- Куда собираешься поступать? - Лотар сидел на парте, болтая ногами и крутя в пальцах сигарету. - Я в колледж хочу. Буду юристом.
- Какой из тебя юрист, - Ларс рассмеялся и застегнул портфель. - Ты путаешь право с правонарушением. Я пойду в университет. В какой - пока не решил, но точно знаю, что хочу стать журналистом.
- Будешь пописывать статейки за бабки, которые тебе будут отваливать крутые дядьки?
- Пошел ты, Ло.
Ларс вышел из класса, плотно закрыв за собой дверь. Выпускной класс, и как всегда - последние, кто уходит из школы. Ларс и Лотар, два сапога пара. Ларс уже не помнил, как они подружились, но точно знал, что было это в первом классе начальной школы. Они как-то сразу заметили друг друга, светловолосый мальчик и ребенок, чьи волосы были темны словно уголь. У Ларса глаза были зелеными, у Лотара - голубыми. Это бешеное сочетание цвета волос и глаз выдавало в них обоих такой же сумасшедший характер. Однако Ларс был примерным мальчиком. О Лотаре такого не скажешь. Это был союз, странный для всей школы, хулиган городского масштаба и мальчик-тихоня, образец для подражания и предмет вожделения первокурсниц. Ларс выглядел старше своих лет. Лотар - намного старше. Он вечно болтался в каких-то кабаках, где восемнадцатилетнему молокососу и пива-то не нальют, и всё равно умудрялся приходить к Ларсу пьяным в сардельку. И с добавкой в сумке. Ларс ел пиццу и пил колу, глядя на то, как Лотар допивает остатки былой роскоши. Нельзя сказать, что он не пытался проводить воспитательных бесед со своим другом, однако беседы эти заканчивались раньше, чем успевали начаться - едва Ларс открывал рот, Лотар говорил ему: "пошел ты, дядя", разворачивался и уходил. Без него Нойвилль чувствовал себя одиноким, поэтому разговоры такие пытались начаться не чаще раза в несколько месяцев, когда Ло надирался совсем уж неприлично.
- Гляди-ка, небо чистое.
Лотар стоял на школьном стадионе, запрокинув голову и разглядывая медленно чернеющие небеса. Загорались первые нерешительные звездочки.
- В этот день небо всегда чистое, - ответил Ларс, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. - Пойдем домой, Ло.
Нойманн улыбнулся. Он помнил этот день так, будто он прошел только что. Он помнил, как Ларса вытащили с урока толерантности, а ведь он был последним. Он помнил, как ждал его на пороге учительской, и никто почему-то не сказал ему уйти. Он помнил этот день так, будто он прошел только что. Потому что в этот день Ларс впервые попросил его уйти. Лотар так и остался стоять в учительской, пытаясь понять, как так - его, почти брата, прогоняют, ничего не объяснив. И только потом, когда Ларс всё-таки открыл ему дверь в три часа ночи, Лотар узнал, что в этот день его мать умерла. В ту ночь Нойманн не выпил ни капли. В ту ночь он не выкурил и половины сигареты. Они сидели на кухне, молча, держа в руках остывшие чашки с чаем, до тех пор, пока не взошло солнце. А потом снова пошел дождь. Ларс никогда не ходил на кладбище, во всяком случае, в этот день. Этот день они всегда проводили вместе, Лотар не пил и не курил, он даже старался поменьше ругаться. Нойманн искренне считал, что это лучше, чем унылые посиделки на кладбище. Мертвым ведь всё равно.
- Пошли, - Лотар улыбнулся и неторопливо двинулся к выходу со стадиона. - Так ты точно решил стать журналистом?
- Я же тебе сказал, Ло, я считаю, что это лучшее, что я могу сделать.
- Ты заболел этой идеей, да?
- Да.
