогда еще наивный писатель и не предполагал, что его заказали. Вернувшись домой после четырехчасового унизительного допроса, он обнаружил в почтовом ящике еще одну повестку в налоговую инспекцию. В налоговой ему продемонстрировали ксерокопии его застрахованного имущества и попросили объяснить, откель такое богачество. К счастью, майор налоговой инспекции был страстным поклонником творчества Вольского и сам подсказал ответы на свои же вопросы, а провожая его до двери, шепнул, что Алексея заказали, и что это еще цветочки.
К сожалению, он был прав. Однажды в воскресенье в дверь квартиры Вольского позвонили. На пороге стояли трое здоровенных детин, торжественно демонстрирующих красные корочки. Ребята бесцеремонно вошли в квартиру и, предъявив ордер на обыск и пригласив соседей в качестве понятых, принялись искать автомат Калашникова, из которого год назад убили какого-то криминального авторитета. Цинично перерыв весь дом, они, уходя, ласково посоветовали помириться со страховой компанией. Вольский был раздавлен  и унижен. Жена рыдала, дети недоуменно собирали игрушки, раскиданные большими дядями по полу.
 Алексей позвонил в страховую, и ему тут же назначили встречу. Он шел на нее с конкретным предложением: он забирает заявление из суда и не претендует на проценты, а страховая усмиряет своих псов и выплачивает за машину. На такое заявление ему рассмеялись в лицо: «Ты что думаешь, мы суда боимся? Да у нас везде все схвачено!». «Хорошо, но сколько вы сможете мне заплатить?» - спросил, кипя от ярости, Алексей. «Зерро», - смеясь,  ответили ему. «Посмотрим, кто кого!» - заявил Вольский и вышел из кабинета директора страховой компании. В приемной, любезничая с секретаршей, как со своей старой знакомой, пил кофе тот самый ОБЭПовец из Ленинского УВД. «Ручной», - подумал Алексей и не ошибся.
Дело против него, несмотря на всю свою абсурдность, набирало обороты. Запугав свидетелей, менты начали доказывать, что «Мерседеса» и вовсе не было у кабака в тот вечер, и у них  это неплохо получалось. Судья не рассматривал его иск против страховой компании, так как сам Вольский был под следствием. У него дома еще раз устроили обыск. В этот раз искали наркотики. Обыск был еще более жестокий, чем в первый раз, и он не был последним.
В редакции журнала всех положили на пол и  изъяли все компьютеры, сорвав очередной выпуск номера. А, узнав о том, что Вольский все же не отказался от вредной привычки страховать все и вся (узнали об этом из изъятых документов),  ему попросту сожгли офис, забросив 31 декабря в окно бутылку с зажигательной смесью.
Возмещение за ущерб от пожара Вольский, конечно, не получил. Напротив, к делу добавили еще один эпизод – «попытка получения страхового возмещения путем поджога». Дело, длившееся два года, перекочевало в Главное Следственное Управление, и Вольский в сотый раз давал показания на многочасовых допросах.
Конечно, он жаловался и в службу собственной безопасности, и в ФСБ, и, разумеется, в Генеральную прокуратуру. Алексей написал туда семьдесят три письма и всегда получал один и тот же стандартный ответ: «Ваша жалоба передается в Ленинское РУВД для принятия решений по указанному в жалобе факту». Российская бюрократическая процедура – передавать жалобы тому, на кого, собственно, и жалуются, - всегда поражала своей глупостью. Алексей всерьез полагал, что его жалобы в Генеральной прокуратуре вообще не читают. Однажды он после очередного допроса принялся писать очередную жалобу и со злобы в середине ее вставил такое предложение: «Я уверен, что вы даже не читаете мои жалобы. Я скажу больше – вы коррумпированные пидоры!». Дальше шел текст жалобы на беспредел ментов. Как и полагал Алексей, на эту жалобу он получил стандартный ответ, мол, ваше заявление отправлено … и так далее…
Тогда-то Вольский и познакомился с отцом Саши – в то время практикующим адвокатом. Тот посоветовал Алексею действовать через суд, подав жалобу на незаконное возбуждение дела.
Алексей так и с делал, но эффект был нулевой. Суд Ленинского района всячески прикрывал Ленинскую прокуратуру, заседание переносили восемь раз, а после и вообще забыли о жалобе. Вольский был в отчаянии, но его новый знакомый – адвокат – заверил его, что все идет по плану. Они написали жалобу на бездействие Ленинского районного суда в областной суд. Те через месяц ответили отпиской – «поручаем разобраться в жалобе гражданина Вольского», но Ленинский суд упорно молчал. Тогда жалоба отправилась в Верховный суд, и через два месяца оттуда пришла еще одна отписка, но суд так и не состоялся. Тогда-то адвокат поведал Алексею о последнем этапе своего грандиозного плана. Собрав все  бредовые ответы судов и копии жалоб, их перевели на французский и отправили в Страсбург, в Европейский суд по правам человека. Как известно, любой человек имеет право на справедливый суд. Уроды из Екатеринбурга лишили господина Вольского этого права, за что Страсбургский суд решил наказать страну крупным штрафом и выплатой в пользу господина Вольского триста тысяч евро.
Что самое удивительное – все деньги до копейки были выплачены Вольскому, а с постов слетели все председатели судов, в которые он обращался. Суд по его жалобе моментально состоялся, и работы лишились два десятка ментов, а пять их них получили реальные сроки – от года до трех. Менты есть менты. Почуяв, что пахнет жареным, они начали сдавать друг друга, как стеклотару. Следы коррупции привели к Генеральной прокуратуре, но там оборвались. Сухой из воды вышла только страховая компания. Ее руководство попросту сбежало, оставив с носом тысячи застрахованных ею простофиль. Так один упрямый писатель победил систему, но у него не было другого выбора, иначе бы система победила его.

У Саши была ситуация еще сложней, он был свой среди чужих, и чужой среди своих. Система не только припугнула его, она заставляла его работать на нее. «Боже, где же те два чемодана баксов?! Господи, ну почему я тогда не смылся с ними!» - подумал Саша, снимая с плиты раскаленный чайник,  в котором уже не осталось воды.

Глава 29

Сотовый звенел пронзительно и мерзко, и Корнеев не мог уже его игнорировать. Не открывая глаз, он приложил верещащую коробочку к уху, и сон как рукой сняло. Звонил один из осведомителей. То, что он сообщил, не было чем-то экстренным или из ряда вон выходящим, но задуматься было над чем. ФСБ включилось в игру. Полагать, что этого не случится – верх наивности. Корнеев был к этому готов, но то, что это произойдет так резко и бесцеремонно – этого Корнеев не ожидал: «Саша, опять этот Саша, дался он всем. Хотя это и есть лучшая рекомендация. Если бы он был засланным, то его бы не арестовывали. А может это хитрый ход, и моего осведомителя водят за нос? Нет, нет-нет! Информация верная. Человечек, сливавший сведения, был вне подозрений. Значит, одно из двух – либо Саша сообщит о том, что его вербовали, либо станет стучать комитетчикам».

Саша так и не лег спать. Умывшись, он с трудом переборол желание позвонить Лизе: телефоны, наверняка, были на прослушке. Саша отправился в Центр. Рассказывать о случившемся или нет, а если рассказывать, то в каком объеме – он так и не решил, но войдя в свой кабинет и увидев за столом чинно восседающего Корнеева и лебезившего перед ним дядю Колю, Саша все понял. Решение пришло само собой.
- Здравствуйте, Валерий Палыч, очень хорошо, что вы здесь, а то я собирался к вам.
Корнеев был неподвижен и напоминал восковую фигуру. Дядя Коля тоже не шелохнулся, но пот, выступивший у него на лбу и бегающие, словно тараканы по раскаленной сковороде,  глазенки выдавали в нем живую плоть. Саша рассказал все, весь свой ночной визит к силовикам. Он не упустил ни малейшей подробности, так как все еще не исключал возможности проверки со стороны Центра, и что  вся эта эпопея в ФСБ – всего лишь постановка, ловушка для лохов.
Когда Саша закончил, на носу у дяди Коли висела увесистая капля пота,  а лицо Корнеева так и осталось восковой маской. Вскоре «манекен» Корнеева все-таки подал признаки жизни и встал с кресла. С ледяным спокойствием он протянул руку Саше и молвил голосом, лишенным малейших эмоций: «Молодец, что не ссучился,  будем работать». С этими словами Корнеев вышел из кабинета , и за ним запрыгал, как привязанный за лапку воробьишка, дядя Коля. Он едва заметно перебирал губами и шептал Саше: «Ай, молодца, не подвел. Ну все! Щас такие дела пойдут, не зевай…».
Саша остался в кабинете один. Нужно связаться с Лизой, она волнуется… нужно связаться с Лизой.

Глава 30

Лиза плакала. Крупные соленые слезы катились по щекам и собирались в ручеек на кончике подбородка. Лиза, конечно бы, вытерла лицо, но руки, к большому сожалению, были связаны сзади.
«Зачем, зачем я открыла, купилась на старинную уловку: «Вам телеграмма». Дура, дура, дура», - снова и снова твердила она про себя. Она с удовольствием бы выкрикнула это и вслух, но рот крепко стягивал вонючий скотч. Ничего больше не оставалось, как плакать и пинать в дверь ногой: ноги были свободны.
«Интересно, ушли они или нет? Четко сработали: втолкнули в квартиру, руки связали, скотч на рот  – и в туалет. Еще телевизор погромче включили, чтобы не так слышно было, как я в дверь тарабаню. Ладно, хоть монтировкой по башке не огрели или из балончика в глаза не брызнули слезоточивым газом».
И тут Лизу осенило: в этом дурацком налете что-то было не так. От неожиданного открытия Лиза даже перестала бить пяткой в дверь. Нужно вспомнить весь день, весь день по минутам. Этот день был очень, очень странным, гадким и тревожным был этот день.
Лиза проснулась в восемь часов, Линда уже стояла около кровати и, виляя хвостиком, просилась гулять. Всю ночь снились кошмары, но это уже не было чем-то необычным. Кошмары, страхи, волнения – вечные спутники лжи и обмана, а Лиза была, как минимум, заслуженным мастером спорта по вранью, так что с пробуждением она легко расставалась с видениями, ниспосланными ей Морфеем – богом сна, а  перекрестившись, водружала на спину свой христианский крест, который ей было суждено нести по этой суетной жизни, и с молитвой отправлялась чистить зубы. Потом, напялив темные очки, вываливалась на улицу, едва сдерживая собаку, тянувшую ее к ближайшему газону.
В это утро все было как обычно: волновалась, что Саша не звонит, прислушивалась к шевелению наследника в собственном чреве, играла в слепую с собачкой на поводке и… Точно! Она прошла мимо «Волги», служебной «Волги» Юрика. Словно в немом кино, она снова и снова прокручивала этот эпизод в своей памяти. Как поезд братьев Люмьер прибывал и прибывал к перрону, так и ее мозг снова и снова услужливо выдавал ей изображение этой чертовой «Волги»: «Точно! Это «Волга» Юрика, и в тупиковом дворе она не могла появиться случайно. Более того, водилы за рулем не было, значит, он был где-то рядом, но почему не в машине: он ведь уверен, что его шеф трахает слепую телку… или уже не уверен? Если так, то и машину бы во двор загонять не стал. Логично, но не понятно, почему он просто не позвонил в дверь и не отрекомендовался, как обычно: «Шофер, Виктор Петрович». А почему он, зараза, после смерти Юрика ни разу ко мне не заехал? Что если Юрика нет, так и в прачечную можно не ездить? А может, это он -  Юрика? Нет, навряд ли: Виктор Петрович – дядька положительный, деревенский, он    кроме своего сада в жизни ничего и не видит. Работал строго от звонка до звонка, после работы – сразу в сад, на казенной-то машине – милое дело. Юрик вечером на частниках добирался, на водилу своего бурчал, но от себя не отпускал, потому как ценил в нем уважение к чужим тайнам».
Юрик знал, что его шофера не раз, и не два трясли местные секьюрити Корнеева: куда, мол, хозяин ездит, с кем по мобиле говорит, но Виктор Петрович отъезжал на деревенского дурачка, коим, собственно, и являлся: «Ничего не знаю, по работе ездим, куды, он мне не докладает, а с кем он там по телефону бормочет, я не разбираю, я – вона – «Маяк» всю дорогу слушаю». Более того, о фактах допросов Виктор Петрович тоже молчал, как партизан, и Юрию Васильевичу никого не сдавал. Словом, шофер Юрика держал нейтралитет не хуже, чем Швейцария. Преданным псом он не был, но и сукой позорной за долгие годы работы с высокопоставленной мразью тоже не стал.
«Моя хата с краю, ничего не знаю», - наверное, эти строки можно было бы назвать жизненным кредо Виктора Петровича. Вся биография Петровича  легко умещалась на одной страничке. Родился в деревне Красное, семь классов местной школы, курсы водителей, армия, водитель сельповского магазина, водитель председателя колхоза «Ленинский путь», водитель третьего секретаря горкома партии, водитель почившего в бозе Юрика – вот и все. Женат, двое детей, награжден грамотами и вымпелами, не имел, не участвовал, не привлекался. Спроси его: «Нравится тебе баранку крутить всю-то жизнь?» - сразу и не ответит, другого-то ремесла Петрович и не знает. Одна у него тайная страсть – сад. Пятнадцать минут от города на халявном бензине, и вот она – настоящая жизнь – поселок Садовый, участок номер пять. Именно здесь Петрович оживает, крестьянская душа водилы просыпается от анабиоза, и он самозабвенно строит и перестраивает сарай, поливает огород, стоит кверху задом, пропалывая грядки, красит забор, топит печь, да мало ли дел по хозяйству-то. И он нисколько не лукавит, когда говорит, что не помнит, куда ездил с хозяином: все его мысли, мечты и чаяния далеко от пыльного города, на участке № 5. И он с удовольствием  ответит вам, в каком году и сколько ведер картошки он собрал, и сколько квадратов у него теплица, жаль только, что эта информация никого не интересует.

У Лизы засвербило в носу, но чихнуть не получилось: руки затекли, и она их почти что не чувствовала. «Ловко он, гад, мне их завязал, пара секунд – и хрен развяжешь». В памяти опять произошел какой-то скачок, и вспышка озарения открыла Лизе лицо налетчика: «Не может быть, это бред какой-то: у этого наглого парня было лицо Петровича. Нет, это у меня из-за «Волги» все перемешалось. Нет, ну этот-то парень какой отмороженный – в одиночку налететь на хату, без оружия, без маски. Может наркоман – обдолбался – и вперед. Не похоже…. А может, он знал, что я «слепая». Точно знал: он еще так пристально в глаза заглянул, словно с сочувствием… Вот козел, все, наверное, вверх ногами перевернул, собаку напугал. Была бы Линда на полгода постарше, она бы ему дала». Руки нестерпимо заныли. Что же делать? Можно, конечно, разбить бачок унитаза, и через пятнадцать минут здесь будут соседи снизу, и если даже дверь заперта, они ее высадят, лишь бы их не топило. Да, план неплохой. Если долбить пяткой по стенам, лучшее, на что можно рассчитывать – это на ответные удары шваброй в потолок, и то – часов через пять энергичного и монотонного стука, а вариант с водой беспроигрышный, очень эффективный вариант. Вопрос только в том, успеет ли она – Лиза – смыться до приезда милиции, которую сердобольные соседи вызовут всенепременно. А там поди объясни какому-нибудь сержанту, какого черта ты делаешь в чужой квартире, слепая ты или нет? Где Юрик? Кто запер в туалете? Почему все разбросано? И т.д. и т.п. Нет, вариант с потопом – на крайний случай.
Лиза еще раз попробовала перевести руки из-за спины вперед, не получилось: уж больно хитро связали. «Профессионально скрутил, опытный, сволочь. Хорошо, что хоть не убил, с его-то силищей один раз ударить или за горло схватить, и все… Привет семье!». Лиза еще пару раз ударила ногой по двери, но дверь не поддалась.
Время текло незаметно. Лиза впала в какую-то нирвану, она сидела на холодном кафельном полу спиной к двери и монотонно, примерно раз в две минуты ударяла головой в дверь. «Ударю еще раз и разобью бачок, а там – будь что будет. Пока ментов не вызвали, я Линду в охапку – и ноги». Внезапно из-за двери послышалось знакомое сопение и скулеж. «Линда, собачка моя, просит есть и не знает, что ее хозяйка, как дура, открыла первому же проходимцу, который назвал себя почтальоном. Жаль, что рот заклеен, можно было бы скомандовать ей «голос». И если входная дверь не заперта, кто-нибудь из любопытных соседей наверняка бы заглянул – чего это собачка так громко лает. Если бы рот не был заклеен, если бы руки связали спереди, если бы были мозги, не попала бы в такую дурацкую ситуацию», - заключила для себя Лиза. Линда перестала скулить и принялась рычать. «Что она там делает? Тапки с голодухи грызет?». Через полчаса возни и рычаний за дверью что-то хрустнуло, и Лиза выпала во внезапно отворившуюся дверь. Едва она открыла глаза, щурясь от яркого света, как ее лоб и нос были тотчас же вылизаны счастливой и визжащей от радости Линдой. Лиза поднялась, и ее глазам предстала следующая картина: дверь туалета была подперта совсем не стулом, а специально выпиленным упором из толстенного бруса. Один конец этого бруса был изгрызен и размочален в мелкую труху, на куче опилок, в лужах слюны сидела улыбающаяся Линда. Да-да, она именно улыбалась, вывалив в сторону алый язык, демонстрируя белоснежную улыбку с обломанным клыком. Дверь на кухню была закрыта, но ее угол был аккуратно выгрызен. Видимо, собака была заперта на кухне, и для того, чтобы выбраться, ей пришлось изглодать и дверь. Слава богу, дверь была фанерная и пустотелая, а то бы Линда оставила на ней все свои зубы. Мозаев был прав, в его питомнике не было плохих собак. Что заставило Линду геройствовать и уподобляться Мухтару из всем известного кинофильма - непонятно. Может быть, природная сообразительность или желание выйти из замкнутого пространства, но хотелось верить, что она делала это осознанно.
 Проявляя чудеса акробатики, Лиза ногой достала со стола нож и, воткнув его в паркет, принялась осторожно освобождаться от веревок. Это ей удалось не сразу. Нож несколько раз падал, и его снова приходилось втыкать. Линда суетилась подле, пытаясь помочь, но, в основном, мешала и облизывала затекшие руки и заклеенные скотчем  губы.
Когда руки стали свободными, Лиза ужаснулась: они были абсолютно синими и ничего не чувствовали. Стоило больших усилий заставить безжизненные конечности сорвать скотч со рта. Вздохнув полной грудью, Лиза осмотрелась. Как ни странно, в комнате был тот же идеальный порядок, что и до налета: шкафы закрыты, вся мебель и бытовая техника на своих местах. Лиза зашла в спальню, и ее смутные догадки подтвердились – сейф был открыт, он был пуст.
Звонок в дверь пронзительно завизжал, и воспаленная психика Лизы не выдержала: ее словно ударило током. Схватив нож, она побежала к входной двери. В этот момент дверь медленно приоткрылась, и чья-то властная рука перехватила ослабевшее запястье Лизы, вывернула его и избавила от огромного хлебореза, с грохотом полетевшего на пол. «Ты че, мать, в часового играешь? Не проще ли дверь на замок закрыть, чем с ножом–то на людей кидаться!» Саша! Это был Саша. Лиза расслабилась, ноги ее подкосились, и, закрыв глаза, она медленно потеряла сознание, словно отпустила бумажный кораблик в бурные вешние воды, стремящиеся к ливневой канализации. Когда Лиза снова открыла глаза, она была уже в кровати. Укрытая теплым одеялом, с забинтованными по локоть руками Лиза чувствовала себя удивительно спокойно. Саша приехал, он вернулся, значит, все будет отлично, потому что для него не существует безвыходных положений и неразрешимых задач. «Супермен» появился на пороге спальни в роли официанта с полотенцем через руку и чашкой ароматного цветочного чая.
- Саша, зачем ты мне руки перевязал: они и так затекли!
- Спокойно, повязка слабая. Ты когда веревки пилила, порезалась.
- Странно, я даже не заметила.
- Еще бы, сколько взаперти просидела?
- Не знаю.
Обжигаясь горячим чаем, Лиза подробно описала историю своей глупости и все события, предшествующие злополучному налету.
- Так ты думаешь, что это Петровича «Волга» во дворе маячила?
- Не думаю, это точно его машина.
- Может быть, случайность?
- А ты в это веришь?
- Нет! Ничего не тронуто, взяли только сейф, а в нем архив Юрика и не более того. Баксы-то он свои, видимо, на другой хате хранил: не доверял-таки он тебе, слепенькая ты наша!
- Угу, деньги он у парализованной любовницы хранил, чтобы уж наверняка до сейфа не добралась! - в словах Лизы чувствовалась обида, и Саша понял, что перегнул палку.
- Прости, я уже не понимаю, что мелю: ночка-то беспокойная получилась. Нервы, нервы.
- Ты тоже прости, я во всем виновата.
- Брось, если бы ты на телеграмму не купилась, они бы дождались, пока ты из квартиры выйдешь, и был бы тот же результат. Смотри, как они ловко сейф вскрыли: ни царапинки. Код что ли знали? Точно! Кодом открывали.
- Может, на слух подобрали?
- Как в кино? Медвежатник, который легко открыл сейф, а замок на входной двери взломать не сумел – что-то новенькое!
- А зачем им входную дверь отпирать?
- Лиза! Включи мозги. Пока ты с собачкой гуляешь, они открывают дверь, берут из сейфа все содержимое, закрывают его и, как ни в чем не бывало, – сваливают. А потом ищи, кто сейф обчистил. Это о многом говорит. Значит, работали не профессионалы, не ФСБ-шники. Хоть это радует.
- Может быть, это те, кто Юрика грохнул?
- Опять мимо! Они бы ключи у него  из кармана вынули или сделали слепки. В общем, нет, не там ищем!
- А этот сыскарь ваш из Центра?
- У него-то  уж точно люди есть, способные открыть дверной замок. И зачем Петрович приезжал? Слушай, Петрович ключи имел?
- Нет, что ты! Юрик ему до такой степени не доверял, да он вообще никому не доверял.
- Это точно! Ну что ж. Подведем итог. Мы имеем людей, знающих о сейфе, возможно даже знающих код, обладающих огромной наглостью и физической подготовкой, но по каким-то причинам не сумевших или не захотевших взломать дверь в твое отсутствие.
- Да, и они точно готовились к налету. Веревка, и этот запор из бруса.
- Верно, с брусом, да еще так точно вымеренным, по улице не ходят.
Саша лег рядом с Лизой и обнял ее:
- Слушай, давай спать, а завтра с утра переезжаем в квартиру моих родаков. Давно нужно было валить с этой гнилой хаты, обжились в ней, два идиота. Чего мы в ней застряли, будто связного на явке ждали.
- Вот и дождались!
- Спи, ладно, что хоть так обошлось. Спи.

Саша закрыл глаза, но сон совершенно не шел. В голове крутились различные комбинации хитроумных врагов, то и дело всплывали образы беременной, напуганной до смерти Лизы, перерезающей веревки на затекших до синевы руках. Собака со сломанным клыком. Пустой сейф.  И тут, словно сквозняк из приоткрытого окна вонзил в позвоночник Саше свои ледяные щупальца, и электрические разряды, пробежав по спинному мозгу, вонзились в затуманенное сознание, и гениальная по своей нелепости мысль уничтожила малейшие признаки сна.  «Они специально нашумели, специально, чтобы посмотреть, как будут развиваться  события. Ну вызвала бы Лиза ментов. Что украли? Ничего. Сейф открыли, а может, он и был открыт, а что в нем было, хрен знает. А вот если Лиза знала, какой  хрен был в этом чертовом сейфе, она бы про него молчала, да и ментов бы не вызвала. Так, погоревала бы да мне нажаловалась. Постой-ка, так она так и сделала. Ох! Олух я царя небесного – это же опять мне проверка. Вот твари. Ну ничего, ребята, я вам сейчас подыграю по системе Станиславского. Вы у меня такой спектакль увидите… Ха, Качалов так не сыграет».
Саша соскочил с кровати, и, предвкушая вопрос задремавшей Лизы, прошептал: «Спи, спи, я до офиса и обратно. Забыл, блин, бумаги в сейф запереть. Так-то вроде фигня, но у нас служба безопасности в лице дяди Коли  долбанутая. Урод! Сопрет у меня сейчас какую-нибудь бумажку со стола и будет завтра воспитывать меня, как Жеглов Шарапова. А ты спи, спи, я сам открою. Завтра переедем и забудем об этом, как о страшном сне забудем!».