Эта идея пришла к ним обоим на очередном уроке толерантности. Ларс ненавидел эту дисциплину с того самого дня. Потому что его мать лежала в морге, собранная по кусочкам, а он не имел права ненавидеть психа, который сел за руль фуры на несколько тонн. Потому что психи не виноваты в том, что они сошли с ума. И в тот момент, когда ему говорили о том, что его мать не справилась с управлением на скользкой трассе, потому что говорила в этот момент по телефону, учитель твердил о том, что каждый человек достоин уважения и сострадания. Ларс не верил ни одному слову директора. Он знал о делах, которыми занималась его мать. Он знал, что любая смерть, кроме естественной, будет спланирована. Мать предупреждала его об этом. И потому каждый раз на уроке толерантности Ларс спрашивал себя, неужели тот, кто виновен в ее смерти, достоин уважения? Однажды он повернулся к Лотару и сказал, что всё это - ложь, с первого и до последнего слова. Нойманн улыбнулся, и Ларс понял, что его друг тоже так думает. В те дни они не могли еще осознать всей этой лжи, они только чувствовали, но их чувства были правильнее логики взрослых. Ведь они были еще детьми. А дети не видят выгоды в такой лжи.
Иногда Ларс писал небольшие рассказы. Чаще всего - хмурые дождливые зарисовки, но и они производили впечатление на учителей. Ему советовали стать писателем, выбрать литературный университет, однако Ларс понимал, что писательское будущее ему не светит. Слишком много книг, слишком много людей, которые могут выразить его мысли лучше, чем он сам. Тогда он выбрал журналистику. Да, печатных изданий теперь навалом, и все пытаются рубить правду-матку. Но так он хотя бы будет получать фиксированный заработок, и получит возможность пробраться в структуры, о жизни которых он мог пока только догадываться. Впрочем, что за структуры могли быть в таком городке как Гамбург? Ларса это не останавливало.
- Смотри, - Ларс схватил Лотара за руку и указал на черную машину, уютно устроившуюся неподалеку от его дома.
- Такую же хочешь? - усмехнулся Ло.
- Нет, дурак. Это та самая машина. Помнишь, я говорил тебе, что каждый год в этот день она попадается мне на глаза?
- Думаешь, это убийца приходит полюбоваться на тебя? Брось, Ларс, они никогда не возвращаются на место преступления. К тому же, я не думаю, что он вообще подозревал о тебе. Просто выполнил заказ и получил деньги. Да, и... Ларс, тебе не кажется, что... что твоя мама... могла просто...
- Завались, Ло, - поморщился Ларс. - Не могла. И я не думаю, что это убийца, потому что я, конечно, идиот, но не настолько. В тот день я видел эту машину с самого утра. Она как будто вела меня, понимаешь? Я всё равно не оставался один. Когда тебя не было, она была совсем близко, я думаю, сейчас она так далеко, потому что ты рядом.
- Откуда ты знаешь, что это именно она? Таких машин сотни.
- Чувствую.
Лотар удивленно уставился на друга.
- Чувствуешь?
- Я видел глаза этой машины в тот день, - кивнул Ларс. - Ни с чем их не спутаю.
- Фары как фары. - Лотар поморщился, глядя на машину, пока Ларс открывал дверь.
- Про наши глаза тоже можно так сказать, однако они уникальны, - улыбнулся Ларс, поднимаясь по лестнице и прислушиваясь к шагам Лотара за своей спиной.
Он не любил ездить на лифте, хоть путь до квартиры и был неблизким. Дом не был таким уж высоким, всего десять этажей, однако уже к пятому пролету ноги начинали гудеть, требуя отдыха. Обычно Лотар падал на пятом этаже и закуривал, а Ларс поднимался выше, чтобы не дышать отвратительным дымом ментоловых сигарет. Затем они продолжали путь, и Лотар не переставая пыхтел в его квартире. Но сегодня всё будет иначе. Нойманн не будет курить, и смиренно поднимется на десятый этаж без единого стона. Ларс улыбнулся.
- Два года прошло, Ло. Мне уже не больно. Если ты хочешь курить - кури на здоровье.
Лотар похлопал Ларса по плечу и пошел быстрее, демонстративно заложив руки за голову. Демонстративность присутствовала во всем, что он делал. В самом его облике. В черных как уголь волосах, казалось бы, небрежно взъерошенных, а на самом деле - тщательно уложенных. В серьгах в виде перевернутых крестов, которые неизбежно привлекали к себе внимание, хотя и были не очень-то большими. В неизбежной сигарете в зубах, даже если он не курил или сидел на уроке, она всё равно была, и это не могло не приковывать взгляды. Весь его образ был тщательно спланирован, Лотар работал на публику, Лотар приносил в класс оттенок необычности, он был звездой городского масштаба, его знал весь Гамбург, но нравилось ли это Нойманну мог знать только Ларс. И Ларс знал. Не нравилось. Ни капельки.