Глава 31

Через полчаса Саша уже гнал на скорости сто двадцать в поселок Садовый. «Все верно, Петрович вложил хату, выболтал там, что знал, и закрутилось. Но ничего, я сейчас докажу им свою лояльность и преданность».
Саша достал из бардачка диктофон и нажал на запись: «Я направляюсь в поселок Садовый. По всем имеющимся уликам сейф Юрия Васильевича был вскрыт бандой, в число которой входил и его личный шофер, так как только он и я знали о наличии у Юрия Васильевича этой квартиры. Скорее всего, Петрович причастен к таинственному исчезновению Юрия Васильевича. Возможно, тот под пытками выдал код сейфа и рассказал о его содержимом. Я застану их врасплох и выясню правду».
Саша нажал на паузу. «Это я ловко ввернул про исчезновение Юрика. Ничего, сейчас я им устрою». Вот и Садовый. Ворота в коллективный сад были заперты. Саша заглушил двигатель. В кармане куртки кнопарь. Он открыл бардачок и извлек из него еще один перочинный нож. «Так, на всякий случай, не помешает!». Выйдя из машины, Саша открыл багажник и вынул из него тяжелую монтировку. «Это самое главное, самое главное!». Сердце бешено колотилось, руки тряслись. «Все получится, все точно получится, главное – действовать по плану».
Подойдя вплотную к воротам, Саша требовательно дважды ударил в глухую крашеную плоскость трехмиллиметровой стали врат. Собаки отреагировали визгливым лаем, а спустя пару минут заспанный голос сторожа прохрипел: «И кто тама?»,
- Свои! К Виктору Петровичу с работы, срочно нужно  в аэропорт ехать, людей встречать!
- Эвон темень какая, как я щас ворота-то размотаю: они у меня на проволоке, замок-то сломался, а новый хрен кто купит. Вон и Петрович ваш тоже обещался привезть, да так и не везет. Обещанного три года ждуть. Вона, на проволоку их и заматываю.
- Да вы мне ворота-то не открывайте, я так до его участка дойду, машину здесь оставлю.
- Ну, энто-то можно. Калитку-то я открою, энто-то можно. Калитка-то она на щеколде. Правда, щеколда-то тоже ржавая, но покеда не заклинила. Сколь раз просил: привезите мне солидолу – щеколду помазать. Так ведь нет, не везут, ироды. Обещають токма, да и не везуть. И Петрович ваш тоже: привезу, привезу, а так оно и не привез до сей поры. Все обещають, обещають токмо и не везут.
Сторож заковылял к воротам. Саша затолкал в левый рукав куртки холодную монтировку и включил диктофон на запись.
- А давно Петрович-то приехал?
- Чавой? – отозвался сторож, скрипя задвижкой калитки.
- Я, батя, спрашиваю, Петрович-то один дома? Поди, спит, не достучаться. Приехал-то давно?
- А! Да не-е, часа два, поди назад, уже потемну. А ты по колесу его «Волгаря-то» пни, оно и заверещит. Он, ишь, в гараж-то машину не ставит, так на улице оставлят. Я ему говорю: что бросаешь-то на улице? А он мне: а чавой ей сделается, она ж казенная, да и верещалка, вона, есть. Так что ты пинани по ей, она и сыграет. Витька-то, поди, проснется, а в ворота-то бить, так, поди, и не услышит. Энто я чутко сплю, а Петровича-то пушкой не разбудишь. Жена-то его токмо на выходные приезжат, а он-то постоянно здеся. Вона, дорога-то, так что ты, паря, прямо иди и аккурат на пятом повороте направо повернешь, и тама машина его под окнами стоит. Токма когда поедете, сами ворота разматывайте, меня не тревожьте.

Саша зашагал по узкой улочке, считая повороты. Освещение было, мягко говоря, хреновым: через каждые десять метров по хилой лампочке на деревянном столбе. А вот и пятый поворот, и «Волга» Петровича. Сашу обуяли неясные сомнения. «А вдруг я не прав, вдруг ошибаюсь!». Но что-то, скорее всего, интуиция, подсказывала, что Петрович в этом деле замазан, а Сашины сомнения – ни что иное, как трусость. Он еще раз проверил диктофон, машинально произнес в него: «раз-раз», - а затем, аккуратно уложив его в нагрудный карман, вынул из рукава монтировку. Легкого пинка по колесу оказалось достаточно, чтобы вызвать истошный визг сигналки и пробудить хозяина авто. Двери дома отворились, и на пороге появился силуэт Петровича. «Кто там?» - произнес сонный голос водилы. «Телеграмма, - прорычал ему в ответ Саша и, с силой вмазав монтировкой в лицо Петровичу, добавил.  - Распишись в получении!».


Глава 32

Уверенной походкой терминатора Саша вошел в дом, переступив через хозяина, беспомощно распластавшегося на полу в прихожей. Сигнализация еще орала, и под ее оглушительный визг Саша еще пару раз пустил в ход монтировку, обработав оцепеневшего от ужаса Петровича по ребрам. У Петровича перехватило дыхание, он напоминал таракана, обрызганного дихлофосом. Лежа на спине, согнув худощавые руки и ноги, он таращил глаза, пускал кровавые пузыри из сломанного носа и силился вздохнуть.
Сигналка заткнулась. В воцарившейся тишине слова Саши звучали зловеще и безапелляционно: «Где бумаги?! Где бумаги, гнида?». Петрович молчал, усердно изображая раненого таракана, и лишь зрачки его выпученных глаз бешено бегали из стороны в сторону. Саша взмахнул ногой, словно приготовился бить пенальти, только в роли футбольного мяча выступил пах Петровича. Удар! Результат превзошел все ожидания: скрюченный таракан ожил, застонал, заматюгался и сел на жопу.
- Где бумаги? – требовательно повторил Саша.
- Иди на хер со своими бумагами, козел, ответишь, бля, за беспредел!
От такого ответа Саша на мгновение опешил, но вскоре, собравшись с мыслями, превратил матюгающегося Петровича обратно в таракана, слегка опустив монтировку ему на шею.
«А-а-а-оо-о-а-о-а-о-ао-оо-о», - пропел Петрович и обоссался. Саша ухватил его за седые пряди волос и потащил в комнату. Оторвав электропровод от телевизора, он что есть сил сдавил руки Петровича морским узлом за его спиной и для удобства разговора примотал незадачливого садовода к дверной ручке. Нос Петровича завалился на бок, и из него красными соплями текли сгустки крови. «Хорош! С монтировкой надо завязывать», - подумал Саша и отставил шиномонтажный инструмент в сторону.
- Ну что, отдашь бумаги? – ласково поинтересовался экзекутор у своей жертвы.
Жертва безмолвствовала.
Тогда Саша аккуратно выложил диктофон из кармана, снял куртку и,  подтянув шнурки на ботинках, исполнил такую связку ударов ногами, что, будь перед ним не человеческое тело, а боксерская груша, она бы лопнула.
Уже после второго удара по сломанным ребрам Петрович заорал, что отдаст бумаги, что они ему на хрен не нужны, что он жить хочет и т.д. и т.п., но самое интересное, что эти чистосердечные признания не остановили Сашу. Он словно озверел, да нет, он точно озверел. Такое с ним случалось не часто, но состояние это было необратимо.

В далеком и безоблачном детстве Саше  случилось зайти в чужой двор, и местная шпана, вытащив у него из карманов всю мелочь, не нашла ничего лучшего, как попинать чужака под зад,  окружив его плотным кольцом. Удары долетали отовсюду, казалось, малолетние садисты не успокоятся, пока их сандалии и кеды не порвутся. Саша чувствовал себя волчонком, он крутился на месте, получая пинки и тычки. Рожи его обидчиков слились в единый кошмарный лик, в свиноподобную ржущую харю. В какой-то момент голова Саши закружилась, и он начал терять сознание, но уже в следующую секунду в нем проснулся зверь. Вцепившись в рожу одному из малолетних уродов, он опрокинул его и пару раз приложил башкой об асфальт. Быстро вскочив на ноги, выгнув спину, как пантера перед прыжком, он налетел на опешивших обидчиков и в какой-то безумной пляске, держа одновременно пятерых сопляков подле себя, разукрасил их так, что те ударились в рев. Руки и ноги двигались в унисон, как будто Саша исполнял давно известный ему еще из прошлой жизни ритуальный танец. Вот он схватил одного из пацанов за ворот рубахи и, потянув на себя, ловко столкнул его башкой с таким же, как он, растерявшимся сопляком. Подмяв шпану под себя, он схватил следующую жертву за штаны и стянул их до колен. Пацан инстинктивно начал натягивать штаны назад и по этой самой причине не удержался на ногах, когда кулак Саши влетел в его физиономию. Чье-то ухо, попавшееся Саше под руку, затрещало, и кровь, настоящая красная кровь брызнула из-под надорванного «лопуха» конопатого мальчугана. А внизу уже кто-то хрипел: Саша стоял на шее у своего обидчика, и тот задыхался.
Все это происходило одновременно на фантастически огромной скорости и в то же время по четкости всего происходящего напоминало стоп-кадр немого кино. Саша даже успевал удивляться, как это он, замахнувшись, четко вмазал локтем одному парню, и это лишь усилило посыл кулака в рожу второго. Они уже не сопротивлялись, они просто покорно сносили экзекуцию, творимую над ними психом из соседнего двора.
Апогей битвы был достоин и жесток. Когда враги решили все-таки спасаться бегством, Саша, разумеется, находясь все в том же состоянии аффекта, преследовал их. На ходу он поднял какую-то доску и на крутом вираже, поравнявшись с отступающим недругом, огрел дощечкой оного по голове. Вой оглушил всю округу. На доске присутствовал огромный гвоздь, и по закону подлости именно он пришелся на многострадальную макушку оппонента. Зрелище было что надо. Остолбеневший пацан стоял, широко раздвинув ноги и руки, а на башке у него без всякой посторонней и потусторонней помощи держалась доска, прочно укрепившись ржавым гвоздем в черепе. Она впилась в юную бестолковую голову, и от того голова, широко открыв рот, орала: «А-А-А-А-А!!!». Именно это «А-А-…» и привело разбушевавшегося Сашу в чувство. Увидев масштабы содеянного, он ужаснулся собственной жестокости и садизму. Оценив ситуацию и возможные последствия, Саша, стремглав, помчался домой и на всякий случай неделю не выходил из квартиры, благо были летние каникулы.
Саша хорошо запомнил это чувство превращения в зверя. Каждый раз, попав в такую ситуацию, когда тело начинало работать самопроизвольно,  не повинуясь разуму, из этого состояния его выводил истошный, молящий о пощаде крик врага. Так случилось и на этот раз.

- А-А-А-А… от-от-отдам… А-А!!! - Петрович пытался говорить между ударами.
Саша остановился:
- А где они у тебя лежат?
Петрович, воспользовавшись передышкой, снова заканючил:
- Отдам, завтра, завтра отдам, отдам завтра….
Саша, согнув указательный палец правой руки, медленно поднес его к расквашенной роже Петровича и резко, словно рыбацким крючком, зацепил им ключицу несговорчивого собеседника. Петрович взвыл:
- А-А-А… пусти, нету, нету их здесь, у-у-у Вовки они, у-у-у…  Во-вовки, у-у-у…, пусти и у-у-у- Во-… у-у-у Вовки, у Вооовки, онииии!!!!
Саша выпрямил палец, и Петрович обессилено повис на шнурке, который конкретно врезался ему в руки. Саша задумался. Это было самое страшное. Он знал, что если остановится,  то продолжать  экзекуцию не сможет. Кто был этот Вовка и был ли он вообще, неизвестно. Может быть, Петрович был не при делах, и инстинкт самосохранения подсказал ему валить все на мифического Вовку? Кто знает?
- А кто такой Вовка? Где живет? Адрес?
Саша был непреклонен и, несмотря на появившиеся сомнения, продолжал допрос. Допрашиваемый молчал, играл в потерю сознания. Саша слегка ударил его в скулу. Ноль эмоций. Либо клиент действительно был в отключке, либо упорно не хотел говорить про Вовку. Саша еще раз повторил  вопрос, одновременно поднеся к носу жертвы зажженную зажигалку. Петрович резко пришел в сознание и затараторил:
- Вовка, Вовка, на хранении они у него, на хранении, завтра, завтра я их у него заберу, я адреса-то его не знаю, завтра, ей-богу, не знаю, завтра же заберу, не знаю, не знаю я адреса….
Взгляд Саши упал на диктофон: «Отлично! Если даже меня дядя Коля на леске, как щуку, водит, у меня железная отмазка есть – вот эта запись. Да, жестоко, да, ва-банк, но ведь ради благого дела. Чтобы не запятнать родной Центр, лично провожу дознание, собираю факты, чтобы вернуть бумаги, не допустить утечки информации!».
Удивившись собственной мудрости, просиявшей в столь важный и – главное – нужный момент, Саша продолжил, четко, с правильной артикуляцией произнося каждое слово:
- Хорошо! С бумагами разобрались! А теперь ты мне расскажешь, дорогой Виктор Петрович, куда ты своего хозяина, Юрия Васильевича, дел? Где труп? Где труп? У Вовки? Где труп?


Через пару часов Саша уже прослушивал запись, сделанную им на диктофоне. Поразительно, половину того, что было запечатлено в этой аудиозаписи, Саша не помнил, попросту пропустил информацию мимо ушей. Возможно, дипломированный психолог и смог бы объяснить все особенности человеческого поведения, но Саша таковым не являлся и поэтому был шокирован странному обороту в беседе с Петровичем. Чем сильнее Саша грузил его за труп Юрика, о котором Петрович по понятным причинам был ни сном, ни духом, тем откровеннее он кололся за Вовку и документы.
- Вовка, сынок мой, он это, ну, не при делах, он, короче, так… денег хотели, а там эти бумазейки…
- Где твой Вовка обитает?
- Я энта точно не знаю, у подружки какой-то, разведенной, с дитем….Только это… Вовка-то так… Я… Я, короче, его с панталыку-то сбил. Тут, вона, газ обещали провести, так мне позарез пятнадцать тыщ отдавать этим месяцем надо было….
- Так ты, паскуда, из-за сраных пятнадцати тыщ человека жизни лишил?  - Саша врал, но очень убедительно, и, даже прослушивая свой голос на диктофоне, он еще раз отметил, что в нем умер гениальный актер, хотя, по правде сказать, вел он себя как заурядный опер.
- Да… ка-какой жизни? Не трогал, не трогал я Юрика, вот те крест. Ну че ж, я дурной че ли – под собой сук рубить. Место-то хлебное ж, да и не душегуб же я…
- Ты мне тут ваньку-то не валяй! Сейф-то через мокруху взяли!
- Побойся бога! Нечто я, али Вовка на убогую-то… Да ты че, паря? Не мог Вовка-то, не… не… Он жа ее токма связал, ну и запер, не-е… Вовка не убъет, это… не-е... Вовка-то обученный, он – энто точно – все без вреда здоровью, он же -  энтот диверсант. Вона у мамки-то полна папка грамот-то со службы, и медалька-то…. Вовка никак не мог… Живая, живая она. Вовка обученный…. Он не убивал Лизу-то…

Глава 33

Петрович не врал: Вовка и впрямь был обученный. И медалька у него была, и грамоты, хранившиеся  в красной бархатной папке с латунной табличкой «50», выданной по случаю юбилея Вовкиной матушке. Грамоты лежали в хронологическом порядке, и пытливый ум наверняка бы, сопоставив их, понял, чем именно занимался Вовка на флоте.

Вовка был вторым ребенком в семье, и ему многое разрешалось. Многое – по строгим меркам рабоче-крестьянской семьи. Так,  Вовке был куплен баян, и ему было позволено посещать музыкальную школу и радиокружок. Первые грамоты, которые принес домой счастливый розовощекий Вовка, были именно за достижения в художественной самодеятельности и за выставки юных техников. Разумеется, абсолютный музыкальный слух, плюс неплохие познания в радиоэлектронике, а также – полный вымпел значков за сдачу норм ГТО были под достоинству оценены призывной комиссией. Вова был призван на флот. Нельзя сказать, что он обрадовался тому факту, что вместо двух лет на суше  он должен был провести три года на море. Утешением был лишь тот факт, что ему, простому уральскому парню, доведется увидеть Одессу-маму или город-герой Севастополь, а быть может, вдохнуть полной грудью соленый воздух Прибалтийского взморья.  Мечтам Вовы не суждено было сбыться. Служил он не три года, а четыре, великих российских портов он в глаза не видел. Дышать же ему приходилось либо специальной воздушной смесью, либо ветрами других континентов.
Первые полтора года Вова провел на острове Русский. И хоть на флоте бытовала пословица: «Тот, кто прошел остров Русский, тому не страшен Бухенвальд», - Вова вспоминал о своей учебке с нежностью. Если быть абсолютно точным, за полтора года он прошел аж три учебки. Ему иногда казалось, что весь остров заполнен только специальными школами и складами с оружием. Во всяком случае, обстановка секретности чувствовалась во всем.
Вова стал не просто морским спецназовцем, он стал халулаевцем. Что это такое, красочно иллюстрировал следующий эпизод из будней специальной диверсионной дивизии. Однажды, чтобы добыть «языка», советский моряк проплыл подо льдом замерзшего пролива, голыми руками уделал там двух часовых, взял офицера и, засунув его в резиновый мешок, также подо льдом доставил его живым и невредимым в штаб.
Такие легендарные операции Вова, конечно, не проводил, но на его счету было пять автономок на борту подводного атомного крейсера, бороздившего берега Атлантики. Музыкальный слух и радиотехническое образование дали ему некоторые привилегии. Физически Вову нагружали мало, его работой было слушание забортной воды. У любого корабля есть свой неповторимый звук: шум винтов, щелчки рации и тому подобное, даже морские волны, отражаемые от корпуса корабля, несли определенную индивидуальную информацию о плавучем средстве. Собрать такую фонотеку проще всего было вблизи учений противника. Поэтому Вова со товарищами неоднократно выходил через торпедный аппарат на какой-нибудь риф или островок в зоне учений и слушал, слушал, слушал. Бывало, эти островки обстреливали, и группа не возвращалась, но Вову бог миловал и кроме грамот и благодарностей, его семья никаких официальных скорбных бумаг не получала.
В то, что  коммунизм при его жизни не построят, Вова убедился, побывав во Вьетнаме.
Встав на якорь с дюжиной советских кораблей у берегов Родины Хо Ши Мина, подлодка, как и все остальные судна, бдительно несла ночную вахту, и на то были свои причины. Дело в том, что своих кораблей у Вьетнама не осталось, их попросту взорвали диверсанты. Под покровом ночи вплавь они добирались до судна и минировали его. Чтобы наши корабли не постигла такая же участь, на любой подозрительный всплеск в непроглядной тьме наши моряки отвечали пальбой из всех стрелковых орудий. Грохот стоял такой же, как при Сталинградской битве. Вова даже сам поучаствовал в этом шоу, честно выпустив пару рожков из «Калаша» по указанному квадрату. А наутро голодные вьетнамские товарищи, прыгнув в алюминиевые корыта, отправлялись на сбор того,  что всплывало на поверхность после ночного обстрела.
Рыба, моллюски, осьминоги, отдавшие богу душу вместо диверсанта, попадали в котлы вьетнамских бойцов. Наблюдая за сценами добычи пропитания наших братьев по соцлагерю, Вова отчетливо решил для себя, что такой туризм ему не нужен, и с нетерпением стал ждать дембель. Больше на палубу за все время несения службы его не выпускали. Даже у берегов Кубы ему не удалось воочию лицезреть остров Свободы. Хотя именно там он отличился как никогда, запеленговав и распознав один линкор из состава шестого американского флота (хотя – по оперативным данным – он должен был находиться в другом полушарии). Родина оценила Вовкин профессионализм медалькой «За боевые заслуги».
Когда дембель-Вова,  в широчайших клешах и с якорями, величиной с кулак,  на ленточках бескозырки, шагнул на перрон родного города, ему казалось, что все двери открыты перед «героем морских сражений». Вскоре он понял, что его диверсионный опыт может быть востребован только в армии. Устроившись в мастерскую по ремонту бытовой техники, он втянулся в трудовые будни и даже пару раз женился и разошелся, слава богу, не успев завести детей. Когда замаячила перестройка, он даже открыл свой компьютерный салон, но прогорел, и теперь с нескрываемой завистью смотрел на тех, кому фортуна подыграла куда больше, чем ему.
Папа, обуреваемый страстью переехать жить в поселок, ждал возможности подключиться к газу всю свою жизнь, поэтому-то, вопреки своим привычкам,  однажды ляпнул: «Эх! Кабы Юрий Василич да не сгинул, я б уж у него одолжился! А ведь после него в сейфе, что у слепой девки на хате, деньжонок-то порядочно, поди, полеживает. Вот токма коду никто не знает». Вова мог открыть любой сейф на слух и даже уже подумывал о карьере «медвежатника», загнанный в угол постоянным дефицитом денег. Поэтому он, как клещ, вцепился в Петровича и в рекордные сроки уговорил взять сейф Юрика.

Глава 34

Саша не стал посвящать Лизу в детали операции. Они действовали по плану, наутро был назначен переезд. После разговора с Петровичем Сашу немного отпустило. Навряд ли полуживой водила так искусно будет изобретать псевдо-Вовку, чтобы прикрыть Корнеева. Нет! Разумеется, это не подстава. А хоть бы и подстава. Запись на диктофоне – неплохое алиби. Несмотря на то, что конспиративная квартира Юрия Васильевича не была провалена, Саша все-таки решил покинуть ее от греха подальше. Сначала он хотел снять хату, дабы Лиза была в безопасности, но после прикинул, что выследить, где он, Саша, ночует – пара пустяков: банальный «хвост», и он снова засветит хату. Поэтому было принято решение переезжать в родительскую квартиру. Более того, Лиза должна была расстаться со старой легендой, то есть «прозреть». Теперь в ее слепоте не было никакого толку.
Едва они перешагнули порог отчего дома, как в кармане пиджака призывно завизжал сотовый. «Але!» - Саша догадывался, кто звонит ему в столь ранний час. «Это Вова! На хате у слепой через час». Ответить или возразить было невозможно: нервный паренек кинул трубку. «А он, пожалуй, меня побьет! - вдруг решил для себя Саша. - Ну, я, во всяком случае, здорово разозлился, если бы моего отца монтировкой. Хотя он тоже хорош – беременную бабу в сортире запереть…».
Саша въехал в знакомый до боли дворик, машин не было. «Ну где этот Рембо? На крыше со снайперской винтовкой?». Сердце бешено колотилось. Саша достал из кармана диктофон. «Пожалуй, в этом разговоре он мне не пригодится», - решил он и, бросив его в бардачок, вышел из машины. Осторожно войдя в подъезд и не получив по башке, Саша стал медленно подниматься к квартире. «Парень-то, наверняка, серьезный, даже родному папаше телефон не оставил, сам на связь выходит. Какого черта он вообще мне стрелы назначил? Отдал бы бумаги Петровичу, да и дело с концом».
Саша открыл квартиру и вошел. Телевизор блеял какую-то модную песенку по MTV. «Странно!» - подумал Саша. Он мог поклясться, что выключил телевизор из розетки. Идя на звук, он обнаружил, что его уже ждут. Парень в короткой кожаной куртке вальяжно развалился на диване перед теликом. Сомнений не было – это был Вова: одно лицо с Петровичем, только морщин меньше да прическа покороче.
- Ну что – поговорим?! - парень поднялся с дивана. – Монтировку-то принес!?
По сверкающим глазам Вовы было видно, что он в бешенстве. Саша решил разрядить обстановку неадекватным поведением. Он медленно подошел к телевизору, переключил его на другой канал, а затем, как ни в чем не бывало, прилег на освободившийся диван. Вова опешил:
- Ты че, блин, борзеешь?! Я с тобой, блин, разговариваю!
Ничуть не меняя своего положения, Саша ответствовал:
- А я у себя дома! И в отличие от некоторых в чужие хаты не ломлюсь, баб не вяжу, на толчке их без воды и жратвы не оставляю, сейфы не бомблю.
Вова выдержал достаточно долгую, достойную драматического актера паузу, а потом, заметно понизив тон, спросил:
- А ты че, мне предъяву сделать хочешь? За грабеж, типа, и за разбойное нападение?
Саша тут же парировал:
- А ты мне за нанесение тяжких телесных повреждений?
Вовины глаза опять загорелись яростью, и он даже сжал кулаки:
- Ты на хрена отца монтировкой отметелил и зажигалкой жег?!
- Я, Вова, его не наказывал, а спрашивал!
- Это что ж ты его так сильно спрашивал?!
- Где бумаги, кто на хату налетел?!
- Отец здесь ни при чем, его здесь и не было, я сейф брал…
- То-то и оно, но ведь он мне об этом не говорил. Сказал бы сразу: это, мол, не ко мне, это к Вове, я бы тут же и ушел. Так нет! Петрович в партизана давай играть. Ты бы, Вова, гордился таким папой, он тебя уж в беспамятстве сдал.
- А ты и рад над стариком издеваться…
- А ты над девкою слепой!!!! Как, по-твоему,  я должен был его заставить говорить? Ты-то, небось, все кости бы на моем месте ему переломал? Или пару часов утюгом гладил.
- Я любого могу за две минуты максимум разговорить – напильником по зубам пару раз шеркнуть, вспомнишь все, начиная с детского сада!
- Ну вот, а у Петровича такой экзекуции не было. Я на нем время не экономил. И вообще, ты бумаги вернуть должен был!
- Бумаги в сейфе, код тот же. Если ты его знал, откроешь.
- Я-то код знаю, а ты откуда его узнал?
- А меня добрые люди на слух открывать научили.
- А что ж ты так нашумел-то? Или не мог зайти в хату, пока девчонка с собакой гуляла? Я вижу, с дверным замком у тебя тоже проблем не было!
- Зашел бы по тихому, если бы конкуренты хату твою не пасли. Потому так резко и сейф взял, а то глядишь,  и брать-то было бы нечего. И девку бы слепую, поди, почище, чем ты моего папашу приложили бы.
- Че ты мелешь? Какие, на хрен, конкуренты?
- Не блажи. Я и собирался все по тихому сделать. Как слепая с собакой вышла, я – наверх, а тут уже черт один замок ковыряет, а баба из окна за слепой пасет. Ну, я их спугнул, а сам-то в хату не полез. Машина-то батина во дворе стояла, я ж на ней приехал. Подумал, вдруг эти гаврики номерок записали, а потом станут отца шантажировать. Хрен его знает, кто за ними стоит?!
Саша встал с дивана.
- А ты их опознать сможешь?
- А ты че – мент: очные ставки-то устраивать?!
- Да я… короче… Ну, надо мне знать – кто хату выпасал!
- Надо ему! Всем надо! Поставь сигналку на хату и не бзди!
- Думаешь, так – гопники?
- Я ниче не думаю, я возврат сделал, и все дела. Так что к бате моему даже не подходи, - с этими словами Вова развернулся и вышел из квартиры, громко хлопнув дверью.
Саша проверил сейф. Все бумаги были на месте. «Час от часу не легче – еще какие-то гопники на хату навострились. Когда ж это все кончится!». Походив из угла в угол, Саша пофилософствовал, порассуждал над смыслом жизни, над проблемами бытия и своим собственным предназначением и неожиданно осознал, что все уже кончилось. Он оставил все эти проблемы в этой блатхате Юрика, а у них с Лизой началась совсем другая, новая жизнь без страха и вранья. И эти гопники, и Вова с Петровичем, и Корнеев с дядей Колей могут катиться куда подальше. «Я свободный человек, меня нельзя ни запугать, ни купить. Вот щас возьму и отправлю эти бумажки в прокуратуру и начну искать новое место работы. И хрен с этими закулисными играми и подковерной борьбой. Если губернатор захочет, он этого опарыша – мэра хренова и так задавит. Может быть, вообще эти бумаги в сейфе оставить? Пусть лежат себе – тухнут. Хотя нет! Отправлю-ка я их куда надо, не зря же столько усилий было и моих, и Лизиных. Она, конечно, расстроится, что денег мы так с этой мэрской шоблы  не стрясли. Ну да ладно, не в деньгах счастье!».