Мать Лотара, как и мать Ларса, работала в полиции. И если Ларсу нравилось соответствовать тому образу жизни, который предусматривала семья полицейского, то Лотара это не устраивало совершенно. Нойманн ненавидел предопределенность, он не понимал, с какой стати должен жить так, как "надо", а не так, как "хочется". От него постоянно чего-то ждали. И если Ларсу нравилась такая жизнь, если он был примерным сыном своей матери, то Лотар - нет. Он начал курить раньше всех, проколол себе уши в девять лет, сам, ржавой иголкой, он матерился уже в начальной школе, а в средней начал таскаться со старшеклассниками, угощавшими его спиртным. Весь его образ выражал протест. Но если взрослые думали, что он протестует в силу переходного возраста, то они жестоко ошибались. Лотар протестовал против предопределенности. Лотар протестовал против системы. Лотар протестовал против излишне глупой толерантности. Ларс безмолвно одобрял его протест, про себя считая, что так его друг ничего не добьется, и нужно действовать иначе. Однако в своих диспутах на эту тему они редко достигали консенсуса. Лотар не желал действовать иначе. Он уже стал заложником собственноручно изготовленной маски.
- Ты не понимаешь, почему в этот день я не делаю того, что делаю обычно, - заметил Лотар, усаживаясь в кресло и вытягивая ноги. - Я делаю это не для того, чтобы не нервировать тебя дымом и своими пьяными воплями. Твоя мать заслуживает, чтобы хотя бы в этот день я был настоящим. Таким, каким она хотела бы меня видеть.
- Глубокомысленно, - Ларс откупорил бутылку добытого невесть откуда пива и разлил напиток по кружкам. - А я, знаешь, вдруг решил, что ей всё равно, какой ты. Да, мы росли вместе, и она, без сомнения, переживала за тебя. Пока была жива, - Нойвилль передал другу кружку, они чокнулись и отпили по глотку. - Прошло два года, Ло. Если она и была где-то рядом, то теперь ее точно нет.
- Ты же всегда верил в то, что после смерти жизнь только начинается.
- Я и сейчас в это верю. Поэтому я ее отпустил. Это ее жизнь. Я не хочу цепляться за то, что было, жевать сопли и вечно держаться за призрачную мамочкину юбку. Когда моя мать умерла, солнце всё равно светило. Я не сразу понял, смысл этого, но... Когда ты умираешь, гаснет твое личное солнце. Гаснешь только ты. Но жизнь идет дальше. Память о мертвых - это не особое поведение в день их смерти и не походы на кладбище. Мертвые всегда в наших сердцах, именно это дает им возможность начать новую жизнь. Я думаю, если мы будем жить так, как считаем правильным, это будет лучшей памятью о ней.
- А как правильно? Кто знает, как правильно жить? - Лотар прикончил кружку и помахал ею в воздухе, требуя добавки.
- По справедливости, - ответил Ларс, выполняя просьбу друга. - Не важно как. Главное, чтобы твой внутренний голос точно знал, что ты живешь по справедливости и никогда не укорял тебя за твои поступки. По твоей собственной справедливости. Потому что общей не бывает.
Лотар задумчиво пригубил начинающее теплеть пиво. Ларс цедил свое, внимательно глядя на друга. Они никогда не говорили так серьезно. Ларс никогда не пил пиво. Лотар никогда добровольно не отказывался от курева.
- Это всё выпускной класс, - заметил Нойманн, отставляя кружку в сторону. - Нам кажется, что мы повзрослели, говорим чушь. Мы ведь дети еще, Ларс. Тебе вон машины разные глючатся. С глазами. А я тебе верю. О чем это говорит? - он постучал пальцем по виску. - Мы еще дети, выпускной класс ничего не значит. Мы повзрослеем только когда работать начнем. Почувствуем ответственность. Ты не думал уехать из этого города?
- Куда? - удивился Ларс.
- В Берлин. Что ты забыл в этом захолустье? Ты - молодой, перспективный, Берлин зовет тебя. Давай поедем туда вместе прямо с выпускного. Начнем жизнь с чистого листа. Я вольюсь в какую-нибудь группу, я же неплохой ударник. Ты будешь работать в каком-нибудь издании и писать про меня хорошее... Это будет по-настоящему взрослый поступок, разве нет?