«Это точно! - подтвердила Лиза, тщательно ксерокопируя каждый листик, привезенный Сашей. – Счастье не в деньгах, а в их количестве! И кое-кому пора оплатить мне декретный отпуск».


Глава 35

Лиза преображалась. Она перестала быть «слепой», и это ей жутко нравилось. Кроме этого решено было сменить свою приевшуюся внешность. Когда Саша увидел ее, вернувшись после нудного трудового дня домой, он решил, что ошибся квартирой. Ярко-рыжая, коротко стриженая деваха в джинсовом комбинезоне улыбалась ему во все тридцать два зуба. Голливудская улыбка, буквально, ослепляла своей белизной, так как помада на губах была иссиня-черная, подстать маникюру.
- Родная, ты что, с дуба рухнула? Надеюсь, это парик? – с трудом выдавил из себя Саша.
- Они отрастут! Но ты же сам сказал, что нужно как следует замаскироваться, - оправдывалась Лиза.
Она и вправду стала другой. Пузо выпирало, как будто она на последнем месяце, скулы стали шире, нос распух, да она вся заплыла каким-то молочным, дряблым жиром. Саша понимал, что беременность меняет женщин, но от Лизы, той утонченной, изящной Лизы не осталось ничего: она словно растворилась, растаяла, как Снегурочка. Опасность, которая  нависала над ними последнее время, оказалась генератором романтических отношений. Теперь, когда Лиза превратилась в Елизавету, а правильнее сказать – в Елизаветищу, в бабу, пахнущую борщами и кипяченым молоком, гремящую на кухне кастрюлями, вяжущую какие-то чепчики и пинетки, в постоянно что-то жрущее существо, Саша не на шутку испугался, что быт, пресловутый быт семейного благополучия захлестнул его. Вся жизнь может пройти именно так. Ничего не изменится, появится только розовощекий карапуз, а потом, может быть, и еще один. Собака ощенится, и Лиза раздаст щеночков всем дамам из высшего муниципального общества. За это ее примут в закрытый женский клуб. Каждую субботу ровно в два она будет уходить на массаж и в сауну, а кто и какой именно орган ей будут массировать, одному богу ведомо. После родов она так и не похудеет, и двойной подбородок и огромный таз останутся с ней до конца ее дней. Саша тоже остепенится, в смысле – заболеет «зеркальной» болезнью, и кроме его секретарши его «малыша» никто не увидит. Волосики  поредеют, зубы уступят свое место коронкам, и на переносице уверенно поселятся очки в позолоченной оправе. Саша тешил себя мыслью, что не сдастся, да и документы – этот фугас компромата - не даст ему захиреть в ЕКБ. Но вскоре он вспоминал, как совсем недавно расстался с двумя чемоданами баксов, расстался покорно – без боя. Ему становилось стыдно и мерзостно, он падал на пол и начинал отжиматься на кулаках, приговаривая: «Ни хрена, я здесь не сгнию, я уеду, уползу, но здесь ни-за-что-не-оста-нусь!!!».
Лиза… а что Лиза? Она была на седьмом небе от счастья, она была свободна, любима и беременна. Жизнь удалась!

Пока Саша раздумывал, как именно получить бабки за наследство Юрика, его, похоже, самого стали шантажировать.
Дядя Коля повелительно поманил Сашу в курилку и, сунув ему в лицо мятый листок, прошептал у самого уха: «Ну что, бля, давы…лся! Смотри, в кого суешь, твою мать, сосунок безмозглый!». На листке тетрадной бумаги печатными буквами, явно левой рукой, было выведено: «Хотите узнать, кто убил Катеньку, спросите у Саши».
«Проверка?!» - подумал Саша.
«Ни хрена! - вдруг резко произнес дядя Коля, словно читая его мысли. – Ты, бля, думаешь, я где этот листочек надыбал, а?! Мне его Корнеев дал. Ты допираешь, бля, куда ты на хрен вляпался? Саня, Саня, ты в полной жопе. Я тебе это  как специалист говорю».
Дядя Коля был не на шутку встревожен, и от того его шепот звучал как крик отчаяния.
«Саня! Корнеев, конечно, понимает, что ты к смерти Катиной никаким образом отношения не имеешь, но когда ему лишний раз напоминают о том, что покойница ему рога наставляла, да еще ветвистые – ему это не нравится. Пара веточек-то в этих рожках при твоем непосредственном участии взрощены. Ой, Саня, Саня – дурак ты, ей богу!».
Саша решил поддержать разговор и вставил совершенно нелепое замечание:
«А Кате со мной нравилось! Я ее не обижал».
Как ни странно, дядя Коля совершенно нормально воспринял эти слова. «Да я тебя ни за что не осуждаю, что ты Катю поимел,  она если бы жива была, тебе бы еще во какую карьеру сделала бы. Я тебя, дурака, ругаю за то, что анонимку эту допустил. Она ведь на домашний адрес Корнееву пришла. Знаешь, кто накорябал-то ее?! А я знаю. Всех на уши поднял, а нашел. Писал эту хренотень пидарок один – ну, из этих, ну, голубой, бля. Я уж подумал, что ты и их пользуешь. Думаю, приревновал тебя этот педераст к Кате, да, поди, ее и грохнул. Ой, как я его искал! Письмо-то с главпочтамта пришло – это, считай, по району проживания можно и не работать. Ну, думаю, хрен че тут  выловишь. Так, на чутье одном. Снял, короче, пальцы с бумаги и по картотеке ментовской пробил. И что ты думаешь! Этот гондон по малолетке чалился, за кражи. Три года как вышел. Бармен, бля, коктейли мешает, сучара, в сауне одной. Блатная такая сауна. Пробил я че к чему, чья сауна и протчее, и вышло, что он только писал, а диктовала ему одна из твоих, бля, подружек.  Ну, вспомнил?! Та самая, с которой ты на Катьку перепрыгнул. Ну ты бы хоть помягче как-то, ну, изредка бы палчонку ей, другую… Ну, не так сразу в разрыв-то. Она баба складная…. Она же все… Ща мстить будет до последнего: они же бабы-то суки… они же….».
Дядя Коля еще долго разглагольствовал на тему брошенных баб и дружески похлопывал Сашу по плечу. Но Саша не слышал его слов, он вдруг понял, кто были те двое, которые ломились в хату Юрика, те гопники, что помешали Вове-диверсанту взять сейф по-тихому. «Они знают про Лизу, они знают!» - словно молот, стучало в голове Саши.

Глава 36

Геем, накарябавшим письмо левой рукой, был некий Андрейка по кличке «Солнышко». Он действительно был гомосексуалистом, но отнюдь не благодаря колонии. Да он и в колонию-то попал случайно. Интеллигентный мальчик из семьи актеров драматического театра. Отличался одной невинной слабостью – любил черную икру и ликер, а родители не приветствовали эти мелкобуржуазные замашки, поэтому Андрейка с товарищами обирал пьяных: вполне безобидное занятие. Пока не забрел на чужую территорию, а именно – на железнодорожный вокзал. Там его быстро заприметили местные братки, вломили ему по полной и назначили оброк. Андрейка думал, что все обойдется, и от него отстанут, но привокзальные хлопцы сломали об него пару бит и, когда Андрейка вышел из больницы, ему – во избежании новых травм – пришлось идти на кражи. Тягал он, в основном, ручную кладь у прибывших в славный город Екатеринбург вьетнамцев и китайцев. Все, что удавалось спереть, отдавал братве в надежде, что все-таки откупится. Не раз он поднимал этот вопрос, и не раз получал за него по роже. Но однажды ему объявили, что за штуку баксов выпишут ему «вольную». Однако эту немалую сумму нужно было раздобыть за один день. Томимый жаждой свободы,  Андрейка на это клюнул и полез в карман за кошельком к какому-то барыге. Но так как карманником он не был, его  тут же повязали, и если бы менты не отбили Андрейку у разъяренного хозяина кошелька, неизвестно, выжил ли бы он вообще… Потом больница, суд, колония.
Первый день в колонии он запомнил очень хорошо. Ему довелось присутствовать на опускании одного из вновь прибывших. Вся вина парня заключалась в том, что он  «не следил за базаром». Попросту его развели. Один ушлый пацан, имеющий вес в отряде, поинтересовался у него, по какой статье он осужден. Паренек честно ответил, что снимал колеса с машин. По сути, он был вор, уважаемый в колонии человек, но его хитрый и более опытный собеседник развел его так, что тот и не понял, как подписал себе приговор. Колеса он снимал с машин в своем же дворе, у знакомых ему людей, то есть у соседей. Значит, он «крысил». Будь вновь прибывший более опытным человеком, он бы знал, что за такое обвинение нужно бить морду, а он решил не спорить со старожилом  и согласился: «Ну и «крысил», что ж такого».
Его скрутили улиткой, хитро связав между собой ноги, руки и голову, и смотрящий объявил, что каждый желающий может отыметь его хоть сейчас. Андрейка с ужасом смотрел, как к связанному и орущему пацану вышел здоровый татарин и, вынув из штанов член, величиной с початок кукурузы, вогнал его в жопу новоявленной «крысе». Пацан потерял сознание, но его никто не жалел, он был опущенный. Его имели часто и все, кому не лень, у него забирали пайку,  одеяло, выдавали ему за щеку и заставляли работать за троих. Андрейка очень боялся оказаться на его месте.
Выйдя из колонии, он пошел работать осветителем в родной драматический театр: со статьей никуда больше не брали, да и в театр-то взяли из жалости к актерам-родителям. Осветителем он проработал недолго, протекция папы и мамы, плюс театральное детство дали ему путевку в хор. Молоденькие хористы приласкали бедного Андрейку и даже позволили ему «выдать им на клык» и отыметь их по всей программе. Бывшему зэку это было весьма лестно, ведь теперь ему не надо было бояться, что его опустят, напротив, очень приятные молодые люди считали за честь подставить ему свои белые ягодицы и пухленькие губки. Но вскоре Андрейка почувствовал непреодолимое желание и самому быть нежным к кому-то и, будучи изрядно выпившим, на гастролях отдался администратору гостиницы всем своим упругим задом. Как ни странно, быть в роли пассивного партнера оказалось куда приятнее и увлекательнее. Клубы, закрытые вечеринки, рестораны… Андрейкины любовники были щедрыми людьми. Одно было плохо – часто в порыве страсти Андрейка пропускал репетиции и даже спектакли. В конце концов, его уволили, но он легко нашел себе работу. Бармен в сауне, что для избранных – это очень и очень прибыльная и нескучная должность.

Глава 37

Света после совершенно бестактного «броска» Саши долго горевала, плакала, разрабатывала планы самоубийства, потом убийства коварного любовника, потом убийства той, ради которой он ее бросил, потом убийства их обоих и самоубийства. Чтобы тщательнее подготовиться к мести, Света держала себя в форме, так, на всякий случай. Ходила в спортзал, в бассейн, сауну, а заодно и к косметологу, парикмахеру и маникюрше. Ну не лежать же в гробу чувырлой? Она так долго хранила в себе свои коварные замыслы, что, наконец, не выдержала и излила душу бармену одной хитрой сауны. Бармены часто выслушивают истории о несчастной любви, но Солнышко был очень чутким человеком, к тому же – «голубой» и не понаслышке знал, как тяжело терять талантливого любовника. Словом, девичьи слезы упали на благодатную почву Андрейкиной гейской души и взрастили тандем возмездия. Справедливости ради нужно отметить, что Андрейка-Солнышко прекрасно знал, кто такая Света, вернее, кто ее папа, а так как он до сих пор не расстался с детской привязанностью к черной икре и ликеру, он смел рассчитывать на скромную финансовую благодарность со стороны брошенной барышни. Андрейка взял на себя нелегкий труд – слежку за ветреным кавалером и за неизвестной разлучницей, которой впоследствии оказалась Катенька. В процессе слежки Андрейка совершенно случайно стал свидетелем убийства Кати Корнеевой и, будучи человеком опытным, в мгновение ока свернул операцию, дабы не попасть в поле зрения ментов, а через их пристальное внимание – на нары. Давясь от страха бутербродами с икоркой и запивая их ликером, он, заикаясь, докладывал Свете о результатах своих трудов:
- Све-ета, ой это так страшно, я… я бы знал, ой, в жизни бы не подписался. Ну, я ведь по-дружески хотел тебе помочь лярву эту ****ливую выследить. Ну тут же нет никакого криминала. Да ну что ты ей могла бы сделать? Ну, морду когтями поцарапать, ну, максимум, колеса на тачке попротыкать. Ну, я-то вообще не при делах. Ну, вот, вляпался, о господи…».
Света терпеливо ждала имя своей соперницы. Она давно подозревала, что это кто-то из ее подруг, но, услышав имя похотливой конкурентки, лишилась дара речи.
- Я тебя уверяю, Светочка, это она – Катя, Катенька Корнеева, - захлебывался ликером Солнышко, - так страшно, так страшно, я думал, щас уж дослежу ее пока они  встретятся…ну, ну чтобы уже наверняка, чтобы и она, и Саша твой вместе были, вон, фотик приготовил - у друга взял. Думаю, сниму,  и Корнееву отправим, фотки-то, ну, с Сашей где. Он бы им дал просраться, прости господи, а тут! Ой, как страшно, ой. Я ж все снял, я ж от страха-то замер и все щелкаю да щелкаю, щелкаю да щелкаю».
Света долго не могла поверить, что ее «голубой» напарник стал свидетелем убийства, и, только трижды выслушав рассказ Солнышко со всевозможными деталями и подробностями, поверила, что соперницы больше нет. Пленку со сценой убиения Катеньки проявлять в фотосалоне побоялись. Непроявленная кассета была надежно спрятана в ящике с нижним бельем Светы, а вскоре в этом отпала всякая необходимость. Произошел еще один невероятный случай – Солнышко встретил и опознал Катенькиного убийцу.


Глава   38

Саша влетел в квартиру, словно спешил объявить Лизе, что началась война. Хотя ситуация, в которую зажали их с Лизой, больше напоминала воздушную тревогу.
Корнеев был человеком серьезным и непредсказуемым. В любую минуту их с Лизой могли взять за жабры и трясти до тех пор, пока они   на пять раз не расскажут всю свою жизнь по дням и минутам. Света – брошенная сука! Она вылезла со своей долбанной ревностью так некстати. Хотя обвинение в убийстве кстати никогда не бывает. Она запросто могла быть свидетелем ночных походов Саши на дачу с трупом через плечо. Она вообще могла быть в курсе многого. Нет ничего страшнее раненого зверя и брошенной женщины, и Саша еще раз убедился в этом, но уже на своей шкуре.
Собирались быстро. Деньги, документы, архив Юрика и собачий корм, из личных вещей – один чемодан на двоих. Лиза вела себя суперспокойно, как будто давно ждала этого момента. Ни слез, ни причитаний. Все очень быстро, но без суеты. Саша даже толком не объяснил ей, в чем дело, так, буркнул: «Какая-то сука Корнееву написала, что знает, кто убил его жену и посоветовала поинтересоваться у меня!». За полчаса сборов Лиза  не произнесла ни слова.
Покрутившись на машине пару часов по городу, Саша убедился, что хвоста еще нет. Дядя Коля дал ему шанс договориться со Светой полюбовно. У Саши даже мелькнула такая мысль: собственно для кипиша не было никаких оснований. «Ну, узнал Корнеев, что я с его Катей трахался, так за это не убивают. У Кати, земля ей пухом, любовников было не счесть». Но что-то внутри Саши подсказывало ему, что пора делать ноги, иначе будет поздно.
Саша остановился на площади 1905 года. Центральная площадь Екатеринбурга с памятником дедушке Ленину навеяла на него детские воспоминания. Первое мая, демонстрация, весь город в красных знаменах, по улицам идут полупьяные демонстранты с бумажными гвоздиками. Пахнет весной и свежей выпечкой. Громкоговоритель раскатисто поздравляет всех с праздником и приветствует очередную колонну демонстрантов, и те, заслышав знакомую аббревиатуру своего НИИ, орут вразнобой: «Ур-р-р-р-а!!». И баянист играет «Интернационал».
 Сейчас Владимир Ильич указывал своим широким жестом, где можно оставить автомобиль. То есть прямо на площади, в метре от его левого ботинка. Предприимчивая мэрия организовала здесь платную стоянку, и молодые люди, по виду гопники, выдавали талончики на часовое пребывание в центре города, якобы гарантируя полную сохранность вашего авто, и всего за десять рублей. И люди безропотно платили. А тому, кто был против этих нововведений, предлагалось пойти поругаться с  мэром, благо сама мэрия была в двадцати метрах от стояночки, в Сером доме с башенкой и курантами. Но к мэру никто из возмущенных автолюбителей не шел – так, плевали в его сторону и только. Мэра плевки горожан не волновали: подумаешь – слюна на брусчатке, ее почти что и не видно. По сравнению с тем мусором, который он не мог убрать с улиц подведомственного ему города, какие-то плевки в расчет не шли. Да  и мэру вообще было наплевать на этот город, им владела идея фикс – стать губернатором. Откуда в его кудрявую голову залетела эта шальная идея? Может быть, ветром надуло? Ветра-то на Урале ого-го!!!

Лиза отправилась покупать пару сотиков на свой незасвеченный паспорт, а Саша, заперев в своей машине скулящую Линду, пошел избавляться от своей трубки. По сотовому телефону ничего не стоит отследить перемещение человека по городу, не говоря уже о том, что все звонки фиксируются, и входящие, и исходящие. Пренебреги Саша утилизацией своей трубки, и хитрый дядя Коля тут же выяснит, в какую сторону выехал его юный друг. Зайдя на почту, Саша упаковал трубку в ящик для бандеролей, предварительно отключив звонок. Батарейка была полностью заряжена, значит, дней пять выдержит. Замешкавшись на секунду, перебирая названия близлежащих городов, Саша написал в графе «адресат» - город Первоуральск, улица Ленина один, квартира два, Небывалову Ивану Ивановичу. Теперь его будут искать в Первоуральске, а когда выяснится, что господина Небывалова по данному адресу нет, посылка вернется отправителю. Отправителем Саша назначил госпожу Ахринячкину Анну Петровну из Нижнего Тагила с улицы Ленина два, квартира один. Но в Тагиле его искать не станут, батарейка к тому времени сдохнет.
Уже стемнело, когда Сашина «Вольво» выехала за город. На заднем сидении мирно спали Лиза и Линда. Они покидали этот серый город, уезжали из него навсегда, оставляя в нем все свои сомнения, страхи, обиды и несбыточные мечты. Полная луна сопровождала беглецов, указывая им путь. Дорога была неблизкой, Саша убегал в Москву. И не потому что Москва – это столица и там легко затеряться среди сотен тысяч приезжих. Нет! Москва, как известно, порт пяти морей, а все, что им сейчас было нужно – это порт. «Нужен порт, а в порту – борт. Борт уйдет за кордон, будет Саша чемпион…». Эту считалочку Саша сочинил пару часов назад и шептал ее, не переставая, чтобы не уснуть. А спать хотелось!