- Езжай, Ло, - Ларс грустно улыбнулся. - Если тебе это нужно - езжай. Я останусь здесь. Я люблю этот город, понимаешь? Я люблю этот порт, который гудит под окнами день и ночь. Я люблю нашу школу, я люблю наши улицы. Я уверен, что и здесь смогу найти подходящую работу, а ты - подходящую группу. Я не хочу никуда уезжать. Я не рисковый парень.
- А еще ты любишь Лину из кружка журналистики, - Лотар фыркнул и залпом осушил кружку. - Собираешься признаться ей на выпускном?
- Собираюсь пригласить ее на танец, наверное.
Ларс улыбнулся. Лина была красивой девушкой. Очень хрупкой. У нее были длинные темно-русые волосы, серо-голубые глаза, красивые, не тонкие и не слишком пухлые губы. У нее были необыкновенно нежные руки, Ларс понял это, когда она держала его за руку в учительской в тот день, как его мать умерла. Она не имела ничего общего с признанными красавицами школы. У нее не было аппетитной попки и большой груди. Но Ларсу нравилось смотреть, как она идет, неуверенно переставляя длинные ноги. Она не чувствовала своей красоты, ей казалось, что все смотрят на нее с усмешкой. Она была единственной, кто носил школьную форму. От этого она казалось совсем маленькой, никак не похожей на старшеклассницу. И она ходила в кружок журналистики. Потому что, как поведала она однажды, хотела написать самую интересную книгу на свете. Или что-нибудь, что положило бы конец всем войнам на планете. Лина искренне считала Ларса своим другом, и частенько звонила ему по вечерам, чаще всего зачитывая новые главы своих бесконечных романов. Ларс слушал ее красивый голос, лишь слегка вникая в повествование, и представлял себе, как она выглядит в этот момент, когда читает.
- Ну попробуй, - усмехнулся Лотар. - Зуб даю, если ты не поговоришь с ней об этом завтра же, то опоздаешь. Может, Лина и не очень популярна, но я лично видел, как на нее глазеет Шварц из параллельного класса.
- Боже, Ло, я не знаю, что ей сказать, - стушевался Ларс. - Я никогда не приглашал девушек на танец, и уж тем более никогда не танцевал.
- Ну, тут много уметь не надо, вам же не вальс танцевать придется, так, потоптаться на танцполе. А пригласить... Просто будь самим собой. Скажи, что хочешь потанцевать с ней на выпускном и сказать кое-что важное. А лучше - напиши, у тебя это лучше получится.
- Написать? Добро пожаловать в детство золотое? - Нойвилль усмехнулся, представив себе, как это будет выглядеть.
- А что? - искренне удивился Лотар. - По-моему, вполне себе хорошая идея. Напиши ей письмо от руки. Только ради бога, не как курица лапой, постарайся, ты же на каллиграфию ходил. Напиши и кинь в почтовый ящик. А я, пожалуй, не буду сегодня у тебя ночевать.
- Почему? Я тебе надоел?
- Ты не можешь мне надоесть по определению. Просто тебе надо побыть одному. Что-то подсказывает мне, что письмо писать ты будешь часа четыре, а я хочу поспать, вместо того, чтобы постоянно отвечать на твои дурацкие вопросы. Адьос, амиго, и удачи.
Лотар отсалютовал расстроенному Ларсу и покинул квартиру, осторожно закрыв за собой дверь. Нойвилль вздохнул, достал чистый листок, ручку и принялся писать, тщательно выводя каждую букву. Триста листков спустя, Ларс перечитал написанное на последнем чистом листке в квартире, аккуратно сложил его и бережно вложил в добытый из недр маминого ящика розовый конверт. Утром, по дороге в школу, Ларс остановился перед домом девушки, неожиданно почувствовав, что у него не достает уверенности даже на то, чтобы просто положить конверт в ящик.
- Привет.
Лина лучезарно улыбнулась, откидывая волосы за спину и оглядывая Ларса цепким взглядом.
- Привет...
- Кого-то ждешь?
- Тебя, - неожиданно для самого себя выпалил Ларс.
- Правда? - девушка искренне обрадовалась. - А зачем?
- У меня есть для тебя кое-что.
Он протянул конверт. Лина взяла, нерешительно повертела его в руках, улыбнулась, достала письмо и начала читать. Вслух.