Глава   39

Валерий Палыч Корнеев сидел за столом своего кабинета. Перед ним, съежившийся как осенний лист стоял, а вернее, трясся на полусогнутых дядя Коля.
«Валерий Па-палыч, Ва-валери-ий Палыч», - едва слышно кряхтел он. Корнеев был спокоен. Казалось, явись сейчас в его кабинет сама смерть – мерзкая костлявая старуха с косой,  снеси она этой косой бледную заикающуюся голову отставного ГэБэшника, он и глазом бы не повел. Когда блеяние дяди Коли перешло в откровенный скулеж, Корнеев, ударив кулаком по столу, процедил сквозь зубы: «Соберись, падла. Ты ж офицер, твою мать. Докладывай, сука, по-военному! По пунктам!». Эти слова, словно магическое заклинание, подействовали на полуобморочного бойца невидимого фронта, и он, вытянувшись, словно струна, и расправив руки вдоль воображаемых лампасов на мятых брюках, затараторил, отчеканивая каждое слово: «После исчезновения Александра мной были предприняты следующие меры по его розыску. Прослежены пути его перемещения путем снятия сигнала с его мобильного телефона. Расположение ретрансляторов сотовой связи, в  зоне действия которых он находился, указывает на то, что Александр двигался в сторону Первоуральска. Задержавшись в Первоуральске не более суток, он отправился в Тагил. Но в Тагиле телефон был выключен, и дальнейшее перемещение для нас стало неконтролируемо. ГИБДД его не останавливало, в гостиницах он не регистрировался. Опрос соседей ничего не дал. Говорят, что он редко бывал дома, и в какой момент он перестал появляться в квартире, неизвестно. Из ФСБ выпустили его дружка – Рабиновича, но он запуган донельзя – видимо, дал подписку о неразглашении и сотрудничестве. Телефон  не берет, через дверь сказал, что Сашу давным-давно не видел. Тряхнуть его теперь нельзя – он под ФСБ-шной крышей, ходит на доклад каждую среду на Старый воинский вокзал, там ему встречу назначают. Но он опасности не представляет, с бумагами по ларькам все чисто, не подкопаешься.
По письму, высланному в ваш адрес, выяснилось следующее: письмо написано и отправлено неким барменом нетрадиционной сексуальной ориентации. Он по просьбе своей знакомой Светланы проводил слежку за Александром с целью выяснения личности его любовницы. Этому бармену удалось выяснить, что у Александра роман, извините, с вашей бывшей, то есть, с вашей покойной женой. Поэтому он вел оперативное наблюдение и за ней. Более того, ему удалось оказаться на месте совершения преступления и заснять момент убийства. Фотопленка была мной изъята, вот фотографии. Женщина, стрелявшая в Катю, никому не знакома. Но продолжив оперативное расследование и обработав бармена и Светлану, которая, кстати, была подругой покойной Кати, удалось выяснить, что данная женщина проживала совместно с Александром. Светлана пыталась вернуть себе своего любовника и, полагая, что со смертью Кати он сам вернется к ней, просчиталась, поэтому бармен возобновил слежку и выяснил адрес, где Александр остается на ночь. Также он выяснил, что в данной квартире проживает слепая девушка. Девушка регулярно выходила на улицу выгуливать собаку. Собака породы питбультерьер. Бармен опознал в этой девушке убийцу Кати. Тот факт, что она слепая, никак не вязался с ее метким, извините, выстрелом. Чтобы добыть доказательства ее причастности к убийству и установить подслушивающее устройство, бармен и Светлана даже пытались проникнуть в квартиру, но им это не удалось. С их слов, квартира и псевдо-слепая женщина находились под круглосуточной физической охраной. Интересен и тот факт, что несколько месяцев назад один из ваших людей был найден  мертвым во дворе именно этого дома. Обстоятельства его гибели, то есть ДТП, очень подозрительны и более походят на профессиональную инсценировку.
Работа по установлению владельца квартиры дала следующие результаты. Квартира была приобретена на имя  тещи Юрия Васильевича. Другими словами, это была его блатхата. Допросить водителя Юрия Васильевича на предмет частоты посещения данного адреса его хозяином не представляется возможным. Водитель получил инсульт после того, как узнал о смерти сына. Его сын уехал контрактником в Чечню, подорвался на фугасе. Кстати, фотография сына водителя была предъявлена для опознания бармену, и тот узнал в нем предполагаемого телохранителя «слепой». Скорее всего, он действительно был ее охранником, так как его спецподготовка соответствовала самой высокой квалификации - четыре года в разведке ВМФ. Ваш человек, якобы погибший в аварии, скорее всего – его рук дело.
Выясняя круг общения Александра, я вышел на питомник питбультерьеров в городе Ревда. Хозяин питомника подтвердил факт встречи с Александром и его абсолютно зрячей девушкой. Собака, с которой она впоследствии гуляла, была ей подарена именно в эту встречу.
Исходя из всего вышесказанного, я позволил себе сделать следующие выводы. В нашем Центре был организовал канал утечки информации. Проще говоря, у нас работал опытный резидент – Юрий Васильевич. В его группу также входили: Александр – связной и провокатор, а также  силовое звено – девушка-киллер и диверсант Владимир. Его отец, скорее всего, использовался втемную. Глубокий анализ последних событий показал, что данная группа была атакована неизвестными нам силами. Юрий Васильевич исчез, хотя он был вне подозрений. Петрович, его водитель, был зверски избит, его сын, скорее всего, пытался спастись бегством и именно поэтому завербовался в Чечню. Последними из этой группы пропали – слепая и Александр. Против этой резидентуры работали классные специалисты».
Корнеев смотрел на дядю Колю так же безразлично, как и до начала его триумфального доклада. «Ну и что за специалисты, по-твоему?» - обратился он к воспрянувшему духом докладчику. «ФСБ, разумеется», - искренне и по-детски прошептал дядя Коля.
Корнеев прикрыл глаза рукой, как будто он закрывался от яркого света, направленного ему в лицо. «Послушай, ты! Пинкертон хренов!». От этих слов дядя Коля снова моментально превратился в пожухлый листик. «То, что ты сейчас мне пробубнил, можно было выяснить за двадцать четыре часа. Да этой твоей разведгруппы с Юриком во главе вообще не должно было быть на свете. А ты, мудила, докладываешь мне о проделанной работе через месяц после того, как твой Санек исчез. ГАИ говоришь, его не останавливало? В Первоуральске он катался, в Тагиле! Да он месяц назад под Москвой с трассы на своей «Вольво» сковырнулся. Ночью поворот не заметил и улетел в лесополосу». «Живой?» - испуганно вскрикнул дядя Коля. «Хрена тебе лысого – живой! Десять сосен свалил – живой! Угольки от него остались, сгорел на хрен в машине и кремировать не надо. Отец его вчера у меня был. В своей екатеринбургской хате в тайнике нашел бумаги и кассеты. Говорит, решил, что это связано с работой Саши, принес их мне. Вот так отец, убитый горем, принес мне досье на весь наш Центр со всеми его делами, делишками и делищами. Ты хоть знаешь, что здесь?!». Корнеев вытащил из ящика своего стола увесистый сверток и кинул его в дядю Колю. Тот поймал сверток с такими усилиями, словно это было пушечное ядро. «Но-но, Валерий Палыч, этого не может быть. Мы обыск делали, мы тщательно искали….».
«Заткнись, урод - Корнеев орал и брызгал слюной. – Твоим сыскарям грош цена, и ты, ублюдок ГэБэшный, у меня на вахте сидеть будешь. Нет, я тебе метлу выдам. Двор мести… ты, сука, лучше в бумаги посмотри, они же все сплошь ксерокопии. А оригиналы где?! Куда он их дел?! Баба эта слепая куда на хрен делась?!»
«Я полагаю, Валерий Палыч, сгорели. Сгорели оригиналы в машине. Санька их, гад, в Москву вез. В прокуратуру или к самому… Разрешите Сашиного отца допросить», - глаза дяди Коли блестели, словно у сеттера, почуявшего перепела. «Уймись ты, урод! Знаю я твои допросы. Вон, водила-то этот, как его? Петрович. Вчера богу душу отдал. Хотя врачи говорили до твоих допросов, что еще оклемается. Забудь. Было бы что криво, хрен бы он бумаги мне принес. На отца Сашкиного смотреть больно. Я-то знаю, каково это – хоронить-то… Ты лучше подумай, куда Сашка мог бумаги отправить, если они с ним не сгорели. В областном правительстве перестановки. Всех наших людей под зад коленом выперли. Это что – совпадение? Ты после выборов-то губернаторских куда хотел на отдых-то съездить? В Анталию? А скорее всего, отправишься в Ивдель – лес валить!».
«Да что вы, Валерий Палыч! Сгорели, сгорели оригиналы-то. Если бы у них бумаги-то были, они бы нас уже щас… А это так, чистка, чистка перед решающей битвой. Наши-то и так на честном слове держались. Все, ну буквально все, знали, что продажные они. Вот их и турнули», - дядя Коля говорил очень убедительно, и Корнееву очень хотелось в это верить, но реальность была далека от этих предположений. Бумаги  не сгорели.
Один из дубликатов легендарного архива Юрия Васильевича был выслан  Заместителю Генерального Прокурора по Уральскому Федеральному округу – Константину Михайловичу Тягунову. Сам архив был передан в резиденцию губернатора.


Глава   40

Константин Михайлович, как и полагается человеку его статуса, был весьма осторожным. Можно было бы со всей ответственностью заявить, что осторожность и Константин Михайлович Тягунов были синонимами. Великолепная интуиция, подчас граничащая со звериным инстинктом  самосохранения,  была зашифрована в ДНК Генерального Прокурора.
Константин Михайлович причислял себя к терским казакам, хотя родился и вырос в Сибири. Но корни его рода, действительно, цепко вгрызались в каменистую почву ставропольского края еще со времен покорения Кавказа. Насколько отличились предки Тягунова в кавказской войне, судить сложно. Вообще, достаточно фантастичным является тот факт, что Константин Михайлович хоть что-то знал о своих родственниках. Единственным живым свидетелем истории рода была баба Надя, которая, собственно, и была носителем замечательного гена живучести.
Когда грянула Великая Октябрьская революция, маленькой Наде исполнилось три годика. Семья жила в то время в собственном поместье на Кислых Водах – так в то время называли Кисловодск. У Нади было два старших брата и две старшие сестры, папа Нади к казачеству никакого отношения не имел. Федор Алексеевич Вашкевич был полковником царской армии. Разумеется, он командовал казаками, но потомственным казаком, тем более, терским, никогда не был. Как оказался Федор Алексеевич на Кавказе – неведомо: бежал ли он от революции, поправлял ли он свое здоровье на водах, уйдя в отставку или был послан с тайной миссией белогвардейским движением – эта тайна останется нераскрытой. Сам факт, что баба Надя помнила своего отца и не забыла своей фамилии – уже нонсенс, так как она всю свою сознательную жизнь жила под чужим именем и в прямом, и в переносном смысле этого слова.
Надей бабушку стали называть после того, как ее выкупила из-под ареста их кухарка, увезла в станицу и всю свою жизнь выдавала за свою дочь. При рождении бабе Наде дали имя Анастасия. Невольно приходит на ум столь парадоксальное совпадение судьбы бабушки Константина Михайловича с великой княжной Анастасией Романовой. Баба Надя – единственная, кто остался в живых из членов своей семьи. Отца, мать, братьев и сестер расстреляли. Расстреливали вроде бы как «красные» казаки, но в станице все говорили, что приговор в исполнение приводили  какие-то евреи в кожанках, приехавшие из Петрограда. Судя по всему, так оно и было. Казаки ненавидели советскую власть и служить ей не собирались, а уж тем более не стали бы они принимать участие в расстреле детей. Свидетелей и очевидцев тех событий не осталось: всех казаков в годы гражданской войны порасстреливали, да поссылали на Север в город с загадочным названием Котлас. Перед самой войной, в сороковом, из лагеря все-таки вернулся один сосланный казак – дядя Петя, да и он не смог умереть на родной сторонке: уже через неделю дядю Петю охомутали НКВДешники и увезли неведомо куда, - уж больно о многом знал и помнил старик.
Баба Надя спокойно пережила все чистки, не умерла с голоду и не загнулась от тифа. Ангел-хранитель широко распростер свои крылья над последней из рода Вашкевичей. Надя выучилась на продавца и, получив от Торгснаба старую одноглазую клячу и товар, в основном, махорку, мыло да соль, ездила на ней по бригадам. Спала она прямо в телеге посреди степи, а выручку прятала в лифчик между острых девичьих грудей. Однажды, правда, она изменила этому правилу и, обмотав деньги портянкой, засунула их в хромовый сапог. Эту пару сапог она возила уже полгода в своем передвижном магазине. Сапоги были  справные, но дюже дорогие, и их никто не брал. Но однажды лихой казачок, бригадир полеводческой бригады Яша Перепел, лихо джигитуя на своем вороном, прискакал в станицу, где Надя бойко торговала  «люминевыми» тазами, и вскружил шестнадцатилетней коммерсантке голову своим чубом, белоснежной улыбкой и голубыми, как небо, глазами, а в довершении ко всему еще и без примерки купил у нее хромовые сапожки. Краснея и смущаясь, Надя продала Яше сапоги, забыв вынуть из них деньги. Расторговавшись, она запрягла свою одноглазую кобылу и отправилась в город. Яша нагнал ее на перевале. Вороной конь под Яшей был знаменит тем, что не боялся спускаться с самых высоких круч без всякой дороги. Когда перед Надей посыпались камни, она решила, что начался обвал,  что в горах, собственно, не редкость. Но вскоре на узкий горный серпантин, как черт из табакерки, выпал взмыленный вороной конь, на котором цепко, словно ястреб, восседал сияющий Яша.
«Не дешево ли сапожки отдала?!» - с усмешкой выкрикнул он, вынимая из сапога портянку с деньгами. У Нади чуть сердце не остановилось. В те времена потеря выручки означала верный срок. Яша ржал, как конь, как и его вороной,  над  побелевшей от страха девчонкой и как мог успокаивал ее, комкая в сильных, могучих руках. Он не требовал никакой компенсации, Надя отблагодарила его сама, по собственной инициативе. Яша был завидным женихом, но в ту ночь в горах Надя украла у казачка его сердце, насмерть «присушив» к себе. Как ни странно, но свадьбой дело не кончилось. У станичников крепкая память и длинные языки. Кто-то вспомнил, что «чавой-то» слышал о том, что у Нади с происхождением того…, то бишь нечисто, и комсомольская ячейка Яше жениться не разрешила. Для Нади это была трагедия, но она проявила выдержку и была вознаграждена. Яша шибко продвинулся по партийной линии и был назначен председателем колхоза. С целью укрепления дружбы народов Яшу женили на карачаевке, которую он тут же отправил в аул, а сам поселился в Кисловодске и открыто сожительствовал с Надей. Перейдя на работу в райком, Яша устроил свою любовницу заведующей продовольственного магазина. Такое хлебное место люди выбивали всю жизнь, а везучая Надя получила его в подарок на день рождения вместе с золотыми сережками.
Казалось, жизнь удалась, но тут так некстати началась война. Яша ушел на фронт и пропал без вести. А Надя, беременная и одинокая, наблюдала за тем, как армия отступает, сдавая город фашистам. Как последняя дура, она охраняла свой магазин, и только когда морячки из соседнего с магазином госпиталя разнесли вдребезги ее витрину своими костылями, хватая что только можно унести, Надя с огромными усилиями взвалила на тележку два мешка муки и повезла их домой. В ту же ночь она родила мальчика, которого назвала Мишей в честь Яшиного отца. Яшины родители не шибко жаловали Надю, считая, что она шалава и сбивает гарного казака с панталыку, но рождение Миши все переменило. Старики признали внука и уговаривали Надю ехать к ним в станицу. Но Надя цеплялась за дом. Дом и впрямь был хорошим и богатым, как и полагалось дому работника райкома, поэтому вошедшие в город немцы облюбовали его под офицерский клуб, а Надю арестовали как жену райкомовца. То, чего Надя не смогла добиться в мирное время, она легко получила в войну. Местные стукачи называли ее не иначе, как Яшиной женой, и отпереться от этого было уже невозможно. Надю радовало только то, что ее сынок Мишенька в безопасности: Яшины старики сумели выкупить его из тюрьмы, как когда-то добрые люди выкупили и ее саму.
Надю, как и многих других, держали в тюрьме в качестве заложников. При осуществлении терактов, то бишь партизанских вылазок, заложников пускали в расход. Два месяца в заключении показались Наде вечностью. Она не плакала, не просила пощады, только молилась днем и ночью, молилась и ждала. И Бог помог.
Спасение пришло совершенно неожиданно, и это не были партизаны или диверсанты, заброшенные в тыл к врагу с целью освободить томящуюся в заключении Надю. Нет, все было гораздо прозаичнее, без стрельбы и погонь. Просто некому было подмести пол у одного из офицеров. Надю привезли в дом на окраине Кисловодска. Дом был небольшим и одной из своих стен прилепился к скале. Раньше в нем жила армянская семья, куда она делась, никто не знал. В тот момент хозяином дома был молодой лейтенант-альпинист, представитель элитного подразделения «Эдельвейс».
Когда Надя увидела его, она поняла, что у нее появился шанс. И она использовала его. Отложив веник, Надя задрала подол юбки, открыв для обозрения свои стройные ножки, и, опустившись на колени, принялась мыть пол. Лейтенант был заворожен этим зрелищем, но вопреки бытующему мнению, он не порвал на арестованной одежду и не изнасиловал ее на письменном столе – лейтенант засмущался и вышел из комнаты. Когда Надя закончила уборку, ее отвезли обратно в тюрьму, но уже на следующий день ее опять привезли в тот же дом и объявили, что теперь она горничная.
Роман с лейтенантом долго не клеился. Хозяин дома, австриец по происхождению, Дитер Штайн был чрезвычайно педантичен и высокомерен. Надя из кожи вон лезла, чтобы обольстить неприступного аристократа. Уже через неделю сердце австрийца дрогнуло, и он стал достаточно демократичен в общении со своей прислугой. Пожирая Надю глазами, он рассказывал ей о своем поместье, о том, сколько батраков у него на сыроварне, мечтал вслух о величии и всемогуществе Рейха после победы и взахлеб лепетал о тех богатствах, которые он привезет из поверженной России на родину и кинет к ногам своей престарелой матушки и юной невесты. Он даже показывал Наде фото своей избранницы. Надя одобрительно улыбалась и утвердительно произносила: «Гут, гут», - хотя про себя отмечала, что фото фройлен впору ставить в буфет, чтобы дети пужались и сахар с него не воровали.
Лейтенант тоже был не слепой и, сравнивая свою невесту со славянкой, отчетливо видел разницу. Поначалу австрияк, робко положив руку на плечико своей горничной, обещал забрать ее к себе в поместье, где она будет прислуживать его даме сердца. Но шло время, и пьяный от бессонных ночей лейтенант, утопая в объятиях молодой и полной сил рабыни, шептал ей на ухо: «Надья – ты мой принцесс, ты мой идеаль, я умоляю тебя выйти под винес за менья… их либе…». И лейтенант Штайн, забыв о чистоте расы, впивался в прекрасного недочеловека Надю и покрывал ее шею, грудь и лицо страстными поцелуями. Надя была счастлива, ей казалось, что она опять вытащила счастливый билетик в лотерее жизни. Может, это было аполитично, но она была счастлива и усердно учила немецкий язык. Кроме того, для всех было совершенно ясно, что Россия войну проиграла, по радио уже давно твердили, что Москва пала, и Наде совсем не хотелось быть в роли чьей-то горничной, напротив, она уже явственно представляла себя фрау Штайн, хозяйкой огромного поместья, и также, как и ее ласковый лейтенант, мечтала о том, сколько у них будет батраков, свиней и коров.
Идиллия кончилась вместе с началом контрнаступления Красной Армии. Лейтенант нервничал, Надя нервничала вместе с ним. А когда немцы в спешном порядке стали покидать город, и влюбленный по уши лейтенант умолял начальника штаба разрешить ему взять с собой Надю, будущая фрау Штайн резко передумала становиться фольцдойч и хладнокровно грохнула возлюбленного из парабеллума в затылок. Прихватив все золото, что хозяйственный лейтенант приготовил на вывоз в качестве военного трофея, и планшетку с документами, Надя вылезла в окно и через горы ушла в станицу к свекру и сыну Мишеньке. Там она благополучно дождалась прихода наших и передала планшетку куда надо.
Планшетка оказалась важной: на карте были нанесены схроны с оружием и боеприпасами, которые фашисты оставили в горах,  отступая. Поговаривали, что в одном из схронов нашли ящик с золотом, но Надя была довольна и тем золотишком, что унесла у убиенного ею любовника. Свекор надежно закопал золотишко в огороде у нужника и откопал его только тогда, когда его внучек Мишенька намылился ехать в Москву учиться на артиста.
Про Надю после войны ходили разные слухи. Кто-то по-прежнему звал ее шалавой и подстилкой немецкой, кто-то всерьез верил, что Надя была подпольщицей. Но и те, и другие заткнулись, когда Надя в свойственной ей манере окрутила начальника ГПУ – молоденького пацана со шрамом через все лицо и звездой Героя Советского Союза. Товарищ Тягунов был младше Нади на шесть лет, но это не помешало ему жениться на ней и усыновить Мишеньку. Правда, Мишеньку почти что сразу услали в Суворовское училище, а Надя нарожала Тягунову еще троих сыновей.
Мишенька закончил Ставропольское суворовское училище, кадетский корпус – как он его называл, но военная карьера его не привлекла. Он грезил сценой и прямо в парадной форме с острыми, как бритва, стрелочками и начищенной бляхой поехал покорять приемную комиссию театрального института. И не куда-нибудь, а прямо в столицу.
Москва охладила пыл суворовца, и он, несолоно хлебавши, с горя вербанулся на Севера. По приезде на стройку Миша Тягунов резко понял, что лучше красиво говорить с трибуны, чем мешать бетон при минус сорока по Цельсию и также, как его покойный батя, шибко бойко ударился в комсомол, а потом и в партию. Так что у Кости – единственного сына Михаила Яковлевича Тягунова – были весьма широкие перспективы, и он без проблем поступил в столичный ВУЗ, а после, не выезжая из Москвы, сидел на самых тепленьких и хлебных местах. Поэтому свое назначение на Урал, даже на столь высокую должность, Константин Михайлович расценивал как ссылку.


Начать расследование против вконец обуревшего Главы города – значит автоматически встать на сторону губернатора. В душе заместитель Генерального Прокурора был на стороне губернатора, но Москва… Что скажет она по поводу пусть и обоснованного, но совершенно беспрецедентного дела? Константин Михайлович не мог уснуть всю ночь. Разумеется, это не подстава, и фактура собрана грамотно, но кто этот доброжелатель, кто этот доктор Зорге и Робин Гуд в одном лице?
 Под утро прокурорские глаза все-таки сомкнулись, и Константину Михайловичу привиделся дивный сон. Будто бы он идет по длинному коридору губернаторской резиденции, а навстречу ему – мэр. Счастливый такой, улыбается, глазки свои поросячьи щурит. «Что ж, - говорит, - Вы меня, дорогой мой, не поддержали. Я ведь знаю, что Вы даже бюллетеньку для голосования пустую в урну бросили, а таки стал я губернатором». Тут Константин Михайлович протягивает мэру папочку с документиками и просит ознакомиться. Мэр читает и бледнеет, читает и бледнеет, а потом и говорит: «Да за то, что ты мне такую услугу оказал и такой бомбе против меня рвануть не дал, я тебя… я тебя, дорогой ты мой Константин Михайлович….». И тут сон прокурора предательски прервал будильник. Константин Михайлович так и не узнал, что же посулил ему мэр, но сон произвел на него неизгладимое впечатление, и прокурор решил хода бумагам не давать.

Несмотря на такую странную лояльность по отношению к мэру, Прокурору очень хотелось узнать как можно больше тайн, которые скрывал за своими толстыми стенами Центр экономической  безопасности. Он мечтал раскрыть загадочное убийство Кати Корнеевой и не менее загадочное исчезновение Юрия Васильевича. Но все действия, направленные на получение какой-либо информации, способной хоть как-то повлиять на расследование, напарывались на жесткий гриф секретности. А так как Константин Михайлович был человеком весьма осторожным и предусмотрительным, он особо не настаивал. Да и вправду – «глухарем» больше, «глухарем» меньше. Ему и в голову не могло придти, что эти дела никоим образом не связаны ни с мэром, ни с Корневым. На самом деле, это были два банальных убийства на почве ревности. Одно из них совершила Лиза – беременная баба, не желающая делиться своим счастьем, у которой, как назло, было огнестрельное оружие – наследство от предыдущего любовника. А второе убийство престарелого ловеласа было Сашиных рук делом, притом в прямом смысле этого слова. Он просто задушил своего босса, случайно забредшего  к своей любовнице, на которую Саша имел виды. Лиза никогда не узнала бы о смерти Юрика, если бы Саша был порасторопнее и не оставил бы труп на площадке, отправившись за своей машиной. Лиза поступила куда осмотрительнее. Правда, в отличие от Саши, она действовала не спонтанно, а тщательно подготовившись. Но,  как показали последующие события, и она не смогла избежать свидетелей.


Глава 41

Самолет плавно коснулся посадочной полосы, и Лиза с облегчением вздохнула и расслабилась. Стюардесса бодро объявила о прибытии в аэропорт имени Бен Гуриона. Младенец в животе бесцеремонно пинался ножками, словно подталкивая Лизу к трапу. Лиза и не предполагала, что когда-нибудь посетит Землю Обетованную, тем более при таких странных обстоятельствах. Но Сашин папа объяснил, что это лучшая страна со многих точек зрения. Во-первых, она никого не выдает Интерполу, хоть запросись. Во-вторых, шестьдесят процентов населения говорит по-русски, в-третьих, в Израиле никогда ни один банк не спросит, откуда у вас деньги. В-четвертых, для родов лучшего места на карте тоже не найти. В-пятых, приятный во всех отношениях климат. В-шестых, масса знакомых, бывших подзащитных Сашиного отца, имеющих большой вес в Кнессите. И наконец, в-седьмых, здесь проще всего получить гражданство, будь ты хоть якутом. Главное, чтобы ваша мама была еврейкой, а это легко устроить за приемлемую сумму. Сашин папа был просто гений. Если бы не он, трудно себе и представить, где бы сейчас была Лиза. Он все взял на себя – и похороны Саши, и поездку к Корнееву, и рассылку архива, и ее отъезд.

Бабушка с сиреневыми  волосами в брючном костюмчике, всю дорогу опекающая Лизу, несла ее сумку и, держа Лизу под руку, не замолкая ни на секунду, рассказывала о своих внуках, которых ездила попроведать в Россию. Ее одесский акцент смешил Лизу до слез.
«Таки я Вам говорю,  самое главное в жизни – это сэмья, сэмья – это все. Дэньги, власть, карера – это дым, туман, мэчты. А дэти… О, это, я вас уверяю, это золото высшей пробы, брилиянты. Моя Сара и Ромочка – вот мои сокровища, а внуки – это дывыдэнты!»

Сквозь громкоговоритель,  что-то объявляющий на иврите,  и гул встречающей толпы Лиза услышала до боли знакомый лай. В толпе, натянув, как струну, поводок, в нелепом наморднике скулила и прыгала, словно заяц, Линда. Саша едва удерживал ее. «Саша, милый Саша, он уже успел загореть. Какой он красивый и родной. Мой Саша». Лиза ускорила шаг, и старушка, сопровождающая ее, перешла на галоп.
- А кстати, таки кто Вас встречает? – спросила она на бегу.
- Муж! – ответила Лиза. – Мой муж.