- Дорогая Лина. Я долго думал, что же написать тебе, а точнее - как, и, наконец, кажется, мои мысли пришли в согласие с моими руками. Если бы я попытался сказать тебе это, то, несомненно, произвел бы жалкое зрелище, потому что, видит бог, я не достоин такой прекрасной девушки, как ты. Во-первых, я хотел бы пригласить тебя... нет, не так. Вот видишь, Линхен, я опять сбился. Я хотел бы танцевать с тобой на выпускном, потому что мне будет больно видеть тебя, танцующей с другим, из чего следует другой закономерный вывод. Я люблю тебя, Лина. Кажется, с того самого дня, как ты пришла за мной в учительскую. Я не могу забыть твои глаза и твое искреннее сочувствие, в то время как остальным было глубоко плевать, и они только радовались, что это случилось не с ними. Я люблю тебя с того самого момента, как почувствовал нежность твоих ладоней, как услышал твои добрые рассказы, как почувствовал тебя рядом с собой. Если бы ты знала, милая моя Линхен, как мне больно слышать иногда твой грустный голос, когда ты рассказываешь о своих неудачах. Я хотел бы защитить тебя от всего, от этого мира и от тебя самой, я хотел бы сделать тебя счастливой. К сожалению, этот листок не может вместить всего, что я хотел бы сказать тебе, поэтому я заканчиваю поток своих глупых мыслей и просто спрашиваю тебя, Линхен, будешь ли ты танцевать со мной, будешь ли ты моей девушкой? Что бы ты ни решила - вечно преданный тебе, Ларс Нойвилль.
Когда Лина подняла на него взгляд, ее руки дрожали. Ларс стоял, сжав кулаки и приготовившись к самому худшему, потому что в глазах девушки уже начали появляться слезы.
- Ты... ты правда так думаешь? - спросила она. - Ты... не смеешься надо мной, правда?
- Два года ты звонишь мне почти каждый вечер, и ты думаешь, что я могу смеяться над тобой? - удивился Ларс.
- Это самое романтичное признание, которое я когда-либо видела, - Лина уронила конверт с письмом и принялась тереть глаза, чтобы не заплакать.
- Тогда почему ты...
- Потому что я всё равно тебе не верю! Ты почти самый популярный парень в школе, после Ло, конечно, и ты признаешься мне? Мне?
Ларс рывком притянул девушку к себе, с неожиданным удовольствием чувствуя, как ее тонкие пальчики цепляются за его шарф. Это действие прорвало плотину, и Лина все-таки заплакала. Они стояли посреди тротуара, укутанные похожим на сигаретный дым гамбургским туманом, обнявшись, и он гладил ее по голове, а она тихонько всхлипывала, с каждым всхлипом прижимаясь к нему всё сильнее.
- Глупенькая, - сказал Ларс, улыбаясь. - Я люблю тебя, а ты плачешь.
Лина подняла на него заплаканное лицо, глядя на него с мольбой и какой-то необъяснимой тоской, ища, требуя доказательства правды, боясь, что он лжет, и что в школе все уже знают об этом розыгрыше и смеются над ней. И тогда Нойвилль наклонился и поцеловал ее. Губы Лины были теплыми и мягкими, и только поначалу нерешительными. Почувствовав, что Ларс дрожит, что его руки нерешительно гладят ее спину, Лина подалась ему навстречу, раскрывая его губы язычком, и ответила на поцелуй так, что в глазах Нойвилля потемнело.
- Что там говорили про тихий омут? - весело поинтересовался Ларс, ероша волосы Лины и отступая в сторону.
- Ты еще пожалеешь, что выбрал меня, - серьезно сказала девушка, приводя себя в порядок и хватая его за предплечье цепкими пальчиками. - Я тот еще чертенок, помяни мое слово.
- Ты так и не ответила мне, кстати.
Лина удивленно уставилась на него.
- Когда я не дала тебе по морде за попытку меня поцеловать, я сказала, что согласна танцевать с тобой, - сказала она. - А когда ответила на поцелуй, сказала, что согласна быть твоей девушкой.
- Кажется, я по этому поводу совершенно счастлив, - Ларс улыбнулся и раскрыл зонтик, потому что опять начинался дождь.
- Зря, - весело ответила девушка. - Ты еще не раз проклянешь этот день.
И прижалась к нему, чтобы капли дождя не попали на новое платье.